Казимир Бобров стоял на посту у ворот Минздрава, поправляя фуражку, которая вечно сползала ему на ухо, словно стесняясь своего владельца. В кармане у него лежала тетрадка со стихами - "Поэмы о буднях охранника", которые никто не читал, кроме уборщицы Клавдии, да и та морщилась, будто от запаха несвежей селедки.
Сегодня Казимир был зол. Только что местный чинуша Лазолванов, проходя мимо, бросил:
- Бобров, ты тут стишки пишешь или службу несешь?
Казалось бы, что ответить? "Да иди ты!" - просто, но грубо. "Я, мол, творческая личность!" - пафосно. Но Казимир был не просто охранник - он был поэт-охранник. А значит, должен был ответить так, чтобы обидчик почувствовал себя последним невеждой.
- Видите ли, Иван Аркадьевич, - начал он, выпрямляясь, - если бы Данте служил в охране, то "Божественную комедию" он написал бы про таких, как вы. Ад, знаете ли, не только для грешников, но и для тех, кто мешает творческому процессу.
Лазолванов замер, будто его ударили по голове увесистым томом Пушкина.
- Ты... это... что?!
- Я говорю, - продолжал Казимир, наслаждаясь моментом, - что искусство требует жертв. И если вам не нравятся мои стихи, то это не значит, что они плохи. Это значит, что вы не доросли до их глубины.
Чиновник покраснел, зашипел и ушел, бормоча что-то про "сумасшедших".
А Казимир торжествующе ухмыльнулся и записал в тетрадку:
"Лазолванов - важный пан,
Ходит будто павлин.
Но в стихах моих - он
Просто мелкий господин."
В этот момент из-за угла вынырнул Васнецов, художник-охранник, и, услышав последние строки, фыркнул:
- Опять пасквили пишешь?
- Это не пасквиль, - обиделся Казимир. - Это сатира.
- Ага, - кивнул Васнецов. - Сатира - это когда умно. А у тебя - просто ругань в рифму.
Но Казимир уже не слушал. Он чувствовал себя победителем. Ведь даже если его стихи никто не ценил, он мог хотя бы поставить на место любого хама - красиво, с изяществом, как настоящий поэт.
P.S. На следующий день Лазолванов прислал распоряжение: "Запретить охранникам писать стихи на рабочем месте". Но Казимир просто перестал читать их вслух. Зато в его тетрадке появилось еще больше язвительных строк. Ведь поэзия, как и охрана, - дело тонкое.