Пару минут назад Саша мирно ехал в автобусе, чтобы перед работой отвезти документы. В них вроде бы всё про него было, но как-то столь не по человечески, от того малопонятно, что даже пугало.

Теперь напротив села девушка с внимательными голубыми глазами. Он мельком взглянул на неё, закрыл глаза и понял, что влип, или, скорее, утоп. Открыл — она всё глядит на него, да не на лицо, а будто в самое нутро. И Саша тоже в самое нутро этих глаз попал, в сумрак голубой воды, и тонет там, глядя на отблески света наверху. Сказать ничего не может, боится открыть рот и захлебнуться, только документы прижал к груди и пальцем указывает, где его адрес написан.

— Молодой человек, это вы спрашивали Гоголя двадцать шесть? Вам выходить, — прозвучал сверху голос старика.

Саша вынырнул, хватая ртом воздух и оказался на улице. Он глядел вслед автобусу, увозившему девушку, и всё прижимал документы к груди. Ему казалось, будто что-то забыл он в автобусе, нечто важное. Проверил карманы, документы — всё на месте. Так и побрёл озадаченный.

На работе всё валилось из рук, к вечеру поднялась температура, накатила слабость. Всю ночь, он метался по белой как бумага простыне — ему то мерещилось огромное задумчивое лицо девушки, то казалось, что он становится плоским и бесцветным, как и весь мир.

Утром серые тучи придавили восход, да так и остались. Саша представил, что вместо солнца теперь длинная трубка лампы дневного света, мёртвая и пустая. От того и свет холодный как в морге.

Саша сказался больным и не пошел на работу, где весь потолок занимали такие же имитации солнца.

В обед совсем обессиленный он лёг спать и увидел странный сон.

Саша очутился во дворце за массивным полированным столом, из тёмного свилеватого дерева. Плотные бежевые шторы смягчали лучи солнца. Высокий потолок украшала фреска акварельных цветов со сценами битв.

Резные двери распахнулись и в комнату вошла стройная голубоглазая хозяйка с медными вьющимися волосами. Саша не запомнил ничего кроме цвета глаз у девушки из автобуса, но точно был уверен, что это она. Хоть и выглядела хозяйка так, будто с картины сошла.

Что-то подсказывало, что надо поприветствовать. Саша встал и чуть поклонился, шурша тесными атласными одеждами. Девушка кивнула и искренне улыбнулась.

Он не улыбнулся.

Что-то было неправильно, чья-то воля принуждала его, указывала, что делать. Он испуганно взглянул на девушку. Увидел, как её улыбка сменилась тревогой.

Саша проснулся, хрипло вдохнул затхлый пыльный воздух. Покачиваясь подошёл к окну, впустил вечерний туман в комнату. Свежести это не принесло, только холод. Поёжившись, Саша отправился на кухню, заварил кофе с молоком и поднёс к губам и замер.

Кофе был серым.

Звякнула ложка. Саша смотрел, как по столу текла лужа серого молока. Он огляделся, напрягая память. Всё было бесцветным. Но он не мог вспомнить, а было ли раньше хоть что-то цветное на его кухне?

В ванной Саша дрожащими руками крутил тюбик зубной пасты, бесцветный. И отражение в зеркале…

Как снова оказался в постели Саша не мог вспомнить. Он сидел завернувшись в белое одеяло с чёрным узором и раскачивался взад вперёд.

Между встать и жить здесь, и лечь, чтобы остаться там.

Он лёг на холст простыни. Снова увидел акварельный дворец и голубоглазую печальную хозяйку. Она испугалась его вида, схватилась за голову и выбежала прочь. Саша остался ждать, любуясь в окне яркими птицами на ветвях.

Кто-то звонил, стучал в дверь. Звук этот был чужд для дворца. Он куда-то невыносимо тянул, наружу в серый мир. Саша просыпался неохотно, словно после тяжёлой болезни. Укутался в то же одеяло, шатаясь пошел открывать дверь.

За дверью стояла та самая девушка, настоящая. Голубые глаза раскраснелись от слёз, к груди она прижимала большие свёрнутые в трубку листы.

Они сидели в спальне. Девушка раскладывала на белой простыне акварель дворца, заполняя мир красками, портрет Саши в атласных одеждах, возвращая ему забытое в автобусе.