От любви до ненависти всего один шаг, а от жизни до смерти - и того меньше. Иногда между ними стирается грань, и жизнь и смерть становятся неразличимыми.
Их отношения потерпели полный крах. То, что когда-то начиналось будто сказка, кончилось кошмаром. То, что когда-то начиналось любовью, закончилось ненавистью. И уже стало неясно, а была ли она - любовь.
Они встретились, как многие - на дискотеке в одном из элитных клубов их города. Они понравились друг другу. Он - высокий симпатичный блондин с серьгой в ухе, она стройная гламурная страстная брюнетка с ангельским лицом. Она извивалась на танцполе под кислотный бит доморощенных столичных ди-джеев, а он стоял на балконе в ВИП-зоне и наблюдал за ней. Она действительно выделялась из толпы себе подобных "чикс". С первого взгляда ничем от них не отличавшаяся, она таяла в толпе разгоряченных тел. Но его опытный взгляд сразу выделил ее по изящным движениям, с которыми она полностью отдалась непристойному танцу. Ее руки вторили ее гибкому телу, ноги несли это тело в пространстве из стороны в сторону, словно лодку по волнам - мягко и нежно. Эти движения были спонтанными, неотработанными, но не скованными и неумелыми, как у большинства танцующих, которые повторяли их, увидев по телевизору или в интернете. Ее движения были такими естественно-восхитительными.... Она мелькала в блеске софитов и дергающихся лучей - то зеленых, то синих, то красных... Она пылала, светилась, искрилась, как пламя, как вечный негаснущий огонь. Она зажигала то с одним парнем, то с другим, то с третьим, но потом отталкивала всех изящным жестом руки, ни на секунду не прекращая свой страстный танец. К ней подстраивались другие девушки, и она танцевала с ними так же, как и с парнями - полностью отдаваясь ритму их тел. Но и девушки были отстранены, как и мужчины - ритм их тел не совпадал с ее ритмом. Так думал он, почему - сам не понимая. Может быть, было все намного проще, все они - и девушки, и парни - были слишком слабыми танцорами для нее. Но он так не считал. Он был уверен в своей первой догадке.
Наконец ему надоело, и он снизошел до того, что бы спустится вниз, в этот хаос тел, разгоряченных танцем, похотью и запрещенной химией. Тот, кто удостоен места в ВИП-зоне - месте королей - спускался. Он спускался вниз - к ней. Работая руками, он прорвался сквозь толпу к той, которую желал. Сначала она его даже не заметила, воспринимая как очередного подкатившего к ней мужика (кем, в принципе, он и был). Но когда он начал танцевать, вторя ее движениям и понимая ее с полушага, она подняла чарующие глаза и увидела его лицо, которое светилось таким же пламенем, как и ее. Их губы встретились.
Потом начались бесконечные свидания, бессонные ночи и тягостные дни. Посещения всевозможных дорогих ресторанов, баров - клубы потихоньку сошли на нет. Предпринимались частые поездки за границу. Друзья дивились его переменам - закоренелый бабник остепенился. Не без удивления стали относиться к ней ее подруги - страстная нимфоманка нашла "того самого". Он имел небольшой капитал, а точнее его родители. Она тоже была не из бедной семьи, и когда, через полгода с начала их встречи, речь зашла о женитьбе, ни одна из сторон не была против. Сыграли пышную свадьбу. Она по праву была признана самой красивой невестой города, а он - самым красивым женихом. Потом был медовый месяц, который они провели в очередной поездке за границу. После они поселились в отдельной трехкомнатной квартире, которую им любезно предложили его родители. Все было прекрасно и чудесно. Они были счастливы.
Но после шести лет совместной жизни никто бы так не сказал. Как это часто бывает, скоропостижный брак дал трещину. Но они хотя бы протянули шесть лет, вот именно - не прожили, а протянули. Только первый год был нормальным, потом начали вскрываться, как язвы, мерзкие стороны их характеров, те стороны, что сначала они не замечали у друг друга, опьяненные любовью, хотя, скорее всего, просто страстью. Оказалось (ну прямо совершенно неожиданно), что она жуткая зануда. Ей могло быстро все наскучить, а хандра была ее естественной ипостасью. Он же был примитивным маменькиным сынком, и как это мать его по клубам пускала? Непонятно. Все нужно делать, как сказала его мать, и никак по-другому. Готовить, как мать, убираться, как мать, застилать кровать, как мать, даже диски на полке должны были быть расставлены, как их расставляет его мать. Это становилось невыносимым. Он давил на нее, она давила на него.
Их жизнь превратилась в монотонно тянущиеся дни. Все свои действия они делали по привычке, даже можно сказать больше - чисто рефлекторно. Все было вымерено вплоть до минуты, если что-то выпадало из графика, то это был повод для скандала, причем самый страшный повод. Остальные были так, слабенькими, но если что-то пошло не по установленным правилам, то он взрывался, как тратил и буйствовал, как вулкан. Она кидалась на него, как пантера, с присущей этому зверю необузданной яростью. С каждым годом скандалы становились все сильнее и чаще, длились дольше, а последствия были все мрачней. Он бил ее, она царапала его. Как бы сильно он ее не избивал, она всегда отвечала тем же, хотя была вдвое легче и в полтора раза меньше его. Иногда он бил ее до потери сознания, но она приходила в себя и, вместо того чтобы успокоится и мирно внимать бешеному мужу, не создавая себе еще больших проблем, бросалась на него с необузданной яростью, чтобы снова получить по зубам. И так продолжалось изо дня в день, с небольшими перерывами. В итоге у них выработался собственные привычки, отступать от которых стало невозможным. Абсолютно все теперь делалось в силу привычки. Они даже любовью теперь занимались чисто рефлекторно.
Многие знакомые советовали им расстаться, но у них это не получалось, непонятная сила удерживала их вместе. Они до такой степени привыкли друг к другу, что не могли нарушить данное обыкновение. Они пробовали изменять, но это плохо получалось. Оба не нашли в тех, с кем встречались на стороне того, что им было нужно. Не было того пожара чувств, которое они когда-то ощущали, а испытавшие это однажды не могли уже довольствоваться меньшим. Так и жили, точнее не жили.
И вот прошел еще один год их совместного брака. Они, как всегда, отпраздновали это событие в самом лучшем ресторане города. Пришили, поели, потрепались ни о чем, расплатились и ушли. Дома, как положено в этот день, занялись любовью. Наступило утро, теперь вместе они были шесть лет. И она проспала. Проспала выходной завтрак, который должен был быть готов ровно в полдесятого утра. Он, как и много раз до этого, набросился на нее с упреками, сам при этом лежал с ней рядом в постели. Он завелся с пол-оборота, как только увидел на часах девять тридцать одну. Он сам проснулся лишь от того, что желудок запросил очередной порции пищи в установленный час. Ей прямо в ухо вырвался поток бранных слов из его уст, сопровождаемый слюнной массой. Спросонья она не поняла, что произошло, в испуге отпрянула от него, свалилась с кровати, больно ударившись локтем об пол. Он набросился на нее, и в очередной раз хотел побить, но она ловко увернулась и выбежала из спальни, ударив его ногтями и оставив три кровавых борозды на небритой щеке. Он с диким ревом побежал за ней. Эта сука поплатится, он убьет ее. Задушит собственными руками. Эта неблагодарная тварь изуродовала его. Теперь это прекрасное мужественное лицо будет навек обезображенным. Она поняла, что в этот раз не сможет сопротивляться, ей не удастся легко отделаться. На этот раз он ее в лучшем случае покалечит, а в худшем.... Об этом не хотелось думать. Хотя, что лучше, а что хуже - было еще вопросом. Он настиг ее у входной двери в квартиру. Она пыталась убраться поскорее отсюда в одном лишь тонком халате не голое тело, несмотря на лютый холод, что стоял на улице. Замок не поддавался. Он схватил ее сзади за шею и с силой швырнул на пол в прихожей. Она снова больно ударилась, и к старым синякам прибавились новые. Он начал надвигаться, она - пятиться на локтях. Его глаза горели настоящим безумием, лицо исказила маска ярости, а кровь на нем превратила человеческий лик в лик зверя. Она попыталась встать, защищаясь ногами, но ему все равно удалось ударить ее в бок, да так, что хрустнули кости. Она пролетела по коридору, и полустеклянная дверь в зал разлетелась градом осколков под ударом ее тела. Небольшие осколки впились в кожу, и из маленьких, но многочисленных ранок тонкими струйками потекла кровь. В ее помутневшем сознании пульсировала злая мысль - бежать нужно было не на улицу, а в кухню, где на разделочном столе лежали ножи. Он встал над ней и закричал, что есть дури, тыча пальцем себе в окровавленное лицо: "Что ты наделала, сука?! Что ты, тварь, наделала?!". Она не отвечала, потому что не могла, да даже если бы и могла, то не ответила бы. Она попыталась злобно улыбнуться, но губы лишь искривились гримасой боли. Он понял этот жест и сильно пнул ее в бок. Она ойкнула, но не закричала, хотя очень хотелась - боль была невероятная. Она не заплакала, хотя по щекам текли слезы. "Ты изуродовала меня, а я изуродую тебя!" - проорал он и двинулся на кухню. В это время она попыталась встать и найти хоть какое-то оружие для обороны, но тело не подчинилось, лишь позволило ей доползти до середины зала. Она в изнеможении с четверенек упала на грудь и замерла. В этот момент явился муж с ножом в руке, самым большим, который смог найти. Он схватил ее за волосы и отбросил на диван, она уперлась на него и осталась в сидячем положении. Ее тело содрогалось - она рыдала. Рыдала горько и навзрыд, и не просто от нанесенных ей травм, но от боли душевной, от боли той, которая зародилась и хранилась внутри уже много лет. Она оплакивала не жизнь свою - многие бы пожелали такой жизни, лишь нужно во всем подчиняться мужу. Она оплакивала свою любовь, их любовь или то чувство, которое она ею считала. Пелена безумия спала с его глаз, напряженные мышцы расслабились, руки опустились, и нож чуть не выпал из вялой кисти. Его тело тоже начало трясти, нервная дрожь пробрала его. Он упал на колени и прикрыл кровавое лицо руками, отпустив нож, звук падения которого потонул в ворсе дорогого ковра. Теперь он тоже плакал, и слезы, перемешавшись с кровью, текли по щекам, по шеи, по груди. Но вдруг он упустил ладони и увидел, что она больше не плачет, а улыбается именно той улыбкой, которую несколько минут назад не могла никак выдавить из себя. Теперь эта улыбка сияла на ее заплаканном лице. Или ему лишь так показалось? Но это уже было неважно. Пелена снова багровым покрывалом затянула разум, и, подхватив нож с ковра, он кинулся к ней. Он схватил ее и принялся кромсать ее нежное прекрасное лицо, которое когда-то боготворил и готов был ринуться с головой в омут ради него. Он резал кругленькие щечки, отпиливал красивенький чуть вздернутый носик, отхватывал пухленькие губки. В какой-то момент его взгляд встретился с ее взглядом. В этом взгляде вместо мольбы застыло презрение, и его пальцы сошлись на ее горле, нож остался не у дел. Он хотел это сделать, и он это сделает. Он с необузданной яростью и неимоверной злобой начал сдавливать хрупкую женскую шейку. Она кряхтела и пыталась ловить ртом воздух. Уши заложило, словно ватой, а взгляд заволокла кроваво-красная краска. Еще секунда, и хрустнули позвонки. Он еще долго сжимал ее шею в своих руках, хотя она уже несколько минут как была мертва.
Когда он отпустил ее, то долго не мог понять, где находится и что делает. Мозг отказывался принимать происходящее, он словно слабый двигатель, на время угас и никак не мог снова заработать на полную мощность. Но потом он все осознал. Ярость угасла и безумие отступило. Весь ужас ситуации навалился на него, как лавина. Он увидел жену, обезображенную и мертвую. Он осмотрел себя - голого, всего в крови. Он отказывался верить, принимая все случившееся за сон. Но, увы, это был не сон, далеко не сон. Вдруг что-то сломалось в нем. Что-то лопнуло, разбилось или хрустнуло, как позвонки жены, но он это сначала даже не понял. Вдруг он взвыл так громко, что задребезжали стекла, но этот звук, как и звуки борьбы нельзя было услышать вне стен квартиры - элитный дом был элитным во всем, даже в звукоизоляции. Он выл долго-долго, пока не заболели горло и грудь. А потом он просто выбежал из комнаты, перепуганный и сломленный. Он забежал в спальню и заперся в ней, таким образом отгородившись от всего, что могло причинить ему вред. Забившись в дальний угол комнаты, он обхватил колени руками и начал раскачиваться взад-вперед. "Господи, что же я наделал, что же я наделал", - монотонно, в такт движениям бубнил он. Как же он мог убить человека, к тому же свою жену. Но она сама напросилась. Ведь должна же она делать завтрак во столько, во сколько положено. Это уже оговаривалось тысячи раз, а она снова за свое. И лицо, как она могла так поступить с его лицом? Как только он вспомнил об этом, то царапины, оставленные женой, заныли и он впервые почувствовал слабость от потери крови. Он взял простыню и приложил к лицу, материя тут же намокла, но боль не утихла, потом он о ней забыл. Мысли снова переключились на трагедию. Он убил ее, ее больше нет, она - холодный труп, что лежит в зале. Как же теперь он будет без нее? Его мысли бегали по кругу, вновь и вновь возвращаясь к убийству. Да, он ее убил, в этом нет никого сомнения. Но это было сделано в состоянии аффекта. Но тут он вспомнил, как кромсал самое красивое в мире лицо, и его вырвало под ноги, но он даже не пересел. Нужно звонить в "скорую", в милицию. Нет, нужно звонить отцу. Он все уладит, ведь он может. Хотя нет, такое уладить даже отцу не по силу. Но нужно было куда-то звонить, кого-то позвать, что-то делать. Он прекрасно это осознавал, но не мог ничего сделать. Он боялся так сильно, что не мог двинуться с места. Даже шорох собственных ног пугал его до тряски. А воспоминание об обезображенном теле, что лежало сейчас в комнате, заставляло волосы на затылке шевелиться. "Боже, что я натворил". Губы его повторяли и повторяли эту фразу, как молитву, как заклинание. Но никакие слова не могли теперь ему помочь. Он лишился самого дорогого, что было у него в этой жизни. Как же теперь его размеренный, упорядоченный образ жизни? Он плакал и смеялся. Кричал и шептал. Прекрасно понимал, что сходит с ума. А мысли снова делали новый виток.
Кровотечение остановилось, и он больше не вспоминал об этом. Он сидел очень долго, тело затекло, но он упорно не двигался. Он больше не качался, а замер, как статуя. Незаметно подкрались сумерки, а за ними темнота, и тут он услышал этот звук. Как будто чьи-то босые ноги ступают по холодному паркету. Он закрыл уши руками, затем открыл, потом снова закрыл. Он проделал это несколько раз, но звук не прекращался. Он начал нарастать. Шаги - а это были, безусловно, они - приближались. Внутри все сжалось в комок, нервная дрожь затрясла тело. Он ощутил себя обреченным. Что это может быть за звук? Он точно исходил из квартиры, но в квартире никого больше нет, кроме него. В комнате лежит мертвая жена.... но это бред, полный бред. Да, бесспорно, он сходит с ума или уже сошел. Похоже это галлюцинации. Нужно было немедленно куда-то звонить. Шаги приближались, медленно и неумолимо. Вот они слышатся около самой двери. Он готов был разорваться на части, до такой степени его обуял невообразимый ужас. Закрыв уши руками, он принялся шептать, еле-еле двигая губами: "Ничего нет, мне только кажется". Он повторял и повторял эту фразу несколько минут, пока снова не убрал руки от ушей, и не обнаружил, что шагов больше не слышно. Истерическая улыбка появилась на его лице. Похоже, что это действительно ему только показалось. Но неожиданная мысль пронзила его, словно стрела - вдруг это, чьи шаги он слышал, сейчас стоит прямо под дверью спальни? Он готов был закричать, но заткнул рот кулаком и даже перестал дышать. Из глаз брызнули слезы. Но все было тихо. Понемногу он успокоился и даже начал подниматься, чтобы наконец позвонить кому-то. Но вдруг еще более страшный звук нарушил давящую тишину.... На кухне загремела посуда. От неожиданности он упал на пол. От ужаса реальность на мгновение оставила его, и он не понял, что обмочился. Его взгляд упал на цифровые часы, стоящие на тумбочке возле кровати. На них было ровно восемнадцать ноль-ноль. Через тридцать минут настанет время ужина. И тут желудок дал о себе знать. Он вспомнил, что не ел со вчерашнего дня. Выработанный годами режим нарушен, и тело протестует от такого обращения. На кухне по разделочной доске застучал нож, через секунду послышалось шипение сковородки. Без сомнения кто-то готовил ужин. Ему ужин, так как наступал назначенный час. И это не мог быть никто, кроме жены. Но она мертва, мертва как камень и так же холодна. Господи, он сошел с ума. Эти галлюцинации такие правдоподобные. В течение всего получаса звуки приготовления пищи продолжали доноситься из кухни. Даже сквозь зажатые уши он слышал их очень отчетливо. Все его существо крутило и трясло. Он вставал и падал, скованный судорогами. Бился в истерике и стукался головой об стену. А рот его издавал протяжный вой, словно скулит побитая собака. Но вдруг снова в доме все стихло. Тишину нарушал только его скулеж. Потом опять послышались шаги. Они приближались. Через секунду в дверь постучали. Он замер, не в силах пошевелиться. Тело сковал страх и только сейчас он понял, как можно бояться по-настоящему. В дверь снова постучали, потом снова и снова. С каждым разом стук был все громче и настойчивей. Он не мог моргать, дышать, глотать, стонать, потеть - ничего не мог. Теперь он походил на такой же труп, как и его жена. В дверь опять ударили и от сильного удара массивная дверь распахнулась.
Он заорал, как женщина - высоко и визгливо.
На пороге стояла она, ее хорошо можно было разглядеть в блеклом ночном свете, пробивающимся через окно. В руках она держала поднос, на котором дымилась только что приготовленная еда. От еды исходил изумительный аромат, но он не ощущал его. Она пыталась что-то сказать, но поврежденное горло и срезанные губы не позволяли этого сделать. Зубы стукались друг от друга, а изнутри исходил булькающий, клокочущий звук. Эта смесь была невыносимой. Она мычала и мычала, а глаза не выражали ничего - они были мертвы, как и она вся. Он понял это. Он был свидетелем не жизни после смерти, он был свидетелем чудовищного функционирования организма. Эта была не его жена, а ее труп, выполняющий годами заученное действие. Наконец он догадался, что она хотела сказать. Он слышал это тысячи раз. Когда его хватили удар, и сердце перестало биться, в мозгу, как живой, звучал ее голос: "Дорогой! Кушать подано".
Их нашли через пять дней. Было ровно полседьмого вечера.
Мужа и жену застали на кухне. Они мирно сидели за столом и ели. Их уже тронутые разложением рты пережевывали испорченную заплесневелую пищу.