Сидя за завтраком и без особого желания поедая манную кашу, 8-летний Гоша никак не мог дождаться прогулки. На улицу влекло и зимнее, но тёплое солнце, и искрящийся на нём снег, и голос старых и будущих, новых друзей - мальчишек и девчонок. Но больше всего - снеговик. Тот снеговик, которого он задумал слепить и которого ему обязательно поможет смастерить любящая мама.
Когда одевались, Гоша всё время отвлекался на рассказы и разговоры о прошлой прогулке, а потому, как бы не рвался мальчишка на прогулку, вышли они только минут через 15.
Над выходом на улицу висела великанская сосулька, грозившая того и гляди оторваться и свалиться. Гоша предпочёл о ней не думать и, потащив мать за собой, побыстрее миновал страшное место.
И всё сделалось действительно так, как желалось: зимнее тёплое солнце, искрящийся снег, весёлые, кричащие и вопящие, ребятишки...
Гоша побежал вперёд, к игровой площадке, и остановился в нескольких десятках шагов от неё. Здесь находилось небольшое поле - впрочем, это Гоша называл его "полем", потому что не искал других названий; усеянное плотным, мокроватым, не вытоптанным никем снегом, оно идеально подходило для того, чтоб соорудить снеговика. Этим Гоша и занялся.
Когда же мама попыталась помочь, он веско и категорично заявил "Не надо" - заявил спокойно и по-взрослому, и даже немного отстранил мать ладонью. Улыбаясь подобному проявлению самостоятельности и, пожалуй, мужественности, женщина отошла назад и, прислонившись к одному из посаженных здесь ровными рядами деревцов, стала с интересом и удовольствием наблюдать за возящимся со снегом ребёнком.
Вначале получалось не очень хорошо: всё же давало себя знать, что это первый снеговик, которого Гоша лепил один, без посторонней помощи. Мальчик довольно легко скатал шарик, однако, когда пришлось возить тот по снегу, дабы увеличить в объёме, возникли трудности. В ответ на новое предложение матери помочь опять последовал отказ. Оскальзываясь, Гоша скатывал живот снеговика. Наконец, этап остался позади - наверное, наиболее сложный из всех. Затем восьмилетний мальчуган разобрался с шеей и головой: опыт у Гоши уже какой-никакой имелся, да и снега требовалось меньше, поэтому две последние крупные "детали конструктора" проблем не вызвали.
И вот снеговик, гордый и неровный, и пока безликий, зато - целиком слепленный маленьким Георгием Новиковым, стоял и сверкал белыми искрами. Далее следовала мамина очередь. Подобрав с земли два прутика - отвалившиеся у ближайшего дерева веточки, она одну отдала сыну, а другую воткнула слева, ближе к верху второго снежного шара. Гоша приспособил правую руку. Потом мама закрепила на лице две пуговицы и аккуратно вдавила в "лицо" снежного человека небольшую морковку. Взяв с земли третий прутик, поменьше, Гоша перевернул его горизонтально и прилепил под морковой - вот и рот.
Они с Гошей познакомились. Её звали Варя, и Гоша рассказал вновь обретённой подружке о снеговике, о том, как снеговика зовут - Павел Игнатич (почему - не знал и сам "мастер"), и что он сам, в одиночку, без маминой помощи соорудил белоснежного великана. Они ещё чуть-чуть поговорили, затем Гошина мама сфотографировала их обоих (вдвоём и порознь) у снеговика.
Прогулка продолжилась более шумным порядком. Подошли и подбежали другие ребятишки; перезнакомившись с ними, Гоша сказал:
- А может, в снежки поиграем?
И они с упоением стреляли друг в друга прекрасно и легко скатываемыми кругляшами, пока время прогулки не подошло к концу. Гоша попрощался с друзьями, и они с мамой зашагали в сторону дома.
Перед подъездной дверью, сверху, прямо над входом, Гоша снова обратил внимание на огроменную сосульку. Он даже остановился - настолько его успугало увиденное.
- Я боюсь, - обратился сынишка к матери и прижался к ней боком.
- Чего ты боишься, Гош?
- Сосульки. Видишь, здоровенная? А что если она упадёт нам на голову?
Мать потрепала его по светло-русым волосикам, мягко и нежно произнесла "Глупыш", и они, невзирая на опасения Гоши, вошли в подъезд. Сосулька осталась висеть где висела.
Полный впечатлений, Гоша раздевался, наверное, ещё дольше, чем одевался; и за обедом то и дело отвлекался, возвращаясь к воспоминаниям о недавней прогулке. Так что матери порой приходилось по-разному напоминать, чтобы сынок не забывал есть: "Надо кушать, и будешь здоровым и сильным", "Кушай-кушай...", "Гоша!..", "Сейчас вся еда испарится, и останешься голодным", "Будешь болтать, я первая доем!"...
Настал момент, и мучения с едой прекратились: Гоша с грехом пополам освободил тарелку от супа. Мама сгрудила посуду в раковину, уложила сыночка спать, почитав ему перед сном стихи Барто, а после вернулась на кухню, чтоб вымыть тарелки и чашки с ложками.
Гоше снился сон.
Он один, совершенно один в ночной пустоте, в настоящей черноте, и вокруг действительно черным-черно, а не так, как в обычное тёмное время суток. Он поворачивается влево, вправо, и никого, ничего не видит. Оглядывается назад, смотрит вперёд - всё, совершеннейшим образом всё теряется в плотном чёрном тумане, заменившем мир.
Очень осторожно Гоша делает шажок, другой, третий... Ногам жутко холодно, и передвигаются они тяжело.
Гоша кричит, зовёт маму и отца, который любил напиваться и полтора года назад развёлся с матерью, и тётю с дядей зовёт он, и братишку, коего у Гоши никогда не было. Всё равно: никто не откликается.
И вдруг что-то стеклянно-сверкающее мелькает вдали.
Гоша присматривается, чтобы понять, разобрать...
Ещё шажок, ещё один.
Вот снова промелькнуло, и, кажется, оно приближается.
Гоша шагает, тяжко переставляя ноги. Налетают хладные порывы, морозят лицо, руки, ноги, но мальчик не сдаётся, он идёт.
"Стеклянное нечто снова появляется, и снова, и всё чаще, чаще. Мальчик двигается к нему без опаски.
Внезапно "сверкающее стекло" вырастает во всём своём внушительном росте непосредство перед крохотной фигуркой. Что-то взмывает вверх и резко обрушивается вниз. Прежде чем испытать дикую боль и словно бы внутренним зрением увидеть некие загадочные брызги, Гоша замечает особенно ярко блестящую деталь.
Блистающая острая вещь завершает движение, и на этом сон обрывается.
Мать, решившая прилечь отдохнуть, пока Гоша спит, вскакивает на кровати: это голос сына. Её сына, и он - кричит!
Дрёма предельно резко, без перехода, превращается в полудрёму и тут же исчезает. Вскочив с кровати, мама несётся в соседнюю комнату.
Истошный крик разрывает тишину.
На кровати, облитый кровью, что запачкала и простыни, и одеяло с подушкой, лежит Гоша, недвижимый и какой-то... холодный. Она бросается к нему, прислушивается к груди, пытается сделать искусственное дыхание - и рыдает, рыдает...
Наступила ночь.
Мощный порыв морозящего ветра налетел и заставил голову полуразрушенного, обледеневшего после незначительных осадков и на лёгком морзце снеговика свалиться с плеч. Выпала и покатилась, зарываясь в снег, оранжевое пятно-морковка.
После того как ушли мать с сыном, кто-то неизвестный, похоже, то ли бил по снеговику мячом, то ли молотил руками, то ли выдирал из пузатой фигуры куски, может, чтобы слепить снежки. Как бы то ни было, не выдержав атаки ночного ветра-убийцы снеговик накренился и развалился на части. Разлом, раскол... и снег с коркой упал на ледяную, безразличную землю, укрытую белым и бесчувственным. Плотная масса разлетелась крупицами.
Приехавшая "скорая" не смогла ничего поделать. Полиция не установила виновника смерти Гоши.
Однако его мама была уверена... нет, больше: она клялась. Клялась! Что сына убила сосулька. Та самая сосулька, громадная, острейшая, которая висела над входом в подъезд, когда они возвращались с гуляния. Теперь ледяной угрозы там не было: возможно, дворники постарались. Однако сей факт доказательством не являлся; разве что рождалось предположение, что убила, прошив насквозь глаз и проткнув мозг любимого сына любящей матери, именно сосулька. Здоровенная, словно снежный валун, как бы, наверное, сказал Гоша, будь он жив.
"И острая, как нож", - добавила доведённая до истерики, заплаканная женщина.
Наутро в том же дворе гуляющая с папой белокурая девочка начала строить снеговика. Она назовёт его Павлом Игнатичем.