Annotation

     Девушка пошарила рукой в кармашке куртки. Наждачной бумагой прошёлся по замёрзшим пальцам затвердевший хлопок, и не сразу удалось достать на свет продолговатый пузырёк в пластиковом кожухе. Завывающая метель не отставала, даже в тесном переулке находила свою жертву, хлестала снегом по лицу и выдавливала из глаз слёзы. Девушка мотнула головой, откинув волосы с шеи, приложила инъектор к коже, потерявшей от мороза чувствительность, и, выронив уже пустую ампулу, упёрлась рукой в стену. Лекарство всосалось в кровь, и менее чем через пару минут по мышцам прошла тёплая волна, прогнавшая иглы стужи и расслабившая тело. Переулок посветлел, граффити на стенах обрели больший объём и глубину цвета, сеющий с неба снег перестал раздражать своей назойливостью.

     Она моргнула и насладилась тем, как ресницы слиплись на морозе, расчертив окружающий мир причудливой сеткой. Да... этот сиропчик куда вкусней на свободе — спасибо докторам за освобождение и за открытие этого чудного мира психотропных препаратов, благо найти их в большом городе — не ахти какая задача. Подумать только! Грамм растворённого порошка решает столько проблем...

     Мимо проехало такси. Девушка с интересом смотрела на свою раздвоенную тень — от фар автомобиля и от тусклого фонаря на той стороне дороги. Однако, когда автомобиль удалился, вторая тень не исчезла. Она отклеилась от стены, стала объёмной, на миг утратила форму и снова обрела — но была уже чужой.

     — Опять ты...

     Девушка понурила голову, из груди её вырвался негромкий смех. Взъерошив волосы, вновь посмотрела перед собой — тень никуда не исчезла и ничего не ответила.

     — Думаешь, не стоит мне тут сидеть? Ладно, зануда, веди.

     И, не дожидаясь, двинулась с места. Шла наугад, не обращая внимания на бьющий по лицу снег. Ветер трепал расстёгнутую джинсовую куртку и чёрным флагом развевал длинный вязаный шарф. В груди медленно распалялся жаркий удушающий очаг, резко контрастируя с леденеющим телом. Изредка оглядывалась на своего спутника. Насколько позволял замёрзший рот, высовывала язык, а вот гримасу скорчить уже не удавалось.

     — И куда я иду, зачем? Мне и там хорошо было... — клонящаяся к земле голова стукнулась о стекло витрины.

     Спутник исчез в ярком свете зелёной вывески над входом в торговый павильон.

     ***

     

      Мак

     

     — Вадик, Вадик, что же ты...

     Но Вадик не отвечал, и это удручало больше всего. Мак огляделся. Упирающиеся в небо многолетние деревья, голые кусты, припорошенные снегом новые могилы и заросшие бурьяном — старые. Теснятся, прижимаются друг к дружке разномастные оградки, рисуя из тропинок целый лабиринт. И везде — глаза-глаза-глаза. А вот могила друга детства молчит. И точно уже не откликнется. А ведь был у него всегда запасной план, но, видимо, натолкнулся на игрока похитрей.

     Желание найти того, по чьей вине это место на кладбище обрело постоянного жильца раньше времени, толкнуло на поиски. Не может ТАКАЯ сила просто прятаться, не оставляя никаких следов. Даже в большом городе любое движение можно при желании выявить, распознать. И пусть виновника торжества уже нет поблизости, это не повод расслабляться. Хотя бы для того, чтобы подобного не повторилось.

     Мак опустил веки и вдохнул тягучий морозный воздух. Солнце, всё ускоряясь, раз за разом начало восходить на западе и мчаться к востоку. Снег летел в небо, листья плавно поднимались к ветвям, зеленели, ужимались, превращаясь в завязи почек, трава врастала обратно в землю. Лужи рассасывались и превращались в слежавшийся снег. Постоянно бегали люди, смешно так — задом наперёд. Стоп! Мак обошёл несколько раз вокруг пустой пока ещё ямы. Три работника в стандартных комбинезонах подготавливали широкие ремни. Четвёртый приколачивал крышку, облизывая предварительно гвоздь, и двумя уверенными ударами загоняя его по самую шляпку.

     Под гроб продели ремни и не очень бережно опустили. Жена подошла, бросила горсть земли, после чего работники заработали лопатами. Комки смёрзшейся глины выбивали гулкую дробь из крышки недорогого ящика, а молодая вдова молча стояла в сторонке, вытирая ладошку о новое платье. Растеряно посмотрела по сторонам, будто только сейчас заметив, что кроме неё никто на церемонию не пришёл. От работников погоста сочувствия женщина так же не дождалась. Сунула одному из них помятую купюру и засеменила к выходу с кладбища, часто спотыкаясь.

     Нет, и здесь его не было, нечего было грешить на давность срока. Тело стало пустой оболочкой. Не якорем, не тюрьмой, не мостом. Не мог друг просто так кануть. Не мог.

     Мак ухватился за ниточку, едва уловимой струной убегающей куда-то влево. Влево... не сквозь планы и потоки. Пройдя какую-то сотню метров, Мак остановился перед другой могилой. К ней со всех сторон стягивались такие же струны. Две, четыре... шестнадцать штук. И ещё один жгут, потолще, пронзал пространство и терялся в завихрениях энергии. Сконцентрировавшись, Мак смог разглядеть узел на том конце. В тумане вспыхивали фосфорическим огнём этажи старого дома с жёлтым кирпичным фасадом, но образа точней было не выцепить.

     Задумчиво посмотрел на простенький деревянный крест с жестяной табличкой. Надпись на ней гласила: «Олег Касидис, 2026 — 2049».

     ***

     

      Эвальд

     

     Бабулька жмёт зелёную кнопку и уступает место мужчине лет сорока с лёгкой щетиной. Он то и дело поправляет мешковатые потёртые брюки и прижимает левую руку к боку, стараясь спрятать неровную строчку на заплатке рукава.

     «Первый» — подумал про себя Эвальд и приветливо улыбнулся. Мужчина сдвинулся на самый краешек стула и без лишних разговоров положил на стол паспорт.

     «Да нет, не первый. Наверное, даже не третий».

     — Тридцать тысяч. К старому.

     Эвальд открыл книжицу и ввёл данные в компьютер. Ага, мобильный телефон, телевизор и другой техники на пять позиций всего. Оформлено в разных магазинах.

     «Похоже, кое-кто вовсе не иммунен к рекламе. Зато к здравому смыслу устойчивость отменная. И почему на этот раз деньгами, к чему нарушать традиции? Дальше... просрочил на три дня. Задержали зарплату? Да и зарплаты той...»

     Клиент напряжённо выслушал несложные подсчёты и прогноз по повышению процента, неуверенно кивнул.

     «Умирать, так с музыкой» — невесело вздохнул в уме и перевёл требуемую сумму на нужный счёт. Клиент сгрёб свой паспорт и несколько секунд смотрел на сотрудника, будто сомневаясь в правдивости происходящего. Затем резко встал, откланялся и вышел из кабинки.

     — А кнопочку забыл...

     Скосился на маленькую точку в верхнем углу своей каморки, затем выглянул за дверь. Последний взгляд — на дешёвые настенные часы.

     «Ну всё, можно откидываться в кресле, доставать сигару и закидывать ноги на стол. „Ноги на стол“, конечно, перебор. Как и вальяжная поза на рабочем месте, впрочем. Вдруг ещё кто сегодня в петлю залезть возжелает, а тут ба! — такое непотребство. И всё: выговор, пометка в личном деле (или, как ещё говорят — жёлтая карточка), лишение премии, почётное место на доске позора...»

     Молодой человек посмотрел на видеокамеру снова, теперь снисходительно.

     «А что, собственно, страшного? Было бы за что держаться, ха! Но вот держаться всё же есть за что. Одно слово — стабильность. Стабильность? Неужели лучше изо дня в день терпеть, нежели решиться на перемены?» Задумавшись, Эвальд в который раз ответил себе: «Да, лучше. Новая работа — это поиски, неудачные собеседования, столь ненавистные кабинеты, бесконечные резюме, и даже в лучшем случае — снова период адаптации, смена коллектива и тд. А вот и день закончился, можно покинуть это гиблое место. До завтра. За ночь отвращение поутихнет, вернётся разве что к обеду, а там и до вечера недалеко. И снова по кругу. Да и какое, собственно, отвращение? Так, лёгкая усталость от рутины. Слова одни нехорошие лезут... не рутина, а стабильность ведь! Стабильность это хорошо, я люблю стабильность».

     За такими размышлениями Эвальд меньше обращал внимания на сильный колючий ветер и плотную стену снегопада. Даже фары встречных машин не так слепят, и воздух вроде как чище стал. Очертания прохожих и небоскрёбов смазываются, а зажигающиеся огни непонятно почему всегда греют душу.

     А вот и знакомая неоновая вывеска над павильоном. Волна горячего воздуха приятно ударила в лицо, а букет ароматов пряностей, овощей и кондитерских изделий заставил невольно повести носом. Парень подобрался и наморщил лоб. До нужного прилавка всего пара шагов осталась, надо соображать быстрее. Приподняв одну бровь, окинул мясную выкладку и непринуждённо заявил:

     — Мне, будьте добры, литр крови девственницы и половинку сердца. И посвежей.

     Мужчина в белом фартуке за прилавком радостно гыкнул и пригрозил пальцем. Эвальд не был уверен, что его вечерний работодатель смеётся искренне. Нет, Араик половину своей жизни провёл в столице, язык прекрасно знает, и акцент не такой уж страшный. Но при общении с ним не покидало чувство, что понимает он в лучшем случае на две трети. Дурацкое чувство, иррациональное, никак от него не избавиться. И во время разговора взгляд постоянно прикован к лицу собеседника — понял ли? Может, повторить, аль говорить помедленней? И тут же вспомнился первый день в столице. Эвальд всю дорогу не мог отделаться от странной мысли: а вдруг ТАМ разговаривают иначе? На каком-то другом русском, и его, провинциала, будут понимать с трудом.

     Парень зашёл в техническое помещение, пахнущее свежей кровью, переоделся, достал из шкафчика личный инструмент и вернулся к прилавку. Хозяин похлопал работника по спине и ушёл к себе, к просмотру ящика. Эвальду это нравилось. Собственно, один из величайших плюсов вечерней подработки — начальник не стоит над душой, не смотрит в камеру. Ещё несколько плюсов: свежее мясо по себестоимости, а так же небольшой, но всё же приработок. Араик был из тех людей, кто, может, и накручивал слегка цену на продукцию, но не давал никаким паразитам из спецкомиссий повода придраться. Мясо возил из дальних областей, от проверенных хозяйственников, холодильники регулярно чистил. Поэтому и несвежего ничего не валялось — всё влёт уходило в руки постоянных и случайных покупателей. Это дело намного честней, чем работа в банке — тоже плюс. А ещё хозяин прилавка смеётся над шутками.

     Подошёл первый покупатель.

     — Мне два ребра, пожалуйста. Вот эти. На три части распилите.

     Мясник вытянул на доску четвертинку, в которую мужчина ткнул пальцем, вставил лезвие меж позвонков и слегка надавил. Легкими движениями провёл идеальный разрез, оставляя равное количество мяса на разделённых костях.

     — Вам шкурку отделить?

     Покупатель отрицательно мотает головой, рассматривая птичьи потроха. Кредитор-мясник прицеливается и легонько ударяет по костям, оставляя небольшие насечки, затем ломает их и снова разрезает плотное мясо блестящей сталью. Мужчина придирчиво осматривает полученный свёрток, негодование на его лице стихает, и он протягивает карту для оплаты.

     «Всегда так с новыми покупателями. Хотят, чтобы в разделке использовалась пила, вот же она, в край стола вмонтирована. Вы что, на электричестве вздумали экономить?! А ещё цены ломите, ни стыда, ни совести! Технику им подавай... кости ведь не покрошились».

     Разномастный люд подходил и помалу разбирал запасы с витрины. Эвальд с удовольствием разделывал птицу, свинину и говядину. Находил он это занятие крайне, крайне приятным. Всё равно что выстраивать сложную конструкцию — чем ровнее срез, тем больше душа радуется. Надо уметь спрятать кости, чтобы мяса визуально больше было. Почти что искусство.

     Следующая покупательница вызвала лёгкое недоумение. Одета почти по погоде: валенки, шаровары, вязаный шарф до пола и полупрозрачная майка под лёгкой джинсовой курточкой. По коротким чёрным волосам сползают тающие снежинки. Парень перевёл глаза с распахнутой джинсовки на раскрасневшееся лицо и широкие зрачки девушки. Сдержанно улыбнулся, давая понять, что слушает. Та не особо торопилась. Сплетя руки за спиной, наклонилась к витрине, прошлась из стороны в сторону несколько раз, затем ткнула пальцем в свиное копыто.

     — А у тебя целые есть?

     — Вам целая свинья нужна? — уточнил мясник.

     — Ага.

     «Так, сегодня был завоз? Араик ничего не говорил», — вслух же сказал:

     — Уточню у хозяина.

     — У тебя есть хозяин?

     — У прилавка есть хозяин.

     — Но ты же здесь работаешь?

     — Да.

     — Значит, он и твой хозяин тоже.

     — Так мне узнать?

     — Валяй, — благодушно кивнула девушка.

     Эвальд скрылся за клеёнчатой шторой и постучал в дверь с большим восклицательным знаком. Хозяин вытянулся в кресле и, сомкнув пальцы на затылке, смотрел в монитор.

     — Сегодня завоз был?

     — А что, уже время? — встрепенувшись, Араик смахнул изображение и вывел часы на экран, — мясо закончилось?

     — Нет, просто хотят купить целого.

     — О-о! — вскочил и, довольно потирая руки, вышел к прилавку. — Добрый вечер, девушка, вам побольше или поменьше? Есть молоденький поросёнок на тридцать пять кило, красавчик просто, розовый и нежный. А есть здоровенный кабан, настоящий гигант! Кормили обоих только натуральным, никакой химии!

     — Маленький подойдёт.

     — Один момент! — счастливый, Араик бросился было к холодильной камере, но тут же вернулся. — А как будете забирать? Вы ведь на машине, да?

     — А у вас разве доставки нет?

     — Для вас — всё, что угодно! — широчайше улыбаясь покупательнице, хозяин прилавка утащил своего работника вглубь служебного помещения и вручил ключи, — Держи! Всё, что она даст за доставку — твоё. Хорошо? Машину можешь вернуть завтра, — добавил он после недолгой паузы.

     Короткий кивок. Решил не отпираться, всё равно уговорит, не впервой. Так что лучше уж сразу согласиться и не портить репутацию хорошего работника. Пока проводилась оплата, упаковал тушку, закрепил на копытах пару грави-транспортёров и дотолкал до хозяйского «пирожка». Сам же старший мясник выскочил на улицу провожать покупательницу. Зонтом защищает от снега, собой прикрывает от ветра. Услужливо открыл дверь и усадил на пассажирское сиденье.

     «Хорошо, что он такое с мужиками-покупателями не выкидывает, а то было бы совсем уж странно»

     Сел за руль, пристегнулся и завёл мотор. Печка исправно нагоняла в салон тёплый воздух с ароматом экзотических фруктов и примесью чего-то бодрящего, отгоняющего сон и заставляющего немного крепче сжимать руль.

     — Какой адрес?

     Девушка назвала.

     «Ничего так! И как её сюда занесло? Ещё в таком-то наряде».

     Благодаря позднему времени и непогоде, дорога была загружена меньше обычного. Эвальд свернул на подземное шоссе и прибавил скорость. Ему хотелось поскорей отделаться от навязанного задания и вернуться домой. Привычный распорядок дня, по приблизительным подсчётам, будет сбит часа на два. Бросил быстрый взгляд на пассажирку. Она до предела отодвинула сиденье, упёрлась коленом в «торпеду» и рассеяно покусывала ногти. От тепла салона лицо её раскраснелось ещё больше, чем от мороза, тонкие черты лица слегка смягчились, сонные глаза с прищуром смотрели на сплошной бетонный массив стен тоннеля, проползающие мимо машины, яркие фонари, равномерно освещающие дорогу матовым светом. На секунду Эвальду показалось, что на расслабленном лице её промелькнуло нечто усталое, измученное. И причёска эта... не стрижка, а рубка топором. Стиль такой - небрежный?

     Она обратила внимание на затянувшееся разглядывание, обернулась. Откинула спинку сиденья и подпёрла рукой лицо.

     — Расскажи что-нибудь, молчаливый водила.

     — О чём?

     — А мне не всё равно? Расскажи.

     — Араик, владелец лавки, возит мясо из Тамбовской области. Он очень гордится натуральным продуктом.

     — Как интересно! — девушка заёрзала в сиденье и ещё немного повернулась корпусом к водителю.

     — Например, этот поросёнок, которого вы купили — не совсем поросёнок. Порода такая. За полгода вырастает на убой, кормится в основном травой, немного зерновыми культурами, устойчива к болезням, поэтому нет нужды колоть или кормить таких свиней всякой химией.

     — Ух ты, — она уже подняла руки, чтобы восторженно захлопать в ладошки, но маска с лица резко спала, и девушка снова откинулась на спинку сиденья, закинув руки за голову.

     Эвальд сдержал улыбку, но почувствовал, что заигравшие скулы и невольно прищуренные глаза могут его выдать. Скосился вправо. Нет, кажется, не заметила.

     — Через пятьсот метров сверните направо, — известил голос навигатора.

     Машина выехала из тоннеля, навстречу стихающему снегопаду. «Дворники» автоматически заработали, забегали из стороны в сторону: трунь-трунь, трунь-трунь. Дома в этом районе были в основном девяти этажей, узкие улочки забиты заваленными снегом автомобилями. Ни о какой оперативности уборки зимних осадков и речи не шло. Белый покров резко контрастировал с обтёртыми дверями подъездов, кривыми перилами крылец, шатающимися фигурами людей, матовыми от грязи окон с непривычным — жёлтым, а не белым — светом ламп.

     — Вы прибыли в пункт назначения, — наконец выдал навигатор.

     Застегнув куртку и натянув шапку, Эвальд ещё раз посмотрел на чёрный зев подъезда. Дверь носило ветром, время от времени она глухо хлопала о раму и, подрагивая, отъезжала обратно, поднимая с земли снежные вихорки. Противный скрип петель перекрывал тихое урчание мотора, словно пробивал лобовое стекло и впускал в салон мороз. Идти туда? В голове парня промелькнула череда возможных финалов, крайне невесёлых. Но то, что девушка расплатилась картой, немного успокоило: в случае чего — найдут. И не важно, что хладно тело без органов...

     «Да ладно тебе, как дитё малое» — парень вышел из машины и вытянул тушу. Затолкал в подъезд, остановился у лифта, под тусклой лампочкой, висящей на ободранном кабеле. Кнопка вызова откликнулась на нажатие, но моментально потухла.

     — Не работает, — коротко прокомментировала девушка и пошла по лестнице.

     Эвальд подкрутил тумблеры на грави-транспортёре и пошёл следом. Изнутри многоэтажка выглядела ещё неприглядней: похабные надписи на стенах, опалённые спичками потолки, сваленные кучи мусора, которые кто-то поленился закинуть в мусоропровод. На высоких поддонниках — целые батареи из полупустых бутылок, с плавающими в них бычками сигарет.

     Подниматься пришлось на самый верхний этаж. Как только груз оказался за порогом, индикатор заряда мигнул в последний раз и погас совсем, и парень едва успел подхватить тушу, чтобы та не грохнулась на пол.

     — Куда отнести?

     — На балкон, — девушка небрежно махнула рукой и принялась стягивать валенки.

     Он пошёл на кухню и растерянно закрутил головой: вся мебель сдвинута в кучу, но при этом не создавалось впечатления бардака. Стол, холодильник, плита с пуповиной газопровода из стены, шкафчики — всё плотно подогнано друг к дружке, и при желании и нужной сноровке до всего нужного вроде бы можно дотянуться. Лишь раковина стояла на своём месте. Но больше всего удивлял затеянный ремонт, точнее, раскраска стен и потолка. Сплошное нагромождение психоделического бреда — иначе не обозначить. Сказочные твари в биомеханическом стиле на фоне космоса, бесхозные глаза с крыльями и другие запчасти людей и животных. Дома, горы, солнце, поля, техника, оружие, кондитерские изделия, кровавые водопады — всё смешано в непонятную кашу, раскидано по известному одному лишь автору принципу. Больше остального выделялся чёрный силуэт человека в полный рост. Руки на уровне груди с выставленными вперёд ладонями, слегка вытянутые ступни — будто отжимается на руках изнутри стены. И лежит этот монохромное трафаретное творение поверх всего остального. Если некоторые участники фрески-головоломки умудрялись взаимодействовать, то силуэт человека нагло перекрывал собой хвост дракона, участок звёздного неба и какую-то красную кляксу.

     — Ну, чего завис?

     «Справедливо».

     Эвальд слегка смутился и вынес тушу на пустой незастеклённый балкон, снял транспортёры и сунул в карман. Ожидаемого пейзажа-панорамы ночного города не увидел. Редкие огни фонарных столбов, вразнобой стоящие дома. Несмотря на погоду, откуда-то издалека доносилось нетрезвое гнусавое пение под аккомпанемент гитары. Эвальд положил ношу в кучу снега, отряхнул обувь и вернулся на кухню.

     — Жрать будешь? — хозяйка квартиры разлила по кружкам кипяток и высыпала на клеёнку стола ассорти из конфет, сушек и печенья.

     «Уже поздновато, а если сейчас перекушу, то можно дома не готовить. И.. не стоит, наверное, из вежливости первый раз отказываться. Уговаривать не станет».

     — Буду.

     — Садись.

     Сел. Чай без каких-либо ароматических добавок. И даже без добавок сахара. Эвальд ел печенье и запивал кипятком. Девушка делала то же самое. Оба смотрели друга на друга. Опять? Парню показалось, что на тонком лице девушки вновь промелькнула тень, отчего оно на миг показалось мертвенно усталым, вкрай измученным.

     — И как тебя зовут, молчаливый водила? — он назвался, девушка деланно подозрительно подняла бровь, — чего? Игровой ник, чтоль? За эльфов рубишься?

     — Нет, не эльф. Немец.

     — Если немец, то почему не Ганс или Карл?

     — Родители мои — протестанты. Сохранение традиции.

     Девушка дёрнула плечами.

     — И это что-то объясняет?

     — Не знаю.

     Она разочарованно вздохнула и хотела откинуться на спинку стула, но вовремя вспомнила, что сидит на табурете.

     — Красивый ты, только скучный. Сок хочешь? — достала из холодильника пакет и протянула гостю, — из горла пей, если не брезгливый.

     Эвальд брезгливым не был. Отпил немного тёплого сока.

     «Ну да, холодильник-то не запитан...»

     Парень расслабился и облокотился на шаткий стол. Накатила лёгкая усталость и сонливость. Так, не очень сильно накатила, но за руль лучше в таком состоянии не садиться. Спуститься вниз, отогнать машину в какую-нибудь подворотню и вздремнуть пару часиков.

     Дракон на стене повернул голову, по чешуйкам шеи пробежала перекатывающаяся волна. Вертикальный зрачок уставился на гостя, несколько раз моргнул и отвернулся. Змей поплыл по стене, но резко остановился. Зажатый неподвижной фигурой хвост не пускал дальше. Дракон заметался, рванул в противоположную сторону, но, наткнувшись на роковой трафарет, тут же застрял в нём ещё и лапой, затем крылом. Чёрное поглощало всё, что до него дотрагивалось, растворяло в себе, но при этом оставалось таким же неподвижным. Слишком неподвижным. До предела напряжённым, как в постановке, где нужно изобразить неодушевлённый предмет, но всё же знаешь — придёт время, и он точно сойдёт с места. Вся стена пришла в движение, ожила, и всё без исключения пыталось держаться как можно дальше от силуэта и умирающего змея.

     Девушка забрала из рук Эвальда пакет и сказала:

     — А я Ира.

     

     Эвальд резко сел на кровати. Только что спал — и вот уже нет, в голове роем кружат мысли, а кожа на голом торсе покрылась крупными мурашками от морозного сквозняка. В открытую дверь робко заглядывал свет, горящий в другой комнате. Парень сжал зубы и, стараясь не скрипеть, слез с кровати. Ощупал джинсы — мелочь, ключи от дома, какой-то бумажный мусор — всё на месте. На цыпочках подошёл к двери и...

     — Чего не спишь? — поинтересовался из кухни знакомый уже голос.

     Выйдя на свет, Эвальд обнаружил, что верхняя часть его тела измазана разноцветными красками. Встал в дверях, прислонился к косяку. Мебель уже была на своих местах. За столом в центре комнаты сидела к нему спиной Ира, с подбритой головой, всё в той же джинсовой курточке и шароварах. Ветер врывался в приоткрытую дверь балкона и трепал лёгкую занавеску. Особо сильные его порывы заметали на линолеум снег и дотягивались до сбритых волос девушки, которые теперь красовались на пятаке привезённой накануне свиньи. Та сидела за столом с чашкой чая меж копыт, морда уставлена в потолок, из выпотрошенного брюха торчат новогодние гирлянды, на толстую шею намотан тот самый длинный шарф, а вся кожа выкрашена, наподобие самого Эвальда.

     — С чем компот? — непринуждённо поинтересовался парень.

     — С кубинскими марками.

     — Ясно...

     «Чёрт, неужели не отпустило ещё? Хорошо, что всё на месте...» — встрепенулся, схватился рукой за поясницу — да, всё на месте.

     Девушка ногой выдвинула из-под стола табурет.

     — Садись.

     Предварительно закрыв дверь на балкон, парень принял предложение и сел.

     «Не, всё же отпустило, иначе бы свинья заговорила или хотя бы повернула голову» — забрал у хрюши чашку и отхлебнул остывший терпкий чай. Теперь при взгляде на девушку не оставалось никаких сомнений — не показалось, ни тогда, ни сейчас. Лицо осунулось, выступили широкие мешки под глазами, уголки губ опущены, веки устало прикрыты. На голом виске застыла капля крови от пореза.

     — Будешь? — Ира протянула гостю папиросу.

     — Не курю.

     — Отчего же? — изумлённо-разочарованно поинтересовалась девушка, — вера не позволяет?

     — Жадность. Не имею привычки платить за то, что меня убивает.

     — Ты, наверно, и не пьёшь тоже? — в голосе прозвучало практически искреннее сочувствие.

     — Почему же? Воду, молоко, сок.

     — Сок? — встрепенулась девушка,- хочешь сок?

     Эвальд поиргал нижней челюстью.

     — Можно воспользоваться ванной?

     — Валяй.

     Смыв с себя порошкообразную краску, парень насухо вытерся и пошёл в комнату, искать свои вещи. Полностью одевшись и обувшись, ещё раз проверил — всё ли в карманах на месте? Зашёл на кухню попрощаться.

     — Удачного... утра.

     — Угу.

     — Я пойду.

     — Вали, фриц.

     Трусцой сбегая по лестничным пролётам, Эвальд всё старался привести в порядок мысли.

     «Что это вообще было? Допустим, накачала. Зачем? Деньги на месте, органы — тьфу-тьфу — тоже. Раздела, накрасила... и рисунки на стенах, свинья эта за столом... художница? Наглоталась кислоты и решила устроить инсталляцию? Похоже на правду. Ладно, Бог с ним, с искусством, надо ещё машину отогнать к торговому центру и на работу ехать».

     Спустившись до второго этажа, невольно сбавил шаг. Под тускло горящей лампочкой стоял какой-то тип в дутой куртке с накинутым на голову капюшоном. Смотрит не на лифт, не на двери, а именно на ведущую вверх лестницу.

     «Ждёт кого-то, в такой-то час? Гоп?» — вынул руки из карманов и, стараясь не упустить и малейшего движения любителя постоять ночью в коридоре, прошёл мимо. Всё же смог разглядеть, что тип под капюшоном не очень-то похож на рецидивиста: лет тридцати, худощавое, но здоровое лицо, без характерных признаков злоупотребления алкоголем или другой отравой. Взгляд отстранённый, на мгновение даже показался таким же, как у странной девушки, от которой Эвальд только что вышел, но этот взгляд точно не предвещал нападения.

     «Ну и ладно, просто ещё один чудак» — мысленно пожал плечами немец, выходя на улицу. Метель продолжалась, «пирожок» порядком занесло, но снег не успел слежаться, и стоило тронуться с места, как пушистая белая шапка слетела сама.

     

     

      Дюк

     Дневник памяти, день 3***.

     Сегодня я снова почуял дыхание смерти. Это была отнюдь не сырость земли, на которой я лежал, и не молочный туман, что стелился над долиной. Её присутствие я всегда узнаю. Это была она, совсем рядом.

     По пробуждении услышал противный шелест, будто кто-то неторопливо, пытаясь досадить, разворачивает леденец, разминает обёртку пальцами, и непременно смотрит на реакцию окружающих со смесью вызова и невозмутимости. Я лежал на каменистом склоне, а внизу вразнобой валялись люди. От них к небу медленно вздымался пар. Некоторые уже настолько разложились, что от останков то и дело отрывались целые куски и улетали вверх, становясь частью бесформенного облака.

     Сутулая долговязая фигура ходила меж трупов, ловила тонкими руками вздымающиеся к небу обломки тел и отправляла их в наплечную суму из коричневой кожи. В такие моменты собиратель казался странной птицей, что расправила одно крыло. На его бледном лице, больше походившем на череп, обтянутый тонкой кожей, можно было различить детское любопытство каждый раз, когда он наклонялся, отламывал от разлагающихся тел небольшие куски, обнюхивал и осматривал их со всех сторон. Когда собиратель подходил к очередному трупу, от того врассыпную разлетались падальщики. При этом они недовольно присвистывали, а их тела дрожали крупной дрожью. После того, как собиратель удалялся, падальщики возвращались к своей добыче, накрывали тело и с шелестом впивались в испаряющиеся останки.

     Фигура в чёрном балахоне с широкими разорванными рукавами ходила меж моих бывших спутников и постепенно поднималась по склону. Что-то хрустнуло совсем рядом, и только сейчас я заметил трёх падальщиков, деливших мою правую ногу. Один из них, обнявший бедро, перестал шелестеть, встал на дыбы, обнажив пористое грязно-жёлтое брюхо и, недовольно свистнув, отплыл куда-то в сторону. Его братья встрепенулись, спланировали следом. Собиратель подошёл вплотную и склонился надо мной. Бесцеремонно отломал от облюбованной ноги. Тут наши взгляды встретились. Большие круглые глаза сущности сменили цвет с зелёного на бледно-жёлтый, тонкие губы вытянулись в нитку. Ноздри на маленьком впалом носу раздулись, а под балахоном заметно начала вздыматься и опускаться широкая грудная клетка. Собиратель вытянул руку и выронил на землю плоть, затем попятился, скорчил обиженную гримасу и медленно растаял в воздухе.

     Падальщик спланировал мне на грудь, задев мягким склизким боком подбородок. Я заёрзал лопатками, не обращая внимания на впившийся камень и растекающуюся по всей спине немую боль. Тварь начала подрагивать, его передние плавники слегка загнулись, готовые в любой момент поймать поток воздуха и улизнуть.

     Моих усилий оказалось достаточно, тварь с противным свистом отлетела куда-то в сторону. Я оставил попытки согнуть руку в локте. Сдвинул плечи, ещё раз, и ещё, возвращая телу чувствительность. Нарастающая волна невыносимой жгучей боли накрыла с головой. Дыхание спёрло, по лицу ручьями потекли невольные слёзы.

     Я орал вновь прорезавшимся голосом, облегчая боль, когда вдруг надо мной склонился человек. Я замолчал и уставился на него. Это был мужчина, лет тридцати, но какой-то щуплый. И чистый. И ещё в очках. Он что-то причитал, говорил, что меня надо в больницу отвезти, но его автомобиль далеко и не заводится, и всё в этом духе. Чуть не разрыдался.

     Когда он вернулся, я сказал ему оттащить меня ниже, на ровное место. Это он сделал. Когда же я попросил помочь, укрыть меня камнями, он снова чуть не разрыдался, уверял, что всё будет хорошо, что он приведёт помощь, что я не умру. Его сопли начали меня раздражать, и я, насколько позволял ослабший голос, наорал на него. Это помогло, парень хоть и жутко медленно, но всё же выложил из камней, травы и земли курган. Дойдя до головы, он остановился, и прежде, чем его снова свезло на мокрое, я сказал, что достаточно. Стало немного легче, я вернул себе полный контроль над телом, но не стал спешить и вылезать из-под одеяла. Настроение резко улучшилось, я даже решил поблагодарить парня. Ах да, надо бы его и успокоить, ещё свихнётся с непривычки, пополнив ряды Блуждающих. С новичками такое бывает часто. А я ему как бы обязан.

     Как и полагается в таком случае, он начал расспрашивать о всяком. Я не стал отвечать, чтобы не спровоцировать ещё больше глупых вопросов, недоверия, истеричного смеха. Достаточно того, что он немного успокоился, со временем сам всё поймёт. Люди вообще странные. Полёт мысли невозможно остановить, в голову приходят самые дикие и невозможные варианты. Но стоит их озвучить, как случается какое-то чудо — человек вдруг тупеет, начинает отрицать очевидное. Поэтому я лучше помолчу. Это куда эффективней, давно убедился.

     Полностью оправившись, встал. Нога больше не выглядела так паршиво, так что терять время не стал. Я спросил парня, как его зовут. Валентин. Не давая Валентину возможности задавать вопросы, дал поручение собрать любое оружие, какое сможет найти. Сам же обыскал карманы и сумки. Странно, но ничего ценного не нашёл, кроме своего собственного рюкзака. Валентин свалил все мечи, луки и арбалеты в одну большую кучу. Я выбрал то, что получше, снял с одного из трупов рубашку и связал оружие, чтобы парень смог нести его на плече. Он ещё какое-то время что-то бубнил себе под нос, потом умолк.

     ***

     

      Валентин

     Он просто лежал, похожий на труп, и лишь благодаря тому, что его глаза изредка моргали, я понимал, что он ещё жив. Наконец он слегка повернул голову и сказал таким же спокойным голосом:

     — Спасибо. — Погодя немного он добавил, — Это мне помогает. Лечит. Так что не волнуйся.

     Бред какой-то.

     — Где мы?

     Он промолчал.

     — Что тут вообще происходит?

     — О чём ты конкретно?

     — Что это вообще? Это муляжи? Какой-то розыгрыш?

     — Ты про них? — человек мотнул головой на мертвецов, — они настоящие. Были. А теперь мёртвые.

     — Что с ними?

     — Разлагаются. Тут они так разлагаются.

     — Тут? Где тут?

     Он снова проигнорировал мой вопрос. Ух, ладно, рано или поздно попросит меня отнести его к людям, а пока просто постараюсь не свихнуться. Очень сильно постараюсь.

     Молчание гнетёт. Какой-то противный треск то и дело разрывает тишину над долиной, как оказалось, его издают эти скользкие на вид твари, левитирующие от трупа к трупу. Отвернулся, чтобы не смотреть на них. Лучше бы я пошёл в другую сторону. Лучше бы я сегодня остался дома. Лучше бы не соглашался подменять никого на выходных. Лучше бы... Остановился подремать на обочине, блин.

     — Дай руку.

     Я вздрогнул и посмотрел на курган. Незнакомец расковырял землю и просунул кисть. Чёрт, однажды я уже был у смертного одра другого человека, так же само сжимал слабую и холодную руку. Сейчас начнёт говорить странные вещи, прощаться или просить кому-то что-то передать. Внутри всё сжалось, я вдруг представил, как страшно будет вновь оказаться одному в этом чужом краю. И он сказал это самое, «странное».

     — Помоги встать.

     — Что?

     — Встать помоги. Тяни.

     От растерянности не решаюсь противоречить, встаю и тяну его на себя. Человек освободил вторую руку, стал разгребать землю, и в конце концов твёрдо встал на ноги. На две здоровые ноги.

     — Ну, мы уже поручкались. Я Дюк. Айда мародёрить?

     ***

      Дюк

     Дневник памяти, день 3***.

     За вчера и сегодня не сделал ни одной пометки. С одной стороны это хорошо, за один раз карта расширяется на очень, очень большую территорию. С другой, я не знаю, по какому принципу она рисуется — в форме округлой области или аморфного пятна. По-прежнему держу курс на Ветра. Переходить, пожалуй, не буду. Сверну и пойду в сторону Реки, а там видно будет.

     ***

     

      Виреска

     Это будет самый счастливый день в моей жизни! Знаю, что результаты могут выложить не сегодня, может даже не на этой неделе. Что же, в таком случае, это будет череда самых счастливых дней, это радостное томление ни в коем случае не покинет меня.

     Долго лежала, пялясь в потолок. Через стенку было слышно, как на кухне отец звенит посудой, собираясь на работу. Настенные часы монотонно тикали. Давно висят, и ведь без надобности, а снять нельзя. Какое маме дело до того, что у меня на стене висит или не висит? Так ведь нет, регулярно батарейки меняет. Смешно. Ну вот, кажется, ушёл. Подождать ещё немного... снова открылась и захлопнулась входная дверь, дважды повернулся в замке ключ. Теперь можно спокойно вставать. Всё же — слишком рано садиться к компьютеру, так что решила подождать до полудня, чтобы уж наверняка. Искупалась, почистила клетку Лолы, даже навела порядок в планшете, одно это — великий подвиг. И всё же я слишком быстро переделала всё запланированное, а ведь и десяти ещё нет. Если проверю сейчас, то не удержусь, останусь сидеть у монитора и обновлять страницу каждые несколько минут. Ну и ладно. Беру Лолу и сажаю на плечо. Она упирается холодными лапами в шею и свешивает хвост вдоль моей спины. Слегка склонив голову, чтобы ненароком не спихнуть питомца на пол, осторожно сажусь в кресло. Когда я наклоняюсь к системному блоку, Лола смешно перебирает лапками и щекочет шею. Ничего, если я буду сидеть неподвижно, она рано или поздно уляжется.

     Монитор загорается та-а-ак медленно... терпение! Ещё минуту на то, чтобы объявился список доступных сетей. Подключение... Ещё немного оттягиваю время, пробежавшись по соцсетям. Открываю диалог, в котором собеседник уже полгода "не в сети". Данилка-дурилка, что-то на этот раз ты пропал с концами. Ну и чёрт с тобой.

     Набираю адрес, перехожу к списку поступивших. Перелистывать не приходится, моя фамилия в первых десятках. Несколько раз перечитываю — вдруг просто ФИО похожи? — с облегчением выдыхаю и откидываюсь на спинку кресла. Бережно обнимаю Лолу, как партнёра в танце и, больше не в силах сдерживаться, пускаюсь в пляс. Выкусите все те, кто говорил, что у меня ничего не выйдет! Не просто бюджетное место, да ещё и с хорошей стипендией!

     Лола не разделяет и не понимает моего веселья, с ленцой поочерёдно моргает глазами и смотрит не на меня, а вообще куда-то в сторону. Муху заметила... о чём это я? Сегодня весь день праздную! Зайду в кондитерку, возьму самое вкусное мороженое и моих любимых кексов с черникой. Соблазнительней всего вернуться со всем этим добром и засесть в какой-нибудь бродилке или головоломке. Хотя можно прогуляться к полям, раздобыть вкусностей и для Лолы.

     Сажаю её обратно в клетку, быстро одеваюсь в комплект «антикомар», хватаю тревожный рюкзак и, не дожидаясь лифта, бегу по пролётам. Чудом избежав столкновения с одним из многочисленных соседей, набравшимся спозаранку, пулей вылетаю из подъезда.

     Дождь прекратился три дня назад, но с нашими дорогами нечего удивляться глубоким лужам. На жаре дно успело покрыться зеленоватой тиной. В особо глубоких и мутных лужах его не видно вовсе, а зелёная кайма придаёт загадочности. В таких даже Водяные должны водиться.

     Не самая моя любимая погода. В дождь, правда, кузнечиков особо не наловишь. Солнце как-то слишком усердно светит, отрабатывает за все дождливые и туманные дни. Забыла взять очки с затемнёнными стёклами, но возвращение убьёт процентов десять хорошего настроения.

     Вышла к перекрёстку и свернула направо. Перейду дорогу дальше, с этой стройкой никакой жизни нет. То стоит несколько недель кряду, то в самый неудачный момент сгоняется сюда куча народа, и грохот стоит до самых окраин города. Крыша павильона уже достроена, но сборка дороги — не менее шумный процесс. Визжат пилы, чихают генераторы, скрипят тросы, электроды шкварчат и поливают всё вокруг искрами, тяжёлые механические молоты забивают сваи, трещат пневмоключи. Время от времени едва разборчивый отборный, колерованный сапожный мат из мегафона перекрывает всю эту симфонию. Остаётся только достать из рюкзака пластиковый контейнер и добавить немного ритма.

     Начинающий смолкать шум привлёк внимание. Голос из громкоговорителя довольно разборчиво прокричал несколько раз к ряду «Проба! Проба! Прекратить работы и отойти из зоны тестирования! Проба! Проба! Всем уйти из зоны запуска! Проба...». Люди высыпали наружу, встали у периметра стройки. Лязгнул участок подвижной дороги. Отсюда трудно было разобрать, насколько быстро движется часть механизма новой машины для транспортировки людей. Воздух загудел от напряжения, кто-то пронзительно завизжал нечеловеческим голосом:

     — Бойся!!!

     Я ничего не поняла, когда все строители рухнули на землю, прикрывая каски руками. Лента подвижной дороги порвалась, извиваясь змеёй, метнулась из стороны в сторону, полетела по направлению движения полотна, сминая, как бумагу, защитный каркас. Что-то больно ударило меня по руке, затем сразу же по касательной чиркнуло висок. В глазах засверкало, я начала терять равновесие, наугад выставила руки и удачно приземлилась на четвереньки. Утихомирив тошноту и несколько раз глубоко вздохнув, я открыла глаза, чтобы определить, куда сейчас побежать, где укрыться. Очки упали с меня, начинаю шарить по тротуару. Только... это вовсе не тротуар. Камни, мелкая трава, пыль. Очертания окружающего мира расплылись, город показался вдруг каким-то серым бесформенным пятном. И слишком тихо вдруг стало. Мысль о контузии, из-за которой я вижу мир, как ретро фотографию плохого качества и ничего не слышу, почему-то ничуть не испугала меня. Только промелькнуло в голове, что лечение-то дороговатым будет, да и к началу учебного года могу не поправиться. Досада...

     Наконец нащупываю очки и поскорей цепляю на нос. Города не стало. Дома, машины, дороги, люди — всё сменилось незнакомым пейзажем каменистой равнины в серых тонах. Бред какой-то. Я что, умерла? Или просто лежу сейчас на тротуаре без сознания, и это всё мне снится? Немного страшно. Точнее — страшно интересно. На секунду даже холодею от мысли, что сейчас проснусь, видение рассеется, а я так и не исследую эту загадочную территорию.

     Встаю на ноги, осматриваюсь. Куда ни глянь — всё та же степь. Провожу пальцами по раненному виску — кровь как-то быстро запеклась. Не удерживаюсь и отдираю корку — она с треском ломается, и у меня в руке оказывается вовсе не то, что я ожидала увидеть. На сукровицу разве что цветом немного похоже. Кварц? Довольно легко раскрошилось в руке, а осколки, вместо того, чтобы упасть на землю, растворились в воздухе и лёгкой дымкой поплыли вверх. Закатываю рукав мастерки — так и есть, в месте ушиба кожа затвердела и стала прозрачной настолько, что можно различить капилляры, корни волос, волокна мышц.

     — Э-э-э-эй!

     Поднимаю голову на окрик, но человек слишком далеко, вижу лишь очертание силуэта. Или их двое?

     ***

     

      Дюк

     Дневник памяти, день 3***.

     Сегодня повезло узнать об одном немаловажном свойстве карты. Я бы даже сказал, что именно это свойство для многих может иметь большую ценность, чем непосредственное назначение карты.

     Как раз в тот момент, когда проверял рисунок, на карте появилось пятно, чернила на участке пергамента просто исчезли. Это было совсем рядом со мной, к тому же на пути следования, так что вскоре я наткнулся на девочку, только что прибывшую. За умение локализовать провалы многие готовы убить.

     Девочка оказалась не такой дёрганной, как Валентин, не задавала раздражающих стандартных вопросов.

     Ближе к вечеру наткнулся ещё на пятерых. Четверо мужчин, трое из которых провалились одновременно, к тому же оказались друзьями, и женщина. Всю болтовню спихнул на Валентина и стало приятно от одной мысли о том, чего я избежал. А к этому легко привыкнуть. Может даже не стану скидывать паренька в ближайшем городе, как задумывал.

     Дневник памяти, день 3***.

     Виреска оказалась вовсе не заторможенной, как я подумал сначала, а просто сдержанной. Держится рядом, вопросов по-прежнему не задаёт, молчит всё время. Как бальзам на душу — и человек рядом, и не раздражает. Редкость. Посмотрю, как она будет переносить настоящие трудности, предложу ей работу.

     Дневник памяти, день 3***.

     Карта закончилась, а новая пометка расширила её совсем немного. Эти трое оказались весьма утомительны. Значит, Ветра.

     ***

     

      Валентин

     Настроение хуже некуда. Идём уже чёрт знает какой день подряд по неменяющейся серой равнине. Сухая трава, чахлый кустарник, ободранные одинокие деревья, и везде камни-камни-камни. Серый цвет уже в печени сидит. Дюк говорит, в соседних секторах всё иначе. Хотя он не использует термин «сектор». Да и вообще он никак не обозначает этот край. Просто говорит: «Далеко на западе растут зелёные деревья. Если пройти по нужной тропе, и если повезёт, то тропа выведет именно туда». Не просто не обозначает — всячески протестует против этого. Как он определяет запад — для меня тоже загадка. Не видно даже никаких очертаний солнца. Компаса у нашего странного поводыря я не заметил, как он вообще запад определил, а? Кстати, никакого названию этому месту в целом он тоже не даёт, Тут. Просто тут. Попытки выудить комментарии игнорирует. Молча выслушает, и в лучшем случае просто развернётся и пойдёт дальше, но может и посмотреть, будто на малохольного, криво усмехнуться и... так же проигнорировать.

     К концу дня пейзаж изменился. Как-то незаметно равнина сменилась очень жиденьким лесом, а далеко впереди в небо упёрлись несколько горных вершин с шапками снегов. Виреска всё время держится рядом с ним. Они постоянно о чём-то разговаривают. Нет, первое время каждый лез с расспросами к единственному человеку, который хоть немного понимает, что тут происходит. Но после обмена парочкой-другой фраз все жаждущие эксклюзивной информации вынуждены были отступить и начать приставать ко мне. А вот с Виреской общий язык нашёл. Со стороны не понять о чём говорят — у неё лицо внимательно-любопытное, каждое слово ловит. А у Дюка лишь изредка на лице можно ухмылку заметить, а вообще, как всегда постная физиономия. Хоть это радует. Значит, не подбивает к ней клинья. Так, стоп, а чего это меня вообще должно волновать?

     — Эх, сейчас бы баньку, а то грязный, как чёрт. А потом картохи жареной навернуть, и на перинку завалиться. И чтоб кот рядом пристроился. Был у меня котяра — что ягнёнок. Мохнатый, мя-я-я-ягки-и-й. Придёт ночью, уляжется на ногу и засыпать сразу легче. А ещё как заведёт мотор, на всю комнату урчит — лучше любой колыбельной.

     Время от времени поворачиваю голову, коротко киваю и угукаю. Сева трещит про свою дачу, грядки, скучную работу с перекладыванием бумажек, но больше всего — про любимого кота невообразимого размера, невероятной пушистости и ласковости. Чёрт, да за неделю, что он с нами, я уже наизусть знаю все его реплики. Больше раздражает не сама трескотня, а её неоригинальность. Одно и то же, те же фразы-штампы. Из вежливости делаю вид, что слушаю. Да кто знает, может это он так долго от шока отходит?

     — Так хоть веселей, да, Валёк? — Сева, не прекращая чесать тыльную сторону левого предплечья, толкнул меня в бок локтем и мотнул головой, обводя окрестность заросшим подбородком, — если дальше ещё гуще пойдёт, стоит держаться поближе к нашему Сусанину. Ты как?

     — Ага.

     Смысл в его словах есть. Хоть идём мы одной группой, Дюк всегда на полсотни шагов впереди. Изредка ненадолго останавливается, но не даёт себя догнать. Да никто и не рвётся. Ведёт и ведёт.

     Я продолжаю кивать и отвечать невпопад, но Севу, кажется, это не особо-то и расстраивает. А смотрю я на нашего проводника. Что-то странное добавилось к его поведению. Через каждые два-три шага наклоняется, затем выпрямляется и вскидывает вверх руку. Прибавил шаг и понял, что он подбрасывает в небо камни. Виреска продолжает идти рядом с Дюком, и даже вверх не смотрит. Иногда камни отскакивают от веток и падают совсем рядом с ней. Захотелось догнать и отвести её в сторону, но моё внимание привлёк очередной небрежно подброшенный камень. Дойдя до невидимой отметки, он резко замедлился, будто в воду вошёл. Очень медленно поднялся ещё метра на полтора, на какое-то время застыл, затем так же медленно полетел обратно. Вновь пройдя невидимую границу, вернул себе обычную скорость. Я удивлённо провожал взглядом камень, а когда тот приземлился, с ещё большим удивлением уставился на нашего проводника. Он присел, потянул за рукав Виреску и замахал нам руками, призывая сделать то же самое и поскорее его догнать. Я завертел головой, но не заметил ничего подозрительного. Дюк замахал руками ещё яростней. Делать нечего. Я первый пригнулся и побежал.

     — Чего это наш Сусанин удумал? — Сева пыхтел где-то сбоку, не желая отставать, — партизан из нас тренирует? Стар я для этого, ох стар. И не для того я себе пивное пузо отращивал, чтобы по земле его волочить.

     Дюк дождался, пока все остановятся возле него, и дал не вполне понятные указания.

     — Все садитесь, обопритесь на что-нибудь. Кому удобно — может лечь. Не шевелитесь. Не думайте. Чтобы ни услышали или увидели — игнорируйте. Валентин, дай верёвку.

     На второй день моего тут пребывания и знакомства с Дюком, мы наткнулись на поле серой ползучей лозы. Дюк сплёл на скорую руку пятиметровую верёвку. Её, как и многое снятое с трупов, поручил нести мне. Тогда я был под впечатлением от переселения, а вот сейчас меня начинает напрягать роль тягловой лошадки. Скинув с плеча верёвку, бросил проводнику и сел у ближайшего деревца, прислонился плечом и вытянул ноги. Сева лишь пожал плечами, с кряхтеньем уселся в позу султана и всем видом дал понять, что ждёт того самого «нечто страшного». Лариса, как всегда, молчала. Гена довольно громко, ни к кому не обращаясь, сказал, что объявить привал можно было бы и по-человечески, без паники. Затем немного тише, и опять же достаточно громко, троица стала выказывать своё недовольство. Суть сего недовольства сводилась к тому, что «нечего кое-кому командовать и ничего не объяснять». Повезло им. Не в плане вообще попасть сюда, а повезло попасть сюда втроём. Стадные животные должны держаться вместе.

     Дальнейшие действия нашего проводника меня, мягко говоря, насторожили, а гопов привели в дикий восторг. Дюк торопливо и очень плотно приматывал Виреску к дереву.

     — Давно пора, братишка!

     — Решился, наконец?

     — Чур, я следующий!

     — Лариску до кучи вяжи, веселей будет.

     — Ага, смотри вон, хмурная напостой.

     Лариса затравленно смотрела на гопов, готовая то ли разрыдаться, то ли сорваться с места и убежать. У меня в животе нехорошо зашевелилось. На спине висит связка клинков, можно было бы достать один. Но что дальше? Пригрозить? А толку? Рубить головы за наглость и плохое воспитание тоже как-то не то. К счастью, вмешался Дюк.

     — А ну заткнулись, кретины! Сейчас накроет, и чтоб сидели все ровно на пятой точке.

     Кретины притихли. Дюк обвёл их тяжёлым взглядом и обратился к Виреске:

     — Нормально?

     По её виду нельзя было сказать, что она взволнована. Пошевелила плечами, проверяя надёжность узлов, сдержанно кивнула. Дюк в ответ одобрительно кивнул и перебрался к дереву, у которого сел я.

     — Вот-вот начнётся. Но ты не боись, я рядом.

     Ответить я не успел. Нет, открыл рот, и, кажется, начал даже что-то говорить, но кто-то прикрутил громкость. Воздух загустел, и то ли от наступившей тишины, то ли от невидимого обруча, что сдавил мою голову, тонко зазвенело в ушах.

     Меня схватили за правую руку и куда-то потянули. Я отлепился от дерева, оно нехотя, с чавканьем отпустило меня. Очень сильно захотелось спать, прилечь на эту гостеприимную, мягкую и такую родную землю, и лежать ...

     Хлёсткая пощёчина вернула к реальности. Только теперь понял, что после последних слов Дюка я на какое-то время перестал воспринимать происходящее вокруг.

     Затуманенными глазами посмотрел на встающего с корточек Дюка. Виреска сматывала верёвку. Гена вместе со своими корешами метался вокруг проводника и, размахивая руками, что-то кричал. Понадобилось несколько секунд, чтобы унять шум в ушах и плывущее в глазах изображение.

     — Ты, козлина, говори, как домой попасть!

     — Никак.

     Степан повернулся ко мне, дёрнул за рукав Гену и Рому. Гена скосился на проводника, затем резво подскочил ко мне и коротким тычком ударил по левой скуле. Боли я не почувствовал, лишь толчок. Я всё ещё не понимал, что происходит, и когда с меня сняли связку мечей, снова сел и продолжил смотреть. Троица вооружилась и наставила клинки на Дюка. Он лениво встал, повернулся к ним лицом и скрестил руки на груди. Усталым скучающим голосом поинтересовался:

     — И что же вам надо?

     — Отвечай, как домой попасть.

     — Я уже сказал: никак.

     — Врёшь, падла!

     — По-твоему, я тут добровольно?

     Скептично-насмешливый тон разозлил Гену, он замахнулся, но застыл с поднятым мечом.

     — Говори!

     — Спрашивай.

     — Тут ещё люди есть?

     — Есть.

     — Где?

     — В разных местах.

     — Где?!!

     — Есть там, — Дюк указал себе за спину, — а есть и там, откуда мы пришли. Куда ни пойди, рано или поздно наткнёшься.

     — Ну всё, мы идём сами, и только попробуй нас остановить. И оружие мы с собой заберём.

     — Да на здоровье.

     Троица после недолгого промедления попятилась, бросая недобрые взгляды на оставшихся.

     Дюк поставил меня на ноги и заново перевязал связку, оставив один меч с ножнами в стороне, после чего закинул её мне через плечо. Помахал у меня перед глазами рукой, пощёлкал пальцами.

     — Слышишь?

     — Да, — ответил я.

     — Идти можешь?

     — Да.

     Он поднял оружие и протянул Виреске. Взяла спокойно, но не повесила на пояс, просто осталась стоять с ним в руке. Дюк обернулся ко мне и мотнул головой:

     — Ну, пошли тогда.

     ***

     

      Дюк

     Дневник памяти, день 3***.

     Ещё на входе в Ветра всё пошло не совсем так, как рассчитывал. Вместо этих трёх имбецилов, навстречу предкам отправились старик и женщина. Валентина вовремя выдернул, но он слишком долго приходил в себя. Его легко обезоружили эти трое и ушли обратно. Вечером откололся и Валентин. Расклеился из-за того, что я утихомирил какого-то пьяницу на постоялом дворе у Захара. Теперь придётся тащить на себе больше барахла.

     Лениво прожужжал звонок. Затем ещё раз, и ещё, обретая уже беспокойные нотки. Нетерпеливо постучали в дверь и, не дождавшись ответа, дёрнули за ручку. Оказалось — не заперто. В прихожую ворвалась бурлящая жизнь в лице симпатичной краснощёкой девушки с тающими снежинками в искусственно завитых золотистых волосах. Молодая особа быстро сбила остатки снега с меховых сапожек, скинула оные в угол, небрежно бросила куртку на вешалку и понеслась на кухню с двумя пакетами в руках.

     — Ты про замки хоть раз слышала? — больше с беспокойством, нежели негодуя, проворчала золотовласая. Ира сидела на кухне, в окружении ведёрок с красками, — И что с твоей головой?

     — Как бы ты тогда вошла? — проигнорировав последний вопрос, ответила Ирина.

     — А если бы какой-нибудь наркоман по этажу шастал?

     Девушка на полу поморщилась, вдохнула, будто готовясь выпалить какую-то колкость, но неожиданно ласково произнесла:

     — Я же знала, что ты придёшь. Давай, Маша, иди сюда.

     Мария окончательно успокоилась, села на расстеленные газеты рядом со своей близняшкой и обхватила её обеими руками. Прижалась щекой к холодному плечу.

     — Ну, как ты?

     — Лучше не бывает, — ответила Ира, доливая в большое чёрное ведро белую краску, стараясь, впрочем, не разбить сестринских объятий, — вот, занятие себе нашла.

     — Почему не звонишь?

     Дежурный вопрос, на который всегда находились разные ответы. На этот раз оказалось, что телефонный баланс был пуст. Мария не стала напоминать, что он автоматически пополняется с семейного счёта, лишь с лёгким укором поинтересовалась о следующем:

     — А почему не отвечаешь? Ты же знаешь, мама с папой всегда у меня спрашивают, и волнуются.

     — Знаю, — с грустью ответила Ира.

     Отложила кисть, которой помешивала краску, и погладила родную и тёплую руку на своём плече.

     Это был... хороший день. Были шутки, обсуждение последних новостей, был разбор пакетов с продуктами, затем завтрак, совместно приготовленный. Сёстры вместе закрашивали старые рисунки, хотя Мария долго протестовала. Серой краской да по единорогу?! — кощунство! Потом заплетали друг другу косички — для такого случая не жалко было даже истраченных денег и часов в парикмахерской. Опять совместное и весёлое стояние у плиты, ранний ужин. Очень ранний. Как только бледный солнечный диск коснулся горизонта, Мария начала собираться.

     Она крепко обняла на прощание сестру и потребовала, чтобы та заперла за ней дверь. Уже на улице обернулась и посмотрела на крайний балкон верхнего этажа. Ирина стояла в одной лишь футболке, обняв себя за плечи. Провожает взглядом. А теперь машет, и даже не спешит уходить в тёпло. Мария подумала, что это хороший знак. Появился даже порыв отложить все завтрашние дела и прийти снова, а не через неделю, как обычно, но... нет, нельзя. Неизвестно почему, но так могло стать — и обязательно становилось — только хуже. На редкие визиты сестры Ира реагировала тепло, но если посещения учащались, появлялся подозрительно-насмешливый тон, а немногим позже — и обвинения в гиперопеке и порывах тотального контроля со стороны родни. Обвинения эти были шутливыми, но отдавали морозом, как и пронзительный взгляд больной сестры. Да-да, Мария считала свою сестру не иначе, как больной, и никакие типы в белых халатах не могли изменить такого мнения своими витиеватыми и скользкими речами. Что-то там про период реабилитации? — бред! До тех пор, пока сестра будет сторониться родителей и разговаривать по ночам с тенью шкафа, Мария не изменит своего мнения. Но ведь... этот день прошёл хорошо, правда? В это очень хотелось верить.

     ***

     

      Мак

     

     Мак не смог пересилить себя и подняться выше пятого этажа.

     — Как тут вообще люди живут? — он вернулся на первый этаж и сел на холодную разодранную обивку кресла.

     Кто-то уже успел обжить этот уголок — стена возле трона покрылась серым крапом от тушения сигаретных окурков, а рядом стояла батарея пивных банок. Видимо, кто-то мнил себя очень хитрым и решил не обращать внимание на объявление «Крупный и строительный мусор собственник вывозит за свой счёт», решив оставить этот древний предмет интерьера со словами «авось сами вынесут».

     Ожидание — основа прогресса. Парадоксально, но факт. Мак давно убедился, что для достижения успеха нужно в первую очередь научиться ждать, нельзя нахрапом взять желаемое. Иначе можешь получить ответку. Ещё одна простая истина — у всего есть последствия. Тем более нельзя спешить, если не до конца разобрался в ситуации. Друг канул в небытие, но следы обрываются именно здесь — почему? И печать эта судейская... с судьями шутки плохи, нельзя из чистого любопытства ковырять стены, которые построены столь сильными игроками. Тогда почему они сами перестали появляться? Девушка, что там живёт, тоже не даёт покоя. Из-за бешеного фона никак не разобрать, что с ней не так. Чем дольше Мак смотрел на сплетение нитей следов живых людей, судей, шрамов энергетического полотна, тем больше увиденное ассоциировалось с болезнетворным, кровоточащим наростом на старом дереве.

     Жильцы ходили вверх и вниз по лестнице, неодобрительно зыркали, какая-то старушка даже остановилась напротив Мака и плюнула себе под ноги, проклиная «молодёжь и наркотики». Смешно, что в его сорок три года внешность была настолько обманчива. Мужчина заслужено считал это комплиментом — сохранять здоровье было настоящей работой, непрерывным трудом над собой и своим окружением.

     Просидев до самого вечера и порядком проголодавшись, Мак направился к магазинчику, который заметил по пути от метро. Постоянный разгон крови для поддержания нужной температуры тела занимал много энергии. А по возвращении обнаружил кресло уже разобранным в мусорном баке у входа в подъезд. Что поделать, людям не нравятся чужаки!

     ***

     

      Эвальд

     

     — Интересный у вас аппарат, — Эвальд провёл пальцами по пластиковой панели с раскрасом под дерево.

     — Ага, — ответил довольный водитель, — хоть в музей сдавай. Вот, смотри, — достал из внутреннего кармана плоскую чёрную коробочку, — ты, наверное, даже не видал таких?

     — Нет.

     — А теперь вот так... — он затолкал коробку в щель на панели и нажал несколько кнопок.

     Салон наполнился звуками музыки, сопровождаемой непрерывным потрескиванием. Парень невольно поморщился.

     — Знаю, что ты скажешь: качество не то, звук с помехами.... Все вот носятся со своей супер-пупер техникой, гонятся за последними новинками. А я так думаю, что иногда важно быть не таким, как все. Думать своей головой, а не зомбо-ящиком.

     — Да, наверное, — интерес к старинной диковинке иссяк, и Эвальд отвернулся к окну.

     «Таксист-философ... а вообще щепотка соли в этом есть. Разнообразие движет прогресс, а стабильность порождает застой — так было всегда. Но что, если весь этот процесс бесполезной гонки за „красивым“ только кажется развитием? Меняется, обрастает новыми и хорошо забытыми старыми деталями, но в принципе не даёт абсолютно ничего...»

     Водитель давал справки о песне, о музыке в общем, о горячо им любимой архаичной магнитоле. Потом включил радио и сосредоточился на дороге.

     — ... процесс был завершён в пользу обвиняемого. Напоминаем, что седьмого июля этого года на строительной площадке города N** Ленинградской области произошла авария, унесшая жизни девяти человек, трое из которых были случайными прохожими. Против главного инженера, Котикова Бориса Семёновича, было возбуждено уголовное дело по статье «преступная халатность, повлекшая за собой гибель двух и более лиц». Однако специальная комиссия, проводившая расследование, не выявила нарушений технологических норм, и суд признал инцидент несчастным случаем.

     — Комиссия, — фыркнул таксист, — полгода прошло, чего они там найти могли?

     — ... монастыря в сторону Дома Правительства пройдёт демонстрация протеста, организованная партией...

     Таксист опустил стекло и показательно сплюнул. Гул города, живущего своей обычной жизнью, заглушил добрую часть отборного мата. Эвальд так и не понял: ругань обращена на чёрно-зелёных, или же в их поддержку?

     — И немного о погоде. На столицу обрушилась небывалая оттепель. Зафиксировано повышение температуры до плюс пяти градусов по Цельсию.

     Автомобиль, по дневному обычаю, маневрировал, перестраивался, отвоёвывая себе место на дороге, стараясь быть в нужном месте как можно быстрей. Водитель сетовал на цены, на медленно строящиеся подвижные дороги, затем сам себе противоречил, ругая уже само наличие такого объёма общественного транспорта. Пассажир рассматривал быстро убегающий тротуар. «Белая грязь» — так мать Эвальда в шутку всегда называла снег. Снегопад, резко обрушившийся на город и бушевавший с разной степени силой четыре дня подряд, так же резко уступил место солнцу. Сугробы быстро таяли, вдоль бордюров собирались длинные лужи, водостоки не справлялись с таким количеством воды. С крыш домов то и дело сползали огромные пласты снега и падали далеко за пределы предупредительной красно-белой ленты, заставляя прохожих выбирать: тесниться у края тротуара и быть обрызганными проезжими автомобилями, или же идти у стены, постоянно поглядывая вверх. От былой белоснежной красоты не осталось и следа: одна лишь серая каша, непрестанно перемалываемая ботинками, кроссовками и сапожками.

     «Белая грязь» — усмехнулся про себя Эвальд. Внимание вдруг привлекло какое-то движение в переулке. Чуть не выдавив головой крышу, парень подскочил в сидении.

     — Тормози! Быстро!

     Таксист вывернул руль, ловко уходя в сторону обочины и сбавляя скорость.

     — Жди! — бросил водителю, на ходу выпрыгивая из автомобиля.

     Вода из глубокой лужи моментально перехлестнула через край туфель и насквозь промочила носки. Эвальд пересёк тротуар и пошёл вдоль стены, осматриваясь по сторонам. Тук, тук, тук... сердце размеренно стучало, отчётливо отдаваясь в ушах, но нисколько не заглушая ни гула машин, ни капели с крыш, ни чавканья под ногами. Натянув плотней перчатки, парень поднял с земли обломок толстой сосульки.

     «Ничего так, хорошо в руке лежит» — мимолётом подумал он, подошёл к углу здания и выглянул. Два парня и девушка стояли к нему спиной. Ещё один человек лежал на земле. Парни никуда не спешили. Изредка по очереди пинали лежащего, а девушка снимала всё на камеру. Тук... тук... сердце стало биться на пару тактов реже.

     «Ну, прости Господи!» — сжал покрепче льдину, чтобы та не выскользнула, ускоряющимся шагом подошёл сзади и огрел ближайшего хулигана. Тот как раз замахивался, но удар по шее свалил его набок. Подскочив ко второму, Эвальд ткнул носком туфли по внутренней стороне колена, а когда противник припал на одну ногу и упёрся руками в землю, наотмашь ударил сосулькой по лицу.

     - Держи, родимая, не отпускай!

     Девушка поймала брошенную ей льдину, чуть не уронив при этом камеру. Прижала оба предмета к груди. Потопталась на месте под ироничным взглядом Эвальда, потом попятилась, несколько раз споткнулась и скрылась за углом дома.

     Прохожие продолжали идти по своим делам. Бабулечки ужасались, крестились и спешили удалиться. Те, что помоложе, кто с интересом, кто с безразличием смотрели на пропущенную потасовку, не сильно замедляя шаг.

     Тук, тук, тук... сердце вернулось к обычному своему ритму. Осмотрел избиенных. Всё ещё возятся, не в силах подняться. Только сейчас заметил у одного из них на рукаве радужную нашивку. Подошёл и влепил звонко по уху ладонью. Тело плюхнулось, завыло. Повернулся к тому, которого пришёл спасать. Лежит, не шевелится.

     Взвалив беднягу на плечо, Эвальд поспешил обратно, к дороге. Как ни странно, таксист не уехал, припарковался у обочины, теперь нервно оглядывается и смотрит на часы, видимо, отсчитывая оставшееся время до штрафа от парковочного регистратора. Завидев пассажира с ношей, выкатил глаза и поспешил открыть заднюю дверь.

     — Господи, это кто ещё?!

     Эвальд свалил тело на сиденье. По лицу нельзя было определить, сколько этому человеку лет — всё, что не опухло синими буграми, то кровоточило. Под разодранной в клочья курткой чернела футболка с надписью «Радуга — тупик эволюции».

     - Так это его...

     — Они самые, — мягко прервал немец, — вези его в больницу. Доплатить надо? — выжидающе посмотрел в лицо водителя.

     Тот замялся, встретил тяжёлый взгляд пассажира и отмахнулся:

     — Да чего уж там...

     — Езжайте тогда.

     — А ты?

     — Мне в другую сторону. Спасибо.

     Таксист ещё раз махнул рукой и поспешил за руль.

     Проводив взглядом машину, Эвальд вернулся на тротуар. Пошевелил пальцами ног. В обуви противно квакало, ступни начало сводить холодным спазмом. Подошёл к стене, прислонился спиной и снял поочерёдно туфли. Под изумлённые взгляды прохожих выжал носки и, насколько возможно, саму обувь. Протёр ступни носовым платком, обулся. Посчитал мелочь в кармане — на вызов новой машины такси уже не хватало — и, пожав плечами, направился к трамвайной остановке.

     Вагон плавно катился по рельсам, в какой-то момент в окнах стали мелькать люди с транспарантами. Небольшими группами шли вдоль дороги, мешая движению и провоцируя водителей на нервные удары по клаксонам. Были и другие — эти стояли на месте, зло смотрели на демонстрантов или же изредка скандировали противоположные надписям девизы. Жиденькая цепочка людей в синей форме предупредительно постукивала дубинками о щиты, не давая слиться враждующим сторонам в кровопролитном замесе.

     Иногда — особенно в такие вот моменты — Эвальд чувствовал глубокое облегчение, что вырос далеко от столицы. Как ни крути, очень многое решает окружение, воспитание обществом. От одной мысли о том, что он мог вот так стоять у стены с шестиполосной яркой лентой на рукаве, начинало мутить, к горлу подкатывал тошнотворный ком, а по спине пробегал холодок.

      Валентин

     Я никак не мог отделаться от... негодования? Глупо, в моём-то положении. Но что я ещё должен был думать? Сева с Ларисой мертвы. Всё произошедшее на привале неожиданно ярко всплыло в памяти. Я видел, как вскочил Сева, побежал прочь, пытаясь поймать кого-то невидимого и приговаривая «Кис-кис-кис, иди сюда, не убегай же». А Лариса просто свернулась калачиком, обхватив голову руками. «Не надо, не надо!» — подвывала всё тише и тише, а кожа её серела, одежда быстро сгнивала, осыпалась. Девушка и сама начала рассыпаться, как пересохший песочный кулич. В итоге от неё не осталось и следа. Гопы просто лежали без сознания. Уж лучше бы сдохли они. Ладно, допустим, Дюк держал меня, не дал помереть. Но почему бросили Севу? А когда я предложил его поискать? — «Оставайся, если хочешь»!

     И Виреска... будто стала копией проводника, отупела к реальности.

     Чем дальше мы заходили в новый, живой, лес, тем паршивей становилось на душе.

     — Что, если Сева ещё там?

     — Он там, — спокойно подтвердил Дюк.

     — Почему мы ушли без него?

     — Потому что до Приюта далеко, а мне некогда возиться с калеками. Тем более с Блуждающими.

     — И ему нельзя помочь?

     — Ты бы предпочёл, чтобы я вернулся и убил его? Время же, время...

     Как он... как у него всё просто, и с шуточками ещё. И не возразишь ему, хромой ведь на всю голову. Почему именно он мне встретился?

     — Вон, тропа, — Дюк ткнул пальцем влево, где меж деревьев виднелась хорошо утоптанная дорожка, убегающая вглубь леса, — Запоминайте, может пригодиться. К вечеру дойдём до одного места, там заночуем.

     До нужного места мы и правда добрались к вечеру. Одноэтажный длинный барак стоял на обочине широкой дороги, по которой мы шли. С крышей из камыша. Из камыша!!! Не особо удивлюсь, если внутри сидят люди в звериных шкурах и каменными топорами рубят мамонтятину.

     Пройдя через крохотную прихожую, в которой ещё могут разойтись два человека, но троим уже будет тесновато, мы оказались в широком зале. К счастью, сидящие внутри люди были вполне обычными.

     У сплошной перегородки с единственной дверью расположилась стойка, за которой стоял со скрещенными на груди руками невысокий мужичок в кожаном жилете, с короткой стрижкой и лёгкой щетиной. Волосы славно сдобрила серебристая седина, на левой щеке красовался длинный шрам от уха до подбородка.

     На полках за его спиной стояли рядками деревянные и алюминиевые кружки разных размеров и разной степени потасканности. Столы расположились вдоль стен у небольших оконец, похожих на иллюминаторы. Я заметил, что тут мог бы поместиться ещё один ряд столов, но место пустовало. Для танцев? Кулачных боёв?

     За столами сидели такие же оборванцы, как и мы сами — то ли портные тут не в чести, то ли паб для мажоров разместился в другом районе. Не лохмотья, но одежда у всех явно видала деньки и получше. Сидят по два-четыре человека, хлебают из деревянных мисок, деревянными же ложками. Не сказать, что тишина гробовая, но для публичного заведения довольно тихо, никто даже не посмотрел в нашу сторону, когда мы сели за свободный стол.

     — Фома! — бармен вдруг оживился, с широкой улыбкой на лице выскочил из-за стойки, радушно раскинув руки для объятий, направился к нашему столу.

     Может, обознался? Я-то его точно не знаю, Виреску с мужчиной не спутаешь, а Дюк сидит, уставившись в стену. Бармен подошёл и хлопнул его по плечу.

     — Фома, давно не виделись, я уж думал, что ты про наши края решил забыть.

     — Как тут забудешь, единственное приличное место после последнего передела, — Дюк нехотя обернулся, — сколько раз просил?

     — Да-да, извини.

     — Запросы не изменились?

     — Нет, по-прежнему беру абсолютно всё.

     Дюк положил на стол свёрток и развязал узел. Бармен взял в руки первый попавшийся меч, придирчиво оглядел, облизал палец и провёл им по полотну.

     — Не первый сорт, и даже не второй.

     — Зато ещё есть, — он кивнул мне, и я размотал свою вязанку, — нам переночевать, поесть, и с собой еды, чтобы хватило.

     — Эт смотря сколько тут ещё задержишься. Разорить меня хочешь? — бармен добродушно засмеялся.

     — На всех, на троих, — уточнил Дюк.

     Бармен с безразличием осмотрел Виреску и меня, пожал плечами и собрал в охапку оружие.

     — Последняя комната справа. Сегодня мясо. Провизию заберёшь утром. Вино или пиво?

     — Вино.

     — Мне компот, — добавила Виреска.

     — А ей компот, — продублировал просьбу Дюк.

     Вскоре нам принесли три деревянные кружки, сверху и снизу обитые потемневшими металлическими ободками.

     — Неужели тут такое плохое пиво? — спросил я.

     — Пиво как пиво, — пожал плечами проводник, — но вино крепче.

     Он приложился к своей кружке, подпёр рукой голову, запустив пальцы в сальные патлы, замычал что-то невнятное, с едва уловимым ритмом.

     Я посмотрел на девушку. Странная она. Сколько ей лет вообще — пятнадцать, двадцать? В этом возрасте барышни читают романы про смазливых мачо и мечтают встретить настоящую любовь, а от вида крови падают в обморок. А она ничего — попала в чёрт знает какой круг ада, и хоть бы бровью повела. Сидит и преспокойно тянет компот. Что-то мне подсказывает, что компот не из привычных ей фруктов, но ведь пьёт. Я хотел уже попробовать, что за жидкость плещется в кружке, как на плечо легла чья-то рука.

     — Витёк, ты ли это!

     Я обернулся. За мной стоял здоровенный детина в потёртой камуфляжной куртке с засученными по локоть рукавами. Из всех пуговиц уцелела лишь нижняя, а дырявая матроска не в силах была спрятать волосатый живот и норовила закатиться до груди. От него несло кислым перегаром, но стоял на ногах он крепко. Я не сразу нашёлся что сказать, здоровяк растолковал паузу по-своему и продолжил:

     — Вот уж кого не ожидал тут увидеть! Давай, садись к нам, Лёха... эй, Лёха, смотри, Витёк тут!... Лёха угощает, давай к нам.

     — Вы обознались.

     — Ты чё, Вить, не узнал меня? Это же я, Дениска, мы в пятой школе вместе срок мотали, — мужик громко заржал и хлопнул меня по плечу, отчего меня здорово шатнуло.

     — Извините, что прерываю вашу бессмысленную неуместную болтовню, но обратите внимание на это, — Дюк указал кружкой на плакат у входа.

     Странно, его я не заметил. Присмотрелся, прочитал. Ничего не понял и прочёл ещё раз. «Во избежание травм просим не говорить о прошлом». Амбал на инерции радушного настроения посмотрел в указанном направлении. Улыбаясь уже не так широко, обратился к Дюку:

     — Это же друган мой, мы выросли вместе, во Владик вместе ездили машины перег...

     — Он же сказал, что Вы обознались, — перебил Дюк, — и опять же — соблюдайте правило заведения.

     Улыбка окончательно сползла с лица Дениски. Я скинул с плеча грязную ладонь и пересел на край лавки. Соображал он долго. С полминуты стоял, оглядываясь по сторонам, переводя взгляд с меня на проводника. Остановился на последнем и с вызовом вопросил:

     — Ты, чтоль, будешь указывать МНЕ где и что говорить?

     — Если понадобится, — спокойно ответил проводник.

     — И что ты сделаешь, если я...

     Он не договорил. Я даже не понял, когда Дюк вскочил, увидел лишь, как он медленно садится обратно и кладёт на стол окровавленный меч. В наступившей гробовой тишине отчётливо слышалось журчанье фонтанирующей из шеи крови, а стук покатившейся головы ударил по нервам набатом. Обжигающие брызги попали мне на лицо, кровью забрызгало невысокий потолок, стол и лавку, и лишь спустя несколько мгновений тело гулко упало, продолжая поливать пол багровой юшкой. Проводник поднёс ко рту кружку, но передумал и поставил обратно. Почесал за ухом, посмотрел в сторону и, резко вскочив, швырнул кружку в труп, после чего пошёл к выходу, бормоча на ходу:

     — Тварь, всё настроение испортил!

     Я осмотрел бар — все продолжили пить и есть, возобновились негромкие разговоры. Несколько человек оглянулось украдкой, как обычно бывает, когда рядом кто-то ссориться, ты из тактичности не хочешь долго глазеть, но всё же интересно. Ссорится! Да он же человека убил! Неужели никто не заметил двухметровый — ну, теперь может и покороче — труп?

     Стал искать взглядом того, второго, дружка покойника. Нигде не увидел. Сбежал, наверное. Хорошо хоть в драку следом не полез.

     Перевёл взгляд на Виреску. По спине снова пробежал холодок. Девушка сидела на своём месте, обеими руками подносила к губам деревянную кружку, делала небольшие глотки и с прищуром смотрела на кадавра.

     Пришёл хозяин заведения, перекатил труп на широкую мешковину и выволок на улицу. Какой-то щуплый мужичок с бегающими глазками вскочил из-за своего стола, обмакнул в лужу грязную тряпицу, свернул её и спрятал во внутреннем кармане кожанки.

     Вернулся хозяин с ведром воды и шваброй.

     Я отвернулся и взял в руки свою кружку. Вино безвкусное. Как вода, совершенно никакого запаха. Пусто как-то внутри, даже не знаю, что надо в таких случаях делать или чувствовать, о чём думать. И тут меня как обухом ударило. «Не хочу знать», «держи при себе»... он же мог и меня вот так!

     — Он псих. Я с ним дальше не пойду, и тебе не советую.

     — Какой хороший совет, — прямой и спокойный взгляд Вирески осадил кнутом, и я не сразу решился продолжить.

     — Пойдёшь со мной?

     — Нет, — ответила девушка и прежде, чем я начал снова говорить, жестом остановила меня. Повернулась к вернувшемуся Дюку, — Тут Валентин предложил отказаться от твоей компании и дальше идти с ним.

     Сердце упало в подземные глубины. С трудом поворачивая голову на шее, посмотрел на проводника.

     — Да?.. — рассеяно вопросил Дюк и посмотрел на меня.

     В его глазах медленно угасал свет. Не отводя от меня взгляда, сказал подошедшему бармену:

     — Ему отдашь треть провизии утром.

     — Хорошо, Фома.

     — Когда уже жрать принесёшь? Непорядок.

     — Уже почти.

     — Ладно.

     Далее он обернулся к девушке:

     — Помнишь ту развилку?

     — Сразу за границей?

     — Угу.

     — Ну?

     — Вернёмся туда и пойдём по тропе.

     — Вдоль границы?

     — Нет, по тропе.

     Захар принёс на подносе и выложил на стол три плоские миски с пахучим мясом и три тонких ломтя домашнего хлеба.

     Я знаю, как выглядит игнорирование. Обычно человек слишком усердствует, это его выдаёт. Он старается ни в коем случае не смотреть в сторону игнорируемого, а если глаза их встретятся, лицо тут же принимает вид надменный и горделивый. Бывают люди более сдержанные и владеющие собой. У таких движения слегка замедленны, как бы ленивы. Дюк же меня просто не видел. Он не старался смотреть в другую сторону и не отводил глаза. Просто смотрит рассеянно СКВОЗЬ и жуёт свою пайку. Это намного лучше отрубленной головы. Чтобы не искушать судьбу, пересаживаюсь за другой стол.

     Вот и всё. Теперь я сам по себе. Что дальше делать, куда идти? Долго сижу, прокручивая эти два элементарных насущных вопроса, но ничего путного в голову не идёт. Вернуться к границе? Если снова поедет крыша, меня уже никто не подстрахует. Да и что мне вообще там делать? Мыкаться по степи в надежде проснуться снова на обочине, в своей машине? Идти наугад, в надежде прибиться к ветерану, но более адекватному? И далеко ли вообще сам уйду? Не туда наступлю, и всё — прощай молодость.

     Промелькнула даже идиотская мысль найти этого... Лёху, объяснить, что я не причастен к смерти его приятеля — зачем мне лишние враги? Это-то тут при чём? Действительно идиотская мысль.

     Отвлекло меня урчанье в животе. Оказывается, я дико голоден и устал. Украдкой посмотрел на стол, за которым сидели Дюк с Виреской. Их уже не было, наверное, ушли на вторую половину барака. С сожалением подумал об оставленном мясе.

     Появился бармен и стал собирать со столов посуду. Плакала моя пайка. Отворачиваюсь. Быстро я отвык от чувства голода, за пять дней я думал о еде только как об условной необходимости, и тот факт, что нам не нужны были привалы на отдых и еду, ещё больше укреплял мою версию про загробный мир. Обломись, детка, ты жив, и ты хочешь есть.

     Напротив сел хозяин заведения и придвинул ко мне уже знакомую посуду.

     — Значит, теперь ты в свободном плавании? — почесав подбородок, он скрестил руки на груди, — ты ешь, не стесняйся. И что будешь делать дальше?

     — Думаю пока.

     — Надумал что-нибудь путное?

     Молча мотаю головой. Рёбрышки похожи на бараньи, но на вкус мясо сладковатое и жёсткое, и тем не менее хорошо пошло, вполне съедобно. А хлеб вообще мягкий, будто только что из пекарни.

     — Если ты не заметил, — Захар побарабанил пальцами по столу, — я не самый последний человек. Я — кто-то вроде координатора. Купить-продать это ко мне. На работёнку человечка подыскать, или найти что-то редкое — тоже ко мне. Сам-то давно тут?

     — Недели две, — отвечаю.

     — И всё это время с Фомой ходил?

     — Э-э... с Дюком.

     Бармен кивнул.

     — Оружие в руках держать умеешь?

     — Не доводилось, — честно отвечаю я.

     — Печально, печально... а на местности хорошо ориентируешься?

     Моё затянувшееся молчание он понял правильно. Выдержав с важным видом паузу, бармен сам себе кивнул и продолжил:

     — В принципе, для неопытного человека продовольственный отряд — самое то. Еда и крыша над головой будут. Завтра поговорю с бригадиром. Заночуешь в моей комнате, на полу, первая дверь справа. Если, конечно, не пожелаешь воспользоваться гостеприимством Фомы.

     Затем он забрал у меня миску и ушёл. Круто взял. В конце концов, я бы и сам додумался спросить у него про местные порядки, но как-то всё вышло... будто у меня выбора нет. Так-то он у меня и правда не велик, но всё равно обидно. Ладно, завтра переживать буду.

     ***

     

      Дюк

     Дневник памяти, день 3***.

     Третий день, как вышли от Захара. Тропа отклоняется, как я и думал, но не намного. Выяснил, что в обычных условиях карта расширяется примерно на два дня пути вперёд. Но иногда для этого достаточно втереть щепотку пыли, а иногда нужна горсть. Закономерности так и не нашёл.

     Дневник памяти, день 3***.

     

     Надоело тратить воду на то, чтобы Виреска промывала очки.

     ***

     

      Виреска

     Бесит, что нет часов, нет календаря, а единственное средство ориентировки — полоска голой земли, что идёт через лес в неизведанные, туды их, дали. Не так волнует творящийся бред, сколько невозможность ориентироваться во времени. Благо рюкзак со мной, насчёт мыла-шампуня, носков и прочего можно не беспокоиться. Пока что.

     Дюк называет это тропой, но это определение я бы забраковала. Земля не вытоптана ногами или копытами, на ней вообще нет следов. Будто пару сотен раз проехались катком, утрамбовав почву на века вперёд. Даже под дождём не раскисает, хоть это радует.

     На второй день, кажется, заметили недалеко от тропы какое-то жилище. Дюк без раздумий направился туда, достал меч и отвёл им в сторону полотно из лоскутов кожи, висящее в дверном проёме.

     — Чисто. Можешь поискать еду, я пройдусь.

     Вошла внутрь. Жуть. Какое-то тряпьё повсюду, в углу охапка дров, но никакого очага не видно. На жердевых стенах висят пучки трав, кости, перья и ещё поди пойми что. Хижина ведьмы, не иначе. Подошла к самодельному столику у стены, взяла первое, что бросилось в глаза. Взболтав бутыль, я всмотрелась сквозь мутноватое стекло, стараясь определить степень пригодности для употребления содержимого в качестве еды. Может быть как обычным молоком, так и маковой настойкой, отваром из ядовитых трав или вытяжкой чьего-либо мозга. Только гадать, что у ведьмы может заваляться. Выдернула широкую пробку и аккуратно, как нюхают химические реактивы, ладонью подогнала воздух к носу. Ничего не почувствовала и, немного осмелев, вдохнула из горлышка.

     — Что нашла?

     Дюк протиснулся в дверь, скинул со скамьи на пол ветошь и, облегчённо выдохнув, снял рюкзак.

     — Да вот, похоже на молоко, только испортилось. Кажется, что около недели тут никого не было — объедки в тарелке уже подпортились, но не успели сгнить.

     — Дай-ка, — Дюк взял у меня из рук бутыль, сделал небольшой глоток, погонял жидкость во рту, — ага, точно прокисло. Будешь, нет? — затем запрокинул голову и в несколько больших глотков допил молоко. Из-за широкого горлышка часть стекла по усам на воротник, проводник вытер рукавом бороду и отряхнул куртку. — Ещё есть что?

     — Лепёшки, кажется. Не из муки.

     Я надвое разломала лепёшку, кем-то до этого надкушенную, и протянула початую половину проводнику. Он и сейчас не стал подробно изучать состав, за пару укусов набил рот и долго жевал, силясь проглотить.

     — Есть мысли, куда хозяева подевались? — я осторожно надкусила лепёшку. На вкус не многим лучше прелой соломы.

     — Не-а.

     Как-то не вязалось у меня в голове то, что на одном столе может стоять молоко в стеклянной таре и выпеченный на углях хлеб из кореньев и семян. Если подумать, для этого места — ничего странного, но не хотелось жевать непонятно что, когда в рюкзаке были нормальные, вполне съедобные припасы.

     Дюк пинком согнал сброшенную со скамьи ветошь в ближайший угол и, довольно крякнув, развалился на этой куче, как на троне. Радушным жестом обвёл лачугу:

     — Устраивайся.

     — Тут будем ночевать?

     — Почему нет?

     Я ещё раз обвела взглядом жилище. Сбитые из жердей стены просвечивали, как дуршлаг, крыша, как ни странно, была без прорех, но широкие листья могут легко заняться и превратиться в кострище. «Дверь» тем более особого доверия не внушала. Одним словом — убежище никакое. С пары пинков легко проломишь стену, а при наличии в руках чего потяжелей, можно за десяток минут разнести тут всё целиком. Нет, это, конечно, куда лучше ночёвки под открытым небом, просто меня волновало возможное возвращение хозяев или появление других скитальцев. Недружелюбных.

     Дюк предложил взять из кучи ветоши что-нибудь для подстилки. Спасибо, обойдусь. Посплю на утрамбованной земле, а укроюсь по обыкновению своим плащом. Он вообще никакой заразы не боится?

     Дюк заёрзал на своём лежбище, съехал ближе к земле и вытянул ноги.

     — Может, костерок?

     — Жги, — хмыкнула я в ответ.

     Проводник хлопнул по полу, от руки к центру помещения побежала трещина и образовала небольшую выемку. Из угла начали перекатываться хворост, кора, нарубленные толстые ветки. Наковыряв земли, ссыпал немного во вторую руку. Сжал кулаки и стукнул один о другой. После чего разжал ладони и взял получившиеся камни поудобней. Чиркнул раз, другой. Голубые искры вылетали, пройдя какое-то расстояние, замедляли полёт и зависали в воздухе. Накапливались, мерцали, хижина наполнилась ровным приятным свечением. Перестав колотить, проводник слегка подул. Мерцающий рой плавно направился к выемке в земле, из него заморосили вспыхивающие на дровах светляки. Когда огонь занялся, рой уплотнился до небольшого клубка и остался так висеть.

     Красиво и практично. Круто. Не стала ничего говорить. Вдруг засмущается.

     - Так откуда ты? - вырвалось из моего сонного сознания.

     - Некоторые не очень любят говорить о прошлом. Чревато.

     - А ты? - перед глазами появился обезглавленный мужик, но реплику Дюка я не восприняла как угрозу.

     - Мне всё равно. Просто лень рассказывать. Да и не факт, что ты долго протянешь, так что выйдет, я зря терял время. Но если ты из тех людей, кому надо потрепаться для успокоения, то валяй. Только не обижайся, что я точно ничего не запомню.

     Обидно кольнул. Это я рационалист и логик, я! Это мне плевать на мнение окружающих, тем более волосатых грязных мужланов! И это я презираю в людях пустую сентиментальность! Ладно, чёрт с ним. Ещё из-за всякой ерунды переживать.

     

     Почему-то вспомнились поездки всем классом «на природу». Не всегда удавалось откосить от таких мероприятий. Инициативу запевал с энтузиазмом поддерживали учителя, наивно полагая, что ученики будут травить байки у костра и рисовать пейзажи маслом. Два дня повышенной раздражённости, лёгкие, полные репеллента от комаров. Наушники и музыка частично спасали от прослушивания пьяных разговоров и животных стонов за стеной охотничьего домика.

     Так не пойдёт. Вспоминать о всякой пакости перед сном — уж больно много чести. Заснула, глядя из-под плаща на светящийся шарик.

     Проснулась, как обычно, не выспавшейся. Да, был и огонь, и крыша, но разницы никакой. Мотнула тяжёлой головой, тщетно пытаясь вытряхнуть усталость и тоскливые мысли.

     Хижина и полдня остались позади. Поднялся несильный ветер. Странно, но до этого я даже не обращала внимания на безветрие. Погоняемая по земле листва непривычно шуршала. Деревья скрипели громче обычного. Потом пошёл дождь. На этот раз какой-то мерзкий. Тяжёлый, с тухлым запахом. При вытирании с лица капель воды, на коже оставались противные жирные разводы. В итоге очки почти перестали выполнять свою функцию.

     — Дюк! — проводник обернулся на окрик, — не убегай далеко.

     Я согнулась, спрятала от дождя очки под плащом, открутила пробку на фляге и плеснула на линзы чистой воды. Вытерла о куртку. Разводы никуда не исчезли. Дрянь...

     Подошёл Дюк. Вдруг схватив меня за ворот, зажал ладонью глаза и сильно надавил. Земля в его руке больно впилась в кожу. Бью куда-то в воздух, проводник отпускает ворот, но ловит руку с очками и выдирает их из сжатого кулака. Готовясь драться до последнего с взбесившимся спутником, отпрянула назад и уставилась на него широко раскрытыми глазами. Мир... совершенно обновлённый мир — чёткий, контрастный, и (несмотря на скудную осеннюю палитру) красочный,— открылся в одно мгновение. Проводник сломал очки пополам, отбросил в сторону. Посмотрел мне в глаза, что-то выискивая, и только после этого отпустил запястье. Вопросительно поднял брови, задрал подбородок, мол «ЧО?». Мотаю головой. Он разворачивается и идёт дальше. Догоняю его и одёргиваю за плечо.

     — Ты достал. Допустим, я поняла, что ты не фокусник, а теперь говори, что это за карта?

     — Карта, как карта.

     — Зачем она тебе, можешь нормально объяснить?

     — Ищу дорогу домой.

     Сердце йокнуло.

     — Как?

     — Пока не знаю.

     — А когда узнаешь?

     — Через два месяца встречусь с человеком, тогда будет яснее.

     — То есть, ты ищешь дорогу домой, а потом мы вернёмся за тем, кто дал тебе карту?

     — Да.

     — И как ты узнаешь, что нужное место найдено?

     — Я — никак. Он знает. Как-то вычислит.

     — Почему он сразу не пошёл с тобой?

     — Он не может.

     — Кто он вообще такой?

     — Точно не знаю.

     — И ты ему веришь?

     — Насчёт карты — да.

     Некоторое время идём молча.

     — Почему ты сразу не сказал?

     — Ты не спрашивала. А почему ты пошла со мной, если не знала, что к чему?

     — Не хотела оставаться в гостинице. Надеялась, что однажды ты приведёшь меня в селение покрупней.

     — Зато честно, — усмехнулся проводник и поднял воротник, давая тем самым понять, что его желание говорить исчерпано.

     ***

     

      Валентин

     Растолкали меня беспардонно, ногой. Я заворочался на соломе и глянул на бармена сквозь припухшие от усталости веки. Он мотнул головой, приглашая следовать за ним. Я подошёл к стойке, на ходу разминая спину и натягивая куртку. Захар выложил тканевый мешочек, жмень каких-то веточек и длинный нож с деревянной рукоятью. Подвинув последний предмет ко мне, сказал:

     — Это Фома перед уходом оставил. Из спины, говорит, вытащил. Да шучу я, шучу, не кривись так.

     Я покрутил нож в руках, не зная, куда его девать без ножен, затем осторожно засунул его за ремень и несколько раз подвигал его вперёд-назад, проверяя, не цепляется ли. Ненадёжно как-то. Осмотрел содержимое мешка. Вяленое мясо, рыба, сухари.

     — Что за хворост?

     — От меня лично. Подъёмные так сказать.

     — Валюта местная?

     — Хах, нет. Еда. Сытно и полезно. Не портится, места много не занимает, так что советую есть в последнюю очередь.

     Я завязал мешок и опёрся обеими руками на стойку.

     — Думаешь, не прав?

     — В чём?

     — С Дюком.

     Захар замахал руками, открещиваясь от меня.

     — Я в отношения клиентов не лезу, я их кормлю и за ними грязную посуду убираю.

     — И трупы.

     — А то как же! — нисколько не смутился он, — это моя работа.

     Мне не хотелось вступать в полемику. Его дом — его порядки. Да и настроение не то.

     — Ну ты присядь пока или погуляй, только не уходи далеко. Когда Дырдыр появится, я дам знать. В лицо его так не называй, обидится ещё.

     Я уселся в углу. Занято было всего два стола, ещё изредка из «апартаментов» выходили люди, говорили с Захаром и уходили. От нечего делать принялся рассматривать посетителей. За первым столом сидели три мужиковатые женщины. У двух из них — короткие армейские стрижки, третья же совсем лысая. Кроме невообразимых размеров ножей, лежащих на столе, другого оружия при них не заметил. Та, что сидела ближе к стене, кивнула своим подругам, и три суровых лица повернулись ко мне. Лысая что-то сказала, после чего все изобразили какое-то подобие улыбки. Жутковато. Перевёл взгляд на второй стол. Как раз в этот момент из-за него встал какой-то сутулый худощавый мужичок, быстро подошёл и сел напротив меня. Шустро зыркнул по сторонам и кивнул:

     — Здоров.

     Киваю в ответ.

     — Кислота интересует? Волчья печень, слёзы воды, есть грибы со дна гармошки — закачаешься.

     Видимо, мой недоумевающий взгляд он растолковал по-своему, потому что оправдывающимся тоном продолжил:

     — Ну, нет, так нет. Спортсмен, значит? Могу озверин сварить на заказ. Бери, пока есть, а то товар дефицитный. Ну, что молчишь-то?

     — Маслов, дурак, голова и два уха! Человек вчера только заселился! — Захар в голос заржал, а мужик смутился, встал и запахнулся штопанной — перелатанной кожанкой.

     — Ты это... всё равно, как обживёшься, если надо чего — я тут.

     Ну да, куда уж человеку без наркотиков. Даже дома, в относительно нормальном мире, человек по разным причинам старается сойти в могилу раньше времени. Ту же сам Бог велел.

     Скучно и тоскливо внутри. На улице же было прохладно и ничуть не уютней. Утоптанная широкая дорога влажно блестела под низким негреющим солнцем. Деревья скрипели, хотя не было ни малейшего ветерка. На широкой завалинке у входа сидела древняя старушка — не то бурятка, не то китаянка — в расшитой накидке и дымила какой-то ядреной смесью. Метрах в семи от нас, на углу строения, собралась стая низкорослых облезлых собак. Животные скучковались вокруг чего-то, грызлись и гоняли друг друга. Я не сразу понял, что делят они мертвечину. Вид голого растерзанного тела окончательно отбил желание гулять, но возвращаться внутрь всё равно не хотелось. Тут же лес кругом, неужели нельзя было оттащить подальше, если так лень хоронить? Или это такое назидание, живой пример того, что бывает с нарушителями правил заведения? Надо выбраться отсюда. Любой ценой.

     ***

      Дюк

     Дневник памяти, день 3***.

     Сегодня сполна почувствовал горечь поражения. Это не просто мелкая оплошность, не легко поправимая ошибка. Это фиаско. Крах всего.

     Сам не знаю, какого чёрта я дал подержать ей карту, но именно в этот момент воздух колыхнулся, впереди ветви деревьев, будто восковые, оплавились и склонились к земле. В голубоватой пелене завиднелся совершенно другой лес — зелёный, цветущий, полный солнечного света. Я мгновенно перебрал в голове возможные варианты. Пришёл к тому, что шансы попасть в сравнительно безопасные или в убийственные места — ну надо же — примерно пятьдесят на пятьдесят. Как и шансы найти новые земли или очутиться в уже изведанных краях. Одни сюрпризы с этой жизнью. Сказал Виреске бежать в окно и рванул следом. Сюда всегда найду дорогу. Такие мысли мыслил я на бегу. Ещё мыслил, что новые земли стоят риска, и десятикратно стоит риска составление карты. Карта! Погружённый в оперативные размышления, забыл забрать её. Виреска прытко неслась навстречу неизведанному, и я лишь мысленно скрестил пальцы, чтобы не произошло самое страшное.

     Как и полагается, самые худшие опасения оправдались. Наклонившись всем корпусом вперёд, девушка перед самым окном на долю секунды сбавила скорость, затем одним рывком отправила своё тело в длинный прыжок, разрезав собой лазурную пелену. Окно колыхнулось, как побеспокоенная водная гладь, и бесшумно схлопнулось перед моим носом. Придавленные искривлённым пространством, деревья моментально выпрямились, осыпав меня листвой, корой и мелкими ветками. Ушла. Карта ушла, и я понятия не имею куда.

     В открытую дверь, ведущую на балкон, робко влетали звуки поскрипывания качелей на ветру, встревоженный голос сонной пичуги, едва различимое урчание двигателя где-то во дворе, тихий голос ветра... девушка, глубоко дыша, стояла с прикрытыми глазами. Она силилась услышать ещё что-нибудь, но тщетно. Зябко поёжилась, захлопнула дверь, но дребезжание стекла и стук рамы слишком быстро растворились в тишине. Она, подобно девятому валу, подкатила к самому дому и готова была обрушиться, захлестнуть и утопить в себе. Ира сжалась и медленно подошла к холодильнику, будто резкое движение могло спровоцировать извечного врага на преждевременное действие. Достала пакет с соком и опустошила его. В предчувствии прислонилась спиной к стене. Волна дошла до пиковой точки и готова была уже ринуться вниз, Ирина даже с некоторым интересом и азартом ждала — кто же будет первым? Лизергиновая кислота оказалась проворней. Впитавшись в кровь и дойдя до рецепторов ствола мозга, она выстроила стену, о которую с треском разбилась накатывающая тишина.

     Девушка сползла на пол под занимающуюся пляску языков серого пламени на стенах. Загустевший кокон коридорного полумрака разрезала изнутри узкая лодка с острым носом. Высокий кормчий в дырявой бахотне, плавно поднимая и опуская весло костлявыми руками, беззвучно проплыл в сторону балкона. Из-под накинутого на голову капюшона курились лёгкие чёрные завитки, отпечатываясь причудливой вязью копоти на потолке. Ирина блаженно опустила веки, вслушиваясь в потоки воды, хлынувшие в разбитое лодкой стекло.

     Скоро, совсем уж скоро наступит тот самый день. На горизонте показались фрагменты воспоминаний, пугающие одним лишь своим слабым отблеском. Нет, они не собирались нападать прямо сейчас, всего лишь дали знать, что не похоронены, не вырваны из памяти ни терапиями, ни препаратами, что с лёгкой руки сама себе выписывала девушка у барыг. Воспоминания ждали обозначенного часа, чтобы в полной мере развернуться, опрокинуть на лопатки и придавить к земле.

     ***

     

      Эвальд

     В раму несуществующей двери постучал Влад и, как-то уж слишком широко улыбаясь, заглянул в кабинку.

     — Новости видал?

     — Я не смотрю новости, — Эвальд, не поднимая головы, продолжил составлять отчёт за недельную работу.

     — У-у-у, многое потерял. Угадай нашу звезду?

     — Солнце.

     — Чего? — Влад застыл с растерянной улыбкой на лице, потом махнул рукой, — короче смотри, чего покажу.

     Он развернул широкий планшет, который держал в руках, и коснулся экрана. Прыгающая камера пыталась удержать в фокусе раскрасневшееся от мороза лицо идущего человека. Эвальд узнал себя.

     — Скажите, за что вы напали на этих людей? Вы активист чёрно-зелёного движения?

     — А разве для того, чтобы помочь разнять драку, надо состоять в партии?

     — Так вы не знали, за кого вступаетесь?

     — Это имеет значение?

     — Какова ваша позиция по отношению к поправке в законе № 724А-14?

     — Любите цифры? Тогда вот вам такое: 1-13-13.

     Голос за кадром после некоторой паузы задал новый вопрос:

     — Вы не думаете, что своим поступком обратили на себя лишнее внимание и нажили новых врагов?

     — Ничего страшного, я их заранее прощаю.

     Влад погасил планшет и присел на край стола.

     — Ну ты отжёг, молоток! Но как вообще журналисты узнали?

     — У девушки была камера. Лицо распознать не ахти проблема.

     — Странно, такого ролика я не видел.

     — Может, не время ещё. Не станут же они выкладывать, как двое бьют лежачего.

     — Зачем тогда снимать вообще? Так ты не знал, что тебя снимают?

     — Догадывался... — Эвальд устало вздохнул, — у тебя всё? Мне работать надо.

     — Ну да, ну да... ты главное продолжай гнуть нейтралитет. Как только сочтут тебя чёрно-зелёным — всё, считай, работать больше будет негде, — с этими словами Влад похлопал коллегу по плечу и пошёл за свой стол.

     «Верно сказал... чёртовы камеры. Теперь администратор глаз с меня не спустит. Первое время будет осторожничать, держать нос по ветру, но как только учует кровь, уволит за опоздание или вообще по сокращению» — спрятал лицо в ладонях и покачал головой. Задребезжал в ящике стола вибратор телефона.

     «Номер незнакомый... неужели радужный какой пронюхал? Кто-то из банка сдал с потрохами? Теперь названивать станут, угрожать. Или ещё хуже — журналисты» — поднёс аппарат к уху. На том конце провода кто-то громко дышал, то ли не решаясь заговорить первым, то ли стараясь напугать молчанием.

     — Как там тебя, — прошептал знакомый женский голос, затем громче добавил, — привет, Ганс.

     — Ира?

     Она хихикнула и слегка заплетающимся языком назвала улицу, номер дома и квартиру. И повесила трубку.

     «Откуда у неё мой номер? Переписала, когда спал, наверное. И чего звонит вдруг? Адрес не её, даже не рядом. Опять другой конец города, трущобы какие-то. Если бы нужна была помощь, она бы не смеялась. Может, напилась, на розыгрыши потянуло? Хорош розыгрыш, к чёрту на кулички ехать».

     Эвальд уже положил телефон обратно в ящик стола и хотел вернуться к составлению отчёта, но перед глазами всплыло лицо девушки, её вымученная улыбка, морщины над переносицей и в уголках губ...

     — Что же с тобой, всё-таки, не так? — сокрушённо покачал головой и принялся одеваться.

     У выхода остановился, вернулся и зашёл к администратору.

     — Я сегодня уйду пораньше.

     Администратор кашлянул в кулак, скрестил руки на груди и откинулся на спинку кресла, ожидая, по-видимому, добавочных аргументов. Эвальд этим не порадовал, продолжал смотреть в упор на начальника.

     — Иди, — цокнул тот, — но потом отработаешь.

     — Разумеется.

     Спустя примерно час стоял на незнакомой улице и смотрел на гнутую номерную табличку на углу пятиэтажки. Уже начало смеркаться, в окнах загорались огни, а в вечно беззвёздном небе уже стали различимы сигнальные маяки самолётов.

     У дома был всего один подъезд. Эвальд подошёл к двери с выломанным замком, потянул на себя и шагнул в полумрак. Осмотрел первую лестничную площадку и после несложных подсчётов поднялся на третий этаж. Номера имелись не на всех дверях, но на нужной — был. Не пришлось даже стучать: из приоткрытой двери медленно выползал и бил в нос дух неубранного помещения. Слух резала громкая электронная музыка с синтезированными голосами. В перерыве между сменой коротких треков слышались разговоры, чей-то нездоровый смех. Фалангой указательного пальца толкнул дверь, та приоткрылась лишь наполовину и во что-то упёрлась. Протиснувшись внутрь, обнаружил на полу за дверью полураздетого человека. Оголённая грязная кожа, кое-где с синяками и ссадинами, покрылась крупными мурашками. Человек крепко спал. Кажется, спал. Эвальд как можно тише ступал по растрескавшемуся и бугристому линолеуму. Будто его шаги можно было различить сквозь техно-безумие новомодной музыки. В комнате справа так же вповалку лежали люди, кое-кто в сознании, мотает головой, и чешется, чешется... или же чешет стену, к которой прислонился. Заклеенные газетами окна с трудом пропускают фонарный свет, мигающие огоньки музыкального устройства бегают по обшарпанным стенам и потолку с двумя полосами обвалившейся штукатурки. Здесь её нет.

     Вернулся в прихожую и заглянул на кухню. То есть это должно было быть кухней, но из полагающейся мебели осталась лишь раковина, с двумя шлангами в стальной оплётке, торчащими из отверстия для крана. У одной из стен, под матовым диодным ночником, на выпотрошенных обломках дивана сидела Ирина. Полоса лысины стала ещё шире, волосы выкрасились в оттенок тёмно-красного цвета. Какой-то тип с такой же полу-лысой стрижкой, размахивая жестянкой пива, завалился ей на плечо и с восторженным выражением лица что-то взахлёб рассказывал. Время от времени он тянулся губами к бледной тонкой шее, девушка, хохоча, отталкивала его, но лишь для того, чтобы вновь подставить плечо под его голову.

     Эвальд зашёл в комнату, прислонился к грязной стене. Ира, наконец, заметила его присутствие, вскочила, отчего панк, что к ней жался, повалился набок и чмокнул пружину дивана. Девушка схватила Эвальда за руку, извлекла из нагрудного кармана папиросу и предложила с широкой улыбкой. Потянула за собой, но тот остался стоять. Тогда она привстала на цыпочки и закричала ему в ухо:

     — Опять ты скучный? Давай к нам, я тебя развеселю.

     Он поморщился от алкогольного перегара и несвежего запаха тела.

     «Неужели ради этого? Ради этого я сюда приехал?».

     Вышел в коридор, прикрыл за собой дверь.

     «Как будто в гостях был, приличие соблюдаешь» — усмехнулся он своему автоматизму и пошёл к лестнице. В парадной двери его чуть не сбил с ног какой-то местный обитатель. Эвальд вовремя отскочил в сторону. Вслед за первым пронёсся ещё один персонаж с бутылочным горлышком в руке. Немец проводил его взглядом, ещё некоторое время прислушиваясь к топоту ног, потом вышел на крыльцо. С прискорбием констатировал, что на душе немного мерзко.

     Долго стоял, не решаясь спуститься с крыльца. Задрал голову, будто надеясь высмотреть в ночном небе ответ на мучающий его вопрос. С силой пригладив волосы на голове, резко развернулся и нырнул обратно в темный зев подъезда.

     На втором пролёте споткнулся о вытянутые ноги прислонившегося к стене человека. Он зажимал бок рукой, меж пальцев медленно сочилась кровь. Немец склонился над ним, заглянул в лицо. Даже в сумраке можно было разглядеть крупные красные прожилки на нездоровом синюшно-буром лице, неоднократно разбитом носе. Человек тяжело и судорожно вздыхал, от чего его разорванная нижняя губа подрагивала и оголяла ряд гнилых зубов. От него разило нестираной одеждой и алкоголем. Он чувствовал чьё-то присутствие, жмурился и слегка склонял голову в сторону, не желая смотреть.

     Эвальд выпрямился, дёрнул щекой и отвернулся. На одном дыхании проскочил оставшиеся пролёты и участок коридора, толкнул дверь и влетел на кухню.

     — О, Ганс вернулся! — радостно вскрикнула Ира.

     Она не сопротивлялась, когда вернувшийся гость схватил её за локоть и потащил из квартиры, лишь громче засмеялась.

     — Э-э, что за дела? — возмутился панк и схватил обломщика веселья за рукав.

     Эвальд отмахнулся — не сильно, только чтобы сбросить хватку — однако ноги подвели местного обитателя и он рухнул на пол.

     — Ну ты, с-сука, сейчас будет тебе счастье! — как бы с удивлением промямлил панк, опираясь о стенку и вставая на ноги, — Пацаны! Наших бьют! — и, не дожидаясь огневой поддержки, полез в драку.

     Эвальд полуобернулся, толкнул напирающего наркомана ладонью в лицо, тот снова полетел вверх тормашками и уже не нашёл в себе силы подняться, лишь засучил ногами и руками, будто его врагом вдруг стал голый пол.

     Несмотря на то, что всего минуту назад притон спал, сейчас он вдруг пришёл в движение. Как сонные осы вылетают на замах дыма, так и грязные обитатели квартиры с иссиня-серыми лицами медленно покидали свои лёжки на полу, чтобы ответить на универсальный призыв о помощи.

     Тот, что оказался ближе всех к прихожей, уставился затуманенным взором, подобрал отвисшую челюсть, и, жуя слюни, спросил:

     — Где?

     — Там — мотнул немец головой на кухню.

     — Ща, братишь, всё будет, — прошамкал зомби и, придерживаясь за дверной косяк, пошёл не рисковый манёвр: пересечение пространства прихожей.

     Ира не сопротивлялась. Эвальд предусмотрительно обнял её и приподнял, когда проходил лестничную площадку с раненным. Оказавшись уже на улице, она тихо заплакала, попыталась высвободиться, замахнулась и... обмякла. Парень придержал её одной рукой, поспешно снял куртку, сетуя на себя за то, что не догадался сделать этого раньше, и, закутав хрупкое тельце, взял его на руки. Прошёл целый квартал, прежде чем заметил на обочине автомобиль с жёлтой лампой на крыше. Ускорил шаг, без спроса открыл дверь, положил всё ещё тихую девушку на заднее сиденье и сел рядом.

     — Ну и куда? — недовольно спросил таксист, прикручивая громкость музыки и с подозрительностью осматривая клиентов в зеркале заднего вида.

     — Давай вперёд, а там посмотрим.

     

     В квартире, как и прошлый раз, была уличная температура. Под распахнутые окна подложены книги, шторы одёрнуты в стороны. Первым делом Эвальд уложил девушку на кровать и накрыл одеялом, после чего задраил окна и включил на кухонной плите все конфорки разом. Газ с шипеньем выгорал, быстро наполняя комнату теплом. Немец сел за стол, устало опёрся на локти и запустил пальцы в густую шевелюру. Мысли словно объявили бойкот своему хозяину, ни на чём не останавливались, ловко удирали от манипулятора, который должен их вылавливать и укладывать на конвейер. Чтобы хоть чем-то занять голову, принялся рассматривать новые фрески на стенах. Из всех рисунков осталась без изменений лишь фигура человека в полный рост. Ив этот раз обособленно лежащей поверх остальных деталей. Всё остальное пространство заняла сплошная решётка из толстых прутьев на сером фоне. Никакой травы, никакого звёздного неба или гор — ничего. Лишь серость.

     Воздух постепенно прогрелся, Эвальд снял куртку и проверил спальню. Тут по-прежнему было прохладно. Ирина очнулась, сидела спиной к стене, с поджатыми к груди коленями.

     — Я тебя не боюсь, — с едва заметной дрожью в голосе сказала она.

     — Меня и не надо бояться.

     — Он сказал, что не успел, но ты всё равно наказан. Я была на твоей могиле... Зачем ты вернулся? И вот теперь он перестал приходить... Это ты его прогнал? Нет, это я... но я и раньше просила его не приходить, почему он исчез? Почему никто из них больше не приходит?

     Эвальд потянулся к ней, чтобы укрыть обратно одеялом, успокоить, но она отскочила на край кровати и зло прошипела:

     — Не трогай меня!

     — Это же я, скучный водила.

     Прищурившись, с недоверием спросила:

     — Ганс? Нет, ты меня не обманешь, я знаю, кто ты. Уходи! Хотя нет... — Ира хищно захихикала, — оставайся, они придут за тобой, я своими глазами увижу, как ты получаешь по заслугам. Смерть это слишком жестоко... но ты всё равно будешь страдать. Ни один из вас даже не попробовал просить прощения!

     Она сыпала обвинениями, ругательствами и угрозами, в перерывах беспомощно прислонялась затылком к стене, и по её лицу текли ручьями слёзы горечи и досады. Немец устроился на полу у противоположной стены. Он боялся оставить девушку без присмотра, но как её успокоить — тоже не знал, и лишь надеялся, что в какой-то момент действие дурманящих препаратов пройдёт, она выдохнется и успокоится сама.

     И она успокоилась. С первыми лучами ленивого зимнего солнца она, после очередного эмоционального всплеска спрятала лицо в ладонях, опять заплакала, беззвучно сотрясая плечами. Эвальд поднял одеяло, сброшенное на пол в приступе буйства, сел рядом с Ирой и укрыл её. Она не стала его прогонять, как и не стала сопротивляться, когда он прижал её голову к своей груди и пригладил беспорядочно остриженные волосы.

     Парень измотался не меньше самой Ирины, и хоть она уже успокоилась, надо было потерпеть, выждать ещё... но сон всё же взял своё.

      Валентин

     

     Корень поддавался с трудом. Точнее, не поддавался вовсе. Я искрошил вокруг него почву, отрезая отростки, но он всё никак не хотел вылезать. Прям репка, а не корень.

     - Брось, друг, догоняй остальных.

     У Вагана на руке висела огромная корзина, до половины наполненная трофеями. Я осмотрелся по сторонам. Шеренга ушла далеко вперёд, один лишь я ковырялся в грунте, безуспешно пытаясь вытянуть злосчастный корень. Надо было брать лопату, когда предлагали, чёрт…

     - Сейчас, - раздражённо отвечаю стоящему над душой напарнику и ещё раз обвожу лезвием вокруг своей добычи.

     - Друг, никто их не собирает, потому что больше гемора с ними, чем толку.

     Постояв ещё немного и полюбовавшись моим пыхтеньем, Ваган пошёл дальше. В последней попытке тяну за мохнатый короткий хохолок растения, он с тонким хрустом отламывается и я падаю на пятую точку. Зарычав, с остервенением беспорядочно колочу ножом. Молочный сок перемешался с грунтом и наполнил воздух горьковато-сладким ароматом. Понимаю, что последние полчаса потрачены впустую. Плюю на землю, пинаю воздух ногой, вешаю на плечо корзину и плетусь вслед за остальными.

     Бригадир не проводил никакого брифинга, просто прикрепил меня к Вагану и его товарищу Якову, сказав, что они введут меня в курс дела. В первую очередь я спросил, как попасть домой, но они лишь переглянулись и, поджав губы, покачали головами.

     - Неужели нет способа?

     - Душа моя, - ласково сказал тогда Яков, - вы в корне неверно смотрите на жизнь. Попав в трудную ситуацию, вы глядите в прошлое и ищете обходные пути. Нельзя так. Куда бы вы ни попали – обустраивайтесь, как если бы это был ваш дом. Что же вы кривитесь? Ну, сами посудите – будете вы метаться туда-сюда неприкаянным, рано или поздно потеряете силы и обнаружите, что потратили время впустую. Тогда вас наполнит отчаяние. А отчаяние – грех, знаете ли.

     Не знаю, что раздражало меня в нём больше – слащавые обороты, как у психиатров из анекдотов, или же его манера обращаться ко мне в множественном числе. Я же не старик какой, максимум лет на пять старше него! Его приятель ничем не лучше – фамильярность так же раздражала.

     После очередного подтверждения, что домой не попасть, я больше не слышал их. Они по очереди что-то рассказывали про травы и коренья, ягоды, животных и птиц, но это стало полуосмысленным шумом на периферии сознания, не более.

     На глаза попался крохотный куст винограда с одной-единственной зелёной гроздью. Я бы не отказался сейчас от винца, да покрепче. Теперь понимаю этого психа Дюка.

     Догоняю шеренгу и становлюсь рядом с Яковом. Он собирает твёрдые чёрные ягоды с высокого куста. Ростом я выше, поэтому тянусь к верхним веткам.

     - Не против?

     - Что вы, собирайте на здоровье.

     Может, зря я к ним так? Они ведь ничего плохого, в конце концов, мне не сделали, а я на них только волком смотрю. Надо бы хоть парой слов перекинуться.

     -Так… почему бригадира называют Дыр-дыр?

     - Ох, голубчик, дело наше – не такое уж простое, как можно было бы подумать. Существует множество угроз жизни даже в чистом поле.

     Я смотрел на него, ожидая продолжения, но он, кажется, моментально забыл о моём вопросе.

     - И?

     - Ну, сами-то Ветра не плодят смертоносных насекомых или крупных хищников. Однако оные частенько приходят из других краёв.

     - Я про бригадира вообще-то спросил.

     - Я к тому и веду, дражайший друг, - Яков вздохнул и продолжил, - как-то раз работали мы недалеко от каньона, когда вдруг вылетел ветер, причём без каких-либо предварительных признаков. Ну, само по себе это дело не страшное. Мы нашли укрытие, но пришлось задержаться, и мы не успели до темноты вернуться в лагерь. А ночью пришли химеры, унесли с собой троих, одного ранили в голову. Бригадир тащил его на себе до самого трактира. Бедняге травмировало мозг. Стал подобен годовалому ребёнку – дара речи лишился, переставал людей узнавать. Кроме бригадира нашего. Как увидит его, сразу кривой своей улыбкой улыбается, руки протягивает и лопочет: «Дыр-дыр, дыр-дыр». Вот он себя виноватым и чувствует, мол, должен был предусмотрительней быть.

     Я умолк, переваривая услышанное. Чёрт, даже не стану спрашивать, что с тем беднягой стало, никто ведь заботиться о таком не будет.

     - А что за химеры?

     - Иногда бывает так, что мелкое зверьё съест не ту травку, тогда оно становится хвореньким. А иногда бывает так, что зверь покрупнее, вроде птиц каких или волков, съедает того, кто съел не ту травку. Таких лучше вообще не видеть.

     Яков передёрнул плечами и поёжился. Я решил сменить тему.

     - Давно здесь?

     - Конкретно здесь? С полгода.

     - То есть, бывал и в других секторах?

     - Секторах?

     - Ну…

     - Я вас понял. Просто каждый по-разному называет. Да, много где бывал.

     - Во сколько же ты пропал из дому?

     - Ох, голубчик, из дому меня родственники сплавили.

     - Детдомовский? Извини, не знал.

     - Что Вы, что Вы! У меня были и маменька, и папенька, они меня очень любили. Просто Бог так и не дал мне детей, супруга моя скончалась раньше меня, а единственный племянник, этот поц, прости Господи, сплавил меня в дом престарелых.

     Тьфу, опять его шуточки.

     - Я так вижу, вы мне не верите? Вот скажите, это ведь не единственно место, где вы побывали?

     - Нет.

     - И как думаете, много ещё таких, как вы выражаетесь, секторов есть?

     Я пожал плечами.

     - Не знаю. Как-то я об этом не думал.

     - Вот и я не знаю, сколько странных мест ещё существует, хотя с Ваганом Архимедовичем много где побывали. Думаю, есть места настолько странные, что человек вовсе сойдёт с ума от одного взгляда на неродные пейзажи. Немало моих знакомых переходили границу во время окон и сгинули навсегда, никто их больше не видел. Остаётся лишь уповать, что милостью Божей они попали в места настолько прекрасные, из которых нет желания возвращаться.

     Может, он и прав. Что я знаю об этом? Хотя насчёт "мест прекрасных" у меня большие сомнения.

     - То есть ты был стариком?

     - А что тут удивительного? Пути, Господни, знаете ли…

     Вздыхаю и снисходительно смотрю на шутника.

     - И что по этому поводу в библии написано?

     - А вы как думаете? Ну вот, снова плечами пожимаете. Некоторые говорят, что мы на другой планете, что это эксперимент высших разумов над примитивными людьми. Многие думают, что мы все в аду, или в чистилище. Якобы Бог нас наказывает за грехи. Мне, знаете ли, по статусу не положено в ад верить.

     - Так ты ещё и доктор наук, атеист?

     - Полноте вам. Прекрасно знаете, что я иудей.

     - Кхм… ну так… к какой версии ты склоняешься? Или мне начать обращаться на «Вы»?

     - Как вам будет угодно, душа моя. Что же до версий... я, как разумный, надеюсь, человек, воздержусь от столь судьбоносных выводов. Мне бы пожить подольше, остальное меня не очень волнует. О, спелые! – Яков соскрёб с ветки горсть ягод с синеватым отливом и отправил их в рот, - хотите?

     - Нет. Я бы сейчас винограда поел.

     - Виноград тут не растёт, - с набитым ртом ответил он.

     - Как это? Я видел там куст. Небольшой, но это точно виноград.

     Яков поперхнулся, выплюнул пережёвываемые ягоды и схватил меня за плечи.

     - Где?!!

     - Да там, - махнул рукой. Чего это он?

     - Внимание! – заорал Яков, - отряд, внимание! Срочно перекличку!!! – затем снова тряхнул меня за плечи, - показывай, быстрее!

     Я побежал к тому месту, где видел виноградный кустик, указал на него пальцем. Появился бригадир с сапёрной лопатой, оттолкнул меня в сторону, упал на колени и принялся выкапывать куст, который, как мне показалось, успел стать больше. Яков вырвал его из земли. С корней стекала густая багровая смола.

     - Ещё лопату! – закричал бригадир и указал появившимся работникам, - тут копай, осторожно.

     Моментально собрался весь отряд, половина из которого толклась над раскопками. Меня оттеснили, поэтому я плохо видел, с чем они там возятся. Под лопатами чавкало, в воздухе поплыл запах древесной гнили. Кто-то охнул, все раздались в стороны, и только бригадир продолжал голыми руками с остервенением выгребать из ямы комки грязи. Склонившись в очередной раз, одной рукой упёрся в край ямы и что-то потянул.

     - Руби, руби давай!

     Яков подскочил к краю ямы и рубанул лопатой. Рыча, бригадир вытянул тело. Из слоя налипшей грязи торчали отростки корней.

     - Коперник! Живо сюда!

     Травник сразу появился рядом с телом, ощупал и осмотрел, после чего покачал головой. Воцарилось гробовое молчание. Никто не смел шелохнуться и нарушить тишину. Из ямы, медленно извиваясь, к телу потянулись щупальца корней.

     Бригадир встал. Вытер о штанины руки.

     - Всем дальше работать. Не дай боже увижу, что работаете по одному – сам закопаю. Яков, Миша, - кивнул он на тело, - жгите тут всё, чтоб этой заразы не осталось.

     ***

     

      Виреска

      ( рис. Грета Вейс)

     Когда дымка рассеялась, я поняла, что лежу лицом на земле, а сочно пахнущая трава впивается мне в лоб, лезет в нос. Осторожно встаю на ноги.

     Лес – другой. Совершенно. Больше ярких красок, зеленей трава, насыщенней запахи, и что самое главное – поют птицы и насекомые. Осматриваюсь по сторонам, но нигде не вижу Дюка. Как и следов портала, в который я сиганула.

     Трава не такая уж и высокая, даже если мой проводник лежит без сознания, должен быть виден.

     - Дю-у-ук!

     Тишина. Возможно, кричать в незнакомом месте не - самая лучшая идея. Кто знает, чьё внимание могу привлечь. Не успела я это подумать, как мимо, обдав меня тёрпким ароматом древесины и смолы, пронеслось... что-то похожее на женщину. Если бы я вовремя вытянула руку, наверное, даже смогла бы до неё дотронуться. Её тело легко и совершенно бесшумно отталкивалось от земли и делало большие хаотичные скачки меж деревьев. Из-за налипших на плечах, спине и бёдрах листьев, из-за прутьев, застрявших в волосах, существо сливалось с лесом, я не смогла уследить за молниеносным движением и потеряла его из виду. Рванув следом, стала оглядываться и всматриваться меж деревьев в попытках уловить движение, отыскать взглядом шуструю женщину. Если это вообще была женщина. Но её больше не наблюдалось. Наверное, не опасная тварь, даже не попыталась напасть. Местный житель? Значит надо осмотрительней вести себя с природой, вдруг какой дух-хранитель?

     Ну вот я и определилась с направлением. Знаю, я видела лишь смазанные очертания, но женщина показалась симпатичной. Может ещё натолкнусь на неё. Распрошу о месте. Познакомлюсь.

     Никаких намёков на дорогу или тропу, зато солнце, пробиваясь сквозь сень деревьев, ласкает лицо и вовсе не режет глаза. Идти легко. Лес хоть и старый, но без зарослей кустарников, а трава вперемешку со мхом - чистая радость для усталых ног. Если бы карта ещё что-то показывала, было бы вообще супер. Как там Дюк её рисовал? Выдрав пучок травы, стряхнула в ладонь немного земли и втёрла в пергамент. Как было пусто, так и осталось. Видимо, она мне не пригодится, а вот проводник точно по ней горевать будет. Что, если я не встречу его? Дело даже не в том, что обещал домой перебраться - языком трепать любой горазд. Но к нему я уже попривыкла, да и опасности в нём не вижу. Для себя. Не знаю, почему, может ему тупо нужен носильщик?

     Впереди послышался стук. Глухие, размеренные удары по дереву, которые трудно с чем-то спутать. Лесоруб? Немного сбавила шаг, стараясь держаться поближе к замшелым стволам деревьев и вообще поменьше шуметь. Стук иногда прекращался на недолгое время, затем разносился по лесу вновь, всё отчётливей. Кажется, совсем уж рядом, и направление верное. Сейчас, стараясь дышать тише, я поняла, как много шума создаю. Не шаги, а топот слоновий. Лёгкий скрип креплений на лямках, в рюкзаке тренькает аптечка, постукивает клинок в ножнах. Я сбавила скорость до минимума, глядела во все глаза, но ничего не появлялось на моём пути.

     По лесу пронёсся отчаянный вопль, оборвавшийся коротким взвизгом. В наступившей тишине больше не было слышно ни стука топора, ни чириканья птиц, даже насекомые притихли. Солнце спряталось за облаком, и лес накрыла густая тень, ветер окреп, а ствол под моими ладонями завибрировал. Деревья начали шуметь и ронять на землю листву и сухие ветки. Из некоторых, сочась сквозь кору, вытекала прозрачная смола и собиралась в большие капли, как на восковых свечах. Воздух наполнился терпко-солёным запахом свежей древесины.

     Я встала на колени, стиснув зубы и боясь себя выдать, сложила с плечь рюкзак. И если до этого лес мне казался густым, то сейчас я почувствовала себя как на ладони. На плечо начала накатывать густая капля смолы размером с мой кулак, я подвинулась в сторону и тогда увидела его. Существо медленно шло, размахивая коровьим хвостом и подрубая им кисточки невысокой травы. Из его лба выпирало два коротких рога, а с выпяченной челюсти свисала козлина борода. Чёрт неспешно шёл, придерживая на плече тело зеленокожей женщины. Второй рукой, сжимавшей топор, он доставал до земли. Ноги, в отличие от рук с канатообразными мускулами, были тонкие, с широкими ступнями, обутыми в гэта.

     Остановившись у одного из деревьев, он скинул на землю ношу и достал из-за пояса короткую дудку. С замаха вогнал её снизу вверх под кору. Слегка присев и на сто восемьдесят градусов вывернув шею, приложился к трубке.

     Не двигаться, только бы не привлечь его внимание... рукой, держащей топор, чёрт упёрся в землю, а свободную ладонь положил на дерево, растопырив когтистую пятерню. Периодически он отрывался от питья, выпрямлялся, шумно вздыхал. Затем, вновь по-совиному повернув голову, продолжал пить.

     Вдруг воздух содрогнулся, на мгновение небо потемнело ещё сильнее. Чёрт повернулся ко мне мохнатой спиной и задрал голову. Затрещали ветки, из ниоткуда что-то гулко упало на землю метров на десять дальше твари. Дюк?! Медленно встаёт но ноги, разминает руку. Лесоруб сгорбился, отведя оружие в сторону. Секунд пять они с Дюком просто смотрели друг на друга, я затаила дыхание, предчувствуя бой. На что вообще способна эта тварь?

     Но ничего не случилось. Выдернув из дерева свою соломинку, чёрт взял женщину за горло и закинул обратно на плечо. Как и до этого, медленно пошёл в прежнем направлении. А Дюк двинулся ко мне и, как ни в чём не бывало, протянул руку. Я взялась за его ладонь и встала на ноги. Он стряхнул с моего плеча пару листьев и вновь протянул руку. Ах, блин... достаю из внутреннего кармана карту. Разворачивает её, осматривает, кладёт обратно в чехол и кивает головой:

     - Ну, пошли.

     ***

     

      Дюк

     

     Дневник памяти, день 3***.

     Сегодня закончил обход местности, родича давешнего окна не нашёл, как и вообще каких-либо других переходов. Зато неплохо пополнил запасы провианта, когда небольшая стая волков хотела сделать то же самое за мой счёт. Остро стал вопрос о дальнейших действиях, но в итоге я решил остаться, сколько позволит время, и дождаться нового окна.

     

     Дневник памяти, день 3***.

     Обустройство стоянки заняло меньше половины дня. Быстро раскинул несколько глаз на земляничных деревьях, обеспечив себе обзор. Пробил под костром скважину и получил язычок огня. Остаток дня вялил мясо.

     

     Дневник памяти, день 3***.

     Лес достал. Если шёпот земли я готов был слушать всё время, пока не дремлю, то деревья надоели уже сейчас. Ещё пару дней назад они начали шептать не намного громче земли, но сегодня дружно перешли на громкие стоны. Особенно жаловались бесстыдницы, на которых я начертил глаза.

     Глупое чувство, и очень непозволительное - надежда. И всё же я надеюсь, что девочка вскоре вернётся.

     

     Дневник памяти, день 3***.

     Высохло ещё одно земляничное дерево. Глаз даже не стал восстанавливать. Конечно, обзор это хорошо, но уж лучше незваные гости, чем постоянные упрёки от местного населения.

     

     Дневник памяти, день 3***.

     Как же я люблю этот запах наглости и самоуверенности! Как-то мне сказали, что у наглости нет запаха. Вздор. У всех чувств, эмоций, черт характера и тем более поступков он есть. И очень часто это запах крови.

     Я дремал, и почувствовал присутствие других двуногих только тогда, когда какой-то тип с кривым носом и обросшим лицом, сидя напротив меня, принялся громко сморкаться в костёр. Тело нехотя сбрасывало оцепенение после долгого сна, я тем временем успел заметить на коленях своего гостя обрез и услышать за спиной чьё-то дыхание. Утихающими голосами деревья поносили путешественников. Мой костёр недовольно чихнул золой и спрятал огонёк под землю.

     Мне даже стало немного любопытно, что мне поведает гость. Да, любая компания мне быстро надоедает, но, как ни крути, я около четырёх декад не слышал человеческого голоса. Однако визитёр не собирался коротать время байками у костра. Вместо этого поинтересовался, сопровождает ли кто-то меня, после чего направил на меня оружие и попросил отдать ему моё. Привычным движением я помог мечу пролететь над плечами гостя, после чего наклонился, пропуская возле уха дуплет дроби. Перекатившись, встал на одно колено лицом к тому, что был за моей спиной, и вогнал лезвие снизу, под рёбра.

     Печально, что всё так обернулось. Я уж думал - посидим, я послушаю их трескотню, и ещё на месяц вперёд освежу память, почему одному лучше. Впрочем, эффект достигнут.

     

     Дневник памяти, день 3***

     Наблюдая, как четыре резвые синицы поочерёдно склёвывают веки моего гостя, я вдруг понял, что ни разу не опускался до каннибализма. А ведь были благоприятные для этого моменты, и не раз.

     Сегодня ночью опять приходил хозяин головы, пытался поднять с земли, довольно громко что-то бормотал, но я его всё равно не понял. Второй путешественник больше не маячил поодаль. Когда птицы перестанут прилетать на кормёжку, закопаю и голову.

     

     Дневник памяти, день 3***.

     Около полуночи земля замолчала, а лес, наоборот, стал бесноваться пуще прежнего. Потом резко стих. Как и вчерашний ветер, вырвавшийся из каньона. Одновременно на западе и востоке взошло солнце. Всё вокруг стало прозрачным под тусклыми молочными лучами, взгляд свободно упёрся в матовую стеклянную даль. Светило быстро ползло навстречу самому себе, и всё это смотрелось довольно красиво на фоне звёздного неба. Горизонт со всех сторон стал приближаться и расти вверх, стараясь догнать солнце. Как только бледные диски коснулись друг друга, горизонт треснул и тысячью осколков посыпался вниз. Деревья стали прежними, а земля взбрыкнула и запустила меня, как снаряд. За мной осыпалось несколько сломанных ветвей, потом я приложился плечом и полетел вниз, сваливаясь с одной ветки на другую, пока не достиг земли. Уже другой земли другого леса. Он стонал и роптал о великой потере, и поначалу я думал, что всё из-за передела. Слово "убийца" услышал и самого убийцу увидел одновременно. А он увидел меня и почувствовал. Нападать не стал.

     Виреска была тут же. Хорошее совпадение. Я почти счастлив.

     ***

     

      Валентин

     - Тебе никогда не казались странными попрошайки? Не те, что этим живут, вечно сидят у церквей и переходов. Я говорю про пьяниц.

     - Сказал бы тогда – пьяницы. Почему попрошайки?

     - Так они ведь тоже попрошайничают. Вот смотри. Есть бомжи, которые сидят на вокзалах. Они скидываются на чирик водки или портвейна «три топора». Такие без стеснения стреляют мелочь, мол, трубы горят, помогите, кто чем может! А есть люди, которые не дошли до такого состояния совсем капельку. Они так же кучкуются, ошиваются по электричкам, сидят в подворотнях так же часто, как и дома. Но! У этого племени осталось немного, совсем уж крохи стыда. И прежде, чем попросить у прохожего мелочи, они всегда задают стандартный вопрос: «Можно спросить кое-что?». Никогда не замечал? Вот идёшь ты по улице, неважно в каком городе, и навстречу тебе тип в грязной одежде, с красными глазищами и перегаром за десяток метров. Он как бы невзначай подправляет курс, идёт неровной походкой и бросает несколько робких разведывательных взглядов. Почти поравнявшись с тобой, он ещё больше сутулится, вынимает одну руку из кармана и таким, знаешь, коротким полувзмахом привлекает внимание и говорит: «Братишка, погоди, можно обратиться?». И фраза у всех дежурная, как если бы они состояли в каком-то алкопрофсоюзе.

     Ваган от души рассмеялся, а я перевернулся на другой бок и подтянул ещё немного воротник, надеясь закрыть уши. Яков тем временем продолжал:

     - Знаешь, чего мне не хватает?

     - М?

     - Звёзд. Последний раз я видел их… ну ты помнишь, скажи.

     - В том городе?

     - Да, но как он назывался?

     - Не помню.

     - Не хватает мне звёзд. Даже не так страшно, что солнце появляется в небе, только когда ветер вылетает из каньона.

     - А мне телевизора не хватает, - Ваган сладко потянулся, будто примеряя удобное кресло, - чтоб лежать и смотреть футбол. Ай, я бы даже…

     Он вдруг умолк на полуслове, и в наступившей тишине раздался треск хвороста под чьими-то ногами.

     - Валентин! – шёпотом позвал Ваган, - друг, просыпайся!

     Я приподнялся на локтях и посмотрел в сторону приближающихся шагов. В нашу сторону шёл разыскиваемый всеми травник. Он остановился метрах в десяти. Из перекошенного рта по подбородку текла слюна, глаза беспорядочно вращались, как у хамелеона, а на лице красовались свежие ссадины и царапины. Правый рукав его свитера свисал на паре ниток и волочился по земле. Коперник не переставая расчёсывал предплечье, покрытое крупными оспинами и кровавыми бороздами от ногтей.

     - Михаил, брат мой, где же ты был? Все тебя ищут!

     Ваган радушно заулыбался и пошёл к травнику. Яков подобрал с земли камень и махнул мне, чтобы я обошёл сбоку. Травник никак не реагировал на наши приготовления.

     - Ты поранился? Присядь, отдохни, Яков тебя подлечит.

     Коперник дёрнул ногой и шатнулся в сторону. Ваган замедлил шаг, посмотрел на меня и кивнул. Мы одновременно ринулись к травнику, но тот с проворством лесного зверя сорвался с места и принялся петлять меж деревьев. Я побежал следом. У самого уха что-то просвистело, в плечо беглеца ударила россыпь мелких камней, его немного шатнуло, но нисколько не замедлило и не сбило с пути.

     - Яков, оставайся тут! – выкрикнул на бегу Ваган, - мы его догоним!

     Коперник мчал очень резво, и не скажешь, что за минуту до этого пускал слюни. Он не обращал внимания на редеющий кустарник, старые ветки и кочки, а когда лес сменился холмистым полем и травой до пояса, так вообще поскакал с невообразимой скоростью. Мы отстали метров на пятьсот, я уже начал сбавлять скорость – ну не догнать же! – когда вдруг беглец остановился.

     - Беги, друг, беги! – выкрикнул Ваган, обгоняя меня.

     Я рванул с новой силой, но стоило нам приблизиться, как Коперник опять тронулся с места. Мы играли в догонялки с полчаса. Я выдохся, посечённые жёсткой травой ноги не хотели повиноваться, и в конце концов мы с Ваганом перешли на бег трусцой. И – о чудо – ничего не изменилось. Коперник отбегал на какое-то расстояние, дожидался нас, и всё повторялось по новой.

     - Так, амба!

     Я остановился и зло сплюнул.

     - Издевается над нами, собака! Пошли обратно, в баню его!

     - Сейчас, сейчас… - Ваган упёрся руками в колени и тяжело задышал, - вон там, - показал он куда-то в сторону, - там каньон. Ты заметил, что этот чёрт бежит прямо?

     - Н-ну вроде.

     - Мы его сейчас будем немного обходить, чтобы он побежал в ту сторону.

     Я пожал плечами. Не знаю, о каком каньоне идёт речь, но не очень удивлюсь, если Коперник и там проявит чудеса акробатики. Во всяком случае будет уважительная причина для возвращения.

     - Далеко это? Я не собираюсь полдня за ним бегать.

     - А ты разве не видишь?

     Я ничего выделяющегося не заметил.

     - Нет.

     - Тут недалеко, поверь.

     - Ладно.

     - Пошли?

     - Угу.

     Сделав приличный крюк, мы двинулись к беглецу. Он действительно убегал не куда-то конкретно, а строго от нас. На этот раз мы даже не спешили.

     - А другой работы тут не бывает?

     - Бывает, - ответил Ваган, - вообще есть места и получше этого. Но это или намного опасней, или нехорошо.

     - То есть, наше теперешнее занятие – безопасное и комфортабельное?

     - Опасность есть, да. Но ходить с торговцами или попробовать переехать в другое место – ещё хуже.

     - Разве нельзя найти безопасную дорогу или попутчиков, охрану нанять, в конце концов.

     - Друг, как давно ты здесь? Вообще, как давно ты не дома?

     - Не знаю, с месяц где-то.

     - А к Дыр-дыру как попал?

     - Захар пристроил.

     - А к нему как попал? С самого начала где ты был?

     - Кажется, понял, о чём ты. Ну, там… там ничего не было, кроме камней. Встретил человека, с ним пришёл сюда.

     - Двое?

     - Нет, ещё с девушкой. Да, было ещё несколько человек, но…

     - Но они все навсегда остались на границе?

     - Нет, трое вернулись обратно. А ты откуда знаешь?

     - Ваган много чего знает.

     - То есть ты хочешь сказать, что не каждый может перейти границу?

     - Переходить может каждый, но иногда кто-то должен оставаться.

     - Я тебя не понимаю.

     - Смотри, добегался, - указал он рукой.

     Теперь я заметил каньон. Хотя я дал бы этой форме рельефа другое название. Итак, то, что я увидел с небольшой возвышенности, походило на не очень мудреный лабиринт, вырытый в земле каким-то атлантом. Широкий овраг, изгибаясь дугами, раскинулся на сотни метров в обе стороны. Справа он разворачивался на сто восемьдесят градусов и шёл обратно параллельно самому себе, и таким образом простирался до самого горизонта гигантской гармошкой. Слева поворачивал под прямым углом и так же уходил вдаль. Беглец стоял на самом краю.

     - Ваган, я тебя не понимаю. Если он начнёт скакать по этим буеракам, мы его точно не догоним.

     - Погоди немного, - он прищурился, что-то высматривая, затем указал рукой, - во-он там.

     Из-за поворота по руслу оврага плавно катилась в нашу сторону глыба землистого студня.

     - Когда ветер будет рядом, мы попытаемся его поймать. Если он не до конца сошёл с ума, то побежит назад или в сторону. Ты иди немного туда.

     Это он про грязную жижу? Почему ветер? Впрочем, я не стал задавать лишних вопросов, хотелось поскорей со всем этим покончить. По мере нашего приближения всё тело Коперника напрягалось, будто изнутри его давила пружина, готовая в любой момент придать ускорение для нового рывка. Я тоже пригнулся, стараясь контролировать свой центр тяжести, чтобы так же ринуться на перехват в любом направлении.

     Он подпустил нас намного ближе, чем прошлые разы, и всё же этого было недостаточно для решительного прыжка. Вдруг вскинув руки к небу и беспорядочно ими размахивая, Коперник с идиотским смехом бросился вниз.

     - Стой, хиванд ур ес пахчум! – отчаянно завопил Ваган, – не успеет…

     Подобно капле ртути холодец катился по каньону. Беглец даже не пытался уйти от неё и до последнего момента до нас доносилось его придурковатое гигиканье. Студень его не смял, он пропустил человека в себя. По стенке пронеслась красная полоса и так же быстро растаяла, смешавшись с основным цветом.

     Ваган постоял, что-то попричитал, махнул рукой и развернулся в обратный путь. Вот и всё. Был человек, и не стало. Что-то делал, выжить пытался. И что в итоге? Ни-че-го. И никто ему помочь не смог бы. Да и к чему это всё, если домой не вернуться. Начинать новую жизнь здесь? Здесь??! Где вообще это «здесь»?!! Ненавижу...

     Меня не особо волновала пропажа добра, из-за которого, собственно, и началась погоня. До травника, я так думаю, никому не было дела, не рабство же, в конце концов. Захотел – уходи на здоровье. И если бы он оставил сумку и просто ушёл, такого шороха точно не было бы.

     Случившееся с беднягой меня всё же немного тронуло. Наверное потому, что есть у нас всех что-то общее. Вдали от дома, пытаемся выжить и не сойти с ума, и никому ни до кого нет дела. Но что-то ещё раздражало меня, я долго не мог понять, что именно, до самого возвращения в лес. Пошёл дождь. Ну, как дождь. Погода всегда так медленно менялась, что просто не обращаешь внимания, когда это относительно ясное небо сменилось туманом, а затем моросью. Дождь мелкий, словно из пульверизатора, при вечно безветренной погоде просто зависал в воздухе. Мой плащ остался лежать под деревом, надеюсь, что Яков догадается спрятать вещи.

     Притихшего армянина я специально не догонял, шёл немного поодаль, просто чтобы не потерять среди деревьев. Меньше всего хотелось сейчас слушать его трескотню. Интересно, когда вернётся отряд? По идее, если они не потеряли след, рано или поздно он приведёт их обратно. Так, а мы-то сами в верном направлении идём?

     - Ваган!

     - Что, друг?

     Какой я тебе, блин, друг?

     - Мы правильно идём?

     - Да, Валентин-джан, точно по следу.

     Лично я с трудом различал на прелых листьях даже его следы, других не видел вовсе. Ну и ладно, я всё равно лучше не сориентируюсь. А ведь если всерьёз задуматься – средств навигации и связи нет, солнца - и того не видно, троп в лесу почти не замечал. Заблудиться проще простого. Хм, мне вот что интересно: если нет ветра, то как перемещаются облака? Выглядит это непривычно, будто они сами по себе перетекают из одной формы в другую. Но они всё же двигаются – как? И почему все называют этот край «Ветра»? наверное, что-то вроде шутки, всё равно, что толстяка называть «малыш».

     По лесу пронёсся крик, и прежде чем я успел понять, откуда доносился звук, Ваган рванул вперёд. Мне не осталось ничего, кроме как побежать следом. Выбежав к месту стоянки, мы вынуждены были остановиться. Яков лежал на земле, левый глаз сильно заплыл. Три человека с ружьями стояли над ним и уже целились в нас.

     - Что за дела? Мы из продовольственного отряда! – заявил Ваган.

     - Да, он уже сказал, - один из незнакомцев наступил Якову на ухо и покрутил пяткой.

     - Ах ты, собака!

     - Тихо, а то продырявлю твоего дружка.

     Ваган исподлобья посмотрел на незваных гостей, после чего спросил у Якова:

     - Ты как, брат?

     - Лучше не бывает, - со сдавленной щекой, он всё же попытался улыбнуться, похлопал по земле и показал большие пальцы, - хорошо, хоть руки целы.

     Ваган вдруг выпрямился, поднял руки вверх и весело предложил:

     - Хорошо, друзья, давайте поговорим. Что вам нужно? Вам нечего кушать? Давайте сядем, поговорим, Ваган вас угостит, для хороших друзей ничего не жалко.

     Не опуская рук, сделал осторожный шаг в сторону. Три стальных дула неотрывно смотрели ему вслед

     - Сядем, поговорим, мы же все культурные люди. Если вам надо больше еды, мы продадим вам по той цене, что и Захару. Что смеётесь? Если для вас и это дорого, то всё равно можно договориться.

     - Не, ну ты посмотри на него, - развеселились грабители, - ты совсем тупой? Говори, где остальные!

     - Весь товар здесь, друг!

     - Ладно, допустим, что ты не понял. Тут много вещей, втроём не унести, а лошади я не вижу. Где остальные люди?

     - Они вернутся, очень скоро, и всем вам будет очень плохо, господа хорошие.

     Яков весело подмигнул нам, но налётчик пнул его в бок и рявкнул:

     - Заткнись! А то зубы выбью. Ну, а ты чего молчишь? – это уже ко мне.

     Я не знал, что ответить. Да, ситуация критическая, но тревожность почему-то ещё не переросла в дикий страх. Надо что-то ответить, чтобы независимо от исхода не потерять лицо. Яков опередил.

     - Он тебя по фотографии узнал, вот и молчит – неловко.

     - Какой ещё фотографии?

     - У маман твоей на ночном столике, - парень повернулся к грабителю и засветил два ровных ряда белоснежных зубов.

     И грабитель ударил по ним. Носком ботинка, с размаха. Яков зажал рот ладонями и уткнулся лицом в землю, беззвучно сотрясаясь всем телом. Оскорблённый налётчик не собирался останавливаться, ударил ещё раз в бок, и, вновь не услышав ни звука, три раза с силой опустил каблук ботинка на затылок парня. Не знаю, что меня останавливало от вмешательства. Может, огнестрельное оружие в руках противников, а может пассивность Вагана. Уж если он за своего закадычного друга не лезет под пули, чего мне геройствовать?

     Наконец, избиваемый издал звук, но это был не всхлип и не стон, не крик о помощи и не мольба о пощаде. Яков захохотал. Булькая разбитым ртом, убрал руки в стороны и заелозил лицом по земле. Налётчик отпрянул и сплюнул.

     - Тьфу, дебил!

     Яков поднялся на колени, сплюнул тягучую слюну с кровью и упёрся ладонями в землю. Обернувшись ко мне, прохрипел:

     - Бегите!

     Почва под ним вздыбилась, и в мгновение ока вырос холм в два человеческих роста, отбросив Якова в сторону. Лишняя земля и листва осыпалась, формируя голову, руки, туловище, ноги, и первый же шаг великана сотряс землю сильным толчком. Грабители залпом выстрелили и попятились, судорожно перезаряжаясь. Это сорвало с меня оцепенение, я побежал прочь.

     - Вали, вали его!

     Оборачиваюсь на бегу. Двое налётчиков продолжали пятиться, третий бежал в ту сторону, куда отшвырнуло Якова. Сейчас они заняты не мной, всё остальное не важно.

     Несколько раз чуть не растягиваюсь на земле, поскользнувшись на листве. Втягиваю голову в плечи, когда за спиной прогремели один за другим два выстрела. По лесу прокатился душераздирающий вопль, и почти сразу же - второй.

     ***

     

     

      Виреска

     Иногда, ложась спать, я думаю о том, как хорошо было бы назавтра проснуться и уметь что-нибудь эдакое. Вон Дюк: и рану залечить может, и землянку одним движением руки выкопать, и костёр разжечь. Но это всё как-то мелко, бытовуха сплошная. Дерётся всё равно мечом, а не каким-нибудь посохом, усиливающим умения; спит под открытым небом; ходит пешком, а не верхом на големе или...

     - Тут драконы водятся?

     - Кто?

     - Большие крылатые ящерицы.

     - Встречал. Но не такие уж большие - не больше локтя.

     - Какие они?

     - Обычные. Большие уши, сросшиеся с телом и передними лапами. Летать не умеют, только далеко прыгают.

     Ящерицы с ушами? Что за бред?

     - А драконы?

     Молчит. Значит, что-то скрывает.

     Может, он не настолько силён, чтобы иметь в друзьях дракона? А я бы хотела и колдовать уметь, и подружиться с кем-то интересным. Хотя бы с феей.

     Спотыкаюсь о корень, дугой выпирающий из земли, и чуть не задеваю головой один из низко висящих ульев. Ну как, ульев. Свисающие на тонких лианах большие сливовидные штуковины, покрытые вязью узоров из прожилок и изредка вспыхивающие изнутри тёплым жёлто-голубым светом. Только вместо пчёлок летают мотыльки и светляки, беспорядочно кружат вокруг своих домов, смешно потрескивая, когда натыкаются друг на друга. В полумраке из-за высоких крон, плотно смыкающихся и едва пропускающих свет, ульи похожи на уличные фонари. Ну вот. Мне же умения всякие не просто так нужны. Хочу без страха гулять по красивым местам, не думать о том, что из-за дерева выскочит какая-нибудь гадость. Хочу безмятежностои и уверенности. Неужели я так много прошу?

     Проводник природой не любуется. Вроде и смотрит во все стороны, но чешет вперёд без остановки, а когда мы только вошли в эту часть леса и я дотронулась до мягкой бархатной стенки улья, так сразу одёрнул, что останавливаться нельзя.

     Лес поредел, влажный аромат цветов и немного тяжёлый запах сминаемого нашими шагами высокого мха стал сменяться сухим и горьковатым дыханием степи и полыни. Мотыльки остались позади, как до этого и оранжереи с лианами, плющами и зарослями дурманяще пахнущих цветов, а ещё раньше - пруд с кристально чистой водой, каменистым дном и серебристыми водомерками с мою ладонь. Бегунки оказались агрессивными, Дюк вовремя сбил одного из них камнем, когда я подошла посмотреть поближе. Но всё равно это очень красиво. Было. А привала не было.

     Рельеф тоже поменялся, теперь нам приходилось продираться сквозь высокую траву и чаще обходить особо глубокие овраги. Но скучно не стало. Деревья не исчезли совсем, огромные, просто исполинские поваленные стволы с рельефом замысловатых бугров иногда преграждали нам путь. Это были головы. Эти вырезы, прорези, бугры, тонкие волокна, даже кривые ветви - всё это было головами животных, выточенные прямо из стволов с сохранением пропорций, изображением шерсти и морщин на мордах, канальцев отпечатков на тёмных носах. Кабаны с коричневыми клыками, олени с ветвистыми рогами, медведи, лисы - словно живые смотрели в небо или на нас, нам в спину. Все они были примерно на одинаковом расстоянии от корней. Я не знаю, кто и зачем вырубил это на деревьях, не знаю, почему все они лежали в одном направлении, и ещё большей загадкой было для меня то, почему деревья не высохли, крона продолжала зеленеть, а место с головами оставалось гладким, не тронутым короедами, и не прорастало новыми ветвями, не обрастало корой.

     Пошли курганы и новый лес, и проводник наконец соизволил дать привал. Спросил, сколько еды я успела потратить. Чудак, за те полчаса, что его не было, я бы при всём своём желании не смогла бы уничтожить все запасы провизии.

     Я думала, что он хочет подлечиться - всё сильнее хромает на правую ногу. Но привал был до ужаса коротким. Как только Дюк затолкал в себя кусок вяленого мяса и два сухаря, так сразу же вскочил и сказал, что пора. Мы шли строго на заходящее солнце, не обходя теперь ни холмы, ни овраги. Дюк будто остервенел, пёр напролом. Я начала временами оглядываться, не гониться ли за нами кто, но - нет, не гонится. Тогда в чём дело?

     Иногда с голой вершины холма я успевала бросить короткий взгляд на лиловый диск солнца, ватные розовые облака и верхушки деревьев. Не успеваю насладиться красками. Даже такой радости лишают.

     Когда лес немного поредел, а холмы переросли в невысокие горы, я заметила первую пещеру. Или это правильно назвать гротом? Небольшое углубление в скале, слегка обросшей лишайником и жёстким кусарником, будто склеилось с лесом пространственным клеем: деревья, пробиваясь к свету, ломали скальную породу не только корнями, но так же впивались кроной в свод пещеры и выглядывали снаружи густой шапкой листвы на голом камне. Наверное, не стоит и надеяться на ночёвку в одном из таких укрытий.

     Да, чёрт побери, я устала! И Дюк, по-видимому, тоже. Он заметно сбавил шаг, не ради меня. Вон, извозился весь в пыли, когда спускались в последний раз с холма. Даже сыпется из штанины. Хоть бы вытряхнул - мне бы было неудобно ходить в запесоченной одежде и обуви.

     Сегодня перед сном загадаю ездового некро-коня. Хотя и он такими темпами долго не протянет. Да и к чёрту коней - научусь открывать окна, и не рандомные, а адресные!

     ***

     

      Валентин

     Налётчики швырнули на землю рядом со мной Вагана и от души пнули по разу с брата. Одному не так скучно, но я же не сволочь, чтобы радоваться его поимке. Да, жаль, что он не смог убежать.

     Они устроились тут же, развели костёр и поставили на огонь наш котелок, накидав в него наши же припасы. Десять человек. И все с огнестрельным оружием – ружья, обрезы, пистолеты. Не знаю, сколько у них боеприпасов, но точно нечего надеяться на то, что Бригадир вступит с ними в бой, чтобы вызволить двоих своих работников.

     Якова не видать, я покрутил головой – может, привязали где-то к дереву? Не, ну кто бы мог сказать, что он умеет такое? Слепил бы сразу своего этого… защитника, и никто бы не сунулся даже. Конспиратор хренов.

     - Прыткий оказался.

     - Кто, ара?

     - Не, тот, третий. Который голема наколдовал. Я его неплохо так отбуцкал, а он дёру давал будь здоров.

     - Ага. Жаль, что пришлось его прикончить.

     - Ну дык… голем Пашку с Серёгой порвал, начал меня догонять. Пришлось.

     Ваган завыл, вскочил и протаранил головой ближайшего налётчика, навалился сверху и вцепился зубами в лицо. Откусив кусок щеки, плюнул кровью на тех, кто уже охаживал его прикладами и оттаскивал в сторону.

     - Порву, суки! Яков! Яков, брат! С-суки-и! Порву, всех порежу!

     Его вырубили и снова избили ногами.

     Ближе к вечеру нас накормили остывшей похлёбкой. Жертва дикарского поцелуя с перевязанным лицом не упустил шанса плюнуть в миску Вагана и, злорадно осклабившись, сел неподалёку в ожидании. Миска отправилась в полёт, и парня снова избили. Я съел лишь половину, но мне не дали поделиться с Ваганом, забрали, после чего надели нам мешки на головы и уложили под дерево с короткой инструкцией «Спите!».

     Даже при большом желании я не смог бы уснуть. Туман не улёгся, меня накрыли какой-то дерюгой, но это не особо помогло, было по-прежнему сыро и холодно. Несмотря на дикую усталость, так и не удалось забыться, я устал ещё больше от долго лежанья. Потом в лагере началось движение, и вскоре с меня сдёрнули мешок. Я сел и прислонился к дереву спиной. В лагере прибавилось новых лиц. Эти тоже были при оружии, но стояли в стороне и разговаривали с главарём налётчиков, постоянно смотрели в нашу сторону. Спорят о чём-то. Однако в конце пожали руки и подошли ближе.

     - Я обоих возьму, - сказал один из новых.

     - Вот как. Ну смотри, ара диковатый.

     - Тогда делай скидку.

     - Вот ещё. Он зато прыткий.

     - Тем более скидку делай.

     - Прыткий – в смысле живучий. Так что перетопчешься со скидкой.

     - А за опт?

     Налётчик закатил глаза и вздохнул.

     - Ну вот опять начинаешь. Берёшь или нет? Я их и по одному легко раскидаю.

     - Да беру, беру. Две штуки, коробки плотно законопачены, чтоб не отсырело. Проверять будешь?

     - Со временем. Если недостача будет, следующего проводника дам тебе одноногого. Будете тащиться за ним долго и весело.

     - Где же ты такого найдёшь?

     - Сам из здорового сделаю.

     - Я же говорю, что каждый патрон пересчитан.

     - А я говорю, что посмотрим. Забирай.

     

     Ваган угрюмо молчал, изредка отрывая взгляд от носков своих сапог, чтобы посмотреть вперёд. На конвоиров наших он не оборачивался. Знаю, глупо надеяться на побег. Да и куда бежать-то? Утонуть в болоте не многим лучше заряда дроби.

     - Чувствуешь? – мой спутник прищурился, к чему-то прислушиваясь, сам себе кивнул и добавил, - корицей пахнет.

     - Не знаю, может быть. Что с того-то?

     - Кажется, я знаю, куда мы идём.

     - Даже если так, что делать-то будем?

     - Молиться, - глухо произнёс он.

     Я раздражённо дёрнул плечом. Ваган же вынул руки из карманов и прижал скрещенные ладони к груди.

     - Православный, мусульманин, баптист?

     - Буддист, блин!

     - Буддист, так буддист. Тогда мантры читай.

     Раздражённо фыркнув, я пнул подвернувшуюся под ногу кочку и бросил быстрый взгляд через плечо. Наши теперешние хозяева о чём-то весело трепались. Сволочи.

     Я потянул носом и с удивлением понял, что действительно пахнет вовсе не болотом, какк должно бы - но и не корицей. Мятными леденцами - это на болоте-то? Ваган вдруг бешено зашипел:

     - Чего ждёшь? Молись, дурак!

     Далее он сделал постное лицо, закрыл глаза и, слегка склонив голову, пошёл наугад, бормоча себе под нос. И что это с ним? Всё же повторяю положение его рук, прищуриваю один глаз и вдруг понимаю, что в голове нет ни одной связной фразы.

     - Отче наш… что-то там... хлеб… лукавый…

     Нет, ну бред же! Сую руки обратно в карманы. Скорей бы дойти до места. Перед ночной стоянкой и сдёрну.

     Ваган всё бормочет. И как это он с закрытыми глазами идёт? В промежутках между чавканьем под ногами слышны обрывки тарабарщины.

     - Аствац им азатир инц аис чар тардканциниц им пркутюне кезаниц ем акнкалум ко вохорма цутямб…

     М-да, как говорится, без комментариев.

     - Эй, зяблики! – окрикнул один из торговцев, - держите пальцы крестиком, авось пронесёт в этот раз. Вы не подумайте, мы не изверги какие - десять ходок - и вы снова свободны!

     Оборачиваюсь и показываю средний палец.

     - Ах ты!.. ну погоди у меня!

     - Подойди и возьми, сосунок!

     Торговец вскинул ружьё, я же останавливаюсь и раскидываю руки в стороны.

     - Давай, шмаляй!

     Тот лишь сплюнул и опустил оружие, но другой торгаш прокричал:

     - Никто тебе быстро помереть не даст, так что топай давай!

     Я потопал. Ну, хоть немного душу отвёл. За пару широких шагов догоняю Вагана, и ещё минут пять слушаю ещё бормотанье, которое становится всё настойчивей и громче. Он вдруг останавливается и задирает голову. Я тоже смотрю вверх.

     - Эй, чего встали? – сразу же отреагировали наши конвоиры, но я их уже не слушаю.

     Слой сплошного тумана стал рассеиваться, обнажая низко плывущие свинцовые тучи, но и те на глазах расступались, теснимые неведомой силой. В образовавшийся просвет рухнул шар ослепительного света. Земля под ногами дрогнула, и уши заложило от оглушающего взрыва десятков кубометров в одно мгновенье испарившейся воды.

     - Не смотри, не смотри!

     Ваган заорал мне прямо в ухо, и в этот момент нас сбило с ног волной обжигающего пряного пара. Ваган тянул меня за рукав к земле, но я отмахнулся и продолжил смотрел на это чудо. Не сходя с места, ОНО взмахнуло рукой, расчертив пространство новой вспышкой. Пронзительные крики предсмертной агонии наполнили воздух, и на том месте, где стоял обоз, закружил, вздымаясь к небу, огненный вихрь. Я упал на колени и обратился лицом к парящей над землёй фигуре в белоснежных одеждах, чей благодатный свет наполнил всё и вся.

     ***

     

      Дюк

     Дневник памяти, день 3***

     Здесь другая земля. Понял это, когда перестал чувствовать ногу. Граница в дне пути. Я не дойду.

     ***

     

      Виреска

     Мерное гудение роя убаюкивает, я начинаю забывать про мертвенную усталость; невыносимое нытьё перетруженных мышц приглушается, становится мягким, ватным и, в конце концов, я начинаю проваливаться.

     Не спать! С трудом разлепляю веки. Глаза слезятся, глаза просят покоя. В почти кромешной тьме даже не за что зацепиться взгляду. Дюк тяжело сопит где-то рядом. Я не вижу его лица, и это самое приятное, что случалось со мной за последние дни. Почему-то кажется, что он смотрит в небо и не моргает.

     Янтарное свечение понемногу растёт, пробивается сквозь плотный покров насевших пчёл. Я осторожно выглядываю из-за ствола кедра. Рой копошится, оживает, гудит всё громче, из-за этого хаотичного движения свет монолита играет на деревьях и земле пятнами дискотечной светомузыки.

     Молчание проводника заставляет нервничать. Уже помер? Или вот-вот?

     - Научи меня делать искры, как ты тогда, в хижине.

     - Этому не учат, - немного погодя, пересохшим голосом отвечает он.

     Жмот.

     Повезло же мне забрести именно сюда. Хотя, когда волочишь пять пудов живого веса, не особо дорогу выбираешь.

     Солнце включилось внезапно. Испуганным ураганом пчёлы сорвались с места, оглушающе завыли, наполнили собой воздух, чуть повторно не устроив ночь. Я вжалась в землю, натянула на лицо капюшон и замерла. Когда шум стих а небо прояснилось, я выглянула из укрытия. Одиноко возвыщающийся янтарный монолит, покрывало приземистых лазоревых цветочков, пара пчёл. Наверное, можно идти дальше.

     Через силу встаю. Берусь за рукава его плаща. Ещё не начала тащить, а уже чувствую, как слабеют руки от одной лишь мысли о нагрузке. Что бы ты сдох, Дюк! Не мог сделать заранее костыль?

     Из его штанины больше не сыпется пыль. Теперь она промокла и оставляет на траве неровную багровую полосу. Ну, хотя бы тащить меньше веса, вот только легче не становится.

     Лишь бы закончился лес... и что дальше? Я перестану терять время, таща проводника в обход упавших деревьев, но что мне делать с этим чёртовым сэкономленным временем? Он умрёт, и я ничего не могу с этим сделать. Я даже не понимаю, зачем тащу его дальше, почему я бросила рюкзак, а не это бесполезное тело.

     - Эх ты, я почти начала тебя уважать...

     Сорвалось вслух. Ничего, ему уже всё равно. И мне скоро станет... падаю в траву рядом с ним. Его лицо посерело, глаза не моргая смотрят в пустоту, грудь редко вздымается. Почувствую ли я облегение, когда он умрёт? Определённо. Пока не высплюсь. А потом покручу в руках карту, поплюю на неё, потру об землю и пойду бесцельно бродить по лесам.

     Нет, всё это усталость ноет. Не я.

     Поднимаю голову на новый шум, с губ срывается нервный, захлёбистый смешок. Обычные, мать их, волки! Я думала, что заслуживаю больше, чем такая банальщина. Где злой дракон? На худой конец - лич? Должны же они тут быть! Найти последний приют в брюхе собаки?!

     Остановившись в паре метров, облизали траву. Один из них встретился со мной взглядом, пригнул голову к земле и оскалился. Всё ещё лёжа на животе, медленно достаю из ножен саблю, но это их ничуть не настораживает. Медленно подходят, скалясь, цепляются разом в штанину Дюка, рвут ткань, тянут на себя. Может, ну его? Сам виноват, доходяга.

     Привстаю на колено, волки насторожено косятся, всё ещё цепко держа штанину проводника. Сжимаю покрепче рукоять, прицеливаюсь так, чтобы не задеть этот мешок мяса. А разве... они не нападут в ответ? Ещё не поздно свалить.

     По траве пошли волны, ветер сменил направление, усилился, подул сильными толчками. Потянуло сладковатым сквозняком, как возле кондитерки. Волки прижали уши, зарычали, один попятился и убежал, но второй оказался настойчивей. Знакомое уже голубоватое марево, оплавив близстоящие деревья и сплющив под собой бузиновый куст, повисло у меня за спиной в полуметре от земли.

     Свободной рукой беру Дюка за ворот и пячусь к окну. Глупое, нелепое противостояние не прекращается. Я тяну и матерю всех собак и проводника вместе с ними, но нет сил даже махнуть оружием и отогнать тварь; волк тянет, рычит, упирается. Дюк молча смотрит в небо. Ещё немного, совсем чуть-чуть...

     ***

     

      Дюк

     Дневник памяти, день 3***

     Нога заживает хуже, чем в прошлый раз. Впитывая жидкую муль, отсеивает саму воду. Слишком медленно.

     Восстановив немного крови, вытянул тело на небольшой клочок земли, закатил штанину, расковырял кочку и сунул в углубление обрубок. Всё равно слишком медленно. И слишком больно.

     

     Дневник памяти, день 3***

     Отросло только до колена.

     Девочка так и не очнулась. Если за пару дней не встану на ноги сам, не смогу ей помочь.

     

     Дневник памяти, день 3***

     Мощный подземный толчок заставил очнуться. По болоту разнёсся крик. Предсмертный. Не знаю, насколько далеко, туман глушит и искажает звуки. Попробовал, и удалось пошевелить пальцами правой ноги. К туману подмешался серый дым, повеяло душным теплом горящего болота. Хватит валяться.

     Встал, наросшие корни с треском оборвались, от резкого движения слегка потемнело в глазах. Виреска так и лежала на животе, вывернув голову в сторону. Под лопаткой чернела клякса с округлым провалом, в котором была видна мутная болотная вода, собравщаяся под телом. Нет, живая. Перевернул. Шевелит губами, улыбается. Ещё есть немного времени.

     Сделал из плаща захватку, привязал девочку к себе. Земля почти не отвечала, глушилась водой и присутствием других людей, и приходилось искать проходимое место.

     Жар был всё ближе. Шипела и потрескивала запёкшаяся муль, хрустела под ногами и впивалась в мягкую ещё подошву босой ноги. А туман обступил ещё плотней, на пару шагов вокруг было уже ничего не разглядеть. Нашёл пятерых, много провизии и воды. Вся тара испорчена, обувь на всех - сгорела. Даже гвозди поплавились. Стащил в кучу, под одним из трупов уцелела поясная сумка, сгорел только ремень.

     Самое время взять пробу. Пергамент покрылся рванными клочьями чернил, с множеством неровных стыковок и пустых участков. Главное, выбрать правильный курс и не попасть в недавний лес.

     Ирина перевернула жестяной контейнер, слегка помятый, с поддёрнутым ржой изображением соснового леса, потрясла, постучала по дну. В медный заварник упало ещё несколько пылинок. Для верности заглянула внутрь, на ободок шва - да, пусто. Залила кипятком то, что было. Затем подобные манипуляции проделала с пузырьком без наклейки и большой кружкой с отломанным ушком. Холод в квартире больше не бодрил, а доставлял неудобство. Девушка провела ладонью по замёрзшей руке, осмотрелась, выглядывая случайного посетителя. Но никого не было. Пока что. Закрыла дверь на балкон, включила газ.

     Долго тянула горячий крепкий чай без сахара. Чёртов немец... с горькой улыбкой девушка вынуждена была признать, что всё же немного ждала его визита. Он хотя бы умеет молчать. И не обижается никогда. Робот. Который пытается выдать себя за человека.

     Ну и пусть! Пусть она к нему немного привязалась за эти дни. Это всё лучше, чем по бичовникам ночевать, в надежде перехватить чего полегче и посидеть в шумном месте. А то, что считает её ненормальной... в какой-то мере он и прав.

     Кружка полетела и разбилась о стену. К чёрту всех! Надеяться на кого-то? Три "ха"! Хотя... если до сих пор не сбежал, то надо выжать из него столько, сколько возможно. Пусть воображает себя рыцарем и дальше. Или уже ушёл под лёд? Обещался к обеду, а уже десять минут третьего.

     Девушка некоторое время задумчиво смотрела, как чаинки сползают по стене и исчезают в ночном бархате рисунка мужской фигуры. Сняла с заварника крышку и плеснула ещё, ближе к потолку, над головой силуэта. Заперла выход на балкон, села обратно на табурет и потёрла плечи. Струйки вылитого чая сбегали в черноту и медленно впитывались, не оставляя и следа. Вдогонку отправился и заварник. Ещё одна вмятина. Спасибо сестре, что перестала таскать фарфоровые, догадалсь принести этот. Прям раритет из позапрошлого века.

     Ира фыркнула, натянула шарф, куртку, предварительно хлопнув дверью балкона, вышла на лестничную клетку. С нижней площадки слышалось какое-то шушуканье, нервное шиканье и, кажется... это был всхлип? Поручиться сейчас за что-то было сложно.

     Тень из швов между плитками, щелей между дверью и рамой густой пастой стекала на пол. Капала, слегка поблескивая, со светильника на потолке. Подтянулась и поползла за девушкой, то дробясь и расползаясь решетом, то вздымаясь над полом, перескакивая через ступеньки. Ира шла полуобернувшись, смотря на своего спутника и не зная, как правильно реагировать - пнуть назойливый хвостик, либо не обращать внимания. Дверь на чердак стала полупрозрачной, и... нет, не полупрозрачность это, всего лишь запоздалое отображение в мозгу уже открытого проёма. Придерживаясь за стену и нащупывая ступени не только ногами, но и второй рукой, Ира пыталась добраться до второй двери. Мучительно долгий подъём закончился, ноздри резанул морозный воздух.

     Вдруг стало необычайно ясно, что пора бы купить новую одежду. Странно, что не сделала этого раньше. Но ноги не хотели слушаться, оставив свою хозяйку сидеть в снегу.

     В проёме двери появились целых три чёрных кляксы. Немного замедлили ход, когда Ира обернулась к ним. Было двинулись обратно, но шёпот, шёпот, шёпот... затекли на невысокий парапет крыши. Снова громкий неразборчивый шёпот. Ирина хихикнула, снова попыталась встать, и на этот раз - удалось. Тени колыхнулись. Оказывается, что не такие они и чёрные. Вон, там розовое, там фиолетовое пятнышко. И они же никогда раньше не издавали ни звука? А эти всё шумят, громче и громче.

     Вскрик. Пятна почти синхронно, одно за другим исчезли за краем ограждения. Ноги вели следом, чтобы подыграть этим нелепым пряткам, но что-то больно ударило по левой голени, Ира присела и нащупала конусообразную крышку вытяжки. Хм.. такая шершавая, холодная и скользкая сверху. Захотелось согреть ладонями слежавшийся снег и потрогать металл.

     Пальцы быстро закоченели, челюсть уже было не удержать, и зубы теперь дробно стучали. Мир перед глазами вновь стал обретать чёткость, а пустота внутри почему-то выросла... затуманенный взгляд обвёл пустую крышу. Дверь чердака манила внутрь, к теплу.

     Вернувшись в квартиру, Ира пережила лёгкое дежа вю, закрывая дверь на балкон.

     ***

     

      Эвальд

     

     Хвост был не очень умелый, потому что Эвальд, не будучи натренированным военным или сотрудником каких-либо специальных служб, почти сразу заметил две группы людей, следящих за ним на разном расстоянии. Троих из первой взял на заметку после пересадки на вторую кольцевую, хотя видел их ещё при входе в метро у своей станции. Они не садились на свободные места, стояли в другом конце вагона и вроде как говорили между собой. Обычное дело. Но недавние события всё же заставили Эвальда быть более осмотрительным, и он несколько раз поймал на себе внимательный взгляд, брошенный сквозь длинную тёмно-синюю чёлку одного из "случайных" пассажиров. Узнали лицо из интернета и теперь следят? Расслабляться не стоит.

     Несколько раз выходил на перрон, пропускал поезд и садился вновь. Чтобы убедиться в своей правоте. Тогда и заметил ещё двоих, тоже примелькавшихся - в тяжёлых кожаных куртках, потёртых джинсах и ботинках, но без зелёных элементов одежды. Двойная слежка, шифровка под врага? Ради одного него? Эвальд чуть было не заулыбался смущённо от такого количества внимания. Но хотелось поскорее избавиться от ненужной компании и отправиться по своим делам.

     Поначалу думал пуститься в чехарду по станциям метро и подвижной дороги или, что ещё проще - взять такси. Но быстро отбросил эту нелепость. Вышел за одну станцию до нужной и не спеша свернул во дворы. Расстегнул на пальто все пуговицы, убрал в карман шарф. Нашли один раз - найдут снова. Как ни печально, за всё хорошее приходится платить ещё большей кровью. А хорошее ли оно тогда?

     Двор сужался, серые девятиэтажки смыкались над головой, сливаясь с туманом и низко плывущим белоснежным шлейфом из трубы ТЭЦ. Наледь влажно поблескивала на карнизах, обшарпанных перилах и ржавых оградках миниатюрных грядок перед затемнёнными и зарешёченными окнами первых этажей. И так ещё десяток кварталов до нужного дома.

     "Если я ещё дойду" - усмехнулся немец, прислушиваясь к ускоряющимся шагам за спиной.

     А вот на этом узком крыльце больше троих человек не поместится. И наверняка ускорятся ещё больше, чтобы не потерять за кодовой дверью и не ждать чёрт знает сколько. Сейчас, сейчас...

     Эвальд схватился за шаткие перила, перепрыгнув через пять ступенек разом, встал перед дверью, изображая поиск ключей в карманах. Напрягся и вовсю насторожил слух, отсчитывая вместе с ударами сердца торопливые шаркающие шаги. Обернулся на короткий вскрик и даже разжал кулаки от удивления: в двух метрах от крыльца, на котором стоял сам Эвальд, его преследователи злостно били друг друга по сусалам. Один челкастый уже валялся на земле навзнич, неестественно вывернув ноги в разные стороны, двое других приспешников радуги были таскаемы за вихры и цветастые шарфы своими монохромными оппонентами.

     Преимущество внезапности исчерпалось. Цветастые кое-как отбились, расцепили хватки на своих шеях. Третий начал шевелиться и вставать. Вот тут и пошла настоящая потасовка. В воздухе замелькали кулаки обычные и наманикюренные, ботинки тяжёлые и лёгкие кроссовки. Ни вскриков, ни угроз. Только надсадные выдохи и хрипы от прилетающих по корпусу подач. У одного из анархистов хлынула из носа кровь, он задрал голову, попятился и тут же повалился через оградку, получив кулаком в челюсть. Оставшийся выбрал одного из своих врагов, вцепился в него и стал обрабатывать коленом, не обращая внимания на сыплющиеся ещё с двух сторон тумаки.

     Стук! Цветастый выпал из клинча, свалился набок от удара локтем по лицу. Чёрный с разворота протаранил головой ближайшего противника, повалил его на землю и добил резким ударом лба в нос. Третьего наугад лягнул кованым ботинком и попал по колену, лягнул ещё раз - в пах. Вскочил на ноги и зарядил корчащемуся парню коленом в лицо. Третий аут. Подскочил к товарищу и только тут подал голос, обращаясь к немцу:

     - Ну, чего встал, помоги!

     Оцепенение сбрасывать не пришлось, его не было вовсе. Эвальд молча наблюдал за дракой. Примерно даже понял, что происходит, но вмешиваться не стал. Зачем?

     Помог активисту привести товарища в чувства, поставили на ноги.

     - Идём назад к метро, я там чебуречную видел, - предложил чёрно-зелёный, когда его товарищ, зажимая нос тыльной стороной ладони, пошёл сам, отказавшись от помощи.

     Эвальд с долей уважения и сочувствия посмотрел на разбитые лица. Остановились ненадолго у большого сугроба, немец подождал, пока его экс-преследовали сломали наст и набрали для компресса свалявшегося относительно чистого снега.

     Дошли до забегаловки с длинной столешницей и стульями прямо в узком проходе к окошку заказов. Но имелся тут и небольшой закуток с круглым столом на высокой ножке.

     - Будешь чего?

     Эвальд покачал головой.

     - Слушай, не в службу, а в дружбу - возьми нам по чебуреку и кофе. А то сам понимаешь, - новый не-знакомый положил на столик пятисотенную купюру и покрутил пальцем у слегка заплывшего глаза и разбитой губы.

     Кивнув, немец подошёл к окошку, достал из кармана и накинул на шею шарф, чтобы добраться до кошелька.

     - Спасибо, - искренне поблагодарил и, наконец, представился, - Иван. Это Вася, - кивнул на товарища, старающегося на капать на стол талым снегом с кровью.

     - Шифруетесь? - усмехнулся немец.

     - Ничуть. Имена настоящие.

     "И когда уже к делу?"

     Когда кофе был допит, активист снова придвинул деньги Эвальду, но тот лишь качнул головой.

     - Ладно, - решительно выдохнул Иван, вытер рукавом рот и поморщился, - не буду титьки мять впустую, спрошу прямо: к нам пойдёшь? Официально, в партию. Нам очень не помешало бы такое лицо.

     Эвальд полуулыбнулся и снова покачал головой. Это ничуть не обескуражило собеседника, и он продолжил:

     - Никаких богатств от членства не обещаю, но у нас все идейные, как и ты. Это, считай, одна большая семья, - наткнулся на спокойный, немигающий взгляд. - Ладно... скажи: почему ты тогда вступился за нашего?

     - Потому что он был в беде, нуждался в помощи.

     - И ты помог...

     - Верно, - кивнул немец.

     - Но теперь мы нуждаемся в твоей помощи. Вся страна, всё будущее нашего общества. Посмотри: куда мы катимся? Не надо быть особо религиозным, чтобы привести аналогию с Содомом. И такой же финал ждёт всех нас. Вырождение, понимаешь? И эта поганая радуга - всего лишь вершина айсберга. Продукты, которые вызывают бесплодие, стабильные цены на алкоголь, тогда как всё остальное дорожает по несколько раз в год. Тлеющие войны на Востоке и на границе с Европой. Положительная динамика детской смертности, эпидемии всё новых болезней, якобы оттаявших в вечных льдах - не говорю уже за само таяние льдов и повышение общего уровня мирового океана.

     - От такого и оглохнуть можно... не забудьте упомянуть масонскую ложу, - подсказал Эвальд.

     Иван замолчал. Возможно, пытался понять, насколько сильно стоит оскорбиться. Но на лице вежливого немца нельзя было прочитать ни намёка на снисходительность или издёвку, ни какую-либо другую мысль.

     - Думаешь, мы сгущаем краски? - заговорил, наконец второй, шмыгнув носом, - Да, всемирный заговор - бредово звучит. Но даже без этого нельзя отрицать, что человечество болеет. Достаточно просто посмотреть вокруг.

     Но вокруг были лишь потёртые стены и тяжёлый дым горелого масла.

     - Скоро примут закон - а его примут - и тело общества обретёт ещё одну язву. Подумай сам - что дальше? Многожёнство покажется воплощением целомудрия, когда все виды извращений полезут на свет и начнут считаться нормой. У тебя, наверное, нет ещё детей, но ты хотел бы, чтобы они росли в таком окружении? И заметь, что это лишь одна из проблем, с которыми мы боремся. И ты можешь принять в этом участие, в наших рядах важен каждый неравнодушный.

     Забегаловка временно опустела. Повар, оставшись без занятия, с интересом и без стеснения разглядывал помятых посетителей. Эвальд продолжал молчать, скрестив руки на груди.

     - Я, конечно, понимаю, что мы только что полезли в драку, чтоб отдать должок за одного из наших, - Иван слегка наклонил голову вперёд, - но как ни крути, сейчас они шли за тобой, а лица разукрасили нам. Так что можешь хотя бы снизойти до ответа?

     - Конечно, - Эвальд потёр бровь, - Сказать, что я думаю? Вы, парни - молодцы. Я уважаю то, за что вы пытаетесь бороться. И даже не очень осуждаю некоторые из ваших методов. Но я не кучкуюсь в группы. И знаю, что вам ничего не изменить. Ты говоришь, что это всё вокруг, - Эвальд повернулся к Василию, - всё верно. Но будь это заговор - вы с этим ничего не сделаете. Как не сделаете и со стихийным развитием человека. Я даже промолчу о том, как вы пытаетесь использовать мою кратковременную популярность. Серия видеоблогов? Интервью в газетах? Об этом уже все забыли.

     - Нам всё равно нужны люди...

     Начал Вася, но Иван остановил его жестом, положил на стол кулаки и сжал челюсти, отчего его левый глаз практически полностью исчез под опухшим синяком.

     - То есть лучше ничего не делать?

     - Вы можете делать всё, что принесёт вам успокоение, но это всё равно ничего не изменит. - "А сейчас, наверное, пора уходить" - Спасибо, что прикрыли, но я бы и сам справился.

     Смысла задерживаться дальше немец не видел.

     - Мы хотя бы пытаемся что-то сделать! - крикнул ему в спину Иван.

     Чуть не сбив в дверях какого-то щуплого мужичка, упорно смотрящего себе под ноги, дышащего перегаром и даже не обратившего внимания на столкновение, Эвальд пошёл к подземке. Разговор оставил лёгкий осадок. Как если не нашёл в кармане мелочи, чтобы подать нищему. И вроде не спасло бы того три червонца, но угасшая надежда от наблюдения пустой руки, потянувшейся до этого к карману..."Тьфу, бред. Игры детские. И почему нищий? Потому что такие же ущербные? Но ведь они-то и правда молодцы. Потому что юродивые? Ну да, кому ещё в здравом уме придёт в голову совершать обстрел краской парад в честь дня равенства? Или здравый смысл заключается как раз в действии, а не в пассивном протесте и смирении с ходом жизни?".

     Немец вдруг представил город видом сверху, в кромешной тьме. Чужой город, который все ненавидят, и поэтому тут живут. А те, кто носит чёрное - крап света. И он всё равно задохнётся.

     У дома Ирины была целая вереница карет скорой помощи и органов правопорядка. Милиционеры стояли по два-три, вяло переговаривались и переминались с ноги на ногу. Врачи, кажется, как раз собирались уезжать. Захлопали задние дверцы, затем передние - некоторые милиционеры махнули вслед рукой - и скорые, одна за другой, проехали мимо Эвальда, вовсю завывая и моргая сиренами. Немец пробежался взглядом по окнам соседних домов - кое-где заметил безучастные или любопытные лица.

     Скучающие милиционеры достали жёлтую ленту, принялись огораживать участок с окровавленной оградкой и кашей красного снега, так же скучающе, но с зарождающимся хищным интересом посмотрели на единственного прохожего. Однако не окликнули.

      Виреска

     

     Просыпаться не хотелось совершенно. Одеяло плотно придавливало грудь, солнце щекотало глаза сквозь веки. Правда подушка довольно великовата, я чуть ли не сижу. Да и одеяло какое-то колючее, несколько шерстянных волосин по-видимому пробились сквозь пододеяльник. Кольнут живот и грудь, и сразу становится жарко. Зато в промежутках так хорошо...

     Что мне там последнее снилось? Дюк, пустыня, грязно-бурые пылевые стены. А ну и пусть будут они. Вот забудусь сейчас, и по ходу дела насню себе что-нибудь повеселей.

     — Эй!

     Прозвучало где-то в затылке. Уже засыпаю?

     — Эй!!!

     Подушка выросла до безобразных размеров, скинув меня на пол. Что-то жёсткое давит в подмышках. Спину обожгло, в груди сдавливает всё сильней, мне начало не хватать воздуха, и я брыкнула ногой, стараясь сбросить невесомое одеяло и увидеть свет.

     В третий раз никто никого не звал. Пощёчина. Грубая рука на моём подбородке и насильное вливание горячей сладковатой воды. Вспоминаю, что не сплю уже сутки, никакого одеяла нет, я, как тот рюкзак, болтаюсь подвязанная за руки к спине проводника, а мои ноги волочатся по красному раскалённому песку. Дюк непривычно говорлив, но я даже не силюсь понять, говорит он со мной или с собой вслух. Но слова «лучше не смотри» точно были адресованы мне, когда во время одного из коротких моментов просветления я попыталась задрать рубашку и почесаться. Это всё одеяло виновато. Это всё оно. Надо просто привыкнуть и не обращать внимания. Надо спать дальше...

     Вновь доносящиеся откуда-то сверху голоса. Сил хватает лишь на то, что слегка приподнять голову и увидеть нависшего надо мной старика с длинной чёрной бородой. Он тычет мне меж рёбер какой-то длинной швайкой и восторженно матерится. А вот и Дюк. Отпихнув старика в сторону, забрал спицу и сам начал меня колоть. Я чувствовала твёрдую иглу внутри себя, где должно было быть правое лёгкое, но боли не было, лишь как прежде — сильный зуд.

     

     

     — А вот это моя лаборатория, — Эд открыл очередную дверь и пропустил меня вперёд, — на самом деле это просто мой склад. Из каждого нового места я приношу кусочек мира. Приятно иногда просто посидеть и повспоминать.

     Он показывал камушки, веточки, баночки с песком, землёй и водой, кристаллы разных цветов и размеров, кости, сосуды с плавающими частями чего-то экс-живого, а иногда за мутноватым стеклом даже что-то копошилось. Никакой системы я не заметила, всё стояло вперемешку, надписи на полках или наклейки на самих экспонатах иногда отсутствовали. Почти каждый предмет Эд брал в руки и любовно гладил, изредка пытался всучить мне — оценить. Я лениво подыгрывала. Да и на прогулку по своему жилищу он меня выманил хитростью: принёс тонкие и нежные ломти вяленой рыбы, как только я проснулась. А добил большой кружкой холодного сладкого варева, которое почему-то назвал чаем. Отказывать было неудобно.

     Из всего имеющегося на полках мне понравился небольшой синий камень кубической формы. Он стоял за клеткой из прутиков на другом камне — обычном, каких много валяется просто на дороге. Его грани были обточены слегка небрежно, но идеально гладкие плоскости очень приятно ощущались пальцами. Я сама взяла кубик, пока Эд что-то рассказывал про кость зимнего волка из каких-то там гор. Свет наполнял минерал глубоким ультрамариновым свечением, а затем, преломляясь, падал на ладонь россыпью оттенков синего.

     — А, это осколок метеорита, нашёл его на горном плато лет пять назад. Правда, вернуться туда мне так и не довелось. По сути и незачем, место безлюдное, а граница охватывает одни лишь пласты горной породы. Не знаю, может передел что-то изменил... — он забрал у меня куб и положил обратно.

     Я ещё несколько раз оглядывалась на него. Синева завораживала, и я еле сдержалась, чтобы не начать выпрашивать себе сувенир.

     — А это узнаёшь? — он указал на большую колбу с чёрной, мохнатой и полой трубкой внутри.

     Штука эта была, наверное, из разряда «экс-живых». Её концы заканчивались рваными волокнистыми раструбами, и по всей длине она так же была покрыта короткими волосками. А рядом стояла баночка поменьше с обычной пиявкой, в неё Эд тоже ткнул пальцем:

     — А вот такие они до того, как присосутся.

     Я рефлекторно потянулась к груди и потёрла занывшие вдруг рёбра.

     — Вот-вот, — продолжил Эд, — мы с Дюком это из тебя вытащили. Самое тяжёлое это нащупать её сердце. Ты первая, кого мне удалось не убить во время извлечения. Когда червь присасывается, он в первую очередь впрыскивает дозу яда, затем пронизывает насквозь жертву, пускает отростки во все стороны и начинает медленно иссушать тело. Человек может пролежать парализованным целую неделю, медленно умирая. Правда, он не всегда понимает происходящее, так что это страшно только со стороны.

     Но и к этому я быстро потеряла интерес. Болтовня, болтовня... мне это надоедало всё больше и больше. Эд без остановки рассказывал какие-то небылицы про свои похождения, после каждой байки делал короткую паузу, видимо, чтобы у меня было время прочувствоваться важностью услышанного. А ещё меня начал нервировать его закос под волшебника средиземья. Теперь я на все сто была уверенна в том, что его борода до груди — парик, а жёлтый камзол с светло-зелёными полосками на рукавах и большими медными пуговицами — с чужого плеча. Постоянно собирался складками на груди или съезжал на одну сторону, отчего руки казались разной длины. И вообще вид у хозяина башни был какой-то жалкий. Или это только его голос на меня так действует?

     — Я устала, пойду в свою комнату.

     — Да-да, конечно. Я тебя провожу.

     В комнате я первым делом открыла небольшое окно и выглянула наружу. Пустыня полыхала жаром, сушила кожу, стоило лишь немного высунуться за раму. Панорама города раскинулась до самого горизонта и также колыхалась. Я не была уверена, всё ли я верно вижу, или за окном просто плавает мираж. Кольцо из мелких камней и трёх осколков монолитной гранитной породы плавно плыло вокруг башни. Почему-то не верилось, что всё это строение держится вот на нём. А хозяин, кстати, не спешил уходить. Не знаю, чего он добивался, может хотел меня смутить, потому что молча смотрел, как я поправляю постель и ложусь «отдыхать».

     — Когда вернётся Дюк?

     Молчание надо было хоть как-то разбить, потому что просить его выйти вон было бы немного неудобно. Сам пусть валит.

     — Не знаю, как пойдёт. Он не хотел тебя брать, потому что там, куда он пошёл, довольно опасно, а ты только-только с операционного стола. Хочешь чего-нибудь? Может, принести ещё чаю?

     — Нет, я просто посплю.

     Разумеется, спать я не собиралась. Как только шаги за дверью стихли, я встала и облазила всю комнату вдоль и поперёк, заглянула под каждый стул, подвинула каждый сундук, ощупала каждый подозрительный камень в кладке, насколько возможно, высунулась поочерёдно из всех окон и осмотрела башню снаружи. Никаких карнизов или выступов, по которым можно было бы в случае чего спуститься. Да и высота более чем приличная. И зной, просто дико изнуряющий, от которого моментально слабеют руки и тяжелеет голова. Пока что ладно. Оружие при мне, и хоть пользоваться им я так и не научилась, с ним спокойней.

     

     

     Прошла почти неделя. В пути как-то сбивалась, но сейчас я просто царапаю чёрточки на стене после каждого заката, и их накопилось шесть штук. Завтра я их перечеркну и начну новый отсчёт. И ещё что-то мне подсказывает, что Дюк может не вернуться. По разным причинам. От безумного рандома с переходом или несчастного случая с летальным исходом до банального нежелания за мной возвращаться. Эд утверждает, что мой провожатый вот-вот появится, что у них какие-то общие дела, но это он так говорит.

     Поймала белую мышку. Она меня цапнула за палец и спряталась за одним из сундуков. Помалу я прикормила её и всё же смогла выманить. Теперь она ест из руки. Назову её Лолой.

     Повторно исследовала всю башню, теперь уже сама. Эд особо не возражал, кроме случая, когда я спустилась в подвал. Не знаю, как «не-маг» узнал, и чего вообще разорался, каморка была почти пустой. Я обязательно должна узнать, что там.

     Кстати, я поначалу думала, что это именно тот человек, который дал Дюку карту. Поначалу, то есть в первые часы после пробуждения. Ну да, как же. Максимум, который мог выдать Эд, как мне кажется, это высечение из рук снопа искр, и то после долгих обрядов, песнопений и плясок в ритуальном наряде у костра. Ну не могу я представить его хоть сколько-нибудь приличным колдуном! Всё.

     Вообще было много забавных и интересных штуковин, но ни одной из них я не нашла применение. То есть я предположила, для чего та или друкая хрень может пригодиться, но это никак не помогло бы мне выжить в пустыне. Как сам хозяин выживает снаружи? Не поверю, что он тащит за собой зонт с той же способностью держать прохладу, как у этого жилища, и тем более мне кажется сомнительным вариант с перемещением всей башни в нужное место.

     

     Ну вот, неделя. Сдув с узкого подоконника пыль из расцарапанного камня, пробежалась взглядом по быстро темнеющему горизонту, по вечно пустым широким улицам города и увидела чёрную точку на красно-жёлтой кирпичной дороге. Первое живое движение за всё это время, и почему-то мне кажется, человек этот не собирается бродить по руинам. Пожалуй есть ещё немного времени. Оттолкнулась ногами и проехала по гладкому подоконнику к другой стороне каменной оконной арки, где хранились мои художества. Может, стоило поискать бумагу, но мне было смешно царапать анимешных человечков в камне. У старика такая тоска в доме — хоть останется после меня украшение. Знаю, слишком жирный подарок, но ничего, я снизойду до милости.

     Поудобней взяв замотанный в тряпицу гвоздь, начала царапать контур для следующего действующего лица. Прямоугольники кладки как нельзя лучше служили рамкой, и идея рисовать постановки вместо единичных персонажей родилась сама собой. Вот только начинать нужно было сверху... а то мой комикс стал мангой, и смотреть его приходится с конца, снизу. Жаль, текст проблематично вставлять, настолько мелкие царапины нечем наносить, да и не разгядишь, наверное.

     Совсем стемнело, под высоким потолком загорелся жёлтый кристалл. Думаю, уже пора.

     Выйдя из комнаты и прислушавшись к тишине, скользнула к лестнице и спустилась почти в самый холл. Не знаю, зачем было красться. Наверное, чтоб в темноте не навернуться и не скатиться по ступенькам. Или просто прорезаются новые привычки. Вроде той, чтоб спать в обнимку с оружием.

     Немного посидела, ожидая скрипа засовов или хотя бы криков агонии от опрокинутого чана смолы. Нет, казана не видела и вообще не знаю, что там, за воротами. Но к интерьеру подошёл бы. Наконец стук. Дверь из подвала скрипнула, по каменным плитам зашаркала пара ног. Эд ещё и ходит как старик...

     — Кто?

     — Аргат, — едва различимо послышалось из-за массива двери.

     — Окно или через границу?

     На этот раз ответ я не расслышала. Как и на следующий вопрос «где?».

     Стукнул отодвигаемый засов, послышался какой-то тонкий треск, как от искр электро-зажигалки, в воздухе ненадолго повис запах озона. Когда шаги немного отдалились, я выглянула в арочный проём. В неровном свете кристальных ламп чётко рассмотрела навьюченного осла и две фигуры в длинных плащах до пола. Один из гостей был явно мужчиной: неимоверно широкие плечи заслоняли собой идущего впереди Эда. Правда, немного странно смотрелся накинутый на голову капюшон, слишком маленький для такой комплекции. Как если бы голова незнакомца была детской и росла прямо из плеч. Позади семенил второй гость, судя по всему — женщина. Она то и дело тянулась к рукаву своего спутника и вертела по сторонам головой, когда тот мягко отводил её ладонь. По мере их продвижения кристаллы загорались и угасали, пока Эд не провёл визитёров на большой склад.

     Я сунулась было следом, чтобы послушать, что интересного расскажет гость Эда, но, как только моя нога опустилась на каменную плиту широкого коридора, ближайший настенный кристалл мягко загорелся жёлтым светом. Ну и ладно, не сильно-то интересно было.

     

     

     Трись! — осколки сорклупы стрельнули во все стороны, а ящер закинул орех в рот. Трись! Уже весь пол завалил мусором, а всё сидит, лущит. Смотрит на меня. Его подруга с длинной русой косой подаёт ему новую горсть из большого мешка. Трись! Скоро перестанут быть видны резные ножки стула, на котором сидит гость Эда.

     Чем больше я всматриваюсь в его лицо, тем больше понимаю, что это скорее человек. По ящику всякого насмотришься: и языки себе разрезают люди, и рога наращивают, и тело шрамируют под чешую. Но не похоже, что у этого узоры на лице и вокруг глаз — татуировка. Время от времени он моргает, и когда его верхнее веко начинает приподниматься, я успеваю заметить полупрозрачное третье веко. И лицо вытянутое, губы тонкие и язык ну точно змеиный, и даже пальцев на руках четыре, а кожа покрыта хоть не чешуёй, но рельефным узором — слегка поблескивает. И несмотря на всё это, он больше похож на человека.

     Когда я наконец решила подняться к себе и прийти уже к ужину, появился Эд. Поставил большое блюдо с крышкой на стол и со скрежетом вытянул его в центр комнаты.

     — Прошу, — Эд снял с блюда колпак.

     Опять какая-то непонятная ерундень. Похоже на чьи-то запечённые ноги: то ли паучьи, то ли рачьи. Немного колючие, с трескучим и довольно твёрдым панцирем. Но мясо внутри нежное, как яичный белок. А на вкус пресное. Эд с ящером трепались про какую-то посылку с болот, которая прибудет не раньше трёх дней, про недавний передел, какие места он затронул, чего нового появилось. Ну, как трепались — Эд с замашками аристократа, держа спину прямо и закатив рукава камзола, спрашивал с набирым ртом, вытирал рот об плечо и бросал хитин себе под ноги. Ящер говорил слегка растянуто, со странным произношением — делал ударение на последний слог.

     Я не знала, о чём можно говорить с этими двумя. Можно было бы попробовать пообщаться с девчушкой, но как-то сильно она держится этого уродца, а вроде без ошейника...

     Завернуть было не во что, так что я зажала в кулаке немного бело-розового мяса, поблагодарила за обед и пошла к себе. Я бы взяла с собой за стол Лолу, но я всё же не дома, в гостях.

     В коридоре она меня догнала. Девочка. С виду младше меня года на три, из-за этого особо неприятно было видеть её в компании чело-ящера.

     — Привет, — даже по-детски улыбается и тянет маленькую ладошку в приветствии, — я Ния. Давай поиграем?

     — Давай.

     

     

     — Пойдём, он будет заботиться о нас, он всех нас любит! — Ния приближалась мелкими шагами, протягивая ко мне руки, будто просящие милостыню, — зачем сопротивляться? Он хороший!

     Она не обращала внимания на оружие в моих руках, в её блестящих телячьих глазах не было даже намёка на искру разума.

     — Пойдём, пойдём с нами!

     Отступать было некуда, я уже упёрлась спиной в шершавую стену комнаты, ставшей вдруг моей клеткой. Ящер стоял в дверях, безучастно наблюдая за происходящим. Я ещё крепче сжала эфес, уперев локти в живот, чтобы унять дрожь в руках.

     Она не останавливалась. Упёрлась солнечным сплетением в острие клинка, сдавленно выдохнула и посмотрела на распоротую ткань платья, быстро пропитавшейся кровью. Подняла на меня удивлённо-просветлённое лицо и шагнула последний раз. Лезвие бесшумно и податливо продавило плоть и упёрлось в позвоночник. Ния уронила руки и начала оседать, из её рта потекли две неровные струйки крови, и, даже заваливаясь набок, она не отрывала от меня глаз, по-прежнему полные фанатичного огня. Я разжала онемевшие ладони, отскочила в сторону. Из-под сердца к горлу накатил ледяной ком, в ушах тонко зазвенела оглушающая тишина, и, кажется, я что-то говорила или кричала...

     Выросший за спиной ящер сцепил на моей шее мёртвый захват, зажав локтем подбородок, и поташил в лестнице. Его гладкая холодная рука воняла старым террариумом, а стальные мышцы никак не реагировали на мои отчаянные удары. Молниеносно сбежав вниз и по длинному коридору, ослабил хватку, но лишь затем, чтобы выкрутить мне руки и связать за спиной. Я пыталась лягаться, но изворотливый гад делал всё быстро и очень больно.

     У ворот уже стоял навьюченный ишак, а второй с улыбкой кружил вокруг ящера и что-то лепетал, постоянно одёргивая и поправляя ядовито-зелёные рукава камзола.

     — Ты заберёшь свою невесту? Нет? Тогда... это дополнительные хлопоты...

     Ящер сунул руку в нагрудный карман и высыпал на подставленные ладони горсть орехов. Некоторые упали, запрыгали и покатились по полу. Эд недоумевающе посмотрел на валюту в своих руках и поднял глаза на гостя. Трусость боролась в нём с негодованием, и я бы даже позлорадствовала, не будь привязана к седлу воняющего дохлой скотиной ишака.

     — Мы так не договаривались

     — Верно, мы так не договаривались, — спокойно ответил ящер, накидывая на спину осла сумки, — всё оговоренное я тебе уже уплатил.

     — Так нечестно! — дрожащий голос сорвался на последнем слоге, и Эд швырнул орехи в сторону.

     — Хм... ты говорить мне о чести? Ты заказал смерть человека и продал невинную девушку, как какую-то вещь. Это не противоречит твоей морали?

     — Ты, ты!..

     На этом Эд заткнулся. К нему вплотную подошёл ящер с моим мечом в руках, взял старика за рукав и тщательно вытер об него кровь. Потом «ты-ты» сунул оружие в ножны и так же привязал к седлу, взял осла за холку и повёл к воротам.

     — Открывай, Эд, не заставляй меня задерживаться, — не оборачиваясь, негромко попросил ящер.

     Цок-цок... копыта стучали по плитам коридора. Я даже отсюда слышу сопенье этого ублюдского старпёра. Я ведь догадывалась, что с Дюком что-то случилось, чего я ждала всё это время?

     И эта дурочка... из глаз сами собой полились слёзы. Не знаю, о чём я жалела больше — об умершей или о себе, ставшей убийцей? Но ведь она сама! Моментально повисла в глазах её придурковатая улыбка, нелепое платье и закинутая на плечо длинная коса с ленточками. Сабля, которой любовалась, как красивой игрушкой, которую, казалось, никогда не использую по назначению, теперь давила и обжигал лодыжку, и я чуть не взвыла от мысли, что напоминание о содеянном будет жить не только в моей голове, но и ощущаться телом.

     Створки ворот со скрипом и треском начали открываться. Оборачиваюсь с чувством, что ещё немного, и моя злоба, ярость и отчаяние материализуются, испепелят Эда. Сколько яиц отложил этот кугут? Ненавижу, ненавижу!

     Но вместо пены бессильной обиды замечаю на его лице страх. Скотина подо мной останавливаемся, я смотрю на открывшиеся ворота. В песочном вихре, образованном в предбаннике ворот сильными порывами ветра, различаю знакомый силуэт.

     Ящер делает шаг вперёд. Щелчок. Мой пленитель гулко оседает на пол, расплескав при падении оставшиеся в проломленном черепе мозги. Остальная их часть вместе с ошмётками костей и капюшона украшают стены и пол длинным шлейфом до самых ног Эда. Сам он падает на задницу. Тут же вскакивает и пытается бежать. Всё здание вздрагивает, плиты с грохотом вылезают из своих притёртых мест в стенах и полу, стыкуются по новой, преграждая старику путь.

     Эд в бессильи бьёт по стене, сползает на пол и взахлёб начинает голосить о прощении. Дюк неспешно идёт по коридору, переступает через лужу крови, натёкшую из ящера. Приседает на корточки рядом с Эдом.

     — Мирт где?

     — Умер, умер он, год тому ещё!

     Проводник подбирает с пола обломок цементной кладки, крошит в ладони на пыль.

     — В подвале, в подвале! — взывает старик, срывает с себя бороду и судорожно расстёгивает пуговицы одежды, — прости, прости меня! Дай мне уйти, и ты больше никогда меня не увидишь! Я сделаю всё, что скажешь, прости, прости!

     Его по-бабски молодое лицо в пыли, по щекам бегут дорожки слёз, а руки, едва сладив с пуговицами, потянулись к Дюку.

     Проводник встаёт, отходит на несколько шагов. Стены и пол вновь оживают, огораживают коридор, заглушая грохотом вой.

     Подходит ко мне, развязывает руки. Его лицо буквально потемнело, и вовсе не от загара пустыни. Зрачки слились с белками глаз в блеклые, едва живые пятна. И что-то давило меня вниз и одновременно отталкивало от него. Он мотнул головой, но я осталась стоять. Несколько шагов. Обернулся.

     — Ну, ты чего?

     — Да пошёл ты!

     Пожав плечами, отчего воздух вокруг него всколыхнулся, а под ногами подпрыгнула пыль и каменное крошево, Дюк выполнил мою просьбу и пошёл. Стиснула зубы и, осыпая его проклятьями, поплелась следом.

     Свернул к лестнице в часть башни, где располагались комнаты Эда. Самая верхняя комната. Проводник хозяйски-мрачно осмотрелся. Снял с пояса футляр, вынул и развернул похрустывающий пергамент.

     Я устала... я просто присяду у дверного косяка...

     В противопоставленной комнате башни лежит на полу окровавленный труп. Часть меня будто навечно осталась там. Неужели я обречена возвращаться мыслями в каменную клетку?

     Дюк бросил карту на пол и взмахнул руками, встав на изготовку, как дирижёр. Все полки вмиг с грохотом обрушились, в воздух взмыли так любимые Эдом экспонаты. Завибрировали и взорвались фейерверком радужных искр, но всё это тут же закружилось вихрем, и осколки не долетели до меня. Смерч, блестя перламутром, приблизился к Дюку, заполз на расстеленную карту и стал уменьшаться. Всего пара мгновений — и будто бы ничего не было. Вихрь впитался, свист сошёл на нет, в комнате остались лишь голые стены и ломанные доски.

     Обратно по лестнице... За перегородкой уже не воет — слабо стонет и рыдает Эд. Тряпка...

     Знакомый уже подвал. Дюк срывает вместе с карнизом тяжёлую ширму, отбрасывает в сторону. Лёгким пинком пробивает в стене брешь, не дожидаясь, пока осядет пыль, заходит внутрь. Тут светло. За большим столом, заваленном всяким механическим хламом, сидит ссохшийся лицом со столешницей труп.

     Дюк обходит его со всех сторон, аккуратно вешает ему на шею потёртый круглый медальон на толстой нитке.

     — Тебе лучше подождать на улице.

     Выхожу на пустую улицу города. Оказывается, здесь не так уж жарко. Даже пробивает озноб, несмотря на то, что солнце близится к зениту. Башня высится нелепой шахматной фигурой с воротником из плавающего кольца камней. Не проходит и пяти минут, как Дюк выходит следом, ведёт за гриву осла.

     Лицо проводника вновь прежнее, спокойное, отчего я ненавижу его ещё больше. Свободной рукой он достаёт из кармана измазанные кровью орехи, ломает пальцами скорлупу и кидает ядра в рот.

     ***

     

     

      Дюк

     Дневник памяти, день 3***

     Девочка проспала три дня, и неизвестно, сколько проваляется ещё. Предложение Эда кажется выгодным, так что время терять нет смысла. Сейчас, когда город остался позади, подумал, что можно было бы взять у неё на время оружие, оно куда лучше того обрубка железа, что я взял с собой в дорогу. Если Эд хотя бы вполовину перенял навыки своего учителя, то девочка в безопасности.

     Мирт был хорошим механиком.

     Хотя я не понимаю маскарада — город всё равно вымер.

     

     Дневник памяти, день 3***

     Он мне соврал! Тягун перестал есть и пить, и сдох почти у границы. Думаю, я смогу сдержаться до момента возвращения, чтобы и Эд понял, насколько я расстроен.

     Сумки тянут к земле, будто он нагрузил в них булыжников.

     

     Дневник памяти, день 3***

     Укрытие так себе. Пули свистят и выбивают из валуна крошево. Один перезаряжает...

     Хорошее оружие. Бьёт на расстоянии, и бьёт очень больно. Есть и минусы, но где их нет?

     Пауза. Поочерёдно щелчки, пристуки.

     Переговариваются. И меня зовут.

     Обе сумки остались лежать под обстрелом. На одной из них лопнула шнуровка, на песок выкатилась пара каменьев, завёрнутых в промасленное тряпьё и в серебристые металлические листы. Обычные камни.

     Снова грохот, щелчки снарядов. Ещё немного, и моё укрытие целиком превратится в щебень. Ещё немного.

     Их человек пять, не больше. Но мозгов с пятерых даже ложки не наскребёшь. Могли засесть так же и на хребте противоположной дюны, чтобы обзор был лучше. Наверное, так бы и прожили подольше. Нужно будет спросить, за что Эд пожелал мне смерти.

     А ведь можно было обойтись без этого.

     Всего шагах в двухстах правее явственно различается стена перехода. Переливается жидким изменчивым зеркалом, то отражая красные просторы пустыни, то пропуская взор сквозь себя и открывая вид на топь, подгнивающие деревца и мелкий кустарник. Давно знакомое болото с тропами, ведущими в знакомые места.

     Кричу наёмникам, что они ещё могут уйти, и я даже не буду за ними гнаться. Как всегда бывает, высмеяли моё предложение.

     Поднимаю в воздух каменное крошево за своей спиной и посылаю хаотичным роем лететь к песчаному холму. Чувствую, как осколки прошивают одежду, тела, дробят кости, мнут металл оружия. Нет, наёмников я понять могу. Не приемлю, но понимаю. Эд же поступил непростительно. И я даже не вижу чёткой мотивации.

     

     Дневник памяти, день 3***

     Я расстроен. Очень. Настолько, что не заметил обратного пути. И за всё это время плохое настроение ни капли не убавилось.

     Открыть ворота большого труда не составило. Представшая передом мной картина позабавила своей тривиальностью. Значит, всё ради моей спутницы... Ха-ха-ха, некоторые, в погоне за своими пороками, теряют голову. Вот и этот потерял - такой здоровяк, а голова мелкая. Брызнула, как переспевшая ягода.

     Эд справил нужду, не снимая одежды. Не верится, что Мирт взялся его обучать. И не верится, что механик погиб от руки это слабака. Тем не менее, мёртвого надо почтить.

     Эта падаль осмелилась носить кулон Мирта, но догадался его отдать.

     Труп был в подвале, в рабочей комнате. Трус заложил дверь камнем, не осмелился сделать всё своими руками. Оставил медленно умирать.

     Попросил Виреску подождать снаружи. Странное чувство, почти отвык от него - неуверенность. Я стоял перед двойной перегородкой, в которой был заперт человек, трижды меня обманувший, и я не был уверен, что с ним делать. Хотелось обрушить потолок и похоронить под камнями. Можно оставить всё как есть, чтобы эта тварь почувствовала то же, что и её жертва. И ещё совсем немного хотелось убрать преграду, взять его тонкую куриную шею одной рукой и метелить о пол до тех пор, пока его тело не станет похрустывающей мочалкой. Это принесло бы мне сиюминутное успокоение.

     Но я всё же поступил правильно. Оставил всё как есть.

      Эвальд

     

     Жестянка, одна из числа многих пустых своих сестёр-бутылок, при очередном толчке вагона свалилась набок и с лёгким похрустыванием покатилась по салону. Пассажиры дружно шаркнули подошвами, подбирая ноги под сиденья и пропуская тару дальше. Эвальд вторую минуту снисходительно смотрел на развалившийся на сиденье субъект, занявший все три места. Когда двери открылись, наклонился и растормошил мужика:

     — Проснитесь, ваша станция!

     Тот встрепенулся, захлопал воспалёнными глазами:

     — Что, конечная?

     — Да-да, скорей, а то в депо уедет!

     — Осторожно, двери зак... — начинает вещать голос из динамика

     — Спасибо, дружище! — выкрикнул мужик, разбрасывая ногами бутылки из-под пива и едва успев проскочить в закрывающиеся створки.

     — ...щая станция — Четырнадцатая.

     Дверь сомкнулась. Мужик обернулся, недоумённо вытаращился на оную, на Эвальда, закрутил головой. Состав плавно тронулся с места, немец жестом предложил своей спутнице сесть. Это её немного развеселило, она даже одобрительно ткнула его в плечо. Хотя не так уж долго им пришлось ехать, через две остановки они вышли на свежий... относительно свежий морозный воздух. Солнце, не успев толком порадовать людей, уже лениво катилось к западу, поигрывая бликами на мутных стёклах придорожных ларьков.

     Поход в ботанический сад нисколько не растопил лёд. Или растопил? Эвальд не мог с уверенностью сказать. Ему нравилось думать, что раз она его не прогоняет, всё в относительном порядке. А ещё не хотелось думать о завтрашнем дне. Выходные пролетели в одно мгновенье, он старался как можно сильней наполнить, забить каждую секунду яркими впечатлениями. Будто два дня могли что-то изменить...

     И вот уже начинает смеркаться. Она по-детски перепрыгивает на одной ноге ямы на дороге, иногда хватаясь за его рукав.

     Он размышлял о том, не попросить ли отгул на работе, устроить себе ещё один выходной. С другой стороны, один день так же ничего не решал. Здесь надо действовать с постоянным напором, в течение долгого времени, чтобы искоренить ту боль, которая поселилась в девушке. Несмотря на то, что Эвальд уничтожил все запасы психотропной дряни, Ира бредила и прошедшие ночи, практически не спала.

     Ещё одна мысль мелькала среди прочих — оставаться рядом любой ценой. Ценой всего свободного времени. Ценой работы и всех сбережений. Стоит человеческая жизнь такой жертвы? Безусловно! Но Эвальд с кривой ухмылкой одёргивал себя, чтобы не пуститься в пафосные внутренние монологи. Ничего страшного не произойдёт, пока он будет на работе. Пусть приходит навестить его в банке. Можно договориться с Араиком, чтобы тот привёз какой-нибудь мягкий стул и поставит у прилавка.

     «А что такого? Не думаю, что он будет против, небольшую услугу точно задолжал»

     — Знаешь, а ты могла бы прийти ко мне в лавку завтра.

     — Посмотрим.

     — Мне было бы приятно.

     — А мне как приятно было бы тащиться в другой конец города!

     — Прошлый раз тебя это не очень-то остановило.

     — Искусство требует жертв, — вздохнула Ира, — ну вот мы и пришли.

     Они остановились у подъезда, девушка раскинула руки в стороны и, театрально засмущавшись, предложила:

     — Ну что, обнимашки?

     Эвальд обхватил хрупкую девушку и поднял в воздух. Да... запах шампуня куда приятней вдыхать. В памяти сам собой всплыл образ загаженной квартиры, битком набитой бичами и панками. Отогнал наваждение и несколько раз обернулся на месте, закружив девушку. Впервые за всё это время она засмеялась. Не ехидным смешком после удачной подначки, не безумным ночным хохотом, а искренне, радостно. Внутри даже что-то дрогнуло — неужели получилось? Не зря, всё же...

     — Ну, ладно-ладно, хватит, — смеясь, сказала Ира, — давай, ставь меня обратно, а то не дойду до дома.

     — Ничего, я помогу.

     — Нет, не поможешь. Немцам пора отступать.

     «Боится, не иначе. Начать убеждать — хуже сделаю...»

     — Ладно. Пока, — улыбнулся и, не дожидаясь, пока она скроется в подъезде, отвернулся и ушёл первым.

     Проходя угол дома, Эвальд вдруг остановился. У стены стоял какой-то тип. Без дела. Просто стоял и смотрел.

     «Неужели нашли и решили ещё раз „поговорить“? Тогда должны быть ещё» — огляделся по сторонам, но никого не заметил. Посмотрел на подъезд, у которого недавно стоял — Ира, конечно, уже ушла.

     «И ведь точно на меня смотрит. Погоди... это же тот тип, что ночью в подъезде стоял».

     — Я могу вам чем-то помочь? — немец сделал пару шагов по направлению к незнакомцу.

     Тот отрицательно покачал головой.

     — Нет, но ты можешь помочь себе. И ей, если правда дорога тебе.

     — Ты про стену говоришь? Потому что кивнул ты на неё.

     — Осталось не так уж много времени. Забери её и отвези к себе домой. Или в другое место. Чем раньше, тем лучше.

     — Сегодня день бесплатных советов?

     Постояли немного, слушая отдалённый гул машин.

     — Как знаешь, — безразлично сказал незнакомец.

     Молчание затянулось. Эвальд не знал, что ответить, тип стоял, прислонившись к стене, и смотрел немигающими выцветшими глазами.

     «Ну и чудила. Бес с ним» — развернулся и пошёл петлять по дворам, пока не дошёл до подземки. Со всех сторон стекались люди, спешили зайти в тёплую утробу станции. Обычные обитатели переходов дружным фронтом стреляли мелочь, стараясь дышать в сторону или прикрывая ладонью нижнюю часть лица. Эвальд опустил воротник, снял шапку и сунул в карман. Его русая шевелюра быстро растворилась в серой толпе пассажиров.

     

     Обычно Морфей был благосклонен к Эвальду и отправлял его в годы раннего детства, на бескрайние земляничные луга, поля с вечно недозревающей кукурузой, к кристально чистым рекам, берёзовым рощам и зарослям облепихи. Иногда во снах являлись родители, дом, массивные книжные полки, упирающиеся в самый потолок. Но в этот раз ничего этого не было. Не было приятной, тёплой и родной атмосферы, что пробивала грань сновидения и согревала ночами. Нет. В этот раз сын Гипноса и Нюкты сыграл нехорошую шутку: Эвальд оказался в незнакомом месте. В центре комнатушки без окон, с необычайно низкими потолками, подвешенный на цепях и ими же обмотанный, висел человек. Эвальд почувствовал на себе взгляд, хотя веки человека были опущены. Губы узника медленно растянулись в широчайшей ухмылке. От этой улыбки немец и проснулся. Вот так, даже не успев толком осознать, что происходит. Пару мгновений потратил на то, чтобы заставить себя вновь дышать, затем сел на диване, свесив ноги. Несколько раз сжал и разжал пальцы на ногах, играя с ворсом ковра. Дома. Не в ловушке, а дома.

     «Сколько там времени... ого, ну ты дал» — часы показывали пять с четвертью, в окно били огни города, а сон сделал ручкой.

     Рухнул обратно на подушку. Полежал немного, пялясь в потолок и слушая неприятное поскрёбывание в груди. Вскочив, разогнался, встал на руки, добежал таким макаром до стены и отжался десяток раз. Сходил на кухню, нагрел молока, вернулся к дивану и стянул с полки недочитанный том. Прочитанное как-то пролетало мимо сознания, и когда молоко в кружке закончилось, Эвальд понял, что пролистал страниц шесть, но не запомнил ни единого слова. Тогда он положил книгу на своё место и достал другую, в чёрном кожаном переплёте, что передавалась в семье сквозь поколения. Иногда он удивлялся, что язык предков за всю жизнь ему пригодился лишь для прочтения этой книги.

     Заученные наизусть слова нашли больший отклик в сознании, парень пробегал глазами по строчкам столбцов, но и это не приносило успокоения. Самым странным показалось Эвальду то, что он не мог понять, что именно бушует у него в голове. Перестал подавлять бурлящие в груди чувства и прикрыл глаза, стараясь уловить нужный образ. Но он был не один. Перед глазами вновь и вновь мелькали события последних дней: Ира, древняя пятиэтажка, метель, банк, содомиты с флагами, моралисты с плакатами, фреска на стене, снова Ира, мясная лавка, Ира, чёрная фигура, Ира, чудак из подъезда, Ира, Ира... Эвальд тряхнул головой. Посмотрел на стену. Часы на этот раз показывали семь, поэтому можно было не сетовать на бессонницу, а начинать собираться на работу.

     

     В уголок «менеджера по кредитам» бесцеремонно ворвался администратор. Вынул руки из карманов и, скрестив на груди, со всей возможной строгостью изрёк:

     — Что вы себе позволяете? Вы на рабочем месте!

     Эвальд всего лишь упёрся подбородком в ладонь и задумчиво рассматривал гипсокартонную стену своего «офиса». Только что Влад, его коллега, постоянно просматривающий на видеохостинге нарезки роликов новостей, поделился очередной новинкой. Репортаж вёлся каким-то активистом или простым зевакой. Объектив выхватывал поочерёдно длинные и широкие ступени из белого гранита, с лежащими на них людьми, само Здание Правительства, противоположную сторону небольшой площади, где сквозь метель едва можно было различить мелькающие разноцветные полосатые флаги; людей в чёрных бушлатах при щитах и дубинках. Иногда рука в вязаной рукавице заслоняла собой весь вид, чтобы протереть налипший снег. Сбивчивый голос старался говорить отчётливо, но возбуждение и, судя по всему, замёрзшие губы, сказывались на дикции.

     — Приняли, приняли закон. Ох, ребятки, что-то сегодня будет. Анархистов скоро заметёт, но они лежат, держатся. Хотя я не совсем их понимаю, заседание ещё не закончилось. Как видите, — репортёр-любитель, видимо, вспомнив про потенциальных зрителей, придал голосу немного официоза и обвёл камерой путь, ведущий от площади ко входу в Дом Правительства, — активисты чёрно-зелёной партии заблокировали дорогу в знак своего протеста. Они прибыли сюда ещё накануне вечером, но в лежачее положение пришли лишь недавно. Сколько они намерены протестовать — неизвестно. На другой стороне, — камера повернулась, — те, кто пришёл поддержать законопроект. Их на порядок больше, но органам правопорядка пока удаётся сдерживать толпу. По такой погоде никто не захочет устраивать потасовку, но кто знает, что будет дальше. Надеюсь, я не зря сегодня сюда пришёл...

     Дальше Эвальд смотреть не стал. Отодвинул от себя планшет, посмотрел на коллегу с горящими глазами. Влад подсовывал аппарат обратно, мол — смотри, сейчас самое интересное будет, но, наткнувшись на холодный взгляд немца, забрал развлекалку и ушёл к себе.

     И вот, сейчас администратор стоит в проходе и спрашивает, что его нерадивый работник себе позволяет. Эвальд оторвался от стены, покрытой точками от офисных кнопок, сложил на столе руки и, выпрямившись, широко улыбнулся.

     — Простите, что?

     Возможно, негодующий начальник ожидал другой реакции, потому что на секунду как-то растерялся, но потом нахмурил брови сильнее прежнего и бросил уже через плечо:

     — Клиенты ждут.

     — Клиенты ждут... — задумчивым эхом отозвался Эвальд и улыбнулся теперь севшей напротив него немолодой женщине в чёрной шубе, большой мохнатой шапке и ярчайшим макияжем на морщинистом лице, — здравствуйте, желаете оформить петлю на шею?

     — Что? — женщина опешила и застыла на стуле, не успев толком усесться.

     — Вы же за кредитом пришли?

     На лице клиентки эмоции менялись от недоумения к негодованию. Медленно встав, она заговорила повышающимся тоном:

     — Да что это такое, что за обслуживание? Я требую другого менеджера!

     — Что, думаете у него петелька с мылом? — немец сложил брови и ладони домиком, изобразив на лице неподдельное радушие.

     Женщина запыхтела, с цокотом каблуков вышла и громогласно позвала того, «кто здесь главный». Эвальд цыкнул, пожевал нижнюю губу, покрутился на стуле. Затем взял со стола ручку «работника месяца», написал на стене «4:21» и принялся одеваться. В зале «главный менеджер» пытался унять разбушевавшуюся женщину, завсегдатаи очередей к кассе коммунальных услуг с интересом смотрели на скандал в самой его кульминации, напрочь забыв о свободном окошке.

     — Вот, он! — оскорблённая клиентка, тыча пальцем в Эвальда, смотрела на администратора и всем видом показывала, что ждёт экзекуции.

     Немец, будто идя к трибуне, всё с той же непринуждённой улыбкой кланялся во все стороны и, остановившись у выхода, вознёс руку, набрал в грудь воздуха... но передумал, выдохнул. Покачивая головой, вышел в метель.

     Спустя час уже шёл по заснеженным дворам к девятиэтажному дому с тёмно-жёлтым кирпичным фасадом, раскачивая в руке тяжёлый пакет. На первом этаже, напротив размалёванной двери неработающего лифта, стоял всё тот же странный тип. Эвальд вежливо склонил голову и помахал рукой, но тот никак не отреагировал.

     Переступая через одну ступеньку, поднимался пролёт за пролётом.

     «Она обрадуется, что я пришёл. Не покажет виду, конечно, но всё же обрадуется. И подарку обрадуется, будет, чем время скоротать. А завтра всё по намеченному плану, только ночевать буду у неё. Куплю спальный мешок или на худой конец размещусь в кресле».

     Остановился перед дверью, занёс для троекратного удара кулак...

     ***

     

      Мак

     

     Почти готово. Подвывали собаки и кошки, скреблись в двери и будили своих хозяев. Рыбки - у кого они были - всплывали вверх животами. Плакали дети. Разумеется, слух улавливал не так уж много, но внутреннее восприятие фиксировало любой отзвук, спровоцированный колебаниями пространства. Шумы и образы из близлежащих домов складывались, из разрозненных раздражителей становились целым оркестром сломанных и расстроенных инструментов.

     Мак фаталистично ждал. По лестнице прошлёпал упрямец. И показушник. Можно было ли его как-то убедить, в принципе? Не заставлять, не брать же под контроль, в конце-то концов! Кто знает, как на нём сказалась бы управляющая программа, и смог бы он убедить девушку. А она невосприимчива. Или гипервосприимчива, поэтому даже попытку просмотреть её личное пространство блокирует на корню. И ломиться внаглую, опять же, нельзя.

     Снова скрипнула дверь, возле Мака остановилось два блюстителя закона. Представились, спросили документы.

     С верхней клетки выглянула старушка, что постоянно материла частого гостя этого подъезда.

     - Вот, он, о нём я говорила!

     - Значит, прописаны не здесь... - лейтенант считал информацию, но карту возвращать не спешил, постукивал ей о портативный служебный браслет, - что же вы тут делаете в такой поздний час?

     - Разве в нашей стране свободное перемещение под запретом?

     - Да бандит он, ищет, кого обокрасть!

     - Гражданка...

     Второй милиционер сморщился и успокаивающе приподнял ладонь.

     - Вот, и гражданка беспокоится, и не зря, наверное, - лейтенант отступил, показал что-то напарнику на экране, отчего тот сжал рукоять старенького "кедра" - так что вы здесь делаете?

     И тихонько так потянулся к поясу. Мак догадался, что они могли там прочитать.

     - Я к знакомой.

     - Да он тут каждый день стоит, никто из дома его не знает! - не унималась старушка.

     - Александр Андреевич, думаю, вы должны пройти с нами.

     И тут дрогнуло. Свершилось. Никто даже не почувствовал. А Мак почувствовал. Как оглох и ослеп в один миг. И приближающийся в глазах не то голубой, не то синий обшарпанный кафель наблюдал, отстранёно думая о том, как банально и просто всё вышло - поставил капкан у норы и остался ждать. А нора оказалась тоннелем для скоростного поезда.

     - Ух, обдолбанный что ли?

     Милиционер вскинул оружие - на случай, если это уловка. Второй осторожно ткнул Мака носком ботинка в бок. Склонился, перевернул.

     - Живой вроде. Что скажешь, скорую?

     - Да вроде не припадочный, не дёргается. Давай, короче, оформлять, всё равно наш клиент. И наручники давай, вдруг симулянт.

      Дюк

     Дневник памяти, день 3***.

     Зашли в Солнцеград. Странно, всегда испытываю смешанные чувства, посещая его. Ещё странно, что употребляю слова «странно» и «смешанные чувства».

     Отправил её посидеть в гостях и пошёл в приют. Тут меня ждало ещё кое-что интересное. Валентин, мой старый спаситель и беглец. Несмотря на позднее время, сидел с кем-то на лавочке возле входа. У второго на виске и лбу имелись две огромные проплешины. Розовые шрамы маслянисто поблескивали под звёздами. Тип отсутствующим взглядом смотрел перед собой, время от времени норовя свалиться с лавочки. Валентин придерживал его за локоть и пытался накормить вяленым мясом, тыча ломтём в закрытый рот. Заметив меня, заулыбался, вскочил, схватил меня за плечи и дружески встряхнул.

     - Как же я давно тебя жду. Где ты ходишь?

     Тип с проплешинами гулко упал с лавки. Валентин обернулся, ойкнул, подскочил и усадил его обратно. Сел рядом, вытащил из кармана тот же ломоть мяса. Надкусил сам, снова попытался накормить приятеля. Я постоял, посмотрел. Кашлянул. Валентин посмотрел в мою сторону, несколько секунд с прищуром разглядывал, потом лицо его вновь радостно осветилось.

     - Па, папа! – подпрыгнул он, сдавив меня в объятъях. – Мама тоже придёт?

     Тело вновь упало с лавки, Валентин вновь усадил его обратно и вновь забыл про меня. Смешно, смешно... но - дела.

     Внутри люди с разным количеством конечностей и всевозможными уродствами вели обычную для вечернего приюта деятельность: сидели и пялились в потолок. Или друг на друга. Макар, как обычно, был в своей каморке и что-то вырезал на доске. Я поздоровался, протянул руку. Он нахмурился и пригрозил стамеской. Мне нравится Макар, он меня не раздражает. С ним приятно посидеть, помолчать за кружкой вина.

     В какой-то момент зачесалось спросить, что случилось с Валентином. Глупость какая.

     На прощанье оставил шкуры, почти всё мясо. Макар даже немного смягчился, вышел провожать на крыльцо и помахал вслед пустым рукавом. Хотя подозреваю, что не в сентиментальности дело, просто боялся, что я умыкну кого-нибудь.

     ***

     

      Виреска

     Кажется, я умру. Странно, но мне вовсе не страшно. И за всё время я даже ни разу всерьёз не подумала о том, что возможен финал, в котором я не вернусь домой. Может, близость опасности и постоянное благополучное её минование меня разбаловало? Неужели в глубине души я всё ещё надеюсь, что этот угрюмый бродяга сможет мне помочь? Зачем вообще строить какие-то планы, в расчётах которых участвует такая переменная?

     Я чувствую, как в груди то-то ломается. Мне даже не больно, просто из-под одежды сыпется пыль, и я нащупываю под грудью твёрдую ссохшуюся кожу в крупных трещинах. И всё тяжелее дышать.

     Дюк заметил, сказал, что всё будет хорошо. А разве есть куда лучше? В голову даже пришла мысль, что это расплата за то, что я сделала. Кака глупость!

     Проводник не терял шанса нажиться. Ишак покойного ящера нагружался по мере нашего продвижения мясом и шкурами. Дюк просто уходил с тропы на полчаса, а потом догонял с освежёванным зверем на плече - уж не знаю, когда он всё успевал.

     Мы ступили на идеально ровную брусчатку уже после захода солнца, а вскоре вышли и к высокой стене. Свет тускло горящего фонаря, висящего под каменной аркой, освещал деревянную табличку со стандартным приветствием «Добро пожаловать».

     Да, стена вокруг города знатная, но к чему она, если нет ворот? Никакой охраны, тем более ночью – как-то странно. Дюк, само собой, дал необычайно содержательный ответ по поводу этого места: «Нам туда надо».

     Все дома так же выстроены из камня. Дюк указал рукой на ближайшую дверь.

     - Посиди там, я скоро приду.

     Я пересекла небольшой дворик и остановилась с поднятым кулаком перед массивной дверью. Машинально захотелось постучаться. Вот не похоже это на бар или гостиницу! Ай, ладно - взялась за скобу и толкнула. Дверь легко открылась, я оказалась в небольшой прихожей с одеждой на вешалках, обувью и мелким хозяйственным инструментом. Прошла через вторую дверь в просторную тёплую комнатку. Одинокая лампадка на столе чуть не потухла от ворвавшегося порыва воздуха.

     - Ау, есть кто?

     С полминуты стояла, прислушиваясь к тишине дома. Уйти или начать хозяйствовать? Дюк - чудила, но откровенно подставлять меня - зачем? По лестнице, что ведёт на второй этаж, смущённо улыбаясь, резво сбежала босая девчушка. Взяв меня за руку, усадила за стол. Принесла дырявый глиняный горшок, зажгла его, залезла на табурет и поставила у окна. Спрыгнула на пол и взбежала по лестнице. Установившись на самом верху, просунула голову в перила и сказала:

     - Сейчас я маму позову.

     Ну… ладно.

     Через несколько минут вниз спустилась немолодая уже женщина со слегка заспанным лицом. Запахнувшись в толстый халат и перевязавшись пояском, принялась хлопотать с розжигом печи. Как-то это всё… я встала, чтобы направиться к выходу, но хозяйка вдруг забеспокоилась.

     - Пожалуйста, не уходи, я скоро разогрею поесть. К тому же я встала, а будить других соседей ни к чему.

     Её искренний голос переборол врождённую подозрительность, и я вернулась за стол. Вскоре передо мной дышала паром разогретая на жареном сале пшеничная каша.

     - Уважь, покушай, - снова улыбнулась женщина.

     Пока я расправлялась с кашей, на столе появились огромная глиняная кружка с тёплым молоком и тарелка с земляникой. Душистое молоко с сочными ягодами тоже пошли на ура. Лишь когда мой взгляд упёрся в странного вида пятно лака на дне кружки, голову посетила мысль, от которой стало чертовски неловко.

     - Кхм… сколько я вам должна?

     Женщина, с добрейшей улыбкой всё это время наблюдавшая за моей трапезой, удивлённо вскинула брови и замахала руками.

     - Что ты доченька, что ты! Первый раз у нас в гостях? Да, раньше я тебя не видела.

     - Вы скажите, сколько я вам должна, у меня есть кое-что на обмен.

     Женщина ещё усердней замахала руками.

     - Слышать ничего не хочу! - затем, взяв меня за руку, которой я копалась в наплечной сумке, ласково спросила, - ты ведь у нас останешься на ночь?

     - Спасибо, но… - я скосилась на пустую посуду, внутри что-то нехорошо шевельнулось, - не знаю, я не одна…

     - Так и для него место найдём!

     Я освободила руку и медленно попятилась к двери.

     - Спасибо, спасибо за всё, но я лучше пойду, он меня искать, наверное, будет.

     - Куда же ты пойдёшь на ночь глядя, - не отставала женщина, - ночь на дворе, тем более завтра воскресенье, солнечный день.

     Нащупала за спиной скобу. Женщина с широкой улыбкой шла ко мне, намереваясь, видимо, снова взять за руку и начать уговаривать. Стены комнаты начали давить, дрогнувшее пламя свечи на столе отбросило на стену большую пляшущую тень хозяйки дома. Я ещё крепче сжала скобу, готовая уже дёрнуть на себя и выбежать, но дверь вдруг открылась сама и толкнула меня в спину. Отскакиваю в сторону, а в комнате появляется Дюк.

     - Добрый вечер, - он низко поклонился хозяйке.

     - Так это твой спутник? – спросила у меня женщина. Её энтузиазм на глазах иссяк, - здравствуй, Дюк.

     - Я вижу, моя спутница накормлена. Не сочтите за грубость – я вам должен что-нибудь?

     - Нет, - холодно ответила хозяйка, - я уже предложила ей переночевать, но если ты хочешь остаться именно у меня, будешь спать на первом этаже, на полу.

     - Весьма благодарен, - без намёка на снисходительность ответил Дюк.

     - Еду не предлагаю, - так же холодно добавила женщина, после чего обернулась ко мне и, вернув на лицо тёплую улыбку, позвала за собой.

     Несколько мгновений нерешительных раздумий. Даже отшагнула немного назад, но проводник ободряюще кивнул, и я пошла. Меня провели по лестнице через просторную комнату с кроватями, на одной из которой спал грузный мужик. Рядом с ним лежала девочка, выходившая меня встречать. Закрыв одеялом половину лица, она смотрела на меня поблескивающими любопытными глазами.

     - Вот, устраивайся, - женщина открыла дверь и пропустила меня вперёд.

     Я оказалась в небольшой комнатке. Здесь пахло стираным бельём и, почему-то, свежескошенной травой. От одного взгляда на чистую постель с толстым слоем одеял и простыней, у меня сладко закружилась голова и начали слипаться веки.

     - Вот вода, ковшик и таз. Не выноси, я утром заберу. Туалет во дворе, за домом. Высыпайся и… - женщина остановилась в проёме двери, намереваясь ещё что-то добавить, - … в общем, высыпайся.

     Сбросив с себя всё возле кровати, я умылась и залезла под тяжёлое прохладное одеяло. Немного полежала, рассматривая через оконце звёзды. Уже засыпая, свесила руку за ножнами с саблей, втянула под одеяло и прижалась спиной к стене.

     Утро приветствовало меня проблесками солнца, щекочущими глаза даже сквозь веки. Я перевернулась на другой бок и натянула на голову одеяло. При повороте головы почувствовала лёгкую дурноту, показалось, что начинаю проваливаться сквозь кровать. Три глубоких вдоха немного исправили ситуацию, я несколько раз взбрыкнула, скидывая одеяло, и свесила ноги на дощатый пол. Руки слегка подрагивали, каменная голова с трудом держалась на шее и, казалось, стоит перестать контролировать дыхание - лёгкие попросту перестанут качать воздух. Зло сжала зубы, встала и открыла окно. Лёгкий ветер, принёсший аромат цветущей под окном вишни, взъерошил волосы. Прядь коснулась лица, будто нечто чужое - щупальце осьминога или другая дрянь. Последний раз чувствовала себя так после удаления гланд под общим наркозом. Ладно, сейчас главное - не ложиться обратно.

     У двери на табурете стояла миска, накрытая плотной марлей. Не до еды мне сейчас как-то. Принялась заправлять постель. Сколько я времени спала на земле, укрываясь плащом или шкурами, в лучшем случае? Но стоило оказаться в сколько-нибудь домашней обстановке, сразу всплыли доведённые до автоматизма привычки. Под подушкой обнаружила скатавшийся клубок волос. Моих волос. Ну да - ни шампуня, ни мыла, простирывая голову золой и яйцами из разорённых птичьих гнёзд… три «ха» - представила себя лысой. Но ведь жили люди как-то без мыла и прочих удобств. Никто не жаловался. Наверное, просто не знали, что бывает лучше. Или чувствовали, что может быть, это чувство и двигало к открытиям, но… господи, что за бред? С каких пор я в философы подалась?

     В животе заурчало. Я привыкла есть от случая к случаю, а тут стоит рядом – кстати, что там? – вот, стоит мясной пирог, а я чего-то носом кручу. Да, недавно мутило. Слегка. Но надо, надо кушать, ребятки - кто знает, что случится через минуту.

     Скрип ступеньки разрезал тишину, царившую в доме. Так, а где мой неуравновешенный проводник? Скосилась на тарелку, с которой подъела даже крошки, и натужно засмеялась, прогоняя дурацкие образы. И всё же – где там Дюк? Дойдя до середины лестницы, перевесилась через перила, чтобы осмотреть первый этаж, но перед глазами вдруг всё поплыло, и тарелка, выскользнув из рук, разлетелась осколками по полу. Едва сдерживая накатившую вновь дурноту, хватаюсь за поручень, но обмякшие ноги больше не держат тело, и я валюсь набок, чтобы не покатиться вниз по лестнице. Грудь разрывает кашлем, я оттягиваю рубашку, давящую удавку воротника, но всё же в глубине души понимаю - нет, это пройдёт, это ещё не конец.

     ***

     

     Убейте меня плюшевым медведем… как же я жалею, что пришла. Но уходить поздно, да и не очень вежливо.

     Дюк отошёл от ворот метров на сто и ткнул пальцем в землю. Тут же песком разметили две окружности и начали устанавливать сборные трибуны. Столько просветлённых лиц разом я даже в церкви не видела, куда меня в детстве затаскивала бабушка. Со слаженностью муравьиного отряда люди приносили стойки и перекладины, сцепляли пазы, стягивали хомуты, вбивали клинья. Подобно кружочку в окне загрузки, быстро выросло ступенчатое кольцо дощатых насестов. На них тут же усаживались горожане. Некоторые подготовились к зрелищу в лучших традициях: корзинки с ягодами и фруктами расположились у ног, один край полотенец, в которые всё это добро было завёрнуто, отворачивался, подставляя солнцу блестящие плоды. Меня, как гостя, усадили в первом ряду.

     Менее чем за полчаса всё было готово. Дядьки побросали инструмент под трибуны и тоже расселись. Как-то раньше я не замечала, что женщин тут больше. И среди детей тоже больше девочек. Рядом сел какой-то патлатый блондинистый парень. Слишком рядом. Повернулся, стрельнул у сидящей за ним женщины несколько яблок. Одно протянул мне и лучезарно улыбнулся. Не знаю, как ещё такую лыбу назвать. Вроде не отталкивающе, но вот сел бы подальше, и мне спокойней было бы.

     Дюк дважды громко хлопнул в ладоши, и гомон стих. Без предисловий проводник одним движением скинул с плеч жилетку, отбросил её в сторону. Ах, это отвлекающий манёвр… когда вновь посмотрела на него, он, откинув одну ногу в сторону, уже упёрся ладонью в землю, от него кольцом пошла рябь, и трава, извиваясь тысячами змеек, вросла обратно в землю. Он вскочил, вскидывая руку к небу, вырастил земляное копьё. Даже не дотрагиваясь, стал отщёлкивать пальцами от столбика куски, второй рукой ловя их и жонглируя. Постепенно круговерть выросла метров на пять, Дюк плавно заскользил по очерченной площадке, а земля под его поступью тут же превращалась в зеркально гладкое плато. Подошёл к самому краю, песок на мгновение даже вспыхнул синеватым пламенем и оплыл булькающей массой. Дюк вскинул руки, и, пока круговерть камней висела в воздухе, подпрыгнул, провалился по колено, но тут же выпрыгнул обратно, оказавшись обутым в земляные валенки; пристукнул обувку, лишнее осыпалось, и на подошвах проводника остались клинообразные гладкие лезвия. Ловко подхватив начинающие падать камни, одну руку заложил за спину, второй легко послал камни в пляс. Действительно – в пляс. Уже не просто жонглировал. Теперь он скользил по площадке, как если бы на ногах его была пара грави-ботинок, а камни, выстраиваясь в различные геометрические тела, летели следом, повинуясь дирижирующим взмахам проводника.

     Дюк превратил катание в какой-то дикий танец. Резко ускоряясь, он тут же стремительно останавливался, высекая обувью искры. Забрасывая камни далеко в небо, ходил на руках, отталкивался от вырастающих под ногами и тут же уходящих обратно столбов, кувыркался в воздухе, затем ловил падающие камни прямо над головами горожан, притягивал к себе и веером вновь отправлял в полёт. Под его ногами возводились и исчезали трамплины, он прыгал сквозь рукотворные кольца, уворачивался от своих же ловушек. Всё набирал и набирал скорость, мне вдруг показалось, что ещё немного, и он сам заискрится и исчезнет в пространственно-временной трещине.

     Остановился. Сложил руки крест-накрест и прикрыл глаза. Даже дыхание не сбилось! Затрещал падающий сверху щебень, раскололся и вихрем мельчайшей пыли закружил вокруг Дюка, целиком скрыв его от зрителей. Вихрь успокоился, горожане ахнули и повскакивали со своих мест, уставившись на звездой расходящиеся трещины в гладкой земле.

     Ну да, ходила я в цирк в детстве. Голопроектор творит чудеса: телепортация, расчленение, химеризация и прочая графическая скука. Но у Дюка его точно нет, и, должна признать, сама не удержалась, закрутила головой, выискивая взглядом спутника. А наткнулась на лицо улыбающегося соседа. И долго он на меня так пялится?

     Так, ладно, сесть ровно. Интрига скоро развеется. Ну а ничего, красивенько было. В руке остался только яблочный хвостик. Так засмотрелась, что не заметила, как схрумкала. Во рту ещё чувствовался привкус земляники.

     - Вот, вот он, мама, смотри! – закричал какой-то ребёнок, и все повернули головы.

     Дюк плавными кругами спускался с неба на каменном пьедестале. Преображение спутника с момента поселения в городе меня не на шутку напрягало. Да, Дюк больше не был похож на привокзального бомжа с десятилетнем стажем: избавился от бороды, починил одежду, даже... вежливым стал! И сейчас, кланяясь во все стороны, он широко улыбался, а горожане одобрительно свистели и выли от восторга.

     Как только Дюк приземлился и сказал, что на сегодня достаточно, все дружно встали и неторопливыми ручейками разбрелись в разные стороны: кто в сторону полей, кто к реке и лесу, а кто обратно в город. Честно говоря, в город пошла одна я. Что-то нет у меня сегодня настроения наблюдать счастливые рабочие лица. Лучше схожу сама ближе к вечеру, когда все будут возвращаться – и совесть будет чиста, и работа не в тягость.

     Ну вот и дом… почти. Думаю, дома, именно ДОМА, мне это никогда не надоело бы. Лежать, накрыв лицо китайской соломенной шляпой. Свешивая поочерёдно руки, зарываться пальцами в густую шелковистую траву, легонько отталкиваться, раскачивая гамак. Потягивать компот через длинную соломинку. Не хватает только Лолы.

     Сладкий сон под вездесущий запах земляники…

     Трижды ударил большой колокол, отзвонили свою короткую трель колокола поменьше. Так недолго и скатиться… и никто ведь не говорит и слова насчёт моего безделья, даже косо не посмотрит. Не слезаю, а стекаю со своей лежанки на землю, ещё немного нежусь в мягкой траве. Так, ладно, хватит уже. Встряхнуться и идти.

     Выглянула за угол дома. По дороге уже топают возвращающиеся с полей горожане. Дюк продвигается медленней всех, в окружении визжащей от восторга малышни. Жонглирует камнями, повторяет своё недавнее выступление. Над головой хлопнули ставни.

     - Скоро ужин. Хочешь что-нибудь особенное?

     Задрав голову, смотрю на улыбающуюся тётю Гану, выдавливаю ответную улыбку:

     - Я схожу в поле.

     - Хм, ну ладно. Если не успеешь вернуться, оставлю на плите.

     - Спасибо… а не подскажете, где сейчас остановились?

     - Ну, на винограднике пока не тронуто. Разберёшься сама? Вязанки в прихожей.

     Взяла мешок и шустро проскользнула в калитку, пока дочка тёти Ганы не увязалась следом. Натянуто улыбаюсь на приветствия встречных. По телу пробежал приятный холодок, когда сошла с брусчатки улицы на утоптанный грунт за воротами. Будто выскочила из-под ледяного моросящего душа.

     Благодать одна, жить бы да радоваться. Чистый воздух, в траве поют цикады, чуть дальше, в полосе пихтовой рощи, заливисто щебечут птички. Солнце припекает, но и не переваливает за отметку «докучающий зной». Ветер несёт с полей аромат цветущего подсолнуха, липы и, кажется, чабреца.

     - Быстро бегаешь, еле догнал.

     Бросила с разворота на голос мешок, одновременно отступая назад и хватая воздух у пояса.

     - Тише, тише! – недавний мой сосед, парень с представления, смеётся и примирительно отгораживается от меня пойманным мешком.

     - Тебе чего? – и как я его не услышала?

     - Да так, решил погулять с тобой.

     - Я на поля иду, - забрала мешок и пошла дальше.

     - А я провожу.

     - Тебя просили? – не оборачиваюсь. Он не отстаёт, идёт сбоку.

     - Долго с ним ходила? Рефлексы, смотрю, что надо.

     Послать его или просто игнорировать? В гостях всё же…

     - Видимо, не достаточно, раз тебя не услышала.

     - Ахах, так это обувь! – улыбается и смотрит вниз. На ногах какое-то подобие сверхлёгких сандалий: тонкая подошва и сложная шнуровка. – К виноградникам идёшь?

     - Ага.

     - Не обижайся, но ты больше на городского человека похожа. Не против, если я подскажу, что да как?

     Рассмешил.

     - А это должно быть оскорблением? Да и ты сам в городе живёшь.

     - Ну да… но наши города ведь различаются.

     Да-да, я почти забыла, как это… «Ой, девушка, а во что играете? как вас зовут? почему такая грустная? или серьёзная? познакомимся?» и далее по списку. И на предложение поболтать я вежливо соглашалась, брала первое слово. Рассказывала про метод решения через обратную матрицу и современные способы передачи данных. Если приставалец не понимал сразу, то я начинала вспоминать лекции о прогнозах в области конструирования фотонных двигателей или объясняла на пальцах молекулярное строение присадок для жидких охладителей процессоров девятого поколения.

     Но сейчас мне не хочется шутить. Чувство такое, словно выросла из этого. Я ведь такое повидала, имею право говорить всё, что на уме. В принципе, всегда имела право и всегда говорила. Останавливаюсь, жду, пока парень сделает то же самое и посмотрит на меня.

     - Тебе что надо?

     - Погулять хотел с тобой.

     - Зачем?

     - Ты мне нравишься.

     - И что?

     - Хочу понравиться тебе. Со временем мы могли бы создать семью.

     Я-то надеялась, что он сбежит. Стоит, сияет.

     - Извини, но я люблю другого. Он старше меня, отличный боец. Начинает седеть; когда не носит бороду, у него аристократичные черты лица, а ещё он колдун и его имя начинается с буквы «Д».

     Ага, пробрало. Пытается сохранить спокойствие и невозмутимость. Помочь ему, что ли? Нехорошо добивать, я всё же гость.

     - Я дальше сама пойду. Пока.

     Он не стал догонять. Не оборачиваться, идти ровно и свободно... Удачно пошутила. Задолбали.

     Дорога упёрлась в зелёные ещё посевы пшеницы. Виноградники, кажется, направо. По мере моего продвижения на размежёванных участках, убегающих вдаль, менялись посевы: свекла, капуста, помидоры, подсолнечник, потом какой-то густой бурьян с жёлтыми цветочками. Если бы не ровные ряды, я бы приняла это за сорняк.

     Потом пошли сады. Видимо, у здешней природы были свои законы, потому что на одинаковых опрятно подстриженных деревьях соседствовали ветки с яблоками и сливами, грушами и абрикосами. Рядом с поспевающими плодами распускались почки с цветами. Интересно, если в полях такое ассорти универсальное, почему в самом городе деревья нормальные? И почему это только с деревьями такая каша? Даёшь клубнику в капусте и манго в кукурузных початках!

     Сколько я ни ходила по окрестностям, ни разу не видела никаких загонов для животных, и тем не менее, мясо к столу частенько бывало. Неужели так живо торговля идёт? Пришлые в городе появлялись, но ненадолго, и не так уж часто.

     А вот и виноград. Деревянные кресты с натянутой на них блестящей проволокой стоят через каждые десять метров. кусты как-то безобразно острижены, всё межрядье застлано завядшей лозой. Через дорогу на обочине высятся сухие кучи виноградных обрезков и старых кустов. Кажется, знаю, с чего начать. Отложила мешок, спустила рукава, потуже подвязала шляпу.

     С непривычки уже через час начало потягивать в пояснице, но это было даже приятно. Наверное, для такой работы подошли бы вилы или грабли, но ничего, немного места для работы себе освободила, и не засиживаться же мне тут до темноты. Сколько успею, столько успею.

     Возвращаюсь к мешку и распихиваю тканевые полоски по карманам. Так... вот вязать, ещё понять надо - как. Немного присмотревшись, начинаю притягивать обрубки лозы к струнам проволоки и стягивать лентами. А не так уж и сложно.

     Успеваю пройти несколько кустов, но назойливая мысль, что я что-то делаю неправильно, вырастает до большого неповоротливого хомяка в голове. Остановилась и присмотрелась. Что может быть не так? Ну вот, вырастает ветка, даёт виноград, опирается на проволоку... А не порежется ли под тяжестью? Может, оно должно висеть на подвязках, а не на проволоке? Я-то вязала как попало. Нет, пока не сделаю, как полагается, не успокоюсь.

     Прошлась немного дальше, но все ряды, как назло, молодые или свежеподстриженные, даже подглядеть готовое негде. Ладно, переделаю по-быстрому, дальше буду подвязывать снизу проволоки. Столько времени теряю из-за какой-то мелочи! Надо было всё же поспрашивать у кого-то.

     Заметила, что наступила ночь, только когда промахнулась концами ленты, завязывая очередной узел. Фух! Зашла далеко, намного дальше расчищенного пути. С лёгким недоумением заметила на своём лице невольную довольную улыбку. Так недолго и горожанкой стать!

     ***

     

      Дюк

     Дневник памяти, день 3***.

     Сегодня та самая ночь…

     Спросил у хозяина кувшин вина и пошёл к Макару. Тот понимающе кивнул, мы вытащили лавку к воротам приюта и укрылись пледами. Пили без кружек. Он несколько раз вставал, загонял разбредающихся подопечных обратно в дом, потом вовсе запер дверь. По всей улице постепенно открывались окна и выставлялись на окна фонари и свечи. Сумерки никак не хотели становиться полноценной ночью, особо ярко блестели звёзды.

     Прошёл первый. Вернее, первая. Грязное серое платье ниже пояса покрыто кровавыми пятнами, влажные волосы взъерошены, кулаки сжаты. Сердце защемило, хотелось вскочить, догнать, всмотреться в лицо. Макар поставил кувшин на землю и положил ладонь мне на плечо. Стало немного легче. Он не даст мне наделать глупостей.

     Прошёл Йора с Марком. Их лица я помню. Как и чувство слипающихся пальцев, тяжесть камня в руке, биение крови в висках.

     Потом они хлынули толпой. Заполнили улицу, мерно шагая и смотря перед собой. Люди и не только. Имена некоторых я даже не знал. И никогда не узнаю. Макар сунул мне кувшин, я осушил его, пролив половину на себя. Идут и идут… неужели их так много? Время потянулось древесной смолой, лица шествующих по улице города слились в одну пёструю колыхающуюся ленту.

     Дёрнули за плечо. Неужели всё? Обернулся к Макару. Скольких видел он? Сейчас его тактичное молчание не помогает, а давит. Делает его похожим на одного из них. Хочется заорать или треснуть о землю кувшином, лишь бы разбить тишину.

     Самообладание понемногу возвращается, дыхание выравнивается.

     - Кто привёл Валентина?

     - Продовольственник один. Сказал, на болотах Хранителя вызвали, а пацан слишком долго смотрел. И вот.

     Встаю, смотрю на его пустой рукав.

     - Ты ведь простил меня? - ухмыляется. - Спасибо.

     Обнимаю кувшин и плетусь восвояси. В дверях меня встречает перепуганная насмерть Виреска. И она, значит, тоже…

     ***

     

      Виреска

     Сегодня ходила к истоку реки. Как ни странно, вытекала она из совсем крохотного озерца. В кристально чистой воде отлично просматривалось всё дно с небольшими дырами в каменистом настиле. Иногда в них закатывалась галька и тут же вылетала обратно. Хм, сильный родник.

     В самом озере вода была холодной, но отойдя вниз по руслу на какие-то двести метров, я уже плескалась с крупными рыбинами в тёплом течении.

     Думаю, мне давно стоило вырезать из своего лексикона слово «странно», потому что каждая минута с момента переселения в этот… дивный мир отличалась от предыдущей. Течение в реке есть, но не сильное. Вода необычайно вкусная. Прибрежные водоросли иногда собираются горожанами и на следующий день вырастают снова, но вовсе не заполоняют собой всё дно. А рыба, рыба! Таких мутантов даже в тяжёлой воде не вырастишь…зато с ней весело играть. Когда я вдоволь наплавалась и пошла вдоль русла обратно в город, рыбины меня долго провожали, прыгали из воды, как дельфины.

     Мне никто не объяснил, почему сегодня никто не работает. То есть, тётя Гана сказала, что сегодня и завтра особые дни, никто работать не должен. Праздник, наверное. Но когда я вернулась, никаких особых приготовлений не заметила: соседи, как и в любой другой вечер сидели на лавочках у стен домов, малышня резвилась на центральной и единственной улице.

     В доме хозяйка хлопотала у плиты, её муж сидел за столом и что-то царапал на куске дерева.

     - Вернулась? Голодная после купанья, наверное. Я тебе компот сварила, он в погребе, скоро будут сдобные лепёшки.

     Я сходила за кувшином и потащилась к своему гамаку. В нём уже дремала хозяйская дочка, поэтому я просто прислонилась к дереву.

     С самого утра не покидает тревожное чувство. Надвигается что-то, ей-бо. Праздник этот… Что мы вообще имеем? Город, в котором живёт любой, кто захочет. Надо уйти – уходи. Пришёл – живи, пожалуйста. Власти нет, а порядок есть. Никто никого не гоняет на работу, все ходят добровольно. Кто в поле, кто на реке, кто лес заготавливает. Город отстраивает, детей учит. У всех всё есть и все довольны. С каждым днём моего пребывания в этом городе всё больше росло чувство, что с этим местом что-то не так. Слишком все вежливые. Слишком всё хорошо. Будто на камеру играют. Так обычно начинаются кинофильмы про секты, которые днём возделывают поля, а по ночам приносят девственниц в жертву. Ночь за ночью я спала в обнимку с мечом, а за мной никто не приходил. В конце концов, я перестала ходить с оружием, чтобы горожане на меня меньше пялились. И вот – праздник. Надо бы снова отрыть из-под кровати узел со снаряжением. Самое неприятное, что на Дюка надеяться тоже нельзя. Слишком изменился, будто обкалывают его каждый день или грибами кормят. Но тогда почему я нормальная? Я ведь прежняя. Прежняя ведь?

     Начало смеркаться. Леся проснулась, спрыгнула с гамака, чмокнула меня в щёку и убежала в дом, звонко смеясь. Я пошла следом. Даже дышалось тяжело. Надо подняться на второй этаж, надо приготовиться. Но в моей комнате сидела тётя Гана.

     - Доченька, присядь, пожалуйста.

     Меня всегда раздражало, что она меня называет дочкой, но я никогда не подавала виду. А ещё она никогда не заходила в эту комнату, хоть это и её дом. Я присела на край кровати.

     - Понимаешь, ты с нами уже достаточно долго живёшь, и всё же ты человек пришлый. А у нашего города есть свои традиции. Мне очень неприятно это говорить, потому что человек волен делать только то, что ему самому хочется. И всё же, я должна тебя попросить кое-что сделать.

     Я вся напрягалась, сжала кулаки, следя за каждым движением хозяйки. Но она сидела спокойно. Бросаю быстрый взгляд на дверь: оттуда ждать нападения? Чёрт, я совсем расслабилась, успею достать из-под кровати оружие? И есть ли оно там?! Врёшь, не дамся так просто.

     - Ты ведь ходила на тот конец города?

     Стараясь не сипеть, отвечаю:

     - Да.

     - Ты ведь видела, что улица заканчивается там такой же аркой без ворот?

     Киваю.

     - Хорошо, - хозяйка теребит подол и нерешительно смотрит на меня. - Сегодня вечером, ближе к ночи, ты должна будешь посидеть со всеми нами у окна.

     - Что… зачем?

     - Это традиция. Единственная ночь, когда человек делает что-то, даже если не хочет. Я очень тебя прошу, выходи к нам. - Тётя Гана встала. Прежде чем прикрыть дверь, ещё раз обернулась и виновато посмотрела на меня. - Знай, мы все тебя любим, независимо от того, что ты делала в прошлом

     Как только я осталась одна, бросилась на пол и зашарила рукой под кроватью. Нащупала узел и потянула на себя. Он зацепился, я с ещё большим остервенением дёрнула, сломала ноготь. Чертыхнулась, налегла плечом на кровать и приподняла. Вытянула снаряжение. Всё на месте. Нелогично. Нелогично! Если бы что-то затевалось, первым делом убрали бы оружие.

     Первым порывом было облачиться в доспех и повесить на пояс меч. Казалось, голова вот-вот взорвётся. Я параноик или дура? И то, и другое? Или бережёного Бог бережёт, и надо валить отсюда как можно скорей? Осторожно выглянула за дверь. Хозяева открыли все ока, выходящие на улицу, на каждое поставили по горшку-фонарю. Знак… метнулась к своему окну и выглянула наружу. Остальные горожане тоже открывали окна нараспашку, выставляли на подоконники фонари. Выпрыгнуть и убежать? Но как же Дюк?

     Так, ладно, я просто сама себя накрутила.

     Всё должно быть в порядке.

     Я просто… прислоню оружие к стенке сразу за дверью. Подтащу стул, чтобы подпереть в случае чего, выиграть время.

     Они добрые люди, они просто добрые вежливее люди.

     Вдох-выдох, вдох, выдох…

     Выхожу в большую спальню. Они сидят у раскрытых окон и просто смотрят на улицу. На меня никто не обернулся, я взяла заготовленный стул и придвинула к окну. Традиция, говорите? Просто буду за ними повторять. Значит, просто сидеть и смотреть на двор.

     Долго сижу, всматриваясь в темноту, изредка посматриваю на хозяев дома. Леся начала засыпать на руках матери, ёрзала, устраиваясь поудобней. Никаких факелов и вил. Значит, я всё же параноик.

     Это что, дождь? Встаю, вглядываюсь в небо. Нет, показалось. Просто деревья шумят. Странно так, в воздухе повис сладкий запах прелой листвы. Что-то знакомое колыхнулось в груди, заныло бедро, и нестерпимо зачесался правый глаз.

     На дороге показался какой-то человек. Я не сразу разглядела его из-за куста сирени, растущего у забора. Широкое серое платье, тёмная накидка с бахромой на спине и груди, длинная русая коса, перекинутая на плечо, сапожки с острыми носками. В голове помутилось, я вскочила и до хруста в ладонях сжала оконную раму. Нея неспешно шла по улице, безоружная, безучастная к смотрящим на неё людям. Как, как она вернулся? Не может быть…

     Опрокинув и споткнувшись о стул, бегу в комнату, хватаю меч и скатываюсь по лестнице на первый этаж. Дверь открывается, на пороге появляется Дюк.

     - Она, она там, значит и он рядом! – тычу рукой проводнику за спину, но он лишь качает головой.

     Неужели он мне не поможет? Рванула к двери, но Дюк схватил меня за руку, отобрал ножны и бросил на пол. Притянул к себе и сдавил в объятиях.

     - Тише, тише, там никого нет.

     - Нет, он вернулся, она только что прошла по улице, они ищут меня!

     - Не вини себя. Просто перетерпи, всё пройдёт.

     Едва сдерживая удушающую волну, всхлипнула и перестала вырываться. Проводник похлопал меня по спине и отпустил. С каким-то изумлением понимаю, что он не выше меня.

     Он отвернулся, поставил на стол кувшин и рухнул на свой топчан в углу.

     - Я завтра ухожу. Пора.

     ***

     

     Проводник лежал на спине и водил ладонью по земле, зарываясь пальцами в невысокую траву.

     - Ещё немного времени есть, присядь на дорожку.

     Поправив ножны, сажусь на землю.

     - У тебя такое лицо, будто тебе не терпится отсюда уйти.

     - Тут слишком скучно.

     - Да брось, - отмахнулся Дюк, - живут же люди.

     - А сам-то что?

     - Скучно, - хмыкнул проводник.

     Дюк подманил непонятно откуда взявшегося тут котёнка и теперь вовсю его тискал. Котёнок флегматично развалился в объятьях проводника и тихо мурлыкал в ответ на ласки.

     - Тебя же отсюда никто не гонит. Занимайся, чем хочешь, построй себе дом, выйди замуж. Что? Что смешного я сказал?

     - И всю жизнь тут проторчать? Ты же вылечить меня не можешь?

     - Не могу, - согласился проводник, - но ты ведь и со мной можешь не дойти. Я не знаю, где мы точно выйдем, не знаю, сколько времени займёт поиск.

     Он потеребил питомца за ухом и поцеловал в нос. Зарылся лицом в мохнатый рыжий бок и шумно вдохнул:

     - М-м-м... на, понюхай, скажи - чем пахнет?

     Проводник сунул мне под нос кота. Не отстанет ведь, по глазам вижу. Наклоняюсь немного вперёд и вдыхаю какой-то сладковатый аромат напополам с шерстью.

     - Ну, чем пахнет? - Дюк снова заключил котёнка в объятья и принялся укачивать, как грудничка.

     - Не знаю... земляника?

     - Точно! И мне так показалось... - он ещё немного потискал бедное животное, после чего отпустил и долго провожал взглядом, - мы ведь всё взяли?

     Надеюсь, что он станет прежним... Может, воспользоваться моментом-то? Всю неделю старалась держаться подальше, и всё только для того, чтобы не видеть этой елейной улыбки.

     - Так этот твой друг - как его зовут хотя бы?

     - Он мне не друг, - рассмеялся Дюк, - и он не назвался.

     - Как-то раньше не представляла тебя в роли наёмника.

     - Работал, было дело, - проводник снова лёг на спину, накрыв голову руками, отчего голос его стал звучать слегка приглушенно, - но конкретно с ним у меня соглашение. Я достаю материалы, он ищет окно.

     И тут, как говорится, меня осенило. И от догадки чуть не хватаюсь за голову.

     - А насчёт меня он что скажет?

     - А что - ты?

     - К вашему договору я же не имею никакого отношения!

     - Да брось, всё нормально будет.

     Остаётся только надеяться. Я же не знаю ничего про эти их порталы. Даже колдовская хрень должна подчиняться каким-то законам: пропускная способность там, продолжительность работы, надёжность и тэдэ. И пусть даже с переброской будет всё налажено, откуда мне знать, что там в голове у мистера Инкогнито, не станет ли выпендриваться?

     - Всё будет нормально, - лениво повторил Дюк, сначала тебя домой отправит, потом меня...

     - Давно ты его знаешь?

     - Кого?

     Тяжело вздыхаю и встаю на ноги, готовая хоть на себе уже тащить проводника.

     - Кореша своего, который не маг и не друг.

     - А-а-а... да с год где-то. Как он прибыл, сразу на него и наткнулся. Я к тому времени уже жил там постоянно, на покой ушёл. И тут он. Сразу ясно стало, что птица важная, других они и не запирают. Ему особо не разгуляться, но пергамент под карту со временем наклепал.... взялся как раз провести группу, но чё-то накрыло нас... а потом ты...

     Проводник перешёл на бормотанье и в конце концов замолк. Я пнула его от души по ноге, он встрепенулся и сел.

     - Да-да, идём, - и, посмотрев на солнце, - пора уже.

     Я задрала голову. Солнце было уже в зените, и мне показалось, что оно немного больше обычного.

     Почему-то мы пошли не к единственной дороге, ведущей во внешние земли, а прочь от города, дальше к полям. Дюк уверенно шагал вперёд, изредка посматривая на всё растущее светило, и даже когда мы переступили глубокую межу перед обрывом, не остановился и не свернул. Почти у самого края рос жиденький ряд высоких подсолнухов. Диск солнца покрылся сетью трещин. Оно слегка потеряло в яркости, но увеличилось в размерах в несколько раз. Дюк остановился у самого края и полным ностальгии взглядом смотрел, как ширится жёлтый блин. Цвета окружающего мира стали ярче, краска буквально сочилась из всего. Я подставила руку под широкий бархатный лист подсолнуха, на коже заиграли изумрудные зайчики.

     Осколки солнца с каждым мгновением заполняли собой небо.

     - Как будто падают.

     - Падают, - спокойно подтвердил Дюк, - нам пора. Ну?

     Проводник подошёл к самому краю и протянул руку. Похоже, я не совсем верно поняла слова "пойдём коротким путём". Затаила дыхание – вот сейчас он шагнёт, полетит вниз, увлекая меня за собой. Дюк шагнул. Лёгонько потянул следом и мотнул головой – мол, дерзай – и не спеша пошёл, уводя за собой вкрай удивлённую меня, на полном автоматизме переставляющую ноги. Пройдя метров десять, я обернулась и увидела то место, где только что стояла. На землю падали жёлтые градины с кулак величиной, выбивая изумрудно-янтарные всплески. Брызги попадали на невидимое стекло, устремлённое от края обрыва в небо, и медленно растворялись, не оставляя следов. Взгляд скользнул вниз. В земле виднелись прослойки чернозёма, суглинка и глины, с вкраплениями мелких камней, морщинами вымытых дождями бороздок, щетиной корней. Основание терялось в непроглядной тьме. Я машинально сдавила ладонь проводника, как поручень на краю обрыва, через край которого заглядываешь.

     Земля уплывала вниз, теперь пристанище города казалось островом, осыпаемым жёлтым конфетти. Мы шли по океану кобальтового неба, а отблески города меркли, не в силах бороться с бездонной и безграничной синевой.

     - Не смотри, мне тяжело тебя держать, - сделал замечание Дюк.

     Мне стоило огромных усилий поднять голову. Нет, вовсе не пугает меня эта прогулка, наоборот. Во время каждого перехода мелькала в глазах подобная картина. Бездонный космос и разноцветные искры: красные, светло-голубые, белые, зелёные, чёрные, оттеняющие даже бархат бесконечного пространства. Но этот момент длился слишком мало, к тому же, сопровождался помутнением в голове. Но сейчас, когда я смогла всё рассмотреть, почувствовать эту лёгкую поступь в пустоте, померкшие мгновения вновь всплыли в памяти, как нечто давно известное, но на время забытое.

     Всё же оглядываюсь на город ещё раз. Он стал одной из многочисленных мерцающих точек на тенаровом полотне. А может, я уже спутала его с другими? Так, хватит смотреть назад. Только вперёд. Excelsior! Или как там…

     Кажется, начинаю различать пункт нашего прибытия. Да и как не заметить – идём прямо на растущее серое пятно. А вот сейчас мне стало не по себе: путь наш лежал не вдоль горизонта, мы шли сверху, прямо, так сказать, мордой в асфальт.

     - Отвернись. Да отвернись же!

     Мы уже не плавно летели, мы со свистом падали. Дюк чертыхнулся, меня резко дёрнуло вверх, в груди что-то оборвалось, боль полоснула изнутри по лёгким и горлу, в глазах потемнело, и я на секунду подумала, что нас отшвырнуло обратно в космос.

     - Шагай! - скомандовал мой спутник.

     Я несколько раз дёрнула ногами в воздухе, потом вдруг споткнулась, выпустила руку проводника и упала на колени. Сдавленно закашлялась, зажимая руками рот, будто от этого горло должно было перестать раздираться тысячами игл. В ладонях хрустнул песок. Я отняла от лица руки, вверх лёгкой дымкой потянулся испаряющийся розовый кварц. Мягкая посадка, ничего не скажешь.

     Встала, осмотрелась. Не знаю, радость чувствовать или разочарование.

     - Так нам сюда нужно было? – спрашиваю, отряхивая коленки.

     Смотрю вверх. Нет уже звёздного тёмно-синего неба, с которого мы спустились. Даже облаков нет, один лишь скучный туман, настолько жидкий, что взгляд просто терялся в нём.

     Хотя, некоторые отличия всё же имелись. Мы были посреди какого-то болота, поблескивающего даже без солнца и будоражащего воображение странными испарениями, которые вырывались из масляно-серых омутов и повисали в воздухе. И всё же это оно, то самое место.

     - Где начало, там и конец, да?

     - Смотря что считать начало, а что – концом, - Дюк достал карту, повертел в руках, - старайся идти по моим следам.

     Куда уж проще. Но его следы быстро таяли, почва пружинила, не оставляя на себе признаков внешнего вмешательства. Я даже ковырнула каблуком землю. Пыль медленно стянулась обратно в ямку.

     Совет проводника показался мне… неуместным, потому как он часто проходил совсем близко к серым лужам. Стоит протянуть руку, и дотронешься до причудливого аморфного пятна. Подняла небольшой камень, мягкий и тёплый на ощупь, швырнула его в лужу. Щебень нарушил глянцевую поверхность, выбил облачко пыли и канул в омуте. Чёрт, так это и не вода вовсе! Очень мелкая, как брызги аэрозоля, пыль.

     Болота – да, название не очень, но как ещё назвать? – тянулись и тянулись. И как-то незаметно менялись, пока в какой-то момент я не поняла, что исчезли глянцевые лужи, и пыли-пара уже нет. Из небольших углублений в земле то тут, то там рождались… Да что со мной? Обычно не испытываю дефицита в придумывании новых слов. Пузыри, пусть так.

     Дюк замедлил ход и подошёл к одному из них. Пузырь созрел, вылез из земли почти целиком. Его потянуло вверх, он слегка вытянулся, а стенки заиграли перламутром. Камни нехотя отпускали своё создание, но оно, наконец, отвоевало своё, нижняя часть оторвалась от земли, спружинила, отчего изображение заколыхалось, на миг стало совсем расплывчатым. Постепенно оно вернулось в норму.

     На необъятной равнине ветер катал волны золотистой высокой пшеницы. Неровный ряд мужиков в соломенных шляпах и серых домотканых рубахах ритмично и дружно взмахивал кривыми косами, прокладывая себе путь по этому раю земледельца. Следом шли женщины и вязали снопы. Маленькая девочка шла позади всех, держала на руках ребёнка, совсем маленького.

     Дюк выпрямился, изображение тут же отдалилось, а фигуры людей уменьшились до неразличимых точек. Стенки уплотнились и помутнели, по ним пробежала чёрная змейка, тут же исчезла, но только для того, чтобы смениться целым узором мелких трещин. Пузырь налился молочно-серым туманом, потяжелел, ужался в десяток раз и рухнул на землю обычным камнем. Рядом с ним из-под земли начало пробиваться новое видение. Я потянулась ножнами к тонкой стенке, но проводник остановил мою руку.

     - Нельзя? Почему?

     Он не ответил. Я представила, как пробиваю пузырь, а в какой-то вселенной разверзается небо, огромное НЕЧТО разгоняет тучи и обрушивается на головы людей, которые тотчас падают на колени и взывают к своим богам, моля их не гневаться и отозвать карающую длань.

     Пошёл грязный снег. То есть я думала, что это снег. Большие серые хлопья с розоватым оттенком, плавно кружа, падали вниз. Скатывались в большие мохнатые комья, но быстро распадались, стоило им коснуться земли. Я подставила руку, поймала несколько "снежинок" и присмотрелась. Они тут же растаяли на ладони, рассыпавшись мельчайшей пылью, растеклись по бороздам отпечатков и едва заметно для глаза испарялись, не оставляя и следа.

     Грудь всё чаще сдавливали приступы удушья, приходилось сбавлять шаг. Я прилагала все усилия, и всё же иногда кашель пробивался, раздирал горло. Во рту противно скрипел песок, я сплёвывала его на землю, и плевки мгновенно испарялись, буквально вскипая. Дюк смотрел, терпеливо ждал. Молчал. Я не просила помощи. К чему? Если бы мог, то всё сделал бы сам.

     Дюк теперь прежний. Даже зачерпнул из-под ноги пыли и умылся, отрастив обратно бороду. И по взгляду его вижу, что отсчёт пошёл на часы. Для меня, так уж точно.

     Нет, не верю. Не может всё кончиться вот так просто. Так глупо и обыденно. Обыденно, ха! Кончить в таком месте и считать это обыденным - совсем я обнаглела. Но сама ситуация кажется глупей некуда. Просто зачахнуть на ходу, ничего не предпринимая, ничего и не в силах сделать. Где-то на пояснице, между позвонками, противно защекотало, тягучий тёмный кисель разлился внутри живота, подбираясь к лёгким, сдавливая и без того затруднённое дыхание. Как я ни пыталась прогнать это мерзкое чувство, оно уже успело растечься по бёдрам, теперь щекотало под коленами, мешало идти. Не должно быть всё так...

     "Снег" всё шёл, мерзко скрипел под ногами, прежде чем рассыпаться в прах и начать испаряться. И дальность обзора поэтому была невелика, горизонта не было видно из-за колыхающихся испарений. Да я особо и не всматривалась в пейзаж. Видали, знаем. Тупо смотрела в затылок Дюка. Зачем он вообще со мной нянчится? Почему помогал всё это время? Не альтруист он ни в одном месте, метаморфоза его поведения в городе потому так и пугала. Скучно одному? Да он ведь никогда особо не рвался поговорить. И не... приставал, слава Всевышнему. Даже благодарность за то, что я вернула карту - сомнительный мотив, не думаю, что применим к проводнику.

     И почему я раньше не думала об этом? Почему не спрашивала, кто он и откуда. Что за имя такое - Дюк? Сначала было не важно. Просто лишняя информация. А потом привыкла, и тоже было ни к чему. Да и сейчас эти знания ничем мне не помогут, этот всплеск дикого интереса, желание взахлёб слушать - всего лишь попытка скрыться от неминуемого. Глупо. Ни к чему себя обманывать.

     Невысказанные вопросы наскакивали один на другой, накопившийся в голове бардак перетёк в грудь, расцветая давящим бутоном и требуя выхода наружу. Как-то незаметно стало темнеть. Не то снег пошёл гуще, не то в вечном краю серых сумерек всегда невидимое солнце всё же решило взять отгул.

     А потом кто-то вырубил свет и, словно откровение, понимание всего сущего пронзило меня, пронеслось молнией и затихло в глубине сознания. Я коснулась чего-то необъятного; чужие желания и мысли, настолько простые, понятные каждому, и в то же время недосягаемые, опоили дурманом и мгновенно схлынули, унеся с собой остатки сил, крохи той тяги к жизни, которые я так бережно пыталась раздуть в новый костёр.

     Зудящая тоска захлестнула, схватила за горло. Всё это длилось какое-то мгновение и тут же отступило, но отголоски безысходности и беспросветной горечи продолжали душить, сковывая тело. Зачем куда-то идти? Всё тлен, весь путь к заведомо провальной цели лишён какого-либо смысла, и остаётся лишь одно - сменить цель. Но это невозможно, никому не подвластно, у всего есть начало и конец, и даже выход на новый уровень не поможет преодолеть ту пропасть, что отделяет от цели.

     Тело стало пустым, неповоротливым, не совсем моим. Я продолжала переставлять ноги, но сознание не поспевало, всё растягиваясь и, каждую секунду грозясь оторваться и улететь в небытие, тащилось позади. Я знала наперёд дыхание каждой клетки, соприкосновение кожи с одеждой, пульсирование крови в каждом капилляре, но все эти ощущения, такие живые, обжигающие, одновременно бегущие впереди сознания и отстающие от него, передавались редкими импульсами, теряя по пути цвет, проскальзывая и обвивая толстыми, неуклюжими и холодными щупальцами. Этот диссонанс пугал, но и эмоции теперь витали где-то вовне. Всё, что делало меня мной, разлетелось в разные стороны, а тонкие проводки соединений грозились вот-вот порваться.

     ***

     

      Дюк

     Дневник памяти, день 3***.

     Накрыло. Мерзко накрыло. Все проведённые в городе дни вывернулись наизнанку, обрели знак минус, стали подкатывать к горлу тошнотворным прибоем, стоило отойти от земли на пару шагов. Всё это усилилось долгим переходом прямиком через межу, и я чуть не сорвался на Виреску. Она постоянно крутила головой и сбивала курс, в итоге я потерял горизонт и пришлось приземляться сверху, да ещё и в болота. К тому же ей стало хуже, постоянно кашляла и отставала, и снова я пошёл на уступки, сам пошёл медленней.

     В фантомах ничего необычного не заметил, но вот уже за болотами что-то пошло не так. Плоть, так много плоти, что она больше не помещалась в туманном облаке, падала на землю, испарялась, вновь падала, и так без конца. Но даже это не насторожило меня так, как то, что ни одного падальщика я не увидел. Всё шёл и ждал, что вот-вот вынырнет из ниоткуда хоть парочка, или же материализуется из воздуха собиратель, начнёт подхватывать комья плоти и утрамбовывать их в сумку. Ничего.

     Всё стало на свои места, когда я почувствовал Его. Сила растекалась по пространству почти бесконтрольно, пульсировала и с непривычки даже немного сбивала дыхание. Вырвался всё-таки, как и говорил.

     Виреска перестала кашлять. Сбавила шага, опустевшими глазами смотрела перед собой, беззвучно шевелила губами и понемногу заваливалась влево. Я взял её за руку, насколько мог, оградил от бушующего потока. Она продолжала идти, безвольно переставляя ноги, но блеск разума едва отсвечивал в глазах. Защищается, чтобы не утонуть в чужеродном. А он, наверное, даже не чувствует нашего приближения.

     Начали встречаться собиратели. Как-то раз мне довелось видеть двоих одновременно. И никогда не видел их бездействующими. Они появлялись, брали своё и тут же испарялись. А сейчас я даже не стал их считать: стояли вразнобой, очертания некоторых удавалось рассмотреть в плотной завесе лишь благодаря ауре, мгновенно испаряющей кружащую в воздухе плоть. И чем дальше я шёл, тем больше их становилось. Одинаковые профили, из-за впалого носа казавшиеся плоскими, сутулые спины, безвольно свисающее руки с длинными тонкими пальцами, даже рост у них всех был одинаковый - их будто по стандартной форме отливали и наряжали в изодранную мешковину, полами подметающую землю. Если бы не разные по форме и величине прорехи в этой самой одежде, собиратели были бы вообще неотличимы. И все как один смотрели в том же направлении, куда шёл я.

     Иногда приходилось их обходить. Если я оказывался довольно близко, некоторые из них оборачивались, но на угловатых лицах с идеально гладкой кожей не отражалось никаких волнений. А ведь не любят они подвижных, обычно тут же сбегают в свой план.

     До назначенного места было ещё далеко, но выброс силы уже ощутимо толкал в грудь. Появился нарастающий боковой ветер, Виреску стало совсем уж шатать. Не тянет уже. Взял её на руки, закрыл собой. Расход сил тут же аукнулся шёпотом в голове. Всё настойчивей и настойчивей...

     Да, чёрт побери, знаю, что сюда не ссылают без причин, но плевать мне, что он после возвращения делать собирается. Плевать!

     Идти стало ещё тяжелей. Спутницу я почти не чувствовал, а вот камни под ногами напомнили мне Зелёное плато с его неугомонными песками. Ветер усилился, крошил камни, землю, ноги то и дело проваливались по щиколотку. Чёртов компаньон!

     ... и дверь открылась прежде, чем Эвальд успел постучать. Появившаяся на пороге девушка вскинула руку, и немца отшвырнуло в самый конец коридора, к лестнице. Ира в двух экземплярах вышла из дверей и стала приближаться по коридору, ставшему раза в два шире. За ней курились серые завитки дыма, и даже сквозь туман в глазах парень разглядел её неимоверно большие зрачки и потемневшие белки глаз с ядовито-зелёными жилками. Присела напротив своего гостя. Голова взорвалась новой волной боли, ещё более дикой, леденящей. Сознание уже начало утекать куда-то вниз и назад, будто Эвальда выталкивали из собственного тела. Ира хлопнула его по плечу и что-то сказала, однако и смысл услышанных звуков куда-то провалился. Затем девушка встала, опустилась на пару ступенек и перемахнула через перила в лестничный пролёт.

     ***

     Закружила настоящая метель, видимость упала до нуля. Каждый шаг давался с трудом, и когда уже промелькнула абсурдная мысль, что я перестаю справляться, с новыми силами озлобленно рванул вперёд и вдруг вышел на твёрдую землю. Передо мной раскинулось целое жатвенное поле. Женщины, дети, мужчины, старики лежали вразнобой. Все оборванцы, все без обуви, стопы стёрты до костей. Блуждающие. И все мертвы. Не так, как обычно. Прямо как там, за пределом Серости — тела воняют, не рассыпаются в прах. Уверен, если пройдёт достаточно времени, то начнут истекать трупным соком, и он так же не станет испаряться, а напитает выжженную почву.

     За куполом, накрывшим островок, бушевала буря, а он сидел в самом центре, в окружении статуй своих тюремщиков. Они вросли в землю, корни плотно обвивали их, впивались, высасывая жизненные соки. Отчётливо слышалось биение утекающей силы, её последующее растворение и выброс в пространство. До сих пор не верится, что он смог. Всего лишь человек.

     Подвинул несколько тел, освободив место, положил Виреску на землю и подошёл к нему. Он сидел неподвижно, на его восковое лицо, обращённое вверх, на стеклянные глаза и зализанные назад волосы успел осесть слой пыли. Протягиваю руку, и кукла рассыпается от прикосновения. Чёрт... но ведь это точно не иллюзия, не муляж. Тело превратилось в горку анатомических запчастей. Настоящих, человеческих. Неужели перегорел?

     ***

     Он светился. Нет, не ярким светом в конце тоннеля, всего лишь матовым изумрудным пятнышком в океане бесповоротного отчаяния. Взял меня за руку, и я безвольно последовала за ним, хотя можно было этого не делать. Просто остаться на месте. Даже не ложиться самой — отдаться на волю ветра и гравитации. Но Дюк вёл меня дальше, а потом и вовсе взял на руки. Какая разница, ведь и сопротивление — тоже действие...

     Всепоглощающая апатия начала оттаивать, уступая место безликому липкому страху. Я очнулась посреди целой поляны трупов, над головой и вокруг, будто за стеклом, бесновалась метель. Первым порывом было броситься к Дюку, вцепиться в его воротник и заставить вывести отсюда. Боясь дотронуться до мертвецов, встала на ноги и замерла. Между мной и проводником, стягиваясь из-под тел чернильной тенью, выросла фигура человека. Это он, его я слышала и чувствовала, это его безумие душило меня, а теперь один лишь его вид заставил крик застыть к горле. Силуэт наклонился к лежащей на земле женщине в длинном цветастом платье, взял её за предплечье и потянул. Посиневшая плоть вздулась, бесшумно лопнула, стекая на на землю багровым киселём и оголяя две кривые кости с кровавым налётом. Фигура выпрямилась, выбросила лишнюю кость, а вторую одним резким взмахом обрезала наискось.

     — Дюк!!!

     Он обернулся на мой окрик, а в следующее мгновение живая тень опала бесформенной кляксой и растеклась по земле; растаяла, оставив торчать костяную заточку в груди проводника. Я бросилась на помощь, но дюжина рук схватила меня, а бархатный голос, обжигая холодом, зашептал в оба уха одновременно:

     — Какая редкость, какая удача...

     Дюк припал на колено, выдернул из себя кость. По его одежде потёк кровавый ручеёк, проводник наклонился, попытался встать, но завалился набок и упал, хрипя и скребя землю. Лежащие на земле люди зашевелились, дёрганными движениями рук стали оттаскивать свои тела в разные стороны. Ноги против моей воли шагнули вперёд, рука сама вытянулась и повисла в воздухе. По запястью скользнуло обжигающее дуновение, вскрыв кожу ровной продольной бороздой. Кровь ленивой и ровной струйкой побежала вниз, а кукловод повёл меня, рисуя в пыли вязь символов. Голос продолжал шептать, каждым словом убивая что-то внутри меня:

     — Не такая, как все. Выше грязи, сама себе на уме. И не из глупых девичьих фантазий о принце, а просто — сильнее. Такая редкость... а Дюк, — голос тихо рассмеялся, отчего кожа на голове и меж лопаток сжалась, — стоит дать человеку надежду, и он поверит в любую чушь. Значит, ты ему помогала? Так забавно, слышала бы ты его мысли. Он только сейчас начал понимать, что клочок пергамента не может открыть окно. А каково тебе понимать, что всё, что ты делала последние месяцы не имеет смысла? Впрочем, как и жизнь любого другого человека, как и вся жизнь в принципе.

     Глаза начали застилать тёмные пятна, тело всё больше немело, предательски отдаваясь во власть чужой воли.

     — Потерпи ещё немного... страшно умирать, но самой смерти бояться не стоит. Всего лишь обновление, новый цикл. Я уверен, ты опять вырастешь сильным человеком. Может я даже найду тебя там... что скажешь? Всегда хотел ученика...

     Почему я только сейчас заметила эти древние статуи вокруг Дюка? Огромные ведь...

     Меня не осталось. Абсолютная опустошённость пришла отстранёно, догоняя вновь вываливающееся в Ничто сознание. На этот раз окончательно. Бывшее ещё мгновение назад моим тело уже лежит на куче других трупов, а тень вновь материализовалась, раскинула в стороны все свои руки и нырнула в кровавый узор. Земля, задымившись, обвалилась, скрыла в себе чёрные извивающиеся отростки.

     ***

     Моргнул несколько раз и погас свет, но почти сразу же загорелся вновь, раза в два тусклее. Эвальд попробовал встать и понял, что ноги-руки целы и очень даже слушаются, вот только в голове слегка продолжало звонить к заутренней. Придерживаясь за стенку, дошёл до распахнутой двери квартиры и сразу же — на кухню. Сам не знал — почему. Просто понимал, что надо зайти и посмотреть на стену, много раз перекрашенную. Посмотреть на чёрный силуэт. Но человек со стены исчез. Вместо него дымился раскуроченный и раскалённый бетон; как живая, пульсировала и истекала чадящей смолой арматура. Линолеум весь пошёл буграми: от натёкшей лужи, от беспорядочных следов босых ног и отпечатков ладоней.

     Обруч, сдавливающий голову, вдруг исчез. Вслед за ним явилась необычайная ясность. Все монологи девушки, что она кричала в пустоту, справедливо казавшиеся бредом, теперь обернулись осколками мозаики. Часть картины сложилась, мир перевернулся, дошёл до сознания смысл слов, услышанных не лестнице. Загудел в черепе, заметался диким зверем задорный, знакомый, и в то же время чужой голос: «Зря ты не поверил».

     

     

     

     24 июля 2016 — ...

     Персонаж «Виреска» посвящается моему первому читателю и критику В.Г.Б.

     Благодарю за помощь с вычиткой Марику Становой.

     ... и дверь открылась прежде, чем Эвальд успел постучать. Появившаяся на пороге девушка вскинула руку, и немца отшвырнуло в самый конец коридора, к лестнице. Ира в двух экземплярах вышла из дверей и стала приближаться по коридору, ставшему раза в два уже. За ней курились серые завитки дыма, и даже сквозь туман в глазах парень разглядел её неимоверно большие зрачки и потемневшие белки глаз с ядовито-зелёными жилками. Присела напротив своего гостя. Голова взорвалась новой волной боли, ещё более дикой, леденящей. Сознание уже начало утекать куда-то вниз и назад, будто Эвальда выталкивали из собственного тела.

     

     Тянущая, пробирающая до последней клетки тела тоска вдруг накатила, закружила, буквально - всё окончательно поплыло перед глазами, Эвальд сделал рывок, но не знал, стоит ли уже на ногах, падает, дышит и жив ли вообще? Захотелось вдруг залезть под стол или забраться в шкаф и долго, горько, бесшумно и беспричинно рыдать непонятно из-за чего. И единственное, что могло бы это остановить - объятья матери. И она явилась, ярким облаком света ворвалась в тесный подъезд, возвращая немцу осязание реальности. Он понял, что прошло едва ли полсекунды, но он успел всё понять. Без страха и сомненья шагнул навстречу Ирине, схватив её за плечи, почувствовал лёд беспросветного мрака, сковывающий пальцы и примораживающий ладони к оголённым рукам девушки.

     - Я верю, верю!

     И крепко сжал её в объятьях. Тело задрожало, тьма в нём бушевала, Ира потянулась к горлу Эвальда, сдавила пальцами, всё туже и туже зажимая, перекрывая доступ воздуха. А немец всё обнимал, излучая чистую и искреннюю любовь, прямо как завещано - бескорыстную, абсолютную, бестелесную.

     А тень... да, это была уже тень. Мрак рассеялся, выветрился из углов подъезда, трещин стен. И полностью сгорел в самой девушке. Она стала оседать, Эвальд подхватил её на руки и вошёл в квартиру. Человек со стены исчез. Вместо него дымился раскуроченный и раскалённый бетон; как живая, пульсировала и истекала чадящей смолой арматура. Линолеум весь пошёл буграми: от натёкшей лужи, от беспорядочных следов босых ног и отпечатков ладоней.

     Искать тут нечего. Всё сложилось в голове, пусть не до конца, но теперь стало ясно, о чём толковал тот чудак, что истязало Иру всё это время. Они уйдут отсюда, если она захочет, то уедут вовсе из города. Куда угодно, станут кем угодно. И всё будет... хорошо? Главное, что будет.