Немецкая армия вышла из зимней спячки, как гигантская змея — раненая, но всё ещё ядовито опасная, пробуждающаяся от зимнего сна с яростным, смертельно опасным взмахом своего бронированного хвоста. Она была определённо ранена: сначала это было унизительным ударом по её гордости, затем — гангренозной язвой для её боевого духа и, наконец, тяжёлым истощением её физической силы. Но не смертельным. Она пережила враждебную русскую зиму — то, на что Наполеон даже не осмелился, — хотя и ценой чудовищных страданий. Однако, в свою очередь, она всё ещё была способна нанести почти смертельный удар.
В течение марта, апреля и мая, пока вермахт всё ещё затаился в своей берлоге, у меня была редкая возможность — благодаря трём длительным перелётам — увидеть, в каких условиях армия переживала заключительный период зимы. В марте, летя на юг из Куйбышева через Баку в Тегеран, я наблюдал землю, замерзшую и недвижимую под гигантским ледником, простирающимся до Северного Кавказа, накрывшим всё сплошной коркой льда и снега. Через месяц, возвращаясь обратно через Баку и Астрахань, над Сталинградом и Саратовом в Куйбышев, я заметил, что снежная линия начала отступать на север, по волжским степям, оставляя после себя вязкую жижу и слякоть — не менее труднопроходимую и опасную, чем лёд, который она заменила. В начале мая, летя из Куйбышева в Москву, я видел местность, покрытую бесчисленными лужами и ручьями, сверкавшими, словно коллекция антикварного серебра у ювелира, — великолепное зрелище с высоты, но унылое созерцать его на земле.
Это был период тревожного ожидания и напряжённого наблюдения. Враг был ранен, но всё ещё опасен. Когда, где и как он нанесёт следующий удар? Это также был период уверенности, хотя и не переоценки. Враг уже был однажды остановлен и отброшен назад. Неужели нельзя нанести ему ещё одно, более сокрушительное поражение? Люди ждали весеннего наступления как со стороны Красной армии, так и со стороны вермахта.
1 мая 1942 года, первый Майский День войны, прошёл в напряжённой тишине. Красные флаги, лозунги, портреты членов Политбюро были вывешены, как всегда, в каждом городе, посёлке и деревне Советского Союза, но это было всё,от некогда пышного празднования Международного дня труда. Народ, якобы по собственной инициативе и, несомненно, в своих собственных интересах, отказался от выходного дня, от традиционных демонстраций и провёл его на работе. Красная армия, вместо парада на Красной площади, стояла на страже на фронте. Советский Союз, продемонстрировавший ещё 7 ноября прошлого года, что может провести праздничные ритуалы даже под сильнейшим давлением со стороны Германии, теперь мог позволить себе отказаться от церемоний и сосредоточиться на войне.
В тот Первомай Сталин не выступал с трибуны мавзолея Ленина, но он опубликовал приказ, как народный комиссар обороны, в котором обратился к своему народу. Он особо подчеркнул, что немцы — вовсе не националисты и социалисты, а империалисты и реакционеры, которых нужно ненавидеть глубоко и страстно. Он заявил, что единственное, чего недостаёт для изгнания захватчика, — это умение в полной мере использовать оружие, переданное в руки Красной армии, и приказал бойцам овладеть этим знанием. В заключение он распорядился, чтобы армия "сделала 1942 годом окончательного разгрома германо-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев!"
На первый взгляд это отдаёт недооценкой немцев и чрезмерной уверенностью в Красной армии. В свете истории этот приказ оказался невыполнимым. Но он помог укрепить уверенность Советского Союза в своих силах перед грядущим сражением и дал ответ на вопрос, который тогда был у всех на устах: «Когда закончится война?» То, что ответ оказался ошибочным восемь месяцев спустя, не принесло вреда — на то была причина — отсутствие второго фронта в Европе — и возникла более определённая надежда, что война может закончиться в 1943 году.
В первые месяцы 1942 года ходили многочисленные предположения о том, каким окажется «весенний Фриц» — немецкий солдат в предстоящей кампании. «Зимнего Фрица» широко изображали как тощего, измождённого, грязного, красноносого, с посиневшими губами парня с платком на голове, с женским платьем, повязанным вокруг шеи, дрожащего от холода, переступающего с ноги на ногу и поочерёдно чешущего себя обеими руками. А вот «весенний Фриц», согласно сообщениям с мест предварительных стычек, оказался бойким молодым человеком, который резво скакал, орал во всё горло, стрелял в разные стороны, но тут же бросался в укрытие, как только попадал под упорядоченный огонь советской артиллерии. Вёл он себя в целом по-детски, но при этом заполнял пустоты между гарнизонами своего предшественника настолько быстро, насколько позволяли условия, совершал повторные вылазки против русских позиций и постепенно сосредотачивал численное превосходство на отдельных участках.
Затем змея впервые по-настоящему хлестнула хвостом. Этот удар прозвучал в Москве в ночь на 11 мая. В тот вечер я ужинал в кавказском ресторане «Арагви» вместе с Морисом Ловеллом и Гарольдом Кингом — уходящим и новым корреспондентами агентства «Рейтер». Мы вернулись в гостиницу, приободрённые изобилием икры, салата из крабов, редиса, салата-латука, лука, шашлыка, фруктов и кофе, водки, белого вина и коньяка, и позвали Уолтера Керра и Джима Брауна на партию в покер. И тут позвонили из пресс-департамента: коммюнике готово. Та же старая история?,-спросили мы — Без изменений? Нет, на этот раз кое-что изменилось. И мы пошли его читать.
«На Керченском полуострове, — говорилось в коммюнике, — наши войска вели тяжёлые бои с противником, начавшим наступление».
Кампания 1942 года началась. На самом деле она стартовала тремя днями ранее — 8 мая, когда немцы начали атаку на Керчь, северо-восточный выступ Крыма. Свой участок они выбрали осторожно. Керчь, вероятно, была самой уязвимой из всех советских позиций. Зимняя кампания там не принесла полного успеха. Красная армия Кавказа сумела форсировать Керченский пролив и высадиться, но потеряла Феодосию на левом фланге и не смогла взять свою главную цель — Симферополь, в самом сердце Крыма, взятие которого позволило бы деблокировать гарнизон Севастополя и, возможно, полностью выбить немцев с Крыма обратно на материк. Вместо этого она просто обосновалась на меньшей по размерам Керченской оконечности полуострова — создавая угрозу и неудобства для немцев, но сама была в неудобном и опасном положении.
Немцы разыграли свою привычную комбинацию Люфтваффе и Панцер, прорвались к Керчи и отбросили русских обратно к Кавказу. 16 мая они заявили о взятии города и порта Керчь. Советская сторона признала эвакуацию с полуострова неделей позже — 23 мая. Удивительно было то, что этим и ограничилось немецкое весеннее наступление. Прорыв на десятимильном перешейке Керченского полуострова — это было гораздо слабее, чем нацистское завоевание Балкан в мае 1941 года или Франции в мае-июне 1940-го. Несомненно, змея была ранена.
Через четыре дня после начала немецкого наступления на Керчь, 12 мая, русские предприняли собственное весеннее наступление. Они начали полномасштабную атаку на харьковском фронте с артиллерийской и авиационной подготовки, с последующим наступлением танков и пехоты. Это была первая попытка их собственного Блицкрига — «Molnienosnaya Voina» их производства. Она не принесла ожидаемого сокрушительного эффекта, но и не оказалась осечкой.
Наступление началось вдоль зимней линии фронта, которая проходила примерно в пятидесяти милях к востоку от Харькова и поворачивала на юго-запад в районе Краснодара, огибая выступ, образованный русскими через Лозовую. Передовая линия немцев была быстро прорвана, и русские продвинулись в глубоко укреплённую зону обороны. Там противник оказал ожесточённое сопротивление, подтянул подкрепления и перешёл в контратаки. Завязались танковые сражения, в которых немцы задействовали свои 21-ю и 23-ю бронетанковые дивизии. Эти ветераны оказались серьёзным противником для начинающих русских воинов молниеносной войны.
Тем временем немцы начали контрнаступление на участке Изюм–Барвенково, к югу от Харькова, нанося удар по основанию выступа у Лозовой. Битва шла с переменным успехом: русские наступали на харьковском фронте, немцы — на участке Изюм–Барвенково; затем немцы переходили в контратаку под Харьковом, а русские — на Изюмско-Барвенковском направлении.
Большая часть прежней стремительности немецкого наступления исчезла. Осторожное давление сменило безрассудные броски. Немцы стали больше полагаться на авиационную подготовку, применяя до двадцати пяти бомбардировщиков одновременно на участке фронта протяжённостью всего в пол-мили и совершая до тысячи вылетов в день над отдельными важными пунктами. Они вывели свои новые истребители — Messerschmitt 109F и Focke-Wulf 198. Также была применена новая противотанковая пушка — высокомобильная 88-миллиметровая, транспортируемоя на собственных колёсах. Она стала третьим участником прежней панцер команды «самолёт и танк». Именно эта пушка стала болезненным сюрпризом для британцев в западной пустыне Египта. Более тесный обмен военной информацией между союзниками, возможно, избавил бы и британцев, и русских от необходимости познавать её эффективность ценой тяжёлых потерь. Эта пушка уже была известна как зенитное орудие в Испании и Франции. Сюрприз заключался в ее трансформировании в противотанковое орудие, запуске в серийное производство и тактики применения.
Русские сражались со своим врагом на Украине в течение двух недель. Они приобрели опыт, который оказался ценным менее чем год спустя во второй зимней кампании. Они также получили очевидное преимущество — вести бой в выбранное ими самими время и в выбранном месте, а не предоставлять немцам возможность выбирать удобный для них участок.
Совинформбюро подвело итоги сражения 30 мая в специальном коммюнике. Потери были оценены следующим образом:
Немцы: 90000 убитых или пленных, 540 танков, до 200 самолётов уничтожено.
Русские: 5000 убитых, 70000 пропавших без вести, 300 танков, 124 самолёта уничтожено.
В коммюнике говорилось, что целью наступления было не взятие Харькова, а отвлечение тридцати немецких пехотных дивизий, шести танковых дивизий и значительных сил артиллерии и авиации, которые были сосредоточены напротив Ростова — города, который становился одним из важнейших и одновременно самых труднозащищаемых в этой войне. В этом отношении была достигнута определённая временная цель: ростовский участок фронта оставался спокойным, основное немецкое наступление было отложено.
Иностранные корреспонденты находились в положении информированных о том,что это объяснение не было простой отговоркой. На протяжении всей битвы цензоры исключали любые упоминания о том, что наступление было направлено на захват Харькова. Это, кстати, было ценной стороной советской цензуры. Синий карандаш вычеркивал не только информацию, которая могла нанести вред Советскому Союзу, но и ту, которую сам цензор считал недостоверной. Некоторые из лучших указаний на реальную обстановку на фронте можно было получить именно через тщательное изучение работы цензора. Депеши, отправленные из Москвы, практически все без исключения отражали правду, как её видели корреспонденты и как она подтверждалась советскими властями.
Цифры из коммюнике ясно говорили о трудностях, с которыми столкнулись русские в первом крупном наступлении, предпринятом без помощи зимы. Семьдесят тысяч пропавших без вести означали целую русскую армию, затерявшуюся где-то на украинских полях, её судьба оставалась неизвестной. Разумеется, не все эти люди были взяты в плен — часть пополнила общее число погибших. Русские не сдаются легко.
Боль, которую они пережили, не была агонией побеждённой, умирающей армии. Это была боль роста молодой армии, которой ещё предстояло возмужать. Потерянное снаряжение, безусловно, могло бы пригодиться в последующей отчаянной обороне Волги, но полученный боевой опыт оказался ценным. Битва за Харьков не стала одной из ярких глав российской истории войны. После её завершения о ней редко вспоминали. Однако один из её «выпускников», генерал-майор Василий Баданов, командир 24-го танкового корпуса Красной армии, стал первым, кто получил орден Суворова — высшую сугубо военную награду для советских офицеров — за танковое наступление следующей зимой на сталинградском фронте. Он был произведён в генерал-лейтенанты. Его корпус стал 2-м гвардейским танковым корпусом.
Тем временем темп весенней кампании ускорился. Едва утихла битва под Харьковом, как закрутились пропеллеры сотен немецких бомбардировщиков на юге России, заревели их моторы , и они покатились по взлётным полосам, тяжело нагруженные - на Севастополь.
В течение семи месяцев этот черноморский порт, последний советский оплот в Крыму, находился в осаде. Немцы пытались взять крепость штурмом в ноябре прошлого года — они потеряли десять тысяч человек и потерпели неудачу. В декабре они пытались поставить город на колени. Они потеряли тридцать пять тысяч человек и провалились. Свой последний штурм они начали 5 июня. Севернее, на Харьковском фронте, 10 июня было объявлено о начале ещё одного немецкого наступления. Однако на этом истоптанном поле битва снова свелась к коротким стычкам. Драма Севастополя шла своим назначенным курсом.
Пока немецкие бомбардировщики кружили над Чёрным морем, советский бомбардировщик пересёк арктическое небо и приземлился в Москве. Он доставил Народного комиссара иностранных дел Молотова из Вашингтона и Лондона, с миссии столь же секретной, как и любые приготовления к битве, но более важной, чем любое отдельное сражение. 11 июня советский народ узнал из трансляций уличных громкоговорителей ошеломляющую новость: их нарком иностранных дел, который находился в отъезде более двух недель, подписал союз в Лондоне и соглашение в Вашингтоне. Он уже вернулся к работе в своём кабинете.
Очевидно, что сотни людей в Лондоне и тысячи в Вашингтоне знали о визите Молотова, но хорошо хранили эту тайну. В Москве такой ответственностью обладали лишь немногие — только те советские чиновники, которые были непосредственно связаны с поездкой, британский посол и сотрудник британского посольства, который шифровал и дешифровал сообщения. Мы содрогнулись при мысли, что если бы пророки гибели России оказались правы, он мог бы полететь в Берлин и Рим — и мы узнали бы об этом слишком поздно.
Советско-британский договор, подписанный 26 мая Молотовым и Энтони Иденом, был одним из важнейших документов войны. Он предусматривал союз на время войны в Европе, а также сотрудничество и взаимопомощь после её окончания. Этот договор заменил соглашение от 12 июля 1941 года о совместных военных действиях.
Часть I, касающаяся военного периода, повторяла условия предыдущего соглашения: взаимная помощь и отказ от заключения сепаратного мира. Часть II, рассчитанная на двадцать лет, предусматривала совместные действия по обеспечению послевоенного мира, взаимную помощь в случае нового нападения на одну из сторон, сотрудничество в организации безопасности и процветания, а также обмен экономической помощью.
Основы будущего мира были заложены во 2-й статье договора: «Высокие договаривающиеся стороны заявляют о своём стремлении объединиться с другими, разделяющими их взгляды государствами, для выработки предложений о совместных действиях по сохранению мира и сопротивлению агрессии в послевоенный период». А также в 5-й статье, в которой закреплялись принципы: «не стремиться к территориальному расширению в своих интересах и не вмешиваться во внутренние дела других государств».
Коммюнике по итогам лондонских переговоров выражало уверенность в том, что «договор станет новым и мощным оружием в борьбе против гитлеровской Германии и её союзников в Европе до достижения полной победы и обеспечит тесное сотрудничество между двумя странами после победоносной войны».
В вашингтонском коммюнике говорилось, что были обсуждены меры по увеличению и ускорению поставок вооружения в Советский Союз, а также выражено общее мнение о послевоенном сотрудничестве в целях мира и безопасности.
Оба коммюнике содержали фразу, которая стала исторической: в Лондоне было достигнуто «полное понимание», а в Вашингтоне — «полное согласие» по поводу «неотложной задачи создания второго фронта в Европе в 1942 году». Эта фраза стала предметом ожесточённых общественных дебатов и резкой международной подозрительности, что угрожало подорвать все союзнические отношения. Она стала причиной дальнейших тревожных переговоров. В конце концов, её объяснили как обязательство попытаться открыть второй фронт, а не формальное обещание это сделать, поскольку трудности были велики, особенно в перевозках, и второго фронта в 1942 году не могло быть.
Тяжёлые чувства ещё не возникли, когда Молотов вернулся в Москву. Из всего, что он сделал, фраза о втором фронте была для русского народа самой важной новостью, которую они так долго ждали и встретили её с радостью. По всем уголкам Советского Союза был объявлен созыв, и депутаты начали лететь в Москву из всех шестнадцати республик на первую военную сессию Верховного Совета для ратификации советско-британского договора.
Это тоже должно было быть секретом, но экзотические восточные одежды, яркие тюбетейки, весело расшитые халаты, сияющие украшения, размером с тарелку, на делегатах из Средней Азии, Сибири и Европейской России не могли остаться незамеченными в мрачных коридорах отеля "Метрополь", где они остановились.
Депутаты прошествовали через площадь Свердлова мимо Александровского сада, благоухающего запахом свежескошенной травы, тёплым днём 18 июня, к Боровицким воротам Кремля, прошли через пять последовательных контрольно-пропускных пунктов. Камуфляжная сетка на фасаде Большого Кремлёвского дворца, колыхаемая лёгким весенним ветром, приветливо трепетала. Люди в форме выстраивались в очередь у дворцовой лестницы, чтобы сдать пистолеты, а затем вместе с остальными поднимались на электрических лифтах в зал заседаний.
Сталин вышел из двери тёмного дерева, находящейся за трибуной, ровно в 18:00. Депутаты сразу узнали его по простому серому кителю и встали со своих мест, с рёвом приветствуя его. Аплодисменты длились три минуты, пока не прозвучал звонок, прервав овацию.
Сталин сидел с Калининым и Маленковым в правой ложе Политбюро позади трибуны. Ворошилов в полевой форме, Берия, Микоян, Каганович и Щербаков сидели сзади него. Жданов, только что прибывший из Ленинграда, пришёл с опозданием, бодро пожал Сталину руку и сел рядом. Молотов, в синем деловом костюме, вышел к трибуне.
«Товарищи депутаты, — сказал он просто и прямо, — правительство сочло необходимым представить на рассмотрение и ратификацию Верховного Совета англо-советский договор, заключённый 26 мая в Лондоне. Это делается ввиду большого политического значения данного договора».
Он приступил к изложению условий. Депутаты, которые знали их наизусть, слушали без эмоций. Сталин время от времени обменивался шутками и улыбками с Калининым. Среди присутствующих был один особенно заинтересованный наблюдатель — японский посол Наотакэ Сато. Приглашения были разосланы в тот же день, согласно протоколу, главам дипломатических миссий, находившихся в Москве. В результате адмирал Стэндли, который находился в Куйбышеве, отсутствовал. Британский посол Кларк Керр, приехавший в Москву для ратификации договора, занял первую ложу на правой стене зала заседаний. Вторую ложу занял Сато, прибывший в Москву по другим вопросам, не разглашённым союзникам, и получивший редкую возможность наблюдать, как страна, в которой он был аккредитован, ратифицирует союз с государством, с которым его народ находился в состоянии войны. Похоже, эта привилегия не доставила ему удовольствия: прослушав заседание в течение трёх часов, он покинул зал в 21:00, до завершения ратификации.
Внимание ассамблеи обострилось, когда Молотов перешёл к толкованию договора. Все внимательно слушали, когда он затронул вопрос о втором фронте. Зал взорвался аплодисментами после того, как он произнёс уже ставшую знаменитой фразу из лондонского и вашингтонского коммюнике и заявил:
«Такое заявление имеет огромное значение для народов Советского Союза, поскольку создание второго фронта в Европе создаст непреодолимые трудности для гитлеровских армий на нашем фронте. Будем надеяться, что наш общий враг вскоре на собственном опыте ощутит последствия неуклонно растущего военного сотрудничества трёх великих держав».
Молотов завершил свое выступление заявлением о том, что победа над Германией становится всё ближе, и просьбой ратифицировать договор с Великобританией. За ним к трибуне поднялись депутаты, чтобы поддержать его доклад. Среди них особенно выделялись трое: Юстас Палецкис,
В. Т. Лацис и Л. Ю. Варес — представители Литовской, Латвийской и Эстонской Советских Социалистических Республик. Если Советский Союз соглашался не вмешиваться во внутренние дела других государств, то он одновременно закреплял в протоколе, что Прибалтийские республики являются советскими. Шествие депутатов завершилось, когда Сталин и Молотов уже склонились вместе над заметками по другим вопросам. Была внесена формальная резолюция о ратификации, которая была принята единогласно, путем поднятия рук, и заседание завершилось в 21:35 ещё одной овацией в адрес Сталина. Он на мгновение встал, добродушно улыбаясь и аплодируя вместе с депутатами, а затем поспешно удалился к своей ночной работе.
Предстояло многое сделать, поскольку агония Севастополя становилась всё более острой, и боли ощущались дальше на север, на Украине.
Битва за Севастополь велась на земле, овеянной легендами. Франко-британская осада 1854–1855 годов, которая временно завершилась оккупацией ими Севастополя, но в конечном итоге, как и всякая подобная осада, завершилась возвращением русских, породила знаменитое стихотворение Теннисона «Атака лёгкой бригады», увековечившее кавалерийский наскок британцев через равнину близ Балаклавы. Эта осада также породила и известное высказывание французского генерала: «C'est magnifique, mais ce n'est pas la guerre» («Это великолепно, но это не война»). Немецкая осада Севастополя произвела равно великолепные подвиги оружия, но не породила ни великой поэмы, ни классического каламбура.
Лишь немногим людям пера было позволено стать свидетелями этой битвы. Некоторые местные репортёры отправляли сводки. Один-два советских корреспондента, но ни одного иностранного, добрались до места событий. В основном битва была делом сугубо военным. Большинство рассказов о ней представляли собой трудные для восприятия описания от солдат и моряков, принимавших участие в боевых действиях. Через шесть месяцев после окончания осады лучшие из этих рассказов были собраны в брошюре под названием «Героическая оборона Севастополя». Они не были вдохновенными, но всё же помогали выстроить некую картину из хаотичного водоворота той ужасной, но славной борьбы.
Её начало восходит к сентябрю 1941 года, когда немцы стремительно прошли через Украину и достигли Перекопского перешейка — ворот в Крым. Именно там начались страдания защитников Севастополя. 7-я бригада морской пехоты, сформированная из моряков линкора «Парижская Коммуна», крейсера «Красный Крым» и других кораблей Черноморского флота, вступила в бой 30 сентября у Перекопа и одержала первую победу, отбросив немцев на шесть миль — от Ишуна до Армянска. В течение месяца она удерживала фронт, но в конце концов отступила под напором превосходящих сил противника, огня и бомб, через Княжевичи и Темеш к Симферополю. Избегая Симферополя, немцы повернули на запад, в долину Альмы, обходя бригаду с фланга. Тем не менее, морские пехотинцы прорвались через долину, преодолели горные тропы от Симферополя до Ялты и заняли оборону на Мекензиевых горах, недалеко от Севастополя, для своего главного сражения.
Оборона военно-морской базы Севастополя, тем временем развернулась, чтобы противостоять наземному врагу. Тяжёлые дальнобойные береговые батареи были развёрнуты в обратную сторону, их длинные стволы теперь торчали из новых амбразур в бетонных укрытиях, направленные в противоположную от моря сторону. Они стали основой обороны. На подступах к порту с тыла возводились доты, блокгаузы и противотанковые заграждения. Оборону держали боевые корабли флота, морская армия, дополнительные бригады морской пехоты, части Красной армии и Красной авиации.
Немцы стремительно подошли к подступам Севастополя в начале ноября, надеясь взять город с ходу. Но там их ожидал первый шок. 7 ноября по ним открыли огонь крупные береговые батареи, нанося удары по подвижным колоннам моторизованной пехоты, кавалерии, танков и миномётных батарей. С 8 по 17 ноября они пытались штурмовать город, но быстро поняли, что их лёгких сил, понёсших десять тысяч потерь, недостаточно для такой задачи. В результате они окопались в виде полукольца от Качи до Балаклавы.
Второе наступление на Севастополь началось 17 декабря мощной артиллерийской канонадой, за которой последовали атаки на крутые Федюхины высоты, Итальянское кладбище и Безымянную высоту — места, уже ставшие полями сражений во время первой обороны Севастополя. В наступлении участвовали шесть вражеских дивизий, включая румынскую дивизию Antei(такой дивизии не было. Возможно ошибка или кодовое название. Прим.перевод.) и части германских войск СС. К 21 декабря они приблизились к Макензиевым высотам и предприняли решающую попытку 24 декабря, но были отброшены. Они предприняли ещё одну попытку в канун Нового года, потерпели неудачу и прекратили наступление на зиму, потеряв тридцать пять тысяч человек.
Грозная, беспощадная, жестокая сила выдвинулась для решающего наступления. Сначала подошёл лучший немецкий авиакорпус — 8-й, начав бомбардировки 20 мая и постепенно усиливая их до такой степени, что к 2 июня в день совершалось до тысячи вылетов, сбрасывая от двух с половиной до шести тысяч бомб ежедневно. 2 июня в бой вступила и осадная артиллерия, включая мощных 24-дюймовых монстров, которые за первые два дня совместной артиллерийско-авиационной атаки выпустили тридцать семь тысяч снарядов. И, наконец, 5 июня началась атака наземных войск.
Это были немецкие 22-я, 24-я, 28-я, 50-я, 72-я, 132-я и 170-я пехотные дивизии, румынские 1-я и 18-я дивизии, а также 18-я немецкая танковая группа под командованием генерала Фрица Эриха фон Манштейна — всего около трёхсот тысяч человек, более четырёхсот танков и около девятисот самолётов.
К этому времени защитники Севастополя потеряли ценного союзника — Красный флот. Кольцо вокруг города сузилось настолько, что внутри него оставалось место лишь для нескольких истребителей и штурмовиков — этого было недостаточно, чтобы защитить боевые корабли. Крупные суда, чьи орудия помогли отбить первые два наступления, не могли в полной мере поддержать оборону в третьем. Всё теперь зависело только от людей на суше — спасти Севастополь или погибнуть.
Судя по всему, немцы считали, что защитники уже погибли под ужасным градом их бомб и снарядов. Были найдены доказательства того, что командование нацистов рассчитывало взять Севастополь за три дня. Но когда вражеские войска ринулись через изрытые бомбами и снарядами подступы к порту, земля внезапно ожила, словно усеянная драконьими зубами, и завязалось отчаянное сражение.
Превосходя численно защитников в пять раз, враг всё же не смог сломить их: они держались двадцать семь дней, делая всё, на что способны плоть и кровь. Героев был легион. Первым по значимости был вице-адмирал Ф. Октябрьский, командующий Черноморским флотом, возглавлявший сухопутные, морские и воздушные силы Севастополя. Он оставался в городе до последней возможности, затем перенёс штаб на маяк, чтобы лично руководить эвакуацией, и ушёл одним из последних. Следующим по команде был генерал-майор И. И. Петров, который невозмутимо, среди разрывов бомб и снарядов, всё время поглаживал свои длинные шелковистые усы и руководил наземными войсками. Под их началом были мужчины и женщины, равные им в доблести, хоть и не по званию. Были пятеро матросов — Николай Фильченко, Василий Цибулько, Юрий Паршин, Иван Красносельский и Даниил Одинцов — которые повторили подвиг двадцати восьми героев на подступах к Москве: они привязали к ремням гранаты, бросились под колонну вражеских танков и взорвали вместе с собой машины противника. Была сержант Людмила Павличенко, охотившаяся на врага с непримиримой ненавистью и уничтожившая 309 солдат снайперской винтовкой. Были безымянные мирные жители, жившие и трудившиеся в подземных помещениях под холмами — они производили боеприпасы для тех, кто сражался наверху, и лечили тех, кто спускался вниз раненый.
Настал момент, когда они больше не могли ничего сделать. Флаг Севастополя был спущен в ночь на 2 июля. На следующий вечер Советское информационное бюро объявило:
«После восьми месяцев героической обороны наши войска оставили Севастополь.»
Для немцев, которые маршировали мимо тел своих павших товарищей в руины мёртвого города, это была пиррова победа. По оценке Совинформбюро, за последние двадцать пять дней осады они понесли 150000 потерь, из них по меньшей мере 60000 убитыми, а также потеряли более 250 танков и свыше 300 самолётов. Потери советской стороны с 7 июня по 3 июля оценивались в 11 385 убитых, 21 099 раненых, 8300 пропавших без вести, 30 танков, 300 орудий и 77 самолётов. Вероятно, это были все танки, орудия и самолёты, которыми они располагали. За всё время осады немцы потеряли в общей сложности 300000 человек убитыми и ранеными. Но самое главное — они потеряли время.
Советское коммюнике гласило:
«Военно-политическое значение обороны Севастополя в Отечественной войне советского народа — огромно. Отвлекая и сковывая крупные силы немецких и румынских войск, защитники города сорвали и расстроили планы германского командования. Железная стойкость севастопольцев — одна из важнейших причин провала хвалёного “весеннего наступления” немцев.»
Но теперь наступление развернулось в полной силе. Оно началось с опозданием: первая крупная операция, стартовавшая из Харькова 22 июня — ровно через год после начала вторжения — захлебнулась после того, как Красная армия была вытеснена из Купянска, на юго-востоке. Оно было меньше, поскольку на этот раз ограничивалось лишь одним советским фронтом — юго-западным, а не охватывало все фронты. Но оно по-прежнему обладало огромной силой. Оно вонзалось, как настойчиво тыкающий палец, всё дальше на север — сначала от Курска, затем от Белгорода, между Харьковом и Курском, и в конце концов вырвалось в открытое пространство. Три дня спустя после траурного сообщения о падении Севастополя появилось другое, ещё более тревожное коммюнике — 6 июля было сообщено о боях к западу от Воронежа.
Как лесной пожар, немецкое наступление распространилось на юго-восток от Воронежа... Россошь... Кантемировка... Лисичанск... Богучар... Миллерово... Ворошиловград...
«Куда они идут — на Ростов или на Сталинград?» — этот вопрос был на устах у всех в Москве.
Ответ был... на оба.
Процессия продолжалась... Цимлянская... Новочеркасск... Ростов на юге... Клетская... Котельниково на востоке.
Ростов и Новочеркасск, расположенные чуть севернее, стали разочарованием после Севастополя. Газета «Красная звезда», орган Красной армии, писала об этом прямо:
«У стен каждого города и на подступах к каждой деревне у нас есть всё необходимое, чтобы перемолоть фашистские силы, остановить движение врага и, наконец, разбить его. Все эти возможности существовали и при обороне Новочеркасска, и при продвижении немцев к Ростову, но они не были полностью использованы. Отдельные трусы и паникёры бежали с поля боя. Руководители не проявили необходимой твёрдости, чтобы своевременно и должным образом расправиться с трусами и колеблющимися. Новочеркасск и Ростов, готовые к длительной, стойкой обороне, были захвачены врагом.»
К тому времени немцы уже захватывали и Северный Кавказ... Армавир... Краснодар... Майкоп... Минеральные Воды... Пятигорск...
23 августа, как сообщало советское коммюнике, бои сосредоточились вокруг Клетской и Котельниково — северо-западнее и юго-западнее Сталинграда — а также вокруг Пятигорска и южнее Краснодара — на востоке и западе Кавказа. В тот же день немцы заявили, что переправились через Дон и устремились на Сталинград.
Позиция была обманчивой. Основными целями немцев, казалось, были волжская водная артерия и бакинские нефтяные месторождения. Однако, согласно данным, имевшимся в распоряжении советского командования, включая информацию о расположении главных сил противника, эти цели были лишь второстепенными на 1942 год. Главной целью была Москва.
Их главные силы были сосредоточены не на юге, а в районах Орла и Сталинграда. Бросок на юг был рассчитан на то, чтобы оттянуть туда русские резервы. Затем немцы планировали нанести удар на восток, изолировать Москву от Волги и Урала, окружить и занять столицу — и закончить войну.
Снова, как и под Москвой, немцы попытались сделать «слишком много, слишком скоро». Теперь же они подошли к городу, носящему имя Сталина.
Величайшая битва 1942 года уже разгоралась. Но пока она велась, надвигалась другая — межсоюзническая битва за второй фронт. Это политическое сражение шло параллельно с военным, переживая столь же мрачные моменты, прежде чем завершилось столь же благополучно, как и Сталинградская битва. Но тогда никто не знал, каким будет исход. Мы знали лишь, что Уинстон Черчилль был на пути в Москву.