Они никогда не приходят одни или с пустыми руками. Всегда приносят мне какие-нибудь подношения. Иногда вижу, как они плачут, глядя на меня. Я постоянно пытаюсь понять, почему, но мне как-то неловко мешать их горю. Кроме того, тогда мне пришлось бы покинуть свое жилище, а этого не очень-то хочется.
Они все время чего-то хотят от меня. Все время молят о чем-то. Но я не могу снизойти до их молитв. Ведь я вовсе не божество. Я наблюдал за ними много часов, много дней подряд не подозревая, как быстро бежит время. А их становилось все меньше, и приходили они все реже. Я все чаще голодал…
А однажды ко мне пришли дети. Они как-то отворили дверь моего жилища и стали носиться по дому, сокрушая все на своем пути. Но я ничего не мог поделать. Пока не мог. Я стоял за тяжелой пыльной портьерой в главной зале своего мрачного дома и смотрел на них, все такой же незаметный, но уже менее почитаемый. Я был унижен и оскорблен – они посмели ворваться без приглашения, а я это ненавижу. Кроме того, я был голоден и одолеваем жаждой, а они пришли с пустыми руками. Да еще и громили все в моей столовой – сбивали со столов древние кубки, разбивали фарфоровые чашки и тарелки… Они даже подожгли несколько портретов моих предков.
С каждой минутой я злился все больше. Злость была второй частью моего древнего «я». Она придавала мне сил.
В какой-то момент один из детей совсем близко подошел к портьере, за которой я прятался. И тогда он словно почувствовал за ней мое присутствие. В какой-то момент мне даже показалось, что он увидел меня. Я испугался, что он одернет портьеру, но он лишь убежал к своим друзьями и стал умолять их убраться отсюда. Куда там – они даже не стали его слушать. Достали из пакетов бутылки и стали жадно пить из них что-то. А тот бедолага отполз в сторону и забился в угол. Его колотило так, что я слышал клацанье его зубов. Похоже, напуган он был до полусмерти. Пожалуй, я оставлю его напоследок. А если удача и вовсе будет на его стороне, возможно, я даже позволю ему уйти. Впрочем, не думаю, что и в самом деле все будет так.
А его друзья все пили и пили. Совсем скоро им это надоело, и они принялись, подобно мне, бесцельно бродить по дому, заглядывая во все ящики и шкафы. Выискивая что-то, но ничего интересного для себя не обнаруживая. Вскоре они все разбрелись по дому. Все, кроме того мальчишки, который так и сидел в углу, крепко обняв колени, будто те являлись залогом его спасения.
Он совершенно не смотрел на меня, поэтому я спокойно покинул пределы своего убежища и зашел в комнату, где находился один из детей. Сначала тот не обращал на меня никакого внимания. Но мне это было и не нужно. Я потихоньку подошел к нему сзади и с наслаждением впился в артерию, пульсирующую на его шее. Я был так голоден и так зол, что сделал все предельно аккуратно. Когда живительная влага закончилась, я отбросил его в сторону так, будто на сей раз, он был пустой бутылкой, которые они раскидали по всей главной зале.
Еще двоих я обнаружил в спальне, где они устроились на моей кровати в недвусмысленных позах. Они ничего и не почувствовали, когда я аккуратно, как меня учила бабушка, вспорол им горло. Четвертый застрял в коридоре возле старинного герба моего рода. Он как завороженный рассматривал его, забыв обо всем на свете. Но мне это было даже на руку – я почти насытился.
Когда еда закончилась, я вернулся в главную залу, к сидящему в углу пареньку. Я решил отпустить его. Он же, увидев меня, похоже, совсем спятил – вскочил и бросился бежать куда-то. Он бежал по всему дому, выкрикивая имена своих друзей, искал их повсюду, но не находил. Я шел за ним по пятам и пытался объяснить, что он свободен, но я так долго ни с кем не говорил, что как ни силился, не мог выдавить из себя ни слова. Еще я хотел сказать ему, что ему абсолютно точно нельзя бежать туда, куда он направлялся, но, похоже, мальчишка совсем обезумел.
Он как угорелый несся прямо по коридору к двери, которую ему ну никак нельзя было открывать. Я и сам-то не решался сделать это вот уже несколько сотен лет, боясь выпустить оттуда тот ужас, который был за ней все эти годы. Ужас, за избавление от которого мне поклонялись люди и благодарили меня за сотни и тысячи спасенных жизней. Но вскоре они забыли об этом… А значит пришла пора ужасу вернуться, дабы напомнить им о своем величии и вновь ввергнуть мир в хаос и заставить приносить кровавые жертвы. Я не хотел этого, но угнаться за мальчишкой был не в силах – слишком много всего во мне уже было.
А тот все бежал и бежал… Когда он, сорвав сдерживающую ужас печать, рванул дверь на себя, я услышал его истошный вопль. И тогда я тоже смог закричать:
- БАБУШКА! – кричал я, увидев ее почти иссохшее за столько времени тело, двигающееся мне навстречу. Мальчишку она держала за волосы и тащила к себе так, будто он ничего не весил.
- Влаааад… - прошипела она прежде, чем я бросился на нее и столкнул в подвал. Туда, где ей и должно было находиться. После этого я водворил печать на место и, вынес на улицу тела детей, валяющиеся в моем доме. На другой день за ними пришли. А потом приходили еще и еще. Вновь приносили подношения, плакали, но в дом больше никто не заходил. А мне вновь было скучно и одиноко. Я ведь люблю гостей. Я буду рад любому, кто переступит порог моего дома. Приходите ко мне! Обязательно приходите! Но, прошу вас, – как придете, обязательно стучите!.. Стучите, и вас ждет самый прекрасный прием, о каком вы только могли бы мечтать…