Мне было холодно оттого, что лежал я в каменном ящике, на дне и не было ни шерсти, ни одежды, на моем теле, а вместо них было оно покрыто тысячью скорпионов - они ходили по мне и друг по другу, а я не мог их стряхнуть, я лежал подобно мертвым. Я хотел поднять руку и встать - но не было во мне силы. И губы мои не двигались, оттого я не мог позвать Господина моего, или назвать тайное имя Сестры Луны. И смотреть я мог только вперед и видел только то, что вверху, а там были звезды. Я увидел их, стоящих рядами, и понял, где лежу. Это гробница, место упокоения душ. По слову Моего Господина я входил туда, видел потолок, усыпанный тысячами звезд, и радовался чуду - в подземелье было ясно, как под небом в лунный день. Господин мой привел нас к ней среди ночи. И я по велению его назвал тайное имя и обратился в мыслях моих к лунному лику. Тело мое поросло мехом, уши вытянулись, зубы заострились. Я утратил речь и обрел ясность слуха и зрения, и запахи стали мне развернутым свитком. Утром еще я опасался стать ужасным зверем, о каких говорят, что они живут за порогами и ночами поедают людей. И я прошедшей ночью, утратив свой облик, утратил свой разум вместе с ним и в поступках стал подобен собаке. Я боялся стать таким, как те, что эивут за порогами. Но к гробнице я пришел не тем Сутехом, который сошел с корабля. - Боишься? - спросил Хив, когда я встал на колени. - Ноги подкашиваются? Если бы Хефри, сын резчика, сказал мне такие слова, я бросил бы его в пыль. Если бы Ипи, сын горшечника, сказал их мне, я бы не смог его бросить в пыль, потому что он на голову меня выше и широк в плечах, и я весь день ходил бы злой, в мыслях представляя, как беды постигают Ипи одна за другой. Но, сказанные Хивом, они совсем не обижают меня. - На четыре ноги с двух падать высоко, - ответил я. - Уууу, - сказал Хив. - Писца с другого берега видно. Всего - то раз обернулся, а уже ноги пересчитывает. Совсем не страшно? Я помотал головой. Зубы мои уже стали клыками, и язык вытянулся, и я не мог ему ответить иначе. Страх мой покинул меня, когда приношение Ра было совершено в древнем доме Господина моего. Вместе со страхом тревоги ушли из сердца моего, и оно укрепилось. Ра была угодна моя жертва. Тяжесть проступков моих оставила меня, а желание служить Господину моему усилилось. Я слуга Сета, и Ра даровал мне милость: теперь мог я слышать голос Господина моего всюду, даже если он был далеко от меня. Только Сетнут в нашем храме мог так же слышать слова его на расстоянии многих дней пути. Я был рад и счастлив и сожалел, что мне не позволяли прежде принести дары свои Великому Ра. Господин мой подолгу не бывает в храме, и, пока его нет, я часто вспоминаю о нем. Если бы он, находясь в странствии своем, иногда обращался ко мне, как обращался к Сетнуту, мне было бы легче сносить хвастовство Горнахта и мальчишек из селенья... Тело мое покрылось шерстью, я отряхнул с себя одежду, встал и подошел к Господину моему, чтобы он видел: я жду его слов. Он указал вперед, на скалу и камни у ее подножья. Теперь я видел, что он привел меня к самому входу, но я был слеп, пока стоял на двух ногах, и не заметил входа. Он был скрыт камнем и замазан глиной. - Вот, - сказал Господин мой, - место, куда путь твой. Из щелей между камнями до меня донесся запах. Такой запах приносил ветер, летевший от Западных жилищ к реке. Господин мой хотел, чтобы я вошел в гробницу, скрытую скалами! Я ткнулся носом ему в колено и поджал хвост: западные жилица запретны, что я скажу у врат иного мира, когда настанет мой час? - Я приду свидетельствовать - на то была моя воля! - сказал Господин мой. Я поднял голову и посмотрел на него, он положил ладонь мне на макушку и погладил между ушей. - Там спрятана моя драгоценность, - сказал он. - Хранители посмертия накажут того, кто взял ее у меня, не спросив. Того же, кто вернул мне ее по моему слову, придется оправдать. Волнение в сердце моем улеглось, и я только хотел знать, что мне искать там. Но господин мой стоял молча и смотрел на скалы. - Отчего бы не послать туда гадюк? - спросил Хив. - Старый осел заговорил от змей его западные владения, - ответил Господин мой, усмехаясь. - И думал, что он хитрее Сета. Он заглянул мне в глаза и подмигнул. - Но я верну то, что было взято от меня, верно? И я улыбнулся в ответ ему. Я пойду туда, где даже змеи Господина моего страшатся быть. - Ступай, - сказал Господин мой. - Ра да пребудет с тобой. И я помчался к камням. Разум мой был ясен и обережен от звериных желаний по воле Господина моего. От берега ушли мы далеко, но уток и цапель чуял я в их камышовых гнездах, и мышей в камнях и цикад повсюду - и не было мне теперь дела ни до кого из них. Голос Господина моего звучал в ушах моих, был в душе моей. Воля его была дыханием Шу в груди моей, силой в лапах моих. Разум мой остался во мне, по слову его. У самой скалы я лег на брюхо и пополз вперед. Не было во мне страха, в темноте глаза мои ясно видели, и я знал путь, будто он был в сердце моем вырезан узором на граните и алебастре. Куда бы я ни обернулся, все было понятно мне. Вот камни, уложенные каменотесами. Вот ход, проделанный грабителями могил. Вот тела их, высушенные, покинутые душами, и запыленные кирки, и разбитая лампа. Слуги Сета не боятся мертвых. Мертвые боятся слуг Сета - и я прошел по ним и послушал, как трещит высохшая кожа, и хрустят кости под моими лапами. И не было во мне сомнений. Я шел вперед по воле Господина моего. У дверей я остановился, поднял голову и возрадовался, оттого что печать на дверях была цела и не тронута, проклятья, наложенные на веревку у входа, не пали на голову другого. Прежде никогда я не был в западном доме. Никогда не видел проклятий, оберегающих ушедших на Запад. Знаки печатей служителей Запдного берега грозили смертью детям Ра, и детям Нуна, и животным, и змеям, и скорпионам, если осмелятся они войти в покои умерших. Я прочел знаки и понял, что проклятье не коснется меня - в списке не было детей Ра, обернувшихся зверем. Алая краской знаков пахла травами, отгоняющими злых созданий ночи. Знаки возвещали, - Ненофер, хозяин этого места, покоится за дверью, а при жизни славен был всюду своими чудесами. Нарушившего его покой он сам приведет к Зеленому и обвинит перед ним.
Господин мой тоже славен чудесами и имя его известно повсеместно! А слышал ли кто о человеке по имени Ненофер и его чудесах? Я не слышал. Я прыгнул на дверь, и она пошатнулась. Я прыгнул еще раз, и веревка была сорвана, печати сломаны. Шерсть моя встала дыбом: увидел я сам, как ищет проклятье дверей виновника и не находит его. Оно вилось в воздухе зеленой змейкой, льнуло к мертвецам осторожно, прижималось и отдергивалось, а меня обходило стороной. Я пошел дальше, сквозь покои с корзинами, и табуретами, и резными подголовниками, и ларцами, и сосудами, полными пива, и меда, и масел. Мимо зал, куда положили нескольких: царевну Мутнефертеф - супругу Ненофера, и ее сестру, и мать ее, и младших братьев ее - прочитал я на стенах. Мне не вспомнилось такого имени. Был ли я бездарен и забыл о ней, или Аповер не называл ее в списках царских дочерей в часы занятий? Я прыгал через доски постелей и крышки ларей и опрокинул кувшин, в котором молоко когда - то прокисло и высохло. И те, кто были внутри, бежали в страхе. Я не видел их глазами, я не чувствовал запаха их, но я знал, что они повсюду вокруг и их немало. Они не были живы, но они бежали от меня с плачем, от которого шерсть моя вставала дыбом, я же смеялся, потому что видел теперь сам: мертвые боятся слуг Сета. Сутех же, слуга господина своего, больше не знает страха перед мертвыми. Я залаял им вслед, завыл и закричал гиеной, чтобы напугать их еще больше, прежде чем идти далее. Литая медь обеденных чаш зазвенела от моего лая, на нос мне посыпался песок, я поднял голову и увидел небо со стройными рядами звезд... ... вот они снова надо мною, эти звезды, подобные небесным цветам. Тень надвинулась на них. Я услышал, как говорит мне темнота, заслонившая свет звезд, склоняющаяся надо мной: - Разоритель гробниц, ничтожный и низкий отпрыск змея, как ты посмел?! Перстни блестели на руке, протянувшейся ко мне. И я увидел, что одеты они поверх льняных лент и понял - сам хозяин пришел спросить с меня, как обещали знаки на дверях его гробницы. Он отведет меня на суд Владыки мертвых... Пальцы его были жесткими, как коленца саранчи, лен пах высохшей плотью, травами, смолой и гнилой кожей. Он схватил меня за шею, заставил повернуть голову и поднял, чтобы заглянуть мне в лицо. Голова его была укрыта льном, губы и нос скрыты тугими лентами и оттого казалось, что лик его повернут к спине, и он смотрит на меня затылком, а посреди затылка у него две ямы и в них неподвижные глаза. - Смотри, - приказал он. Ленты шевелились, когда он говорил, и коробились там, где должен быть рот. Глядя на него, я забыл о скорпионах и холоде. Пальцы его впились мне под челюсть, он наклонил мою голову и я видел теперь дыру на груди его. Как же? - подумал я. Мертвые должны бояться меня. В сердце своем я обратился к Господину моему. Почему Ненофер не бежит от меня в страхе, как тени в гробнице и я бессилен против него? Разве не я сокрушил его гроб? Я видел его внутри - он был сух и тверд и не вставал меня встретить. Длинным проходом, мимо комнат с утварью и комнат с мертвыми вышел я в зал, где лотосовые навершия каменных столбов упирались в потолок покрытый звездами, и пахло высохшими травами. Там вскочил я на каменную крышку гробницы и скинул с нее покрывала. Знаки, по которым я ступал, твердили о могуществе Ненофера, мастером над писцами в храме Гора, близкого к Великому Дому. Крышка была из серого камня. Сокровище Моего Господина я чуял внутри, но лапами я не мог открыть гробницу. Тогда я назвал тайное имя... Тьма опустилась на глаза мои в тот же миг, уши слышали теперь тишину, и нос ощущал только слабый запах старых тканей. Я встал на ноги, нашел каменный ящик на ощупь и уперся в крышку руками. Горнахт не зря заставлял меня махать тяжелой палкой с утра до вечера, плечи мои окрепли и я смог сдвинуть ее поперек каменного ящика. Внутри я нащупал деревянную резьбу и металлические пластины. Там стоял еще один ящик. Я обшарил пол вокруг, нашел корзину с оружием. Она опрокинулась, и из нее посыпались стрелы и луки, но я подобрал каменную палицу и вернулся к гробнице. Палица была тяжеленной. Наверное, Ненофер был могуч, если мог поднимать ее без труда. Я забрался на сдвинутую крышку и с размаха опустил палицу внутрь. Дерево хрустнуло, и я обрадовался - оно старое и высохшее, я смогу пробить его. С четвертого удара крышка рассыпалась. Я выгреб щепки и снова назвал тайное имя. Зверем мне было легче ходить во тьме, я ясно видел при свете звезд на потолке, будто они действительно светили с небес. Я сунулся носом в разбитый гроб. Там воняло смолой и воском. Запах того, зачем я пришел, был слышен сквозь аромат мускуса, меда и мертвого тела. Я понял, где лежит эта вещь и с досады сел на задние лапы. Моему Господину придется долго убеждать стражей врат, чтоб душа моя миновала пасть пожирательницы Аммы ... В зал заползли змейки проклятий. Я посмотрел, как они кружат у подножья гробницы и вьются у брошенной на полу палицы. Они почуяли сына Ра и явились проверить, но они медлительны и не поспели настичь меня, пока я был им подвластен. Теперь я для них незрим и они вскоре убрались, а я зажмурился и снова сунул голову в дыру. Чтобы добраться до сокровища Господина моего, пришлось оборвать покрывала и ленты с боков Ненофера и выдрать пару ребер...
Теперь я не могу шевельнуться, а Ненофер заставляет меня смотреть в дыру, которую проделали зубы мои. Лохмотья торчат вокруг нее и обломки костей белеют между ними, черный скорпион заполз туда и исчез в темноте между складок ткани. - Ты оскорбил богов и служителя Гора хотел принизить перед ними! - сказал мне голос мертвого, руки его отшвырнули меня, я упал на скорпионов, и они опять полезли по мне. Кто он, если не страшится ни Моего господина, ни слуги его и хочет возмездия? - Верни Белого Хепри, - потребовал Ненофер. Я не мог ни ответить, ни жестом показать, что отдал уже скарабея. Ненофер стоял у ног моих, бормоча неясное, через край внутрь ползли скорпионы и змеи. Они переплетались в клубки и громоздились все выше. Мне стало тяжело, и я едва видел покойного за их клешнями и хвостами. О, Ра! - взмолился я в сердце моем. - Ты слышишь голос каждого лежащего в гробу, услышь меня... не знаю, мертв я или жив, но голос мой взывает к тебе из гроба, это истинно! Рот мой наполнился слюной, но я остался безгласен. Ненофер поднял надо мной свой посох. - Я знаю семь тайных имен Тота, - услышал я. - Я сделаю так, что ты будешь гнить, не став мертвым. Я сделаю так, что скорпионы будут есть твою плоть снаружи, а змеи изнутри. Верни Белого Хепри. Воздух шуршал в его груди, пока он говорил, и я видел сквозь дыру, как внутри колышутся серые лохмотья. Может, и я умер? Отчего? Я был жив, достав скарабея из груди Ненофера. На вкус мастер над писцами оказался мерзок, как пыльная тряпка, пропитанная желчью. Я плевался, и чихал и тер лапами нос, достав из его груди каменного жука. Но я был весел, сердце мое радовалось, что воля Господина моего исполнена. А когда я спрыгнул с гробницы, я пометил все четыре угла ее. Не было на это желания моего господина, но я и сам не заметил сначала, как обмочил угол. А потом я замер в испуге, ожидая порицания, но не ощутил укора. Тогда обошел я все оставшиеся углы во славу Ра и Сета, и дела мои здесь были окончены. Кто бы ни был Ненофер, но он служит Гору. А я уже про Гора слышать не могу из-за Горнахтовых восхвалений, пьяных гимнов и россказней, которыми он порочит Моего Господина, поминая Гора непрерывно. Я подобрал скарабея и повернул к выходу. Теплый мех грел меня, но мне было холодно без Господина моего. Я побежал назад. Лапы мои крошили старое дерево ларцов и я слышал звон разбитого кувшина позади. Поспешно протиснулся я под камнями и кинулся к господину моему. И я был рад снова видеть его, будто не видел много дней. Скарабея я уронил в руки ему. Хив схватил меня за бока и повалил, и мы валялись в пыли и рычали друг на друга. А Господин мой и отец смотрел и смеялся, пока я не произнес имени Матери и не стал собой... От мысли о Господине моем стало мне легче и я вздохнул, и понял, что снова могу двигаться. Тогда я закричал Неноферу: - У меня нет его, я отдал Хепри! У меня его нет! И все пропало...
... вокруг меня плыл туман, белый, как козье молоко. Подле сидела женщина. Она прижимала меня к себе и раскачивалась из стороны в сторону. Она пела. Голос ее журчал ручьем, звенел цикадой. Я слышал звук голоса ее, я чувствовал его всем телом, прижатый к груди ее.
Мышка в тростнике, Ласточка в листве.
Тиу пришла ко мне спеть мне колыбельную. Я был у нее в руках, и она пела мне. Глаза мои в полутьме видели ее руки и плечи гладкие, как у изваяния, и высокую грудь ...
Высокую грудь?! Это не Тиу. Тиу стара, тело ее высохло, грудь ее съежилась и повисла. Это не она. Голос нежный пел:
Уходи, тот, кто Идет вперед, Смотрит назад. Я не отдам тебе То, что мое. Мышка в тростнике, Ласточка в листве.
Сладость была на языке моем, и я увидел, что в рот мой льется молоко из груди ее, и от него светло. Руки ее были теплыми и прохладными. Тело ее было гладким, как камень, мягким как пух. Пела она без слов, но я слышал слова ее в сердце моем.
Лотосами укрою Мое дитя. Ему не грозит Взгляд твой. Сон его спокоен. Мышка в тростнике, Ласточка в листве.
Она укачивала меня в лодке своих ладоней. Мне было тепло и не жарко. Я был спокоен и печали мои позабыл. Глаза мои закрывались, а песня ее сворачивается вокруг меня, как кошка сворачивается вокруг котят.
Ра приглядит За моим сыном. Он охранит его От горя и боли, Утолит жажду Мышка в тростнике, Ласточка в листве.
Я захотел взглянуть на нее - не моя ли это мать пришла теперь вместо Тиу. Только на руках у матери моей было мне так хорошо, но было это так давно, что я едва помню... и я закрыл глаза и заснул.
Кажется три сезона проспал я спокойно в тепле, но проснулся от холода и понял: опять придет Ненофер угрожать мне бедами, если я не верну ему его сердце. Я не хочу его видеть. Надо сказать ему, пока голос опять не оставил меня. Я закричал: - У меня нет его! Нет его! И рванулся из гробницы, но ударился о потолок комнаты...
Голову закружило, кто-то вскрикнул. Я увидел: Хив сидит передо мной, держась за живот. Я удивился. - Хив? Я об тебя стукнулся? А показалось, об потолок ударился. Ты видел Ненофера? - Ох, - прохрипел Хив. - Не видел. Я посмотрел на себя и был удивлен. Ни одежды, ни украшений на мне не было. Был я укрыт цветами лотоса. Верхние были совсем свежие, нижние почернели и прилипли к коже, а я почувствовал их, и они показались мне скорпионами. Лежал я на каменном ложе, под навесом, среди камышовых зарослей и кроме Хива не было никого подле меня. - А где Мой Господин? - спросил я. - На лодке, - ответил Хив. - А Ненофер? - На полях Иару. - Он был тут, я видел его. - Не было тут никакого Ненофера, я бы заметил. - Но я говорил с ним. Он хотел назад скарабея. Хив покачал головой. - Не то это место, чтоб Ненофер мог тут шастать. Подняться можешь? Я встал и Хив смотрел на меня с удивлением. - Что со мною было? - спросил я. - Я заболел? - Можно и так, сказать. Но теперь здоров, я вижу. Идем. Он вел меня по камышовым полям тропой выложенной в воде плоскими камнями. Он спешил, но я успевал за ним без труда. Мне было легко и радостно. И на ходу я сочинял песню. Слова сложились быстро, мне понравилось, и я запел.
Волосы ее - лазурит, глаза, как Великая зелень. Руки ее прохладны, запястья узки, плечи округлы, грудь ее высока и молоко течет из сосцов. Ласточкой она летит над Хапи и припадает к груди его. Голос ее - голос матери.
- Это о ком ты? - спросил Хив. - Я видел здесь женщину - ответил я. - Видел? - воскликнул Хив. Я понял, что он обеспокоен - он остановился, лицо его посерело.- Ты говорил с ней? - Нет, она пела мне колыбельную. Я думал, она мне приснилась. Хив вздохнул и почесал в затылке. Наверное, он думал, что эта женщина могла причинить мне вред, пока я был болен, потому что он спросил меня: - Только пела? Я вспомнил, как лежал на ее руках, и как мне было тепло, и ответил: - Она напоила меня молоком. - Она дала тебе грудь?! - прошептал Хив. - Или ты ей приглянулся, или она выжила из ума.
Никогда я не видел, чтобы Хив был полон волненья. - Кто она? - спросил я. Хив помотал головой. - Забудь все, что видел. И если забредешь сюда еще раз, беги. Она выпивает души, как солнце воду. Идем скорее, вон уже лодка...
И он пошел впереди меня, а я ступал позади и смотрел на его тень. Но у тени не было ни хвоста ни когтей. Должно быть, оттого, что день.