Аннотация: Старая-старая фентезийная повесть в духе попаданства, причем обо всем сразу. Имеет нравоучительность). Была написана в 90-е. Валялась в столе. Теперь пусть живет тут. Читать опасно, не советую.
СЕРЫЕ СНЫ
Путешествие В Подсознание
Повесть-ассоциация
С благодарностью -
моим дорогим друзьям, чьи стихи использованы в 1 части -
Наталии Шевченко и Людмиле Смирновой.
1. Песни
Черное, белое - клетками, клетками,
Бьешься о клетку - ранишь крыло,
Дерево черное с голыми ветками,
Белое солнце.
Серое зло.
Черные травы под стонущим инеем...
Белое небо.
Серый туман.
Где же зеленое? Желтое? Синее?
Дайте хотя бы крови для ран...
Балкон выходил в неопределенную серую мглу.
Кое-где поблескивали в ней, влажной и ощутимо-живой, едва заметные серебристые нити, прорезающие клубящееся пространство, но я не знала, что это.
Я вообще не знала этой реальности, города, себя.
Но я и не удивлялась.
Удивляешься, когда нарушается обыденное.
С наслаждением я вдыхала воздух этого утра - свежий, резкий, холодный. Вздох, еще вздох, и вот я уже набралась робкой надежды взглянуть вниз.
Нечто, похожее на развороченный огромный муравейник расстилалось прямо подо мной. Чутье подсказывало, что это - город, потому что уже тысячи и тысячи иных миров демонстрировали мне свои городские гротески, но все же это знание было неопределенно, как и утро, в которое я опять жила.
Я посмотрела себе прямо под ноги - и почему-то не испугалась, почему-то сочла увиденное привычным и простым. Я стояла на куске ржавой арматуры, торчащей рыжими ребрами ископаемого чудовища из обвалившегося бетонного края. Подо мной в немыслимой дали, неизмеримой глазом, виднелась все та же дымка, томно заволакивающая муравейник, что заполнял горизонт. Высота столь огромная уже не страшит. Я о многом смогла бы подумать, падая отсюда.
Я отступила. Соседка из комнаты напротив вывезла на балкон коляску с ребенком, и, утвердив ее над бездной, села вязать что-то пушистое, почти излучающее тепло.
С замиранием сердца я спросила:
- А вы гуляете с ним внизу?
Она подняла одутловатое накрашенное лицо и ответила неожиданно резким голосом:
- Зачем же? Такой труд...
- Значит... - глубоко во мне заволновалась, напряглась какая-то струнка, - значит... Значит, выйти из Здания можно?
- А как же иначе могли внести ваши вещи? - тупо спросила она, выделив неприязнью "ваши" и обласкав губами "вещи".
- Простите, но мы здесь недавно, - пробормотала я, пятясь.
- Здесь? Недавно? - взгляд ее вдруг стал неподвижным, а глаза превратились в два стеклянных шарика. Казалось, ее лицо разрастается и закрывает небо, эту серую влажную муть.
Ужас. Я попятилась.
Сзади меня подхватили крепкие руки, - и, сразу успокоившись, я доверчиво обернулась. Ореховые глаза, кремовые замшевые перчатки, шоколадного цвета пальто - бостоновое, без единого пятнышка.
- Доброе утро, Артист, - прошептала я.
- О, вы уже знаете меня, - рассмеялся он, но я не видела его губ, а лишь теплые лучащиеся глаза. - Милые дамы, здесь мы все недавно, и, поверьте, ненадолго, так что не стоит омрачать друг другу мгновения жизни.
И Артист ушел так же легко, как и появился.
С глазами, "полными счастья" (я читала о таком состоянии в книгах), я отправилась поглядеть, как устроилась моя Доли. Я не думала больше о страшном лице и стеклянных шариках с начинкой из черного конфетти - Артист прогнал его из моего сознания и из моей вселенной.
Я вошла с балкона в большую обшарпанную комнату. Папа и мама сидели недвижно, точно манекены, их восковые лица застыли в гримасах горечи. Милые, самые родные мои люди... как нелегко было им перенести это. Если даже мне было так нелегко...
- И от метро недалеко... отцу будет проще ездить на работу... - вырывались из маминых губ неумелые слова, точно теплый ветерок прошлого, которое они знали - слова, связь с тем миром, что мы навсегда оставили. Мама теребила обрывок тесьмы, накручивая ее на пальцы, распрямляя и разглаживая вновь. Руки отца, тяжелые, властные, бессильно лежали на коленях.
Мама не должна была так говорить.
Только тень, только сомнение...
Услышит кто-нибудь - и страшно подумать...
Но и остановить ее я не могла. Есть ведь какие-то пределы человеческого бессердечия.
Стараясь ступать неслышно, как будто в комнате спали, я пересекла ее. Щеку холодила невесть откуда взявшаяся слезинка. Вынырнула, наверное, из глубин счастья?
Я сходила на кухню и принесла моим милым еды - кролика в винном соусе, гренки, бульон и чай с небольшими булочками.
Вкусная еда - такая малость, которую я, кажется, еще могу себе позволить...
Вестибюль, высокий и просторный, пах старым деревом - паркетным полом. Этот деревянный, необъяснимо знакомый запах смешивался с пушистым дыханием пыли. В конце вестибюля (мама забавно назвала его "лестничной клеткой", а, по-моему, это было далеко не одно и то же), прогуливалась Доли - моя серенькая кобылка.
Мне показалось, что бесконечный день начал, наконец, смеркаться, и, пока окончательно не стемнело, я захотела проехаться верхом. Я взнуздала кобылу очень легкой уздечкой, которая лежала прямо на коробках в комнате, поискала и не нашла седла. Может, в этом мире просто нет седел? Доли на удивление спокойно, словно она всю жизнь только и делала, что ездила на лифтах, протрусила к черному провалу раздвигающихся дверей.
*
Вниз мы спускались целую вечность.
*
"Улица" была для меня подсознательно - "асфальт". Был он и здесь - редкий гость для многих миров, прочно почему-то ассоциирующийся в моем представлении с домом и детством. Теплый асфальт, покрытый пятнами влаги от недавно пролившегося дождя, ноздреватый, как буханка черного, немного подернутого плесенью, хлеба. Доли ступила на него, пофыркивая, переминаясь стройными ногами. А я ждала увидеть вблизи этот муравейник, это хаотическое нагромождение образов, замеченных мной с балкона, но мои ожидания не оправдались, потому что две стены отделяли асфальтовую тропинку от всего остального мира - две шеренги влажных, поющих деревьев, гордо взметнувшихся ввысь настолько, что не было видно Здания, из которого я явилась. Я свела лошадку на обочину, и поскакала галопом, пытаясь отыскать маленькую лазейку в более привычный мир, в мир, где поют и ездят на лошадях; я старалась не думать, а только ощущать, и сжимать коленями шерстку моей красавицы Доли, и подставлять лицо ударам веток, и падать лицом в пушистую лошадиную гриву.
*
Ночью из комнаты Артиста доносился смех, и хлопанье пробок, вылетающих из бутылок с шампанским. Я тихо поднялась, ночнушка, шурша, медленно опустилась до пола. Милые мои все так же сидя горевали по утраченному миру. Но я, неуверенно ступая по замусоренному полу, уже шла, шла на звуки людей.
Шаг за шагом, сомневаясь в возможности творимого, я приблизилась к двери и толкнула ее. Так и есть. Раскрасневшийся Артист, Архитектор, зеленоглазый Певец и еще Мрачный Парень. Все смолкли, выжидательно глядя на меня. Ужас неожиданно забился во мне темной птицей...
Решился Артист.
- Сегодня с нами будет Одинокая Леди! - мягко возгласил он и накинул затем мне на плечи свой халат из малинового бархата на волке.
Вот как меня зовут.
- Леди, позвольте вальс...
- Леди, бокал шампанского...
- Мороженого, Леди...
Почему, кстати, Леди? Я вовсе не ощущала себя Леди, да и до дворца этим квартирам было, как от сателлита до планеты.
Их вечернюю беседу я безнадежно прервала, и потому, наверное, Мрачный Парень взялся за гитару, а Артист приготовился петь.
- И снова уносят в дорогу
Нас черные крылья - плащи,
В руке красотой - недотрогой
Огарочек тонкой свечи,
Во тьме за спиной остается
Надежный домашний приют.
Там пламя в печурке смеется,
Там ветры по трубам поют.
Туманные стяги подняли
Властители дымчатых гор.
И эти неверные флаги
Рвет ветер над гладью озер.
Зеленые острые ели
На гребнях горбатых хребтов
Века, и года, и недели
Царапают дым облаков.
И вновь поднимают над миром
Нас черные крылья - плащи.
Мы этих лесов пилигримы,
Мы рыцари звездной ночи...
*
На следующее утро, рано, я шла на кухню готовить завтрак.
В общем коридоре меня нагнал какой-то юродивый, безумец, и уставился мне в лицо огромными светлыми глазами, отражавшими серо-голубую покраску стен.
После вчерашнего вечера обыденность этих крашеных стен, потолок в трещинах и паутина, провисшая серая паутина, покрытая уютным слоем пыли, показалась мне еще невыносимее.
У юности мало добра и много эгоизма. Где же ты, чистый запах мудрой старости, крахмальные вязаные салфеточки на мебели, белье с вышивкой по углам?..
Я медленно брела по коридору в зал. Зал неожиданно оказался маленьким, плотно заполненным креслами, как будто в фантастической громаде Здания кто-то отчаянно пытался сэкономить на площади. Зрители еще рассаживались, хрустели и шуршали съестным, а на сцене уже давали представление. Мне не понравилось то, что давали, и не понравились слишком уж многозначительные лица паяцев, заблудившихся в лабиринте выспренного сюжета.
И тут я заметила его.
Он выделялся в дешево и пестро одетой публике. При этом он находился всего в трех или четырех креслах от меня.
Седой. Седоволосый, коротко стриженый, с глазами, блестящими, как вороное дуло пистолета.
Лицедеи между тем затеяли какую-то лотерею - попрыгали в зал и принялись совать в руки зрителей бумажки, конфетти и крохотные стеклянные фигурки. Я протянула сложенные , как при игре в колечко, ладони, и шут, остро глянув из-под грима, уронил туда что-то маленькое, легкое.
Седой злорадно улыбнулся.
Я раскрыла ладони. Маленький черный картонный кружок. Черная метка.
Я встала, и, запахнувшись в шубу, быстро пошла к выходцу.
Седоволосый шел за мной.
Если бы он остался в зале, было бы страшнее.
Он быстро приближался ко мне, и, догнав, взял за локоть. Меня посетило острое, неуместное и неожиданное желание - холодное, яростное, рассудочное, желание биться и проиграть.
Я вырвала локоть и побежала мимо обшарпанного фонтана, мимо чахлого искусственного садика...
Говорят, когда женщинам очень больно, они кричат на языке своего детства.
*
Я побежала. Дверь на тугой, заржавленной пружине поддалась не сразу, жалобно скрипнула и тяжело хлопнула потом у меня за спиной. Лестница оказалась крутой и грязной, и пахла кошками. Я мчалась по лестнице вниз, и несколько раз из-под моих ног метались в разные стороны жирные крысы с серебристыми щетками усиков.
Почему я была уверена, что бежать надо вниз? Мне просто показалось, что зал в форме пирамиды, с одной стеклянной гранью, находилась в самом верху Здания, в котором я теперь жила. Туфельки звонко цокали. Вдруг вереди меня на полутемной лестнице возникла четкая тень человека в плаще... Седой был в плаще, в черном блестящем дождевике. Но как он сумел зайти снизу? Спустился на лифте?
Я все же не успела остановить свой бег, и, согнувшись, как кошка, шипя и скрючив пальцы, влетела прямо в руки человека.
- Господи, Леди, да что вы тут делаете?
Притушив свои отбрыкивания, я поглядела на противника и чуть не разрыдалась от дикого напряжения, вцепившись в крахмальный воротничок Артиста. Смущенный интимностью момента, Артист неловко поглаживал меня по плечам и ничего не говорил. Когда я немного успокоилась ( я не хотела успокаиваться) , он мягко, но решительно оторвал от своего воротничка мои руки и нарочито громко произнес:
- Знаете что, Леди... Пойдемте гулять.
- Вниз? - робко спросила я.
- О, нет, зачем же. На улицу. Можно сходить к реке.
Пройдя молча по лестнице еще два или три пролета, мы очутились у солидной двери. Выйдя через нее из Здания на балкон, я поняла, наконец, что за серебристые нити видела в пространстве мега-города. Прямо перед нами в серую бесконечность с неизвестно какого этажа устремлялась серебристая подвесная дорожка, шириной всего в два или три шага. Ее окаймляли низкие перила. Артист так спокойно и уверено ступил на дорожку, что , до смерти боясь высоты, я так же спокойно пошла прядом с ним, сжав рукой коричневую ткань макинтоша.
- А хотите, я вам спою сейчас? - спросил Артист, и даже просиял, обрадовавшись удачно найденному способу меня утешить.
- Пылает огонь в камине,
Зажгутся кокетки-свечи,
И шляпу на лоб надвинув,
Приходит красавец Вечер.
Усядется в кресле синем
Плащ бросит на подоконник,
Прядь мокрых волос откинет,
Протянет к огню ладони...
Придут, и Луна, и Время,
И Ночь в одеянии черном
И вновь очарован ею,
Появится Ветер Горный...
Артист пел уверенно, мелодично, что без музыкального сопровождения удается далеко не всем. Мне показалось, что в этом сверкающем серо-серебристом воздухе звучит гитара Мрачного Парня. Закончив, Артист какое-то время шагал молча, а потом резко повернулся. Я судорожно вцепилась в его рукав, и, смятенная, подняла взор на Здание.
Господи, это же Университет. Впрочем... Какой тут может быть Университет?.. Остроконечные башни... Широкое основание... Нет, это сооружение все-таки в четыре или пять раз больше того, что я имела в ввиду. Где-то на самом горизонте, почти потерявшись в сером тумане, виднеется, словно тень, второй подобный монстр градостроения.
- Пирамиды меньше. Намного. Но они вечны, потому что монолитны. А эта глыба изъедена человеком, словно ножка стула древоточцем, и рассыплется поэтому от малейшего прикосновения времени, - с горечью произнес Артист.
Навстречу нам от Здания шла неопрятно одетая старуха, тащившая за собой сумку на колесиках. Из сумки торчало дуло карабина. Проходя мимо, старуха живо, недобро зыркнула на нас. Меня, уже успокоенную и согретую, этот взгляд полоснул сейчас особенно остро.
- Что же у вас случилось? - безучастно спросил Артист. Он тоже погас. На его посеревшем лице, казавшемся мне еще недавно таким чудным, проступили усталые пятна и мелкие морщинки. Одновременно его рука в лайковой перчатке легла мне на запястье - дескать, отпусти рукав.
Я отпустила и нервно хохотнула.
- Право же, простите. Артист. Я вела себя, как дура. Это все, - я ощутила потребность поднести пальчик к виску, - ерунда. Причуда.
Артист словно еще больше отдалился от меня, и вполголоса, для себя, произнес:
- Странно, я ведь случайно назвал вас Одинокой Леди.
Я от неожиданности округлила рот, застыв от обиды и пронзившего меня ужаса. Это как удар бичом.
- А теперь вы пытаетесь подражать повадкам знатных дам...
Я почувствовала на себе какое-то копошение и опустила на себя глаза. Кроссовки, драные джинсы, в которых я езжу на Доли... Свитер. Но было же бархатное платье... Но то, другое , важнее!
- Господи, Артист... - броситься, что ли, вниз, не проще ли это?
- О, я не хотел... - Артист смущенно глядел на меня, на мой наряд, и его макинтош словно бы делался темнее, - Извините, извините, извините меня...
- О господи, Артист... Так меня зовут не Одинокая Леди?
- Что?
Артист вскинул подбородок. Я, словно хотела защититься, подняла руки над головой и отпрянула от него. Горестное чувство финала пришло, а через мгновение Артист уже боролся со мной, пытаясь оттащить от края дорожки.
Мы тяжело дышали, сидя точно посередине подвесного пути. Внезапно я заорала, протягивая руку над плечом Артиста:
- Вот он! Вот он!
По соседней воздушной дорожке метрах в ста от нас медленно ползла машина, а за рулем сидел Седой и разглядывал нас.
Артист молниеносно вскочил на ноги и начал стрелять, обеими руками удерживая страшный на вид револьвер, полусогнув и расставив ноги. Он был теперь в джинсах и кожанке.
Красивая машина беззвучно сорвалась с дорожки и полетела в бездну вместе с ужасным Седым, который не издал ни звука.
- Все? - спросила я Артиста, таращась на него снизу вверх.
Он резко схватил меня за плечи и рывком поставил на ноги.
- Ты... Кто?.. Что?.. Что ты? Что ты такое? Где твой мир? Уходи отсюда немедленно! - Он тряс меня, как куклу, а я глупо улыбалась. Как хорошо быть куклой, которую трясут руки - такие руки, такие теплые, такие крепкие.
- Ты донесешь? - тихо спросила я. Он помолчал, потом жестко спросил:
- А ты?
Во мне что-то поднялось, снова поднялось за этот день. Я не могла с этим справиться, и оно заполнило меня всю - снаружи и изнутри... Я пушилась и лучилась, и я чувствовала себя, как котенок. Я подняла подбородок и уставилась в лицо Артисту.
- О Господи, Леди... Одна, этом мире... Бедная вы моя... - Артист прижал меня к себе, запахнув за моей спиной полы своего шоколадного макинтоша. Как удивительно звучит теперь его голос!..
*
Дома тихо что-то шуршало. В этом строении не нашлось для нашей квартиры иного звука, и призраки переговаривались со мной тихими бумажными голосами. Завалы из мебели и коробок исчезли, предметы словно жались к стенам, освобождая центр комнаты. Появился теперь наш запах - но сквозь него все еще пробивался и прежний, затхлый. Нежилой, наводящий мучительную тоску.
Я на цыпочках прошла по коридору к спальне родителей. Отец лежал тихо, завернувшись в одеяло и прижав ухо сверху маленькой подушечкой. Мамины руки поднялись мне навстречу, потянулась вперед и прижалась к родному теплу. Мама гладила меня по голове, по спине... Я коснулась губами ее щеки - сухая. Милая моя мама плакала только так, чтобы этого никто не видел, и только Бог знает , сколько слез ей стоила я.
- Папа очень переживает, что потерял работу, - зашептала мама.
- Здесь никто не работает, я уже говорила...
- Папа так долго занимал этот пост...
- Мамуля...
- Мы никуда с папой не выходим, как ты и просила... Но ты знаешь.... Тут такая высота... И нет ли хорошего врача... Папе плохо, - мама сдавленно закашлялась и тут же поднялась. - Хорошо хоть, что четыре комнаты и такие толстые стены...
- Мамуля...
Я ушла к себе и села там, как сидели недавно они, стараясь вернуть ушедшее - расставив колени, упершись в них руками. Какая пустота! Как я не хочу их потерять!
Тишина. Бумажный голос. Тишина всюду - даже от Артиста не доносится ни звука. Мне захотелось встать и снова идти по холодному полу к его двери, войти, найти по тихому дыханию его постель. Не зажигать свет. Ничего не говорить. Просто лечь рядом с ним...
*
Нечего делать. Ничего делать и не надо - не будет ни лучше, ни хуже. Некуда ехать. Никуда. Время - серый туман с серебристыми нитями. Мама что-то переустраивает в квартире. Папа шуршит газетой. Серый сон. Серое безделье. Серое время.
Серое безделье, так непохожее на ту блаженную лень, которой я, бывало, любила предаваться.
Теперь понятно, почему был заполнен зал. Просто всем нечего делать. Да и сами комедианты тоже ничего не желают, не верят в саму возможность что-либо изменить.
Шурша шелком, я вышла на лестничную клетку. Даже к Доли идти неохота. Вестибюль. Холл. Коридорчик. Оранжерейка - несколько кадок с полузасохшими цветами. Полить? А зачем, зачем, зачем...
За моей спиной раздались торопливые шаги. Я обернулась. Мрачный Парень. За спиной - гитара, в руках - охапка пожелтевших рулонов ватмана.
- Парень! Подождите!
- Чего вам, Леди? - недовольно буркнул он.
- Что это у вас, Парень? - робко остановилась я, не зная толком о чем спросить.
- Что-что... - Парень насупился.
- Я... - я сбивалась, не представляя себе, что говорить, как удержать его, - Я умею чертить. И рисовать. Немного.
- Что-о? - Парень изумился столь сильно, что в моем животе снова зашевелился холодный комок страха. Но Парень не дал распространиться этому приятному чувству, и решительно скомандовал:
- Пошли!
Комната Парня была заставлена макетами всевозможных кораблей - от весельных до межзвездных. Проглядывая неумелые чертежи, я поняла - Парень строит межзвездный бот. Мысленно, конечно.
Я подготовила тушь, набор перьев, кисточки, мягкую тряпочку, острый карандаш, резинку. Я работала ожесточенно, тщательно, Мрачный Парень едва успевал подсовывать мне узлы своего бота. Я лишь попила чаю с замшелым сухарем - и опять за работу, и исполнялась благодарности за то, что сделала что-то в этот день и не гложет душу острое ощущение упущенного времени.
Ночью я и Мрачный Парень глядели друг на друга упоенно и страстно, словно любовники после экстаза. Но вот Парень медленно встал... Я прижала руки к груди, но знала - иначе нельзя, и мешать не стала.
Медленно, методично складывал он чертежи, макеты, заляпанную тушью бумагу в кучу. Комната оголилась, из углов потянуло унылым, бесприютным одиночеством.
- Ничего, сейчас мы тебя согреем...
Мрачный Парень выплеснул на пол прозрачную жидкость из маленькой бутылочки. Потом поджег, холодно глядя на синий пляшущий огонек. Подал мне мой онорак с чернобуркой по вороту.
- Уйдем, Леди.
Мы вышли в темный коридор.
В тиши и во тьме Парень сказал глухо:
- Теперь, может, и обойдется. Я уйду жить в другое крыло... Я провожу вас.
Он положил широкую ладонь мне на плечо и почувствовал, что я плачу.
- Леди?
- Парень... А ваша гитара? Она тоже погибнет?
- Настоящая гитара у Артиста...
- Господи, какое счастье... И , знаете, Парень... Это был чудесный бот, просто чудесный!
- Мой бот разбился у Альфа Центавра... - Парень приостановился, благородный огонь одержимости исчезал с его лица.
- Будет лучше, Леди, если дальше я не пойду...
*
Я шла, как будто летела, не замечая ни унылых лестниц, ни темноты коридоров.
Вот приду сейчас, и выпью роскошного золотистого ароматного чаю!
- Стой.
- Какого черта! Ты разбился! Я сама видела...
- Бойся, глупая кукла.
- Не буду! - гордо заявила я, и тут же ощутила привычный уже холод в привычном месте. Седой вышагнул из ниши.
- Дура. Сама себя выдала. Кто просил тебя говорить, что я разбился?
- Как ты смеешь хамить?..
- Смею. Где твоя инверс-связь?
- Что? - я и вправду не имела ни малейшего представления, что это такое.
- Впрочем... Это может и подождать. - Седой подходил все ближе и ближе. Но в его глазах не было похоти, желания - они оставались, как два кусочка гранита.
Я неожиданно для себя побежала - притом резво. Седой не стал меня догонять, только как-то особенно хихикнул мне вслед. Навстречу мне метнулась странная фигура Безумца, и я мельком подумала, что вокруг него имеется какое-то сияние...
Запыхавшись, я влетела в квартиру и захлопнула дверь. Родные мои, наверно, опять спали. Я наскоро приняла душ и прошла в кухню - съесть чего-нибудь. Странно, подумалось мне, такая тишина, даже бумажный голос затих.
Слишком тихо.
Слишком тихо...
"Милый Рыженький Волчонок. Мы с папой так тебя любим. Извини, дочурка, но мы не можем здесь больше оставаться. Тебе самой интересно развлекаться - ну и хорошо. Ты же знаешь, дочурка, что рано или поздно мы должны были бы уйти. Доченька. Мы с папой всегда будем помнить о тебе. И ты нас не забывай. Целуем, папа, мама".
*
Артист выронил розу, и она с шуршанием упала на пол возле двери.
- О Господи.
Артист бросился ко мне. Я лежала на полу в тонкой ночной сорочке возле стола. По большому счету, это был не сон, и не истерика, и не обморок. Мне все было безразлично. Щекой я чувствовала замусоренный пол и периодически терлась об него щекой - просто так. Когда Артист открыл дверь, по полу потянуло сквозняком.
Артист бросился ко мне и поднял. Я, конечно могла бы встать сама, и без больших усилий. Но я просто не захотела, и повисла поэтому тяжелым холодным грузом в его руках.
Артист укутал меня пледом и бросился обратно к себе - за ромом.
Через грязноватые окна просвечивало утро.
- Леди, Леди... Нельзя же так. Даже если больно - нельзя. Человек должен быть сильным.
- Надоело, - безучастно отозвалась я. - Пусть придет Серый Волк и заберет меня. Потому что большая Рыжая Волчица ушла и бросила маленького Волчонка...
Артист вряд ли понимал меня, да я и сама себя не всегда понимала. Но от него требовалось действие, сообразное с обстоятельствами.
- Проедемся лучше верхом... Вам полезно это сейчас. Как же вас зовут?
- Не знаю, - помрачнела я. Артист чуть пугливо отпрянул, но тут же снова вернулся к дивану.
- Никак не привыкну, что... Ну, да ладно, пусть будет Леди... Или Рыжик...
Это меня озадачило.. Я не помнила своего лица. Я не знала цвета своих волос. Я поднялась.
- Идем в конюшню, Артист.
Раскрутилось судьбы колесо,
Распогодились тихо дорожки,
И глаза затопили лицо -
Неподвижные, словно у кошки.
Раздается копытная дробь,
Стелет конь вороным-вороно,
Огибает болотную топь,
Разгоняет с могил воронье.
Не спеша мы ехали по серебристой подвесной дороже.
Артист очень странно смотрелся в своем макинтоше на коне, но гармонично. Серое утро, гнедой конь с аккуратными ушками, и Артист в макинтоше с поднятым воротником, и безупречные стрелки его отутюженных брюк...
- Ваш конь не играет?
- Не будьте безрассудны, даже если доверяете мне. Тут везде уши. Поедем купаться?