Уинстон Черчилль и Иосиф Сталин были давними антагонистами. Черчилль в своей книге 'Неизвестная война (Восточный фронт)', опубликованной в 1931 году, назвал большевистскую революцию 1917 года 'долгим, стремительным, раскалывающим, грохочущим падением, которое закончилось, как и должно было, в бездне... Все рухнули в глубины, где Ленин, Троцкий, Зиновьев и другие неестественные духи ждали своей жертвы'. Под 'другими неестественными духами', разумеется, он имел в виду Сталина. Что Сталин думал о Черчилле до того, как они стали союзниками, никогда не публиковалось. Вероятно, это было бы невозможно напечатать.
Когда Германия заставила Советский Союз и Великобританию заключить союз, Черчилль и Сталин старались как можно лучше справиться с этой ситуацией, и как можно более достойно. Особенно Черчилль не раз подчеркивал необходимость оставить прошлое в прошлом, как, например, в своей телеграмме Сталину после визита Молотова в Лондон, где он заявил: 'Мы многое сделали для того, чтобы разрушить барьер между нашими двумя странами'.
Тем не менее между двумя яркими личностями, столь разными по происхождению, политическим взглядам и характеру, сохранялось естественное соперничество. Один - потомок британской аристократии, другой - сын бедной грузинской семьи; один - первый лорд Адмиралтейства времён Первой мировой войны, другой - большевистский заговорщик против имперских союзников; один - премьер-министр консервативной Великобритании, другой - председатель Совета народных комиссаров революционной России; один - блестящий оратор, литератор и актёр, другой - прямолинейный и лишённый всякого лоска.
Их встреча в Москве, с 12 по 15 августа 1942 года, таким образом, заняла место среди великих встреч сильных людей всех времён. Она соперничала со всеми Битвами столетий - от Давида vs. Голиаф до Демпси vs. Танни. То, что мир не знал о её проведении до самого завершения, стало потерей для всего мира в напряжении, волнении и драме. В последующие месяцы схватка продолжалась, как своего рода дуэль дальнобойной политической артиллерии между Москвой и Лондоном.
Основным вопросом был второй фронт. Ситуация, как её понимали в Москве, была таковой: британцы и американцы договорились, во время визита Молотова в Лондон и Вашингтон, о 'неотложных задачах создания второго фронта в Европе в 1942 году'. Президент Рузвельт был готов. Однако Черчилль выступил против этого. Таким образом, президент оказался в положении, когда не мог в одиночку продолжать действовать по плану, который категорически отвергал лидер его главного союзного государства. Второй фронт был отложен на 1942 год.
Понимание ситуации и отношение советского народа к ней были выражены в шутках, которые ходили в то время. Они были не столько смешными, сколько значимыми как свидетельство общественного мнения. Одна из них была такой:
Бог на небесах разгневался от шума битвы, доносящегося с земли, и послал Святого Петра привести перед ним того, кто виновен в этом шуме. Привели Сталина.
- Это не моя вина, - сказал Сталин. - Разве я виноват, что меня атаковали? Это тот человек - Гитлер.
Привели Гитлера.
- Кто, я? - сказал Гитлер. - Я не начал, это британцы объявили войну. Это тот человек - Черчилль.
Появился Черчилль.
- Но вы не можете обвинять меня, - сказал Черчилль. - Посмотрите вниз. Вы не увидите ни одного англичанина, который бы сражался где-либо.
Несколько месяцев спустя, когда британская 8-я армия одержала свою великолепную победу в западной пустыне Египта, эта шутка вышла из обращения.
Была ещё одна история об ответе прорицателя на вопрос: как можно было бы открыть второй фронт?
'Есть два возможных пути', - сказал он, - 'естественный и сверхъестественный. Естественный путь - это когда Гавриил и ангелы спустятся и откроют его, сверхъестественный путь - когда британцы откроют его'.
Одна из шуток, которые рассказывали каждый вечер на сцене московского театра, была следующей:
'Как жаль, что все часы в мире не показывают одинаковое время, и, что есть разницы во времени'.
'Какие разницы во времени?'
'Ну, например, часы в Москве показывают 'Сейчас!', а часы в Лондоне - 'Ещё не время!''.
В сложившейся ситуации британский посол Кларк Керр предложил Черчиллю поехать в Москву, чтобы поговорить со Сталиным. Он считал, что личное знакомство между двумя лидерами принесет пользу. Черчилль выразил готовность совершить поездку, как он сам сказал, 'чтобы выразить себя'. Сталин сразу же выслал приглашение, и вопрос был решён.
Я сидел в своей гостиной 12 августа в 16:30 и разговаривал с Робертом Магидоффом, когда рёв мотора прорвался через тонкую крышу. Мы посмотрели в бледно-голубое небо, где лёгкий ветер гнал белые облака, освещённые ярким солнцем, и увидели три огромных американских бомбардировщика B-24 с четырьмя моторами и хвостами веером, которые пронеслись над нашими головами и снижались на посадку в центральном аэропорту. Над ними, так высоко, что их едва можно было увидеть, летело сопровождение советских истребителей. Это прибыл Черчилль со своей делегацией.
Его приезд содержался в полном секрете. Однако корреспонденты знали о нём уже несколько дней. Кларк Керр заперся в своём посольстве, отказываясь от каких-либо встреч. Путешественники из Тегерана сообщали о лихорадочной подготовке британцев к какому-то важному приёму. Другие рассказывали, что в аэропорт Куйбышева был отправлен советский почётный караул, только для того, чтобы приказать им потом вернуться. В Москве, части особого назначения прибыли в аэропорт. Гостиница 'Националь' была окружена веревкой , а тротуар перед ней устлан ковровой дорожкой. Стену гостевого дома при Наркомате иностранных дел покрасили чёрной краской,и во двор заносили припасы. Всё это для нас указывало на визит Черчилля.
Некоторым корреспондентам удалось увидеть премьер-министра, уезжающего из аэропорта. Даже если бы они его не узнали, его сигары, редкости в Москве, было бы достаточно, чтобы его опознать. Другие звонили в британское посольство и спрашивали, можно ли поговорить с секретарём Черчилля. Медлительный клерк ответил: 'Минутку, пожалуйста, я его спрошу', а затем вернулся, и виноватым голосом сказал: 'Я ничего о нём не знаю'. Мы подавали телеграммы в пресс-отдел с сообщением о прибытии Черчилля - и получили тот же ответ: 'Ничего об этом не известно'. Так началась битва, которую мы не могли описывать. Официально Черчилля в Москве не было.
Вот что произошло в первый день: три четверти делегации благополучно прилетели из Тегерана, в то время как четвёртый самолёт, на борту которого находился генерал сэр Арчибальд Вэвелл, главнокомандующий британскими силами в Индии, и несколько других офицеров, вернулся обратно из-за неисправности двигателя. Они прибыли на следующий день. На аэродроме гостей встречала делегация советских официальных лиц во главе с Молотовым. Флаги Советского Союза, Великобритании и Соединённых Штатов развевались на флагштоках. Военный оркестр исполнил гимны трёх стран. Почётный караул, составленный из бойцов, отобранных специально по росту, чтобы не уступать гвардейцам Букингемского дворца, стоял по стойке 'смирно'. Они были одеты в полевую форму и стальные каски вместо медвежьих шапок и алых мундиров.
Черчилль осмотрел строй почётного караула, а затем выступил перед микрофоном для кинохроники:
'Мы полны решимости идти вперёд рука об руку, несмотря на все страдания, несмотря на все испытания, - сказал он. - Мы будем идти рука об руку, как товарищи и братья, до тех пор, пока каждый след нацистского режима не будет вогнан в землю, пока от него не останется лишь память - как пример и предостережение для будущих времён'.
Аверелл Гарриман, прибывший вместе с Черчиллем в качестве личного представителя президента Рузвельта, также кратко выступил:
'Президент Соединённых Штатов поручил мне сопровождать премьер-министра Великобритании в его судьбоносной поездке в Москву в этот решающий момент войны. Президент Соединённых Штатов полностью поддерживает всё, с чем сюда прибыл мистер Черчилль, и Америка будет сражаться с русскими плечом к плечу на передовой'.
Черчилль показал свой знаменитый знак 'V' - символ победы - и направился к автомобилю. За его спиной сразу начались оживлённые обсуждения двух тем. Первая - это слова Гарримана о том, что Америка будет сражаться с русскими на передовой. Вторая - сам жест Черчилля. Большинство россиян, увидевших его, решили, что два пальца означают два фронта. Слово 'pobeda' по-русски начинается с буквы 'P'. В Москве ему следовало бы показывать знак 'P'.
Черчилль разговаривал со Сталиным в Кремле вечером 12 августа в течение трёх часов сорока минут. На следующий день днём он провёл переговоры с Молотовым, а вечером - снова со Сталиным. Что говорилось за закрытыми дверями, те, кто был внутри, не говорили, а те, кто был снаружи, не могли притвориться, что знают.
Было естественно предположить, однако, что главными темами были те, которые в тот момент обсуждал весь мир: немецкое наступление через Дон - на восток, к Сталинграду, и на юг, к Кавказу; а также обеспокоенность русских по поводу второго фронта. Было понятно, как идут переговоры, по таким признакам, как, например, разговор двух англичан, который произошёл на моих глазах. 'Жаль, что они привезли сюда старого джентльмена', - сказал один, который и сам был не мальчик. 'Дела идут неважно, да?' - ответил другой. - 'Старик в отвратительном настроении'.
Во второй вечер визита американские корреспонденты были приглашены Гарриманом на 19:45 в гостевой дом Наркомата иностранных дел с белой плиткой, где он жил - на той же улице, что и моя квартира. Хотя я проходил мимо него бесчисленное количество раз, это был мой первый визит в этот дом. Маленький и непритязательный, он, тем не менее, был историческим зданием. Здесь жила британско-французская миссия в августе 1939 года, когда Риббентроп по соседству, в бывшем здании австрийского посольства, заключал советско-германский пакт о ненападении. Здесь останавливались финны, прибалты и турки, когда приезжали на переговоры в Кремль. Здесь жил Гарриман, в то время, как Черчилль останавливался на даче британского посольства в Перловке, в двенадцати милях от Москвы.
Дом был оформлен в стиле южной плантации, странном и экзотическом для Москвы.
В прихожей возвышалась огромная пальма. Слева находилась гостиная, а в глубине - столовая, обе с лёгкой деревянной мебелью, натюрмортами на стенах и лампами с рассеянным светом. Обслуживал опрятный советский персонал.
Мы сидели с Гарриманом за плетёным столом в гостиной, где он сказал нам, что на самом деле он в Москве не дольше, чем Черчилль, но хотел повидаться со своими друзьями по прошлому году, когда приезжал вместе с лордом Бивербруком на конференцию по вопросам снабжения. Гарриман выглядел немного старше, полнее и уставшим, но гораздо более располагающим, чем год назад, когда его замечание о том, что мы были 'самой покорной кучкой корреспондентов' из всех, кого он когда-либо видел, оказалось не очень удачным.
Он рассказал нам очень мало о текущих переговорах, вместо этого внимательно и детально расспрашивал нас о нашем представлении о военной, политической и экономической ситуации. Тем не менее у нас сложилось чёткое впечатление, что визит был полностью 'делом Черчилля', а Гарриман приехал скорее для того, чтобы выразить моральную поддержку президента Рузвельта, чем для участия в каких-либо трёхсторонних переговорах.
Мы также поняли, что открытие второго фронта в Европе всё ещё оставалось маловероятным, благодаря случайному вопросу: разве американские атаки на Соломоновы острова уже не создают по сути второй фронт, отвлекая японцев от возможного вторжения в Сибирь?
Возможно и создают - но это было не то, чего русские хотели, предполагали и ждали.
В третий вечер состоялся кремлёвский ужин - самый оживлённый из всех, что когда-либо завершали официальные визиты в рамках этой традиции. Около ста гостей - члены британской и американской миссий в Москве, а также высшие советские руководители - в 9 часов вечера вошли в Екатерининский зал Большого Кремлёвского дворца, чтобы стать участниками этого зрелища. Репортёров там не было. К сожалению, ведь рассказ очевидца внёс бы неоценимый вклад в понимание характеров Черчилля и Сталина, советско-британских отношений, и нынешней политической и экономической обстановки. Некоторое представление о том, что происходило, мы собрали позже от гостей.
Сталин сидел в центре длинного главного стола, с Черчиллем по правую руку и Гарриманом по левую. Рядом с каждым из почётных гостей сидел переводчик.
Напротив них - Молотов, с Кларком Керром справа от него и адмиралом Стэндли слева.
Сенсация произошла с самого начала, когда Черчилль вошёл в зал, в синем комбинезоне с молнией спереди, открытым воротником и без галстука. Это было впервые, когда он появился в Москве в таком костюме. Возможно, это был тот же костюм, который произвёл впечатление в Вашингтоне, но в Москве он не имел успеха; особенно на кремлёвском ужине, который русские, такие непринуждённые в некоторых случаях, но такие формальные в других, считают важным государственным мероприятием. Никто не стал спрашивать премьер-министра о его наряде, и он сам не дал никаких объяснений. Однако один русский гость, не в силах сдержать любопытства, наклонился и тихо спросил британского генерала, не является ли это тем самым костюмом, который носят британские парашютисты во время рейдов командос во Францию.
'Он вполне сгодится для этого', - ответил генерал.
Сорок три блюда были расставлены на главном столе - между колоннами бывшего бального зала Екатерины Великой - и на двух дополнительных столах, за которыми сидели остальные гости.
Меню было великолепным:
Свежая и прессованная икра, белый балык, лосось, сельдь с гарниром и шемая - копчёная рыба с Нижнего Дона.
Холодная ветчина, паштет фуа-гра, холодная дичь с майонезом, холодная утка.
Заливная осетрина с соленьями, салат из помидоров, овощной салат, огурцы, помидоры, редис, кавказские соленья, сыр, масло, тосты, пирожки с рыбой, булочки.
Белые грибы, подаваемые горячими со сметаной; дичь, перетёртая с сельдью и картофелем; кабачки по-мюньерски.
Куриный крем-суп, консоме и прозрачный свекольный суп.
Стерлядь, приготовленная в шампанском.
Индейка, курица и рябчик; молодая баранина с картофелем.
Салат из огурцов, цветная капуста, спаржа.
Мороженое, щербет, ликёры, кофе, пирожные и жареный миндаль.
За ужином звучало бесчисленное количество тостов. Первый произнёс Сталин - традиционное приветствие своим гостям. Молотов предложил тост за президента Рузвельта, на что Черчилль ответил громогласным 'За Президента!', которое разнеслось по всему залу.
Адмирал Стэндли воздал чашу за союз Великобритании, Соединённых Штатов и России.
Генерал Вэвелл произнёс короткую речь на свободном и правильном русском языке.
По мере того как вечер становился всё оживлённее, было очевидно, что настроение у Сталина всё поднималось, а у Черчилля опускалось.
Сложный момент возник, когда Кларк Керр произнёс тост в честь Сталина.
Все встали, чтобы выпить, - кроме Черчилля.
Тяжело осев в кресле, он проворчал своему посланнику что-то вроде:
'Разве ты недостаточно давно в дипломатической службе, чтобы знать, что посол обращается со словами к министру иностранных дел страны, в которой он аккредитован?'
Тем временем переводчик переводил слова Керра. Обычно румяное лицо посла стало ещё более более красным. Когда перевод завершился, Керр быстро повернулся к Молотову и сказал ещё несколько вежливых слов. Их перевели - и все, включая Черчилля, который в этот момент поднялся, - выпили за тост.
Сталин к этому моменту был в лучшей форме.
Он встал с улыбкой и сказал что-то вроде следующего:
'Я хотел бы предложить тост, на который никто не сможет ответить. Это - за офицеров разведки. Они не могут ответить, потому что никто не знает, кто они такие, но их работа важна.'
Он продолжил, сказав, что читал на эту тему, и вспомнил один случай, произошедший во время того, что он назвал кампанией 'Гибралтар' в прошлую войну.
Очевидно, он имел в виду кампанию в 'Галлиполи' - болезненную тему для Черчилля, который тогда занимал пост первого лорда Адмиралтейства, когда союзники не смогли взять Дарданеллы. Сталин отметил, что кампания была фактически выиграна, но из-за просчётов в разведке британцы не осознали своего преимущества и не воспользовались им - и потому потерпели неудачу.
Это был самый неловкий момент всего ужина. Тост Сталина можно было истолковать по-разному : что союзные разведчики сейчас работают в Советском Союзе,они неизвестны, фактически они шпионы; и, что, как и в прошлую войну, они снова совершают ошибки. Это была прямая насмешка над Черчиллем.
Капитан Джек Дункан, военно-морской атташе США, лихой моряк из Спрингфилда, Миссури, которого не мог удивить такой пустяк как тост, спас ситуацию.
Он поднялся и сказал:
'Я могу ответить на тост за разведчиков, потому что сам один из них.
Если мы и совершаем ошибки, то потому, что знаем лишь то, что вы нам говорите - а это немного.'
Сталин расхохотался и крикнул через стол: 'Если хотите что-нибудь узнать - спрашивайте меня. Я буду вашим разведчиком.'
Сталин вышел из-за своего места, подошёл к Дункану и выпил личный тост в его честь. А когда ужин закончился около часа ночи, Сталин и Дункан вышли из зала вместе, под руку.
На следующий день, в субботу днём, как обычно, в Спасо Хаус состоялся сеанс фильма с участием Джеймса Кэгни 'Каждое утро я умираю' - гангстерский фильм, о котором один ближневосточный дипломат заметил: 'Наверное, это очень типично для американской жизни'. Во время показа поступил звонок для корреспондентов: премьер-министр Черчилль примет их в 18:00 в Старом Доме - "старом доме", бывшем генеральном консульстве Великобритании, который теперь стал штаб-квартирой Черчилля.
Мы с радостью прошли ту милю пешком - ведь нам до этого никак не удавалось попасть к премьер-министру - и выстроились с ожиданием в обшитой тёмным деревом столовой Старого дома.
Вошёл другой британский чиновник, тихо прикрыл за собой стеклянные двери, предложил нам сесть за обеденный стол, кашлянул извиняющимся тоном и сказал:
'Сожалею, премьер-министр вас не примет'. Мы слышали, что у премьер-министра аллергия на прессу, но не ожидали, что нас сначала пригласят на конференцию, а затем разочаруют. Причина этого, как объяснил чиновник, заключалась в том, что премьер-министр никогда не встречается с прессой в Лондоне, а отчитывается только перед Палатой общин, и что если он заговорит с нами, ему придётся говорить и с корреспондентами в Каире. Нам не стало легче через несколько дней, когда мы узнали, что премьер-министр всё же провёл пресс-конференцию на сто человек в Каире.
Тем временем младший чиновник изложил свою версию бесед между Черчиллем и Сталиным. Он назвал их 'эпохальными'. Оба лидера, по его словам, проявили большую силу и ни малейшей сдержанности, обсуждали военные вопросы, не подписали официального соглашения, но пришли к общему взаимопониманию.
Когда его спросили, можно ли считать встречу успешной, он задумался на мгновение, а затем ответил:
'Думаю, да'.
Коммюнике уже было составлено:
-----------------------------------------
Были достигнуты ряд решений, охватывающих сферу войны против гитлеровской Германии и её союзников в Европе. Оба правительства полны решимости вести эту справедливую освободительную войну всеми своими силами и энергией до полного уничтожения гитлеризма и любой похожей тирании.
Переговоры, проходившие в атмосфере сердечности и полной искренности, предоставили возможность вновь подтвердить существование тесной дружбы и взаимопонимания между Советским Союзом, Великобританией и Соединёнными Штатами Америки в полном соответствии с союзническими отношениями, существующими между ними.
---------------------------------------------
Это значило не так уж много. В нём не было ритуальной фразы о 'согласии по всем вопросам', которая обычно звучит в подобных случаях. Однако в тот же вечер, после того как коммюнике было написано, Черчилль снова отправился в Кремль для заключительной беседы со Сталиным. Встреча была настолько конфиденциальной, что даже Гарриман на ней не присутствовал. Два лидера говорили до рассвета.
Если что-то конкретное и было достигнуто, то именно тогда. Из Кремля Черчилль сразу поехал в аэропорт и вылетел в мрачном тумане раннего утра.
Через два дня после отъезда, когда Черчилль благополучно добрался до Каира, коммюнике было опубликовано. Одновременно с ним была обнародована телеграмма Черчилля Сталину:
'Пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить вас за товарищеское отношение и гостеприимство. Я очень рад, что посетил Москву, во-первых, потому что считал своим долгом выразить себя, а во-вторых, потому что уверен: наш контакт внесёт полезный вклад в наше дело. Прошу передать мои добрые пожелания господину Молотову'.
Ответ Сталина Черчиллю опубликован не был.
В день отъезда Черчилля "Правда" сделала ему своеобразный прощальный подарок -
карикатуру, на которой изображены несколько жестяных щитов, установленных на западном побережье Европы, обращённом к Ла-Маншу, а за ними - патефон, напевающий: 'Не приходите сюда. Эти укрепления неприступны'. Официальные редакционные статьи вновь и вновь подчёркивали, что Россия сражается в одиночку, и призывали союзников к "активным действиям".
Черчилль приехал, скрестил шпаги со Сталиным и уехал. В Каире, по сообщениям, он якобы назвал Сталина 'этим монстром'. Слух оказался настолько настойчивым, что дошёл до самого Черчилля,и он отправил телеграмму в посольство Великобритании в Москве: 'Это глупая ложь'.
Официальная британская точка зрения заключалась в том, что двое сильных людей встретились и столкнулись, но расстались с взаимным уважением. Эту версию поддержал и сам Сталин 6 ноября, когда назвал визит Черчилля 'важным' и сказал:
'Между руководителями двух стран было достигнуто полное взаимопонимание'.
Но тем временем дуэль по вопросу второго фронта продолжалась.