О том, что Льва Николаевича Толстого отлучили от церкви, я узнал еще на школьных уроках литературы. Объяснялось странное решение, как реакция на беспощадную критику власти и православной церкви. Ни у меня, ни у моих одноклассников удивление это не вызвало. Хотя было чему удивиться : - Почему в преддверии революции, когда уже громко заявляли о себе безбожники и нигилисты, именно граф Толстой - призывающий к непротивлению злу, человек, искренне верующий, вдруг был подвергнут такой средневековой мере устрашения? Что же все-таки заставило священный синод пойти на такой акт, зная популярность и авторитет писателя в обществе? Видимо причины были и очень веские. Но тогда на школьных уроках я об этом просто не задумывался, как не задумывался еще о многих явлениях и причинах. Лев Николаевич к числу любимых писателей моей юности не принадлежал. Я оценил его масштабность, признал как гения (по-другому и быть не могло), но героем его я подражать никогда не пытался, и никакие потайные струны в душе творчество его не затронуло. Исключением, стала только "Крейцерова соната". Прочитал я ее уже в студенческие годы и долго находился под впечатлением. Взгляды писателя ни одну из главных проблем рода человеческого стали для меня тогда настоящим откровением.
К остальному наследию великого писателя я долго оставался равнодушен. Помнил о том, что Толстой один из немногих русских классиков признанных не только у нас в стране, но и во всем мире. Однако желания самому перечитать какое-нибудь из его произведений ни разу не возникало. Но вот уже в зрелые годы я неожиданно столкнулся с критикой в адрес писателя от приверженца ортодоксального православия. Мне и раньше приходилось слышать об особом "толстовском" понимании христианства. Но тут вдруг из уст современного образованного человека я услышал гневные обвинения в ереси. Казалось, возникли из небытия призраки пылающих костров и крестовых походов. И тогда самому захотелось узнать о религиозных взглядах великого российского мыслителя в его собственном изложении.
Активно интернетом я тогда еще не пользоваться, да и до сих пор читать книги предпочитаю в печатном варианте. Но в изданном еще в советские годы собрании сочинений Льва Николаевича ничего по заинтересовавшей теме я не нашел. Однако, как уже не раз случалось, судьба вдруг сама подталкивала в нужном направлении. И вот, в один из воскресных дней какой-то импульс заставил преодолеть лень и отправиться в книжный магазин издательства "Молодая Гвардия". Погода для поздней осени стояла великолепная. Воздух был сух и прохладен. В ледяной голубизне неба купались купола церквей Замоскворечья. Еще на пороге магазина меня охотничий азарт. Если бы не стесненность в средствах, суждено было бы уйти домой, сгибаясь под тяжестью вновь приобретенной библиотеки. Но на этот раз даже не пришлось размышлять и мучатся, что выбрать. С первых шагов я наткнулся на обложку с хорошо знакомым профилем. И уже вскоре покинул торговый зал, держа в руках "В поисках веры".
Читать начал уже в метро по дороге домой. И с первых же страниц поразило удивительное сочетание простоты, точности и беспощадной правды в описании собственных чувств и мыслей. Вот Толстой рассказывает о том, как он - человек воспитанный в православии, потерял веру в Бога:
"Отпадение мое от веры произошло так же, как оно происходило и происходит теперь в людях нашего склада образования ...живут все на основании начал не только не имеющих ничего общего с вероучением, но большей частью противоположных ему; вероучение не участвует в жизни, ... исповедуется где-то там, вдалеке от жизни и независимо от нее...человек нашего круга, мог прожить десятки лет, не вспоминая ни разу о том, что живет среди христиан и сам считается исповедующим христианскую религию "
С этим нельзя не согласиться. То же самое видишь вокруг себя. Хотя прошло уже полтора века, и после официального изгнания религии начинается обратный процесс. Свою жизнь после потери веры Толстой описывает также правдиво, без малейшего налета сентиментальности:
"...- то, что кроме животных инстинктов, двигало моей жизнью - была вера в совершенствование. Но в чем было совершенствование, и какая была цель его, я бы не мог сказать... Началом всего было нравственное совершенствование, но вскоре оно подменилось совершенствованием вообще, желанием быть лучше не перед самим собой или перед Богом, а желанием быть лучше перед другими людьми."
Прошло полтора века, а те же мысли и чувства находишь в себе, угадываешь в поступках других людей. Только теперь желанием быть лучше перед другими возводится в ранг всеобщей религии. С легкой руки творцов массовой культуры весь мир начинает играть в "победителей и неудачников". Эта игра кажется естественной, как воздух, которым дышим, и практически никто не касается страшного, но вполне закономерного вопроса:
" Зачем все это? Зачем бесконечное совершенствование, зачем борьба и победы, если я все равно умру и исчезну бесследно?"
Но Лев Толстой этот вопрос не мог обойти, не мог не поставить. И делает он это с обычной прямотой и беспощадностью:
"...Не нынче - завтра придут болезни, смерть (и приходили уже) на близких людей, на меня, и ничего не останется кроме смрада и червей! Дела мои, какими они ни были, все забудется - раньше, позднее, да и меня не будет. Так из чего же хлопотать? Как может человек не видеть этого и жить - вот что удивительно!"
Читая это, впервые хочется возразить автору. Тут нет ничего удивительного. Большинство людей просто бегут от таких мыслей. Кому-то они, может быть, вообще не приходят в голову. Кого-то лечат от подобных проблем психоаналитики. Но Лев Николаевич не собирается бежать, не собирается прятаться или прибегать к помощи медицины. И это трагическое не разрешимое противоречие, становится началом его возвращения к вере:
" Пускай, я выпавший птенец, лежу на спине, пищу в высокой траве, но пищу от того, что знаю, что меня в себе выносила мать, высиживала, грела кормила любила. Где она эта мать? Если забросили меня, то кто же забросил? Не могу я скрыть от себя, что любя родил меня кто-то. Кто же этот кто-то? - Опять Бог.... Я вспомнил, что жил только тогда, когда верил в Бога. ...стоит мне знать о Боге и я живу, стоит мне забыть и я умираю".
На первом этапе вполне естественным стало возвращение писателя к православию. Но и тут не было раскрытых объятий, безоговорочного принятия и подчинения. В своих поисках, аналитический ум не может обманывать себя, не может принимать что-то без доказательств:
"Исполняя обряды церкви, я смирял свой разум и подчинял себя тому преданию, которое имело все человечество. Я соединялся с предками моими... Вставая рано к церковной службе, я знал, что делаю хорошо уже потому, что для смирения своей гордости ума, для сближения с предками и современниками, во имя искания смысла жизни, я жертвовал своим телесным спокойствием... Мне так необходимо тогда было верить, чтобы жить, что я бессознательно скрывал от себя все противоречия и неясности вероучения. Но это осмысливание обрядов имело предел..."
Толстой чувствовал, что начинает лгать себе, и это состояние лжи для него было непереносимо. Писатель снова обращается к поискам, обращается к первоисточникам - к священному писанию. Вот тут, наверное, и начинается тропа, приведшая великого русского мыслителя к отлучению от православной церкви от веры отцов и прадедов. Из всего Нового Завета Толстой выделяет несколько заповедей, но не просто цитирует, а говорит о том, что их надо неукоснительно выполнять. Иначе нет христианства, нет веры!
" А я говорю вам: не противься злому. Но кто ударил тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую;...И кто захочет судиться с тобой взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду..."
Никто из верующих не оспаривает слова нагорной проповеди. Но кто всерьез пытаются эти заповеди исполнять? А Толстой бескомпромиссно утверждает, что невыполнение перечеркивает, лишает смысла всю христианскую веру, обращая ее в лицемерие, в языческий фарс. И вот тут уже хочется крикнуть:
" Помилуйте, Лев Николаевич! Выполняя эти заповеди, не проживешь. Сомнут, затопчут, лишат последнего!"
Но на твой возмущенный крик уже готов ответ. Буквально на следующих страницах видишь:
" Не противься злому - значит не противься злому никогда, то есть никогда не делай насилия... И если тебя при этом обидят все-таки перенеси обиду и все-таки не делай насилия над другим... Как же я, веруя, говорю, что исполнить это своими силами невозможно? Хозяин скажет мне: наруби дров, а я скажу: что своими силами не могу исполнить этого... одно из двух: или то, что я не верю хозяину. Или не хочу делать то, что он мне велит."
Сказано не двусмысленно и бескомпромиссно. Или выполняешь, или ты не христианин. Приговор окончательный, но и осужденному дается последнее слово, и хочется возразить:
- Я не могу всегда и безоговорочно исполнить эти заповеди. Не потому, что я злой и склонный к насилию человек. А потому, что весь строй нашей жизни постоянно вынуждает сопротивляться внешнему давлению. Потому, что непротивление только распаляет агрессора, и в этом я неоднократно убеждался. Потому что, инстинкт сопротивления ради защиты самого себя, своих близких, и даже незнакомых людей заложен во мне природой. И если я заглушаю его в себе, то это происходит из-за страха или стечения обстоятельств, и потом мне всегда бывает стыдно. А по-вашему получается, что я уже не могу считать себя христианином. Почему вы лишаете меня опоры, которую я так долго пытался обрести в этой жизни!
Обычно при резком неприятии мировоззрения автора я просто закрываю и ставлю на полку книгу, но в данном случае не мог это сделать. Я чувствовал, что должен дочитать до конца, но сначала обратился за поддержкой к тем, кто тоже не согласен со Львом Николаевичем. Перечитав Ильина, вижу, что он проигрывает Толстому в умении владеть словом, но и его аргументы убедительны и логичны: "Нельзя всякое сопротивление злу называть насилием. Сопротивление злому заложено в душе человека, так же как умение прощать. Непротивление, принятое как догма, может стать оправданием трусости и безразличия".
Интуитивно чувствую, что такой подход более взвешен и мудр чем бескомпромиссные утверждения Льва Николаевича. И снова возвращаюсь к "Поискам веры". Опираясь на другую заповедь - "Не клянись", Толстой обрушивается на государство. Ведь именно на присяге - клятве верности данной не Богу, а человеческому учреждению, держатся все инструменты государственной власти: армия, суды, полиция. И опять по его утверждению выходит, что если ты служишь этому аппарату насилия или даже просто оправдываешь его существование, ты не можешь называться христианином. Читая дальше, вижу, что это уже не глубоко личные поиски истины, а целая система религиозных взглядов. Причем система тоталитарная, потому, что требует тебя всего без остатка, требует всей твоей жизни. Если последовательно и честно исполнять ее правила, ты уже не можешь быть членом общества, не можешь иметь семью. Толстой не призывает к целибату, но говорит, что недопустимо истинно верующему человеку ради спокойствия своей семьи признавать законность существование, оправдывать и поддерживать бездушную машину, которая заставляет страдать людей в тюрьмах, обрекает кого-то на смерть. Пишет он об этом страстно, убедительно. Однако на языке уже вертится слово "ересь". И тут же возникает страшный вопрос:
- А вдруг эта толстовская ересь и есть истинное христианство?! Может быть, Толстой прав, когда утверждает, что огромные массы людей в России, Европе, по всему Миру исповедуют язычество, которое император Константин обрядил в христианские одежды?
Очень не хочется в это поверить, и я пытаюсь вспомнить все, что читал о еретиках прошлого. Во все века они преследовались. Но ересь, словно раковая опухоль, возникала снова и снова. И это свидетельствует о том, что она не случайное явление. Некое иное альтернативное направление мысли упорно пытается пробить себе дорогу. Но итог всегда один. Беседуя с основателем манихейства, персидский шах заявил, что тот пытается разрушить все, чем живут люди и поэтому должен быть разрушен сам. После чего с пророка живьем содрали кожу. Трагична судьба и других адептов еретических сект - гонения, костры, крестовые походы. Правящая элита и правящая церковь не оставляют ереси места под солнцем. Причин тому множество - борьба за паству, за власть, за традиционный уклад и порядок жизни. Но та же борьба происходит и между различными мировыми религиями, и, тем не менее, они вполне могут уживаться в одной стране, в одном государстве. Притеснения иноверцев носят временный характер и часто вызваны политическими или экономическими причинами. Еретиков же преследуют всегда и везде. Но сам факт гонений еще не доказательство вины!
" И будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется."
Быть может, горстка людей, бросившая вызов лежащему во зле миру, и есть носители истины, неудобной для всех остальных, потому и объявленной вне закона? Как легко попасть в сети сомнений! Но пытаясь выпутаться, стараюсь сформулировать: в, чем все-таки коренное отличие еретиков от последователей ортодоксальных учений. Может быть, разница в степени неприятия законов и правил этого материального мира? Все религии признают приоритет духа и видят зло происходящее от власти материи. Но общепризнанные системы учат жить и сохранить душу в этом мире, хотя и очень скептично относятся к возможности его улучшения. Совершенно иной взгляд у последователей еретических учений. Окружающая действительность для них порождение злого бога. Здесь нечего ценить и нечем дорожить. Единственный выход быстрее освободиться, не успев запятнать земным прахом белые одежды, уйти, не оставив потомства.
-Но, а ,как же, Толстой? Какой выход видит он для человечества, погрязшего в пороках, признавшего и утвердившего власть насилия?
Ответ пытаюсь найти у самого автора. И вскоре выясняется, что именно и только в исполнении, казалось бы, неисполнимых заповедей Толстой видит единственный рецепт спасения и переустройства к лучшему этого мира. Он, как всегда, последователен и логичен. Иногда с ним сложно не согласиться. Но постепенно растет неприятие. Сначала даже не понимаю, откуда это сопротивление. Раньше, читая людей искренне верующих, я испытывал ощущение духовного подъема, словно частичка их веры передавалась и мне. А сейчас почему-то хочется закрыть книгу. И вдруг я понимаю:
-Передо мной вероучение человека нерелигиозного, а точнее человека отвергающего всю мистическую составляющую религии.
Чувствуется, что Толстой не верит в иной мир. Царство Небесное, которое в Евангелие упоминалось много чаще, чем подставленная щека, для него, лишь аллегория будущей счастливой земной жизни, некого христианского коммунизма. Сначала он пишет, что человек должен решительно отвергнуть свою личную судьбу и раствориться в Боге. Это хорошо согласуется с философией йоги, но именно с теми положениями, которые я не смог принять. Бог и так совершенен и безграничен! Капля, которую я принесу в этот океан, ничего не изменит, и получается, что моя жизнь лишена какого-либо смысла. Да и само это растворение мало чем отличается от физической смерти. А Толстой вечную жизнь и не обещает, более того, утверждает, что и Спаситель ее ни когда не обещал. Каждый из нас смертен, но человечество вечно. Вот это, похоже, и есть рецепт бессмертия по Толстому. Очень уж напоминает знакомое с детства: - "Ты умер, товарищ, но дело твое живо". Но как-то не радостно от такого утешения. Особенно теперь, когда и слов таких над тобою никто уже не произнесет.
А как быть, если твой близкий человек покинул этот мир, но в делах человечества никак себя не обессмертил? Если и заповеди Христовы он соблюдал далеко не всегда, и это уже никак не исправишь. В церковь хотя бы можно прийти, поминание заказать, свечу поставить. Кто знает, вдруг эта свеча даст кроху тепла дорогой тебе душе, где-то там в иных мирах в иных сферах...Но Толстой и этой надежды тебя лишает. Для Льва Николаевича обряды - язычество, не имеющее никакого отношения к христианству, к настоящей вере. Его мощный аналитический ум не признает "мира иного" и призывает твердо стоять на земной почве. В качестве примера он приводит людей, которых посреди поля вдали от человеческого жилья застигла страшная метель. Кто-то сквозь сетку падающего снега видит ложные огни и хочет сквозь сугробы прорываться за этим миражом. А кто-то, почувствовав под ногами твердую дорогу, призывает держаться этой опоры. Куда-нибудь да выведет! Трудно с этим спорить, но и не возразить нельзя. - Без цели, без далеких огней впереди твердая дорога теряет какой-либо смысл! Она может вывести к человеческому жилью, а может и завести в тупик. Так же может завести в тупик даже безупречная логика.
Впрочем, и в логике Льва Николаевича видны ошибки. Доказывая свою правоту, он призывает читателя сравнить число людей, которые погибли, исполняя заповедь непротивления злу, и число погибших в войнах, в борьбе друг с другом, от репрессий государства. Разница действительно огромна. Но в этом есть и жонглирование фактами. Например, утверждение о том, что от акульих зубов гибнет на порядок меньше людей, чем от падающих на голову кокосовых орехов, совершенно не доказывает безобидность акулы. Толпы людей, ничего не боясь, ходят под кокосовыми пальмами. А вот искупаться в лагуне, когда рядом, в опасной близости, режет лазурную воду косой плавник, мало кто решится. Так же и в войнах вынуждены участвовать миллионы, сопротивляться злу приходиться очень многим, а последовательных непротивленцев наоборот единицы. И существовать они могут в основном под защитой аппарата насилия - государства.
Так что, плохо верится в рецепты установления земного христианского рая по рецептам Льва Николаевича. А вот если признать существование мира иного, то многое становится на свои места. Посланец Царства Небесного действительно не мог призывать к исполнению закона "око за око". Но, говоря: "Подставь другую щеку, не клянись, не суди, он еще и сообщает, что царство его не от мира сего". И это призрачное метафизическое царство дает надежду множеству людей, как исполняющих так и не исполняющих заповеди христовы.
" ...и того, кто в последний день придет, приму я". Хоть дверь узка, она все-таки открыта и это куда милосерднее без компромиссных утверждений графа Толстого.