Когда Казимир Бобров очнулся после смерти (которая наступила от цирроза, вызванного многолетним употреблением калужского бренди), он обнаружил себя в уютном аду, специально предназначенном для плохих поэтов.
Перед ним выстроились классики:
- Ты зачем рифмуешь "любовь" с "морковь"? - гремел Данте, потрясая "Божественной комедией".
- И это ты называешь ямбом? - кривился Шекспир, тыча пальцем в его тетрадь.
- "О Минздрав, ты храм науки" - это вообще что?! - негодовал Блок.
Пушкин, сидя в кресле с трубкой, молчал, но его бакенбарды шевелились от гнева.
Казимир попытался сбежать.
Первое испытание: бегство через "Лес метафор"
Бобров нырнул в чащу, где деревья шептали: "Как свежи были розы...", но споткнулся о корень гиперболы и упал прямо в объятия Евтушенко:
- Ты даже размер не соблюдаешь! - возмущался тот, пытаясь на ходу прочесть лекцию о правильных рифмах.
Второе испытание: болото "Поэтических клише"
По колено в липкой тине ("слезы как роса", "душа как птица") Казимир барахтался, пока Блок не загородил путь, размахивая "Двенадцатью":
- Нет, ну ты видел, чтобы у меня так было?!
Кульминация: встреча с Пушкиным
Загнанный в угол у "Реки забвения" (где плавали неудачные строки), Бобров попытался спрятаться за кустом, но Пушкин, не теряя достоинства, вытащил розги:
- Ну-ка, голубчик, повтори за мной: "Я помню чудное мгновенье"...
- Я помню... э-э... пиво вдохновенье? - запинаясь, выдавил Казимир.
Тень Пушкина потемнела.
Развязка: перевоспитание
После месяца мучительных занятий (рифмы подбирали плетью, размеры заучивали под угрозой вечного чтения собственных стихов) Бобров наконец выдал строку:
"Луна как блюдце голубое..."
- Ну... уже лучше, - снисходительно заметил Пушкин.
- Но все равно плохо! - хором заключили остальные.
И так Казимир Бобров обрёл свою вечную муку: писать стихи, которые всё равно никому не нравятся.
А в дежурке Минздрава, где он когда-то служил, до сих пор висит его портрет с альтом - теперь с подписью: