Белый неподвижно пульсирующий свет. Бледные пальцы с нежно-розовой пластинкой ногтя. Слабое движение – свет мягко преломляется, легкое дыхание растворяется в невесомости новорожденного пространства. Россыпь бликующих мелких осколков собирает рассеянность моего взгляда во внимание – сквозь полуоткрытые ресницы мозаика битого стекла складывается в абсолютно ничего не значащий узор. Где я, сколько времени и зачем? Даже эти простые вопросы не сразу приходят ко мне в голову. Потому что я зачарована ровной игрой света. Потому что хорошо. Потому что я неподвижна.
Тихий импульс тела – я осторожно двигаю плечами. И спиной. Я лежу на твердом кафельном полу. Но мне комфортно. Тихо. Это благодатная тишина. Мне хорошо. Никаких мыслей, никаких желаний. Я лежу еще долго. Время от времени я закрываю глаза и проваливаюсь в черное небытие. Открываю – и все тот же ровный тихий свет.
Еще один импульс – теперь уже с ноткой любопытства. Кто я? Приподнимаюсь, осматриваю белые стены, белый потолок, дверь, белый стол и стул, лежащих людей в белых одеждах. Высохшая темно-бардовая лужа на белом полу. Она меня раздражает, диссонирует, царапает своим уродством и какой-то изначальной жутью. Я пытаюсь встать.
Переношу вес тела на ноги. Но у меня нет ног! Сердце стукнулось о грудную клетку так сильно, что я чуть не задохнулась. Внутри что-то рухнуло, ударило набатом, скрутило спазмом. Прошило электричеством. Я падаю плашмя на холодный равнодушный кафель и долго бьюсь в судорогах. Мир потерял свою целостность, впивается своими острыми гранями, режет меня на части. Я кричу, но меня никто не слышит. Боль побеждает – она всасывает меня в изначальный океан бездушного космоса. Я безвольно утекаю. Может это была вечность, а может мгновение.
Жадно, большими глотками, давясь, дышу. Тише, тише, успокойся. Контролируй дыхание. Вот и все. Постепенно я прихожу в себя, только сердце колотится, чертов страх. Его никак не взять под контроль.
Бесцельно обследую взглядом потолок. Почему я одна? Где персонал? Наверное, я что-то упустила. Что-то пошло не так. Думай! Вынимаю из памяти одно за другим воспоминания. И загибаю непослушные слабые пальцы.
Меня зовут Клэр. Я специализируюсь на биоценических системах. Раз.
Если не ошибаюсь, то сейчас я нахожусь на «Корабле Поколений». Дышу чистым воздухом – значит, мои расчеты верны и все идет своим ходом. Два.
Что было раньше? Мое тело начинает расслабляться, пытаюсь сосредоточиться. В голове еще путаются мысли. Вспоминай!
После войны произошла настоящая катастрофа, так, – все ресурсы на Земле оказались заражены радиацией. Это было до моего рождения. Жизнь победила, правда пришлось приспособиться к новым условиям. Люди смирились с мутациями, приняли это, и даже научились благодарить Бога за дар – хоть искореженной, но всё-таки – жизни. Ведь нас могло бы и не быть… Это три.
Мы рождались с физическими деформациями, и называлось это - особенностями четырех степеней. От легкого уродства до несовместимого с жизнью. Зато преуспевало протезирование, трансплантология, медицина в целом сделала большой шаг вперед. В общем, человечество выжило. Четыре.
Война была неизбежным, прогнозируемым явлением. Криобизнес расцвел на растущей панике. Может он ее и создал? На «всякий случай» состоятельные люди покупали себе криокапсулы. Пять.
И, к сожалению, они оказались очень востребованы. Вся бизнес и политическая элита сбежала от проблем в глубокий холодный сон. Но эти пройдохи оставили завещание и щедро проплатили его. В случае катастрофы мы, оставшиеся, должны разбудить их на чистой планете. Туда мы и держим сейчас путь. Шесть.
Я родилась с первой степенью. Атрофия ножных мышц, всего-то. Когда мне было 12 лет, ноги ампутировали, без них я сразу почувствовала себя полноценным человеком. У меня были классные протезы и летающий скутер. Семь.
Все, у кого не был поврежден мозг, шли в науку. Перед человечеством, «благодаря» войне, встало очень много проблем, которые нужно было срочно решать. И в частности, доставить Завещателей на землю обетованную. Восемь.
Сложная инфраструктура больших городов погибла. Они теперь стали не нужны. Девять.
Мы разбирали их и доставляли на орбиту. А там собирали, как детский конструктор, огромный Сити из Нью-Йорка, Гонконга, Лондона, Токио, Москвы. Это был единый порыв всего населения. Огромная надежда. Огромный труд. Новая религия. Вершина инженерной мысли. Прорыв гениальных озарений и сверхчеловеческих усилий. У нас все получилось. Десять.
Дальше. Я работала в команде специалистов разных отраслей. Часть из нас через три года космического похода заснули в холоде – лететь не одну сотню лет, нужно сохранить и умения, и знания, и опыт. Где, черт возьми, персонал? Что здесь случилось?
Тело совсем не слушается. Нужно вызвать Смотрителей. Пытаюсь опереться на локти и оторвать спину от кафеля – никак. Только белый потолок надо мной и ровный бессмысленный свет.
Они пришли. Нет, они влетели, они громко кричат, толкаются, они отрывают мое окоченевшее тело от белого пола. Много слов, иглы под кожу, кислородная маска. Я чувствую только усталость, и мне хочется спать. Проваливаюсь ненадолго в обволакивающий уют внезапной безопасности.
- Клэр, как же я рад видеть тебя!
- Саймон! – еле двигая языком, шепчу я. - Узнала твой голос. Как же ты постарел! Пытаюсь улыбнуться, но ничего не выходит – процесс стабилизации еще не окончен.
Минут через двадцать из меня вынимают иглы. Я свободна! Накачали гормонами, я счастлива. Я жива. Вновь в строю. О, мой старенький скутер! Я почти скучала. В космическое путешествие на несколько сотен лет?! Легко! Саймон, рассказывай все-все!
Мы поднимаемся на лифте из Хранилища на самый верх башни. Саймон рассматривает меня, улыбаясь, а в глазах стоят слезы. Вернее в одном глазу. Часть лица у него сконструирована, еще у него протез правой кисти и протез левой руки. Он был нашим командиром и моим мужем. Почему-то очень неловко, будто мы не знакомы. Наверное, чувства, будь они не ладны, переполняют, а я забыла, что с ними делать.
Очень удобный скутер, удобнее ног. Как я выгляжу? Что за глупые мысли лезут в голову? Мы долго стоим, обнявшись, на фоне пульсирующего, сотворенного нашими умами, Сити. Долго слушаем дыхание друг друга и биение сердец. Два искореженных тела, победившие природу и судьбу. Два одиночества среди многих миллионов. Здесь, наверное, уместны слезы, но я не могу, - чертовы гормоны делают из меня функциональную машину. Счастливую от ощущения своей правоты и силы – машину.
- Рассказывай!
- Клэр… - Саймон в растерянности отворачивается к панорамному окну. – Даже не знаю с чего начать...
- С самого начала, – я, похоже, начала догадываться. Ему трудно, потому что есть проблемы, скорее всего много проблем. – Сколько я спала? Почему не было никого рядом так долго?
- Двадцать восемь лет, Клэр. Тебя разбудили и…достаточно грубо, - запинаясь, надломленным голосом говорит Саймон, – То был охотник за органами. Извини… Потому что у тебя нет ног. Потому что твое тело легко положить в сумку и вынести. Это был новый сотрудник. Он запустил процесс разморозки, но чтоб не до конца, чтоб ты не пришла в сознание. Ему нужны были твои внутренности. Извини, за эту дикость… Случайность, что его заметил Смотритель. Ну… и поплатился жизнью. А тот тоже умер - здесь же. Видимо его босс узнал о провале, и вшитая капсула с ядом разорвалась у него под кожей. Ты пролежала на полу чуть больше суток. Честно говоря, это первый случай, хотя…как знать…
Саймон тут же звонит и отдает распоряжение проверить Хранилище. «Да, я понимаю…, да, огромная работа. Если охотники приходили за органами, то их интересуют только те, кто был заморожен после отлета. У Завещателей органы не совместимы с нашими – другая генетика. Хотя как знать… тогда проверяйте все уровни. Черные сайенсы ох как умны. Может они над геномом сейчас работают. Над совместимостью. Да…все три миллиона ячейки. И нужно усилить охрану».
- Так что у вас происходит!?
- Все пошло немного не так, как мы себе это представляли, Клэр. Наш ковчег… равновесие нарушено. Первые лет пять все процессы на корабле были под контролем. Но потом... видимо, мы многого не учли. Началось с того, что скапливался конденсат в технических отсеках. Когда мы заметили дисбаланс системы, уже бесконтрольно росла и развивалась гигантская грибница. Нам пришлось бороться уже со следствием. Пока мы были заняты грибницей, упустили другое, - ее причину. Коррозия, влажность и еще множество сопутствующих факторов нашей жизнедеятельности всегда будут выводить из баланса построенную систему. Нас слишком много. А пространство корабля хоть и большое, но все же оказалось недостаточным для биоценоза. И мы никем не можем пожертвовать. Каждый что-то вкладывает, а если не он, так его дети. Нам лететь несколько сотен лет. А продолжительность жизни падает, несмотря на успехи в медицине.
Саймон напряжен, резко жестикулирует протезами, кстати, неплохие модели. А мне ничего не хочется говорить, я наслаждаюсь встречей. Впиваюсь в него взглядом, ловлю каждое движение.
- Но это еще не все. Неизвестные вирусы. За последние двадцать пять лет было три смертельных волны эпидемии. Погибло около миллиона человек. Да и мутации все сложнее, все чаще несовместимы с жизнью. И еще - мы подавили, очень жестко, бунт. Пришлось пустить на переработку несколько очень влиятельных ученых – они были организаторами. Казнили их публично. Видишь, до чего мы докатились?
Раньше мы часто бывали на «Маяке», мы так называли верхний этаж Хранилища. После запуска корабля «Поколение» мы с энтузиазмом обживали свой новый дом. Сумасшедшие смельчаки! И смотри-ка, ничего не развалилось. И мне сейчас хорошо. Если закрыть глаза, то можно подумать, что не было длинного сна, что сейчас утро, и скоро здесь соберется вся наша команда. Но дребезжащий голос Саймона выдергивает меня в свою, чужую реальность.
- Да, Клэр, мы этого не предполагали. Столько произошло, всего каких-то двадцать восемь лет. Здесь совсем не так, как на Земле. Она хоть и заражена, но, я только здесь это ясно понял, – мы там крошечные насекомые. Земля сама восстановится, там не нужно думать о балансе. Он там изначален. А здесь? Наверное, постепенно можно будет создать что-то очень хрупкое, какое-то подобие равновесия. Но кем в этой системе станет человек?
Я бессмысленно улыбаюсь, купаясь в эндорфинной эйфории. Сколько всего интересного!
- Саймон, ты перестал употреблять гормоны? Что за паника?
- Клэр, это еще одна проблема. Я слез с гормональной иглы. Хочется побыть собой. А люди гибнут. Они накачивают себя «хорошим настроением» до одури. Не соблюдают рекомендаций, разрушают внутренний баланс. Это всего лишь наркотик. А после – ломка.
- Как же ты изменился.
- Хочешь сказать, постарел? – Саймон, наконец-то, выдыхает. Самые плохие новости, видимо, закончились. Да, он всегда умел с легкостью переключать эмоции. Даже сейчас, несмотря на возраст. Полезная особенность характера в сложных условиях постоянной нестабильности. Тяжелой походкой он подходит к бару. Достает бутылку виски. Немного наливает в стакан.
- Знаешь, какого года? - делает небольшой глоток, - две тысячи восемнадцатого. Представляешь? Без радиации. Из вскрытого бункера где-то под Вашингтоном.
- Ого, какая редкость! А мне не предложишь?
- Тебе и так хорошо! – да, в этом он прав.
- А где все наши? Что с ними? Джон, Наташа, Ли, Юкуо, Гном.
- Они все погибли, - авария, суицид, несчастный случай, вирус, рак. Смирился давно. Радует, что большая часть Наследников спит глубоким криосном. После меня управлять Сити заступит второе поколение, те, кто родились здесь. Мы, помнящие Землю, передали знания им, но позже, после их ухода, начнут будить вас – Наследников, тех, кто помнит Землю. Так преемственность поколений не нарушится. Дело даже не в знаниях, а в чувствах. Мы помним, что такое голубое небо, облака, солнце, океан, лес. А они – знают только Сити, да бездушный космос за его пределами.
- Налей мне воды, пожалуйста.
- Тебе можно только пятьдесят миллилитров, - подает мне стакан с водой.
- Почему же?
- Я дал распоряжение, готовят твою криокапсулу. И гормоны тебе ввели всего на два часа. Твое время не пришло. И пока ты в состоянии легко воспринимать адские новости, спрашивай. Может, что-то еще хочешь узнать?
Неожиданный поворот. Я действительно хорошо себя чувствую и не собираюсь на покой. Сколько мне еще спать – лет пятьдесят? И почему же – адские? Собираюсь с мыслями, пока Саймон в задумчивости центрифужит остатки виски в стакане.
- Хорошо. Что там с грибницей? Что за паника? По-моему, плевое дело. Она ведь может стать частью биоценоза.
- Очень сильный аллерген. Вот проблема. Люди болеют, умирают от удушья. У каждого жителя Сити есть индивидуальные средства защиты. Выбросы спор передают как прогноз погоды. Еще эти чертовы вирусы. Из-за них мутогенные процессы усиливаются. Помнишь, мы прогнозировали снижение мутаций. Не оправдался прогноз. Еще бесконтрольно размножаются «дикие» животные и насекомые, которые с Земли случайно попали на корабль или контрабандой. Был лимит – на пять семей одно домашнее животное. Ну, так одичали они постепенно. Мутировали.
Да, и про контроль над всеми системами. Я уже говорил про бунт – его жестоко пришлось подавить. Знаешь почему? Радикалы предлагали тоталитарную систему. Они были уверены, что можно все процессы взять под жесткий контроль. Чтобы выжить. Они обвиняли нас, Наследников, в бездействии. В том, что мы некомпетентны, что хаос поглотит Сити. И корабль. Они же и начали дестабилизировать систему – да за власть они боролись!
- А что социальные инженеры предложили вместо тоталитарности? Это ведь кризис. Ты же понимаешь, на пустом месте он не возникнет.
- Ну, самое простое решение – это создать культ. Культ красоты и здорового тела. Мы поклоняемся Афродите и Адонису, - Саймон, тяжело дыша, подходит к панорамному окну, - Вот, посмотри, на площади можно увидеть статую. Среди почти пятнадцати миллионов жителей Сити ни одного здорового. То есть без деформаций. Зато два миллиона необлученных спят в криокапсулах, те, кто заснул до взрыва. Должен же быть смысл в этой одиссее. Они не просто люди – они теперь боги. Понимаешь? Мы им служим. А не просто работаем по контракту. Через несколько сотен лет, возможно, и воспоминаний то не останется о войне, о взрыве, облучении. Зато останется культ.
- Да, тонко, - я плавно облетаю весь зал по периметру, прислушиваясь к телесным ощущениям, - есть такие, кто противится культу?
- Клэр, мы же не дикари. Мы постепенно вводим этот элемент в культуру. Сейчас – это составляющая эстетического поклонения. Ну, а там, дальше – оно выйдет на первый план. Вот тебе и смысл.
Я подлетаю к окну и вглядываюсь в панораму города. На нелепое нагромождение построенных в спешке улиц. На сложную развязку дорог. На паутину проводов. Всегда любила эклектику. Меня нисколько не смущает, когда кусочек Парижа встроен в Гонконг, а Москва в Нью-Йорк. На космический борт «Поколения» можно было взять то, что особенно дорого: кто-то «прихватил» с собой с пустынных улиц Рима небольшой католический храм, кто-то – любимую «Булочную» с Тверской.
А вот и площадь со статуей Афродиты. Тут та же эклектика: ожидала что-то древнегреческое, а тут – вращающаяся статуя из проволоки. Афродита трансформируется в Адониса, как маятник, а потом обратно.
- Это городские часы. Хорошо придумано, правда? Запустили цикл культовых голограмм, бродят прекрасные по городу. Раньше города подсвечивались рекламой, а у нас – новостями науки. Дети в школах знают наизусть свой геном.
- Ого, а у меня есть время немного погулять по городу? Так хочется прикоснуться к моему клену, который я посадила перед сном.
- Нет, Клэр, даже если было бы время, то атмосфера тебе не подойдет. Подхватишь вирус, не дай бог. Здесь, в Хранилище есть возможность поддерживать чистый микроклимат, прежде чем зайти сюда, мы проходим дезинфекцию. Да, у нас осталось двадцать минут.
- Может, отменим заморозку? Я помогу тебе…
Что-то накрыло вдруг меня. Действие гормонов закончилось, видимо. И тут я осознала, какой гигантский вал проблем навис над нами, - слабыми людьми. Я проснусь через пятьдесят лет, может и в живых никого уже не будет, может, в уродливых мутантах я не узнаю людей, зато они будут приспособлены к здешней атмосфере. Смогу ли я стать частью будущего социума?
- Клэр, мне очень хотелось, чтобы ты осталась, но, к сожалению, это ни к чему. Я умираю. Рад, что встретились. Неожиданный подарок, прям.
Мы долго молчим, уставившись в окно. Уже утро, город гасит огни, опускается предрассветный туман. Слушаю, как Саймон тяжело дышит. Сейчас кроме этого дыхания ничего больше не существует. Дыхание старого больного человека. И я, наконец, понимаю, в какую глубокую пропасть мы падаем. Нас на самом деле нет.
Саймон распахивает китель и ослабляет ремни на груди. Его тело сразу вдруг обмякает, он расстегивает рубашку и что-то подкручивает у себя в груди.
- Сердце барахлит, - поясняет он мне. – Потом он нажимает на искусственное ухо, и часть лица отстегивается. – Устал от протеза.
Потом он давит на живот, отъезжает панель, он вынимает желудок.
- Этот виски был хорош, но здоровье уже не то, – и выливает прямо на пол его содержимое. – Видишь, Клэр, до чего мы докатились?
Сквозь открытую панель я вижу все внутренности Саймона. Тяжело работают меха, заставляя его дышать. Только сердце - все еще мышца, правда и оно со встроенными клапанами.
Кажется я в ужасе, я не помню. После укола меня уносят Смотрители.