Аннотация: Герои современности выдуманы автором. Любое сходство с живыми либо умершими людьми является чисто случайным.
Если вы полагаете, что можно сочинить новый сюжет в этой жизни, значит, вы или недостаточно глубоко задумываетесь, или недостаточно много знаете. И не важно, где вы живёте - в столице или, как я, в маленьком курортном городке: люди везде - одинаковы. Могу это вам точно сказать. До призыва я хотел быть писателем или журналистом и прочёл немало книг. Но о чём бы я ни читал, какую бы запутанную историю ни рассказывал, мой еврейский дед всегда находил пример из Танаха, а мой греческий дед лишь усмехался: "Значит, не все трагедии ты ещё изучил". Я думал, что проживу жизнь, пересказывая на русском языке мудрость родственных, ну, по крайней мере, родственных мне народов. Но судьба решила иначе, и, не закончив Литинститута и не вырастив сына, я вместе со всей оравой читателей и горсткой рассказчиков подался на фронт. Кого призвали, кто пошёл добровольцем. Но большинство - с чувством - надо! Такое бывало не раз и в истории любимых мною народов. Враг есть враг.
Жена сказала мне: "Возвращайся живым, мы с Гошей ждём тебя, и книги умные подождут!" Так я и запомнил Ленкины тонкие черты лица и хрупкую девичью фигурку на фоне стеллажей с золотыми корешками: ни семьи, ни книг на войне не полагалось. В военкомате нас разделили по росту. Вначале высокие ребята смеялись над остальными, но когда оказалось, что невысоких отправляют не прямо на фронт, а в танковую учебку, то даже завидовать нам стали. Хотя какая там зависть - неизвестно, кто в какой огонь попадёт. А может, и в полымя - кругом полыхало.
Месяцы в учебке казались длинными, тягучими. Все рвались сражаться. Но быстро можно лишь трёхлинейку изучить. Танк - машина серьёзная. И курсанты зубрили и зубрили: вооружение, ходовую часть и даже ремонт. Командир танка должен в нём всё знать и уметь, чтобы заменить и стрелка, и водителя - в бою всякое случается.
Училище наше находилось напротив хлебозавода, и я запечатлел в памяти запах свежей выпечки, перемешанный с керосиновым запахом наших двадцатьшестёрок. Танков на фронте не хватало, как хлеба в тылу, но лишнюю буханку иногда можно было купить. Вот только послать её домой - звучало как сказка о Колобке. Жена писала, что они с сыном - в порядке, работа в военкомате давала ей усиленные пайки. И лишь разлука с семьёй да истории о похождениях военкома-донжуана, бывшего артиллериста, контуженного на финской войне, омрачали мою учёбу, без всякой надежды хоть на короткий отпуск.
После окончания танкового училища нас разбросали по фронтам. Я попал в танковую бригаду замечательного командира. Танкистом он был от бога, если только бог разбирался в танках. Он управлял всеми машинами, бывшими когда-либо на вооружении, а в боевой обстановке во время конфликта с Японией, залепив люк смолой, как на амфибии будущего переправился по дну реки на другой берег и неожиданно ударил по врагу. За это он получил свой первый боевой орден. А затем вереницей потянулись и другие: за отвагу, технические решения, форсирование рек, окружение вражеских группировок, захват плацдармов и городов. Комбриг был моим Давидом, Ахиллом, Александром, Ричардом. Мы, танкисты - бронированные рыцари ХХ века, тайно молились за него, восхищаясь его бесшабашной отвагой. Несмотря на командную должность, он вёл за собой бригаду и сокрушал врагов в первых рядах, как молодой лейтенант.
В свободные минуты передышек мы беседовали о героях древности, с которых он брал пример. Очень ему нравился царь Давид. Больше мудрого политика ценил он в царе бесстрашного героя и воина. За это он мог многое простить человеку, как "прощал" Ахиллу начальную трусость и попытку укрыться от Троянского похода в женском платье, Александру - высокомерие и любовь к мальчикам, а Ричарду - жестокость к пленным.
- Война - это страшное испытание, - говорил он. - Всё подчинено одному - победе, поэтому доблесть человека перевешивает многие его недостатки и ошибки, в которых он потом будет раскаиваться, и которые будет по секрету замаливать.
Легко ему было так говорить: тридцатипятилетнего красавца-героя, которого за глаза я называл "царём Давидом", ни одна женщина в дивизии не могла и не хотела обойти стороной, а добиться его взаимности - считалось сродни подвигу. А я уже второй год мучился собственной неверностью и письмами из дома, которые дышали спокойствием и уютом, но всё туже закручивали пружину моей ревности. Однажды я поделился с комбригом своей тревогой и попросил отпуска.
- Послушай, воин, - сказал он, - вырви эту занозу из своего сердца. "Боевое довольствие" у нас есть, спасибо партии и санитарному батальону, а "нехорошие мысли" упрячь поглубже. Вот, ты Аньку, что со мной живет, осуждаешь? А ведь у неё муж есть. Мужик тоже сражается и страдает. Мы все друг за друга стоим, и жизнь свою на кон ставим. А фронтовая любовь и неверность - лишь малая толика издержек войны. Не будет тебе отпуска, боец, пока ты не ранен. Не мечтай!
Я и не знал, что как раз, в эти дни комбриг получил известие: его родителей и сестёр расстреляли фашисты в родном городе. Может, это удвоило его бешеный военный напор. Как всегда он нёсся в головном танке, когда его накрыло выстрелами из двух "Пантер" сразу. Смывая с лица копоть ручьями слез, Анька тащила его окровавленное тело под градом осколков и комьев земли. И дотащила. "Царя Давида" отправили в госпиталь, а потом в тыл на поправку.
Ночь была душной. Рослый страж мерно покачивал опахалом, направляя живительную струю воздуха на царя. Давиду не спалось. Цепь событий последних месяцев была стремительной и настораживающей. Казалось ему, царю-победителю, не о чём было беспокоиться, но - нет, судьба всегда преподносила ему неожиданные испытания.
Победа над Голиафом и стремительное приближение ко двору навсегда изменило будущее простого пастуха. Простого ли? Вскоре ему пришлось укрыться у врагов от грозящей смертью ревности царя Саула к его, растущей в народе популярности и славе. Но никогда, никогда не восставал он против законной власти. Судьба сама нашла его после смерти Саула и сделала царём вначале своего колена, а через семь лет и всего народа Израиля. Взятие "города Мира" - Ир Шалаима и превращение его в столицу был главный политический успех Давида. Поместив святыню народа - Ковчег Завета со Скрижалями в свой город, Давид навсегда сделал его святым. И только храма, храма он не построил, оставив эту задачу сыну - наследнику престола. Но пока сыновья и храбрые - его военачальники расширяли и укрепляли царство, вторая молодость постучала в царскую дверь.
Такой же душной ночью, два месяца назад, ближе к утру, Давид вышел прогуляться на террасу своего нового дворца. Построенный из ливанского кедра и украшенный золотом и слоновой костью, дом Давидов возвышался над городом, стремительно разраставшимся вокруг. Красивые дома генералов, советников, царских чиновников окружали его. Обычно в это время их дворы были пусты, но неожиданно сердце Давида тревожно забилось. Обнажённая красавица - Вирсавия, жена одного из его храбрых - ближайших и лучших военачальников - Урии, сражавшемся на аммонитянском фронте, обливала водой своё разгорячённое и прекрасное тело. Картина была непереносимой. Голос разума был подавлен в секунды, и слуги помчались, чтобы доставить дрожащую, но покорную воле могущественного царя женщину в покои дворца. Это было утро его новой жизни. Никогда ещё со времён молодости Давида такое острое чувство любви и красоты не охватывало царя. "Дивная женщина, она должна быть моей, она должна родить мне сына!" - шептал голос искусителя. Тайные встречи продолжались, пока не стало ясно, что Вирсавия забеременела. И тогда проснулся голос разума: "Срочно отозвать Урию с фронта, тогда сплетни и грязь не коснутся её. Никто не признает в Давиде отца ребёнка, когда муж окажется рядом с женой, хоть ненадолго!" Но к несчастью, Урия, подозревая неладное, отказался спать с женой и даже не переступил порога своего дома, ночуя с дружиной во дворце. Давид был вне себя: "Что ж, хочешь проверить собственную храбрость - будь по-твоему". Он собственноручно написал приказ командующему армии - Иоаву: "Послать в атаку без поддержки основных сил отряд Урии!" - и вручил ему же - сам и доставь.
Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы предугадать результат такой атаки. И тут Давида "скрутило": отправлять в атаку людей - его царское право, но сознательно подвергать смертельной опасности - грех, ох какой грех! И он начал публично каяться, казня себя духовно, но Вирсавия стала новой царицей и со временем родила ему ребёнка, наследника престола, мудреца и строителя народной святыни - храма...
Ну, кто бы мог подумать, что летняя жара способна творить историю?!
Вести из дома были неожиданными, и сердце моё сжалось от смутной тревоги. Моя Ленка познакомилась ... с моим "царём Давидом". Волею судеб он оказался в санатории нашего курортного городка и, естественно, передал привет от меня семье. Жена писала, какой рыцарь мой командир, а Гошка - "предатель" катался на его крепкой шее и играл с новенькой золотой звездой героя. Я мигом излечился от своей ревности к военкому и воспылал новой, ещё более страшной - к любимому комбригу. Я неустанно думал, как я спрошу его в лоб:
- Ну, что, командир, скажи правду, спал с моей женой?
А он усмехнётся и резко ответит:
- И зачем тебе эта херова правда? Ты что думаешь, у неё там есть то, чего у других нет? Или в свои силы не веришь? Да любит она тебя, дурака, любит!
И я буду стоять ослабленный и обезоруженный его словами, так и не узнав, как всё было на самом деле.
Полковник вернулся в бригаду перед самым форсированием Вислы. Командарм Рыбалко обнял его и сказал:
- Всё, конец мальчишеству! Армии мозги нужны, не только мышцы! Я запрещаю тебе идти в первом эшелоне. Ждём плавсредства и начинаем переправу.
Я был как на иголках. Мой десятки раз мысленно заданный вопрос крутился на языке. Но я понимал - ну, не время сейчас. И как-то он мельчал на фоне важного стратегического удара: тысячи людей погибнут в ближайшие часы, а тут "дала - не дала". Я "успокаивал" себя, цитируя Чехова: "Радуйся, если жена изменила тебе, а не Родине!" Но сарказм не помогал. Наконец, командиров подразделений вызвали на совещание - получить приказы, и я побежал, меняя муки ревности на азарт предстоящей атаки.
- Ребята, - сказал "царь Давид", - есть идея. Пока лодки и понтоны подвезут, другой день начнётся, и враг сгруппируется. Нужен неожиданный ход, удар, которого не ждут. Поэтому строим своими силами плоты, переправляемся и захватываем плацдарм. А там уже стоим насмерть и обеспечиваем переправу всей танковой армии.
Да, он был лихой парень! И слово командарму сдержал - назначил меня командиром головного танка. Я бы задрал нос, но тревожные исторические аналогии лезли мне в голову.
Раннее утро застало меня в моём Т-34 на плоту, посередине Вислы. Это когда первые снаряды разорвались вокруг. Вода вскипела. "Только не сейчас!" - стучало в висках, пока мы отмеряли оставшиеся до берега метры. Вот загорелся танк на соседнем плоту, вот разошлись брёвна и серая вода, всхлипнув, поглотила две боевые машины. "Ещё немного, ещё немного!" - молил я судьбу изо всех сил атеиста-комсомольца. И пока что судьба подчинялась. Вот уже плот уткнулся в пологий берег, и танк, подобно истосковавшемуся по суше коню, рванул изо всех своих лошадиных сил по зелёной июльской траве. "По береговой батарее, огонь!" - скомандовал я, и железное тело машины дёрнулось назад силой отдачи. Полыхнуло, повалил дым и раздался оглушительный взрыв - мы угодили в склад боеприпасов. А вокруг уже рычали новые машины, достигшие берега и вступившие в битву с врагом...
"Исторические аналогии" не состоялись. Меня, "наконец", ранило. Я получил награду и отпуск домой. Там, в кругу близких и родных людей мы помянули моего "царя Давида", заживо сгоревшего в одной из атак. Бои за плацдарм продолжались до самого января: я успел поправиться, вернуться в бригаду и продолжить войну. Младшего сына мы назвали Соломоном, в честь моего еврейского деда, так же как старшего назвали когда-то Георгием в честь греческого.
А царя Давида, того, настоящего, героя и политика, я всё-таки почему-то с тех пор не люблю. Как сказали бы оба моих деда: "...осадок остался".