Чувствую, как на меня льётся влага, впитывается растрескавшейся сухой плотью. Зачем они меня разбудили? Кто-то задирает мне пасть и льёт прямо в глотку. Знакомый вкус молока. Зачем будить проклятие молоком?

Вытянутое яркое пятно перед глазами постепенно обретает чёткость. Стягивается в пламя факела на каменной стене. Глаза снова могут видеть. Во мраке сверкают две пары размытых вертикальных огоньков. Это отблески пламени в глазах людей. Приглядываюсь. Один человек крепок и не стар. Он тускло мерцает золотом своей одежды. Его лицо мне смутно знакомо, зовут его Вадим, он здесь хозяин. Второй изрядно толст и пахнет потом — тюремщик.

Возвращаются ощущения. Лежу чешуйчатым животом на камнях пола. Задние лапы прикованы к тяжелым цепям. Голова и передние лапы зажаты в пахнущих кровью колодках. Только хвост да уши могут шевелиться.

— Оклемался? — надменно спрашивает Вадим.

Киваю.

— Хорошо, — скалится он. — Для твоих зубов есть работа. Согласен?

Мотаю головой. Помню, я когда-то очень желал его убить, но так и не решился. Почему? Но кто же он такой и что сделал?

— Что ж, подумай. — Он уходит.

Неделю тюремщик приносит свежее мясо. Цепи уже не столь тяжелы, а доски скрипят, когда я ворочаюсь.

Передо мной стоит подросток в расшитой одежде, с ним и Вадим.

— Узнаёшь? — спрашивает он, кивая на мальчика. Не понимаю, кто это.

— Странно, — задумчиво продолжает хозяин. — Это мой племянник Роман. Ты его должен был учуять в утробе моей сестры. Когда идиот Юрий призвал тебя, она как раз была рядом. Колдун брехал, что ты разъяришься, когда увидишь свою цель. Это либо я, либо племянник. Сестра то уже померла. Но ты лишь глупо вертишь своими кошачьими зенками. На меня тебя призвали? Отвечай!

Киваю.

— Хорошо. Служить мне будешь?

Мотаю головой. Удивительно, он даже не предполагает кто я, но уже пытается заставить меня служить.

— Фёдор, приступай! — кричит он тюремщику. Обращается к Роману, — запоминай как надо пытать, мне когда-то пригодилось и тебе пригодится. Этот зверь чувствует боль, но бессмертен, пока не убьёт меня. Потому он всё стерпит, в отличие от людей. Подрастёшь, дам попробовать.

— Зачем мне это? Пусть тюремщики пытают, — удивляется Роман.

— Хочешь, как отец, чистеньким остаться? И где твой отец?

Сжав кулаки, Роман злобно глядит на дядю, но тот лишь усмехается:

— Вишь, а я жив. И кто теперь прав?

Входит давешний тюремщик, с грязным свёртком. Расстилает его на камнях пола, звеня металлом…

Ночью, когда нестерпимо чесалась зараставшая шкура, я вспомнил.

Изуродованное тело любимой Настасьи. Заплаканное лицо чудом выжившего сына. Наш отряд, что прорывался в крепость врага не надеясь вернуться. Тела друзей и врагов. Перекошенное от ярости лицо Вадима на фоне красно-золотого гобелена. Лязг мечей за спиной. Предсмертный крик последнего товарища. Бессильный гнев. Готовность отдать душу за месть. Сосуд с проклятием в руке. Боль и темнота. Своё бывшее тело, распластанное на залитых кровью коврах. Нечеловеческую, потустороннюю силу. Гнев от того, что проклятие меня жестоко обмануло. Чужой страх, смакуемый моим новым естеством. И наконец, дрожащую за гобеленом беременную женщину.

Из-за неё, сестры Вадима, всё и остановилось. Пришло осознание, что если я убью его, то останется лишь две ветви будущего. Смерть моего сына, от ребёнка этой женщины. Или смерть этой женщины от моих рук.

И я не сделал выбора. Не смог — перед глазами стоял образ любимой.

Теперь люди Вадима откармливают меня, чтобы ярче ощущал боль, а потом режут, разрывают и сжигают. Глаза я не открываю, не зачем видеть лица. Людей я узнаю по запаху.

— Подь сюды, — говорит Вадим племяннику. — Пришла и тебе пора учиться. Эта тварь терпит молча. Но вот гляди на хвост. Вишь? Он дёргается, когда зверю особенно больно. На, держи. Хватай за палец и тяни. Лучше помедленнее и раскачивай.

Холодный металл касается лапы, впивается и рвёт. Впервые из моей пасти вырывается хриплый стон. Не от боли, я уже привык её терпеть, от своей беспросветной глупости: надо было их всех убить. Ведь никогда раньше я не сомневался, нешто смерть Настасьи меня сломала? Теперь приходится расплачиваться за свою слабость.

Только лишь я это осознаю, как пытка прекращается. Гремит упавший на камни пола металл. Открываю глаза. Передо мной в полумраке стоит Роман, сжимая губы в тонкую линию неопытной маски безразличия. В его глазах пляшет хоровод отражений факела. Малая часть хоровода отделяется и слезой мчится вниз по щеке на расшитой камзол. Над моими ушами слышится гневное дыхание Вадима.

— С-сопляк! Баба! Сдохнешь как и твой дурень отец, в честной, мать его, битве! Заруби себе на носу: никакой жалости ни к людям, ни к тварям.

До дрожи сжимая кулаки, Роман встряхивает головой. На мгновение линия его губ словно исчезает, являя немой гнев. И вот снова на лице напускное безразличие, и нет хоровода огней в глазах. Но что-то в нём изменилось.

Он берёт клещами палец. Внимательно смотрит мне в глаза. На мгновение опускает веки, будто извиняясь, и, стиснув зубы, отрывает палец. Я гляжу на него. Нет, он не ломает себя. С каждым вырванным пальцем надевает новую маску с пустыми глазницами, скрывая под ними своё лицо. Всё кончено. Отходит на шаг, победно отдаёт Вадиму клещи.

— Теперь я не сдохну, дядя? — ледяным тоном спрашивает Роман.

— Хорошая работа, — отвечает Вадим слегка задумчиво, словно что-то подозревая.

Ночью в темницу прокрадывается Роман без факела, без масок. Просит прощения и сыпет проклятиями в темноте. Роняет горячие слёзы на моё изрезанное тело. Они жгут мои раны, но я ликую.

Несколько лет Роман копит гнев и, наконец, исчезает.

За стенами гудит шум битвы. Потом ближе, уже внутри. По коридорам подземелья катится лязг стали, разносятся ругань и стоны.

— Зверя выпусти, он их задержит, — слышится приказ Вадима.

Отряд гремит дальше, в глубь коридора. Распахивается дверь моей темницы. В свете факела мелькает испуганное лицо незнакомого юноши. Он долго возится с цепями на задних лапах. Трясущимися руками вынимает штырь из колодок, сковавших мне шею. В испуге убегает прочь.

Кто же на них напал?

Крадучись выхожу в каменный коридор. Иду по запаху за Вадимом. Но след упирается в тяжёлую окованную дверь, из-за которой тянет свежим воздухом. Появляются воины: злые поблёскивающие глаза во тьме шлемов. Запах свежей крови.

— Это проклятие, мы его не убьём, — кричит кто-то.

— Это не наше проклятие, — слышен голос Романа. Он выходит из толпы. Улыбкой снимает маску и гладит меня. Бойцы удивлённо ворчат.

— Это его вызвал мой отец? — слышен родной и почти не знакомый голос.

— Да, — отвечает Роман. Обращается ко мне, — покажешь нам путь?

Киваю.

Они выламывают дверь.