Аннотация: [История о воине, ищущем свою потерянную - или украденную?.. - душу.]
Григорий Неделько
Хищного рока тропою призрачной
- Вернись, о душа, где бы ты ни блуждала,
в лесах, в горах или в реке! Заклинаю тебя
силой тоэмба брас, силой меелиджи, яйца Раджи
Птиц, силой одиннадцати целебных листьев хины...
(Генри Каттнер "Тёмный мир")
Первый след я обнаружил у большой чёрной птицы, а вернее сказать, внутри неё.
Щербатые холодные камни мостовой холодили кожу и впивались в спину. В голове царила пустота, что сродни бездне, изрыгающей в мир людской кошмарных ненасытных чудовищ. Может, я и не помнил, кто я такой, но чрезвычайно непродолжительные воспоминания о месте, где я сейчас находился, прочно засели в голове, будто действующий медленно, очень медленно, всю жизнь отравляющий душу яд рока на конце острейшего сказочного кинжала. Неудивительно, что я чувствовал себя потерянным: с момента, когда я очнулся и начал запоминать, прошло, наверное, не больше горсти минут. И вот я, не зная зачем и почему лишённый света дня, богатства, даруемого природой любому человеку - и последнему преступнику, и святому, и истому безумцу, - лежал, потерявший свою суть, в корабельном порту. Шум спускаемых на воду и бегущих по морской глади суден, крики матросов, мат боцмана, краткие громкие приказы капитана, голоса не уснувших по неведомой причине чаек и вопли ночных хищных птиц рассказали мне, где я нахожусь.
Я открыл глаза и увидел сидящего на моей груди огромного иссиня-чёрного ворона. Но если то и был ворон, то, вероятно, крылатый сеятель смерти из высших, а может, и омерзительный мутант. Его единственное око непроницаемого, чернильно-чёрного цвета прикрылось веком, придавая морде монстра вид яростный и бесстрашный. Я понимал: не начни я бороться за собственное существование - его не останется вовсе.
Я попытался перевернуться на бок, но тело тут же обожгло болью. Горели руки и ноги, шея, голова, однако более других пронзительно ныла спина. Сколько пролежал я в объятиях бога сна, прежде чем рука судьбы вернула своего верного сына и воителя в мир живых? Ничуть не сомневался я в том, что следую предназначенной мне тропой, ибо сразу, ещё до того как мне явился жуткий лик метровой птицы, внутри, в самой сердцевине сердца вспыхнуло желание разрушительнее любой боли - жажда знания! Иссушающее стремление понять, кто я, и вернуть утерянное.
Чёрный птах, решив, вероятно, что поверженный, потерянный мужчина не представляет для него опасности, размахнулся и ударил загнутым книзу кинжалом-клювом мне в грудь. Моя рубаха прорвалась, на груди выступила кровь. Я застонал, однако стон тотчас превратился в рык, звук гнева, обращённый к покровителям войны. Птица вновь подняла гигантскую голову с торчащими в разные стороны перьями, и тогда моя правая рука, давя боль, сжалась в кулак - и вылетела вперёд и влево, чтобы сбить безгласное чудовище с груди.
Пока враг приходил в себя, я, не медля, скользнул пятернёй к поясу в поисках оружия. Пусто! Я мысленно проклял злого демона рока.
Птица из тьмы, тем временем, уже вынырнула из туманного омута, куда погрузилась, увы, неглубоко, и, воспарив надо мной на крыльях-великанах, собиралась лишить меня глаз.
"Ну уж нет! - с ненавистью подумал я. - Достаточно с дьявола моей души! И ты, его мерзкий послушный слуга, отправишься в адскую бездну!"
Я уклонился от могучего, смертоносного удара, одновременно рыская за спиною рукой, рыская там, где должен бы находиться меч. Я уповал на то, что проклятие моей жизни, сколь бы сильным оно ни оказалось, не бросило меня в незнакомом месте совершенно безоружным. Что ж, мне повезло: надежды оправдались! Вот только охочая до плоти и крови человека птаха, когда я увернулся от клюва-ножа, пронзила моё тело на стыке шеи и плеча.
Огласив окрестности диким рёвом, я определённо сбил пернатого охотника с толку и, видимо, даже немного напугал. Не ждавший от меня непокорности, ворон застыл на мгновение, но я к тому моменту уже чуть завалился набок и сжимал в кулаке рукоять меча, а потому и мига мне хватило, чтобы выдернуть оружие из ножен и обрушить на круглую косматую голову. Отсечённая от тела, чёрная голова с тихим стуком упала на каменные плиты; из раны на шее птицы текла, обагряя мне грудь, тёмная в тусклом свете масляного фонаря, густая кровь. Свободной рукой я сбросил обезглавленный труп на землю и, изо всех сил сопротивляясь горящей пламенем боли, медленно поднялся на ноги.
Действительно, я находился в доках; все иные фонари, кроме освещавшего место краткой, но опасной битвы, то ли погасли, то ли месяцы назад были брошены в таком состоянии. Городов, где правители и простые граждане не пекутся друг о друге, слишком много, а потому открытие не помогло мне выяснить, куда я заброшен чьей-то тёмной, как безлунная ночь, волей. Я осмотрелся, однако не нашёл ничего, кроме мрака и одиночества. Корабль, откуда раздавались голоса людей, успел отойти от берега и скрыться в густом тумане - значит, и этот путь для меня закрыт.
Словно сами собой, глаза мои выхватили из тьмы будто бы искрящуюся в масляном свете, обагрённую кровью тушу птицы-людоеда и её отсечённую голову. Пришла мысль, что из этой главы получился бы превосходный трофей; вспомнив наше непродолжительное сражение, я пришёл к выводу, что обладаю некими знаниями в военном деле. Не такой уж плохой результат, ведь минуту назад я и того о себе не ведал. Повинуясь импульсу или, быть может, внезапно пробудившемуся чутью, я нагнулся и поднял с испачканного в крови камня отрубленную голову птицы-вестника.
В глубине зрачков, из которых только и состояли шары-глаза, я заприметил неясное мерцание. Влекомый очередной загадкой, я поднёс голову ближе и заглянул внутрь матово-чёрных сфер, как можно глубже, на самое дно... и тогда из них, вспыхнув, проник в моё сознание чуждый образ. За секунду разгорелся он до белого огня и погас, однако оставил после себя картину, что я бережно и надёжно сохранил в памяти.
Мрачный одинокий дом и живущая в нём старая женщина.
Пройдя к концу моста, я забросил голову ворона далеко в спокойные морские воды. Потом, ведомый неким необъяснённым для меня порывом, осторожно, чтобы не упасть с мостков, нагнулся и глянул на своё водяное отражение. По отросшим усам и бороде сложно было понять что-либо, но увиденное, в целом, пришлось мне по вкусу. Лицо настоящего мужчины - крупное, но без жестоких изъянов; отважные, сияющие знанием и угрозой голубые глаза; и шрамы, придававшие их обладателю, с точки зрения мужчин, надо полагать, харизмы, а на взгляд женщин, привлекательности.
Не ожидаемый, налетел порыв боли, сковавший на миг мне спину. Меч по-прежнему находился в моей руке; дёрнувшись из-за приступа жжения, я выронил оружие, и оно со смачным плеском погрузилось в морские глубины. Проклятье! Потерял единственную защиту в этом чужом и враждебном мире! И что теперь, нырять? А если там глубина метров двадцать-тридцать? Но совсем без оружия нельзя...
Я подумал ещё немного и пришёл к выводу, что нырять в моём состоянии опасно: сведёт тело новой жгущей судорогой, наглотаюсь солёной воды и сгину навеки. А полностью поправлюсь я нескоро. В общем, плюнув на меч - также и в прямом смысле, - я уселся на мостках, свесил вниз ноги и дал себе краткосрочную передышку: стал приходить в себя, пережидать боль и напрягать воспоминания...
...В том, что касается боли, передышка помогла, однако припомнить что бы то ни было о себе оказалось задачей неразрешимой. Ладно, пора в путь! Я встал, запахнулся плащом - а кроме него, штанов и сапог, на мне ровным счётом ничего не было - и вышел из-под неяркого света фонаря. Я окунулся в настоящую ночь; я не понимал, где я и куда иду, только ноги, точно бы зная ответ на невысказанный вопрос, тянули меня дальше и дальше, и прочь от пристани. Поднявшись в темноте по низким широким ступеням, я прошёл невеликую по размерам площадь, сменившуюся узкой неосвещённой дорожкой, что затем уступила место переулку между домами. В нос ударили "ароматы" места, которому неугодны посетители, - мусор, гнильё, протухшая рыба. Чей-то хриплый голос раздался рядом, но я не обратил внимания: наверняка бомж подзывает в надежде выпросить монеты на бутылку браги. К тому же впереди замаячили огни, и между любовно прислонившимися друг к другу домами, там, где заканчивался переулок, открывался вид на приземистое, небольших размеров здание, окружённое невысокими самодельными фонарями.
Ещё раньше, чем прочёл выцветшие буквы на вывеске, коя неподвижно застыла в воздухе на ржавых цепях, я понял, что передо мной харчевня. Надпись "Жареная свинья" и выполненный углём схематичный рисунок головы хряка с яблоком во рту подтвердили догадку. Пустой желудок заурчал, давая знать, что я долгое время не ел и что хорошо бы подкрепиться. Не став спорить с голодным нутром, я направился прямиком в "Жареную свинью", планируя в харчевне не только удалить естественную потребность, но и разжиться сведениями о себе либо о том, кто мог бы мне помочь.
Когда я вошёл, никто и головы не повернул; я был лишь рад этому обстоятельству, поскольку воевать, к тому же на пустой желудок, - занятие малопривлекательное. Рассказывать людям, кто я есть, не имея, увы, о том никакого понятия, тоже не хотелось, тем более что недомолвки в обществе пьяных забулдыг легко приведут к потасовке. Найти бы кого-нибудь подходящего...
Не зная, чем тут кормят и за сколько, я упал на первый попавшийся свободный стул и окликнул разносившую еду и питьё девушку. Обслужив парочку скверно выглядевших мужиков - оба явно бандиты на отдыхе, - она подошла ко мне. Я поспешно выбросил из головы мысли о том, что и сам смотрюсь не очень-то презентабельно, хотя у меня не было чёрной повязки на глазу, как у мужика сидевшего слева, и парши на лысой голове, как у его соседа справа. Это же харчевня у доков, богами забытая и живущая за счёт денег воров и жуликов, контрабандистов и убийц! Тем лучше: с подобной точки зрения, я полностью соответствую требованиям, предъявляемым к здешним посетителям.
Официантка была хороша, куда ни глянь. В попытке угадать сегодняшнее ночное меню я заказал две кружки пива и жареную свинину; впрочем, задача, учитывая сохранившиеся у меня знания о похожих одна на другую захолустных харчевнях, не казалась столь уж сложной. В каждой из них, если хочешь привлечь простых людей, не развращённых богатством и выбором, который богатство даёт, включишь в меню разбавленное пиво и недожаренное мясо. Разумеется, на листке бумаги либо, что встречается чаще, на деревянной дощечке никто и словом не упомянет качество алкоголя и основной трапезы.
Ладно скроенная официанточка приняла заказ и повернулась уйти, а я поторопил её ощутимым шлепком раскрытой ладони по упругой попке. Даже по её лицу становилось понятно, что она, немало народу обслужившая и немало в связи с этим повидавшая, не удостоит вниманием эдакую мелочь. Действия официантки подтвердили мои предположения, и я откинулся на спинку стула в ожидании заказа. Поперечная короткая деревяшка стула, соединявшая две длинных вертикальных, переломилась, да и всем своим видом жалкий предмет мебели намекал, поскрипывая, что надо проявлять осторожность, когда на нём сидишь.
Я уже мечтал о второсортном, а может, и третьесортном ужине, зато от пуза, когда ко мне подсел незнакомец. Не переставая с известной долей аккуратности качаться на травмированном стуле, я не без любопытства взглянул на лицо, скрытое глубоким капюшоном. Из тени, им созданной, выглядывали глаза-блюдца неопределённого цвета, тонкие губы да впалые щёки. Я решил, что ко мне подсела женщина, - судя по трём указанным признакам, или крайне бедная, или очень старая. Скорее всего, второе, поскольку материя, из которой сделали плащ с капюшоном, так и блистала натуральностью в свете закопчённых, заляпанных фонарей харчевни. Взоры всех посетителей - оборванцев с парой монет в кармане и нищих, привыкших расплачиваться трудом, одеждой либо же натурой, - обратились к нам. Затем кто-то отвернулся, а кто-то продолжал с интересом смотреть; слава богам, я догадывался, чем может закончиться такого рода интерес, и потому внутренне собрался, готовясь к драке. К счастью, её не случилось.
Гость за моим столиком скинул капюшон, и в самом деле превратившись в гостью - тонкие черты лица, ни грамма жира на щеках, густые волосы. Я бы назвал её красивой, будь она лет на сорок-пятьдесят помоложе: старческие морщины, пигментные пятна на коже, две заметные складки под подбородком и седой цвет волос, безусловно, делали своё дело.
На всякий случай, я решил начать с шутки.
- Вы вовремя, ведь мне совсем нечем платить за еду.
Она оценивающе и ещё с каким-то непонятным чувством оглядела меня с ног до головы, насколько это позволял скрывающий нижнюю часть моего тела стол. Потом женщина в дорогом плаще помолчала, думая о том, что известно лишь ей одной. Наконец, аккуратно положив на столешницу по-стариковски тонкие руки, она неторопливо сцепила пальцы в замок и одарила меня внимательным взглядом глаза в глаза. На миг мне почудился нечёткий, скрытый образ внутри её больших зрачков, сродни тому, который сохранился у недавно убитой мной плотоядной птицы. Но вот старуха моргнула, и видение пропало - остались только два ока с тусклыми, жёлто-карими дужками. Два чуть потускневших с годами озера, которые (готов спорить!) в своё время, точно сильнейшие магические артефакты, притягивали взор любого мужчины.
- Я заплачу тебе, - бесстрастным голосом произнесла старая дама, - если ты сейчас же отправишься со мной.
Я оглянулся, ища взглядом аппетитную официантку, но, похоже, речи о моём заказе пока отнюдь не шло. Я был готов подождать, однако нежданная собеседница меня заинтриговала.
- А что за спешка? - закинул я пробную удочку.
Уголок её покрытых трещинками тонких губ чуть приподнялся - видимо, это сходило у неё за улыбку.
- Выяснишь на месте.
- А чем платить собираешься?
- Это тоже узнаешь, если пойдёшь.
Теперь уж усмехнулся я.
- Звучит многообещающе - но опасно. Милая сударыня, вы должны понимать, где находитесь...
- ...и с кем я разговариваю? - завершила она за меня фразу.
Поражённый, я тут же умолк. И не столько удивила догадливость моей незваной гостьи, сколько самая суть прозорливого её замечания. "С кем я разговариваю?" Хм-м-м... Знала ли она ответ или спрашивала лишь для эффекта? Очень бы хотелось верить, что её интерес не праздный, ибо я готов был пожертвовать жизнью, чтобы разузнать всё о своей неведомо где, когда и как потерянной личности.
- Ты ищешь, - словно прочтя мои мысли, продолжила старуха, - и я ищу тоже. Мы могли бы помочь друг другу.
Я всматривался в её глубокие, манящие тайной глаза, силясь разобраться в недомолвках. Натура призывала меня рискнуть... вот только я не был уверен, что не ошибусь, последовав внутреннему зову. Сперва следовало разобраться, кто я такой, но получится ли сделать это, ежели средоточие знания - естество, душа! - пребывает где-то в ином месте?
- Ну же, не бойся, воин, - подпитывая верными словами моё алчущее пламя самопознания, призывала она меня.
Я принял решение, но прежде спросил её вот о чём:
- Посмотри на того, с кем говоришь, старая дама. Посмотри и скажи: сколько ему лет?
Молчаливая и гордая, она снова окинула меня таким взглядом, будто оценивала, будто я для неё не более чем породистый жеребец.
- Ты не мальчик, воитель, - наконец донёсся её холодный, как зимнее утро, голос. - Но ты храбр и умеешь сражаться, а потому не стоит задумываться о вещах, для тебя абсолютно незначительных.
- И всё же, сколько мне лет? Тридцать? Сорок?
- Неужели не видишь? - Её губы тронула улыбка: лёгкая и незаметная, однако полная скрытого смысла, как и в первый раз, когда женщина в плаще улыбалась.
- И всё-таки. Тридцать? Сорок?..
- Скорее, второе. Или, возможно, немногим больше. - Она хмыкнула, с тенью насмешливости - так я расценил этот звук.
Однако момент выдался не подходящий, чтобы затевать ссору: странная дама наверняка ведала дороги судьбы и прятала многое из того, что пролило бы свет на загадку, кою я безмерно жаждал и поклялся себе разгадать!
- Хорошо, пойдём, - сказал я, вставая. И добавил: - Но если обманешь...
- Ты сейчас не в том положении, чтобы ставить условия.
Она накинула капюшон, поднялась со скрипящего стула-ветерана и, не оглядываясь, двинулась ко входной двери.
Эх, выбор невелик! И я последовал за своей загадочной новой знакомой.
С одной стороны, радовало, что не пришлось расставаться ни с чем из одежды, поскольку иначе бы я еду не оплатил. По харчевне сновало немало работников, главным образом, очень молодых либо очень пожилых женщин; здесь и без моих найдутся руки, способные убрать со столов, задвинуть стулья, помыть посуду и тому подобное. А владел "Жареной свиньёй" мужчина - толстый малый с бельмом на глазу и взглядом градоначальника, - так что вариант платить натурой отпадал. Хе! Если только коротышке-толстяку хозяину вовсе не дорога его жизнь...
Идти незнамо куда в сопровождении неизвестно кого - удовольствие маленькое. Мне не удавалось угадать цель старухи с той же простотой, с которой она проникла в мои мысли. Найдётся ли еда в её доме - или куда мы там направляемся? - предсказывать я бы не взялся. Но одно знал точно: если она тянет меня в западню к дружкам-грабителям, то я заставлю её серьёзно пожалеть о своём коварстве. И пусть мне суждено умереть сегодня, я попаду в преисподнюю или, кто знает, на небеса, утянув неудачливых преступников за собой.
С идеей предательства, к счастью, кое-что не вязалось. Например: зачем бы ей искать, с виду, самого высокого и мускулистого да к тому же небогатого мужика в таверне, заходить куда для женщины в её годах означает смертельно рисковать? А мне хватило времени оценить тело того незнакомца, в которое я был заключён.
Следуя за безымянной проводницей, я катал мысли в голове, искал решение. Нечто внутри подсказывало: вероломства бояться не нужно. Почему? Да хотя бы потому, что ровно с той минуты, когда, сев передо мной, она откинула капюшон, меня не оставляли образы мистического здания и его женщины-хозяйки, которые я узрел в мёртвом глазе людоеда-ворона. И та старая женщина чрезвычайно походила на эту возрастную даму в плаще...
Моя провожатая уверенно шла по погружённым в безмолвие, зарисованным природными чернилами улицам; то там, то здесь изредка сквозь завесу молчания, тайны и опасности пробивались светлые круги горящих фонарей. В осанке и походке дамы не читалось ни намёка на страх перед бандитами, что выходят на охоту в позднее время суток, так же как на возможность расшибить голову, оступившись на разбитой дороге или поскользнувшись на луже канализационных отходов. Словно бы страх даже самыми кончиками пальцев не касался её натуры либо, что не менее вероятно, являлся большой неотъемлемой частью её собственной натуры. Я следовал за ней по пятам, тоже не оглядываясь назад: внутренний голос шептал, что в этом нет надобности.
Мы пересекли пятачок, где располагалось скромное здание "Жареной свиньи", преодолели несколько переулков и улиц, спустились по обломавшимся низким и широким ступеням из камня и, пройдя ещё полсотни шагов, вновь поднялись каменной лестницей, походившей на предыдущую, точно сестра-близнец. Вынырнув из густой тьмы на тусклый свет фонарей и вскоре опять погрузившись во тьму, мы свернули на немощёную тропу, которой, судя по внешнему виду, редко пользовались люди. Вот и она завершилась, уступая место пологому склону, поросшему низкой, сродни щетины, травой. Моя проводница смело шла вперёд, и негоже было мне, взрослому мужику, бояться ночной угрозы. Конечно, есть вероятность, что она знает поболее моего и, не исключено, владеет магией, а может, скрывает под дорогим плащом целую гору оружия, с каковым умеет отлично обращаться, но, в любом случае, я искал ответ, я искал себя и потому не мог не идти за ней шаг в шаг.
Прошло около десяти минут, и старуха, моя путеводная нить в мире хаоса и беспамятства, замерла на месте. Остановившись рядом с ней, я взглянул на дом, что предстал перед нами за высокой оградой из дерева и металла. Едва только поднявшись на склон, я увидел его - да и невозможно было не заметить мрачное двухэтажное строение с треугольной крышей и двумя смотрящими прямо на меня окнами одинаковой величины, на первом этаже и на втором. Не различимая в темноте калитка, пустой сад и безликая, выполненная из досок наружность здания усиливали потустороннюю атмосферу этого места. Я не сомневался, что видел его, дом, запечатлевшийся в мёртвом глазу чудовищного ворона!
Ни слова не говоря, старая женщина открыла калитку - видимо, знала, где та расположена, ибо разглядеть её в этакой темени - задача поистине невыполнимая, - открыла дверцу и, пройдя ко входу в дом по голой земле, исчезла внутри строения. Я повторил её действия, и к тому времени, как я нырнул в коридор и затворил скрипящую дверь, она уже зажгла свет.
Это было странно, поскольку светильниками для моей недавней знакомой служили жуткого и явно магического облика глиняные чаши, причём речь шла о чёрной магии. Безглазое лицо с разинутой пастью, торс человека с двумя жабьими головами, здоровенная летучая мышь, восседающая на горе черепов крыса, пожирающий руку какого-то несчастного гибрид паука и скорпиона, премерзких очертаний фигура призрака, разлагающийся зомби с мечом в руке... Светильников насчитывалось десятка два-три. Увлечённый разглядыванием ничуть не воодушевляющих предметов искусства - если только вы не ведьма или некромант, - я не заметил, чем именно она зажигала огонь. Старуха справилась быстро и, когда я повернулся к ней, крепко обняла меня руками и поцеловала долгим страстным поцелуем.
Однако то была уже не старуха, а молодая женщина, почти девушка в самом соку, с густыми, длинными и волнистыми чёрными волосами и глазами не озёрами - океанами. Ведьма?! Но даже если так, я не стал сопротивляться, да и, говоря начистоту, мне нравилось происходящее. Целуя, она увлекла меня в комнату. По пути мне пригрезился тонкий дурманящий запах, исходящий от зажжённых уродливых домашних фонарей. Думаю, запах или нечто иное, кружащее голову и сводящее с ума, всё же присутствовало, ибо пропасть желания, куда я провалился, разверзлась подо мной неожиданно и мгновенно. Не расстилая кровати, мы лежали на тонком покрывале, мягком и нежном, будто рука младенца, и занимались любовью. Наши взаимные ласки продолжались всю ночь, и под утро, утомлённый и счастливый, я уснул.
Пробудившись, я не нашёл рядом той, с кем провёл незабываемые часы. Тогда я приподнялся на кровати и огляделся. Комната, в которой я проснулся, походила на ту, где я спал, только запомнившейся мне довольно необычной формой - не прямоугольной, а квадратной. Всё остальное изменилось: исчез демонический антураж, целую ночь сопровождавший наши танцы любви на границе моего одурманенного сознания, исчезли полупрозрачные шторы, исчезла резная мебель...
Я поднялся с кровати, оделся и, отыскивая ответ на очередную загадку, обошёл комнату, внимательно разглядывая её небогатое убранство - простой стол, простой стул да подоконник - и голые пол, стены и потолок. Не найдя ни ответа, ни хотя бы подсказки, я вернулся в коридор.
Без сомнения, это был тот самый, уставленный отвратительного вида фигурками-фонарями коридор. Теперь же он оказался совсем пуст, если не считать маленькой пузатой тумбочки возле ведущей наружу двери. Я миновал коридор, намереваясь заглянуть в кухню, когда края зрения коснулся некий предмет, лежащий на тумбочке. Остановившись, я нагнулся и поднял его.
Картина; то была обыкновенная картина, правда, выполненная невероятно реалистично. И я сразу узнал, что изображено на ней: пирс, бескрайние воды, рассвет, корабль... Доки! Место, где я очнулся прошедшей ночью и осознал, что потерял себя. Я лучше присмотрелся к картине. Антураж ничего нового не говорил, а вот на судне, когда глаза окончательно привыкли к полумраку, удалось разобрать слова "Святая Фелиция". Название трёхмачтового, нереально правдоподобного корабля, будто бы специально помещённого в самый центр картины. В данный момент я не особенно верил в совпадения; мне попросту нельзя было рассматривать это как случайность!
Сунув картину в карман плаща - благо, весьма скромные размеры холста позволяли, - я порывисто распахнул входную дверь и вышел наружу. Меня встретило прохладное, но ясное раннее утро. Осень? Вероятнее всего. На ходу вспоминая дорогу, я решительным шагом направился к причалу, с которого начались мои злоключения. Естественно, такой вывод скрывал в себе небольшую, но явную ложь, поскольку неприятности и подсказки, что отныне преследовали меня, зародились, очевидно, до моего странного и пугающего пробуждения. Но, чтобы вернуть утерянную часть себя, утерянную часть принадлежащей мне по праву жизни, я и шёл хранящими многочисленные тайны и источающими белое и чёрное волшебство тропками.
Доки встречали ярким и всё более разгорающимся оранжевым кругом солнца на небосклоне, криками пробудившихся, готовых к новому дню чаек и топотом снующих с кораблей на пристань и обратно матросов. Корабль под названием "Святая Фелиция" приткнулся - вот ведь неожиданность! - к причалу, где считанные часы назад я обрёл свою пустующую натуру.
Не обращая внимания на заинтересованные и недовольные взгляды матросов, перетаскивающих на корабль бочки с вином "Красная лоза", я поднялся по трапу. Отыскав глазами капитана - неподвижно стоящую на другом конце судна фигуру с лысой головой и в годами ношенной одежде, - я направился к нему.
- Добрый день, капитан, - вежливо поздоровался я, понимая, что от этого человека зависит моя судьба.
Лысый обернулся, явив лицо без бровей и с разорванной правой ноздрёй. Окинув меня беглым взором, он осведомился с некоторой усталостью и предельно кратко:
- Ну?
Итак, он, видимо, предпочитает более простые отношения.
Тогда я сказал:
- У меня к тебе предложение.
- Какого рода? - Хоть в его речи по-прежнему сквозило безразличие, я почувствовал, что оно, скорее, наигранное, отработанное и что выгодное дельце могло бы его заинтересовать.
- Мне нужно попасть в одно место, - сделал я пробный заброс.
- Всем нужно. - Он выдал усмешку опытного, умудрённого жизнью человека. - Куда именно?
Я вынул из кармана картину с изображением его судна и протянул капитану. Он принял холст без особого интереса, коий тут же вырос в разы, стоило лысому понять, что за корабль нарисован неизвестным художником.
- Откуда у тебя это? - с подозрением, к которому примешивались немалое любопытство и не первый год дремавшая тяга к успешной авантюре, поинтересовался капитан.
- Там, куда я направляюсь, есть ещё, - импровизировал я. - Оцени стиль.
- Я в энтих вещах не разбираюсь.
Ох.
- Видишь, как здорово нарисовано, - пояснил я с видом знатока искусства.
- Да, картина будто живая, - немедленно согласился он.
- Ты за неё немало золотых выручишь. Прибавь к этому мой плащ и всё, что сможешь найти и унести в месте, куда надо меня отвезти.
- Так где же оно, это место, находится?
Придётся рискнуть!
- В конце вашего пути.
Капитан "Святой Фелиции" задумчиво поджал губы, нахмурился, соображая.
- Я раньше бывал в том городе, - с сомнением в голосе начал он, - однако ни разу...
Его недоверие разрушит мой план! Ладно, а если по-другому:
- Не найдёшь, чем поживиться, я в пятикратном размере возмещу убытки, связанные со мной.
Не перегнул ли я палку с пятикратным возмещением? Может, хватило бы трёхкратного? Капитана, тем не менее, моя откровенная ложь не заботила.
- Хорошо, - произнёс он твёрдо. - Но помни: обманщиков и предателей в море проводят по доске.
- Знаю-знаю. - Образ человека, идущего с завязанными глазами по доске и падающего с высоты нескольких метров в морские волны, туда, где кишмя кишат изголодавшиеся акулы, - этот образ сохранился в моей памяти, словно был настолько важной частицей меня, которую попросту невозможно потерять. Мне близки корсары? Ну надо же!.. - Моя жизнь - твоя.
- Лучше золотыми, - пошутил он и громогласно рассмеялся.
Я поддержал его.
- Значит, договорились? - уточнил я затем.
Он кивнул в сторону палубы.
- Располагайся поудобнее.
Я пожал капитану руку и, оставив ему картину, прошёл в заднюю часть корабля. Там уселся на отдраенные доски и прислонился спиной к мачте, поскольку не хотел рисковать, притыкаясь к релингу: крутой поворот, высокая волна или, не приведи боги, шторм, и я окажусь за бортом. Закрыв глаза, я погрузился в ожидание.
Наконец матросы закончили таскать бочки и разошлись каждый по своим местам. Капитан приказал отдать швартовы, а потом - полный вперёд! И мы тронулись в путь.
Устав сидеть на одном месте, я к моменту нашего отплытия стоял у борта и, опираясь обеими руками на релинг, наблюдал за единственным, но ослепительно ярким оком бога солнца, дарящим утро целой морской стране. День выдался спокойным, безветренным и не предвещал буйства стихий, а потому в наблюдении за почти бессмертным морем, колыбелью жизни для многих и многих существ, не скрывалось ничего угрожающего.
Минула неделя. Дни были похожи друг на друга, как сытная, но без выдумки еда "морских волков".
В день восьмой, вечером, началось ненастье.
Погода внезапно и резко испортилась - неужто снова нагнала и накрыла меня неведомая, спрятанная под тысячью покровов пелена проклятья?! По дереву корабля отстукивали громкий спешный ритм крупные дождевые капли. Ливень всё усиливался; когда плотные потоки дождя обратились настоящей водной стеной, капитан приказал мне убираться в каюту. Я застыл у ведущей вниз короткой деревянной лестницы: что-то заставляло оставаться снаружи. Десница судьбы? Или на сей раз нет?..
Подобный гигантскому животному, корабль приподняло на волнах-исполинах шквальным ветром. "Святая Фелиция", как бы забавно это ни звучало, задрала корму. Времени для шуток, между тем, не было: повсюду рычали и рыскали злобные ветра; море, пять минут назад спокойное и гладкое, ярилось, вспенивалось страшными трёх-четырёхметровыми волнами; судно беспрестанно поворачивало, трясло и кидало. Я повалился навзничь, больно ударившись спиной, и меня по мокрым от галлонов солёной воды доскам неудержимо потащило к концу кормы. Если бы в миг удара о релинг я стоял, то непременно вылетел бы за борт, в сходящие с ума безбрежные просторы.
Да, берег пропал из виду, но мало этого: корабль то и дело рывками поворачивался из стороны в сторону, вздёргивал вверх палубу, а после корму, заваливался то на один борт, то на другой, из-за чего определить, куда надлежит двигаться, сделалось решительно непосильной задачей. Даже капитан признал сиюминутную победу алчущей наших жизней стихии; матеря матросов, на чём свет стоит, он приказами старался если не одолеть обезумевшую природу, то на максимально возможное время отгородить корабль от её безжалостных устремлений.
Тяжеловесные тёмно-серые тучи копились и копились над нами; стал бить гром, засверкали молнии. Поминутно, а потом и посекундно мрачный оскал неба набирал в нескрываемой смертельной угрозе, удары грома перешли из предельно громких в оглушительные, молнии лишали ярчайшими вспышками зрения. Я представил, как белые - белее снега, - длиной с пять, с десять кораблей ломаные светящиеся полоски, врезаясь в штормовое море, за раз, за неуловимый миг убивают сотни рыб и крабов и не успевших улететь, потерявшихся в водовороте, урагане пространства чаек. Я бросил все силы на то, чтобы как можно крепче обхватить резные столбики релинга и сжать их в непослушных пальцах, да так, чтоб костяшки побелели. С возросшей вне всяких границ дрожью, охватившей моё тело от макушки до пальцев ног, я ждал развязки захлёбывающейся в криках войны - исхода противостояния мира с самим собой.
Но вот бессчётный прыжок "Святой Фелиции", однако прыжок наиболее высокий и опасный. Мои пальцы потеряли гладкие столбцы релинга, сделавшиеся теперь неудержимо скользкими. Я не успел ни испугаться, ни подумать о том, что ждёт дальше: налетела и обрушилась многокилограммовая волна. Меня приподняло, кинуло, и я упал за борт.
Последнее, что я запомнил, перед тем как потерять сознание, - это хлещущая повсюду, в белых барашках вода, бьющие полудюжиной за секунду молнии и заходящийся в агонии смерти корабль. После всё прекратилось...
...Пришёл в себе я на берегу. Первой мыслью, естественно, было:
"Выжил!"
Затем, превозмогая боль во всём теле и исторгая на песок воду, я медленно поднялся, каждое мгновение стараясь контролировать собственные движения, чтобы не упасть. Но я всё-таки повалился на колени; тогда, изрядно откашлявшись, я предпринял повторную попытку. Осторожно распрямившись, я встал, согнулся пополам и крепко сжал пальцами ноги. Мокрый повсюду - и снаружи, и изнутри, - напоминающий беспомощного котёнка, которого хотели утопить безжалостные хозяева, котёнка, которому необъяснимым чудом удалось выжить, я стоял неподвижно, мыслями обращаясь к богам. Невзирая на чудовищные испытания, неизвестно сколько потерянных часов и утонувшую одежду (если не считать насквозь вымокших штанов), я воздавал своим покровителям благодарность за спасённую жизнь.
Когда сильное оцепенение прошло, я задался вполне разумным вопросом: куда меня выбросило? Бесспорно, на берег, где я и возвращался к едва не потерянному навсегда слепому существованию и благодарил одного за другим богов, имён которых не помнил. Берег - пуповина, соединяющая водные, земные и воздушные просторы, - спас меня. Но что это за город? Или село, или деревня... И в какую сторону мне податься? К кому обратиться?..
- Господин, вы в порядке? - Моих ушей коснулся звонкий мальчишечий голос.
Я повернул голову и увидел этакого босоногого ангелочка в свободных, изрядно потёртых, порванных и испачканных тёмных штанцах и когда-то белой рубахе на несколько размеров больше, чем нужно. Его спутанные светлые волосы кружились затейливыми фигурками, носик задиристо смотрел вверх, голубые глаза сияли чистыми небесными красками, а грязные ручки дополняли характерную картину жителя трущоб.
Я воспринял ангельскую внешность мальчонки как знак, и, быть может, после всего случившегося - вдруг я не ошибся? Распрямившись, я принял более подобающую разговору позу, с прямой (и чертовски исходящей болью!) спиной.
- Жить буду, - оптимистично ответил я. И, в свою очередь, показав на выстроившиеся в линию полтора десятка кособоких, с деревянными стенами и соломенными крышами домиков, задал такой вопрос:
- Куда я попал-то, не подскажешь?
Мальчуган не успел и звука вымолвить: к нам подбежала молодая женщина в платке, достаточно округлая в ногах и руках и с полным набором того, что касалось груди и бедёр. Симпатичная на лицо, впрочем, хранящее самые разные чувства - и злость, и беспокойство, и страх, и заинтересованность, - она схватила мальчика за руку и молча потащила прочь.
- Эй, красавица! - крикнула я вслед женщине, однако та не обернулась.
Я попробовал снова, и на этот раз она остановилась.
Повернувшись ко мне лицом с пухленькими щёчками, она одарила меня взглядом выжидательным, но не злобным. Хоть какой-то успех! Прихрамывая, я подошёл к ним и спросил, обращаясь к молодой красотке:
- Негде морскому путешественнику перекантоваться?
Я улыбнулся лучезарнейшей из улыбок; это оказалось непросто, если вспомнить мои недавние приключения, но я стремился произвести приятное впечатление. Никому не известно, на кого я наткнусь следующим, - вдруг то будет злой и жестокий начальник местной стражи? Вообще-то возможные проблемы меня мало беспокоили, с учётом того, что мне уже довелось пережить, однако и излишне рисковать не след.
Решив, что молодуха ждёт продолжения, я прибавил:
- Не найдётся свободная койка и краюха хлеба для человека, смытого за борт штормовой волной?
Она задумалась, а я решил подойти поближе. Пока шёл к ним, я глянул на небо и по солнцу понял, что пробыл без сознания не менее нескольких часов: плотные облака скрывали большую часть синего простора, тем самым мешая определить точнее. Пузатые рыхлые великаны ныне вплотную подбирались к разгоревшемуся в вышине светилу; накрапывал дождик, дул лёгкий ветер.
"Хотя с тем же успехом, - родилась мысль, - я мог валяться без сознания сутки, трое или даже пять..."
Приблизившись, я вопросительно посмотрел на женщину и ребёнка.
- Хорошо, - проявив доверие, отозвалась та, кого я счёл молодой матерью. - Идём.
Я направился вслед за ними, и скоро мы пришли в один из прибрежных домиков-близнецов. Основную часть внутреннего убранства составляла пустота; также имелись грубой работы деревянный стол и стулья, закрытое самодельными занавесками окно, печка и колченогая табуретка перед ней.
Молодая женщина взялась растапливать печь; я предложил помощь, но она отказалась покачиванием головы. Я сел на побитую жизнью табуретку, отставил вбок ногу, чтобы не упасть, и, найдя равновесие, стал ждать. Когда в печке заполыхал огонь, я вытянул к нему заледеневшие руки. Постепенно согреваясь, я краем глаза следил за тем, как хозяйка дома накрывает на стол. Она была немногословна и скрывала эмоции, что в моей ситуации я счёл добродетелью. Очень скоро на столе, её усилиями, возникло по три куска чёрного и белого хлеба, три тарелки похлёбки, три кружки с чистой водой и маленькая миска с кусочками жареной говядины и целиковыми отварными картофелинами.
Мы сели за стол и в молчаливом спокойствии принялись за еду. Не уверен, что когда-нибудь вкушал трапезу вкуснее! Хотя, конечно, обстоятельства сыграли тут серьёзную роль. Доев похлёбку, я пододвинул миску с говядиной и картошкой к матери с сыном (впоследствии я выяснил, что не ошибся на их счёт), но они только покачали головами. Признаюсь честно, я не без удовольствия отведал и этого блюда.
Когда обед закончился, мать отправила сына за овощами и добавила, чтобы скоро не возвращался, а поиграл с ребятами. Как только ангелочек убежал, затворив за собой дверь, мы прошли в её комнату. Я лёг на кровать, и она смазала мои раны лечебной мазью. После красавица в молчании скинула одежды, прилегла рядом и согрела меня куда лучшим и более эффективным способом, чем печь. Похоже, у моей новой дамы сердца давно не случалось мужчины в доме...
Потом, наслаждаясь приятными усталостью и теплом, мы чуть-чуть поговорили, а потом она заснула.
Я бесшумно выскользнул из-под одеяла и столь же тихо надел штаны. Я очень хотел отблагодарить жителей домика за доброту, но покуда у меня не то что ничего не было за душой - даже и душа где-то потерялась.
Выскользнув на безлюдную деревенскую улицу, я двинулся по ней к маячившим впереди домам, выше и богаче с виду, чем владения моей спасительницы. Полуголого или, вернее, почти обнажённого, меня иногда пробирала дрожь из-за дневной свежести и редких хладных прикосновений ветра. Наверняка всё произошло осенью; я практически убеждён в этом, хоть и не увидел за время своего скитания ни единого деревца, которое подтвердило бы или опровергло догадку.
Тут-то меня и нашли стражники. Я заприметил их издалека, облачённых в кольчугу и восседающих на белых лошадях, но не придал новым персонажам значения: мало ли зачем и почему ездит конная стража. Может, просто патрулирует улицу.
Но нет, они не просто её патрулировали. Едва заметив меня, двое конников тотчас подстегнули скакунов; оказавшись рядом, один верховой заехал мне за спину, а другой остался стоять напротив. Я обернулся с целью выяснить, чем там занимается второй и что им вообще надо, и в эту самую секунду первый выхватил из ножен меч и плашмя обрушил на мою голову. Так я сызнова окунулся в бездну беспамятства, успев перед тем, как лишиться сознания, подумать, что и предугаданный мной разъярённый страж, и милая женщина с сыном нисколько не выпадают из той сумеречной тропы знаков, коя вела меня, заблудшего и дьявольски обокраденного, через ставший неизведанным мир...
...Сколько прошло после этого времени, сказать не берусь. Иногда я на короткое время пробуждался, но затем вновь засыпал. Я чувствовал сладкий запах какого-то наркотика - вероятнее всего, он-то и усыпил меня столь надолго. Снадобье из чёрного лотоса? Возможно; во всяком случае, голова взаправду сильно кружилась, мешая думать и понимать.
Вроде бы мы останавливались и грузились на корабль. И вроде бы конники не спускались на борт. Корабль же, как мне запомнилось, достаточно долго шёл по реке.
Больше деталей в памяти не сохранилось...
...Ну а последнее моё пробуждение в рассказываемой истории состоялось во дворце.
Не успел я открыть глаза, как двое стражников - вряд ли та парочка, что нашла меня в деревне, - подскочили, крепко ухватили за руки и вздёрнули, поднимая на ноги. Один из них обнажил меч и ткнул кончиком острия в мою спину, таким образом предупреждая и заставляя стоять ровно. И я стоял, сжав зубы, сцепив кулаки, сознавая на уровне интуиции, что вплотную приблизилась к цели своего драматического искания.
А не более чем в двух десятках шагов впереди, на троне, который, как и всё громадное помещение, слепил богатством, восседал король! Подлинный государь некой, возможно, пока что мне неизвестной страны: корона на голове, несметной стоимости одежды - сплошь бархат, золото и шкуры редких животных, - пронзительный взгляд, умные, хитрые и жестокие глаза - и лицо! Лицо, точь-в-точь походившее на отражение, что я видел в водах пирса, то есть на мой собственный лик!
Я хотел задать вопрос, но язык словно прирос к нёбу; в горле пересохло.
Ленивым величественным жестом король отпустил стражников, и они, громыхая доспехами, скрылись за высоченными и широченными дверями, что тут же затворили за собой.
Когда отзвучало громоподобное эхо, король встал с инкрустированного драгоценными камнями трона и, поведя рукой, усеянной бесчисленными кольцами и перстнями, скинул меховой плащ. Чеканя шаг, он отошёл от трона, что возвышался напротив стены, разукрашенной повторяющимися рисунками герба; непосредственно над креслом правителя висели перекрещенные щит и меч с королевской символикой. Надменно поджав губы, сверху вниз взирая, как он наверняка считал, на дрожащего перед ним в страхе пленника, человек в короне спустился по невысоким ступенькам и встал возле меня.
- Ну здравствуй, - изрёк он глубоким и красивым - моим! - голосом.
- Здравствуйте... ваше величество, - насколько мог вежливо, ответствовал я.
Я плохо представлял, как говорить с особами королевских кровей.
- Однако, это поразительно и крайне любопытно - общаться с самим собой на "вы"! - ни с того ни с сего выдал государь и зашёлся в громком смехе.
Я с непониманием глядел на него и ждал продолжения.
Оно очень скоро последовало: король схватил корону за край и скинул быстрым и мощным рывком. Звякая о мраморный пол, золотой символ власти откатился в угол.
- Ты ведь ничего не понимаешь? - спросил король, наклоняясь вперёд, протыкая меня насквозь своим взглядом.
- Ваше величество... - вновь попробовал я.
Он презрительно скривил губы и отмахнулся так, как отмахиваются от назойливой мухи.
- Ты помнишь своё имя? - Король приподнял бровь и выжидающе воззрился на меня.
Я пытался собраться с мыслями.
- Я не...
- Ты помнишь или нет?!
"Буду честным, пока это означает быть в безопасности", - подумал я и ответил:
- Нет, не помню.
Король довольно ухмыльнулся.
- А ведь как раз благодаря тебе я здесь. - Самодовольное выражение его лица сменилось гримасой отвращения. - Ты жалок.
- Что вы имели в виду, - заговорил я, - когда произносили...
- ..."благодаря тебе я здесь"? - закончил он за меня. И снова расхохотался. - Если бы ты только вспомнил собственное имя. Но не способен. И никто не в силах. Никто - слышишь!? - никто не поможет тебе!
- Значит, в моём имени скрыта сила?
- А ты догадлив. - Он в презрении фыркнул. - Жаль, ты не был столь догадлив, когда принимал меня, потому что сейчас... - Король вытянул кулак в кожаной перчатке, раскрыл его и затем вновь сжал, когда пропал со стены и появился из воздуха длинный, устрашающего вида, острый и сверкающий в свете масляных ламп меч с выгравированной затейливой "К" на рукоятке. - Сейчас я сотворю с тобой то, до чего в отношении меня не додумался ты сам!
И он что есть силы махнул мечом.
Я уклонился, потерял равновесие и упал на пол. Пока я торопливо отползал назад и поднимался, он приближался, не спеша, наслаждаясь моментом и поигрывая красивым королевским мечом (а что ещё могло означать "К" на рукоятке, как не "король"?).
- Ты зря сопротивляешься. А впрочем, давай, борись со мной, бейся, защищай свою никчёмную, сгинувшую во мраке, в небытие жизнь!
Постепенно я начинал понимать, что он имеет в виду.
"Я принимал его"... "Он сделает со мной то, до чего не додумался я"... "Я потерял жизнь и дал ему возможность быть здесь"... Дал возможность стать королём! Выходит, когда-то я сам был...
Мысль не успела завершиться, ибо, заложив крутую дугу и со свистом рассекая воздух, лезвие меча мелькнуло в паре сантиметров от моего лица: мне ещё раз удалось избежать смертельного удара.
- Ну давай, давай, оттягивай неизбежное!
Пыхая яростью, он всё быстрее и быстрее наступал меня. Меч, жаждущий моей крови, качался из стороны в сторону.
"Ну что ж, если догадка верна..." - пронеслось на краю сознания.
Я прыгнул влево, опережая удар. Меч пронёсся рядом и врезался в стену. У меня появилась фора - да, это какая-то жалкая секунда, и всё же...
Я воспользовался той секундой, чтобы запрыгнуть ему за спину, и, пока король (или самозванец? Или кто он?!) поворачивался с мечом наперевес, ударил его по руке. Оружие выпало и, звякая, упокоилось на полу.
- Если я - ты... - не отрывая взгляда от пышущих ненавистью глаз убийцы, заговорил я, но он не дал закончить.
Он бросился на меня, схватил за горло и повалил. Рухнув, я ударился затылком, однако заставил себя не обращать внимания на боль: решалась судьба моих памяти и жизни. А может - если прежде не ошибавшееся наитие подсказывало верно, - и чего-то гораздо большего!
Человек с моим лицом и в одеждах короля сжал мне горло пальцами - металлическими тисками. На счастье, он носил перчатки из кожи, которые не додумался снять. И он позабыл кое о чём ещё.
Превозмогая нахлынувшую боль и продираясь сквозь рушащийся разум, я вытянул руку и, не глядя, нащупал рукоять меча. Обнял её пальцами, ухватил посильнее и улыбнулся королю-душителю сбивающей с толку улыбочкой. Если он - я, у меня найдётся с десяток работающих трюков против моего врага. Память постепенно, чрезвычайно медлительно и неохотно, восстанавливалась, но нужно сперва завершить начатое.
Обескураженный поведением поверженного, казалось бы, противника, король в удивлении поднял брови - и в то же самое мгновение лезвие меча насквозь проткнуло его голову. Хлынула кровь, заливая мои глаза, шею, грудь.
Я оттолкнул мертвеца и, стерев красные капли, пошатываясь, встал на ноги. Меч я устало уронил на каменный пол.
Громыхнули, открываясь, двери в королевский зал; вбежала, бряцая железом доспехов, стража. Я приготовился продолжать бой, но вместо того, чтобы напасть, стражники окружили меня и принялись, каждый на свой лад, воздавать мне хвалы.
Я уже почти всё понял, а последние крохи памяти и личности вернулись, стоило взглянуть на стилизованную "К", украшавшую рукоять меча.
- Не волнуйтесь, ничего с вашим королём не сделалось. - Я засмеялся и хлопнул по плечу одного стражника, затем второго. - Не дождётесь, - пошутил я, не удержавшись, вслед за чем махнул на распростёртое тело мёртвого визави. - Позаботьтесь лучше об этой... дряни.
И правда, погибнув, мой двойник принял тот облик, что был ему свойствен с рождения: мерзкой жабоподобной твари, наделённой колдовскими способностями.
"Да-а-а, - совершенно приходя в себя, размышлял я, - маги уже не те..."
Двое стражей отволокли убитую тварь из тронного зала, а мигом прибежавшая прислуга взялась оттирать мрамор пола от крови, поменявшей цвет с багрово-красного на болотно-зелёный.
Я присел на трон - исключительно чтобы отдохнуть, - но слуги и подданные, разумеется, поняли это превратно и замерли по стойке смирно.
- Ваше величество?
Я поднял голову, подбородок которой устало покоился на раскрытой ладони, в то время как рука локтём упиралась в колено. Заискивая, на своего короля смотрел начальник стражи.
- В-ваше величество, н-надеюсь, что... этот инцидент... - сбиваясь, залопотал он, - не покажется вам досадным... э-э... упущением со стороны...
Утомлённый, я лишь махнул кистью.
- Ладно уж, оно ведь и вас заколдовало.
Начальник стражи безмерно обрадовался и, выдав быстрый поклон, поспешно ретировался, дабы грозным, не терпящим возражений голосом раздавать приказы своим подчинённым.
Я ещё раз взглянул на меч, буквально только что находившийся в лапах поверженного мною бесовского отродья; теперь его, оттирая, начищая до блеска, сжимал в руках слуга. Я сказал ему бросить это дело, отдать меч мне и проваливать. Слуга стремительно выполнил приказание.
Вслед за тем я чуть наклонил меч, поднёс к глазам рукоять и, изучая вензеля вокруг витиевато изображённой заглавной буквы "К", подумал вот что:
"С магом-чудовищем из непостижимой Стигии покончено. - Я позволил себе лёгкую усмешку. - Но будь я проклят, если мне, королю Конану Первому, не потребуется как минимум одна горячая ванна, не меньше трёх обнажённых наложниц и ровно пять кружек лучшего аквилонского пива, прежде чем я, киммерийский зверь, Нергалов варвар, в полной мере смогу вернуться к управлению своим сумасшедшим великим государством!"
По долгу службы, я успел попривыкнуть к официозу высокопоставленного люда, но меня, не стану врать, порядком скривило от собственной же хоть и правдивой, но монументально долгой и чистой фразы. Наверное, это что-то наследственное, и такая мысль показалась мне крайне смешной; я зычно рассмеялся.
В конце концов, вдоволь нахохотавшись, я принял на огромных размеров стуле, каковым трон и являлся, более непринуждённую позу и облегчил сердце, громко обратившись к восседающему в небесном царстве Митре: