Мохаммед Саид устроил садовую вечеринку днём в воскресенье, 24 августа 1941 года, на своей даче под Москвой.
Большинство молодых людей из иностранной колонии пришли на вечеринку, так как Саид пользовался у них большой популярностью. Им нравились его приветливость и немного наивные манеры, его непосредственная, почти мальчишеская улыбка и его беглая речь с французским словарным запасом, в котором слово "chose" (вещь) заменяло любое существительное, не приходившее на ум в более точной форме.
Этот жизнерадостный, пухлый, смуглый, седовласый маленький человек был послом Ирана в Советском Союзе и главой дипломатического корпуса после графа фон дер Шуленбурга. Его дочь Лилли, ласково называемая дипломатами «персидским ягнёнком», была замужем за англичанином Джоном Уоллисом, бывшим московским корреспондентом агентства Рейтер, который затем был назначен в Анкару. Вечеринки Саида всегда вдохновляли.
Я не смог пойти в то воскресенье, потому что не было конца военным репортажам, которые нужно было написать. Другие, кто был там, рассказали, что провели приятный день в саду. Ощущалось лёгкое напряжение. Это было связано с тем, что уже несколько дней среди британцев ходило расплывчатое бормотание о том, что может случиться с Ираном, если он не прекратит укрывать немецких агентов и не начнёт искренне сотрудничать с союзниками. Тогдашние нейтральные наблюдатели с упрёком предлагали британцам найти «персидского Квислинга», чтобы поставить его у власти в Иране — и таким образом решить вопрос. Саид воспринял всё это спокойно.
Теперь мне жаль, что я не побывал на той вечеринке, ведь она оказалась своего рода прелюдией к первой совместной военной операции, предпринятой Советским Союзом и Великобританией в рамках их нового союза, а также к их первому совместному политическому действию на территории третьей страны — оккупации Ирана.
Эта оккупация представляла собой серьёзную проблему в деликатной точке — на перекрёстке Советского Союза и Британской империи. Она затрагивала третью страну, гордившуюся своей независимостью, богатую ресурсами и, прежде всего, ценную своим географическим положением — между Кавказом и Индией, а также на двух великих мировых маршрутах: на восток — к форпостам Британии и на север — к границам России.
Перед рассветом, на следующее утро после своей вечеринки, Саид получил телефонный звонок на даче. Его срочно вызвали в Кремль. Народный комиссар иностранных дел Молотов вручил ему длинную ноту.
Она начиналась вежливо, как это принято в дипломатической переписке, независимо от того, насколько жёсткими окажутся её выводы:
«Советское правительство, руководствуясь чувством дружбы к иранскому народу и уважением к суверенитету Ирана, всегда и неизменно проводило политику укрепления дружественных отношений между Советским Союзом и Ираном».
В ноте излагалась история советско-иранских отношений, основанных на договоре 1921 года. Статья VI этого соглашения предусматривала, что в случае, если третья держава попытается вмешаться в дела Ирана или использовать его территорию в качестве базы против России, тем самым создавая угрозу для России или её союзников, с которой Иран не сможет справиться, Советский Союз имеет право ввести войска на территорию Ирана и удерживать их там до устранения угрозы.
В ноте далее излагалась информация о деятельности немецких агентов в Иране, которые заняли высокие должности более чем в пятидесяти иранских учреждениях и использовали своё служебное положение как прикрытие для попыток организовать террористические группы на близлежащих советских территориях, включая нефтяные месторождения Баку, а также для подготовки военного переворота в самом Иране.
«Ситуация, сложившаяся в Иране в результате вышеуказанных обстоятельств, содержит в себе серьёзную опасность», — говорилось в ноте.
В ноте говорилось, что Советский Союз и Великобритания трижды обращались к Ирану с просьбой устранить эту угрозу, последнее обращение было сделано 16 августа, но ни одно из них не получило удовлетворительного ответа. В связи с этим в заключении говорилось:
«Советское правительство было вынуждено принять необходимые меры, а именно — временно ввести войска на территорию Ирана в целях самообороны».
Пока Саид читал этот документ в Кремле, аналогичное заявление было опубликовано офисом иностранных дел в Лондоне. Рано утром 25 августа советские и британские войска вошли в Иран.
Саид вернулся в своё посольство и немедленно составил телеграмму в Тегеран. Он был реалистом. Проведя много лет в России — студентом в Санкт-Петербурге, консулом в Баку и послом в Москве — он понимал, что сопротивление было бы бесполезным. Он был храбрым человеком. После долгой службы при Реза-шахе Пехлеви он хорошо знал, с какой жестокостью, зачастую физической, этот волевой монарх воспринимал любую информацию или совет, который был ему неприятен. Тем не менее Саид рекомендовал своему правительству отвести вооружённые силы от границ и подчиниться без сопротивления.
Его совету не последовали немедленно. Было оказано некоторое разрозненное сопротивление, но, как и предупреждал Саид, это было бесполезно. Красная армия двинулась с юга Кавказа в направлении Тебриза и Астрабада, на западном и восточном побережьях Каспийского моря. Британские войска двигались с севера Персидского залива и с востока, со стороны Ирака, захватывая южный порт и нефтяной центр Бендер-Махшехр и Абадан, а также центральные нефтяные базы Нафт-И-Шах и Каср-и-Ширин. Союзные подразделения двигались механически, точно по расписанию, словно проводя учения на собственной территории.
Этот марш раскрыл взору странную землю, которая на протяжении веков была в значительной степени закрыта для иностранцев. Советские корреспонденты, сопровождавшие Красную армию, сообщали, что встречали в полях мудрых стариков-крестьян, приветствовавших их со ссылкой на статью VI советско-иранского договора 1921 года — статью, которая была малоизвестна, если вообще известна, даже самым утончённым дипломатам Москвы до того, как союзники вошли в Иран. Они также сообщали о встречах с другими, более примитивными жителями, которые даже не знали, что во внешнем мире идёт война.
Эта древняя страна, которая начала стремиться к модернизации лишь с тех пор, как Реза Шах, верховный главнокомандующий армией, стал правителем в 1925 году, не была готова вести войну по образцу 1941 года. 28 августа её правительство объявило, что отдало приказ о прекращении огня своим уже рассеянным войскам.
Русские и британцы продолжили марш в сторону Тегерана, в соответствии с заранее разработанным и согласованным графиком. Реза Шах, абсолютный монарх на протяжении шестнадцати лет, отрёкся от престола 16 сентября, передав корону своему сыну, тогда ещё двадцатидвухлетнему Мохаммеду Риза Пехлеви. Старый шах поехал на юг, в Исфахан, а затем в комфортное изгнание под защитой британцев. Советские и британские войска вошли на окраины Тегерана на следующий день, 17 сентября, и там разбили лагерь. Иран оказался в руках союзников.
Саид был патриотом. Признав неизбежность настоящего, он немедленно принялся за работу над будущим, в котором советские и британские войска покинут его страну, оставив иранцам возможность самостоятельно решать свои дела как верным союзникам. В официальных разговорах он постоянно вспоминал пословицу «два — компания, три — толпа» и предлагал, что, поскольку нельзя выбрать двоих из трёх для совместного существования-и русские, и британцы должны уйти, оставив Иран самому себе.
Его политика была дальновидной, и она была принята его правительством, а впоследствии должна была реализоваться. Он вернулся в Тегеран, чтобы продвигать эту политику в качестве министра иностранных дел. Однако, достигнув своей главной цели — избавив Иран от немецких агентов, союзники имели и другую цель: поддерживать, улучшать и защищать маршруты через Иран для поставок в Россию.
29 января 1942 года был заключён договор о союзе между Советским Союзом, Великобританией и Ираном. К тому времени российские и британские войска ушли в раздельные зоны в северном и южном Иране, оставив Тегеран незанятым. Военная операция была успешно завершена. Осталась деликатная задача политического ведения дел, которая должна была продолжаться в течение следующих месяцев.
9 марта 1942 года я вылетел из Куйбышева в Тегеран. В большинстве войн корреспонденты выбирают город в соседней нейтральной стране, чтобы пользоваться им как базой снабжения. Из Испании мы выезжали в Перпиньян, Францию, для пополнения запасов. Из России мы стали выезжать в Тегеран.
Большой серебристый «Дуглас», с панелями и крыльями без камуфляжа,с красными звездами, преодолел путь за один день. Переход был поразительным: от сверкающего снега и температуры минус двадцать восемь в Куйбышеве на рассвете до мягкой пурпурной вулканической земли и температуры плюс двадцать в Тегеране на закате. Мы пронеслись до Баку за шесть часов, пролетев над снежными степями Южной России, льдинами Каспийского моря и голой, маслянистой почвой Кавказа; пересекли Каспий, миновали вздымающиеся вершины Эльбрусских гор и приземлились на Тегеранском плато, когда заходящее солнце окрасило в розовый свет гору Демавенд на заднем плане.
Первый шок был связан с тем, как легко теперь можно было попасть в Иран. В годы правления старого шаха виза на въезд была редкостью, едва ли когда-либо предоставлялась корреспондентам. В Баку всем пассажирам делали прививки, которые, как считалось, всё ещё требовались властями Ирана. Однако мы вошли в страну без всяких формальностей: без проверки паспорта, без осмотра багажа, без какого-либо приёма, даже без автобуса, чтобы вывезти нас из аэропорта. Хотя Иран технически не был оккупирован, а считался союзной страной, иранское правительство отказалось от всяких претензий на контроль на границе.
Наконец из американской миссии прибыла машина, чтобы отвезти американских пассажиров в город — и тут последовал ещё один шок. Наблюдалась острая нехватка жилья: не было ни одного свободного номера ни в «Фирдоуси», ни в каком-либо другом отеле. Мне удалось найти комнату без ванной в ближайшем пансионе. К тому же действовал комендантский час — к 11 вечера я должен был вернуться в свою комнату. На ужин я отправился пешком в «Фирдоуси». Этот отель стал штаб-квартирой корреспондентов в Иране, в лучших традициях барселонского «Маджестика», парижского «Ланкастера» и московского «Метрополя». В «Фирдоуси» меня ждал первый приятный сюрприз: стол, покрытый белоснежной скатертью, сервированный блестящим серебром и уставленный отличной едой — густой суп, омлет, стейк, жареный картофель со шпинатом, мороженое и турецкий кофе.
Путешественники, приезжавшие в Тегеран с юга на север, воспринимали его как конец света — убогое место, с которого начинается дикая глушь. Но тем, кто добирался туда с севера на юг, он казался обетованной землёй, изобилующей не столько молоком и мёдом — что ещё можно было найти в России — сколько табаком, лентами для пишущих машинок и всеми другими товарами народного потребления, которых нам не хватало. Город поднимался над песчано-щебёночным плато, поросшим жёсткой, низкой растительностью, над которым вихри поднимали пыль. На севере возвышались покрытые снегом горы с предгорьями из зазубренного чёрного камня. В самом городе была одна главная торговая улица — Лалезар. Её витрины были забиты персидским шёлком, коврами и серебром, шотландскими твидами и виски, французскими духами, вермутом и коньяком, английскими тканями, американскими туалетными принадлежностями, швейцарскими часами, немецкими безделушками — всеми богатствами мира. Были даже тюки хлопчатобумажной ткани со штампом «Сделано в СССР», недоступной в самом Советском Союзе, но отправляемой за границу в обмен на драгоценную валюту, которая, в свою очередь, шла на закупку припасов для ведения войны. Базары были завалены фруктами, овощами и дичью. Особенно лимоны — для человека, изголодавшегося по цитрусовым — сияли как золото. По улицам проносились новейшие модели американских автомобилей. По тротуарам грациозно ступали персидские женщины в очень коротких платьях, с тонкими ногами обтянутыми шёлковыми чулками.
Под всей этой внешней витриной богатства ситуация была далеко не столь благополучной. Существовала лишь одна такая улица с роскошью, и, какой бы яркой она ни казалась новичку, прибывшему с севера, это была всего лишь маска из бумаги и клея, скрывающая тьму под ней. История Ирана, как мне показалось, символически отражалась в истории его театра.
У Ирана не было своей драмы, музыки, актёров, певцов, танцоров — но старый шах решил, что ему нужен Национальный театр. Так началось строительство огромного каменного здания на улице Фирдоуси. Когда здание уже было возведено, но ещё не завершено, умер его первоначальный архитектор. Поскольку оно было построено на слабом фундаменте, здание начало оседать, а стены — трескаться. Тогда персы окружили его деревянным забором, чтобы скрыть открытые раны, и прекратили строительство. Так оно и стояло — словно обломки после бомбёжки, шаткое, как и сам Иран, на слабом фундаменте.
Старый Иран тоже разваливался. Он был подорван пропагандой стран Оси. Людям рассказывали — и многие, по-видимому, в это верили — что Гитлер был мусульманином по имени Хайдар, родившимся в горной деревне Ирана. Считалось, что шестьдесят тысяч персов видели, как он совершал паломничество в их священный город Мешхед. Этот нацистский «мусульманин», разумеется, выступал защитником арийцев — ислам был доминирующей религией Ирана, а арийское происхождение считалось главной расой. Сама Германия якобы получила своё название от Хермании — ещё одной горной деревни в Иране.
Немцы играли на антисемитских настроениях этих потомков древних арийцев. У студентов была песня, которая звучала так:
Приходи, дорогой Гитлер,
Мы ждём тебя,
И с каждым шагом,
Который ты делаешь к нам,
Миллион евреев
Падает к твоим ногам.
Студенты рисовали на ладонях свастику мелом и хлопали по чёрным фракам евреев. Тот же знак изображали на тротуарах и стенах. Я увидел старика, очевидно не в своём уме, идущего посреди улицы и что-то громко выкрикивающего. Я спросил водителя такси, что он говорит, и тот ответил по-французски: «Russes, Anglais, salauds, salauds, je m’embête, je m’embête.» — «Русские, англичане, подлецы, подлецы, мне противно, мне противно.»
Язвы, вскрытые пропагандой стран Оси, усугублялись нездоровым финансовым положением. Немцы наводнили рынок товарами — от грампластинок до таблеток аспирина. Теперь персы почти ничего не могли импортировать от союзников, поскольку не было места для грузов. В страну поступали доллары и фунты из расходов американцев и британцев, но у иранцев было мало возможностей использовать эти деньги. Это положение немедленно вызвало финансовый кризис. Национальный банк Ирана отказался скупать иностранную валюту по установленным курсам и предложил снять контроль над котировками, что означало бы снижение курса с тридцати шести риалов за доллар. На чёрном рынке доллар уже котировался по тридцать пять — на один риал меньше официального курса. Британцы официально выступили против изменения валютного курса, с вполне законным аргументом: стоимость фунта или доллара на этом местном рынке не соответствовала бы их реальной покупательной способности на мировом рынке. Но персы имели дело с местной реальностью. В конечном итоге Национальному банку Мелли было разрешено увеличить объём циркуляции банкнот и возобновить валютные операции, но осталось неприятное чувство.
Экономическая ситуация была ещё хуже, чем финансовая. Её наглядные проявления можно было увидеть в тесных переулках Тегерана, где оборванные нищие тянули руки за подаянием, а женщины, удерживая зубами свои хиджабы, прижимали младенцев к истощённой груди. Уровень нищеты был ужасающим. Прокормить этих людей становилось серьёзной проблемой. Хлеб составлял основную часть их рациона, а Иран не был самодостаточным. По оценкам министерства финансов, стране не хватало ста тысяч тонн пшеницы для покрытия годового потребления, из которых шестьдесят тысяч тонн уже были поставлены, но сорок тысяч всё ещё ожидались. Местная пресса была полна жалоб: «Большая часть иранского населения лишена своего ежедневного хлеба... качество хлеба неудовлетворительное; особенно в последнее время — оно очень плохое... Мы надеемся, что в этот критический момент наши союзники выполнят свои обязательства по поставкам продовольствия...»
Самой зловещей была политическая ситуация. Молодой шах нравился всем, кто с ним встречался. Он производил впечатление приятного, умного, доброжелательного человека, искренне интересующегося судьбой своей страны и надеющегося на лучшее. Но он почти ничего не делал. Режим поразительно напоминал последние дни Французской Республики. Глава государства был слаб или не обладал волей использовать ту власть, которая у него всё же была. Кабинет министров состоял из людей, оставшихся от прежних правительств, уже утративших доверие народа. Парламент вел бесконечные дискуссии не о реальных проблемах, а о мелочной политике, напрямую затрагивающей личные интересы депутатов. Даже французские формы парламентских законопроектов, дебатов и вотумов доверия всё ещё сохранялись в этом азиатском королевстве. Ещё хуже было то, что страна, не имевшая политических партий и обладавшая феодальной системой представительства крупных землевладельцев, пыталась практиковать современную демократию. При этом избранные в парламент депутаты не имели права входить в состав правительства. Министров приходилось подбирать из ограниченного круга «министреблей» — профессиональных чиновников.
Страна переживала полосу затяжных правительственных кризисов. Один «министребль» за другим формировал кабинет, но не мог заручиться доверием парламента и вскоре уходил в отставку, в то время как шах и армия — реальные носители власти — безучастно наблюдали со стороны. Али Хан Мансур подал в отставку с поста премьер-министра в августе, во время наступления союзников на Иран. Али Хан Фуранги пробыл премьером достаточно долго, чтобы начать сотрудничество своей страны с Советским Союзом и Великобританией, а затем уступил место целой череде политиков. Долговременного решения не было видно, поскольку не находилось человека,если только этим человеком не был сам молодой шах, способного объединить все фракции страны под флагом искреннего сотрудничества с союзниками и заботы о народе Ирана.
В провинциях происходили беспорядки. Одну историю, которую я сам не подтвердил, но которая рассказывалась по всему Тегерану, гласила, что помощник военного атташе США был захвачен бандитами, когда ехал недалеко от столицы. Его увезли в горы, где главарь банды оказался его бывшим учеником в американской школе и отпустил с извинениями. Была и другая история, о которой я знал из первых рук и которая закончилась трагически. Миссис Уинстон Бёрдетт — привлекательная и удивительно энергичная молодая итальянка, жена корреспондента Columbia Broadcasting System, убеждённая антифашистка — была остановлена на дороге к северу от Тегерана. Бандит подтвердил её личность, выстрелил в неё и оставил истекать кровью в машине, на которой испуганный местный шофёр в панике уехал.
К счастью, существовала программа, которую союзники реализовывали с целью улучшения ситуации. Учитывая все сложности и деликатность поставленных задач, советские и британские власти, казалось, взаимодействовали на удивление слаженно. Советское посольство возглавлял Андрей Смирнов, бывший корреспондент ТАСС в Берлине; британскую миссию — сэр Ридер Буллард, ветеран дипломатической службы. Оба поддерживали добрые отношения как друг с другом, так и с министром США в Иране Луисом Г. Дрейфусом-младшим, также профессиональным дипломатом. Военные миссии сотрудничали с такой лёгкостью и непринуждённостью, которая могла поразить любого, привыкшего к строго официальному и сдержанному стилю советских солдат дома.
Союзники пытались противостоять пропаганде стран Оси с помощью собственной пропаганды. Британцы распространяли распечатанный новостной бюллетень, обеспечивали местные газеты материалами агентства Рейтер и открыли филиал Министерства информации в здании, ранее принадлежавшем немецкой колонии и называвшемся «Коричневый дом», а теперь переименованном в «Дом Победы». Вдохновения, рождённые в "Доме Победы", не всегда оказывались удачными. Я сам стал свидетелем одного из таких случаев — демонстрации фильма с Фифи д’Орсэ, который вряд ли мог впечатлить местную интеллигенцию. Мне рассказали, что ранее "Дом Победы" показал персидским гостям другой фильм, восхваляющий оборону Сингапура, уже после того, как Сингапур пал.
Советская пропаганда, казалось, оказывалась более успешной. Новости ТАСС, по всей видимости, монополизировали местную прессу. Хитом концертного сезона стал джаз-бэнд из Армянской Советской Социалистической Республики, а персы массово шли смотреть советский цветной фильм "Соловей-Соловушко" и кинохронику о разгроме немцев под Москвой. Солдаты Красной армии демонстрировали примерное поведение: либо вовсе не появлялись на публике, либо сохраняли полное достоинство. Британских солдат в полевой форме можно было встретить в ночных клубах и барах.
Американская культура, кстати, в то время была представлена главным образом в «Парсе» — захудалом ночном клубе, где ведущими артистами были негритянский чечёточник по имени Гарри Флеминг и девушка, выступавшая под псевдонимом Джинни-Мэй.
Один нейтральный дипломат рассказал мне, что с момента ввода союзных войск произошло резкое изменение в популярности русских и британцев среди иранцев. До войны, по его словам, соотношение симпатий составляло примерно 75 процентов к 25 процентам в пользу британцев, тогда как теперь отношение изменилось — 60 процентов в пользу русских против 40 процентов в пользу британцев.
Эта международная семья из трёх народов — русских, британцев и персов — весной 1942 года стала четверкой. Прибыли поляки. Их одиссея, начавшаяся с восточного похода в Сибирь после раздела Польши в 1939 году, теперь вела их на юг, в Иран, а оттуда — дальше, неизвестно куда.
Основанием для этого передвижения послужили советско-польский договор о взаимопомощи от 30 июля 1941 года, подписанный в Лондоне вскоре после германского вторжения в Советский Союз, который предусматривал освобождение польских военнопленных и формирование польского легиона на территории СССР, а также последующее соглашение, достигнутое между Сталиным и генералом Владиславом Сикорским в Москве 4 декабря 1941 года, согласно которому польские войска должны были покинуть Советский Союз и отправиться на другие фронты союзников.
В конце марта, после освобождения русскими, поляки начали переправляться через Каспийское море кораблями из Красноводска в Пехлеви, а затем грузовиками в район Тегерана. К 12 апреля первый этап исхода был завершён — в Иран прибыли 44000 военнослужащих и 11000 гражданских женщин и детей, всего около 55000 поляков.
Им, должно быть, казалось это землёй обетованной, после выхода из снега и льда Средней Азии на залитое солнцем иранское плато у подножия прекрасных Эльбурсских гор. Но всё оказалось не так прекрасно.. Сначала среди них вспыхнули болезни, около ста случаев тифа ежедневно. Мужчин разместили в казармах при оружейной фабрике за пределами Тегерана, а женщины теснились в здании бывшего офицерского училища. Выросли леса палаток, еды было мало и меньше санитарии.
Британская армия взяла на себя организацию этого перемещения, снабжая эвакуированных продовольствием и одеждой. Министерство общественного здравоохранения Ирана работало совместно с британской медицинской службой для борьбы с эпидемией. Американский Красный Крест также оказал помощь. Морис Барбер, тогдашний делегат Красного Креста, получал срочные запросы, например, на пятьсот одеял для поляков — и он доставлял всё необходимое.
Персы с любопытством собирались вокруг польских лагерей. Местные мужчины сидели на корточках у дорог, пристально разглядывая чужаков, женщины наблюдали за ними из-под хиджабов, а элегантные иранские офицеры в светло-хаки, узкопоясных мундирах разъезжали верхом вокруг палаток.
Генерал Владислав Андерс, главнокомандующий польскими вооружёнными силами в Советском Союзе, прибыл вместе со своими солдатами. Он был узником вместе с ними, содержался в московской Лубянке и был освобождён после подписания советско-польского пакта. Я видел его, сидящего на балконе отеля «Фердоуси», со скрещёнными в сапогах ногами, мечтательно глядящего на горы, откуда он прибыл. А к югу простирались пустыни Ближнего Востока, куда он теперь направлялся.
Иранцы, которые и раньше считали, что двое — это компания, а трое — уже толпа, теперь чувствовали, что четыре народа на их территории — это чересчур. Они с нетерпением ждали, когда поляки отправятся дальше. Они сделали соответсвующие предложения польскому правительству, поскольку рассматривалось предложение оставить поляков в Иране для усиления союзных сил. Так поляки продолжили свою одиссею.
Год спустя, когда я вновь посетил Тегеран в феврале 1943 года, я узнал, что всего около 110000 поляков, включая 80000 военнослужащих и 30000 гражданских лиц были эвакуированы из Советского Союза. Перемещение было завершено. Поляки оценивали количество своих граждан, находившихся в Советском Союзе, в пределах от 1200000 до 2000000 человек, однако советские власти утверждали, что польских граждан там больше не осталось. Переговоры о дальнейшем перемещении не велись.
Польские войска отправились присоединиться к британским силам на Ближнем Востоке. Многие гражданские лица были переправлены в Африку. Остальные ожидали нового места назначения. Мексика рассматривалась как один из вариантов, но британские власти колебались, не желая продолжать польскую одиссею через океан. В любом случае, поляки больше не причиняли неудобств иранцам.
В феврале 1943 года Иран всё ещё переживал полосу правительственных кризисов. На этот раз премьер-министр Ахмед Гавам пытался удержаться у власти. Для этого он не предлагал никаких кардинальных мер, а лишь внес законопроект, разрешающий депутатам парламента занимать министерские посты в правительстве. Накануне этого кризиса в Тегеране произошли хлебные бунты. Я ел этот хлеб и могу подтвердить, что он был плохим — смесь пшеницы и ячменя скрипела на зубах, как песок. Но на самом деле причиной бунтов был не хлеб. Истинной причиной была политика.
Объяснение, данное в дипломатических кругах, заключалось в том, что шах и армия выступали против премьер-министра Гавама, опасаясь, что он пытается установить диктатуру, а также возражая против его плана привлечь американских советников в армию, национальную жандармерию и тегеранскую полицию. Два дома Гавама были сожжены во время беспорядков — но, похоже, он знал, что это произойдёт, потому что все ценные вещи были вывезены накануне. Британские войска временно вошли в Тегеран, и одного их появления хватило, чтобы немедленно восстановить порядок. Гавам продолжал бороться за удержание власти ещё несколько дней, пытаясь заручиться поддержкой парламента, но в конечном итоге сдался, и Иран снова оказался в поисках правительства.
К этому времени, однако, в ситуации добавился новый фактор, и пятый народ присоединился к этому маленькому союзу наций в Иране. Прибыли американцы.
С момента ввода войск союзников в Иран политика США заключалась в том, чтобы превратить Иран «из бесполезного придатка в готового партнера» Объединенных Наций. Американские эксперты теперь были на месте, чтобы помочь в реорганизации государственных министерств, таких как министерство финансов, а также армии и полиции. А американские войска находились в Иране для обеспечения снабжения для России.
Таким образом, Соединённые Штаты фактически стали «честным посредником» в отношениях между персами, британцами и русскими. Что бы ни происходило в Иране,
Красной Армии продолжали поступать жизненно важные поставки грузовиков и самолётов.
Я был рад уехать из Тегерана после своего первого визита туда в 1942 году. Я запасся сигаретами, костюмами, рубашками, носками и обувью, запихал в углы чемодана пару лимонов и апельсинов и с нетерпением ждал возвращения к работе. Было приятно сесть в советский самолёт, снова попасть в суровый климат севера и увидеть те толпы людей, которые трудились и сражались, не думая о политике, а только о том, как выиграть войну.