Я никогда не видел этот город наяву, но когда в цветных снах снова иду по его улицам, сжимается сердце, и память кричит "Я вернулся!". На самом же деле такого города просто нет. Мое подсознание придумало эти залитые солнцем мостовые. Из разных временных слоев спрессовало оно воедино тихие улочки города детства, туманные набережные Петербурга, прибалтийский закат над крышами старой Риги, теремочный лубок Суздаля. Но иногда кажется, что приходящий во сне образ на самом деле предшествовал памяти, и, встречая его отражения, я уже принимал их как нечто близкое и родное...
У классиков психоанализа неожиданно обнаружил подтверждения этой догадки. Оказывается, люди не придумывают мифы, а они изначально живут в генетической памяти. В мифологию уходят и корни большинства литературных сюжетов. Поэтому, столь часто видим мы их повторение. Превращение гадкого утенка в лебедя, Золушки в принцессу, любовь юноши и девушки из враждующих кланов, царевич, воспитанный в приемной семье простолюдинов, и еще несколько тем переходят из века в век, трансформируясь под новые времена и моду. И, порой, не так просто обнаружить их корни, уходящие в первобытную молодость человечества. Думаю, в столь же далекой древности берет начало и миф о Вечном Граде. Может быть, будоражил он еще воображение часового, охраняющего вход в пещеру, где укрывалось от холода и хищников крохотное племя. В черном бездонном небе горели холодные недоступные звезды. Пугающие звуки доносились со стороны леса. Сжимая заточенную палку, косматый человек невольно подвигался ближе к костру. Дрожащий светящийся круг вырывал его из власти враждебной ночи, создавая иллюзию защищенности. Но какой ненадежной была эта защита! И грезились ему огражденные от врагов рукотворные пещеры, где можно укрыться от холода и зноя, спокойно уснуть, не опасаясь услышать над ухом утробное львиное рычание. Это для нас, жителей перенаселенных городов, свидание с природой отдых и праздник. Но какой же страшной все подавляющей силой казалась она нашему предку! В любой миг могучая стихия готова была пожрать собственных детей. Изо дня в день, из века в век перемалывала она свои творения, подчиняя их космическим циклам смерти и возрождения. Но человеческое сознание стремилось вырваться из этого бесконечного круга. И, как вызов природе, с древнейших времен строили люди свои города. Здесь, уходящие поколения уже не растворялись бесследно. Память о них жила в чертах улиц, в городских легендах, в знаках зарождавшейся письменности. Создавая особый присущий только человеку мир, города ширились, обрастали домами, обзаводились духами хранителями. Но мстительная стихия неизбежно добиралась до творения рук человеческих, и чаше всего оружием ее служили толпы двуногих собратьев. Под натиском диких орд, в сполохах огня и разгуле непомерной, незнакомой самой природе жестокости, гибли ростки городских культур. А потом, в считанные десятилетия, то, что должно было пережить создателей, уходило в песок пустыни или исчезало под натиском наступающего леса. Но миф о Вечном Граде снова побуждал к действию, и вместо руин вырастали все новые и новые города.
В наше время городская цивилизация празднует победу. И, как это часто бывает, победитель становиться жертвой собственного успеха. Города превращаются в ловушки, в кошмар, из которого не можешь вырваться. Но в цветных снах по-прежнему видят люди просторные, умытые весенним дождем и солнцем улицы, где иллюстрации детских сказок переплелись с мечтой о Граде Небесном.
Одним из самых значимых пластов памяти для многих остается город детства. Для меня им стал областной центр в дальнем углу европейской России. На холмистом берегу реки, сохранившей имя древних языческих племен, возник он как форпост Новгородской торговой республики, и еще в позапрошлом веке был центром глухого и ссыльного края. Жили в нем купцы, мастеровые, отбывали срок знаменитые умы отечества. И, наверное, не единожды колебалась их вера в прогресс, когда, гуляя по деревянным улочкам, видели они вблизи дерюжную и лапотную Россию. В советское время город сменил имя и назывался с тех пор партийным прозвищем знаменитого земляка-революционера. И, надо сказать, что любили и почитали его здесь вполне искренне. Когда пошла обратная волна переименований, горожане отказались возвращаться к историческому названию. Может быть, из-за недоверия к переменам, а, может, потому, что старое имя никуда и не пропадало. Оно до сих пор живет в названии реки, в фольклоре, в разговорном упоминании. Живет, как обозначение обширного края со своим лицом, говором и менталитетом.
В моем детстве слова Киров и Вятка никто еще не собирался противопоставлять. Эти имена жили бок о бок в полном между собой согласии. Одно, индустриально-напористое, неразрывно связывалось с обликом крепкого промышленного центра. Другое, полное древней поэзии, плескалось о желтый песок поросшего лопухами пляжа, растекалось в зеленом просторе лугов и лесов, сбегало по городским холмам тихими деревянными улочками, где, не боясь машин, зимой можно было кататься на санках. Облик старой Вятки жил не только в фотографиях. Стоило свернуть с центральных улиц, кирпичные многоэтажные дома тут же терялись в деревенском ландшафте. Но их постепенное наступление на деревянных собратьев внушало веру в прогресс и будущее города. Помню, как гордился тем, что у нас пекут самые вкусные торты, делают лучшие в стране лыжи. Такой наивный патриотизм может и вызывает улыбку, но он часть нитей, с разрывом которых происходят печальные явления. Пустеют огромные пространства, умирает их невостребованный самобытный потенциал, и в вавилонском смешении задыхаются от перенаселения мегаполисы.
Связь с городом детства истончилась после смерти близких людей. Мир, в котором они жили, тоже ушел, переместившись в пределы городского кладбища, где, почти на каждом шагу, встречаешь знакомые имена и фотографии. Наверное, где-нибудь в стране с прочными семейными традициями мало что меняется с уходом поколения. Ты приходишь к детям тех, кто знал твоих родных, вместе с ними вспоминаешь когда-то молодых и энергичных отцов и дедов, и чувствуешь, что жизнь продолжается. У нас же остается только бродить по знакомым улицам, погружаясь в собственную память...
Город детства это часть твоей жизни, но есть города, которых еще никогда не видел, но они зовут тебя через все расстояния и границы. Иногда при встрече испытываешь разочарование, иногда они становятся для тебя местом паломничества, а, бывает, так и остаются не воплотившимися миражами. Для меня такой несбывшейся мечтой, наверное, навсегда останется Париж. Зато с другим городом, зов которого почувствовал еще в юности, довелось познакомиться достаточно близко. В общение с Петербургом было все: - восторг, разочарование, и, наконец, осмысление того, что без этого города моя жизнь была бы беднее.
Хотя нынешний облик центра Петербурга складывался в течении полутора веков, кажется, что создан он единым взмахом державной десницы. Отблески этого могучего порыва вонзились в северное небо Адмиралтейской иглой и Петропавловским шпилем, застыли в граните набережных, в лапах каменных львов. Здесь нет места сонной азиатской лени. Все подчинено геометрии прямых и строгих, как имперские циркуляры, улиц, бодрит кровь ветер с залива, с неукротимой мощью бегут на балтийский простор невские волны. Петербург не похож на другие русские города. Но он не слепое подражание европейскому стилю. Это Азия, очнувшись от многовекового сна, рванулась навстречу Европе, но так и застыла на балтийском берегу, в каменных грезах об очаровавшей ее чужой культуре. Под горбатыми пролетами мостов плещутся призраки далекой Венеции, помпезность древнего Рима проступает в контурах соборов, что-то голландское видится в облике Васильевского острова. А сверху над этим удивительным симбиозом нависло багровое и холодное скандинавское небо.
Огромными жертвами и величайшим напряжением воли создан этот город. Но нельзя, подобно коню Медного Всадника, все время пребывать во вздыбленном состоянии, и державный гранит покрывается изящной плесенью декаданса. Словно лаская щеки больной красавицы, скользят солнечные лучи по улицам Северной Пальмиры. Под их не щедрым теплом распускаются удивительные хрупкие цветы утонченной культуры. На их лепестках мистика белых ночей, сырое нездоровое дыхание залива, аромат вечного увядания древних столиц. А иногда Петербург из холодного тумана лепит толпы призраков. Вдруг видишь, как продрогший чиновник в старенькой шинели, сгибаясь под ветром, идет вдоль Невского. Несбыточной надеждой промелькнет лицо прекрасной незнакомки, вселенская тоска нахлынет в свете фонаря над ледяной рябью канала, и, как страшный вопросительный знак, пригрезится вдруг занесенный топор в руке полубезумного студента... Рожденные Петербургом образы уже не принадлежат только ему. Они часть мирового потока, в котором сливаются ручейки и реки разных народов. С давних пор написанное слово превратилось в самый надежный инструмент бессмертия, но именно города стали катализатором взлета человеческой фантазии. Без магии их улиц вряд ли были бы возможны многие гениальные произведения. Спрессованные в ограниченном пространстве сотни тысяч судеб, сплетенные в гигантском панно миллионы сюжетов, рождают особую реальность. Засасывая в себя самобытный провинциальный талант, она переплавляет его, извергая из горнила вместе со шлаком сверкающие творения духа.
В мировую историю и в метафизическую надстройку всемирной культуры Петербург уже навсегда вошел, но его материальное настоящее и будущее могут вызвать опасение. Созданный порывом монаршей воли, он, как все искусственные творения, нуждается в особой опеке. Как нуждаются в ней наука, искусство, высокие технологии. В отличие от него, Москва-город стихийно возникший, сам завоевавший право быть столицей, а потом, так же вследствие естественных причин, вернувший себе этот титул. И если даже какой-нибудь реформатор снова решит перенести политический центр страны, через некоторое время, его как магнитом притянет обратно. Видимо, помимо выгодного географического положения, есть еще какой-то неизвестный науке источник энергии, питающий этот город. Благодаря ему, Москва много раз восставала из пепла, превратилась из деревушки в гигантский мегаполис, и до сих пор продолжает расти, вбирая в себя человеческие ресурсы, капиталы, таланты с огромных территорий. К этому процессу можно относиться по-разному, но нельзя не признать, что он реально происходит. К объективной реальности относится и другое странное почти мистическое свойство Москвы. Сначала она, как правило, вызывает отторжение. Помню, как переехав в Москву, тосковал по городу детства, много лет ощущал и даже старательно оберегал в себе частичку провинциала. А потом вдруг наступило перерождение. Став патриотом этого города, уже не мыслю себя без него. Нечто похожее произошло и с многими знакомыми мне людьми. В чем-то это сродни феномену Поднебесной империи, где пришлые народы уже в третьем поколении не осознавали свое отличие от коренных жителей. Наверное, такое свойство присуще любому мегаполису, но у Москвы особая роль. Присвоенный из непомерного княжеского тщеславия титул "Третьего Рима" стал призванием и проклятием города. И после крушения всех империй ему на роду написано быть имперской столицей, центром притяжения народов...
Часто Москву ругают за смешение стилей, но в этом смешение и есть свой особый московский стиль. Трогательно смотрится на фоне железобетонных громадин изящная белоснежная церквушка в начале Нового Арбата. Привычно вписывается в городской ландшафт модерн из затемненного стекла и метала. Даже церетельевский "Гулливер" прижился, став частью городского пейзажа. Но все-таки в своем безудержном росте город, как ствол дерева, распадается на кольцевые зоны, отличающиеся и по своему облику и духу.
В пределах Садового кольца живет душа Москвы, воплотившая частичку мифа о Вечном Городе. Именно здесь, убегая от навязчивых проблем, так хочется раствориться в потоке улиц. И когда исчезает твое собственное "Я", наступает мистическое единение с городом. Деловая суета Тверской, праздная лень бульваров, целующиеся парочки на скамейках, фотографии знаменитых артистов у театральных фасадов- все это теперь часть тебя. И ты сам становишься частичкой вечного потока, который, двигаясь по магическому кругу города, впитывает в себя все новые и новые поколения.
Пройдя всего лишь от "Боровицкой" до "Новокузнецкой" минуешь несколько эпох и стилей. С постамента у "Ленинки" каменный Достоевский, сгорбившись, смотрит в трагическое будущее России. Тут же слева парадный официоз Кремля с самохвальной гордыней кричат - " Мы есть Третий Рим!". Правее парит над землей храм Христа Спасителя, выглядывает из-за домов непомерно огромный памятник Петру, прозванный в народе Гулливером. Переходя мост, останавливаешься еще раз полюбоваться, как играют лучи на позолоте Ивана Великого. На другой стороне двадцатый век оставил в память о себе невзрачное здание кинотеатра "Ударник", а в скверике у памятнику Репину время снова уходит куда-то в сторону. За спиной византийская роскошь Кремля, впереди изящные мостки над тихой протокой и золотые купола церквушек. Здесь, в тихих переулках Замоскворечья старая купеческая Москва вдруг окрашивается несбыточной мечтой о Париже. Конечно, это лишь игра воображения, но ведь и сам Париж, всего лишь фантом, отражение мечты о Вечном Граде...
Но вот Садовое Кольцо, и ты скоро попадаешь в совершено другой мир. Часть старых окраин, уже стали продолжением центра, но дальше разливается море "спальных районов". Как памятник бездушному расчету, вытянулись похожие на казармы панельные дома, и среди них от рождения до смерти проходит жизнь многих людей. Правда, природа кое-где позаботилась о своих заблудших детях. Старые "спальные районы" успели окутаться зеленью деревьев. По утрам люди слышат под окном пение птиц, и перед тем как погрузиться в городское пекло, могут хоть не на долго ощутить дыхание умытой дождем листвы. Но зимой, когда над городом месяцами висит грязное пасмурное небо, обнажается все неприглядное уродство панельных стен. И может поэтому наступления весны ждешь как освобождения из плена.
Если о "спальных районов" природа, как могла, позаботилась. То в отношении промышленных зон она бессильна. Прокопченные стены заводских корпусов, пятна мазута на плавящемся от жары асфальте - именно такой почему-то представляется картина ада. И хотя понимаешь, что промышленные зоны - корни городской цивилизации, без них не было бы парадного блеска центральных улиц, чувство отторжения не проходит. Это все равно, как сравнить утонченную аристократку и толстую кухарку в грязном переднике. Кто полезней для общества? Несомненно вторая! Но предложи на выбор с кем провести ночь, наверняка предпочтешь первую. Видимо, несмотря на все доводы рационализма, в человеке неистребимо стремление к красоте. В чем-то оно сродни стремлению к свободе. Но, освободившись от власти природы, человек загнал себя в новые ловушки. И, чтобы выйти из тупика, современная цивилизация должна найти новые формы развития, при которых естественная красота мироздания и энергия человеческого разума будут не противоречить, а дополнять друг друга.
Но пока до этого далеко. И еще долго, задыхаясь в плену мегаполисов, будут люди видеть сны о прекрасных городах...