Казимир Бобров, поэт-охранник завода "Прогресс-НефтеХим и сын", сидел на своем посту, наслаждаясь редким утренним солнцем. Его собственная шевелюра, густая и несколько неопрятная, как заросли чертополоха на пустыре, вызывала у него лишь легкую досаду - надо бы подстричь. Мысли его витали где-то между рифмой к слову "памятник" и вопросом, не пересолила ли заводская повариха Маша вчерашние щи.
Вдруг дверь будки охраны распахнулась с такой силой, что задрожали стаканы с окурками. На пороге стоял Геннадий Петрович, начальник охраны. Лицо его, и без того напоминавшее переспевшую, треснувшую картофелину, было багровым от нечеловеческого напряжения. Но главное - его гладкий, отполированный годами стресса и дешевого коньяка череп, обычно скрываемый под шляпой, сегодня сиял голым пятном под флуоресцентными лампами. Он забыл головной убор.
- Бобров! - прохрипел Геннадий Петрович, тыча толстым пальцем в экран своего смартфона, который он держал так близко к лицу Казимира, что тот отшатнулся. - Это что?! Пранк?! Издевательство?! Ты думаешь, я лысый дурак?!
Казимир, ничего не понимая, попытался разглядеть, что на экране. Заголовки кричали: "Испанское Чудо!", "Облысение побеждено на 100%!", "Рост волос у всех мышей! АТФ + Стволовые клетки из жира!".
- Геннадий Петрович? - осторожно начал Казимир. - Это же... новость. Научное открытие. Испанцы. Мышам помогло. Я вот только утром прочитал, подумал, вам показать, как интересно... - Он искренне хотел поделиться диковинкой.
- "Интересно"?! - взревел начальник, и лысина его заблестела от выступившего пота. - "Показать"?! Да ты, Бобров, тонкий тролль! Изощренный! У тебя, - он яростно ткнул пальцем в густую, пусть и седеющую, шевелюру Казимира, - у тебя-то волосы как у коня! А мне ты суешь про испанцев и мышей?! "На, мол, Геннадий Петрович, почитай, как другие лысым помогают, а ты сиди, тыквой лысой сверкай!" Так, что ли?! А?!
Казимир почувствовал, как абсурд ситуации накрывает его с головой. Он, честно делившийся новостью о победе над облысением, был обвинен в злонамеренном троллинге собственного лысого начальника. Мельницы Господни мелют медленно, но сарказм судьбы сработал мгновенно.
- Геннадий Петрович, клянусь Бродским! - воскликнул Казимир, поднимая руку в поэтическом жесте. - Никакого умысла! Чистая наука! Испанцы! Жир! АТФ! Мыши обросли! Я подумал, это обнадеживает!
- "Обнадеживает"? - Геннадий Петрович фыркнул, как разъяренный кабан. - Меня? Обнадеживает?! Ты думаешь, я жду милости от испанцев с их мышиным салом?! Я, Геннадий Петрович Свиридов, начальник охраны, первого в городе, преуспевающего предприятия, жду подачек?! Моя лысина - это... это знак мудрости! Напряга! Ответственности! А не... не дефект для испанских мазилок!
Он нервно потрогал свою лысину, словно проверяя ее на прочность. Казимиру вдруг показалось, что в глазах начальника мелькнул не то страх, не то жгучее любопытство, мгновенно задавленное волной подозрительности.
- А знаешь, Бобров, - понизил голос Геннадий Петрович, наклоняясь так близко, что Казимир почувствовал запах вчерашнего коньяка и лука, - это ты ловко придумал. Сперва "мельницы Господни" свои тут бормочешь, мутить воду, а теперь - бац! - испанцы с мышами! Насмешка! Психологическая диверсия! Хочешь подорвать мой авторитет? Чтоб я, лысый, на испанцев надеялся, а ты тут со своей шевелюрой поэмы строчил?! Так?!
- Да нет же! - взмолился Казимир, чувствуя, как почва уходит из-под ног. - Это просто совпадение! Судьба! Рок! Мельницы, понимаете, мелют... - Он запнулся, поняв, что только усугубляет.
- Ага! Опять мельницы! - торжествующе воскликнул Геннадий Петрович. - Признался! Все ты задумал! Записываю в журнал: "Охранник Бобров К.А. предпринял попытку психологического давления на руководство с использованием непроверенных зарубежных сенсаций". И чтоб я больше ни слова про этих твоих испанцев не слышал! И про мышей! И про... про АТФ! Понял?! А то уволю! За троллинг руководства!
Он грохнул дверью, оставив Казимира в полной прострации. Через окно будки было видно, как Геннадий Петрович лихорадочно бежит, прикрывая рукой свой сверкающий купол, пряча предмет своего комплекса и мнимого позора от всего мира, а главное - от коварного поэта-охранника.
Казимир вздохнул. Он посмотрел на свой блокнот, где утром хотел записать строчку о "весомости небытия", но вместо этого машинально вывел: "АТФ... жир... мыши... испанцы...". Он зачеркнул это с отчаянием. Потом его взгляд упал на дворового кота Ваську, хронического алопетика. Васька сидел на теплой трубе и вылизывал свою лысоватую спину с видом философа, презирающего людские глупости.
- Васька, - прошептал Казимир, - вот видишь? Мельницы Господни мелют медленно, неумолимо... работают быстро. И без всяких испанцев.
Казимир вздохнул, глядя на чистый лист блокнота. Заказ директора Олега Витальевича висел над ним, как долг. "Лозунг к субботнику. Бодрый. Про чистоту и энтузиазм". Как совместить это с только что пережитым абсурдом - подозрениями лысого начальника в троллинге испанским чудом, с вездесущими "мельницами Господними" и своей собственной, внезапно ставшей предметом зависти, шевелюрой?
Он посмотрел в окно. На плацу перед цехами уже суетились первые жертвы субботника. Кто-то лениво сгребал прошлогоднюю листву граблями, чей-то веник рисовал в пыли безнадежные круги. Начальники разных мастей, в чистых куртках поверх выходных рубашек, важно расхаживали, делая вид бурной деятельности. И тут Казимира осенило. Пафос! Нужен пафос, смешанный с гротеском реальности. Он взял ручку и вывел с горькой усмешкой:
Пыль Золотая: Субботничная Песня "Прогресс-НефтеХим и Сын"
I
Встань! Встань, "Прогресс-НефтеХим и Сын", из праха дней истекших!
Смой, о смой налет грязи трудовой, налет времен, что осел на твоих стальных ребрах!
Пусть засверкают цеха твои, обширные, как небеса над степью!
Пусть засияет двор твой, просторный, как совесть, что зовет - и как позор, что прилип!
Смотри!
Смотри, как рвутся к высотам чистоты, сияющим, недостижимым,
Начальники! Лица их в пыли трудовой, зарплата их - цифра в контрактах туманных!
Олег Витальевич! Вождь! Герой наш!
Веди же отряды, веди на великий пыльный бой!
Геннадий, о страж перемен! Неутомимый!
(Под шляпой твоей, о Геннадий, - мысли, как тайфуны: об Испании далекой, о сале чужом, о мышах пушистых... но вид твой - непреклонен! Гладок и тверд, как купол собора лысый, под солнцем палящим!)
II
Ах, вихри! Вихри метельные, пыли седой вихри!
Неситесь! Неситесь над нашею страной могучей, широкой, как тоска!
Неситесь над трубами, дымящими гимн индустрии!
Пусть вьются! Пусть вьются, как кудри юные, вольные, в весеннем ветру - ветру надежды! -
Над славным заводом нашим, что стоит, как исполин, на ветру всех перемен!
Тлен (Но знай, о Поэт: кудри те - лишь пыль золотая! Пыль из углов забвенных! Пыль, что взметнулась из угла, где Васька-философ, мудрец полосатый, уныло спал, вылизывая лысину вечности на боку!)
III
О, пыл! О, пыл трудовой, что струится по жилам, как ток!
О, сиянья ведер оцинкованных рок - солнца малые копии в руках чернорабочих!
Мы чистим! Моем! Скребем! Трем! Льем воду, как слезы вселенной!
И станет наш цех! Станет он - о, чудо! - примером сияющим! Зерцалом чудес для миров иных!...
...До понедельника грядущего! До часа "Х"! До великого сброса масок и швабр!
IV
Славься же, Субботник! Праздник принудительный, добровольный!
Пусть скроет она, как саван мягкий, наши будни скромные, серые, как шифер крыш!
Пусть ляжет она покровом на грязь неприбранную, на лужи мазутные, на ржавчину правды!
Смывай же! Смывай!...
...Пока, о Пока!
Пока Господни Мельницы - великие, незримые, медленные как геология, верные как смерть! -
Мелют, мелют, мелют зерна судеб наших, смешивая гордость с пылью, надежду с мазутом, испанские чудеса с подозрением Геннадия Петровича!
Мелют... Мелют... Мелют...
Казимир перечитал. Это было чудовищно. Пафосно, глупо, редкие рифмы хромали, как пьяный слесарь после смены. Но в этом был весь абсурд их существования: директор, с замашками бога 80-го уровня; Геннадий Петрович, видящий в научной новости личное оскорбление; и он сам, поэт-охранник, вынужденный сочинять оды уборке, пока ветер играет... нет, не кудрями, а пылью и редкими волосками на голове начальника охраны.
Он аккуратно вырвал листок. "Пусть будет. Директору понравится пафос и упоминание цехов. Геннадий Петрович, если прочитает "кудри", снова заподозрит подвох, но... мельницы мелют медленно". Он посмотрел на кота Ваську, который, проснувшись, презрительно щурился на суетящихся людей.
- Васька, - сказал Казимир, протягивая коту стих, - оценишь? "Пыль золотая"... Глубоко, правда?
Васька лениво понюхал бумагу, фыркнул и отвернулся, демонстрируя свою вечно лысеющую спину. Его мысль, казалось, витала где-то между испанскими мышами и вечностью: "Мельницы... пыль... лысины... Человеки, идите вы...".