Грянул мой первый Новый год на Севере. На работе выдали по бутылке "Советского шампанского". Одиночество плюс ностальгия заставили тридцатого декабря набрать номер телефона институтского однокашника, ныне, как и я, молодого специалиста, у которого завтра заканчивалась вахта на газовом промысле.
...Мой друг считал, что на распределении ему повезло больше, чем мне: "Обоим нам выпало месторождение "Медвежье". Только мне Надым, а тебе Пангоды - рабочий поселок, тундра, дыра болотная, хутор близ Надыма". Теперь каждый межвахтовый период он проводил в своем Надыме, считал себя горожанином, а меня по телефону называл не иначе как "пангодинец несчастный"...
- Дался тебе твой Надым! - весело агитировал я, улыбаясь телефонной трубке. - Прикинь разницу: там у тебя койко-место в общаге, теснота-суета, а у меня - отдельная хата. К тому же, ты у меня еще не был.
- Горючее? - в своем стиле уточнял параметры грядущей новогодней ночи друг.
- Обижаешь!
- Снегурочки?
- Сколько угодно!
- Телевизор?
- Только что купил.
- Гитара моя, - заключил друг. - Говори адрес.
- Встречаю тебя прямо у вертолета!
Жил я в так называемой "бытовке" двухэтажного деревянного общежития. Номер на моей двери отсутствовал, зато на уровне замочной скважины красовалась меловая, сантиметров в десять, вертикальная стрелка, которая мне очень нравилась: я не пронумерован, значит, не такой как все.
Ввиду маломерности бытовки, конструкция самодельного обеденного стола была "студенческо-вагоно-ресторанной" - чертежная доска, прикрепленная к стене "рояльными" петлями, горизонтальное положение которой, в минуты трапезы, удерживала обыкновенная рейка, под углом упертая в плинтус. Сегодня на рейке "лежала большая ответственность": шампанское, магазинный спирт, рыбные консервы, шматок сала и малогабаритный телевизор "Юность".
- Хорошая нора, - оценил жилище молодого специалиста друг, отряхиваясь от снега, пристраивая гитару в свободном углу и заглядывая за одежду на вешалке, - а где снегурочки, где ёлка?
- На улице.
- Понятно. Возьмем на заметку: население хутора близ Надыма - вероломное население... Ты что же до сих пор росомахой не разжился? - спросил он, косясь на гастрономию праздничного стола. - Даже я на промысле росомаху такую, знаешь, столовскую, завел. - Он, топыря руки и выпячивая живот, подвигался по комнате, как пингвин, изображая, по-видимому, все же росомаху. - Сыт-пьян и нос в табаке.
Под звон стаканов и струн мы вспомнили студенческое житье-бытье, взгрустнули. За стенами и окном ситуация празднично накалялась. Наконец, ударили куранты.
- Всё! - приглушил струны друг решительной дланью. Взял гитару наперевес, как ружье, и направился к выходу: - Идем к снегурочкам!
Мы вышли в коридор и закрутились в водовороте взаимных поздравлений. Мой друг очень быстро стал песенным центром одной из компаний и вскоре предательски исчез из поля моего зрения. Звон струн еще некоторое время продвигался где-то по второму этажу, затем плавно сошел на нет, - видимо, закрылась дверь, в которую вплыл желанный музыкальный пленник. Вскоре коридор опустел, и я, оставшись один, ушел в свою келью. Новогодняя ночь оказалась не только наполненной одиночеством (то, чего я хотел избежать, приглашая друга), но еще и тревожной: периодически я отрывался от телевизора и выглядывал в коридор, прислушивался. Напрасно. Часа в три удалось получить информацию, что какой-то лохматый гитарист в тертых джинсах и гипюровой рубашке, с какими-то девушками, вышел через черный ход на улицу...
Итак, моему надымчанину грозила холодная кончина. Успокаивало то, что ночь была на редкость тихой, лунной и не очень морозной, прямо гоголевской. Согласно жанру, где-то в этой сказочной ночи бегал волосатый чёрт. В гипюровой рубашке, с гитарой. Видно, где-нибудь все же пригрелся, наконец подумал я про надымского анчутку и, устав от тревог, заснул с работающим телевизором, в котором догорал "Голубой огонек".
"Анчутка" заявился утром, волоча по полу гитару, за которой, цепляя все что можно, поскрипывая и строптиво пружинясь, тянулись две порванные струны, увядшие соучастницы ночных приключений. Друг был уставший, посиневший от холода, злой, но целый. И, кажется, трезвый.
История его была такова.
...Попев немного в одной из комнат общежития, он вышел в коридор с целью возвращения в мою "бытовку", имеющую, как он помнил, дверь со скромной меловой стрелкой. Но его тут же, как шумная комета, зацепила другая, смешливая группа, состоявшая из одних "снегурочек", упросившая поиграть на гитаре в соседнем общежитии: "Не нужно одеваться, перебежим всего метров тридцать! Ну, пожалуйста! А мы думали, вы не только красивый, но и смелый!.." Друг не устоял перед коварством пангодинок.
После пары следующих перебежек по хрустящему снегу, друг понял бесперспективность этих подлунных маневров, и у него, сквозь хмель, наконец, созрела мысль о необходимости возвращаться "домой". Выйдя на стандартное обледенелое крыльцо стандартной пангодинской двухэтажки, рядом с которой, и далее, в полнейшем беспорядке, как ему показалось, лепились еще несколько таких же "деревяшек", он с ужасом осознал, что заблудился. Единственным его ориентиром была меловая стрелка, начертанная на двери первого этажа неведомой общаги.
С помощью уже освоенных перебежек он принялся искать этот желанный знак. (Наверное, со своей гитарой мой друг выглядел как автоматчик, перебегающий от укрытия к укрытию, меняющий дислокацию.) Заскакивал в парадную, крался, согнувшись, по первому этажу, ища стрелку. Через час ему стали попадаться уже знакомые дверные ручки, замочные скважины, дерматиновые обивки. Он страшно замерз, хотелось есть и даже пить.
В одном месте его, крадущегося по коридору и якобы заглядывающего в замочные отверстия, окликнули:
- Парень, ты чего там ищешь в новом году?
- Стрелку... - клацая зубами, ответил друг, целеустремленно продолжая согбенное движение вдоль череды дверей.
- Слышь, маньяк, я сейчас мужиков крикну!.. - возвысили голос в конце коридора.
В другом месте он более подробно объяснял про стрелку, называл мою фамилию, которая еще не была известна широкому кругу пангодинцев. Смеялись над ним и над моей фамилией.
В третий раз, окончательно раздосадованный, он не стал отвечать на вопрос о цели своего коридорного ползания, за что добродушные, но находчивые пангодинцы просто отняли у него гитару и выкинули ее на улицу, в снег, надеясь, что хозяин инструмента сам ретируется вслед за инструментом. Они не ошиблись.
...Когда он нашел вожделенную стрелку, то первым делом почему-то не толкнул дверь, чтобы немедленно войти, а глянул на часы. Было семь часов утра. Тут он, по его признанию, чуть не заплакал.
- Ты почему так долго? - только и воскликнул я, проснувшись, когда друг шумно ввалился в комнату.
- Стрелку твою проклятую искал, пангодинец несчастный, - свирепо прохрипел надымчанин, отшвыривая гитару, как, вероятно, одну из виновниц своих злоключений.
Виноватая гитара угодила в рейку, поддерживающую столешницу. Стол рухнул, вернее, сложился, повис на рояльных петлях. Сервировка рассыпалась по полу.
Телевизор, путем замысловатых зацепов самортизировав на электрошнуре, уцелел и даже не отключился, продолжал работать, лежа на боку, - это была вторая удача в новом году. Первой удачей было то, что друг вернулся живым.
Что ж, выходит, фартово год начинается, - подумал я и улыбнулся.
- Смейся, смейся!.. - плаксиво приговаривал мой друг, ловя по полу уцелевшую початую бутылку спирта, источавшую на линолеум драгоценные "були" и юрко ускользающую от его синих, как советские куры, дрожащих рук. - Смейся, пангодинец несчастный. Ну что за ху... ху-хутор близ Надыма!.. Новый год нельзя встретить по-человечески. Ноги моей здесь больше не будет!..