Путь наш был долог и пролегал сквозь день и сквозь ночь. И за день и ночь случилось со мной множество чудесного. В пятом деленье ночи вернулись мы к своему кораблю. И там я уснул, как только дошел до нвыеса, будто трудился, насыпая землю в корзины, хотя дела мои дневные были так отличны от обычных моих дел, что я не знал какими знаками их записать, оттого что названия для них у меня не было. И сны мои в эту ночь были чудесны, и сначала привиделась мне старая Тиу. Она пришла и села рядом, а я не вставал со своей циновки, и не поднимал головы, и не видел ее лица, но услышал шаги ее. Я приоткрыл глаза совсем немного и увидел руки ее, коричневые, сморщенные, бугристые, как ночная пустыня. Веретено, однако, по ним каталось быстрее, чем виноградина катится по струганному блюду. Она села у моего изголовья, помяла в пальцах пряжу и я услышал голос, он шелестел, как сухой тростник. - Слава Ра, великому, - начала она. - На небе лик его. В реке отражение лика его. Тсс, слушай, я расскажу тебе. Было это там, где река течет мимо Белых стен, далеко - далеко от наших краев. Там с одного берега не видно другого, а на небе днем светят звезды, свет их ярок до того, что можно ткать с закрытыми глазами. Мне захотелось вскочить и закричать, что она ошибается. Тиу никогда не была в том месте, о котором говорила. А я был, я знал теперь, и видел сам. Едва мастер паруса смог отличить спины бегемотов от песчаных отмелей в утреннем свете, он велел натянуть канаты и кормчий направил корабль прочь от пристани у святилища Дасы. Мы проплыли невдалеке от Белых Стен, мимо зарослей, где птицы кричали на тысячи голосов и мимо множества лодок простых и украшенных богато циновками, сплетенными тонко, и легкими тканями и резными опорами. Я смотрел вокруг и думал, как вернусь и стану рассказывать обо всем. Я считал лодки, рассматривал резные опоры навесов, плетеные загородки и длинные занавеси, и высокие паруса, чтобы перечислить все и говорить о каждой лодке долго. Я разглядывал стражу на них, чтоб сравнить их со стражей в нашем храме. Я запоминал каждую складку на одеяниях женщин в лодках, чтобы Сиа и ее сестры слушали меня и чтобы я смог ответить на их вопросы, когда они станут меня расспрашивать. Они будут слушать меня, когда я вернусь и смотреть на меня. Я заберусь на камень, куда залезает Горнахт, и буду рассказывать каждый вечер, пять дней подряд, а может семь дней... Я бы с радостью рассказал все и для Тиу. Я хотел, но испугался - вдруг рассердится и замолчит. В сердце моем я помнил: она приходила к очагу со своим веретеном и все дети затихали и сразу начинали укладываться вокруг огня, чтобы слушать ее. Она молчала и не смотрела на нас, пока все не замолкали, ожидая ее рассказа. Только тогда она начинала. А если кто-то начинал шептать и ворочаться, она замолкала и уходила. И теперь я не сказал ни слова и не шевельнулся. Давным-давно никто не рассказывал мне историй на ночь. Вот она расскажет свою, и я сяду и громко скажу ей "Тиу! Все не так! Я был у Горизонта Дасы, у западного берега и с него смотрел на восточный берег и видел там множество домов и деревьев и жилище самого Великого Дома..." Я промолчал и не пошевелился, а она говорила и говорила.
- И там большая лодка, в богатстве своем подобная лодке Ра, подошла к западному берегу. А был уже вечер, - тут голос ее стал зловещим, потому что Тиу любила припугнуть слушавших ее, - и те, что смотрят назад, ждали своего часа. Лодка стала у берега. И сам Сет, повелитель лжи, господин наветов, сошел на берег.
Я был удивлен, слушая ее. Она рассказывала о Господине моем и о том, что было мне известно. - И другой сошел за ним, - говорила Тиу. - Был он по виду человеком, но в лунном свете тень таких, хвостата и зубаста. Я испугался, что она говорит обо мне, но она продолжала. - И они привели с собой третьего. И он не был уже ребенком, ибо в храме был писцом. Но он не был еще мужчиной, потому что не свершали над ним обряда и волосы его еще были заплетены. Слышишь, шери? - она ткнула пальцем мне в плечо, и фыркнула. Значит, тень с хвостом у Хива, подумал я. Встану следующей ночью и сам погляжу на его тень.
К Тиу я повернулся лицом, но глаз открывать не стал, чтоб не видеть ее веселья. Разве я хожу будто ребенок оттого, что боюсь посвящения? Перед разливом всех, кто моего возраста, и даже младше, посвятили. Но мне Сетнут отказал и велел ждать разрешения от Господина моего, а он два сезона не появлялся. Зачем же Тиу надо мной смеется? - Сын Нуна взял с собой корзину, и сын Нут повел их в сторону запада, - продожала Тиу. - Они шли в сторону запада, но они не боялись, потому что те, что идут с Сетом не боятся мертвых. Мертвые сами боятся Сета, и бегут с его пути, едва заслышав шаги его. Те, что идут вперед с лицом, повернутым назад, падают перед Сетом и слугами его. И Инпу сходит с путей своих, чтобы пропустить Красноголового, а душам приходится ждать его. Я улыбнулся. Теперь я знал это лучше ее самой. Прошлой ночью прошли мы втроем в темноте мимо домов мертвых, и никто из обитателей запада не посмел приблизиться. Ночью нынешней входил я в погребальные покои близких Любимца Гора. Я рассказал бы ей, как бежали от меня все, кто был там. Я очень хотел рассказать ей, но знал, она будет кричать, говорить, я взял то, что принадлежало душам детей Великого Дома, и будет ругать меня, и растолковать ей будет трудно. Нет, про это не стану... про Белые стены расскажу и про то, как Великий Дом стоял в десяти шагах от меня, и я не склонился. Тиу зажала веретено в пальцах, расправляя шерсть, я слышал легкий звук - как разминала она ее между пальцев. - Они прошли по дороге. Но дорога была старой, Очень старой, никто из живущих не знает, куда ведет, следов ног на ней нет. Живые нечасто ходят на ту сторону реки. А мертвые не оставляют следов в дорожной пыли. Тиу вздохнула. Подумала о муже своем, или о своем внуке. Обоих забрал Собек, когда я еще не родился, и потому они уже должны ждать ее среди тростниковых полей, но Тиу часто о них вздыхала. - И вышли они к храму, - прошептала Тиу. - Был этот храм о четырех столбах - трех стоячих и одном лежачем. Там, где упал столб, кровля не обрушилась, но повисла в воздухе, оттого, что выстроили тот храм еще во времена царствования Зеленого. Сам он сказал имя свое над одним из углов, а братья его и сестры сказали свои над другими. И столбы утвердились крепко. По слову самого Ра воздвиглась кровля. По велению Нут распустились лотосовые цветы вокруг. Место это назвали Истоком, и было там жилище неверного брата... А столб упал, когда коварный убил Зеленого. Странно мне было слышать это ныне. В темноте я протянул пальцы и коснулся осторожно тела Господина моего. Со дня, когда узнал я его имя не было в моем сердце смелости, чтобы спросить его о брате. Но не было и сил унять желанье узнать все от него. Но откуда Тиу известно о нашем пути, откуда? Разве могла Тиу узнать, как я покинул свою землю, поселился в храме, и как разрешено мне было служить Господину моему? Я не видел ее с того дня, когда Хив нашел меня в безлюдном селении. Мы ушли из селенья втроем и никого из живших там я больше не видел. Откуда тогда Тиа знает про храм? Правдивая речь подобна реке: плавна и следует руслу происшедшего. И старая Тиу говорит плавно, не запинаясь, и слова ее как знаки на камышевых листах. Господин мой сказал стражам корабля, сходя на берег, "Не знаю, когда вернемся". Кормчий ругался вслед нам, Хив смеялся над ним. Я не понял тогда отчего. Голос Тиу я перестал слышать и увидел, как снова оказался на дороге, безлюдной и нехоженой, с Господином моим и Хивом. И мы, как прошлым днем, шли вдоль тростников и камней, и я удивлялся, помню, что везде тишина и не слышно ни птиц, ни сверчков, а только шорох стеблей и шелест сухих трав под нашими ногами.
Мы подошли святилищу, и Хив остановился перед входом, и господин мой остановился. И я встал, видя, что остановились они. Места подобного этому прежде я не видел. От пола до кровли все было из камня и я смотрел в изумлении. Наш храм выше, и просторнее, но сложен он из земляных кирпичей и дерева. Недавно выложили плитами пол, а прежде только статуи в нем были из гладкого камня. Здесь же я видел старые камни, сложенные в три ряда, а каждый ряд был мне до груди, но и они не доставали до кровли. По углам стояли резные опоры и кровля держалась на них. И все было каменным
Лик Ра почти скрылся от нас. Господин мой поднял руку, факел загорелся в его руке сам.
- Смотри, Сутех, - сказал он, - вот место, где ты зажжешь огонь и примешь меня, как должно слуге принимать хозяина. Хив подал мне корзину, что принес с собой. Я вошел в храм с факелом в одной руке и корзиной в другой, глядя по сторонам, на изваяния. Тонконогие звери, спутники Господина моего сторожили вход, и огромные змеи, слуги Господина моего, поднимались на хвостах у стен, и сам Господин мой, вырезанный из камня темного и гладкого, стоял посередине. Внутри не было грязи, и я решил, что разливы не поднимались до этого места, и удивился, оттого что вокруг росло много тростника. Сетнут, ожидая прихода Господина моего, проводил вечера в храме, а я наблюдал за ним, надеясь увидеть Господина моего, даже если он будет в храме лишь краткое время. Мне не дозволено было сделать приношение, но Сетнут часто говорил мне приготовить все, что нужно. Я достал светильники, наполнил их маслом и расставил вдоль стен. Я видел, как у зверей заблестели глаза, словно они ожили и взглянули на меня. Ужас был в сердце моем, но я делал, что должно. И когда я зажег последний светильник перед богом, лик его засветился сам собой. Я встал рядом - ждать его самого. Браслеты с руки я снял, и в ладони у меня была зажата полоска чистого льна. Я готов был встретить его. Господин мой вошел, и я припал к земле и прижался лбом к полу у ног его. - К сынам Ра пришел я ради воли его, - сказал он, касаясь рукой моей головы. - Кто выполнит волю Ра, тот станет чист. Радостен будет лик Ра, смотрящего на него. Я знал, что должен ответить и что должен сделать, потому что прятался у дверей храма, когда Сетнут встречал господина моего. - Да будет Ра мне защитой, - ответил я, и поднялся на ноги. - Приношенье добровольно. Да будет Ра угодна жертва. Я видел в моем храме, как делает это старый служитель, но сердце мое билось часто, будто я бежал сюда от самой реки. Сетнут мне говорил не раз: пока ты не подрос, обряд может стоить тебе жизни, Сутех. Слова его меня злили, но теперь я вспомнил их с тревогой. Я протянул руку, и она дрожала. Господин мой взял меня за руку. Жар его был как зной пустыни полуденным часом, ладони его жгли меня. Я увидел, как Господин мой притронулся к руке моей, и сразу вихрь взвился в храме. Светильники погасли, в лицо мне попал песок, и я зажмурился. Руку мою над ладонью жгло прикосновение Господина моего, и другой боли я не почувствовал, но когда открыл глаза, увидел, как кровь моя течет на пол, и крепко сжал кулак. Кровь пролилась в узоры на полу и наполнила имя Господина моего, вырезанное в камне. Слышал я голос - "Да исполнится воля Ра " Голова моя кружилась, и сердце билось часто, будто я сунул руку в корзину с хлебом и наткнулся на змею, и я не смел сдвинуться с места и не мог оторвать глаз от пола. Над светильниками поднимался только дым, но все изваяния в храме сияли, они горели ярче луны, в свете их я видел Господина моего. Я слышал его слова, хотя губы его были неподвижны, рот замкнут, и взгляд мой отвернут в другую сторону. Стук сердца его затихал в моем сердце. Имя его, начертанное алым цветом, туманило мне глаза. Кровь моя текла на пол, и имя расплылось неподобающе, будто писавший его был полон пива. Я не видал столько крови со дня, когда перевязывал раны Горнахта. Слова Господина моего вспомнил я, как говорил он, когда я пришел в храм в запятнанных одеждах. - Бойся... - пробормотал я, - пролить ее без нужды и растратить напрасно... Льняная полоска в ладони уже подмокла с краю. Я сел на колени и обмотал ею запястье, чтобы остановить кровь. Лодка Ра уже подбиралась ко второму делению ночи, тьма была вокруг, но в сердце моем был свет и радость утра. Я не знал, отчего так. "Тяжесть всех недобрых поступков покинула тебя", - услышал я. Благодарностью наполнилось мое сердце, словно сам Ра говорил со мной голосом Господина моего и я склонился к его ногам. "Милость Ра безмерна. Он принял жертву и воздал тебе блаженством" Верно, подумал я. Сердце мое легче пера Маат. Простыми стали мысли и тело легким, как душа. Тогда смог я обернуться и увидел, что все стены покрыты знаками и все знаки светятся, и змеи и салавы -тоже и с кровли стекает свет, будто он вода, и по всем трещинам в полу течет свет, я стою в нем коленями и края одежды моей пропитаны им. "Вот место, - сказал господин мой. - Где служили мне еще до дней появления сына сестры моей и до дней, когда брат мой был утренней звездою и вечерней". И я тогда хотел спросить его про брата, потому что не было во мне больше страха, но тут вошел Хив и сказал...
- И тут пришел непочтительный сын Нуна, и закричал, чтобы они вели между собой беседу языками, а не душами, чтобы он тоже мог послушать. - Веретено сердито хрустнуло в пальцах Тиу. Мне грустно было слушать ее - я почти проснулся и вспомнил. Она ушла на Запад. Она умерла - раньше, чем Сохмет разорила наше селенье. Страха во мне не было, ведь слуги Сета не боятся мертвых. Я любил ее, когда она была жива, и теперь я был рад ей. Только мне было очень печально, оттого что она неживая. Тогда я протянул руку и притронулся к ее пальцам. - Я скучал по тебе, - сказал я ей, и это была правда. - Я называл твое имя множество раз. - Слыхала, - нежно ответила Тиу. Она погладила меня по голове, как делала давным-давно, укачивая меня и моего брата. Ладонь ее была жесткой и казалась мне тяжелой, но пальцы ее не дрожали от старости и были ласковыми. И от этого мне захотелось плакать. Ведь она умерла и это только сон, я проснусь, и никто меня не будет укачивать. Если только уговорю Сиа... - На девчонок заглядываешься? - спросила Тиу. Только я подумал о Сиа, а она будто услышала. - Откуда ты столько про меня знаешь? Тиу вдруг рассердилась. - Я теперь много чего знаю, - сказала она. Я услышал, как она встает и потянулся к ней, чтобы остановить. - Нет, Тиу, погоди, постой, расскажи мне еще, расскажи мне сказку, расскажи про маму, помнишь, про Сина... Пальцы мои ничего не поймали, ладони стукнулись о тростниковую плетенку, и я проснулся. Тиу пропала, я остался сидеть на циновке. По лицу моему текли слезы. Хив проснулся, увидел меня и удивился. - Что с тобой? Помню - ты заснул счастливым. - Мне приснилась женщина из моего селенья, - сказал я. - Она умерла. Но она пришла рассказать мне сказку... Хив зевнул и потер сонные глаза. - Великий Ра, до чего ж ей поболтать захотелось, - проворчал он. В сердце моем были слезы. Я подумал о Тиу, родителях и брате. Все умерли. Я совсем один. Как мне рассказать про это Хиву, если слезы лишают меня голоса? Шумом мы разбудили Господина моего, и я почувствовал, как он обнимает меня. - Должно быть, она крепко тебя любила, раз пришла убаюкать, - сказал он. - С тех полей путь неблизкий. Завтра мы сделаем ей богатое приношение. А чтоб она могла отдохнуть, сказки буду рассказывать я. Я удивился, слыша это, и был смущен. Господин мой собирается развлечь меня, как Тиу развлекала детишек. - Я знаю столько сказок, я еще больше знаю историй, которые чудеснее сказок, - говорил Господин мой. - И я люблю их рассказывать. О том, что в небе, и о том, что под небом, о том, что в водах, и о землях, что лежат за водами, о времени Дасы и его советника. Я столько знаю о них - ты будешь удивлен. Я видел, как Имхотеп говорил, а писцы заносили его речи в свитки. Помнишь свитки в покоях Ра? Я знаю песни, которая пели сестры мои, встречая восход звезды. Вот только этот ленивый Хив все их слышал и затыкает уши, как только я открываю рот. Хив посмотрел на Господина моего и на меня. И видна была обида в его глазах. Он улегся на циновку и повернулся к нам спиной. А тень его спряталась под него, и я не увидел, есть ли у нее хвост. И мы тоже легли. И пока я еще не уснул, Господин мой говорил мне тихо: - Всех папирусов Дасы не хватит, чтобы записать мои истории. И многие из них не записаны. А ты можешь теперь сохранить их не только в сердце, но и на широких листах, и сделать для них рисунками в четыре краски... Верно? Тогда я заснул спокойно, потому что теперь я спал подле Господина моего, и сны больше не тревожили меня. Кто еще был так же добр ко мне? Чудесные рассказы его я помню. Когда шли мы в храм его, и я был совсем мал, он говорил мне о Ра и чудовищах темной стороны и такого наплел про Миу, что я даже поверил, будто при луне она превращается в кошку, и провел не одну ночь в саду, выслеживая ее. С рассветом я возьму листы из своей корзины и запишу то, что помню, из рассказанного о ней. А потом покажу Господину моему... Я заснул, держа его за руку. Подле него, я не страшусь мертвых, и не испытываю скорби, и у смотрящих назад нет надо мной власти, и Инпу я буду приветствовать, как равного...
В пятом делении ночи стих ветер и стало жарко, и я встал, чтобы излить за борт лишнее. В воде было зеленое пламя. Я нагнулся, чтобы посмотреть, но оно подняло лапы навстречу мне и потянуло к себе. Я закричал и упал. Господин Мой и Хив прибежали на мой крик, а я лежал, и не мог подняться, и в глазах моих была тьма. - Я говорил тебе - закричал Хив. - Ты ждал слишком долго. И будет сейчас, как уже было. - Нет, - отвечал Мой Господин. - Нет, нет. Меня там не было. Меня там не было. Я не отдам то, что мое. - Все напрасно, - твердил Хив. - Огонь внутри его. - Нет, нет. Кормчий, поднимай парус. Рабов к веслам. - Мы налетим на мель, - заорал мастер паруса. - Я велю мелям убраться с нашего пути. Мастер паруса закричал что-то в страхе про тех, у кого лицо повернуто назад, кто ждет во тьме и уносит поздних путников. - Клянусь Ра, - рявкнул Хив, - ты поднимешь парус, как велел тебе Повелитель! Или мне повернуть твою голову лицом назад, чтоб ты стал одним из них и так избавился от своего страха? Я не знаю, что было дальше...