В небольшой печи на кухне прислуги по-домашнему уютно потрескивал огонь. За старым, но не потерявшим благородного вида деревянным столом полуночничали двое. Время давно было позднее, и пышная женщина, устроившаяся напротив седеющего усталого мужчины, едва заметно клевала носом. На столе перед ними, на грубоватой чистой льняной скатерти стояла пара чашек с чаем. От них поднимался еле видный пар, и оба - и мужчина, и женщина - грели о керамику натруженные за день руки.
- Маргарет, милая, хозяин так и не появлялся? - тихо спросил мужчина, поднимая свою кружку к тонким сухим губам.
Женщина встрепенулась, услышав обращение по имени, и попыталась прогнать дремоту.
- Ох, уже два дня как уехал. И ни весточки. Я переживаю, Поль, всё, что начинает твориться вокруг - дурно пахнет. Очень дурно!
- О чём ты говоришь? - непонимающе смотрит на неё мужчина.
- Я уже несколько недель слышу на рынке странные, нехорошие разговоры. Люди исподтишка шепчут много грубых и нехороших слов о королеве и её эпатажных выходках. С каждым днём эта грязная паутина разрастается, а звук речей крепнет. Понимаешь, куда ветер дует?
Мужчина молчит и только смотрит вопросительно. Женщина вздыхает, качая головой.
- Ты такой добрый, такой верный. Но ничего дальше этого поместья не видишь.
Поль обидчиво вскидывается, пытаясь возразить, но Маргарет останавливает его лёгким жестом руки, нахмурив лоб.
- Подожди, просто послушай. И постарайся подумать над тем, что я говорю. Раньше, лет пятнадцать назад, когда мы с Конри выживали на улицах Парижа, услышать такие речи было не просто сложно - это было невозможно! Никто не позволял говорить так о юной королеве. Уже в свои двадцать четыре она держала страну железной хваткой своей маленькой нежной ладони. Министры ходили по струнке, и никто не осмеливался высморкаться без её на то молчаливого согласия. Эта девочка могла привести страну к процветанию. Видишь ли, мы, попрошайки и обитатели подворотен, очень хорошо умеем три вещи: остро видеть, чутко слышать и быстро думать. Иначе не остаться в живых. А на улицах, незаметно прочёсывая карманы богатеньких ротозеев, говорящих обо всём, что у них на уме, невольно начинаешь прислушиваться и думать ещё лучше. Поверь, уже тогда мы с Конри были более чем в курсе политической ситуации и огромного потенциала королевы. Страна находилась в надёжных руках, если бы не интриги людей, которых она привыкла считать родными и близкими, а поэтому прислушивалась к их советам. Её дядя, эрцгерцог, пользующийся большим влиянием при дворе, настойчиво советовал в мужья младшего наследника Австрийской короны из династии Гапсбургов, принца Иосэфа. Стране очень выгоден был этот политический союз, и молодая королева, поразмыслив какое-то время, дала своё согласие на подобный брак.
- Ты рассказываешь общеизвестные вещи, Маргарет, - говорит наконец мужчина, отставляя на блюдечко пустую чашку. - Даже я, сидя в поместье безвылазно, знаю это.
- Ох боже мой, Поль, прекрати, ты же понимаешь, я совершенно не хотела обидеть тебя. Просто мы, гуляя по улицам Парижа и пробираясь на небольшие кражи в знатные дома, узнали продолжение этой истории об их помолвке. Десять лет назад во всех салонах высшего света только и обсуждали её.
Мужчина заинтересованно приподнимает седую кустистую бровь, приглашая женщину напротив продолжать. Та загадочно ухмыляется и отпивает уже чуть остывшего ароматного чая.
- Ты знаешь, как проходит обряд передачи одного из супругов во власть делегации страны, чьим правителем он собирается стать?
- Впервые слышу о таком обряде...
- Попробуй нарисовать себе картину в голове. Поздняя благоухающая тёплая весна. Две делегации стран, между которыми довольно натянутые отношения, прибывают на безлюдный рейнский островок близ Страсбурга. Это нейтральная территория, но и на ней прибывшие чувствуют себя неуютно даже в отдалённой близости друг от друга. Наша королева волнуется - её предполагаемый жених внезапно заболел и не смог присутствовать на церемонии лично, зато прислал за себя своего друга детства, которому доверял больше всего. Чем в этот момент руководствовался принц Иосэф, я не знаю, но в момент, когда случайно на одном публичном шествии увидела этого мужчину - поняла, что с здравомыслием у принца было не всё в порядке. Статный, длинноволосый блондин с широкими жилистыми плечами затмевал своим видом даже некоторые картины античных мастеров, что уж говорить о избыточной реакции на него юной королевы, не избалованной в окружении мужской красотой.
Суть обряда, как я поняла по скаредным шуточкам и пересказываниям, в том, что покидающий свою страну должен был обнажиться и предстать перед будущим супругом чистым, без груза одежды и обязанностей, что нёс в родной отчизне. После этого его облачали в одежду с отличительными знаками государства супруга и увозили во дворец для подписания брачного договора. После этого делегация, сопровождающая ставленника принца, могла отбыть восвояси, считая миссию помолвки завершённой. Но всё пошло не так ещё на этом безымянном острове, - женщина хитро прищурилась, допивая чай и отставляя чашку на блюдце. - Просто представь, - продолжила она, глядя на заинтересованно слушающего мужчину, - прекрасный Аполлон, истинный австриец вместо сутулого и невзрачного редковолосого принца Иосэфа предстаёт перед юной королевой Мариэттой и медленно разоблачается. Снимает рубашку, холщовые штаны, и вот он, уже полностью обнажённый, стоит, глядя на неё с высоты своего статного роста, и весенний тёплый ветер треплет его светлые волосы до лопаток...
Женщина замолчала, её взгляд затуманился воображаемыми картинами, она оперла голову о ладонь и загадочно улыбалась, уйдя в свои мысли. Мужчине напротив пришлось кашлянуть, чтобы вывести её из этого состояния.
- Кхм, Маргарет, милая, кажется, ты увлеклась.
Женщина, возвращаясь из мира грёз, только звонко рассмеялась.
- Прости, Поль, просто этот мужчина и правда был великолепен, и я только хотела сказать о том, что ничуть не осуждаю королеву. Она влюбилась с первого взгляда и поставила будущему супругу только одно условие - Адриан, его ставленник при помолвке, должен был покинуть родную Австрию вместе с принцем, чтобы служить тому и при французском дворе. Банальный любовный треугольник, скажешь ты? И отчасти будешь прав, если добавить к нему грязные интриги против королевы, предательство, страшные, кровавые события, которые в итоге привели к тому, что сейчас начинают говорить о ней и её политике на улице, не скрываясь. А ведь до свадьбы и несколько лет после, пока не вскрылись намерения короля Иосэфа, её боготворили, - грустно закончила Маргарет.
- И к чему в итоге вёл твой рассказ? Я не совсем уловил это, - устало спросил Поль.
Маргарет округлила глаза, смотря на него с немым удивлением.
- Это всё пахнет революцией, Поль. Переворотом, кровью, войной. Король не успокоится, пока не приберёт всю власть к своим цепким рукам, лишив Её Величество Мариэтту уважения, влияния, всего, что у неё было, даже когда все знали и говорили о её изменах с Адрианом. Эти двое мужчин свели её с ума, сделали несчастной. Она сломлена сейчас и просто не в состоянии удержать нашу страну от народного бунта. Последние годы она почти не занималась политикой, полностью погрязнув в личных делах и развлечениях, убегая от проблем... И я могу её понять. Не каждый сможет пережить боль, что заставил её пережить супруг...
- О чём это вы тут так оживлённо беседуете в такой час? - спросил Фрэнк, неслышно появившийся из дверей, за которыми лестница вела на второй этаж в ванную, спальни хозяина и его протеже. Он выглядел весьма сонно, волосы свободно ниспадали тёмными волнами, а на плечах была только одна ночная сорочка.
И Поль, и Маргарет повернулись к нему. Он вошёл так неожиданно, что женщина даже потеряла нить разговора, да и не хотела продолжать его при Фрэнке. Конард просил не беспокоить его известиями о смутных временах, наступающих при дворе, хотя сам уже давно видел эту тяжёлую свинцовую тучу, медленно наползающую на Францию. Когда грянет буря, было неизвестно: так могло тянуться ещё несколько лет, а могло случиться и в ближайшем будущем, это просто был вопрос искры, что разожжёт пламя. Конард не собирался пугать своего открытого и впечатлительного ученика тяжёлыми известиями раньше, чем оно того стоило.
- Франсуа, милый мой, почему ты не спишь? - заботливо поинтересовалась она.
- Не спится. В воздухе за окном такое напряжение, словно должна разразиться гроза, но пока всё тихо. И от этого тянет виски, - сказал он, потирая голову и присаживаясь за стол.
- Налить тебе чаю? - спросил его Поль, уже вставший, чтобы убрать пустые чашки к мойке.
- Я буду очень благодарен вам, - вымученно улыбнулся Фрэнк. - Так о чём вы говорили?
- Ох, мой милый, ни о чём особенном. Вспоминали помолвку королевы Мариэтты с принцем Иосэфом.
- О, - многозначительно заметил Фрэнк. - Понятно. Наставник рассказывал мне эту грустную историю. Кстати, от него нет вестей? Уже двое суток как уехал, обычно посланники с письмами из Парижа приезжали каждый день.
- Нет, Франсуа, - пытаясь скрыть тревогу, ответила Маргарет. - Нам остаётся только ждать, я уверена, что он скоро объявится.
- Хорошо бы, - заметил Фрэнк, отпивая не слишком горячий чай из чашки, что поставил перед ним Поль.
Они сидели втроём за столом в небольшой, но крайне уютной кухне, пропахшей сухими травами и специями, которые так любил хозяин. В печи догорали поленья, и Фрэнка буквально растапливало это тепло, точно сливочное масло. Маргарет с Полем негромко переговаривались о планах на завтра, даже что-то говорили юноше, но тот почти ни на чём не мог сконцентрироваться. Сейчас за этим столом царила настолько спокойная и умиротворяющая атмосфера, что он невольно чувствовал себя родным в кругу семьи. Будто Поль - отец, добрый, но твёрдый в своих решениях. Маргарет - нежная и любящая мать, что всегда обогреет и примет под крыло. Фрэнк чувствовал к ним сильнейшие тёплые чувства, родственную привязанность, ведь попав с улицы под руководство месье Эйза, он рос и взрослел рядом с этими людьми, купаясь в их внимании и поддержке. Не заметив, как чай закончился, он всё продолжал держать в руках пустую чашку, опасно наклонив её вбок. Сидел и смотрел на догорающие угли, видные в духовых отверстиях заслонки, не понимая, что глаза его уже слипаются и он засыпает.
- Франсуа, милый мой ребёнок, отправляйся, пожалуйста, в постель. Иначе ты рискуешь заснуть прямо здесь, а Поль не сможет донести тебя до комнаты - у него больная спина, - улыбаясь и теребя его за руку, сказала Маргарет.
- А вы? - сонно поинтересовался Фрэнк.
- Сейчас сполосну твою чашку, если ты соизволишь её отпустить, и тоже иду спать. Поль уже ушёл, если ты не заметил.
Фрэнк с удивлением оглядел кухню и обнаружил, что они тут вдвоём. Надо же, какие игры сознания... Он аккуратно передал хрупкую керамическую чашечку в заботливые руки Маргарет и, подойдя к ней для поцелуя на ночь, слегка приобнял за плечи.
- Доброй ночи, Марго, - сказал он, едва касаясь губами лба, украшенного еле заметными продольными морщинками.
- Добрых снов и тебе, мой хороший. Спи сладко!
В эту ночь, при открытом окне, за которым всё-таки разразилась гроза, Фрэнк спал особенно хорошо. И даже подсознательная, никак не оформившаяся тревога за наставника не смогла перебить его глубокого, спокойного сна.
Наутро, после приятного и нетяжёлого завтрака, Маргарет привычно назначила Фрэнка помогать с уборкой. Поместье было довольно большим, помещений хватало, и всего три обитателя в качестве прислуги справлялись с поддержанием чистоты весьма условно. Обычно, наставник заранее предупреждал, какие комнаты нужно в обязательном порядке подготовить к приходу гостей или какому-либо событию. А вне особых указаний уборка шла в стандартной очерёдности, установленной Маргарет. Сегодня была очередь комнаты Фрэнка и спальни Конарда, хотя тот просил никогда и ничего не трогать у себя, только протирать пыль с пола и поверхностей.
Так было и сегодня. Фрэнк старательно натирал зеркало в углу комнаты наставника, чтобы на нём не осталось разводов, как случайно смахнул неловким движением руки небольшую расчёску для волос. Она жалобно звякнула о паркет и, проехавшись по нему, скрылась где-то под кроватью. Юноша, встав на колени, заглянул под неё, приподняв край плотного покрывала. Нет, там не было излишков пыли, ведь он сам лично регулярно протирал пол и знал, что под кроватью хозяина живёт мольберт, который видел свет крайне редко. Но в этот раз на мольберте в беспорядке лежали листы, видно, они были уложены в стопку, но потом разъехались в стороны. Расчёска лежала тут же, рядом с одним из листов, и Фрэнк решил достать последние, чтобы снова собрать вместе. Признаваясь себе, он не мог не отметить, что в первую очередь им двигало любопытство, а не желание порядка. Вынеся листы из тьмы на свет, он обомлел, рассматривая их. Резкие, быстрые, торопливые линии, которые как нельзя лучше передавали экспрессию движения. Блики и растушёвка, такая точная и слегка неаккуратная, дополняли рисунок, придавая ему завершённость. На набросках был Фрэнк. И он колол дрова, видимо, наставник рисовал его именно в тот день, когда был вызван ко двору.
"Неужели я выгляжу так..." - Фрэнк замялся, подбирая слово, потому что тот привлекательный юноша, в каждом срисованном движении которого сквозила сила молодости, совсем не напоминал ему образ того, как он представлял себя в своей голове. Неужели он так хорош со стороны?
Почему-то эта мысль заставила его зардеться, вспоминая последний разговор с Конардом. Он так соскучился за ним... Всего три дня, а он уже полон любовного томления, которое тянуло всё его существо изнутри невыразимо сладкой болью. Очередной бал планировался к концу недели... Успеет ли наставник вернуться к этому сроку? И что делать, если его не будет? Конечно, он не собирался идти туда один, но если в этом была хотя бы малая вероятность встретиться с Конардом, он готов был рискнуть.
Именно таким - задумчиво сидящим на полу с листами в руках - его застала Маргарет.
- Фрэнки, ты закончил с уборкой? - строго спросила она, видя, как суетливо юноша начал складывать рисунки в стопку и убирать их под кровать.
- Да, да, я уже всё, - тот встал и вернул изящную расчёску на трюмо.
- Конард не будет рад, если узнает, что ты трогал его вещи, - наставительно сказала она.
- Ох, Маргарет, не начинай. Я знаю правила лучше всех, это вышло случайно, - ответил ей Фрэнк, подходя к двери из комнаты.
- Ну хорошо, - подобрела женщина и, будто вспомнив что-то, сказала: - Спустись вниз, там приехал Люциан и спрашивал тебя. А у меня, кажется, жаркое подгорает, - принюхиваясь, сказала она и быстро убежала к лестнице в кухню.
"Люциан? Как неожиданно и приятно. Я совсем заскучал тут без наставника", - думал Фрэнк, торопливо перебирая ногами по лестнице, ведущей вниз к холлу.
Выбежав из дверей, юноша увидел друга, сидящего на небольшой тахте и помахивающего короткой плёточкой наездника. Он был, по обычаю, прекрасен и подтянут: тёмно-серый костюм для верховой езды, высокие сапоги, белая манишка и такие же кружевные манжеты, выглядывающие из рукавов удлинённого сюртука. Край ажурного платка в нагрудном кармане. Его пушистые светлые кудри и голубые глаза только добавляли шика и без того законченному и цельному образу.
Едва увидев Фрэнка, он вскочил на ноги и, широко улыбаясь, встретил того крепкими приветственными объятиями.
- Фрэнки, друг мой, как же я рад тебя видеть!
- Я не менее рад, Люциан! - отвечал юноша, сжимая плечи друга. - Какими судьбами?
- О! Леди Шарлотта сегодня решила посетить оперу в Париже, и мы подумали, что если вы с наставником присоединитесь к нам - будет просто превосходно!
- Оперу? То-то я думаю, что твой костюм слишком вычурный для обычной верховой езды. Ты прекрасно выглядишь!
- Благодарю, мой друг, - ответил блондин, счастливо улыбаясь. - Я гнал Люцифера во весь опор, чтобы предупредить вас как можно раньше. Баронесса собирается выезжать ещё только через час в карете, и приглашает ехать вместе с ней.
- Это чрезвычайно мило, но... Вынужден огорчить тебя. Хозяина срочно вызвали в Париж, и его нет уже три дня. Вестей тоже нет, - как-то поникши, закончил Фрэнк.
- Ох, - только и вырвалось у светловолосого юноши, но он быстро сориентировался в ситуации и хлопнул друга по плечу. - Значит, тебе тем более надо выбраться с нами! Я уверен, месье Конард бы не был против, тем более, мадемуазель Шарлотта в случае чего сможет договориться с ним. Решайся, Фрэнки! Как давно ты не выезжал в свет? Уже паутиной покрылся, - и он, улыбаясь, снял с рукава домашней рубахи длинную серебристую нить с качающимся на ней паучком.
Фрэнк смущённо улыбнулся:
- Я просто занимался уборкой, поэтому...
- Живо умойся, оденься и спускайся вниз. Хватит придумывать отговорки. Тебе надо развеяться! - с тоном Люциана было невозможно спорить, и Фрэнк, счастливо улыбнувшись, кивнул в ответ:
- Пойдём, я отведу тебя в столовую, Маргарет напоит тебя чаем и накормит круассанами. С завтрака немного осталось, - и, взяв друга за руку, потянул его в сторону распахнутых дверей.
Ещё никогда Фрэнк не собирался так быстро. Наскоро обмывшись холодной водой до пояса в ванной наверху, он бросился в комнату, чтобы на некоторое время замереть перед распахнутыми створками обширного гардероба. Многие вещи оттуда носились от силы один-два раза, но Конард, приобретая наряд для себя, никогда не забывал и о подарке для ученика. Казалось, что тот знал его фигуру на глаз так хорошо, что не нуждался в лекалах. И правда, вся одежда, заказанная к пошиву для Фрэнка "на глаз", была ему впору и сидела идеально. Не иначе, как ещё один талант наставника!
Он выбрал строгий фрачный костюм, не слишком обильную кружевами белую шёлковую рубаху и шарф, который обычно накидывали на шею при походе в оперу. Эта мелочь была ничем иным, как данью моде. Одевшись и расчесав волосы, принял решение убрать их чёрной атласной лентой в пучок. Они слишком отросли, стоило попросить Маргарет немного укоротить его причёску.
Взглянул в зеркало, придирчиво осмотрел свой вид и остался доволен. Не следовало заставлять друга ждать, и Фрэнк, взяв с вешалки лёгкий кашемировый плащ, отправился искать Люциана.
Тот нашёлся на кухне, допивал чай и мило беседовал с Маргарет.
- Я отлучусь до вечера, Марго? С баронессой фон Трир... - начал было он, но женщина прервала его:
- Конечно, Франсуа! Люциан уже всё рассказал, и я рада, что ты выберешься в свет. Давно пора, - она нежно улыбнулась. - Береги себя, хорошо?
- Конечно! Ну, идём? - обратился он к другу, и тот, кивнув, встал из-за стола.
На улице их ждал прекрасный весенний день. Март в этом году выдался просто невероятно тёплым, и сейчас, на солнце, в кашемировом плаще Фрэнку было даже жарковато. Они направились к конюшне, чтобы посмотреть жеребца, подаренного Шарлоттой Люциану несколько лет тому назад ещё жеребёнком. Тогда это животное не вызывало ничего, кроме жалости: проплешины по всему шерстяному покрову, куцые хвост и грива и слезящиеся, наполненные гноем глаза. Сейчас Люциан рассказывал эту историю с улыбкой, но в свой шестнадцатый день рождения он расплакался от унижения, получив подобный подарок от своей покровительницы. На что баронесса ответила только, поведя плечами: "Я дарю тебе жеребёнка. А что вырастить из него - лучшего друга или клячу - тебе решать".
Это было очередным испытанием, от которых Люциан уже порядком устал. Но жаловаться не приходилось, потому что жизнь рядом с Шарлоттой была намного интереснее, чем его существование в приюте. И он начал заниматься конём. Лечил, выхаживал, объезжал. Ему помогали в этом настолько, насколько он просил, но Люциан никогда не прибегал к помощи излишне. "Прося, всегда помни о том, что когда-то придётся и отдавать", - говорил он по этому поводу.
Фрэнк распахнул двери конюшни и зашёл в тёплое, сухое, пропахшее сеном и навозом помещение. В первом же стойле обнаружился шикарный вороной, косящий блестящим карим глазом на вошедших.
- Люцифер! Здравствуй! - Фрэнк потянулся к морде коня, достав из кармана несколько кусочков сахара, предусмотрительно захваченных на кухне. Тот, обнюхав раскрытую ладонь, мягко, одними бархатными губами взял подношение. Люциан рассмеялся.
- Вот же шельма! Ни у кого не берёт, только у меня и у тебя.
Фрэнк тоже улыбнулся, гладя коня по лоснящейся чернотой морде:
- Потрясающий жеребец. Когда смотришь на него, становится понятно, почему природа является великим гением, до которого человеку ещё долго и долго не угнаться.
- Не расхваливай его сверх меры, а то загордится и начнёт чудить, - ответил блондин. - Может, прокатимся? Пока мадам Шарлотта не приехала?
- Я не в сапогах, - с сожалением заметил Фрэнк.
- Ерунда! Просто сядешь сзади меня, надеюсь, это исчадие не будет против.
"Исчадие" скосило тёмно-карий глаз и громко фыркнуло.
Они неслись по дорожкам старого парка, окружающего поместье, и полной грудью вдыхали теплый, пронизанный солнцем воздух. В нем витала дикая смесь из запахов влажной от ночной грозы земли, молодой, только проклюнувшейся зелени, свежести и ещё чего-то терпкого, что наставник называл "ароматом любви". Сейчас, скача верхом на чёрном жеребце, тесно прижимаясь друг к другу и весело смеясь, эти два молодых человека больше походили на расшалившихся детей, довольных своей игрой. Их глаза светились от счастья, а лица и души были открыты всему миру.
Сделав один круг и снова выехав к конюшне, они увидели подъезжающую по главной дороге карету. Спрыгнув с коня и оставив его в стойле, молодые люди быстрым шагом направились к главному входу в поместье.
- Ты льстишь мне, Фрэнки. Я уже давно как не мадемуазель. Но это очень приятно. Где Конард?
- Месье вызвали в Париж два дня тому назад, - медленно поднимая голову, ответил Фрэнк.
Было видно, что выражение глаз баронессы резко поменялось, вдруг став обеспокоенно-настороженным. Фрэнк не мог не отметить этого и тоже начал тревожиться.
- От него были вести?
- Нет пока... При дворе что-то происходит? - не преминул спросить юноша.
- Люциан, приведите себя в порядок и садитесь в карету, нам пора ехать, иначе опоздаем к началу, - уклонилась от ответа Шарлотта. Она также была в курсе надвигающейся на Францию бури, поэтому новости Фрэнка не прибавили ей беззаботности. Но обсуждать это с чужим учеником она не имела права.
Юношам ничего не оставалось, как промакнуть чуть вспотевшие лица платками и, оправив фраки, сесть к женщине в обитую изнутри алым шёлком карету. Кучер прикрикнул, и экипаж, мягко покачиваясь от неровностей дороги, направился в столицу.
Все созвучия имён, фамилий, совпадение событий, напоминающие предреволюционные события во Франции после 1789 года прошу считать случайными. Хотя, не спорю, именно ими я вдохновилась, и, увидев чудное и странное совпадение времени действия истории (конец 18-го века) решила добавить нечто альтернативное сюда. Очень уж оно просилось.
Часть 8. Экстра. История Королевы.
- Проходи, мой дорогой. Прости, что не встретила лично, мне сегодня нездоровится.
Тихий голос доносился до Конарда откуда-то со стороны большого мягкого диванчика, всего обложенного подушками. Тот стоял в дальнем конце комнаты его Королевы прямо напротив распахнутых створок балкона. Совсем недавно прошла гроза, и оттуда тянуло резкой озонной свежестью и влажностью. Он уверенно, размашистыми шагами преодолел расстояние между ними и встал перед женщиной на колено, целуя хрупкую бледную ладонь, чуть пахнущую пудрой.
Женщина смотрела на него с лёгкой улыбкой и, когда тот закончил с приветственным лобзанием, мягко погладила его по безупречно выбритой щеке.
- Ты как всегда невозможно юн и прекрасен, mon ami*. Как тебе это удаётся? - с лёгким интересом спросила она.
Королева была всего на пять лет старше своего протеже, но тяжёлые переживания и печальные события оставили на её челе намного больше нескрываемых следов. В этом году она вообще часто недомогала мигренями или просто пыталась укрыться от надоевшего ей высшего общества и ненавистного мужа - короля Иосэфа.
- Ваше Величество, мне никогда не затмить вашей юности и красоты, поэтому я считаю подобный вопрос неуместным. Вы превосходно выглядите, несмотря на то, что жалуетесь на плохое самочувствие, - Конард поднялся и, не спрашивая разрешения, присел рядом с королевой на свободный от подушек конец дивана.
Личное пространство обоих было соблюдено, да и их отношения не предполагали никакой неловкости от подобного поведения. Такое позволялось лишь самым дорогим, близким Её Величеству людям. Для всех остальных подобное было попросту невозможным - на несоблюдение этикета и попытки нарушить границы её личного пространства королева реагировала незамедлительно. Гневалась она сильно и яростно, порою надолго отсылая нарушителя спокойствия от двора.
- Погода сегодня под стать моему настроению, Конард, - чуть погодя, продолжила королева. - Ночью прошла такая гроза, вспышки молний, потоки воды - это даже слегка напугало меня. Но всё это не идёт ни в какое сравнение с той головной болью, что принесло мне утро.
Она снова замолчала, вглядываясь куда-то вдаль, в огромный превосходный парк, окружающий её маленький дворец, её Малый Трианон. Она давно не появлялась в Версале, полностью сдав его своему супругу. В тех вычурных стенах всё тяготило, она совершенно устала от миссии правительницы и была согласна добровольно передать бразды правления государством Иосэфу, который так жаждал единоличной власти. Но тому оказалось мало этого. Он мечтал растоптать свою супругу, уничтожить её реноме, раскатать по камешку оставшиеся крохи народной любви и уважения. Последние два года стали для королевы особенно тяжелыми. Каждый из них Мариэтта сдавала всё сильнее и сильнее, и дело тут не в здоровье тела, а в тяжёлом расстройстве духа.
Конард внимательно и сочувствующе смотрел на женщину напротив него. Скромное, но потрясающе-изысканного кроя платье с глубоким вырезом декольте сидело на ней, как вторая кожа. Высокая, пышная причёска, убранная шпильками с крупными жемчужинами и живыми цветами, несколько локонов, ниспадающих на обнажённые плечи и точёную гибкую шею. Чуть выбеленное лицо с естественно алыми губами и потухший взор когда-то ясных, чисто-васильковых глаз. Траурная морщина, навсегда залёгшая меж чётко очерченных тёмных бровей, выдавала бессонные ночи, проведённые в печальных раздумьях и страданиях. Королева Мариэтта до сих пор была манящей и прекрасной женщиной, но лишённой всякого внутреннего огня, малейшего желания участвовать в событиях идущей мимо жизни.
За все эти десять лет её несчастливого, фиктивного, отвратительного по всем статьям супружества было только одно, что поддерживало и давало силы жить - Адриан, близкий друг принца Иосэфа, которого тот привёз с собой из Австрии по её требованию. Адриан, который заменил королеве несостоятельного в постели мужа, болеющего крайней стадией фимоза и неспособного к зачатию. Мужа, который, ко всему прочему, презирал врачей и панически боялся медицинских инструментов.
Юную королеву никто не предупредил о таком положении дел, всё это было умелой интригой её дяди, эрцгерцога, который преследовал интересы своей жены, младшей австрийской принцессы. Мариэтта проклинала его, но не могла не согласиться - их союз, союз наследников династий Гапсбургов и Бурпонов, очень сильно упрочил отношения между странами и ослабил висящее над ними долгие десятилетия напряжение. Кто в этот момент думал о личном счастье королевы? Кто думал о её любви или надеждах? Никому не было дела до таких мелочей в подобных ситуациях с венценосными особами. Редко, крайне редко, когда обручённым удавалось воспылать друг к другу чувствами, и это считалось не иначе, как милостью Господней.
Мариэтте не повезло. Она оказалась пешкой в чужой игре, по неопытности ли, или по желанию злого рока. Сейчас не было смысла судить об этом. Но так же яростно, как ненавидела дядю за его интриги, королева благодарила небо за своего любовника, который фактически был её настоящим мужем - за красавца Адриана. Он поддерживал её во всём и давал силы не сгибаться под ударами, которые только и сыпались на голову правительницы крупной Европейской державы.
- Вы опять думаете о нём? - тихо спросил Конард. Он был в курсе всех подробностей несчастливой истории замужества королевы и невыразимо полно сочувствовал Её Величеству. Не каждый бы выдержал такой удар судьбы.
Женщина только грустно улыбнулась, переводя взгляд с умывшейся природы на мужчину, сидящего рядом.
- Как я могу не вспоминать его? Он был светом, средоточием любви всей моей жизни. Ты ведь знал всё из первых уст, был свидетелем, о чём я говорю? - она горько усмехнулась. - Конечно, ты и сам понимаешь... - сникла Мариэтта.
Перед её внутренним взором снова и снова вставала жуткая картина того страшного, судного для неё дня...
... Пасмурное, дождливое, невероятно серое осеннее утро... Она с супругом королём Иосэфом находятся на балконе, а внизу под ними, на площади, толпа волнующегося народа, скандирующего одно: "Казнить изменника! Казнить изменника!". Вот время последних слов, которые перед эшафотом тихо произносит светловолосый мужчина. Он выглядит красивым и сильным даже сейчас, в тюремной робе, с руками, сведёнными за спиной и закованными в кандалы. Никто не слышит его последних слов, но королева запоминает и понимает каждое движение губ. Он смотрит на неё, не мигая, пока говорит, стоя на эшафоте, в нескольких шагах от гильотины. "Люблю тебя, Душа моя, и всегда буду любить", - вот что это были за слова. Они шрамами въелись в сердце и стягивали его болью.
Когда мужчину грубо дёргают, укладывая под гильотину, Мариэтта с тихой истерикой пытается отвернуться, закрывая глаза. Но супруг, стоящий рядом, больно ногтями сдавливает её руку повыше локтя: "Смотри, смотри на него! Смотри и помни: так я уничтожу всё, что тебе дорого. Я и так терпел вас слишком долгое время". Злой, сдавленный шёпот прерывается глухим ударом гильотины, и половина души Мариэтты, следящей за этим широко распахнутыми от ужаса глазами, умирает в ту же секунду...
- Я никогда не забуду того, как Иосэф предал нас. Я ненавижу его, и у меня родился план, как отомстить за всю ту боль, что он доставил мне, - со злой уверенностью заявила королева.
Иосэф уничтожил своего друга, который беззаветно любил его жену, его королеву, фактически оставаясь при этом бесправным и бессловесным человеком, которым можно располагать как угодно. Адриана обвинили в политической измене, в участии в подготовке бунта, в распространении нелестных высказываний о правящей чете... Иосэф не поскупился, создавая своему другу тягчайшие обвинения. Лучшие прокуроры театрально доказывали вину Адриана перед многосотенной толпой, тогда как сам обвиняемый, обречённо склонив голову, думал только о том, что теперь будет с их с Мариэттой дочерью, сможет ли любимая защитить их дитя от тирана в овечьей шкуре?
Конард устало вздохнул. Он очень сопереживал своей королеве, но не разделял её упаднических настроений. Сам мужчина был приверженцем мнения, что необходимо драться зубами и когтями до самого последнего вздоха. Поэтому пытался поддерживать еле тлеющее в женщине чувство гордости и собственного достоинства. Он готов был сражаться для неё и за неё столько, на сколько хватит его сил. Потому что она олицетворяла собой всё то, что он любил и защищал: дом, близких и верных ему людей, Фрэнка... Он не собирался так просто сдаваться грядущей буре, собирающейся поглотить Францию.