В философском трактате незаслуженно забытого Алексея Лосева, прочитал, что миф это наше целостное восприятия реальности. Восприятие куда более полное и яркое, чем научная картины мира. Да и сама наука, если верить философу, тоже миф, но только особый, бездушный и прагматично-жесткий, где тебя "будто палкой из своего дома выгоняют". Для человека, воспитанного в преклонение перед наукой, утверждение весьма неожиданное. Но я его без особых колебаний принял. Наверное, потому, что задумывался над этим уже давно, а Лосев просто помог систематизировать крутившиеся на уровне интуиции догадки. По его утверждению, все наше мироощущение глубоко мифологично. Убери из него миф, и останется только голый каркас -обглоданный крысами скелет бытия. Да и его даже не останется! "Скелет бытия" ведь тоже мифический образ! И вот, вдохновленный автором "Диалектики мифа", решился и я описать свое глубоко мифологичное восприятие великого извечного цикла времен года.
Начну с осени. Для меня это образ мудрого прожившего большую часть жизни, но все еще крепкого, старца. Отбросив земную суету, задумчиво смотрит он сквозь покровы теряющего листву леса. Устремляется мыслью вслед за уходящим в холодную синеву журавлиным караваном. Дыханием первых заморозков разливаются над полями его молитвы. Седина бровей проступает на пожухшей траве ледяной коркой. Осень собирает урожай, подводит итог. Это время когда уже ничего не исправишь, но еще многое можно понять и осмыслить. Но есть в ней и отдельный миф - коварная обманка бабьего лета. Кажется, будто стареющая пьяная кокетка пытается вломиться в келью к монаху. Искушает последним всплеском уходящего тепла, которое хочется удержать, вопреки законам времени и природы. Но очередной порыв холодного ветра уносит эту размалеванную особу за горизонты убранных полей и чернеющий частокол елей. Кувыркаясь в полете, рассыпается она на блестящую конфетную мишуру. Подхваченные ветром фантики, кружась, падают на землю, превращаются в багряные и желтые листья. И снова вокруг все торжественно и строго. Пушкинская "заря во мгле холодной". Багровый рассвет на ледяной корке в застывших лужах. Кажется, что звуки невидимого органа дрожат под оголенными сводами леса и, поднимаясь, восходят к укрытому серыми облаками небу. А навстречу, плавно кружась, летят и падают на замершую землю первые снежинки. Зима похожа на уснувшего богатыря. Это не смерть, а именно сон. Долгий, но не бесконечный. Крепко спит под снежным одеялом богатырь. Ледяной коркой покрыты его борода и ресницы. Со свистом вырываются из ноздрей метели. И снится ему новая счастливая жизнь. Где наверстает, что не успел, найдет, что растерял. Зима это уже не осмысление прошлого, а надежда на новое рождение, что помогает пережить долгую вьюжную ночь, и в короткий морозный день весело искрится под холодными лучами зимнего солнца. И, наконец, снова приходит тепло. Падают ледяные оковы, пробуждается, встает богатырь. Но вот, незадача! Не умудренный годами и закаленный в битвах ветеран, а снова наивный юноша, почти ребенок, смотрит удивленным взором на бегущие ручьи и синеющее над лесом небо.
Весна время молодости, время новых ошибок. Словно погода в переменчивый март, она бросает, то в радостный восторг, то погружает в пучину разочарований. Весна это танец контрастов. Черная корка на обледенелом сугробе. Яркая синева над темными штрихами оголенных веток. В лицо, пробуждая к жизни, дышит пропитанный влагой и запахами талого снега ветер, а под ногами проступают в уродливой наготе скопившиеся под снегом отбросы.
Но постепенно ветреная девица-подросток обуздывает переменчивый нрав, обретает женственность и спокойствие. Промежуток между серединой мая и июнем мое самое любимое время. Наступающее лето кажется бесконечным. Теплый колдовской сумрак клубится вечерами над оперившимся листвой лесом. И хочется оттолкнуться от еще влажной земли, цепляясь за воздух, проскользнуть над склоном оврага и, поймав восходящий поток, взмыть туда, где мерцают светлячки звезд, и улыбается весельчак месяц. И это тоже часть древнего мифа, пришедшего из тех времен, когда кувыркнувшись три раз через пень можно было превратиться в волка, в ночь на Купалу зацветал папоротник, а полеты случались не только в воображении.
Но вот приходит июль. Есть в нем что-то от полотен Рубенса, торжества плоти, неистовой пляски вакханок. Если поздний октябрь, это строгий готический храм, то июль причудливый разлив барокко. Но в буйство животворящих сил, уже угадываются призраки грядущего увядания. Не за горами и август. Вот кого не люблю! Будто переживший расцвет сил ловелас, продолжает он цепляться за статус любовника и героя. Но сам уж не тот, и хватка не та. Солнце еще припекает в часы полудня. Но вечера приходят все раньше, и ночи заметно длиннее. Пожухшая трава, растеряв июльский задор, склоняется ближе к земле. И по утрам капельки росы блестят на связавшей ее паутине. Первый желтый лист пробивается среди зеленой кроны, напоминая, что скоро опять осень. Снова время собирать урожай и подводить итоги. Время холодной зари, хрустящей ледяной корки на лужах, кружащихся в вальсе первых снежинок. Круг замкнулся!