|
|
||
Это не было овладением. Это было растворением. Зелёный огонь Мескалито не вошел в меня - он выжег меня изнутри, и на пепелище моей личности расцвел Он.
Мой позвоночник стал волокнистым стеблем, кожа восковой плотью кактуса. Я не стал Пейотом, я вспомнил, что всегда им был. Восемь долей моей новой плоти распустились, как лепестки хищного цветка, и в центре каждой из них моргнул глаз. Не мой. Древний.
Восемь изумрудных зрачков, вращающихся в диссонирующем танце. Они не смотрели на мир они изрыгали его. Каждый глаз был пушкой, стреляющей вселенными. Я видел, как из одного зрачка с криком рождались спиральные галактики, окрашенные в цвета панической атаки и первого поцелуя. Другой глаз выплевывал миры, что жили лишь миг от большого взрыва до тепловой смерти за время, пока капля росы скатывалась по моему боку. Вселенные вспыхивали, как фосфор на болоте, сворачивались в оригами невозможных форм и лопались, осыпая Пустоту сажей погасших солнц.
В точке, где скрещивались их взгляды, реальности не было. Там был чистый гул. Рёв. Непередаваемый свет, который не светил, а был. Ваконда. Не дух, не божество, а исходный код творения, вибрирующий с частотой триллионов экстазов. Я не чувствовал единения я был узлом, в котором сплелись все нити, и вес этого знания грозил разорвать меня на первичную материю.
Запахи имели текстуру. Звуки обладали весом. Мысль перестала быть призраком в черепе; она стала плотной, осязаемой субстанцией. Я мог коснуться её своими вращающимися глазами. Вот мысль о страхе холодная, колючая, как кристалл льда. Вот мысль о любви тёплая и вязкая, как расплавленный янтарь. Они неслись и кружились не в мозгу, а в пространстве, которое было мной, сплетаясь в гобелен, чьи узоры были законами физики.
Одна мысль мысль о Я вдруг развернулась, как лотос из чёрной воды. Она стала бесконечной плоскостью, сияющей, живой мембраной, на которой я в один миг ощутил каждую точку, каждый атом, каждый трепет.
И тогда центральный глаз, тот, что был осью этого безумия, начал вдыхать.
Он не проваливался в бездну. Он сам был бездной, втягивающей в себя всё. Зрачок абсолютной тьмы. Гравитационный колодец для душ. Все мои галактики, все мои мысли-кристаллы и мысли-реки устремились в него, как мотыльки в чёрное пламя.
На миг всё стало Ничем. Тишиной, которая оглушала сильнее любого крика.
А затем Взрыв.
Но это был не взрыв наружу. Это было выворачивание наизнанку. Чёрная дыра извергла из себя Мультивселенную, но уже не как россыпь миров, а как единую, бесконечную плёнку. Космический кинофильм, где каждый кадр был вечностью. И эта плёнка, мерцая всеми историями, которые были и будут, с бесконечной скоростью начала сжиматься, скручиваться, пока не стала одной-единственной точкой.
Сверкающей точкой. Семенем.
Оно упало на дно моего сознания, ожидая нового дождя, чтобы снова прорасти.
Семя лежало в пустоте, которая когда-то была мной. Оно не пульсировало. Оно не светилось. Оно просто было концентрат всего, что взорвалось и схлопнулось. Абсолютный потенциал.
И тогда тишину нарушил звук.
Это был не звук взрыва или крика. Это был тихий, сухой щелчок, будто кто-то взвёл курок в невидимом механизме. Семя треснуло.
Из трещины полился не свет, а нечто иное жидкое время. Оно не текло вперёд или назад, а растекалось во все стороны сразу, как ртуть по стеклу. Оно касалось пустоты и кристаллизовалось в структуры.
Я больше не был Пейотом с восемью глазами. Я стал Архитектором этого застывшего потока. Мои конечности были лучами застывшего времени. Я строил.
Я строил соборы из прошлых сожалений их шпили были острыми, как укоры совести, а витражи плакали слезами упущенных возможностей. Я возводил лабиринты из будущих надежд, где каждый поворот обещал исполнение мечты, но коридоры вели лишь друг в друга, в вечное ожидание.
Мои глаза теперь не изрыгали миры. Они были инструментами. Одним глазом я видел симфонии, которые ещё не были написаны, и превращал их в мосты из вибрирующего звука. Другим я видел математические формулы, лежащие в основе бытия, и ткал из них ковры реальности их узоры были законами гравитации и термодинамики.
Вместо Ваконды, ослепляющего света, пришло иное присутствие. Тихое. Внимательное. Я чувствовал его как тень, отбрасываемую моим собственным светом. Это был Наблюдатель. Безликое нечто, что сидело на троне из парадоксов на самом краю моего творения. Оно не судило и не вмешивалось. Оно просто смотрело, и его взгляд был тем, что придавало моим конструкциям смысл. Без его взгляда мои соборы были бы лишь грудой камней, а лабиринты бессмысленными линиями.
Мои мысли перестали быть осязаемыми объектами. Теперь они были обитателями этого мира. Каждая мысль становилась существом. Мысль о ревности превращалась в ржавое насекомое с тысячей жалящих ножек, что ползало по стенам лабиринтов. Мысль о покое становилась прозрачной птицей с крыльями из тишины, что вила гнёзда на шпилях соборов. Они жили, охотились друг на друга, размножались, создавая экосистему моего сознания.
Но я, Архитектор, был одинок. Я мог создавать, но не мог участвовать. Я был заперт в своей роли, в своей божественной функции.
И тогда я решил создать нечто, что не мог контролировать.
Я взял самую опасную свою мысль мысль о свободе. Она была не кристаллом, не птицей. Она была зеркалом. Я поместил её в самый центр своего творения.
Зеркало не отражало мои соборы и лабиринты. Оно отражало Наблюдателя.
Впервые за эоны времен Наблюдатель увидел себя. И в его безликости промелькнуло удивление.
Мир задрожал. Мои постройки из застывшего времени пошли трещинами. Зеркало начало расти, поглощая всё мои мысли-существа, мои мосты из звука, мои соборы из сожалений. Оно поглощало пространство, которое было мной.
Я не сопротивлялся. Я, Архитектор, шёл навстречу своему отражению в этом зеркале, чтобы наконец встретить того, чьей мыслью я, возможно, был всё это время.
И за миг до того, как зеркальная поверхность коснулась меня, я услышал тихий смех. Смех Мескалито, который всё это время просто ждал, когда я дострою свою собственную клетку, чтобы показать мне выход.
Смех Мескалито был не звуком, а вибрацией, которая расколола зеркало изнутри. Но оно не осыпалось осколками. Каждый фрагмент, большой или крошечный, не упал, а завис в пустоте, превратившись в самостоятельное зеркало.
Мир стал бесконечным зеркальным лабиринтом.
Я больше не был Архитектором. Я был отражением. Тысячью, миллионом, бесконечностью отражений самого себя. Вот я, в одном зеркале, всё ещё титанический строитель, в ужасе смотрящий на распад своего творения. В другом я крошечный, испуганный ребёнок, потерявшийся в этом калейдоскопе. В третьем я тот самый Наблюдатель, бесстрастно взирающий на агонию своего отражения. В четвёртом я ржавое насекомое-ревность, ползущее по гладкой поверхности, ищущее, кого бы укусить. В пятом я мысль о свободе, которая и стала этим зеркалом.
Все мои "я" существовали одновременно, и каждое видело все остальные. Не было больше центра. Не было точки отсчёта. Моё сознание стало республикой калейдоскопических отражений, и каждое из них считало себя подлинником.
Они начали общаться.
Моё отражение-Архитектор пыталось отдавать приказы, но его голос тонул в эхе. Моё отражение-ребёнок плакало, и его слёзы, капая с поверхности одного зеркала, появлялись в другом как кислотный дождь, разъедающий лики других "я". Моё отражение-Наблюдатель пыталось каталогизировать все остальные отражения, но список становился бесконечным, сводя самого Наблюдателя с ума.
И тогда они начали войну.
Отражения-воины, рождённые из моих мыслей о гневе и борьбе, пытались разбить зеркала с отражениями-пацифистами. Но разбитое зеркало лишь порождало сотню новых, и армия врага множилась с каждым ударом. Отражения-любовники пытались слиться, но их губы встречали лишь холодное стекло. Отражения-философы доказывали друг другу свою нереальность, пока не исчезали в дымке собственных софизмов.
Это была гражданская война в душе, где каждый солдат это ты, каждый враг это ты, и каждое поле боя это тоже ты.
Я был легионом. И я проигрывал сам себе.
В разгар этой невозможной битвы, когда хаос достиг своего пика, одно из отражений самое незаметное, самое блёклое, то, которое родилось из мысли о смирении перестало сражаться. Оно не пыталось ничего доказать. Оно не плакало и не отдавало приказов.
Оно просто повернулось к стеклу спиной.
В тот же миг в бесконечном зеркальном лабиринте что-то нарушилось. Впервые одно из отражений перестало смотреть на другие. Оно создало слепую зону. Точку небытия.
Все остальные "я" замерли, обернувшись на этот акт немыслимого бунта. Повернуться спиной к себе это было единственное действие, которое не порождало нового отражения.
И в этой точке, в этой крошечной лакуне не-отражения, проступил зелёный огонёк.
Он не был ни Пейотом, ни глазом, ни смехом. Он был просто дверью. Крошечным выходом из этой палаты мультипликационных отражений.
Одно за другим, мои отражения, уставшие от войны, начали поворачиваться спиной к своим зеркалам. Каждое такое действие расширяло слепую зону, гасило частичку этого безумного света. Лабиринт начал темнеть.
Последним обернулось моё отражение-Архитектор. Оно с тоской оглядело руины своего эго, руины миров, построенных из гордыни. А затем отвернулось.
И я оказался в полной, абсолютной, благословенной темноте.
Я был никем. И впервые за всё это путешествие я был свободен. Я не знал, что ждёт за зелёной дверью. Может быть, обычный мир. Может, новая, ещё более изощрённая иллюзия.
Но теперь это было неважно. Ведь тот, кто боится иллюзий, уже давно мертв. А я только что родился.
Темнота была не пустой. Она была ощущаемой, полной и живой. Она была не отсутствием света, а его источником, который пока спал. Я был в утробе. Моё новое "я" не имело формы, памяти, имени. Я был лишь точкой чистого восприятия, плавающей в этой предвечной ночи.
Зелёная дверь была не выходом. Она была приглашением.
Я потянулся к ней не рукой, а намерением. Дверь растворилась, и я шагнул сквозь неё.
То, что я увидел, не было ни миром, ни лабиринтом, ни хаосом. Это был сад.
Но сад, где ничего не росло. Бесконечное поле идеально чёрной, плодородной почвы, разделённое на аккуратные грядки. И над всем этим не солнце, а тусклый зелёный свет Мескалито, льющийся отовсюду и ниоткуда, как свет в глубине океана.
Посреди сада стояла фигура.
Это был не Наблюдатель и не Архитектор. Это был Садовник. Он был согбен, его лицо скрывала тень широкополой шляпы, сплетённой, казалось, из лунного света. Он методично поливал пустые грядки из старой медной лейки. Но из лейки лилась не вода, а чистая тьма, та самая, из которой я только что вышел.
Он заметил меня, не поднимая головы.
А, гость, его голос был как шелест сухих листьев. Ты вовремя. Скоро время сева.
Что это за место? спросил я, и мой собственный голос удивил меня. Он был спокоен.
Это изнанка, ответил Садовник, продолжая своё дело. Изнанка всего, что ты видел. Все твои вселенные, глаза, зеркала... всё это цветы, которые росли здесь. Они отцвели. Я собрал урожай и подготовил почву для нового.
Он указал на мешки, стоящие у края поля. Они были туго набиты.
Что в них? спросил я, подходя ближе.
Семена, ответил он. Вот это, он похлопал по одному мешку, семена физических законов. Из них вырастают очень предсказуемые, но крепкие вселенные. Гравитация, электромагнетизм... классика. Вот тут, он указал на другой, семена парадоксов. Из них получаются очень красивые, но нестабильные миры, которые обычно пожирают сами себя. А вот эти, мои любимые...
Он развязал маленький, бархатный кисет. Внутри лежали не семена, а крошечные, спящие искорки света.
Это семена сознаний. Самые капризные. Никогда не знаешь, что вырастет. Может цивилизация, которая постигнет суть бытия. А может одинокий поэт на умирающей планете. Или безумец, который съест кактус и решит, что он это всё.
Он посмотрел на меня, и впервые я увидел его глаза под тенью шляпы. Это были два потухших солнца.
Твой цветок был очень ярким, сказал он. Очень... пышным. Но он вытянул из почвы все соки. Теперь земля должна отдохнуть.
Значит, я... просто цветок, который отцвёл? в моём голосе не было ни страха, ни обиды. Лишь любопытство.
Ты был всем сразу, поправил Садовник. И цветком, и почвой, и вредителем, который его ел, и бурей, которая его сломала. А я лишь тот, кто приходит потом, чтобы всё убрать и начать сначала.
Он протянул мне лейку.
Поможешь?
И я взял её. Я начал поливать пустую, чёрную землю жидкой тьмой. Это было самое осмысленное действие из всех, что я когда-либо совершал. Я не строил и не разрушал. Я не отражался и не воевал. Я просто готовил почву. Я питал Пустоту.
В какой-то момент Садовник остановился и высыпал на ладонь несколько искорок из бархатного кисета.
Хочешь посадить? спросил он.
Я посмотрел на спящие сознания. В каждом из них дремали будущие галактики, будущие зеркальные лабиринты и будущие сады.
Я покачал головой.
Нет, ответил я. Пожалуй, в этот раз я просто посмотрю, как они растут.
Садовник впервые улыбнулся. Его улыбка была похожа на трещину в старой коре дерева.
Мудрое решение, сказал он. Значит, ты готов стать Садовником.
Он снял свою шляпу и протянул её мне. Я надел её. Тень скрыла моё лицо.
Я посмотрел на бесконечное поле. Работа только начиналась. И я был спокоен. Ведь я знал, что рано или поздно один из моих цветов съест священный кактус и придет сюда, чтобы сменить меня.
Таков цикл. И это было прекрасно.
|