Аннотация: Я - магия, в которую хотят верить и не верят. Я - цирк.
Я - похожий на дирижабль красно-золотой шатер, выросший там, где еще вчера была пустошь. Я - горячее, пахнущее мясом дыхание тигра и нелепое беспокойство обезьян. Я - блестки щедро рассыпанные на полу, волшебный дождь, превращенный в мусор. Я - магия, в которую хотят верить и не верят. Я - сладкий от сиропа попкорн и разноцветная сахарная вата. Я - цирк.
Все представления начинаются когда гаснет свет. В цирке - особенно важна темнота, так же как важен свет. Что бы не было видно ни единого лица. Зрители - галдящая масса, безликие крики из тьмы. Как будто весь мир смотрит на блестящее пятно сцены. Представление начинается. Я всегда немного опаздывал и никогда не сидел в первом ряду. Невозможность разглядеть лица актеров отчетливо очаровывала меня, она только подчеркивала фантастичность происходящего. Ни одной морщины, ни малейшего изъяна, только гротескный блеск костюмов. Пока я не мог их разглядеть они все были красивы. Я всегда говорил, что представление прошло зря если ты хоть раз за вечер не влюбился. В кого - не имеет значения. Каждый вечер я заново обретал любовь. Я любил каждого, выходящего на сцену. Юную гаитянку, увешанную змеями как ожерельями из цветов, такую экзотичную и опасную. Укротителя-испанца, щелкающего хлыстом, гимнастку под куполом, таким близким и далеким. Даже непослушная юная львица затронула мое сердце. И как же я рад тому, что эта мимолетная любовь, это восхищение более никогда не повторится. Я люблю эти неожиданно вспыхивающие чувства, за то, что к следующему утру они уже догорают, оставляя в воспоминаниях только хрупкий акварельный отблеск. И в этом всегда была одна из причин моей привязанности к цирку. В его ностальгически юной и легкомысленной сексуальности, в его восхитительном эротизме. Все в нем вызов, каждое движение-провокация. Столкновения артистов и их образов имеют тот же оттенок неистовства как у зверей, где от нежности до агрессии одно неосторожное движение. Ни следа обывательской сдержанности и степенности. Галлийка, пытаемая римлянкой, превращается в тигра и съедает свою мучительницу. Три чернокожих акробата извиваются на трапеции. Их движения плавные как у лемуров, но никакое животное кроме человека не могло изобразить столь странной и завораживающей оргии. Таков цирк - безумная вакханалия. В душе каждого зрителя, самого консервативного, он будит столь неподобающие мысли, что в другом месте возмутили бы их до глубины души. Но под куполом цирка они не могут не казаться привлекательными. А как же воспринят этот непристойный карнавал дети? О, не сомневайтесь, они в восторге больше прочих. Они чувствуют, что все это правильно, хоть и не могут оценить в полной мере. Для них еще вся жизнь-представление, им нечего тратить вечер на то чтобы почувствовать себя свободными. Они и так свободны. У них свое развлечение - яблоки в карамели, разве кто-то сможет убедить ребенка в том что в этом лакомстве нет ничего особенного? И разноцветные леденцы, яркая душа цирка, которую можно попробовать на зуб. Хруст карамели, смех и плач детей заглушает музыка. В цирке любая мелодия, меланхоличная, страстная, яростная. Вся она с надрывом, ощущается всем телом, сильно и пронзительно до зубной боли. Чтобы ни происходило на сцене музыка всегда на грани истерики. Музыканты будто глумятся над своими инструментами, и музыка доходит до того ужаса и исступления, что кажется почти нелепой. Но как же она соответствует разыгрывающимся на манеже сюжетам! Как подходит к творящемуся на сцене. Вот в смешливой злости заходится скрипка и к зрителю, гримасничая, выбегают трое шутов. Они прыгают и кривляются, потрясая бубенцами. Тройняшки-бесы выкатывают с собой огромный ящик. Они взламывают его и, гордые своей работой, демонстрируют его своему злому королю. Повинуясь приказу короля-чернокнижника из коробки, одна за другой неловко вылезают марионетки. Вот они выстроились перед зрителем, красивые, нарядные игрушки. Перевязанные черными лентами куклы на нитях. Они принимают оружие, поданное шутами и, начинается битва. Лишенные воли, они рубят головы своим сестрам, рыданиями заглушая оркестр. Но постойте. Одна из кукол разрезает черные нити мечем, выданным ей для убийства. Освободившись, она отбрасывает меч, свою единственную защиту. Какая же она слабая, маленькая, но раз за разом ускользает она из лап привратников - шутов. Она вскакивает на трапецию и взлетает под самый купол цирка. Сражение внизу все продолжается, но какое ей теперь до этого дело? Там, так высоко над миром она танцует на узкой, раскачивающейся деревяшке. Она изгибается так странно и так естественно, как мы никогда не сможем. Прыгает, переворачивается в воздухе и едва успевает поймать, улетающую трапецию. Близкая к гибели как никто другой, она вальсирует со своей тенью. И вот оступается, ослепленная светом прожекторов. Трое бесов снова ловят в свои сети сбежавшую куклу.
Вот и конец представления. Зал погружен в темноту. На сцену выбираются помощники в черных одеждах, скатывают ковры, уносят реквизит. Вместе с ними на манеж выходит клоун, последний осколок представления, призванный отвлечь от возвращения в реальность до последнего выхода на бис. В наступившей тишине он бродит по сцене, сжимая в руке большой зеленый фонарь. Зритель смеется над его странной леприконьей шляпой. Над тем как неловко он натыкается на сборщиков реквизита, а те с насмешливой досадой прогоняют его. Над его потешной растерянностью и плаксивыми криками потерявшегося во тьме. Они приходят в восторг, когда клоун в отчаянье разбивает фонарь - свою единственную путеводную звезду. Помощник в черных одеждах берет клоуна под руку и уводит со сцены, под несмолкающий хохот. Натыкаясь друг на друга в темноте, зрители устремляются к выходу из зала.