Неуймин Александр Леонидович : другие произведения.

Признание-2009

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст переведен из PDF, есть баги. Корректуры ещё нет. ТОЛЬКО ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ!!!

   ПРИЗНАНИЕ-2009
  
  
   Стихи и проза
   Киришского литературного
   объединения
   "АБРИС"
  
  
   ПОЭЗИЯ
  
   ИРИНА ГУЗ
  
   - - -
  
   Вино, дрожащее в бокалах,
   Свеча слезами истекает...
   Как нужно в этой жизни мало...
   Так мало, что не каждый знает.
  
  
   И взор, пронзительно-печальный,
   Касание губами взгляда
   И вечер тихий и прощальный
   Для двух сердец, что были рядом...
  
  
   Для тех двоих, что так мечтали
   И не смогли соединиться...
   Они в историю попали
   И просто будут вечно сниться.
  
  
   И в этих снах, таких чудесных,
   Что не захочешь просыпаться.
   Тебе останется надежда
   Грустить, страдать и вновь влюбляться...
  
  
   Разговор с сыном
  
   Говорила маленькому сыну
   Мама поздним вечером под звездами:
   "Скоро станешь ты, сынок, мужчиной
   И придется жить тебе по-взрослому.
  
   Принимая на себя заботы,
   А не только перышком царапать,
   Делать всю тяжелую работу-
   Мы теперь живем, сынок, без папы..."
  
  
  
   . .
   Надо мной два крыла раскрывает
   А малыш обнял тихонько маму И уводит по ней меня к Богу.
   И поднес к щекам ее ладошки:
   "Ладно, делать все за папу стану,
   Только подрасту еще немножко.
   Я ведь маленький, мне только будет восемь.
   Как же я смогу носить картошку?
   И сложу я ладошка к ладони,
   Прошепчу, как умею молитву.
   Поклонюсь в пояс низко иконе,
   Повернусь я душою разбитой.
   Наступает пасмурная осень,
   В школу мне ходить, играть немножко".
   И, прижав к себе мальчонку круто,
   Утопив слезу в кудряшках сына.
   И шепнет сзади ангел стоящий:
   "Ты проси упоенья с любовью".
   Улыбнусь и отвечу, что счастья
   Мне не надо, дай маме здоровья.
   Мать сказала: "Я за папу буду,
   Ты расти и набирайся силы..." - - -
   Сын утер тогда слезинки мамы
   И взмахнул пушистыми ресницами:
   "Скоро подрасту и сильным стану,
   Будем вместе мы с тобой трудиться..."
   Когда в душе одно смятенье,
   Сквозь слезы не видна дорога,
   Зайди в храм Божий в воскресенье,
   Среди икон постой немного.
   Взгляни, ведь люди есть в округе
   Тебя во много крат несчастней.
   Они со свечками по кругу
   - - - С тобой шагают в одночасье.
   Время лечит болючие раны Вдовцы и вдовы - их утрата
   В сердце, в мыслях в душе оскорбленной.
   Получается в жизни странно -
   Все проходит, как день унесенный.
   Неизмерима. Слезы скачут.
   Глаза безногого солдата,
   Сидящего в коляске, плачут...
   Было больно, а нынче спокойно.
   Жизнь казалась крутым перевалом,
   Непреодолимым... Невольно
   Пелена слез глаза застилала.
   И ты отводишь взгляд тревожный.
   И понимаешь что напрасно
   Себя считала безнадежной,
   На самом деле все прекрасно.
   А теперь удивительно быстро
   Забываю былые обиды.
   И слезы льются в упоеньи,
   Касаешься слегка сутаны...
   И в душе все же теплится искра,
   И летают в пространстве флюиды.
   Спасибо, Боже, за терпенье!
   Упала... Больно... Скоро встану.
   И который раз ангел спасает,
   Выводя на прямую дорогу.
  
  
  
   - - -
  
   Нет причин для горя
   Хоть и нет покоя,
   Но одной судьбою
   Всех равнять не стоит.
  
   Кто поддержит словом,
   Кто своим советом...
   Как же всё не ново
   В странном мире этом.
  
   И несется песня
   С грустными глазами
   Где-то в поднебесье
   Вместе с облаками.
  
   - - -
  
   Дотянуться руками до неба
  
   И увидеть мерцание звезд...
   Как хотелось, наверное, мне бы
   Дотянуться до неба всерьез...
  
  
   А зачем подниматься высоко?
   Я и так ведь парю над землею...
   Словно загнанный раненый сокол
   Над своею тяжелой судьбою...
  
  
   Мне и так все понятно до боли
   -
   Растеклось тихой струйкою счастье,
   Улетела удача на волю
   И расколото сердце на части.
  
  
   Мне хотелось быть просто счастливой.
  
   У огня бы согреться немножко...
   Тихо слушать весны переливы
   И беречь это чудо в ладошках...
  
  
   А судьба с искривленной ухмылкой
   Надо мною надменно смеется.
  
  
   Я сгорю в этом пламени пылком
   И по ветру мой пепел взовьется.
  
   - - -
  
   С неба падала звезда...
   Вмиг желанье загадала -
   Чтобы мама никогда,
   Никогда не умирала,
   Чтобы доченька жила
   Во сто крат меня счастливей,
   Чтоб она всегда была
   Умной, доброй, справедливой...
   Чтобы маленький сынок
   Отличался послушаньем,
   Чтобы в жизнь свою он смог
   Воплотить мои желанья,
   Чтоб здоровья дал мне Бог
   И хорошую работу...
   Чтоб пришел достаток в дом,
   Бренны стали бы заботы.
  
   А звезда,
  
   промчавшись вниз,
   Где-то далеко упала
   И желанья не сбылись...
   Видно мига было мало.
  
  
  
   ЕЛЕНА ГУМЕРОВА
  
   - - -
  
   Как всегда, торопливо и шумно,
   Затевает весна новоселье,
   Впопыхах обновляет наряды,
   Что остались еще от зимы.
   Где-то наспех латает иголкой,
   И заплаты кладет неумело,
   И кромсает у платьев подолы
   До почти неприличной длины.
  
  
   Распыляет лиловую дымку,
   Щедрой кистью деревья малюет,
   Одаряя их голые ветки
   Нежной зеленью новых одежд,
   Оттирает замерзшее солнце
   От застывшего зимнего жира
   И в усталые лица прохожих
   Брызжет радугой смелых надежд.
  
  
   Небосвод, как хозяюшки окна,
   Протирает до яркого блеска,
   Гонит прочь леденящую негу,
   И грачей зазывает назад
   Семена согревает в ладонях
   И к поверхности тянет пролески,
   И пускает по талому снегу
   Бегать солнечных теплых зайчат.
  
  
   С добрым утром, сынок!
  
   "С добрым утром!" - шепнет тебе лучик, танцуя пылинками.
   И погладит твои золотистые мягкие волосы,
   "С добрым утром!" - тихонько спою, проскользнув невидимкою,
   Самым любящим, нежным, медовым и ласковым голосом.
   "С добрым утром!" - подушке тебя отпускать, ох, не хочется.
   Я ее понимаю: мне тоже прижаться не терпится
  
  
   К твоей теплой щеке, и губами коснуться легонечко,
   И глазами с твоими глазенками сонными встретиться.
  
   Лиане
  
   Ты так близко сейчас, и я вижу, как катятся капли,
   На щеках оставляя соленые влажные тропки.
   Мне так редко приходится видеть, чтоб кто-нибудь плакал.
   Я пытаюсь утешить, но как-то неловко и робко.
   Я и слов этих, важных таких, если честно, не знаю.
   Не учили меня (почему, черт возьми, не учили!
   )
   Обнимаю тебя, а сама-то вот-вот зарыдаю
   От сочувствия, от понимания и от бессилья.
  
  
   Уходи
  
   Прошу, уходи. Я не знаю,
   Зачем оставаться друзьями
   Приятельством пошлым пятная
   Любовь, что разрушили сами.
   Зачем мы пытаемся спрятать
   Свое "одиночество вместе"?
   Теперь мы уже не способны
   Ни к боли, ни к страсти, ни к мести.
   Сгорели дотла. Охладели.
   Остыли, а может, устали.
   Прошу, уходи. Я не знаю,
   Зачем оставаться друзьями.
  
   Они
  
   Я чувствую тех, кто ушел,
   Пустоты, что кто-то оставил,
   Следами запятнанный пол
   И щелочку света меж ставен.
   Касания множества рук,
   Дрожание множества пальцев,
   В провалах их глаз и у губ
   Забвеньем погашенный глянец.
   Их тени скользят в тишине
  
  
  
   С чуть слышным шуршанием листьев.
   Они доверяют лишь мне
   Листать их прошедшие жизни.
   И я прикасаюсь к тому,
   Что было их болью и смыслом.
   Они позволяют лишь мне
   Читать их сожженные письма.
   Они окружают меня,
   И кажется, что постепенно
   Я тоже лишаюсь огня,
   Их прошлого делаясь тенью.
  
  
   Декабрь
  
   Ты один приходишь в этот мир
   И уходишь тоже в одиночку,
   Оставляя в дураках того,
   Кто своей рукой поставит точку
   И закроет за тобой окно.
  
   - - -
  
   Оставь мне хоть немного воздуха
   Оставь мне хоть немного воздуха,
   Чтобы дышать, когда уйдешь,
   Когда наступит слишком поздняя
   Расплата за чужую ложь.
   Оставь мне силы, чтобы справиться
   Одной со всем, что суждено,
   Чтоб уцелеть и не оплавиться,
   Не уронить себя на дно.
   Оставь мне хоть немного гордости
   Не унижаться пред судьбой,
   Желая, как последней милости,
   Случайно встретиться с тобой.
  
   Предвесеннее
  
   Огнекрылой бабочкой (по зиме?)
   Разлетелись волосы на ветру.
  
   Гололедно-жгучему февралю
   Масть моя, наверно, не по нутру.
   Мелких колких взглядов пурга
   Заморозила до костей.
   Да какое дело до всех
   Возмущенных - "Шапку надень!
   "
   Не хочу! Какой менингит?
   Он лишь боязливых берет.
   У меня душа не лежит
   К шапкам. А к весне запоет!
  
  
   Если
  
   Если ты, проснувшись утром, вдруг не вспомнишь мое имя
   Или в суете трамвайной не заметишь мою тень,
   Значит, память очерствела, и любовь мертва отныне.
   Это будет самый грустный, мой последний день.
   Если в солнечных узорах ты мое лицо не видишь
   И не слышишь нашу песню в тишине пустых полей,
   Значит, сердце позабыло, а ему ведь не прикажешь.
   И не вспомнит и не вздрогнет от любви моей.
   Грустный шорох расставанья - это шелест листьев клена.
   Скоро выветрится нежный аромат моих духов.
   И пускай последним звуком, что даровано услышать,
   Будет гулкий и далекий звук твоих шагов.
  
  
   Иди один туда, где нет меня
  
   Иди один туда, где нет меня.
   Попробуй жить вдали, раз это проще.
   Попробуй жить, внутри себя храня
   Моей любви солоноватый росчерк.
   Не буду беспокойно ждать тебя,
   Страдать и изводить себя не стану -
   Тебе не позабыть того огня,
   Что глубоко на сердце выжег рану.
   Я чувствую, ты бьешься в паутине
   Воспоминаний - не старайся зря.
   Я знаю, ты не вынесешь рутины
   И сам пойдешь разыскивать меня.
  
  
  
   Д. В.
  
   Я с тобою спорила,
   Дерзкая, надменная.
   Фразы бестолковые
   Мне казались верными.
   Думала, запутаю,
   Подразню святошу,
   И сомнений семена
   В твое сердце брошу.
   Только каждый при своем.
   А разлука - поровну.
   С Богом в сердце ты ушел
   На другую сторону.
   Слишком рано. Слишком вдруг.
   Говорят, отмаялся...
   Мне за тот последний спор
   Перед кем покаяться?
  
  
   Не...
  
   Не больно, не страшно,
   Не зло, не обидно,
   Не просто, не сложно,
   Не слышно, не видно,
   Не плакать, не помнить,
   Не знать, не калечить,
   Не думать, что будет,
   Не верить, что лечит.
   Ни снега, ни мая,
   Ни ближе, ни дольше,
   Ни ты, ни другая,
   Ни завтра, ни позже.
  
  
   Лето 2004
  
   Дождь-пустозвон прибил траву газона,
   И кроме капель ничего не видно.
   Как много можно, если ты - влюбленный,
   А если нет - так мало, что обидно.
  
   Грустить - и все. О море. О погоде.
   А не лететь в агентство за билетом.
   Одни мечты, все в том же среднем роде,
   Они всегда такие, даже летом.
   И ливень, как назойливая нянька,
   Меня в квартире запер в наказанье -
   Я разучилось чувствовать, как тонко
   Прохладных невесомых струй касанье.
   На мониторе пенный берег пляжа -
   Моих каникул суррогат бесцветный.
   А за окном - который день все та же
   Нелепая пародия на лето.
  
   Когда уйдешь - останови мне сердце
  
   Когда уйдешь - останови мне сердце
   И за собой закрой плотнее дверь.
   Попробуй обмануться и смириться.
   Так будет лучше, ты уж мне поверь.
   Так будет проще и удобней - думать,
   Что я сама прошу тебя уйти.
   Мне просто не хватает силы духа,
   Чтоб ждать, когда ты скажешь: " Отпусти...
   "
  
  
   - - -
  
   Зачем себе я порчу нервы
   И жду с надеждою звонка?
   Я не звоню мужчинам первой,
   Но к трубке тянется рука.
   И пальцы набирают номер
   Уже известный наизусть,
   И между долгими гудками
   Я слышу грусть.
  
   - - -
  
   А снега нет.
   Я жду его давно.
   Он нужен мне как белая основа,
  
  
  
  
   Чтоб жизнь одной чертой перечеркнуть,
   А после написать все набело, все снова.
   Убрать все то, что мне мешает жить:
   Слова пустые, болтовню без смысла,
   Друзей, которым выгодно дружить,
   И вереницу нехороших мыслей,
   Автобусы, что постоянно жду,
   Людей и их назойливые взгляды,
   И карты, что пророчат мне беду,
   И праздники, которым я не рада.
   А на снегу, на белом полотне
   Я начертаю новую картину:
   Как ты спешишь по городу ко мне,
   В душе весна, и свежий ветер в спину.
  
   - - -
  
   Все мне о тебе напоминает.
   Начиная каждый новый день
   Чувствую, как сильно не хватает
   Пробуждений на груди твоей.
   И когда я проезжаю мимо
   Дома, где когда-то жили мы,
   Понимаю, как неизлечимо
   Я болею от твоей зимы.
   Гордость - это то, что нам мешало,
   А теперь мешает только мне.
   И укутав душу в одеяло
   Я тихонько плачу. О тебе.
  
  
   ЮЛИЯ ДЕНИСКИНА
  
   - - -
  
   Когда пройдет вселенская тоска
   И превратится в бурю впечатлений,
   И мои мысли, словно от песка,
   Освободятся от пустых сомнений,
  
   Я выйду за порог, со смыслом выбрав курс
   И за закрытой дверью
   Оставлю свой исчерпанный ресурс
   Обид, рождающих неверье.
  
   - - -
  
   Требований больше нет.
   Я свободна от поступков,
   Мне несущих много бед,
   А душе моей - обрубки.
  
   Некогда себя терять,
   Тратить время на геройство.
   Это - Божья благодать:
   Позабыть свое расстройство.
  
   Это как купаться в ночь:
   Гладь и тишина вокруг.
   Неоткого рваться прочь,
   Чуть почувствовав испуг.
  
   И не надо ждать того,
   Кто вернется поздно вечером.
   Я спокойна от того,
   Что другими не замечена.
  
  
  
   АЛЕКСАНДР ЕВНИЦКИЙ
  
   - - -
  
   Ты не хочешь в храмовой нише
   преклоненных молитвы ловить.
   Чем богинею мраморной, - нищей
   да живой, как и все, лучше быть.
  
   И брести по земным дорогам,
   по путям непутевым своим...
   Но не будь, атеистка, строгой
   к тем, кто верой еще храним.
  
   Оставайся грешной и тленной,
   человеком среди людей.
   В этом мире, где всё мгновенно,
   ты бессмертна в душе моей.
  
   - - -
  
   Я бы лучшие звезды тебе подарил.
   Только нет их в котомке моей.
   Я за ними бежал от зари до зари.
   Но они улетали быстрей.
  
   Я б тебя воспевал. Голос только ослаб.
   Слишком долог был путь мой к тебе.
   Осыпал бы цветами. Но их унесла
   осень, лету сломавши хребет.
  
   Я пустые ладони, стыдясь, отворю.
   Мне взаймы жизнь уже не дает.
   Есть одно у меня, что тебе подарю:
   неувядшее сердце мое.
  
   - - -
  
   Ты переменчива как ветер.
   Улыбкой вольной наградив,
   надежды смелые навеешь,
   раздуешь костерок в груди.
  
   И вихрем пламя вдруг загасишь,
   поленья разом разметав.
   То важничаешь, то проказишь;
   то словно бархат, то - металл.
  
   Порхаешь, вроде бы, и рядом,
   а не достать, не изловить.
   Устав - прошу одну награду:
   тебя, причудница, любить.
  
   - - -
  
   Ты - мечта моя воплощенная.
   Без тебя я не жил, а блуждал.
   Уж давно мои сверстники с женами;
   только я всё искал и ждал.
  
  
   Ты вошла в дом души запустелый.
   Окна вымыла, вымела сор.
   Молодое вернула тело.
   Повела за собой на простор.
  
  
   Всё богатство натуры женской
   нараспашку открыла мне...
   Всё же есть на земле блаженство:
   быть с тобой наяву и во сне.
  
  
   - - -
  
   Наши встречи мгновенны
   (как и вся наша жизнь).
   От забвенья и тлена
   лечат лишь миражи.
  
  
  
   Так любви наважденье,
   ослепляя, целит
   от привычки быть тенью,
   от пустяшных обид.
  
   Ты дана мне судьбою,
   ты - и явь мне, и сон.
   Как я болен тобою!
   Как тобою спасен...
  
   - - -
  
   Мне не спастись уже от чуда,
   пленившего и дух, и плоть.
   Тебе одной служить хочу я,
   дав и заботу, и тепло.
  
   Меня для счастья пробудила,
   раскрыв забитое окно.
   И суслом жизнь перебродила,
   явив отличное вино.
  
   Хмелит любви напиток жгучий.
   Я на ногах едва стою.
   Опорой буду я, но лучше
   пока свалюсь в постель твою.
  
   - - -
  
   Когда клокочущая плоть
   бессонно ищет чувству русло,
   чтоб затопить, перемолоть
   до боли, стона, крика, хруста
  
   врага, любимого до слез,
   до дрожи в наималой клетке
   (ведь лучшего и не нашлось
   во всей изведанной вселенной);
  
   вздымая землю на дыбы,
   обрушивая горы наземь,
   -
   лишь так и можется любить:
   всю жизнь, без снисхожденья, насмерть.
  
  
   - - -
  
   На меня с лукавинкою глянешь -
   как погладишь нежною рукой.
   Так в ногах у рощи, на поляне,
   летний ветерок дарит покой.
  
   Будет им обласкан путник каждый.
   Поделиться рад, коль чем богат.
   Что нашепчут листья - все расскажет.
   Комаров сумеет распугать.
  
   Только миловаться нам недолго.
   Мне - вперед, ему - в другой конец...
   Нам с тобой такой не надо доли.
   Побежим-ка лучше под венец!
  
   - - -
  
   Вот и год прошел,
   как единый вздох.
   Мне с тобой хорошо,
   без тебя я плох.
  
   Нам любить, гореть
   тихим пламенем.
   Мне с тобою петь;
   без тебя я нем.
  
   Эта жизнь легка,
   словно пух на ветру.
   Я б с тобой жил века;
   без тебя - умру.
  
  
  
   - - -
  
   Привык счастливым быть с тобой
   (и не могу иначе)
   ;
   делиться радостью любой,
   обидой и удачей.
  
  
   Я - твой ребенок, ты же - мой.
   Нам весело друг с другом.
   Мы не замерзнем и зимой.
   Рука отыщет руку.
  
  
   Разлуки - лишь на пользу нам,
   сближая напрямую.
   Тебе - всего себя отдам.
   И всю тебя приму я.
  
  
   - - -
  
   Опять насупленные брови.
   Взгляд исподлобья бьет в упор.
   Взмыл гнев аж с притолокой вровень.
   Суд надо мной суров и скор.
  
   Перед тобою - да! - виновен.
   И снисхождения не жду.
   Не разглядел, что ты в обнове;
   имеешь в похвале нужду.
  
   Я каюсь. Не смотри так строго.
   Любой мужчина - идиот.
   Что ж, посердись еще немного.
   Ведь это так тебе идет!
  
   - - -
  
   Мне странно быть с тобою рядом.
   Как будто в зеркало смотрю.
   Моя душа в твоем наряде.
   Твоя - надела жизнь мою.
  
   Не отличить биений пульса
   сердец, звучащих в унисон.
   Теперь и смерти не боюсь я:
   с тобою вместе унесет.
  
   И здесь, и там - мы неразлучны.
   Нам будет хорошо везде.
   И все-таки - насколько лучше
   подольше оставаться здесь!
  
   - - -
  
   Гибок мой язык не очень,
   слов запас не столь велик,
   чтоб сказать, что сердце хочет
   каждый день и каждый миг.
  
   Год за годом всё о том же
   не устану говорить.
   Может, хуже; может, тоньше
   вью словесную я нить.
  
   Ты прости, коль есть повторы,
   образы не те ловлю, -
   обречен твердить упорно,
   что тебя навек люблю.
  
   ТЕБЕ
   1
   Глаза в глаза - немая схватка:
   в ком больше нежности, тепла?
   Нам вместе быть светло и сладко;
   пронзая душами тела,
   друг в друге тая без остатка.
  
   2
   Облетевших деревьев щемящая грусть.
   Без тебя мне везде одиноко.
   А с тобой - легок лет тяжелеющий груз.
   И светла в нашу осень дорога.
  
  
  
  
   3
   Всегда с тобой из года в год
   .
   вблизи ли ты, или вдали.
   Как от земли - небесный свод,
   я от тебя неотделим.
  
  
   4
   Нам друг от друга не устать.
   До дна любви не донырнуть.
   Она волшебна и проста.
   Луч маяка сквозь жизни муть.
  
  
   5
   Жизнь моя полна тобой:
   мысли, чувства, шаг любой.
   Наяву или во сне
   -
   я - в тебе, а ты - во мне.
  
  
   6
   Я о тебе уже не думаю
   и не ищу в тебе мечту мою,
   и не зову своей судьбой,
   а просто - я живу тобой.
  
  
   - - -
  
   Не зима, а за окнами бело.
   Только с яблонь осыпался цвет,
   как черемухи весело, смело
   под венец пошли им вослед.
  
   И рябина с букетиком скромным
   тихо встречь жениху идет.
   Дуб колышет могучею кроной,
   ветвь на ветку нежно кладет.
  
   В этом мире всё так похоже!..
   Посмотри со мной сквозь года,
   как и мы были молоды тоже,
   как с тобою венчались тогда...
  
   - - -
  
   Бурьяном сердце зарастает.
   Цветы повяли, чуть видны.
   Одна ромашечка простая
   растет себе еще с весны.
  
   Ей много ль надо? - Каплю ласки,
   глоток тепла, клочок добра.
   Восторженно моргают глазки,
   пытаясь целый мир вобрать.
  
   Жизнь милосердною бывает
   порой и в предзакатный час,
   когда, помалу убывая,
   любовь не умирает в нас.
  
   - - -
  
   В кругу деревьев ты - своя,
   сестренка младшенькая соснам.
   Кто в дереве их изваял,
   тебя из мягкой плоти создал.
  
   Их неподвижности взамен -
   наделена ходячим даром.
   Но как они - чужда измен
   и раздаешь себя задаром.
  
   Прильнув к родимому стволу,
   однажды пустишь корни в землю.
   И лес приимет жизнь твою
   и душу вечностью объемлет.
  
   - - -
  
   Вот и встретились мы с тобою,
   долгожданная люба весна!
   Без тебя было плохо, до боли,
   в мире мерзлом; и жизнь тесна.
  
  
  
   Узкой тропкою меж сугробов
   еле шел я навстречу тебе.
   Привыкать стал к доле суровой
   бобыля; оскудел, задубел.
  
   Уж не чаял тебя приветить.
   Позабыла, думал, меня.
   ...Ты пришла ко мне на рассвете
   расцветавшего почкой дня.
  
   - - -
  
   Обмер мир, оглушенный чудом:
   как из нищих промёрзших стволов,
   тощих веток, из мрака, оттуда,
   где не слышно ни криков, ни слов,
  
   из застенков коры заскорузлой,
   тел в гробах, тел-гробов, тел без тел,
   где и вздох непосильной обузой, -
   бунт прорвал тюрьму и взлетел
  
   в небо юным, зеленым, буйным;
   каждым листиком вольно дыша;
   опаляя праздником будни.
   Вскройся почкой и ты, душа!
  
   - - -
  
   На Волхове лед почти что сошел.
   Земля свежих всходов ждет.
   Выпьет капели на посошок
   зима и, плача, уйдет.
  
   Давно готова - поверь, весна,
   почки - душа распустить,
   хоть стал и старее (моя ли вина?),
   ленивее, - ты уж прости.
  
   Да, не пошли мне морозы впрок,
   пообрубала судьба.
   Но ствол еще цел, и листвою в срок
   сумею покрыть себя!
  
  
   - - -
  
   Зима-старуха - в чутком сне.
   Мягка привычная перина.
   Вот горизонт чуть покраснел.
   А там и солнце воспарило.
  
   Зима вздохнула ветерком.
   Прищурясь, ели заморгали.
   И покатился снежный ком
   под гору. Ручейки взыграли.
  
   Несет старушку по волнам
   смеющегося половодья.
   Весна бежит девчонкой к нам.
   И скоро всех захороводит.
  
   - - -
  
   Обрывки сна сжигая на лету,
   врываюсь в явь клокочущей кометой.
   Какой аэродром себе найду?
   Взорвусь? или угасну неприметно?
  
   Как ни спеши - жизнь слишком коротка,
   чтоб вволю наиграться, нарезвиться.
   И так случайно счастье игрока;
   неуловимей ветра, света, птицы.
  
   Пока еще в моей - твоя рука -
   не холодно и в ледяной пустыне;
   недолгая дорога - далека;
   и сердце выгорает, но не стынет.
  
  
  
   9 МАЯ И растут сугробы лет,
   жизни занося, эпохи.
   1 Тьмы империй больше нет.
   Не спасли их люди, боги.
   Забыла вкус зерна и ласку плуга
   расплющенная танками земля. Все уходят навсегда.
   Затянута на шее петля туго. Всё в забвенье замирает.
   Страна хрипит, убийцу веселя. Но не забудет никогда
   Россия о Девятом мая.
   Сыны пойдут на смерть, ее спасая.
   Погибнут, но - бессмертье обретя.
   Отчизна-мать стоит в слезах, босая... - - -
   Жаль каждого ей из своих ребят. Я виноват лишь в том, что жить хочу.
   Что солнце для меня прекрасней ночи.
   Так горек вкус победы, скулы сводит. А ночью, к твоему припав плечу,
   И радость плачем изойдет не раз. еще сильнее в мире жить хочу,
   Но всяк живущий - навсегда свободен. который с детства нравится мне очень.
   Огонь добра в ненастье не угас.
   Дышать люблю. Смотреть в глаза прохожим.
   2 Бродить в лесу. Нырять в прохладу вод.
   Я знаю, мне короткий век положен,
   Война издохла, наконец. но я бываю так неосторожен,
   Добили бешеного зверя. когда жизнь в руки мне любовь дает.
   Задорным смехом мир-юнец
   на время боль утрат развеял. Я счастлив тем, что так давно болею
   старинною болезнью доброты.
   Еще беременна железом А по весне я слушаю в аллеях,
   поруганная мать-земля, как лопаются почки, зеленея,
   но зеленя уже полезли. и к свету пробираются листы.
   И новый хлеб дадут поля!
   Я пенью птиц учусь, красе цветов.
   Май-победитель - весь в работе. Учусь любить у каждого из вас.
   На трактор с танка пересел. А если смерти тень на грудь садов
   Страна, не ставшая рабою, вдруг ляжет, -
   идет за солнцем по росе.то погибнуть я готов,
   чтоб только меньше чья-то кровь лилась.
   3
   Кружит времени метель. - - -
   Дни снежинками порхают. Россия! снова запевалой
   Хлопья падают недель. ты песни мирной, мировой.
   Месяцы несутся стаей. Платить за дружбу кровью алой
   тебе, могучей, не впервой.
  
  
  
   Огонь нашествий всех - веками
   гасила влагою из вен.
   И часто получала камнем
   ты благодарности взамен.
  
   Врагов рубить не уставая,
   хотела избы ты рубить.
   Не кольцами - рука тугая
   твоя - мозолями рябит.
  
   О, ты всегда без меры жадной
   была до радости труда.
   Привычно во поле рожала,
   привычна строить и страдать.
  
   И хоть неведома покорность -
   готова все отдать за мир.
   А если надо - успокоить
   любого из лихих задир.
  
   - - -
  
   Стращают мир медведем русским.
   Рогатины готовят впрок.
   Ну что ж, мы сызмальства не трусим.
   Нас не свернешь в бараний рог.
  
  
   Капканы тщетно расставляют.
   Натаскивают своры зря.
   Пускай себе надсадно лают
   .
   не по зубам им здесь грызня.
  
  
   Наш лес обилен и просторен.
   И в нем давно хозяин есть.
   Друзей мы встретим пиром добрым.
   Врагу иную явим честь.
  
  
   ЖАННА ИВАНОВА
  
   С Рождеством Христовым
  
   Пусть в тишине для тебя зазвучит
   Песня о светлом рождении
   И вдохновит и тебя окрылит,
   И разобьет все сомнения.
  
   Не унывая, иди по пути,
   В сердце храня свет спасения,
   И над тобою звезда пусть горит
   Божьего благоволения.
  
  
  
   СЕРГЕЙ КОЛОСОВ
  
   Стансы
  
   Не порвать, не ослабить
   Тех связующих пут,
   Путь ведущий нас к славе
   Слишком грозен и крут.
   И упругие ветры
   Да с порошею зим -
   Путь ведущий нас к смерти
   Слишком невыносим.
  
   Непригляден и страшен
   Путь ведущий на суд:
   Сумрак лестничных маршей,
   Где нас всех пронесут,
   Вынося на свободу
   Из квартир, как темниц,
   Указуя народу
   Чистоту плащениц.
  
   Мол никто не воскреснет -
   Ни святитель, ни бес!
   Тянет смрадом от лестниц
   В ад ведущих с небес.
   По ступеням сиротства
   Через сумрак и вонь
   Восхожу я на ростры,
   Зажигаю огонь
  
   И зеркальные блестки
   Меж чешуйками вод.
   Не по круглой - по плоской
   Путь планете идет.
  
   Ибо функция круга -
   Замыкаться в себе.
   Тем бесценней разлука,
   Что есть встречи в судьбе.
  
   Пусть на миг быстротечный
   Вы поверьте в родство
   И что мир ограничен -
   Только в смерти простор.
   В каждой доле секунды
   В каждом шаге пути
   Ощущаю подспудно
   Ее близость к груди.
  
   Что мне будет и что мне
   Этот путь предрешил:
   Гул в заброшенной штольне
   Склеп в соборной тиши?
   Но неся тяжкий крест сей
   Обреченно и истово
   Если скажут: Воскресе! -
   Отвечаю: Воистину!
  
   Сотворение мира
  
   Я уже не так счастлив,
   Как прежде...
  
   Марк Твен. "Дневник Адама"
  
   1
  
   Через канву печали,
   Мыслей собрание, чувств,
   Вечность была вначале
   Словом, слетевшим с уст,
   Вечность была в истоке
   Тоненьким ручейком,
  
  
  
   Первый восход на востоке,
   Первый закат - потом.
  
   2
  
   Первый восход и первый
   Крик петуха во тьму,
   Ветер, трепавший перья
   В ярком хвосте ему,
   Ветер, трепавший листья
   Кленов, осин, берез
   Отзвук мелодий Листа,
   Отблеск нейтронных гроз.
  
   3
  
   Предтеча мелодий моря -
   Шум волн у гранитных скал.
   Нет счастья еще, нет горя,
   Нет даже еще песка,
   Не стерся покуда камень,
   Нет ада и рая нет,
   Родятся Иуда, Каин
   Через долгую ленту лет.
  
   4
  
   Вулканы плевали лавой
   Отсветы молний вкруг
   Гонки не знал за славой
   Первого слова звук.
  
   Июль припекал лучами,
   Октябрь ли деревья стриг, -
   Вечностью был в начале
   Шепот его иль крик.
  
   5
  
   Первые слезы свыше
   Дождь небеса вспорол
   Незримой рукою вышит
   Радужный ореол.
  
   Орел разрывал в нем воздух
   Взмахом одним крыла,
   Адам был еще не создан,
   И Ева не создана.
  
   6
  
   Адам был еще землею,
   Золою был мозг его,
   Любовь же была зарею,
   Началом была всего,
  
   Душа же была святыней,
   Вселенной была душа,
   Как будто полет над пустыней
   Ласточки иль стрижа.
  
   7
  
   Через канву печали
   Я по планете шел
   Со сгорбленными плечами,
   Но с гордою все ж душой.
  
   Сделаю шаг за край я,
   В вечность, в манящий свет,
   Может, есть жизнь другая...
   Хотя, наверное, нет...
  
  
  
   ТАТЬЯНА КОТОВИЧ
  
   - - -
  
   Вот открывается небесное окно
   И милый человек глядит оттуда.
   Его лицо озарено.
   И в сердце вымолвилось: чудо.
  
  
   Мне не оставил милый гость
   Ни торжества, ни упованья.
   Но грустным светом пролилось
   В моей душе очарованье.
  
  
   Очарование, как тайная свобода,
   C тех пор судьбу мою живит.
   И замкнутого небосвода
   Доныне светел непогожий вид.
  
  
   - - -
  
   Ты не станешь моим угрызеньем!
   Не поверю я в совесть свою.
   Я бессовестным мягким растеньем
   Уцеплюсь за обрыв, устою.
  
   Да, меня отвращают провалы
   Покаянья, больного стыда.
   Для того ль наши силы немалы ,
   Чтоб разбиться о стыд без следа?
  
   Облегчила я сердце улыбкой.
   Улыбнись же, попробуй, проверь!
   Что вчера мне казалось ошибкой-
   Все правдиво и ясно теперь.
  
   На балконе
  
   Смотрела долго, отчужденно
   Сквозь неподвижное стекло.
   Мне показалось: время словно
   Остановилось. Не текло.
   Иль много лет ушло по следу...
   Они сидели за столом
   И обо мне вели беседу,
   Меня почуя за стеклом.
  
   Дымился чай. Снаружи глядя,
   На них смотрела, как в кино.
   Губами шевелила Надя.
   Отец потягивал вино.
  
   Я так любила в ту минуту
   Моих родных-отца, cестру,
   Что поклялась: хоть тенью - буду
   Я прилетать к ним ввечеру.
  
   Двое
  
   В коммунальном городском ковчеге
   Нас осталось двое: мы с тобой!
   Все по дачам наши человеки.
   Пахнет летом и Невой.
   Можно босиком по коридору
   Половицами попеть.
   Можно заниматься всяким вздором:
   Вслух читать, горланить полным горлом.
   Ах, нажиться не успеть!
   В коридоре - рваные обои,
   А под краном плещется Нева.
   И на всю квартиру только двое
   Нас! - очнувшихся едва
   Гулкий двор- родная голубятня.
   И чердачное окно.
   Подоспела вовремя зарплата.
   Занавеска в тоненьких заплатах.
   Как живем с тобою бедновато.
  
  
  
  
   Двое, двое! - и давно.
   В чашке- сливы. Персики на солнце
   Дозревают- не дозреть!
   Голубь дремлет на оконце,
   Как часы, cчитает сердце: жизнь да смерть!
   Жизнь пройдет. Сначала будет старость.
   Невозможно позабыть
   Лета пролетевшего бездарность
   И любви волнующую странность,
   И глаза, что просят пить...
  
  
   8-е марта
  
  
   Ты сердишься, хандрив, бранчлив,
   Глядеть не хочешь! Все ж - гляди.
   Запоминай дурной мотив,
   Внимай . И глаз не отводи.
  
  
   Миниатюрный этот ад
   -
   Так мил! Не злись, не негодуй.
   Сей коммунальный вертоград,
   Cей ветропрах и ветродуй!
  
  
   Преувеличивать - зачем?
   Заливист, бодр соседский смех.
   Не оставайся глух и нем
   К восторгам праздничных утех.
  
  
   Довольства всех не омрачай!
   Ведь жизнь у нас на всех одна,
   Одни и те ж портвейн и чай,
   Фамилии и имена.
  
  
   Не прибедняйся, хватит всем.
   Не повторятся эти дни!
   Всеобщей радуйся весне,
   А мысли грустные - они!
  
  
   ИРИНА ИШИМСКАЯ
  
   Марине Цветаевой
  
   Пожарила сыну котлеты
   И богу вернула билет
   Как ты обещала, но где ты
   И как там, Марина, тот свет ?
  
   Потом уже Але сказала
   Про тяжкий и длительный путь.
   Марина, c какого вокзала
   Приехать к тебе как-нибудь?
  
   - - -
  
   Смотреть на воды. Быть с Парамчайтаньей-
   Единым полным счастья существом
   .
   Узнать ковров зеленых колыханье
   И лик Софии желтый над Кремлем.
  
  
   Оставить за бортом свои заботы
   И все вопросы cкользкого ума.
   А все твоё, всю карму и работу
   Парамчайтанья выполнит сама
   .
  
  
   Уйти в тот миг от майи и погони.
   Твоя задача только лишь любить.
   Из облаков по нему мчатся кони.
   И cквозь тебя промчатся, может быть.
  
  
   И древние раскроются преданья
   И истина в преданьях только в том,
   Что быть собой, то быть с Парамчайтаньей
   Единым полным счастья существом.
  
  
   "Парамчайтанья- всепроникающая энергия божественной любви.
  
  
  
   - - -
  
   Когда мои глаза заполнили звезды
   И разлился океан спокойствия,
   Я забыла свое прошлое
   И меня настигла красота.
  
   Атлантида
  
   Когда погибла Атлантида,
   Уже все были далеко.
   Мы, потеряв ее из вида,
   Боль испытали глубоко.
  
   Мы там оставили надежды
   И этих бедных марсиан,
   Что возомнили, как невежды,
   Что ключ ко всем деяньям дан.
  
   Она с собой похоронила
   Тысячелетий шестьдесят.
   Ее оплакав, к водам Нила
   Мы устремили свой отряд.
  
   Стояли мы в обнимку с Нией
   И вспоминали все года.
   Вот так погибла Лемурия .
   А мы все живы, как всегда.
  
   На эту землю нас послали
   Терять и снова находить .
   Чтоб мы, как пряхи, жизнью пряли
   Любви энергии лишь нить .
  
   НАТАЛЬЯ КУЛИКОВА
  
   Из книги "РАЙАДА"
  
   - - -
  
   Иду в эфир открытым текстом.
   Пусть гнут и давят - им вольно
   Глумиться над обычным сердцем,
   Ему сжиматься суждено!
  
   Оно уже привыкло к плахе,
   К братоубийственной войне,
   Оно не горбится от страха,
   Повыся тем себя в цене.
  
   И пусть глухие и слепые
   Свои воруют под заклад,
   Мое проходит по стропилам -
   Ему дороги нет назад.
  
   Ему предписано с разбега
   Назло одревеневшим лбам
   Коснуться каменного брега,
   Себя разрезав пополам.
  
   Иду!!! В эфир! Без колебаний!
   На общепринятой волне.
   Своим. Больным. Плашмя. О камни.
   Срывая голос тишине.
  
   - - -
  
   Ты застрял в лесу волшебном, где все пусто и безлико,
   Но об этом ты не знаешь и надеешься на то,
   Что подскажут путь слепому, что откроется тропинка,
   И появится кудесник в сером драповом пальто.
  
  
  
   Он спасет и обогреет, он в тебе такое знает,
   В чем и сам себе признаться ты, наверное, не мог,
   Только, глупый, не надейся: он в лесу не обитает,
   Это место не для добрых, этот лес - недобрый рок.
  
   Все здесь вроде бы обычно, от деревьев свет не виден...
   Но скрывается во мраке этой чертовой глуши
   Вечный странник и охотник, что и мухи не обидит,
   Ничего ему не надо, кроме девственной души.
  
   Он тебя давно приметил, в этом он большая дока,
   Он не будет долго мешкать, не оставит на потом,
   Он тебе внушит доверье сладким голосом пророка,
   А потом отпустит с миром с исковерканным нутром.
  
   - - -
  
   Кто там пришел, недобрый и неумный?
   Стучатся так, как будто здесь живут,
   Бьют по душе, больной и тонкострунной,
   Играть не могут - потому и бьют.
  
  
   Что нужно вам? Зачем фальшивый грохот
   Извлечь пытаетесь из сердца моего?
   Услышьте же - осатанелый шепот,
   Лишь только шепот, - больше ничего.
  
  
   Колотите и звуками сорите,
   Я вам не верю, я вас не звала!
   Пока не поздно, не произносите
   В замочной скважине прочтенные слова.
  
  
   - - -
  
   Прошагали под окнами люди с сушеными лицами,
   Пустяков насорив, заодно прикарманили крест.
   Предлагали делиться своими пустыми границами,
   Беспардонно клялись и Любовь продавали на вес.
  
   Среди них был Король - я узнала его по походке,
   Он противно сопел, что-то комкая в нервной руке,
   Это был манускрипт под названьем простым и коротким:
   Слово "смерть" просквозило на тонком и липком листке.
  
  
   Дом предательски лязгнув дверьми, возжелал налюдниться,
   Рожи строил, дурак, грязный сор из себя выносил,
   Уверял, что отплатится эта щедрота сторицей,
   А какой-то наглец вместо денег скрижали просил.
  
  
   У него был ослиный оскал, впрочем, как и у прочих,
   Он кому-то молился, мяукая что-то под нос,
   Вся компания дико гудела, несчастья пророча,
   Если я не отвечу на заданный ими вопрос,
  
  
   Будто знали меня, будто я невзначай отрекалась,
   Будто я их искала и верно и долго ждала,
   Только я им в ответ все мрачней и мрачней улыбалась,
   За протянутый лот даже ломаный грош не дала.
  
  
   Оскорбились коварством моим голодранцы почтенные,
   Замолчав, потоптались сердито и тихо ушли
   -
   У других человекоподобных искать предпочтения,
   Предлагать пустоту, покупая остатки души.
  
  
   - - -
  
   Я уже отболела уныньем,
   Оттого что грядет Никогда,
   Оттого что в бескровии синем
   По ночам копошатся года,
  
   Оттого-то и клянчу у Бога
   Пощадить и врагов и друзей,
   Оттого мне прямая дорога -
   Под стоглазие. В Колизей!
  
   Всполохну саранчовые души -
   Жальте падшую, мнене впервой!
   От щипучих плевков кликушьих
   Не спасет долгожданный Герой.
  
  
  
   Мой Герой слишком слаб и весел,
   Слишком сыт от лихих побед,
   Мой Герой слишком многое взвесил,
   Чтоб меня уберечь от бед.
  
   - - -
  
   Когда от солнца только мутный луч,
   Метнувшись, скис за сизым горизонтом,
   И ветер, взбалмошный погонщик туч,
   Послушно спит под звездно-синим зонтом,
  
  
   Когда занудный мрак объявлен господином,
   Когда добро трепещет(ся) в щелеподобной тьме
   И проку нет опять от сонных паладинов,
   И смысла не найти в словесной кутерьме
   -
  
  
   Взорваться?
  
  
   Стоит ли, в беззвучии ночном,
   Когда все так замедленно и тихо?
   Вскипеть?
   Когда постанывает под окном
   Бездомное, затравленное лихо,
  
  
   Когда я знаю, что оно того и ждет,
   Чтоб от полуночи до утреннего часа
   Ему заглядывали в почерневший рот
   И соль из глаз выкапывали в чашу
   Бессилья, боли, злобы и забот..
   .
  
  
   ИРИНА МИНАЕВА
  
   Мигелю Эрнандесу
  
   В его стихах Испания живет:
   Ее поля, дороги, теплый ветер...
   Она смеется, плачет и поет
   Ту песню, что когда-то на рассвете
   Оборвалась в тюремном лазарете.
  
   Тебе, Испания, свои он песни пел.
   Скажи, за это кто-нибудь ответил -
   За всё, чего он сделать не успел,
   За целый мир в не созданном сонете,
   Что с ним угас в тюремном лазарете?
  
   Тебе - его безмерная любовь...
   Скажи, ты помнишь о своем Поэте?
   Ты помнишь смех его, и страсть, и боль?..
   Не для того он жил на этом свете,
   Чтоб умереть в тюремном лазарете.
  
   - - -
  
   В черно-серо-зеленом свитере,
   С черно-серо-зеленым взглядом,
   Ты не просто красив - удивительно,
   Ты... но нет, об этом не надо.
  
   Ты умеешь казаться искренним,
   Полным страсти неутоленной,
   Жертв затягивая бесчисленных
   В омут черно-серо-зелёный.
  
   Лишь на вид ты такой доверчивый.
   Почему же перед глазами
  
  
  
   Полыхает с утра до вечера
   Черно-серо-зеленое пламя?
  
  
   Ты привык побеждать и властвовать.
   Замирая под теплым светом
   Черно-серо-зеленых глаз твоих,
   Я... но нет, не надо об этом.
  
   Не знаю
  
   Не знаю, как там было с Дон Жуаном,
   Но с этим обаянием твоим,
   С улыбкой, обещающей нирвану,
   Ты просто должен всеми быть любим.
  
   Не знаю, что там делал Казанова,
   Что по нему вздыхали все подряд, -
   Ты можешь голову вскружить лишь словом,
   Способен страсть разжечь один лишь взгляд.
  
   Не знаю, что это за наважденье,
   Есть от него спасенье где-нибудь?
   Ведь ощутить твое прикосновенье -
   Как будто ветра свежего глотнуть
  
   Не знаю, кто мне скажет, где граница
   Между огнем и светом. Ты - огонь.
   И свет... Я так боюсь в тебя влюбиться.
   Не приближайся, не смотри... не тронь...
  
   Сонет
  
   Ты прав: наш счет ведется на мгновенья.
   Нас манит призрак вечности, и все же
   Не может вечно длиться наслажденье,
   И сладкий трепет вечным быть не может.
  
   Приливы нежности, восторг, волненье
   И страсть - все это мимолетно тоже...
   Но каждое твое прикосновенье
   Сейчас мне целой вечности дороже.
  
   Пусть все пройдет... исчезнет без следа?..
   Нет, каждый миг останется во мне:
   Шквал радости, смятенья и стыда,
   Твой нервный смех в звенящей тишине,
   И ощущенье счастья - навсегда,
   И родинки твои - две, на спине...
  
   - - -
  
   Дышишь так безмятежно, ровно -
   Так умеют спать только дети.
   Я смотрю на тебя - и словно
   Нет ни бед, ни напастей на свете.
  
   Так светло на душе, как будто
   Нынче праздник, и завтра тоже.
   Будто зло мировое в минуту
   Сникло - и уползло, скукожась.
  
   Это было б неплохо, конечно,
   Если б зло красоты боялось,
   Или чувств, высоких и вечных...
   Вот ему б от тебя досталось!
  
   Твою тяжкую ношу любую
   Я с тобой разделить готова...
   Я смотрю на тебя, любуюсь:
   Повезло мне любить такого.
  
  
  
   КОНСТАНТИН ПИЩУЛИН
  
   Рыцарь. Опустошение после сражения
  
   Медные латы,
   Пепельный взор
   -
   Больше не нужен
   Здешний дозор.
  
  
   Дым застилает
   Дали путей,
   Кажется, нет их
   -
   Прожитых дней.
  
  
   Все-таки выжил,
   Крепость взята,
   -
   Только надежда
   Теперь умерла.
  
  
   Что теперь делать?
   Сердце пусто.
   Слезы из глаз
   Забыты давно.
  
  
   Взрыв
  
   Стремительным светом охвачены звезды
   Огонь разноцветный сверкает вдали
   И чудо созвездий отзывается в сердце,
   Пульсируя словом: "Смотри".
  
   А что я увижу вдали за рекою?
   Всё те же поля и цветы?
   Но сердце без устали гулким ударом:
   "Увидишь не это, смотри"
   !
  
  
   И тут в самом центре - внутри или вне,
   -
   Взрывается светом простор.
   Где я - не знаю, где был я - не помню,
   -
   Кругом бесконечен узор!
  
  
   - - -
  
   Свет, что пронзает меня
   -
   ярок и тих.
   Одиноко горит, как свеча
   -
  
  
   мой стих.
   Слова - талисман,
  
  
   в сердце храню.
   Мантры, молитвы, - не важно,
   -
   Вами живу.
   Свернуты, как вселенные в точке
   -
   мысли мои.
   Настанет время
   -
   воспрянут!
   Прежние сны.
  
  
  
  
   АННА РУМЯНЦЕВА
  
   Актриса
  
   Я здесь, я рядом, с вами вместе.
   Да я везде.
   Я в вас самих.
   Я отраженье вашей лести,
   А может быть - страданья миг.
  
  
   Я всякая... сейчас... мгновенье
   Я тише травки на лугу,
   Владею разным настроеньем
   И станцевать для вас могу.
  
  
   Хоть на полу, да где угодно!
   Хоть на обеденном столе.
   Сказать могу все старомодно.
   А лиц так много - все во мне.
  
  
   Ну что ж, иду я за кулисы,
   Побыть с собой наедине.
   Да что вы, что вы, я - актриса,
   Могу и спеть вам на столе.
  
  
   - - -
  
   Вы обнимите на прощанье,
   Молитву прошепчите вслед.
   Но я отвечу лишь молчаньем,
   Слов в оправданье больше нет.
   Не поминайте меня лихом,
   Развеет ветер мою грусть,
   А боль моя раздастся криком,
   Душевным криком: "Я вернусь".
  
   - - -
  
   Отблески Последнего костра
   Не погаснут с пламенем свечи.
   Все, что было в этом для меня,
   Сохрани навек и замолчи.
  
   Много выразительнее слов,
   Видится мне дом, всего лишь миг...
   Сохнет кровь, и раны от оков.
   Как же вечер ал, и ветер тих!
  
   Как склонили ивы над водой
   Ветви, на пустынном берегу.
   Нет, не будет, не было такой
   Девушки, похожей на звезду.
  
   - - -
  
   Сметала пыль со старых, скучных книг,
   Разбила вдруг подаренную вазу...
   Я видела, как в зеркалах возник
   Твой образ, мной не вспугнутый ни разу.
  
   Теперь я не боюсь: ты говорил,
   И ты учил меня, как слушать сердце.
   Мне снились часто ягоды рябин,
   И лица... было сложно присмотреться.
  
   И ты приходишь говорить со мной.
   Печальный, безымянный, в час сиянья.
   Мне не помочь, мне не вернуть Домой
   Тебя, мой странный друг из Зазеркалья.
  
   Уйду сама
  
   Не нужно выгонять
   -
   Уйду сама.
   С подмостков шатких вашего
   несчастья.
  
  
  
  
   Я все оставлю, нечего терять.
   Вон за окном расплакалось ненастье.
   Ладони полны
   Непролитых слез.
   Мне их не выпить:
   Верно захлебнуться..
   .
   Я выпью их для вас, чтобы всерьез
   Уйти за этот мир и не вернуться.
  
  
   ЕВГЕНИЙ ХАРЧЕНКО
  
   Староневский
  
   Другу В. Владимирову
  
   Помнишь "Дога" в тесте?
   Помнишь, по-соседски
   Мы с тобою вместе
   Шили занавески?
  
   Надевали шоры
   От вопящих стягов,
   Плакали в мажорах,
   Стынули в форшлагах!
  
   Но, молились в Храме
   Александро-Невском,
   И парили с нами
   Жизни занавески!
  
   Сшитые из правды,
   Сшитые из боли,
   Но, не для бравады,
   Не для зла и горя!
  
   Мы с тобой стареем,
   Мы бываем резки,
   Но душой светлеем
   Лишь на Староневском!
  
   Колыбель
  
   Разворованы мысли мои и разорваны,
   Снова пали на твердь злые вороны,
   И творенья мои не родятся, не пишутся,
   На ладонях судьбы суетятся, колышутся.
  
  
  
   Их согрею теплом, не отдав на заклание, Все тебе прощу я
   Убаюкаю сном в колыбели познания! Вместе с Мельпоменой!
   Сцене - Аллилуйя!..
   Аллилуйя
   Послание режиссру от зрителя
   Небу - Аллилуйя!
   Мы ткачи судебы!
   Лишь тебя приму я,
   С кем ты был иль не был!
   Фальши не прощаешь!
   Совесть правит миром!
   Может быть поставишь
   "Гамлета" и "Лира"?
   А меня покличешь
   Лишь вторым помрежем?
   Жаль меня ты видишь
   С каждым днем все реже!
   Я не клакер, галкой
   Всевопящий в ложе...
   Мне тебя так жалко,
   Ты ведь был хорошим!
   Души рвал и нервы!
   Из холста и пакли
   Создавал шедевры
   И рождал спектакли!
   А теперь, напившись
   Славы и величья,
   Пред судьбой явившись,
   Утонул в безличье!
   Кто-то тает в неге,
   Кто-то правду ищет...
   Но я не Онегин,
   Извини, дружище...
   Воспари над сценой!
  
  
  
   
   .
   
   .
   Бабье лето
   Роса уже не просыхала,
   ОЛЕГ ЮДИН Река кипела и цвела,
   Листвою лето полыхало -
   То лето бабьим Русь звала.
   - - -
   Светлане Вдыхая воздух Возрожденья,
   осенним сеном осенен,
   Мы до дома дойдем, или прямо в пути запоем?
   То ли стал я другим, то ли детство забыл на привале?
   усну... Но, фениксом весенним,
   увижу Воскресенья сон.
   Звуки мира, что мы сочиняли когда-то вдвоем,
   долетают из сердца-колодца глухими словами. Все времена во мне проснулись,
   Плеск ведра: вновь воскресшая Мама полощет белье... от сна небытия восстав.
   Переварил Дантеса пулю
   Быстрых дней водопад. Вдох и выдох: рожденье и смерть. мой тазобедренный сустав.
   Лес, что радовал глаз, за полями стоит неодетым.
   Песня помнит о нас, значит, нас завтра вновь будут петь:
   Слов летящих листва докружит до грядущего лета,
   даже если до сумерек снова домой не успеть...
   И снова, возрождая Слово,
   пою не битвы, не царей -
   Любовь Натальи Гончаровой
   во взорах русских дочерей.
   Мы играли в людей, но сначала на свет родились:
   мальчик с девочкой строили лодку и ждали чего-то. тая...
   И дразнилась мечта... Помнишь, прямо в дорожной пыли
   босиком мы чертили счастливой симфонии ноты?
   ...еще я жить не расхотел:
   не мне заря закат дарила.
   Снова лодка Мечты паруса поднимает вдали! На языке изгиба тел
   о чем любовь мне говорила?
   Океан как отец нас качает на ложе своем:
   эти волны всегда, с изначальных времен мне знакомы.
   Стихли крики "прощай"!.. Дом, а рядом - родной водоем.
   К нашей луже с улыбкой торопится Мама из дома...
   Благословений чередой
   на землю льет вода святая:
   растает снег - уйдет водой,
   Мы до дома дойдем, или прямо в пути запоем?растает осень золотая,
   Postscriptum
   На сцене судеб. Сорваны одежды.
   растают кисти этих рук.
   И вдруг... сквозь зиму прорастая,
   Затравленного зверя волчий взгляд... придет весна - замкнется круг.
   О Господи! Какая истина простая!
   Дай силы встать мне между,
   Когда в ЛЮБОВЬ каменья полетят!
  
  
  
   ПРОЗА
  
   ИРИНА ИШИМСКАЯ
  
   Глаз голубя
  
   Рассказ
  
   Сейчас мы сидим друг напротив друга - я на подушке, на полу -
   месте моих медитаций. Голубь напротив меня. Я пишу, а он меня изуча-
   ет - то одним, то другим круглым глазом. Мы уже связаны. Какое сча-
   стье медитировать, просто смотреть в тишине на другое божье создание,
   не похожее на тебя. Вокруг маленькой головы сверкают его зеленова-
   тые перышки, а сам он серый, с белым - обыкновенный, как все. Но я
   уже рассмотрела его особенности. Сзади , на спине как будто пух, кры-
   лья с белым ободком. Когда он улетит, я встречу его на улице, я всегда
   его узнаю, ведь он уже мой. Совсем недавно его вторжение в мою жизнь
   меня очень расстраивало, я даже плакала от беспомощности. Однажды я
   пришла с работы, и В. сообщил мне радостную новость.
  
   - Твоя красавица-модель принесла тебе голубя - восьмилетняя Варя.
   Я открыл дверь, она стоит на пороге с птицей и молчит.
   - Вы что, хотите , чтобы мы его взяли?
   Всех детей он называет на вы.
   - Да
   И голубь был взят.
   - Да, я очень счастлива, мне еще голубя не хватало. Я и так
   убираю за двумя котами, за собакой, я у вас как служанка. Теперь
   еще и голубь! А если у него заразная болезнь?
   Ведь голуби разносчики инфекций.
  
   Я заглянула в спальню и увидела его, он сразу же занервничал и
   при моем приближении стал убегать. Поздним вечером, уже в какой-
   то дремоте, полузасыпая, я ощущала, что моя голова превращается в
   голубиную, вырастает клюв. Что со мной происходит? Что-то стран-
   ное. На следующий день я шла с работы домой и чувствовала, что
   моя комната занята, хотелось собрать чемодан и бежать куда угодно.
   Я вспоминала рассказ Зюскинда "Голубка". Этот странный чудак,
   над которым я смеялась, - как он был мне сейчас понятен! Хотя все
   не просто так. Это уже третий голубь, который находит прибежище в
  
   нашей квартире. Первый был подобран В ., принесен и умер на моих
   руках. Я запомнила его глаз, как он смотрел. Вот тогда появилось у
   меня желание написать картину "Глаз голубя". Чтобы на холсте был бы
   только один большой круглый глаз.
  
   Второго голубя я взяла, когда мальчишки прострелили его само-
   дельной деревянной стрелой. Я принесла его домой еще живого. Он
   тоже прожил недолго. Я тогда положила мертвого голубя в сумку и по-
   казала одному из мальчиков.
  
   - Вот этот голубь уже мертвый и убил его ты, ты убийца...
   Он смотрел своими немигающими глазами и нечего не понимал.
   Варе я посоветовала не дружить с этими ребятами.
  
   - А что они сделали?
   - Они убили голубя.
   Потом она прибежала и сообщила, что пожаловалась их родите-
   лям, и один уже наказан, не будет гулять две недели. В., когда услы-
   шал эту историю, сказал, что я переборщила, зря устроила представ-
   ление на улице... И вот этот третий. Бог троицу любит.
  
   Этот не собирается умирать, занял мою комнату и живет себе
   преспокойненько. Это мне испытание. Больше всего меня убивает
   запах, я не могу его выносить, утром как проснусь, сразу же убираю
   за ним, вечером, приду с работы - опять убираю и все бесполезно.
   Интересно, что за несколько дней до этого я читала стихотворение
   Эдгара По "Ворон". Я читала гостям за столом "Ворона" сначала на
   русском, в переводе Михаила Зенкевича, потом на английском. По
   книге: наизусть, к сожалению, всего не знаю. Хотела им передать
   красоту стиха. Но кончилось все смехом, они не оценили ворона. В.
   говорил: "Нельзя так мучить гостей..."
  
   - Нет, вы до конца дослушаете этот замечательный стих:
   Както в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий,
  
   Задремал я над страницей фолианта одного,
  
   И очнулся вдруг от звука, будто ктото вдруг застукал,
  
   Будто глухо так застукал в двери дома моего.
  
   Гость,- сказал я, - там стучится в двери дома моего.
  
   Гость - и больше ничего.
  
   Сейчас зима, а голуби, оказывается, собираются все вместе и гре-
   ют друг друга, так они спят. Мне интересно, где его дом, где его
   семья, сколько ему лет, есть ли у него голубка, каким он был малень-
  
  
  
   ким, как он рос, как он учился летать.
  
   А сейчас он совсем беспомощный, шумно слетает со шкафа и не уме-
   ет нормально приземлиться. Неужели это неизлечимо?
  
   Я постоянно пытаюсь навести порядок, трачу на это каждое утро, но
   этот порядок ускользает от меня, как порядок в моих мыслях.
  
   Говорят, что мужчина стремится к порядку, а женщина - хаосу,
   мужчина - это информация, женщина - это энергия. Если мужчина
   стремится к порядку, почему же он вокруг себя создает беспорядок? На
   кухне точится скульптура из камня, на все летит белая каменная пыль.
   Отовсюду приносятся какие-то вещи , заполоняют собой квартиру. Я
   подметаю, подметаю и представляю, как Камилла подметает в мастерс-
   кой Родена. И вдруг заходит его жена, простая женщина, и устраивает
   сцену ревности.
  
   Я, наверное, и на месте Камиллы была бы раздражена беспоряд-
   ком. А Рильке был секретарем у Родена и находил в этом счастье. Вот и
   я: голубь разбрасывает зерно, все заполняет своим запахом, а посадить в
   клетку я его почему-то не могу...
  
   Я поняла - животные и птицы распространяют свои запахи, чтобы
   установить власть над пространством. Нет, это не нормально, голубь
   должен жить с голубями, человек с человеком.
  
   Вчера посмотрела фильм про Вицына, он меня наполнил све-
   том и устыдил. Вицын носил сумки с обрезками мяса для обездоленных
   кошек и собак, кормил птиц.
  
   Арбатские дети даже сочинили про него песню: "Летят птицы,
   идет Вицын". Я узнала, что Вицын был почти святым человеком.
  
   Мне стало стыдно, что я не могу справиться с одним голубем.
  
   Летать он не может, упал на снег.
  
   Сегодня набрала в библиотеке на работе книг про голубей, и мы
   с В. лежали, изучали чем их кормить. Вернее я читала вслух, он смот-
   рел биатлон.
  
   Вечером творили с Гулей - так я его назвала, без излишеств.
  
   Я писала "Девушку в черной перчатке", он сидел рядом и смот-
   рел, как я наношу мазки. Испачкал лапы в красной масляной краске
   и оставил пятна на ковре.
  
   Он часто закидывает голову и крутится: странный какой-то, эпи-
   лептик, может быть.
  
   Я не понимаю, как можно черпать вдохновение в телевизоре.
  
   И главное, ему все интересно. А этот биатлон не кончится, на-
   верное, никогда.
  
   Я этого не понимаю. Женщины, бегают на лыжах, стреляют из
   ружья. Где здесь поэзия?
  
   Иногда я выхожу из спальни, встаю перед телевизором и сооб-
   щаю новость про голубя.
  
   - У нас голубь эпилептик. Представь, голубь эпилептик.
   В ответ лишь был громкий крик об очередной победе.
   Господи, да он оказывается слепой.
   Он не видит зерен, натыкается на шкаф.
   Как я сразу этого не заметила. Тогда почему он так вниматель
   .
   но смотрит, все изучает.
  
   - У нас голубь слепой!
   - Только не надо так трагично сообщать об этом, мне это по-
   фиг.
   Сейчас я сообщу ему что-то интересное.
   Выхожу и говорю
  
   - У меня теперь муж - голубь.
   Это сообщение его заинтересовало, был долгий взгляд, потом
   ответ.
  
   - Это голубка, индюк.
   И опять внимание его захватили женщины, cтреляющие из ру-
   жья.
   Нет, все-таки это голубь. Голубь крутится перед голубкам, а
   Гуля крутится передо мной, значит он думает, что я его голубка.
   Голубь смотрит таким внимательным взглядом, он все пони-
   мает, он все замечает, он не смотрит биатлон.
   Я объясняю голубю: "Не думай, что мы несчастная пара, мы по
   своему счастливы, для нас творчество - главное".
   Я не могу от человека требовать больше. Мне хочется больше
   внимания.
   Вот ты очень внимателен , сидишь и все время смотришь на
   меня и сколько понимания в твоих глазах, а он так не может. А как
   твоя голубка, бросила тебя , наверное?
  
   А иногда он смотрит глазом младенца, что на руках у Моны
   Литы.
   Сегодня его рисовала, он очень хороший натурщик, сидит на одном
   месте.
  
  
  
   Я мечтаю о том времени, когда он улетит, станет здоровый.
   Утром и вечером он ест с моей ладони, исклевал ее всю, буду
   надевать перчатки.
  
   - Куда ты отнес голубя?
   - Это секрет.
   - Ты же сама просила его пристроить. Кричала, что ты уже не
   можешь выносить больше этот запах.
   И вот уже я опять в темноте, в беспомощности, в истерике.
  
   - Мне нужно знать где он находится. Мы с ним должны быть
   настроены на одну волну, я не могу выносить неизвестность.
   - Где голубь?
   - Этого я тебе не скажу
   - Почему? Где голубь?
   - Он в хорошем месте.
   - В каком?
   - Этого я тебе сказать не могу.
   Сейчас ты можешь совершать неадекватные поступки.
   - Он живой или мертвый?
   - Он не мертвый, живой и находится в надежных руках.
   - В каких руках, я пойду посмотрю, если ему плохо, заберу его с
   собой.
   - Нет, ты никуда не пойдешь.
   - У кого он находится? В городе нет такого человека, кто бы взял
   больного голубя.
   - Но ты же взяла.
   - Больше таких дураков нет. Ты не понимаешь, я живу представ-
   лениями, у нас с ним связь, мне нужно обязательно знать и пред-
   ставлять, где он.
   Во мне сейчас пустота.
  
   - Как ты его нес? Он же вырывался.
   - Нет, я посадил его в рюкзак, он сидел тихо успокоился.
   - У него же больная шея, он шею мог свернуть.
   - Ничего с его шеей не случилось.
   Наконец после часа выпытываний, криков, слез, он признался,
   что отнес голубя в лес.
   Я посмотрела за окно на заходящее зимнее солнце и собралась
   сейчас же идти .
  
   - Он не может жить в лесу, он городской голубь. В лесу у него
   много врагов, его может съесть ястреб.
   - Нет, мы пойдем завтра утром, сегодня я никуда не пойду.
   Ночью я постоянно просыпалась, видела какие-то тревожные сны,
   в которых были два врага - ворон и ястреб. Наконец-то утро закричали
   вороны, все вдруг превратившиеся в опасных хищников. В. спал креп-
   ким беззаботным сном. В пять я встала , умылась, собралась и село в
   кресло медитировать. Вибрации говорили, что с голубем все хорошо.
   Но мой мозг - провокатор, не мог успокоиться: я считала минуты, а они
   тянулись очень медленно. Обычно он встает рано, но сегодня как назло,
   на него напал крепкий сон. На миг проснувшись, увидев мою сидящую
   фигуру, он застонал: "О господи!" закутался в одеяло и снова заснул.
  
   - Ну и зачем ты идешь, ты можешь мне объяснить?
   Уже взошло солнце. Деревья, по левую сторону, кустарники ко-
   ричневые, покрытые белым сахарном налетом, тростники. Сказочно
   красиво. Лес как будто "околдован невидимкой". И какая-то музыка
   пробивается. Почему я не хожу на этюды каждый день? Глоток счастья.
   За этими каменными домами рядом музыка. И что нам мешает выр-
   ваться на свободу, что?
  
   Прошли мимо сараев, охраняемых собаками, мимо огородов засне-
   женных и тропинка углубилась в лес . С правой стороны яркое лимон-
   ное пятно солнца на фоне темных стволов деревьев, но ближе видно, что
   это березы. Я думала: "Если я сейчас на полянке увижу голубя, это на-
   верное будет счастливейший миг в моей жизни" . Только бы он был там.
   Наверное, такой же будет счастливый миг, как тогда, когда я увидела
   своего Фила, нашла его ,когда он потерялся, у него были переломаны
   лапы. А сейчас он бежит впереди ухоженный, блестящий и здоровый.
   Человеку для счастья все-таки нужен гектар земли, прав Мегрэ. Было
   бы у меня свое пространство, где каждая травинка была бы знакома,
   всем бы места хватило. Сейчас я завидую Репину, что у него были свои
   Пенаты.
  
   Конечно же, его на месте не оказалось. Только под сосной были
   видны следы, которые через семь метров обрывались: значит он взлетел
   или что-то случилось.
  
   Звала, кричала и ходила. Нет, нет моего голубя.
  
   На Фила я не надеялась и нехотя пошла за ним, когда он стал
   пробираться под поваленными деревьями, туда где бугристые коч-
   ки, сугробы и оттаявшие участки земли. И вдруг прямо из под носа
  
  
  
   собаки вылетел голубь и взмыл вверх.
  
   Я закричала. Фил залаял.
  
   А мой голубчик полетел ко мне прямо в руки. Это был миг на-
   стоящего счастья!
  
   - Мы его нашли! - кричала я стоящему в стороне В.
   Оранжево-желтый глаз голубя на фоне моей дубленки такого же
   цвета. Мои руки крепко держат маленькое тело птицы. Гармония уста-
   новлена, все элементы собраны в одно, и мы перемещаемся по лесной
   дорожке в сторону города.
  
   - Ну теперь то ты счастлива?
   - Да, я поняла, что теперь я счастлива и почувствовала, как лег-
   ким ветерком это счастье уходит от меня, вытесняемое мыслями опять о
   тех же самых старых проблемах.
   Голубь опять сидит на шкафу и смотрит на меня с каким-то
   пренебрежением.
  
   Как будто говорит: "Ну что ты за уродина: у всех голубки, а у
   меня эта - у нее даже нет клюва, даже нет крыльев... Как ты мне
   надоела!"
  
   Теперь он мой, я знаю его, как самое себя, мы слились, стали
   единым
  
   Какое счастье - увидеть его на ветке и сразу же узнать
  
   Утром прошлогодняя трава бы вся в инее, и на этот иней и
   посадила голубя на стадион.
  
   Днем наступила настоящая весна, голубое небо, тепло. Мамы гуля-
   ли с детьми. Галки ходили по полю, веселись воробышки, летали чай-
   ки, вороны притихли.
  
   И уже распустились первые цветочки мать-и-мачехи. Голубя на
   месте не было, а над стадионом летали два голубя, взмывали высоко
   ввысь, один впереди, другой чуть пониже за ним. Это он, я его чув-
   ствую! Неужели он нашел голубку? Они устремились к большой плас-
   тине - двенадцатиэтажному дому: теперь я знаю, где они живут.
  
   Я шла и смотрела на птиц, занятых своим делом. Что теперь ему до
   меня, как я его найду? Он умеет летать - какое это счастье - подняться
   вверх, а мы , люди этого не можем.
  
   Но думая о нем, я летаю, я летаю сегодня целый день и буду
   летать всегда.
  
   Мне кажется, что это я взмываю в небо.
  
   Комната освободилась, но он всегда будет со мной, будет со
   мной и в раю или в аду, или в чистилище, хотя ада нет, наверное.
  
   - Мой муж улетел, теперь мое сердце свободно
   Но вот прошло полтора месяца, а он так и не прилетел, но я
   люблю его, люблю, его внимательный глаз все время смотрит на
   меня.
  
   Неужели он не прилетит?
  
   "С бюста бледного Паллады не сойдет он с этих пор"
   .
   Никогда, о nevemor!
   Паллада - это моя душа, и никогда он не сойдет с нее, nevemor!
  
  
  
  
   КСЕНИЯ ЗВЕРЛИНА
  
   Отец
  
   Рассказ
  
   - Толя, милый, привет! Ты можешь говорить? Толя, я взяла
   билеты. В Коктебель. Да! На послезавтра. Да, очень повезло. Так, что
   можешь улаживать и собирать чемодан. По поводу папы договори-
   лась: тетя Нина его возьмет на две недели. Ну, Нина, сестра отца.
   Завтра Сергей Петрович его на машине заберет. Ладно, побегу за-
   тариваться. Целую!
   Светлана повесила трубку. Сердце ее грохотало, сотрясая грудь. Она
   была так счастлива, что казалось - это сон. Две недели с Анатолием
   вдвоем, как настоящая семья. Хоть раз в жизни почувствовать себя сво-
   бодной, любимой, почти женой.
  
   Светлана сунула ноги в туфли и, хлопнув дверью, побежала в уни-
   вермаг за платьем. Первый раз на юг! Платье нужно новое и эффектное.
   Она твердо решила, что купит то самое, голубое, с вырезом и бантом, о
   покупке которого раньше даже не могла помыслить, но тут - особый
   случай. Пусть дорого - плевать, один раз живем, решила Светлана.
  
   Платье село на ней, как ее собственная кожа, и пятидесятилетняя
   Светлана скинула сразу лет двадцать. Тонкая голубая материя, пах-
   нущая текстильной фабрикой, рукав-фонарик, юбка-солнцеклеш -
   на пике моды. Светлана выложила внушительную сумму безо всяко-
   го сожаления. Потом сбегала на рынок за дешевым лифчиком и к
   подруге - за летней сумкой, расшитой бисером. Дальше в продукто-
   вый за всякими вкусностями в дорогу - конфеты, коньяк, колбаса в
   нарезке. И домой, наводить порядок.
  
   Дома ждал ее отец, в прошлом военный, тиран и домострой, те-
   перь капризный злой старик, с кучей претензий и жалоб и с медве-
   жьим здоровьем в придачу. Отец шаркал по квартире, постукивая
   деревянной палкой по линолеуму, и недовольно ворчал.
  
   - Папочка, ты что-то потерял, хочешь есть? Может тебе почитать
   газету? - защебетала Светлана.
   - Где шахматы, Света? Я иду во двор.
   Светлана подхватила деревянную коробку с шахматами и подала отцу.
   Он недовольно посмотрел на нее.
  
   - Прячешь! Хочешь, чтоб я в взаперти сидел. Не выйдет!
   Отец ушел, хлопнув дверью, а Светлана закружилась по кварти-
   ре в уборочно-готовочном вальсе. Ничто, казалось, не могло испор-
   тить ее счастье.
  
   Последние штрихи - Светлана взбила в стакане аммиачный крем
   и намазала на волосы. Дама на коробке обещала, что через сорок
   минут Светлана станет зеленоглазой брюнеткой с пышным бюстом.
   Пока краска схватывалась, Светлана, почти без колебаний, сбрила
   ноги. Юг есть юг, решила она, да и волосы не зубы!
  
   Позже позвони Толик. С замиранием сердца Светлана сняла
   трубку, но оказалось, новости самые хорошие.
  
   - Я все уладил. Рима завтра уезжает в деревню с ребятами на все
   лето. Я сказал - срочная командировка. Она сразу поверила. Так что
   я весь твой.
   Сердце опять зашлось залпом. Светлана даже подумала, не боль-
   на ли. Ну, ничего, после юга обязательно сходит к врачу. А сейчас
   сборы. Большая походная сумка для отца была уложена - бритва,
   пижама, банные принадлежности, весь обычный арсенал. Не забыть
   шахматы!
  
   В свой изящный чемодан Светлана с любовь укладывала аккурат-
   но сложенные лучшие вещи - легкие брюки, купальник, пара маек,
   косметичка, кружевная шляпка и платье, новое, еще хрустящее. Свет-
   лана прижала его к лицу и, на мгновение, закрыв глаза, увидела
   жаркое лето, каменистый, а может песчаный пляж, тонкая прозрач-
   ная прибрежная волна, облизывающая ступни, и красное солнце,
   тающее в море, как сливочное масло в манной каше. Так сладко было
   это видение, так щемило оно сердце, столько восторга и легкости
   сулило путешествие... Светлана снова надела платье. Она совсем за-
   была свой возраст и чувствовала себя совсем юной девой.
  
   Вскоре вернулся отец и, войдя в свою комнату, яростно заорал.
   - Что это? Что ты задумала? - Он бил палкой по сумке. -
   Решила сдать меня в богадельню?
  
   - Ну что ты, папа! Как ты можешь! Я тебя на дачу собрала, к тете
   Нине поедешь. Там дом большой, теплый. Завтра Сергей Петрович
   заедет вечером...
   - Я сказал: я никуда не поеду! Мой дом здесь, здесь и помру! Ты
   не имеешь права!
  
  
   - Пап, я взяла билеты на юг, только на две недели и сразу назад.
   - Я остаюсь здесь, с тобой или без тебя! - старик свирепо свер-
   кал глазами, трясся и пыхтел.
   - Ну как же ты без меня? А готовить кто будет, а убирать? Ты
   сам не сможешь.
   - Иди прочь, негодная, ты сведешь меня в могилу! На что ты
   надеешься, Толика своего решила сюда перетащить? - отец извергал
   проклятия и брань.
   Светлана прикрыла дверь и ушла к себе в комнату. Она твердо
   решила не уступать ему и ехать. Иначе было нельзя.
  
   Но через пару минут до Светланы донесся сдавленный крик. Все
   внутри оборвалось. "Конец" - поняла Светлана. Вбежав к отцу в
   комнату, она обнаружила его сидящим в кресле, из груди торчала
   рукоятка кухонного ножа, которым Светлана утром чистила яблоко и
   оставила на подоконнике. Ноги ее вдруг ослабли, язык онемел. Она
   хотела сказать отцу, чтобы тот вынул нож, но не могла произнести
   ни звука. Не чувствуя тела, со звенящей тишиной в голове, Светла-
   на протянула руку и выдернула нож. Он весь был в крови. Отец молча
   смотрел на дочь. Через мгновение на пороге появились врачи. Свет-
   лана не помнила, как звонила, как открывала дверь. Она с трудом
   разбирала человеческую речь. Мощный доктор кричал что-то ей в
   лицо и только спустя, кажется, вечность, она услышала:
  
   - Все хорошо, ничего не задел, знал, видно, куда колоть.
   Тут она вышла из оцепенения. Врачи перекладывали отца на
   носилки, грудь его была перемотана бинтом. Он молча смотрел на
   нее недобрым взглядом.
  
   - Это он сам, - прошептала Светлана.
   - Да он нам рассказал все! Говорит, хотели его на помойку выки-
   нуть и комнату занять... Да вы не волнуйтесь, мы все понимаем, это
   старческое, девяносто четыре года, все-таки. Чего людям не живет-
   ся! Ухоженный, сытый, мочой не воняет.
   Светлана подхватила сумку с вещами и пошла следом за врача-
   ми.
  
   Трясясь в машине скорой помощи, она все осознала до конца.
   Ничего не будет: ни юга, ни песчаного, ни даже каменистого пля-
   жа, ни волны, ни солнца, тающего в соленом море. Ни семьи, ни
   счастья. Большое пятно крови пропитало голубое платье и неприят-
   но липло к побритой ноге. Краска засохла на голове твердой короч-
  
   кой.
  
   Светлана проводила дни, а иногда и ночи в больнице. Отец быс-
   тро поправлялся телом и умирал душой. Толик, узнав о случившем-
   ся, обрадовал семью неожиданной отменой командировки и про-
   вел все лето в деревне. На звонки отвечал неохотно, а потом и вовсе
   пропал из вида.
  
  
  
   ЛЮДМИЛА МАТРОСОВА
  
   Встреча
  
   Рассказ
  
   Я видела этот сон несколько раз. Он повторялся, как День сурка,
   словно кто-то с ярым упорством шизофреника пытался показать мне
   одну и ту же картину из моей прошлой жизни. Когда я в очередной раз
   оказывалась в этом сне, я уже не помнила, что у него счастливый финал
   и мне заново приходилось переживать леденящий душу ужас. Бедное
   мое сердце. Однажды оно не выдержит. Я знаю, что умру во сне.
  
   Мне снилось, что я нахожусь на какой-то небольшой планете разме-
   ром с город. И что я бегу по улице, ограниченной с обеих сторон сплош-
   ными стенами домов. Нет ни подъездов, ни дверей. Только темные глаз-
   ницы окон. Никакой щели между домами, куда можно было бы
   протиснуться и тем самым спасти себе жизнь. Я пыталась убежать от
   громадной неуправляемой машины, которая неслась вслед за мной на
   огромной скорости. Ее кидало из стороны в сторону. Своим прицепом,
   как хвостом гигантского дракона, она рушила дома, оставляя позади
   себя руины. Расстояние между нами неумолимо сокращалось. Красная
   кабина, напоминающая голову разъяренного льва, уже дышала мне в
   затылок. Я понимала, что это конец.
  
   Спасение пришло неожиданно: я вдруг вспомнила, что умею летать.
   Я вспомнила, что нужно сделать, чтобы тело оторвалось от земли и плавно
   перелетело через стену домов. Ощущение полета совершенно очистило
   душу от страха, и я увидела небо фиолетового цвета и ярко-зеленое сол-
   нце, излучающее тепло и спокойствие. Я парила над крышами домов и
   слышала голос, который в сотый раз напоминал мне: "Никогда и ничего
   не бойся. Не верь в мир вокруг себя - это иллюзия. Ты бессмертна".
  
   Сэр Вильям Хардвэй склонился надо мной. Под шерстяным пла-
   щом сверкнул стальной нагрудник. Чтобы понять, жива я или мертва,
   ему пришлось спешиться. Луна отражалась зелеными бликами на его
   шлеме. Сквозь прорези для глаз пробивался голубоватый отсвет бел-
   ков.
  
   - Ты еще жива, ведьма? - прошептал он.
   - Жива, сударь.
   - Слава Господу! - отозвался он, поднимая забрало.
   Его лицо было обезображено шрамом. Даже губы были рассече-
   ны. Но за этим уродством скрывалась благородная душа.
   - Мы умрем с тобой вместе - в один день и в один час, -
   сказала я. - Никто и никогда не разлучит нас, ни враги, ни друзья.
   Ни жизнь, ни сама смерть, - от слабости я перешла на шепот.
  
   Вокруг меня в самых нелепых позах, с глазами, устремленными в
   вечность, лежали перебитые слуги. Рыцарь взрезал на мне одежду и
   умело перебинтовал мою рану. Стало легче дышать. Проклятый мавр
   вонзил клинок мне под ребра. Но при этом разглядывал меня, как ди-
   ковинку. Поэтому, видимо, я осталась жива.
  
   Все произошло в считанные секунды. Сарацинов интересовал
   кованый сундук, в котором мы перевозили золото и драгоценные
   ткани. Мавры ловко отвлекли внимание отряда сопровождения,
   когда мы переправлялись через горную реку. Мост почти сразу же
   рухнул, похоронив часть отряда в пропасти и оставив нас без охра-
   ны.
  
   ...Рыцарь помог мне подняться и усадил в седло. Я потеряла
   много крови, но теперь уже надеялась, что смогу выжить.
  
   Сэр Вильям шел рядом, держа коня под уздцы. Луна освещала
   дорогу. Тени деревьев уже не пугали. Теряя сознание, я почувство-
   вала, как руки рыцаря подхватили меня, и в следующее мгновение
   все исчезло.
  
   - Вставай, - будил меня голос мужа. - Подъем, уже семь часов.
   Опять опоздаешь на автобус.
   Боже, кто придумал эту пытку - работу, начинающуюся в восемь
   часов утра. Вытащив себя усилием воли из постели, я поняла, что
   день не заладился. Сильно кололо в подреберье. "Это от нервов", - по-
   думала я. Приложила ладонь к больному боку, и через пару минут боль
   прошла.
  
   - Вперед, графиня, тебя ждут великие дела! - подбодрила я себя.
   А вместо "Отче наш" произнесла утренний настрой: "Я - богиня, под-
   нимающаяся по золотой лестнице успеха".
   Но что-то было не так. Знаки, повсюду знаки. Кофе убежал из
   турки. По колготкам поползла стрела. На сумке разъехалась змей-
   ка. А пропуск остался в зимней куртке. Знаки. По идее, можно было
  
  
  
   бы позвонить шефу и поклянчить так называемы женский день.
  
   Я перебегала дорогу, но сумасшедшая "девятка" все-таки успе-
   ла обдать меня весенней слякотью. Отдышавшись на другой стороне,
   я поняла, что мой автобус ушел. Остановка была пуста, и подруга
   Лиля уже не махала мне рукой, пытаясь ускорить мое движение.
  
   Я села на скамейку и загрустила.
  
   Утро. Сумрак. Зябко. Мерзко.
  
   Кто-то опустился на облезлые доски рядом со мной. Я услы-
   шала щелчок сигареты и почувствовала запах сигаретного дыма.
  
   - Фу, - скривилась я и искоса взглянула на соседа. Обычный
   мужчина в расцвете лет, ничего особенного.
   - Вы летели, девушка, по небу или вы летели, девушка, по делу?
   - ехидно поинтересовался он.
   - Не летела, а неслась, - обиженно отозвалась я.
   - Автобус, стало быть, ушел? - продолжал издеваться наглый
   тип.
   - А вам-то какое дела? - Я отодвинулась от него подальше,
   давая понять, что разговор окончен.
   - А следующий через полчаса? - не унимался он.
   Это было уже слишком. Я решительно поднялась со скамьи.
   - Давай подвезу. Зашел в ларек за сигаретами, - стал оправды-
   ваться он, - гляжу, дама в белом пальто барахтается в луже. Куда
   тебе?
   - На Ломоносова.
   - Домчу с ветерком, не боись.
   Я покорно поплелась за ним, утешая себя тем, что опоздаю всего
   на десять минут и шеф, быть может, этого не заметит.
   ...Мы болтали, как старые друзья. Что-то необъяснимо знакомое
   было в его голосе, интонациях, в том, как он подтрунивал надо
   мной. Я не спрашивала, как его зовут. "Что в имени тебе моем?.."
   Представится Колей или Мишей, и что с того?
  
   - У тебя зеленые глаза и родинка на веке. Ты ведьма, наверное,
   - предположил он.
   - А вы, должно быть, рыцарь без страха и упрека?
   - Почему?
   - Наклейка на лобовом стекле: "Делай что должен и будь что
   будет".
   - А, это... Это помогает жить.
   Я не заметила, откуда вылетел бензовоз с огромной красной ка-
   биной. Он шел на нас лоб в лоб считанные доли секунды. Мне
   показалось, что водителя в кабине не было, и нас раздавила маши-
   на-фантом - летучий голландец российских дорог.
  
   Я поняла, что лежу на земле. Откуда-то из-под ребер сочилась
   кровь. Я пыталась зажать рану ладонью.
  
   Он склонился надо мной, его лицо было рассечено, губы еле
   двигались.
  
   - Ты жива, ведьма? - спросил он тихо. По его щекам текли
   слезы, смешиваясь с кровью.
   - Это ты?.. Никто и никогда... - я не успела договорить. Сознание
   ускользнуло от меня...
  
  
   Ирина МИНАЕВА
  
   Кумир
  
   Документальная повесть
  
   Тимати: Мы - пираньи общества... Понимаю, что, глядя на меня,
   некоторые мальчики захотят покрыть себя татуировками и на
   цепить бриллиантовые безделушки...
  
   Дин Рид: Никак не могу привыкнуть к этому: стоишь в одиночестве
   на сцене, а вдалеке от тебя, в зале - люди, для которых ты
   собрался петь. И получается, что мы не на равных - я вроде бы
   "кумир". Но ведь нам нужно жить единым дыханием, и радовать
   ся вместе, и огорчаться, и решать важные проблемы...
  
   Блондинки его никогда особенно не привлекали: всегда нрави-
   лись темноглазые и темноволосые. В Штатах одна из сходящих по
   нему с ума поклонниц изменила в клинике цвет своих прелестных
   голубых глаз на карий. Дин ей сочувствовал, конечно, но - не более
   того. А тут, в Москве, у входа в гостиницу случилось что-то непо-
   нятное: увидел чуть поодаль от обступившей его толпы фоторепорте-
   ров девушку со светлыми прямыми волосами до плеч - и так вдруг к
   ней потянуло...
  
   Он шагнул в ее сторону, все мгновенно расступились. Дин подо-
   шел и дружески обнял незнакомку, приглашая попозировать вместе.
   Она взглянула изумленно, но тут же согласно улыбнулась. Фотока-
   меры защелкали с пулеметной скоростью.
  
   День был солнечный, настроение - прекрасное, Дин внезапно
   подхватил девушку на руки, покружил в воздухе и, поставив на зем-
   лю, поцеловал. Она протянула ошеломленно:
  
   - О-о-о! - но, встретившись с его смеющимися глазами, не смог-
   ла ни возмутиться, ни обидеться.
   Дин успел спросить, как ее зовут, и его тут же позвали из подъе-
   хавшего автобуса - пора было ехать на очередной фестивальный
   просмотр. Эве - чудесное имя...
  
   А на другой день в своем гостиничном номере он целовал ее,
  
   задыхаясь от страсти и нежности, и чувство было такое, что вот оно,
   наконец-то, его собственное личное счастье, которое никому на свете
   ни за что нельзя отдать... Спросил почти безнадежно:
  
   - Ты, конечно, замужем?.
   .
   Она кивнула и усмехнулась:
   - Ты, конечно, тоже не свободен...
   Дин ответил честно:
   - Мы с Патрисией пока не развелись, но фактически у нас с ней
   - всё...
   Нахлебалась она со мной, бедная, досыта, больше не хочет...
   Эве уставилась на него изумлённо:
   - Я не понимаю...
   Он попытался объяснить, что семейная жизнь с ним - совсем не
   сахар. Его уже несколько раз арестовывали, в Аргентине их дом но-
   чью обстреливали, убили их собаку... Пришлось все бросить и уехать
   в Испанию. Там поначалу было нормально, он снова работал на
   телевидении, но стоило ему съездить на гастроли в Советский Союз,
   как молодчики из "Секуридад" проломили голову его другу-журна-
   листу: то ли с Дином его спутали, то ли "предупредить" таким вот
   способом решили... Патрисия была в шоке, сказала, что немедленно
   возвращается в Штаты. Кое-как уговорил перебраться в Италию, но
   все равно она, похоже, с ним уже нажилась - нервы не железные...
  
   - Да-а...- протянула Эве. - От этой политики одни неприятнос-
   ти...
   - Ты прямо ее словами говоришь! - вздохнул Дин.
   - Но я все равно не понимаю...
   - Чего?..
   - Она что же, разлюбила тебя из-за этого?..
   - Наверное...
   Эве положила голову ему на плечо, прошептала жарко:
   - Не понимаю, как это у нее получилось-то... Разве тебя можно
   разлюбить?
  
   Он засмеялся и притянул ее к себе.
  
   ...Потом они молча лежали рядом. Эве тихонько гладила его не-
  
   послушные густые волосы. Дин жмурился от счастья, и казалось
   невероятным, что каких-нибудь несколько дней назад за эти самые
   волосы хватались лапы аргентинских тюремщиков, чтобы повернуть
   его голову туда, куда он отказывался смотреть...
  
  
  
   В Аргентину Дин проник нелегально, через уругвайскую границу.
   Его попросил выступить для прессы в поддержку левых сил давний друг,
   писатель Альфредо Варела.
  
   Спецслужбы в Аргентине работали исправно: сразу после кон-
   ференции его арестовали. Дин был, в общем-то, спокоен. Ну, что
   они с ним могут сделать? Убить - не убьют, хотя один раз обещали.
  
   Тогда в подвале здания военной разведки от него потребовали
   информации о людях, с которыми он встречался в Хельсинки на
   конгрессе Всемирного совета мира и потом - в Москве. Дин ответил,
   что осведомителем не будет. Его ударили в лицо, свалили на пол,
   били ногами. Потом повторили требование - и получили тот же
   ответ. Дали на раздумье сутки и сообщили, что в случае отказа всё
   будет очень просто: вспоротый живот, с вертолета - в море к акулам,
   и никто никогда не найдет и ничего не докажет.
  
   Это впечатляло, но, тем не менее, проблема выбора перед Ди-
   ном даже не стояла: понятно, что лучше - к акулам, чем стать преда-
   телем. Ночь была не из веселых. А наутро его вдруг освободили и
   даже принесли извинения.
  
   В этот раз так быстро не получилось. Прошла неделя, вторая...
   Дин знал, что товарищи делают все возможное, чтобы вытащить его
   отсюда, но все-таки с каждым днем тоска накатывала все сильнее.
  
   Однажды произошел смешной случай: молодой охранник в кори-
   доре, оглянувшись по сторонам, протянул Дину его фотографию,
   вырезанную из журнала, и попросил автограф. Его так и подмыва-
   ло добавить к подписи "Venceremos!", как он это часто делал после
   недавней поездки в Чили, но все-таки удержался, и дату ставить
   тоже не стал.
  
   Его обвиняли по двум пунктам: проведение несанкционирован-
   ной пресс-конференции и оскорбление власти: диктаторскому режи-
   му не нравилось, когда его таковым называли. Дин решил передать
   на волю письмо, чтобы объяснить мотивы своих действий. Рискнул
   попросить о помощи того самого охранника - любителя автографов.
   Он все сделал, и письмо Дина было напечатано в одном из немногих
   еще не закрытых властями прогрессивных изданий. Взбешенный на-
   чальник тюрьмы ворвался к нему в камеру с этой самой публикаци-
   ей. Он был вне себя от "чудовищной наглости зарвавшегося арестан-
   та" и попытался выяснить, через кого было передано письмо. Дин,
   понятно, выдавать никого не собирался.
  
   - Мы позаботимся о том, чтобы это не повторилось! - пообещал
   напоследок еще больше разъярившийся начальник тюрьмы.
  
   Той же ночью в камеру Дина зашли двое. Защелкнули на запяс-
   тьях наручники, повели по коридору, потом - вниз...
  
   Дин знал, что в тюрьмах Аргентины к политзаключенным приме-
   няются пытки, и был готов, как ему казалось, к самому худшему. В
   действительности все оказалось намного страшнее. Он никогда нико-
   му не рассказывал о том, что произошло с ним той июльской ночью
   в тюремном подвале. Никто не причинил ему физической боли, но
   обратно в камеру его, здорового крепкого тридцатитрехлетнего муж-
   чину, неоднократного победителя в родео, приволокли в полубессоз-
   нательном состоянии...
  
   До встречи с Эве он почти каждую ночь просыпался от того, что
   дикий кошмар прокручивался в голове вновь и вновь. Снотворное
   помогало плохо. Но Дин был по натуре оптимист, и словно чувство-
   вал, что рядом с этим удивительным, ласковым и независимым бе-
   локурым существом он сможет наконец-то спать спокойно. Так и
   получилось.
  
   Он жалел, конечно, о том, что взгляды их во многом не совпада-
   ли, особенно на политику. Эве часто говорила ему:
  
   - Дин, ты так увлечен красивой идеей социализма, что не ви-
   дишь реальной действительности!
   Дин удивлялся:
  
   - Чего это я не вижу? Ваша страна - самая свободная в мире.
   Особенно по сравнению с моей! Да, о правах человека американцы
   кричат громче всех, это у них хорошо получается! А на деле? А на
   деле страной правит не народ, а военно-промышленный комплекс!
   - Это наша страна - самая свободная в мире?! - возмущалась
   Эве. - А почему же здесь преследуют диссидентов? А почему везде
   цензура? Ты же сам говорил, что тебе наши чиновники запрещали
   петь на концертах песню "Хава Нагила", потому что у нас, видите
   ли, сложные отношения с Израилем!
   - Ну и что, я же ее все равно пел! Как можно делать выводы из-
   за одного идиота-чиновника?
   - Дело не в одном идиоте! Ты не понимаешь, это система!
   - Да, в вашей системе есть отдельные недостатки! Но она основа-
   на на принципах социальной справедливости!
   Эве в конце концов пожимала плечами и переводила разговор.
   Иногда просила:
  
   - Спой мне что-нибудь!
  
  
   Дин брал гитару и полулежа на кровати пел ей что-нибудь тихое
   и нежное... И в глазах ее появлялся счастливый блеск, а иногда
   почему-то - слезы.
  
   - Что ты будешь делать, если тебе придётся спасать мир?
   Дима Колдун: - Я спрячусь.
   Дин Рид: Жизнь имеет какуюто ценность лишь тогда, когда
   она отдана ближним и борьбе за более справедливый и более гу
   .
   манный мир.
  
   К Чили у Дина отношение было особое.
  
   Это была первая зарубежная страна, куда он приехал совсем еще
   молодым на гастроли. Повсюду его сопровождали восторженные
   толпы. На улице Дин мог появиться только в плотном кольце из
   пятидесяти восьми(!) стражей порядка.
  
   В Чили Дин впервые встретился с русскими - он жил в одном
   отеле со сборной Советского Союза по футболу, которая приехала
   на чемпионат мира, и познакомился с легендарным вратарем Львом
   Яшиным. Он с удивлением для себя обнаружил, что русские - сим-
   патичные дружелюбные люди, совершенно не похожие на тех зомби-
   рованных пропагандой жертв коммунистического режима, какими их
   представляла американская пресса.
  
   Дин пригласил Яшина на свой концерт, а тот его - на их бли-
   жайший матч. На другой же день ему позвонили из американского
   посольства и в категоричной форме потребовали отменить приглаше-
   ние и прекратить всякие контакты с русскими.
  
   - Это что, свобода по-американски? - спросил Дин не без сар-
   казма.
   - Вы хотите, чтобы мы аннулировали ваш паспорт и выслали вас
   из страны? - в свою очередь, поинтересовался сотрудник посольства.
   -И все-таки я не буду отменять своего приглашения, - сказал
   Дин.
   В ответ бросили трубку, а через несколько минут Дина срочно
   вызвал к себе директор компании, организовавшей его гастроли в
   Чили. В результате приглашения русским были посланы от имени
   фирмы, а на футбольный матч Дин, несмотря на запрет, все-таки
   пошел и чуть ли не один на всем стадионе болел за русских - они
   встречались со сборной Чили. Финальный счёт оказался 2:1 в пользу
   чилийцев, но русские все равно играли здорово.
  
   В августе 1970 года Дин принимал участие в предвыборной кам-
   пании Сальвадора Альенде - кандидата в президенты Чили от блока
   "Народное единство", за что и получил однажды ночью бейсбольной
   битой по голове. Они разъезжали тогда по Сантьяго в старом грузо-
   вике, чтобы рисовать краской на стенах домов лозунги в поддержку
   Альенде, и внезапно появилась команда сторонников другого канди-
   дата в президенты. Дин отделался несколькими ссадинами и легким
   сотрясением мозга.
  
   А через несколько дней после этого перед зданием своего по-
   сольства в Сантьяго Дин в присутствии толпы журналистов высти-
   рал в ведре с водой американский флаг, объясняя, что пытается от-
   мыть с него кровь всех жертв грязной политики США во Вьетнаме
   и во многих странах Латинской Америки.
  
   Когда подоспевшие полицейские арестовывали его, Дин на всю
   площадь провозгласил:
  
   - Этот флаг не отмыть!..
   А потом, рассказывая друзьям о том, как полиция не знала, что с
   ним делать в караульном помещении консульства, шутил:
  
   - Они там боялись, что я им начну мыть стены консульства!
   Вместе с чилийским народом Дин радовался победе Сальвадора
   Альенде на выборах. Он отдал в фонд "Народного единства" все свои
   средства, которые у него на тот момент были, потом, сколько мог,
   присылал еще... Однако с ЦРУ ему в этом плане тягаться было труд-
   но - на развал чилийской экономики и финансирование военного
   переворота, произошедшего через три года, были потрачены милли-
   оны.
  
   В Чили у Дина было много друзей, и среди них - один из самых
   близких Виктор Хара. Внешне они были с ним совершенно разные:
   Дин - высокий, худощавый, с синими глазами и русыми волосами,
   Виктор же был коренастый, черноглазый и черноволосый. И все-
   таки чем-то они были очень похожи - может быть, бьющей через
   край жизнерадостностью, доверчивостью, открытостью...
  
   Вместе они исколесили всю страну, выступая в составе артисти-
   ческой бригады на митингах и концертах в поддержку "Народного
   единства".
  
   Услышав песню Хары "Неуловимый", посвященную Че Геваре,
   Дин вечером рассказал ему, как однажды Че, нелегально проник-
   нув в Аргентину, ночевал у него дома в Буэнос-Айресе.
  
   - Я его сначала не узнал, там ребята внешность научились ме-
  
  
   нять здорово тем, кто скрывается... Но они мне сказали... Я просто
   обалдел. Не каждый день видишь перед собой живую легенду... А он
   потом сказал, что сам хотел со мной познакомиться. Мы с ним почти
   до утра проговорили...
  
   - Я с ним тоже один раз разговаривал, - широко улыбнулся
   Виктор. - В Гаване, когда мы там на гастролях были...
   В последний раз Дин увиделся с Виктором в августе 1973, когда
   приехал в Сантьяго, чтобы выступить по телевидению в поддержку
   Сальвадора Альенде. Обстановка в стране была напряженная, но пре-
   зидент и его сторонники еще надеялись на законы и конституцию.
  
   Виктор к тому времени вошел в состав ЦК Союза Коммунисти-
   ческой молодежи, дел у него было по горло, но с Дином он все равно
   встречался. Как-то в разговоре обмолвился о том, что ему предложи-
   ли в качестве укрытия для семьи на случай военного переворота
   маленький домик в Исла Негра..
  
   - Не представляю, как она будет без меня, девчонки маленькие
   еще... - вырвалось у него однажды.
   Дин был знаком с Джоан, женой Виктора, и знал, что у них две
   дочки. Он задумался. Виктор наверняка предлагал жене уехать в это
   неспокойное время погостить с детьми в Лондон - Джоан была
   родом из Англии. И она отказалась, чтобы быть рядом с ним...
  
   Дин не был уверен, что кто-то из его любимых женщин посту-
   пил бы в подобной ситуации так же. Не так давно он женился на
   переводчице из ГДР Вибке Дорнбах, с которой познакомился на
   фестивале документальных фильмов в Лейпциге. Да, они вроде бы
   любят друг друга, но...
  
   Вот и с Эве этих "но" хватает. Начать с того, что, ни слова ему не
   сказав, она избавилась в одной из московских клиник от их буду-
   щего ребенка. Потом рыдала, пыталась объяснить, что не хотела его
   ни к чему принуждать...
  
   Дин тогда решил, что она его просто разлюбила. А Эве вскоре
   развелась с мужем, олимпийским чемпионом по конькобежному
   спорту Антсом Антсоном. Сотрудники эстонского КГБ информи-
   ровали его о том, что жена изменяет ему с Дином Ридом, он не по-
   верил, но Эве не стала ничего скрывать, заявила:
  
   - Да, я люблю Дина.
   Забрала сына и ушла жить к матери.
   Дин, узнав об этом, попросил своего друга Юрия Купцова, ко
   .
   торый работал тогда в ЦК ВЛКСМ, узнать, нельзя ли ему купить в
  
   Москве квартиру. Через некоторое время Юрий сообщил, что по
   всем каналам получил отказ. Объяснил откровенно: их политикам
   выгоднее, чтобы Дин Рид боролся с международным империализ-
   мом, живя где угодно, только не в Советском Союзе.
  
   Тогда он понял, что с Эве ему вместе не быть...
  
   Здесь, в Сантьяго, они снова случайно встретились на открытии
   Недели советских фильмов. И Дин снова забыл обо всем на свете: о
   том, что женат, о том, что запретил себе думать о ней... Эве держа-
   лась холодно: не очень лестно отозвалась о внешних данных Вибке
   и заявила, что теперь тоже постарается в кого-нибудь влюбиться. В
   тот же день Дин увидел, что от нее буквально не отходит Данило
   Бартулин, личный врач президента. Разве он мог это стерпеть?
  
   Отвел ее в сторону, сказал тоном, не допускающим возражений:
  
   - Сейчас мы пойдём ко мне.
   - Зачем?..
   - Хочу подарить тебе на прощание свою фотографию.
   - Ну... пойдем!
   В номере Дин взял одну из своих фотографий, надписал: "Будь
   счастлива со своим Данило!", молча протянул ей. Она прочитала,
   усмехнулась:
  
   - Очень трогательно!
   - Я только один раз тебя поцелую, - сказал он. - На прощание...
   Она закрыла глаза и обвила руками его шею.
   Данило Бартулину пришлось в тот вечер искать Эве долго. И бе
   .
   зуспешно.
  
   А потом было одиннадцатое сентября. Слушая по радио вести
   из Чили, Дин порой не мог сдержать слез. Они гибли один за дру-
   гим, его друзья, те, кого он любил, с кем вместе мечтал о свободе
   чилийского народа: застрелившийся в своем горящем президентском
   дворце Альенде, зверски замученный на превращенном в концлагерь
   стадионе Виктор Хара и десятки, сотни, тысячи других...
  
   Через полтора года после кровавого переворота Дин нелегально
   пробрался в Чили, чтобы помочь кинематографистам чилийского
   Сопротивления сделать документальный фильм о пиночетовском
   режиме. Эти планы не осуществились --его выследили и арестовали
   на второй день после приезда.
  
   Без суда и следствия в те дни в Чили убивали уже не всех, кто
   был не угоден хунте. Пиночет вдруг забеспокоился о своем имидже.
  
  
  
   Суд приговорил Дина к десяти годам тюрьмы. Он объявил голо-
   довку. Через три дня, заваленный телеграммами из разных стран с
   примерно одинаковым содержанием - "Свободу Дину Риду!", Пино-
   чет лично распорядился его выпустить и выслать из страны.
  
   В ноябре во время своих гастролей в Таллинне Дин жил у Эве.
   Он сам "вычислил" ее окна, кидался в них снежками, пел о любви...
   Конечно, она не могла устоять.
  
   Ее сынишка был от Дина без ума: то они носятся друг за другом
   по квартире, то поют вместе песню итальянских партизан (когда
   успел научить ребенка?) "Белла, чао..."
  
   Дин снова был счастлив. Целых три дня.
  
   Потом он уехал, а у нее осталась охапка цветов и диск с его
   песнями, на котором Дин размашисто написал: "Эве, лучшей на све-
   те, моей любимой... Но пасаран, мы победим!"
  
   Дел и забот хватало и в общественной деятельности, и дома - в
   мае Вибке родила ему дочку - но трагедия Чили не отпускала, душе
   мало было концертов и митингов солидарности, и Дин понял, что
   он должен сделать - снять художественный фильм об убитом друге.
   Он назвал его "Эль Кантор" - "Певец".
  
   В этом фильме Дин решил рассказать о трех последних неделях
   жизни Виктора Хары. Он встретился в Лондоне с Джоан - ей уда-
   лось с дочками выбраться из Чили сразу после того, как она похоро-
   нила мужа - страшно изуродованного, с перебитыми руками и бес-
   численным количеством ран по всему телу. Дин слушал ее - и снова
   сжималось сердце, и слезы застилали глаза...
  
   С самого начала работы над сценарием Дин уже знал, что Вик-
   тора будет играть сам. На роль его жены он пригласил Ренату Блю-
   ме - умницу, красавицу, ведущую актрису киностудии ДЕФА. Дину
   она давно нравилась, но никто тогда не знал, что через несколько
   лет Рената станет его женой - в то время она была вполне счастлива
   со знаменитым киноиндейцем Гойко Митичем.
  
   Получилось так, что в фильме "Эль Кантор" Дину пришлось
   снять другую актрису - Ренате предложили роль Женни Маркс в
   советском телефильме, и она уехала в Москву.
  
   После развода с Вибке он довольно долго, около четырех лет,
  
   боялся даже думать о женитьбе. Все-таки решил рискнуть еще раз -
   в сентябре 1981 года они с Ренатой поженились, и он действительно
   был очень счастлив, что заполучил такое сокровище. Она была такая
   талантливая, очаровательная, скромная, заботливая... Дин боялся по-
   верить, что ему наконец-то по-настоящему повезло в любви. Как
   потом оказалось - не зря боялся...
  
   Но это будет потом, а сейчас все его мысли заняты совсем дру-
   гим: выпала возможность оказать чилийскому Сопротивлению ре-
   альную помощь. Генеральный секретарь компартии Чили Луис Кор-
   валан, которого в декабре 1976 советские руководители вызволили из
   концлагеря, обменяв на диссидента Буковского, с тех пор жил в
   Москве, но с чилийским подпольем имел связь.
  
   К 1983-му году ситуация в Чили сложилась такая, что необходи-
   мо было присутствие Корвалана на родине. В Москве он прошел
   специальную подготовку и был готов к подпольной работе. Чилийс-
   кие товарищи предложили Дину участвовать в разработанной КГБ
   операции по заброске Корвалана в Сантьяго: в этот самый день при-
   лететь в Чили и выступить там с концертами, чтобы отвлечь на себя
   внимание тайной полиции.
  
   В компьютерной базе данных чилийских спецслужб Дин Рид
   значился как "особо опасный", поэтому слежка за ним была установ-
   лена сразу же по прибытии его в Сантьяго.
  
   Первый свой концерт Дин дал в Ранкагуа. Незадолго до этого
   там состоялась забастовка шахтёров, в результате которой 800 че-
   ловек было уволено. Здание профсоюзного театра, где выступал Дин,
   было оцеплено полицией, у всех входящих проверяли документы,
   но зал все равно был забит до отказа. Плата за вход была - кило-
   грамм любых продуктов, которые потом раздали семьям уволенных
   шахтеров.
  
   Офицер полиции попытался сорвать концерт, заявив, что певец
   приехал в Чили как турист, и поэтому может петь только для своих
   друзей.
  
   - Я и пою для своих друзей! - ответил Дин.
   Он ударил по струнам гитары, и переполненный зал мгновенно
   затих.
   Дин начал с чилийских народных песен, потом исполнил не-
   сколько песен Виктора Хары, а под конец... Люди в зале не повери-
   ли своим ушам, а многочисленных полицейских и агентов спецслужб
   просто хватил удар: впервые за десять лет кровавой диктатуры в
  
  
  
   Чили со сцены зазвучал гимн левых сил - "Венсеремос"! И его
   подхватили в зале...
  
   На следующий день Дин успел еще выступить перед студентами
   университета, и снова вместе с ликующей двухтысячной толпой пел
   "Венсеремос" - "Мы победим!".
  
   Его арестовали около пяти часов утра. В полиции вручили бума-
   гу, отпечатанный текст которой гласил, что он выдворяется из Чили
   навсегда, и потребовали ее подписать.
  
   - Нет, - сказал Дин. - Я слишком люблю эту страну. Скоро вас
   здесь не будет, а я вернусь и буду петь для своих друзей!
   Его посадили в автомобиль и куда-то повезли. В голову неволь-
   но лезли мысли о том, что даже сейчас, когда пиночетовские пала-
   чи под давлением мировой общественности немного присмирели,
   люди в Чили продолжают бесследно исчезать, а в пустынных мес-
   тах иногда находят обезображенные до неузнаваемости трупы...
  
   К самолету, отправляющемуся в Перу, его привезли ровно за
   одну минуту до отлета.
  
   Прохор Шаляпин: Ванная комната стоит целое состояние -
   эксклюзивная сантехника, позолоченные краны, в зеркало встро
   ен плазменный телевизор. Это мое самое любимое место в доме
  
   - я могу пролежать в джакузи с морской солью весь день.
   Дин Рид: Я знаю, что правое дело во всем мире выиграют и без
   моей помощи, но думаю, что моя жизнь обретет смысл в том
   случае, если в победе прогрессивных сил будет и мой вклад.
  
   Он сидел в своей "Ладе", врезавшейся бампером в дерево, недале-
   ко от озера Центенерзее. Голова была тяжелая от таблеток. Он столько
   всего пережил в своей жизни... неужели это - все?..
  
   Если бы вот так вот не сошлось все в одной точке...
  
   Год назад погиб в Москве Юрий Купцов, один из самых близких
   его друзей.
  
   Разбился, выпав из окна своей квартиры якобы в нетрезвом
   виде... Дин встретился с его отцом и узнал: у Юрия находилась пап-
   ка с компроматом на кого-то из высшего партийного руководства.
   После его гибели она исчезла. По словам отца, Юрий тогда практи-
   чески не пил, осенью собирался жениться...
  
   Потом - родной Денвер... неповторимо синее небо, чистые реки...
  
   Режиссер Уилл Робертс привез туда на фестиваль свой фильм о Дине -
   "Американский бунтарь". Перед показом кто-то очень постарался, даже
   лозунги специальные изготовили: "Ты не американский бунтарь - ты
   американский предатель!". Кого он предал?..
  
   Пригласили на радио. Ведущий передачи с явной неприязнью
   начал спрашивать его не о творчестве, а о том, когда советские вой-
   ска уйдут из Афганистана... Ответы Дина ему не нравились все боль-
   ше и больше, в конце концов он выбил микрофон у него из рук и
   заорал: "Убирайся в свою Москву, комми!"
  
   С другим интервью "повезло" еще больше. Майк Уоллес, попу-
   лярный американский телеведущий, задавал ему в Москве вопросы в
   общем-то тоже не простые, но казалось, что настроен он вполне
   доброжелательно. Дин отвечал ему, как и всегда, совершенно откро-
   венно: да, он встречал множество людей, которые не любят Соеди-
   ненные Штаты за агрессивность и милитаризм, он не хочет, чтобы
   его страна вмешивалась в политику других государств... И так же
   честно - на вопросы о социалистической системе: конечно, есть свои
   недостатки, но преимуществ - гораздо больше...
  
   И этот самый телеведущий, который в глаза ему не выказывал
   никакой враждебности; который приехал к нему в Берлин для про-
   должения интервью и был гостем в его доме; который плакал(!),
   когда Дин по его просьбе взял гитару и спел ему, - он назвал свою
   передачу о нем "Перебежчик". А потом, когда возмущенные "добро-
   порядочные" американцы завалили телестудию письмами, полными
   злобы и ненависти к "предателю" и "перебежчику", Уоллес не поле-
   нился переслать часть их в Берлин. Читая эти письма, Дин перенес
   микроинфаркт.
  
   Совсем недавно, недели две назад, его позвали в Москву высту-
   пить на благотворительном концерте, все средства от которого пред-
   назначались жертвам катастрофы в Чернобыле. Он, конечно, от-
   кликнулся: помочь людям в беде - что может быть важнее этого?
   Перед началом концерта за кулисами кто-то из организаторов с за-
   пинкой сообщил, что имя Дина Рида из списка выступающих вы-
   черкнуто. Он не понял:
  
   - Зачем же тогда мне прислали приглашение?
   Собеседник пожал плечами:
   -Всё решает начальство. У нас тут сейчас сплошные новые вея
   .
   ния...
   А сзади кто-то добавил с ехидным смешком:
  
  
  
   - И брежневские холуи нынче не при делах!
   Дин понял это без перевода, оглянулся, но стоявшая за ним груп-
   пка людей поспешно рассосалась в разные стороны, кому заехать
   по роже - было неизвестно. Он и раньше, бывало, ловил на себе
   косые взгляды, и сплетен о нем ходило неимоверное количество, но
   чтобы - так нагло, почти не таясь...
  
   Его новый фильм... Его просто никогда не будет. Финансирова-
   ние по договоренности полностью на стороне Советского Союза, а
   кому там сейчас нужна картина о подавлении индейского восста-
   ния правительством США? Один раз у него уже так было... Ясир
   Арафат, с которым Дин подружился на Всемирном фестивале моло-
   дежи в Берлине, попросил его сделать фильм о героических защит-
   никах Телль-Заатара, лагеря палестинских беженцев, буквально стер-
   того фалангистами с лица земли.
  
   Дин провел в Южном Ливане около двух месяцев. Был и под
   артобстрелом, и на передовой. Вечерами пел - для людей, многие из
   которых потеряли в этой войне дом, близких, почти все, ради чего
   стоит жить... И в глазах их снова появлялся блеск.
  
   Когда закончил сценарий о Телль-Заатаре, выяснилось: поста-
   новка такого фильма, по мнению руководства, "сейчас является не-
   своевременной". Было тяжело, но тогда он это как-то пережил... А
   сейчас...
  
   Дин горько усмехнулся и проглотил еще одну таблетку. Перед
   глазами внезапно поплыли сцены того давнего кошмара, пережи-
   того им в аргентинской тюрьме...
  
   Крики нечеловеческой боли -- еще из конца коридора. Распахи-
   вается дверь... На цепи, подвешенной к потолку, висит окровавлен-
   ный человек. Двое ублюдков избивают его дубинками. Сволочи, по-
   донки -- вот это, с вашей точки зрения, демократический режим?!
   Потрясение, дикая злость, невыносимое чувство собственного бесси-
   лия, невозможности помочь, вопли в ушах, он куда-то рвется из рук
   конвоиров, а они и рады стараться -- подтаскивают его ближе к
   избиваемому, и Дин с тупой болью в области сердца вдруг узнает это
   залитое кровью лицо -- один из тех, кто переводил его через грани-
   цу...
  
   В мутящемся сознании мелькают мысли о том, что его, по-види-
   мому, все-таки решили убить -- иначе зачем бы ему такое показы-
   вать? Они что, думают, он молчать об этом будет?!
  
   Чья-то рука хватает его за волосы и заставляет поднять голову.
  
   Дин открывает глаза и видит прямо перед собой довольную физио-
   номию начальника тюрьмы. Перекрывая вопли, звучит его беспо-
   щадный голос: "А если не будете держать язык за зубами, сеньор
   Рид, вашему приятелю придется еще хуже!"
  
   Дикий кошмар длится долго, нескончаемо долго...
  
   Да, вот с той памятной ночи его нервная система в таком состо-
   янии, что без транквилизаторов - жить не получается. Да и они
   теперь почти не помогают... Он снова ощутил дрожь, охватившую
   его час назад... или уже больше? Так же его трясло и четыре дня
   назад...
  
   Получается, что он опять ошибся. Если бы на месте Ренаты была
   сейчас Эве... конечно, она взяла бы его за руку и медленно, осто-
   рожно оттащила от края... Как же так получилось, что он, который
   легко мог влюбить в себя чуть ли не любую из женщин, снова связал
   свою жизнь не с той?..
  
   Да ведь было же все - и любовь, и понимание... Было?
  
   К сожалению, Ренату всегда гораздо больше волновали его ре-
   альные и мнимые любовницы, чем он сам.
  
   Восьмого июня после очередной ссоры с ней он попытался
   вскрыть себе вены привезенным из Латинской Америки мачете. Все-
   таки опомнился, изрезанные руки перевязал. А ещё через четыре
   дня... Он вернулся вечером домой с киностудии. Шла какая-то пе-
   редача о политике, он что-то сказал по ходу... И в ответ услышал:
  
   - Ты не политик, а всего лишь заурядный шоумен, у которого не
   хватает мужества даже покончить с собой!
   Дин почти не глядя побросал в сумку какие-то вещи, выскочил
   из дома и сел в машину. Он собирался переночевать у Геррета Лис-
   та, продюсера своего фильма - встреча с ним была у него запланиро-
   вана на вечер. Но проехав километра три, резко свернул к озеру...
  
   Его могли убить много раз - и в Чили, и в Уругвае, и в
   Ливане, да где угодно... Он остался жив... вот для этого?..
  
   Ну, ладно. По крайней мере, он прожил свою жизнь так, как хо-
   тел. Защищал то, во что верил. Никогда не прятался за чужие спи-
   ны. И за приверженность своим идеалам всегда сполна платил сам...
  
   Мама, дочки, Эве - они его простят. Ренате все равно...
  
   Есть еще Рада - влюбленная в него восемнадцатилетняя танцов-
   щица из московского ансамбля "Рецитал". Она забудет его - моло-
   дость не умеет долго печалиться.
  
   Свое прощальное письмо Дин написал на обратной стороне нико-
  
  
  
   му уже теперь не нужного сценария...
  
   Потом высыпал на ладонь почти все таблетки из пузырька. То-
   ропливо заглотал их - пусть все кончится побыстрее.
  
   Нетвердой походкой дошел до озера, не раздеваясь, вступил в
   воду...
  
   И через несколько минут тихие воды Цейтенерзее сомкнулись
   над его вскинутой головой.
  
   Рома Зверь: Однажды, еще в родном городе, я даже сжег мест
   .
   ный парфюмерный магазинчик!
   Дин Рид: Я верю, что все люди - одна большая семья.
  
  
   Нынче у нас, Дин, две тысячи восьмой год. Многое в мире изме-
   нилось, и далеко не все - в лучшую сторону. Взять хоть нынешних
   наших эстрадных "кумиров" - ведь в подмётки тебе не годятся, сам
   видишь... Не все такие? Не все, но рядом с тобой поставить некого.
  
   А Ренате было не все равно, Дин. О жизни с тобой она сказала:
   "Счастье было недолгим". И жить ей тогда тоже не хотелось... И
   замуж она больше ни за кого не вышла.
  
   Московская девочка Рада, узнав о том, что тебя нашли в озере,
   сразу попыталась уйти за тобой. Ее спасли, но она повторила попыт-
   ку - и все-таки ушла. Еще одна твоя ошибка... Если бы... да что
   теперь об этом говорить.
  
   Тебя, Дин, продолжают поливать грязью, как и раньше, две ка-
   тегории людей: те, у которых проблемы в области совести и морали,
   и те, которые просто недостаточно хорошо тебя знают. Но гораздо
   больше тех, кто любит тебя, Дин...
  
   А на могиле твоей совсем недавно - я лично видела снимок -
   лежали пять роз, Дин! Пять, понимаешь?..
  
   Так что - но пасаран, Дин! Венсеремос!
  
   Николай МИНАЕВ
  
   С того света
  
   Рассказ
  
   Первое мая. Когда-то это был праздник. А сейчас... просто
   четверг. Правда, горожан, вцепившихся в пивные банки, на улицах
   всё же побольше, чем в обычные дни. Видимо, празднуют.
  
   В тот день Федор, как обычно, шел домой мимо детской площад-
   ки. Его внимание привлек молодой мужчина в темной футболке. Он
   катил прогулочную коляску с мальчиком. Внезапно мужчина пова-
   лился на малыша, перевернув коляску. Мальчик заплакал. Федор бы-
   стро подбежал к ним, чтобы помочь.
  
   Мальчик сразу замолчал и даже заулыбался, но вот отец... Каза-
   лось, он был мертвецки пьян. Он лежал на спине. Его сжатые губы,
   кончики пальцев, просвечивающие через ногти, были иссиня-черны-
   ми, а лицо - совершенно землистого цвета. И что самое страшное -
   он не дышал. Живот и грудная клетка были неподвижны, артерия на
   шее не пульсировала. Рука падала, как тряпка.
  
   Федор понял, что человек умирает, почти умер. Сделав 15-20
   толчков грудной клетки, сопровождавшихся какими-то слабыми хри-
   пами, Федор неожиданно для себя отметил, что умирающий зады-
   шал. Дышал неглубоко и как будто храпел.
  
   Отбежав в сторону детской площадки, Федор крикнул:
  
   - Вызывайте "скорую"! Человек умирает!
   Кто-то крикнул в ответ:
   - Какой номер? По какому адресу?
   Федор почти выругался. Быстро вернувшись, он понял, что человек
   опять не дышит. И снова несколько толчков - задышал.
   Торопливо подошел какой-то парень с девушкой. Из коротких
   реплик можно было понять, что бедолага - их друг или знакомый, и
   что им надоело его ждать у пивного ларька. Парочка не испугалась
   увиденного, попыталась перевернуть своего дружка на живот, что-
   бы не запал язык. Необходимости не было.
  
   Не сразу до них дошло, что человек чуть не умер, да и сейчас он
  
  
  
   был еще без сознания. Стали собираться зеваки. Один из них (тоже с
   банкой пива) протянул Федору руку и выразил даже благодарность.
  
   "Скорая" приехала быстро, но человек был неподвижен уже не
   менее десяти минут. Его лицо нельзя было назвать розовым, как и
   пальцы рук, но и на труп он уже не был похож. Главное - он дышал,
   на шее пульсировала артерия.
  
   Довольно пожилой врач в синем и сестра в белом, не задавая
   никаких вопросов, приступили к своим обязанностям.
  
   - Передоз! - уверенно и грубо произнес врач, отвешивая бедола-
   ге пощечины и заглядывая в зрачки. - Рискуете заболеть СПИДом!
   - бросил он в сторону Федора, натягивая резиновые перчатки.
   Фёдор пытался сообщить, что мужчина не дышал, пульса не
   было.
  
   - Да это же наркоман! Что я, не вижу?! У них пульс должен быть
   бешеный!
   Кто-то из подошедших сообщил, что знает, как зовут пострадав-
   шего, что он отец четверых детей и другие подробности. А врач уже
   делал укол в яремную вену, что на шее; медсестра готовила, видимо,
   нашатырный спирт.
  
   Нашатырь не понравился приходящему в сознание и он стал
   правой рукой мешать медику делать свою работу. Привычным дви-
   жением сестра прижала руку к земле и наступила на кисть; доступ к
   носу был свободен. На руке были видны места уколов.
  
   Пострадавший зашевелился, получил еще пару пощечин, начал
   открывать глаза и приподнимать голову. Помогли сесть. Обхватил
   голову руками, опустив ее на колени.
  
   Кто-то сообщил ему, что он "чуть не подох". Некоторые, видимо,
   были не рады тому, что беда миновала.
   Врач деловым тоном заметил:
  
   - Через час начнется ломка. - И грубо: - Имя! Фамилия! Где
   живешь? Где прописан?
   В ответ:
  
   - А ты кто?..
   - Ангел-хранитель твой! Спас я тебя!
   Вспомнили о ребенке, жене; начали искать в карманах папаши
   мобильник, номер телефона жены; позвонили.
   -Звони в милицию! Пусть забирают! Не имею права скрывать
   это!
   Дозвонились и до жены, и до милиции. "Скорая" уехала. Дру-
  
   зья-знакомые, пытаясь опередить милицию, повели несчастного в
   сторону дома и даже требовали от него слов благодарности за спа-
   сение.
  
   - Что же, целовать мне их, что ли? - выдавил пришелец с того
   света.
   Не успели. Подъехал наряд. Ребенок заплакал, увидев, как мили-
   ционеры уводят к своей машине его папу.
   ...Погода стояла прекрасная. День вступил в свою завершающую
   фазу, но яркое солнце и голубое небо как будто были с этим не со-
   гласны.
  
   Федор, все это время стоявший чуть в стороне, пошел своей до-
   рогой. Было совсем не грустно, но и радости особой тоже не было.
   Дома рассказал все жене. Она вздохнула:
  
   - Все равно наркоманы долго не живут...
   "Не все равно", - подумал Федор.
  
  
   Александр НЕУЙМИН
  
   Фотография, на которой мы будем счастливы
  
   Рассказ
  
   Иногда, когда я смотрю на облака, неспешно проплывающие по
   бездонному небу, мне кажется - все было не со мной, с какой-то дру-
   гой, незнакомой глупышкой. Что же остается? Неумело пересказать
   случившееся? Попробую...
  
   Вчера
  
   Мимо магазинов, прочь от распродаж - нет времени. Скорее, он
   сейчас совсем один, ему страшно, ничего не понимающему, поте-
   рянному в чужом мире.
  
   Светофор никак не хочет переключаться на зеленый. Мне нуж-
   но скорее попасть домой. Любимый мой, страсть моя, нежность моя,
   ты уже рядом! Так далеко и так близко. Ты - на встречной полосе, мы
   расходимся, разлетаемся, и невозможно изменить порядок вещей. Со-
   единить бы в одно, но разве сольешь пламя и лед? Наша любовь похожа
   на аварию.
  
   Вот, на перекрестке стоят лоб в лоб две дорогие иномарки. Вид-
   но, что обе шли по встречным - вот неразумные! Совсем, как мы с то-
   бой, моя любовь... Гаишники ходят от одной к другой, водители курят в
   сторонке. Пассажирку обихаживает врач со скорой, несколько царапин,
   ничего страшного. Мигают беззвучно сирены, и красные отблески ло-
   жатся на людей; от картины веет чем-то киношным.
  
   Кто бы мои раны душевные замазал? Только ты в силах сделать
   это, но тебя никогда нет рядом, ты и не можешь быть здесь, ведь ты - на
   встречной полосе.
  
   Не в силах ждать, перебегаю дорогу на красный свет.
  
   Бывший муж с его постоянными претензиями и ночными звон-
   ками; дети с первой влюбленностью и прочими проблемами; вче-
   рашний звонок матери, недавний конфликт на работе - досадные муш-
   ки, жужжат над ухом, чего-то хотят, пьют кровь, отстаньте!
  
   Отмахиваюсь.
  
   Мушки отлетают куда-то, становятся далекими, необязательными.
   Совесть шипит - "А потом что?", но я, не задумываясь, посылаю ее к
   лешему. Какое мне дело до совести, этой благородной нищенки? Пусть
   леший с ней разбирается.
  
   Вот и парадная. Вместо старой деревянной двери теперь метал-
   лический монстр. Мне не привыкнуть. Вот и сейчас, прислоняю "таб-
   летку" электронного ключа к сенсорной панели, то одной стороной, то
   другой - долгожданного огонька все нет и нет. Бросаю на асфальт сум-
   ки, из последних сил пинаю чертову дверь. Та гудит, словно колокол,
   но не поддается. Упираюсь в холод металла лбом, сминая залакирован-
   ную челку. Прошу тебя - откройся! Он там. Близко. Меня уже всю
   трясет.
  
   Так было всегда, все эти годы, все эти бесконечные три дня.
  
   Сейчас самое главное - найти то, что много лет пролежало в обувной
   коробке, спрятанное от чужих глаз. Найти и отдать. Отдать, для того
   чтобы его будущее стало моим прошлым.
  
   Давно
  
   В просторную комнату набилось человек двадцать. Те, кто по-
   умнее, пришли раньше и теперь с комфортом размещались вокруг
   стола. Опоздавшим пришлось расстелить матрацы прямо на полу.
   Хотя через час, максимум полтора, все смешается - кто-то отправится
   курить, кто-то с кем-то попытается уединиться... Так всегда было и
   будет, если на сравнительно небольшой территории собираются моло-
   дые люди, полные жизни. Весна...
  
   Улыбчивая Лилька притащила с кухни кастрюлю с вареной кар-
   тошкой и бухнула ее на стол:
  
   - Вот! Считайте, что свою роль хозяйки я выполнила. Никита! Что
   там с тушенкой?
   Никита, что-то горячо рассказывающий стройной брюнетке, нехо-
   тя отвлекся:
  
   - А?
   - Я говорю, тушенку принес? - Лилька сдула упавшую на глаза
   челку.
   - Ну, блин, далась тебе эта тушенка! Не видишь, мы беседуем? Там в
   коридоре пакет. Сходи, если тебе так приперло...
   Лилька гневно зыркнула на брата:
  
  
  
   - Быстро подорвался, принес все сюда! Или выметайся на улицу. И
   так народ, что шпроты в банке, хоть тунеядцев поменьше будет.
   Никита обратился к собеседнице:
  
   - Мадам, я вас на некоторое время покину. Семейные обязанности,
   знаете ли. Настоятельно прошу проследить, чтобы какой-нибудь обра-
   зованный невежда не занял мое место. Фирштейн?
   Брюнетка кивнула, томно прикрыв глаза. Лилька невольно хмык-
   нула. Вообще, весь внешний вид девушки вызывал искреннее ува-
   жение к производителям краски для волос. Да, у блондинок есть
   возможность замаскироваться. Хотя бы на первое время. Правда,
   все пустое. Лилька сама была блондинкой, но кем-кем, а дурой себя не
   считала.
  
   Неудачницей - может быть. Да и то, утверждение это распространя-
   лось только на Лилькиных мужиков. Ну не везло ей с сильным полом.
   Мужики для Лильки всегда делились на два типа - мачо и "попроще".
   Мачо ей нравились больше. В основном из-за завистливых взглядов
   подруг, если Лилька появлялась с таким на вечеринке. О тех, что были
   "попроще", и говорить нечего. В библиотеку компанию составить, или
   на кинофестиваль... Мачо бросали сами - потому как поначалу думали,
   что знакомятся с "блонди". Лилька, сколько могла, это заблуждение
   поддерживала. Правда, вскоре забывалась и начинала умничать, а мачо,
   как правило, таких не сильно жаловали. Женщина, по их мнению, не
   для того создавалась, чтоб с ней разговоры разговаривать, а совсем для
   других нужд...
  
   - Держи, тиранша, - вырвал Лильку из раздумий голос брата.
   Она удивленно посмотрела на банки, соображая, зачем брат при-
   нес тушенку.
  
   - Эй, - Никита толкнул Лильку в бок. - О чем задумалась?
   - Да так, - Лилька сгребла тушенку обратно в пакет. - О жизни,
   наверное.
   Никита уже расположился рядом со своей пассией:
  
   - Много думать вредно! От глобальных мыслей морщины появля-
   ются.
   Прихватив пакет, Лилька направилась на кухню, аккуратно пе-
   реступая через расположившихся на полу гостей. От вспыхнувшего
   света тараканы, неотъемлемая составляющая любой общаги, нето-
   ропливо попрятались по углам.
  
   - Привет, родная. Помочь?
   Лилька вздрогнула и резко обернулась на голос.
   Незнакомец стоял, опираясь о кухонный стол. Лилька могла по-
   клясться, что еще секунду назад никого не было.
  
   - Ты откуда такой взялся? И я тебе не родная, - она, с нескрывае-
   мым интересом, разглядывала молодого человека.
   Типичный мачо - чистенький джинсовый костюм, начищенные до
   блеска туфли, клетчатая рубашка. Все то, что Лильке нравилось. Вот
   только глаза не масленые, как обычно бывают у искателей легких отно-
   шений, а лукавые и одновременно какие-то печальные. В отличие от
   обычного мачо, парень не скользил взглядом по Лилькиной фигурке, а
   внимательно изучал ее лицо, словно отыскивая в ней что-то... что-то
   необходимое, что-то незабываемое, как для матери отцовские черты в
   лице ребенка, как для мужчины улыбка любимой...
  
   - Мы знакомы? - спросила Лилька. Парень кивнул:
   - Да, в какой-то мере...Я тут мимо проходил, смотрю, у вас вечерин-
   ка намечается. Дай, думаю, загляну. Помочь банки открыть?
   - Да чего тут помогать? - удивилась Лилька. - Дернул за пимпоч-
   ку, банка и открылась.
   Лилька уверенно потянула металлический ключ вверх.
  
   - Осторожно! - парень резко шагнул вперед.
   Лилька вздрогнула и, разумеется, порезалась.
   - Вот черт! - она метнулась к рукомойнику.
   Потрескавшаяся эмаль раковины моментально окрасилась против-
   но-розовым.
  
   - Нельзя же под руку! - на глаза сами собой навернулись слезы.
   - Дай посмотреть, - парень взял Лилькину руку. Взял просто и
   нежно, словно делал так тысячи раз. Крепкое и уверенное пожатие.
   Совсем не так касаются руки впервые. В первый раз - это неуверен-
   ность, дрожь и "лишь бы не оттолкнула". А тут все по-другому. Навер-
   ное, тогда-то Лилька и влюбилась в него.
   - Сейчас мы все исправим.
   На стол был торжественно возложен кожаный портфель. Един-
   ственное, что омрачало блестящую поверхность - подозрительного вида
   темное пятно.
  
   - Как тебя угораздило портфель запоганить? - спросила Лялька.
   Парень лишь нетерпеливо дернул плечом:
   - Шампанское пролил.
   - Красиво живешь.
   Он лишь пожал плечами, извлекая из недр портфеля аптечку:
   - Одна знакомая вчера угощала.
  
  
   Лилька фыркнула:
  
   - Альфонс, значит. Девушки его дорогущими напитками поят, а
   он...
   Он глянул странно, в глазах его промелькнула странная тень. Как
   будто боль?..
  
   - А он оказывает им неотложную помощь.
   С этими словами парень плотно перебинтовал Лилькину ладонь.
   - Я Феликс.
   - Эдмундович? - ехидно поинтересовалась Лилька.
   - Кто? - Феликс непонимающе уставился на девушку.
   - Лилька! Где закусь? - раздалось из коридора.
   Лилька метнулась к банкам, но Феликс решительно ее остано-
   вил.
  
   - Давай уж лучше я. Хватит с тебя травм на сегодня.
   Лилька смущенно опустила глаза.
   - Кстати, я же так и не сказала тебе спасибо.
   - Ну, так говори, - улыбнулся Феликс. - Давно пора, кстати.
   Смысл этих слов Лилька поняла гораздо позже... Но сейчас она, не-
   понятно отчего, только смутилась еще сильней.
  
   - Спасибо.
   - Пожалуйста.
   Слышалось в простом ответе что-то такое нежное, искреннее, беру-
   щее за душу. Так говорят в последний раз. Лилька подумала: "Стран-
   ный юноша. Другой, иной. И знакомство странное, все не так".
  
   Молодой человек сноровисто открыл банки и принялся намазывать
   бутерброды.
  
   Нагруженные тарелками с едой, молодые люди вернулись в ком-
   нату.
  
   Веселье тем временем набирало обороты - гудело растревоженным
   ульем, рокотало гормональным водопадом, низвергалось раскатами хо-
   хота. Всем весело. Все счастливы.
  
   - О! Кормильцы пожаловали, - Никита схватил с тарелки закуску.
   - Лиль, а это чё за товарищ? Новая любовь?
   Лилька уже собралась ответить, но тут встрял новый знакомый:
   - Привет! Я - Феликс. Куда бутеры ставить?
   - Да прям сюда, - Никита неопределенно махнул рукой в сторону
   стола, по старой общажной традиции покрытого вместо скатерти ли-
   стами газет. - Ты откуда такой нарисовался?
   Водрузив тарелки, Феликс плюхнулся рядом с Никитой.
  
   - Может, за знакомство? А то голова трещит после вчерашнего...
   Никита понимающе хмыкнул:
   - И то верно, чего тянуть-то,- он уверенно наполнил стаканы.
   -
   Ну, понеслась?
   Все дружно выпили.
   Лилька как-то странно посмотрела на Феликса.
  
   - Чего?
   - А ты, наверное, алкоголик? Пришел в компанию, хряпнул по-
   быстрому и сидишь довольный.
   - Вот растяпа! - хлопнул себя по лбу Феликс. - У меня ж там сумка!
   - Какая сумка? - оживился Никита.
   - Синяя.
   - Не, ты не понял, с чем сумка-то?
   - Сейчас увидишь, - Феликс пружинисто поднялся с дивана.
   - Странный он какой-то, - Никита задумчиво проследил за удаля-
   ющимся гостем. - Где ты его откопала? В библиотеке?
   - Не, на кухне приблудился.
   - Грамотный мужик, - одобрил Никита, - знает, где с девушками
   знакомиться. А я вот...
   Договорить ему не дал Феликс, ввалившийся в комнату. Перед
   собой он нес огромный синий пакет.
  
   - Ребята, совсем забыл. Вот - налетайте.
   Из пакета на стол посыпались разноцветные коробки и свертки
   с заграничной снедью.
  
   - Ты чего, интуриста какого обнес? - Никита с интересом разгля-
   дывал банку "Хольстена".
   - Зачем ты так? - обиделся Феликс. - Здесь недалеко супермаркет,
   все честно куплено.
   - Супер... как? - переспросил Никита.
   - Неважно. Магазин, - пожал плечами Феликс.
   Студенты с энтузиазмом копались в ворохе продуктов, особую
   радость вызвали две бутылки "Хеннесси".
   Общее впечатление от процесса озвучила Анна:
  
   - Лилька молодец! Какого ухажера себе отхватила - и богатый, и не
   жадный. Феликс, а ты где учишься?
   - Да нигде, я уже отучился. Теперь работаю.
   Лилька, сидевшая рядом, тихо произнесла:
   - От звания ухажера мы, значит, не отказываемся...
  
  
   Сказала тихо, только для себя, но Феликс все же расслышал.
  
   - Не отказываемся.
   Он больше ничего не сказал, просто улыбнулся - по-доброму, даже
   как-то по-домашнему. У Лильки возникло такое чувство, что именно
   такую улыбку она и ждала. А ведь и правда мачо, пронеслось в голове, и
   неожиданно для самой себя девушка улыбнулась в ответ.
  
   Веселье подходило к концу. Посуду свалили на кухне - подождет до
   завтра. Очень здравое решение, когда все навеселе.
  
   Оставшиеся гости разбрелись по комнатам.
  
   - Надо? - казалось, Никита даже протрезвел.
   Лилька чуть заметно кивнула. Действительно, к чему лишние
   слова? Кто еще мог спрашивать, зачем ей ключ от комнаты, почему
   она смущенно опустила глаза, прося не беспокоить до утра - конечно,
   Никита. Но так удачно все сегодня складывалось, что на разбор чувств
   собственной сестры у него как раз и не нашлось времени. Просто сунул
   ключи в руку, и, бросив привычное "Ну-ну...", скрылся со своей брю-
   неткой.
  
   Лильке было одновременно стыдно и радостно оттого, что она
   решилась. На что? Она пока и сама не могла ответить. Феликс сто-
   ял, прислонившись к запотевшему от недавнего веселья стеклу.
  
   Лилька залюбовалась силуэтом в мерцающем провале ночи.
  
   - Зачем ты остался? - неожиданно для себя спросила она. Тут же
   зажмурилась, что за чушь она спрашивает?
   - А ты не знаешь? - Феликс чуть подышал на стекло. Окно густо
   затуманилось. Юноша осторожно коснулся матовой поверхности.
   Лилька в который раз за сегодняшний вечер глупо разулыбалась.
   Вот, сейчас нарисуется на стекле банальное сердечко, пронзенное стре-
   лой, и все встанет на свои места. Она осторожно взяла в руки свечку,
   оставленную Никитой. Небольшой огарок изо всех сил стремился
   разметать сгущающуюся темноту.
  
   Феликс подошел к ней близко, снова взял за руки, и теперь они
   держали свечу вдвоем. Трепетал огонек, метались тени, и лицо его
   словно светилось во тьме. Феликс вглядывался в нее с невыразимой
   грустью и нежностью. Как будто Лилька была его девушкой, но
   потеряла память, и не может вспомнить. Никто и никогда не смот-
   рел на нее так.
  
   - Зачем ты остался? - прошептала Лилька. И явственно осознала,
   что руки у нее трясутся. Нервы, словно стальная пружина, дрожали,
   путаясь в наваждении. - Для чего?..
   Феликс дернулся, словно Лилька окатила его холодной водой:
  
   - Я не могу сейчас все тебе объяснить, ты уж поверь. Хочу, но не
   могу.
   - Интересное кино, - Лилька нервно сглотнула. - И что же тебе
   мешает?
   - Обещание!
   - Что? - девушка подняла свечу выше, стараясь осветить лицо собе-
   седника, - Кому и чего ты там пообещал?
   - Тебе! - сдавленно ответил Феликс. Он опустил руки, отошел во
   тьму, и вновь Лилька держала свечу одна.
   - Нет никакого "Зачем?" и "Когда?". Я просто не могу сейчас тебе
   все объяснить. Ты сама все поймешь, - бормотал он и пятился к выходу
   из комнаты.
   Вот сейчас закроется дверь и отрежет Лильку старым деревом от
   возможного счастья. У самого порога Феликс остановился. Посмот-
   рел Лильке в глаза, грустно, словно промокший под осенним дож-
   дем щенок, и чуть слышно вымолвил:
  
   - Поверь мне. Я вернусь. Только дождись. Ты все поймешь... в
   твоем будущем.
  
   Сказал и ушел, осторожно прикрыв за собой дверь.
  
   На стекле медленно таяла лежащая на боку восьмерка. Символ -
   такой же бесконечный и такой же одинокий, как и сама Лилька.
  
   На подоконнике сиротливо поблескивал небольшой кулончик.
   Лилька медленно поднесла находку к глазам. Золотое сердечко нео-
   жиданно распалось на две части, и на ладонь упал многократно сло-
   женный квадратик бумаги. Пальцы, вмиг ставшие непослушными, с
   трудом расправили листок. Мелкие, аккуратные строчки, казалось,
   издевались над Лилькой:
  
   "Лилька, дура ты мнительная! Читай внимательно, это тебе не кон-
   спект по культурологии. Феликс ушел неожиданно. Обидно, да. Но!
   Постарайся сделать для меня одну вещь - не забывай его. Ровно через
   пять лет ты поверишь, что чудеса случаются на самом деле..."
  
   Несмотря на крохотный размер буковок, Лиля без труда разбира-
   ла написанное знакомой рукой - ее собственной рукой: "...теперь о
   главном - у тебя кофе на плите убежал!"
  
   По комнате и впрямь растекался знакомый аромат. Лилька
   стремглав бросилась на кухню.
   За окном безнадежно-красиво пела какая-то птаха.
  
  
  
   Чуть ближе
  
   - Ну, и что теперь мы делать будем? - директор городского Дома
   культуры выжидательно посмотрел на Лилию. - Чего молчишь?
   - Я думаю, Анатолий Иванович.
   - Лилия Сергеевна, - директор нахмурился еще больше. - Думать
   надо было раньше, когда назначали Смирнова на роль Деда Моро-
   за. Не первый год ведь его знаете. Могли предвидеть, что подведет.
   Лилька сокрушенно кивала. Конечно, она знала, что Смирнов
   может напиться, а затем и вовсе не прийти на работу. Она все зна-
   ла, но все равно продолжала репетировать, зорко следя за тем, чтоб
   не сорвался. Бывший муж клятвенно заверял, что на этот раз вы-
   держит новогодний марафон. Не выдержал. Обманул. Подвел. Так
   же, как и всегда. Не сумев стать "надежным плечом", а может, просто не
   захотев им становиться.
  
   Лилька медленно поднялась и, не сказав слова в свое оправда-
   ние, направилась к выходу.
  
   - Не понял? - директор ошалело смотрел на Лильку.
   - Не волнуйтесь, - Лилька сдула упавшую на глаза челку. - Все
   будет тип-топ. Сейчас попрошу кого-нибудь из осветителей. Их же двое?
   Директор в ступоре кивнул - да, дескать, двое.
  
   - Вот и ладненько, - Лилька гордо приосанилась. - Один запросто
   сможет в спектакле сыграть. Роль не сложная. Появляется он только в
   конце. Там и слов-то с гулькин нос.
   Она состроила страшную гримасу, изображая Деда Мороза:
  
   - Ну что детишечки, хотите чуда?
   Лилька прислонилась к облезлому косяку.
   - Все будет нормально, Анатолий Иванович, не извольте волновать-
   ся. Справимся. Не впервой.
   Затем, изобразив дурашливый книксен, скрылась подальше от
   начальства, только начавшего что-то понимать.
   В коридоре стоял гомон, не оставляющий и капли сомнения - кол-
   лектив сорвался. Надо же, как все некстати. Еще вчера все было при-
   лично... потом чье-то случайное предложение отпраздновать начало но-
   вогоднего сезона и все. Всеобщий запой.
  
   Представления, конечно, никто не отменит, детям нужна сказ-
   ка. Родители будут морщиться, глядя на престарелых алкоголиков,
   одетых в не первой свежести костюмы белочек и зайчиков. Конеч-
  
   но, они, родители, будут очень недовольны, но никому и в голову
   не придет написать жалобу. Все прекрасно понимали, что за "три руб-
   ля", выложенные папочками и мамочками за зимнюю сказку для своих
   чад, ждать чуда не приходится. Родители и сами взрослели на таких вот
   полупьяных елках. Так что, как говорится, без обид!
  
   Лилька решительно распахнула дверь с гордой табличкой "Аппа-
   ратная", по опыту зная: вот сейчас гаркнет, как следует, и, может быть,
   контингент продержится хотя бы пару часов. А эти два часа ей нужны
   как воздух. Ну не смогла она за эти пять лет привыкнуть к постоянным
   гулянкам. После одного случайного знакомства, еще в студенческие
   годы - как отрезало.
  
   Дверь-то Лилька распахнула, но приготовленные слова застряли в
   горле. Пьянки в аппаратной не было. Веселье - было. Вот чего никак не
   наблюдалось, так ожидаемого разгула.
  
   Посреди небольшой коморки, среди обрывков проводов и сме-
   ющихся Лилькиных коллег, величественно возвышался Феликс... у
   Лильки неприятно похолодели кончики пальцев.
  
   - Привет! - Феликс шагнул навстречу девушке и, чуть приобняв,
   чмокнул в щеку.
   - Ты откуда?
   Лилька от шока не представляла, как себя вести. И дело даже не
   в том, что время от времени она вспоминала ту мимолетную встре-
   чу, придумывая себе продолжения и варианты. Просто что-то больно
   шевельнулось в груди - то ли радость, а может надежда. Точнее опреде-
   лить было сложно, да, наверное, и не нужно.
  
   - Шел мимо, дай, думаю загляну. Вот - заглянул. Ребята сказали,
   что проблемы у тебя небольшие?
   Лилька несколько затравленно оглядела честную компанию.
  
   - Ну, да...
   - Да не волнуйся, - Феликс простецки положил ладонь на Лильки-
   но плечо. - Все сделаем в лучшем виде. Василий сказал, роль неслож-
   ная, а у меня как раз времени вагон. Так что готов оказать посильную
   помощь.
   - Парень молодец! - уверенно встрял звукооператор. - Сразу тему
   понял. Да и опыт у него, видать, в новогодних чесах имеется. Такие
   тут перлы откидывал. Вы, Лилия, не сомневайтесь. Детишки доволь-
   ны будут, вот увидите.
   Лесная красавица переливалась разноцветными огоньками, бле-
  
  
  
   стела огромными шарами, осыпала восторженных малышей разноцвет-
   ными снежинками.
  
   До невозможности важный Феликс, одетый в роскошный кос-
   тюм Дедушки Мороза, забавлял ребятню новой затеей:
  
   - А кто из вас в сказку верит?
   - Я!!! - десяток голосов звонким эхом метался по залу.
   - Хорошо! Я люблю, когда кругом чудеса и волшебство. А хотелось
   бы вам сейчас покататься на коньках?
   - Да!
   - Не слышу, совсем старый стал. Ну-ка, давайте вместе! Раз! Два!
   Три! Озеро лесное, оживи.
   Дети дружно вторили волшебному деду, а Лилька с замиранием
   следила за тем, как вокруг елки, прямо на паркетном полу рождался
   настоящий каток.
  
   Дети гурьбой бросились на лед. Кто-то падал, иные ловко скользи-
   ли. Все были счастливы. Лилька тоже.
  
   Как-то само собой получилось, что после представления они ушли
   домой вместе. Лильке даже не пришлось себе врать, что Феликс ее всего
   лишь провожает. Она твердо знала, чего хочет от сегодняшней ночи...
  
   Забытое шампанское уже почти выдохлось, но Лилька не чув-
   ствовала вкуса. Даже не так. Она никогда не пила ничего вкуснее.
   Он был рядом. Он любил.
  
   А потом он рассказывал, а Лилька слушала, сжав кулачки. Слу-
   шала и плакала, не от боли - от безвыходности и безнадежности всего
   происходящего.
  
   Родной мир Феликса существовал во встречном потоке време-
   ни. Да, очень странный мир. Наверное, именно он подарил челове-
   честву легенду о Фениксах - существах рождающихся и умирающих в
   огне. Феликс даже имя взял себе, созвучное старым легендам. Лилька
   слушала, с ужасом осознавая, что верит в каждое произнесенное слово.
  
   Другой мир - реальность, где время течет вспять. Мир, объятый
   изначальным пламенем. Мир - прародитель всего сущего, и одновре-
   менно - далекое будущее Лилькиного мира. В земле созревали скелеты,
   покрывались мясом и кожей, поднимались наружу стариками или юно-
   шами, кому как повезет. Смерть была рождением, могила - колыбе-
   лью, а первый младенческий крик - последним перед уходом в небы-
   тие. У Лильки шевелились волосы, пока она слушала, что говорил
   Феликс.
  
   Лилька не совсем понимала, как возможна такая несправедли-
   вость - для Феликса проходил всего один день, а для нее прошло более
   пяти лет. Ей оставалось только верить. Верить и любить, понимая, что
   следующая их встреча станет последней. Но кого это волнует, когда впе-
   реди вся ночь. Такая длинная и одновременно короткая. Лильке очень
   хотелось верить в то, что эта ночь принадлежит только им, двоим.
  
   - Скажи, а почему у нас столько льда? Ведь в твоем мире, в нашем
   будущем, все пылает, значит, и у нас должно быть много огня.
   - Сейчас твой мир не способен родить пламя - только лед.
   - Мы настолько разные?
   - Наверное, - Феликс вздрогнул, когда Лилькина рука скользнула
   по его бедру. - Подожди, я должен объяснить.
   Лилька не слушала.
  
   - Значит наш мир - это лед? А я? Я же теплая! Вот потрогай. И здесь,
   и вот тут! - Лилька крепко прижалась к единственному во всей вселен-
   ной мужчине - к своему мужчине.
   - Ты - исключение, - Феликс провел такой родной ладонью по
   Лилькиным волосам. Сначала по голове, затем ниже. Везде.
   И лишь капли пролитого ликера стекали с тумбочки на черный
   портфель, оставляя на нем следы, увиденные Лилькой за пять лет
   до этой ночи...
  
   Она осторожно коснулась пальцем маленького золотого кулона
   на шее у Феликса:
  
   - У меня точно такой же в коробке спрятан. Как такое возможно? Я
   всегда считала, что одна и та же вещь не может существовать одновре-
   менно в двух экземплярах. Это же, как его? - Лилька задумалась, под-
   бирая слово.
   - Парадокс? - Феликс улыбнулся. - Не знаю, что и сказать. И в
   твоем, и в моем мире ученые спорят о теории времени. Что может
   случиться, чего нет. Я одно знаю - ты подаришь мне это украшение
   через твои пять лет, через мой один день. Наденешь на шею и велишь
   оставить у тебя на подоконнике в день нашей первой встречи.
   - Последней для меня, - Лилька задумалась. - Интересно, а откуда
   эта безделушка вообще взялась? Мы только тем, похоже, и занимаемся,
   что дарим ее друг-другу.
   - Да, все наши встречи выходят за рамки возможного. Я нисколько
   не удивлюсь, если мы сейчас встанем, откроем твою коробку и никако-
  
  
   го кулона там не будет.
   Лилька зябко дернула плечом:
  
   - Лучше этого не делать, я точно знаю, что он там. Ты уйдешь, я
   проверю. Напишу сама себе записку и снова спрячу, а потом пода-
   рю тебе. Кстати, когда я этот подарок сделаю?
   - Хочешь знать будущее? - лукаво прищурился Феликс.
   - Ну, да, - Лилька несколько смутилась.
   - А вот не скажу. Не хочу портить впечатление о нашей первой встре-
   че. Тогда все забавно получилось. Дождь, намокшая газета... - Феликс
   замолчал. Весь его вид выказывал крайнюю задумчивость, вот только
   глаза, эти ставшие такими родными глаза, смеялись. - Так что, не обес-
   судь, никаких подробностей. Можешь что-нибудь глобальное спросить,
   если хочешь. Например, начала ледникового периода не предвидится,
   но шубку купи, зима все же суровая будет.
   Лилька только фыркнула. Что ей эта шуба?
  
   - Слушай, - Феликс словно вспомнил что-то. - У меня же целая
   сумка с продуктами.
   Лилька хитро улыбнулась:
  
   - Оставь до завтра. Поверь, пригодится.
   - Я волнуюсь...
   - Успокойся, все будет хорошо. Лучше скажи мне, а каково это -
   жить в случившемся?
  
   - Глупая, для тебя все случилось, а для меня...
   .
   Феликс задумался, подбирая слова:
   - Для меня все еще впереди.
   Он прижался к Лильке, и взял ее, в который раз за эту ночь.
   Она задыхалась и кричала от счастья.
   Вот только глаза сильно щипало. Наверное, от слез...
   А потом - последняя встреча. Для нее...
   Вчера
  
   ... упираюсь в холод металла лбом, сминая так любовно залаки-
   рованную пару часов назад челку. Прошу тебя - откройся! Он там. Близ-
   ко. Меня уже всю трясет...
  
   Уступив моим мольбам, дверь, наконец, распахивается, пропус-
   кая меня в полумрак подъезда.
  
   Я стрелой влетаю в квартиру.
  
   Черт, надо было все подготовить уже давно. Зачем оттягивала?
   Вот ведь дура.
  
   Неудобными кубиками коробки высыпаются из кладовки. Вот
   нужная! Непослушные пальцы с трудом распутывают пожелтевшую
   от времени бечевку. Ворох старых фотографий. Школьные, инсти-
   тутские. А это что? Надо же, моя свадьба. Какая я молодая и глу-
   пая...
  
   Сейчас молодость уже прошла - ускользнула, словно песок между
   пальцами. Глупость, правда, никуда не делась. Что ж, хоть что-то оста-
   лось от той - прежней меня.
  
   Да где же?!
  
   Золотистой змейкой украшение скользит в ладонь.
  
   Я устало опускаюсь на пол, среди растревоженных старых ве-
   щей. Сижу и задумчиво перебираю пальцами звенья цепочки, не
   решаясь раскрыть кулон. Ладно, чего тянуть-то?
  
   Пальцы сдвигают потайной замочек. Записки нет. Правильно.
   Иначе выходит совсем уж нелогично. Нереально. Записку нужно
   написать именно сейчас. Аккуратно сложить листок и закрыть сер-
   дечко - навсегда.
  
   С трудом стаскиваю с полки тяжеленный Анькин альбом, тот
   самый, в котором дочка хранила свои бесценные сокровища - фанти-
   ки, рисунки и прочую милую мелочевку.
  
   Надо же, мне ничего не приходится придумывать. Я очень хоро-
   шо помню ту записку: "Лилька, дура ты мнительная! Читай внима-
   тельно..."
  
   Брожу по городу. Странно, но мне только сегодня пришла в го-
   лову мысль, что я не знаю, где мы должны встретится. Феликс не
   сказал, а я не спросила. Идиотка!
  
   Окончательно выбившись из сил, возвращаюсь к своему дому.
   Дождик накрапывает.
  
   Внезапный порыв ветра сорвал с куста потрепанную газету и бро-
   сил мне прямо в лицо.
  
   От неожиданности я взвизгиваю, и чуть не падаю.
  
   - Осторожнее, девушка, здесь очень скользко.
   Чья-то твердая рука подхватывает меня за талию.
   - Здравствуйте, я первый раз в вашем городе...
   Смотрю на него, и слезы на глазах. Он меня совсем не знает. Вот
   сейчас вырвусь, убегу в наступающие сумерки и ничего не случит-
   ся. Или случится?
  
   - Разрешите представиться? Меня зовут...
  
  
   Я не дала ему договорить, нет, ну посудите сами, должна же я пока-
   зать ему, что тоже чего-то стою?
  
   - Не нужно представляться. Феликс, я все про тебя знаю.
   О, дорого бы я дала, чтоб заснять сейчас его лицо на камеру. Лад-
   но, не стану его мучить.
  
   - Ты, наверное, замерз? Пойдем, я тут недалеко живу. Так и быть,
   напою чаем.
   Веду Феликса в свой дом.
  
   Самое удивительное, что Феликс быстро осваивается. Сидит за
   столом, пьет чай, рассматривает внимательно, и заваливает вопро-
   сами. Отвечаю охотно, видимо, настало время выговориться. Он
   легко верит мне, точно так же, как, в свое время верила ему я.
  
   И тут меня словно током ударило:
  
   - А ведь пять лет назад мы один-единственный раз с тобой были на
   равных.
   Он с удивлением смотрит на меня, явно не понимая, о чем я.
  
   - В смысле?
   - Мы тогда были на середине пути. Ни ты, ни я не знали, что ждет
   нас впереди.
   Он смеется:
  
   - Я и сейчас не знаю.
   - Ничего, я уже побывала в подобной ситуации - теперь твоя оче-
   редь.
   Феликс как-то стушевался, видимо, не решаясь задать вопрос:
  
   - А твоя дочка, она...
   - Тебе и вправду интересно?
   Он нашел в себе силы лишь на слабый кивок.
   - Ты правильно догадался. Анна - твой ребенок.
   - Расскажи мне про нее, - его глаза молили, я никогда не верила в
   "отцовские чувства". Как-то не везло мне на мужиков. А тут, надо же,
   не пустой интерес. Он действительно хочет знать про свою дочь. Ма-
   ленькую девчушку, которую он никогда не увидит взрослой, которую
   он вообще больше никогда не увидит.
   - Она очень похожа на тебя.
   Задумываюсь: "А ведь я его почти не знаю. Поверила всему что он
   рассказывал... нет!" Такие мысли нужно гнать подальше. Феликс гово-
   рит правду. И Анька как раз тому доказательство. Никто, кроме меня,
  
   не знает о маленьких талантах моей дочери. Нашей дочери.
  
   В тот вечер мы сидели очень долго. Анька все норовила забрать-
   ся к нему на колени. Я сначала одергивала дочь, но, заметив, как
   Феликс нежно прижимает к себе ребенка, оставила как есть.
  
   Анька вырастет, и я ей все расскажу.
  
   Вот только сейчас возьму фотоаппарат и сделаю снимок. Наш
   первый и последний семейный снимок. Фотографию, на которой
   мы трое будем счастливы.
  
   Сегодня
  
   Лилька, вцепившись в штору, ревела. Безутешно, по-бабьи, навзрыд.
   Он ушел. Закрыл дверь и ушел, отставив ее навсегда.
  
   Лилька понимала, что случится именно так - а не иначе. Еще она
   прекрасно понимала, что это была их последняя встреча. Может, в
   его жизни и будут другие. Для нее - Лильки, все закончилось.
  
   Дочка, тихо, на цыпочках, подкралась к матери.
  
   - Мамочка, не плачь, пожалуйста. Ну, хочешь, я тебе фокус пока-
   жу? Меня дядя Феликс научил. Только у него льдинки получались, а у
   меня огонек. Вот, смотри, у нас в садике так никто не умеет!
   Лилька, размазывая слезы по щекам, всхлипнула и медленно обер-
   нулась.
   Господи, как же, все-таки, Анька похожа на своего отца, на сказоч-
   ную птицу Феникс - птицу, рожденную огнем.
   На маленькой Анькиной ладошке робко трепетало пламя.
  
  
  
   АЛЕКСАНДР НЕУЙМИН, АЛЕКСАНДРА ПОЛТОРАЦКАЯ
  
   Драконотворец
  
   Рассказ
  
   Майским днем по асфальту шаркала кедами девочка. А может
   быть, мальчик. В общем, обычный "эмо" - тощие ножки в узких
   джинсах, черная с розовым курточка, "сумка почтальона". Длинная
   челка скрывала ее (его) лицо от прохожих, которым, впрочем, было
   все равно - навидались уже таких.
  
   Денису бы человечек тоже никак не запомнился, если бы тот не
   шагнул на шоссе прямо перед стремительно несущейся машиной.
  
   Денис схватил эмо за шкирку и дернул к себе.
  
   - Челку убирай и смотри на дорогу, несчастная! - рявкнул он на
   тонконогое существо. Девочка - все-таки это была девочка - подня-
   ла голову и с вызовом произнесла:
   - Ты ничего не понимаешь.
   - Буду я понимать этот ваш клуб самоубийц!
   - А ну поставь меня обратно! - раздраженно произнесли из-под
   челки. Денис не нашелся, что ответить, но просьбу выполнил. Суще-
   ство грохнулось прямо на асфальт и уже оттуда послало воздушный
   поцелуй.
   Двинутая эмо. Что ж, у всех свои тараканы.
  
   Зажегся зеленый свет, и Денис потопал через дорогу. В конце
   концов, он ей не отец и не мать. Пусть родители, как им и положе-
   но, вылавливают из-под машин и лечат голову, а ему это до лампоч-
   ки.
  
   Вокзал встретил Дениса радостным блеском недавно мытых вит-
   ражей. Парень огляделся по сторонам. Тут и там призывно раскину-
   лись лотки со снедью. Да, у современных вокзалов есть несомненное
   преимущество перед их постсоветскими прародителями. Старушки с
   сомнительного вида пирожками беспощадно вытеснены китайскими
   и мексиканскими ресторанчиками. Пахло так, что хотелось немедлен-
  
   но чтонибудь купить и тут же съесть. "Странно, вроде ведь я не голод-
   ный, - подумал Денис. - О! То, что надо!"
  
   Денис направился в сторону небольшого книжного магазинчика.
   Разглядывая прилавок в поисках чтива в электричку, Денис увидел,
   что недавняя знакомая вновь нарисовалась рядом.
  
   - Что тебе надо?
   - Ничего. Тебе надо лечиться, - заявило тощее белобрысое со-
   зданьице, дико смахивающее на больного дистрофией.
   - Мне?! - изумился Денис.
   - Ага. Давай знакомиться? Меня зовут Лиз, - она решительно
   протянула ручонку. Денис осторожно пожал, опасаясь сломать своей
   ручищей хрупкое запястье.
   - Да не бойся, я крепкая, - снисходительно улыбнулась Лиз. -
   Выбирай книгу и пошли. Надо поговорить...
   Денис не знал, что сказать. Он взял, не глядя, какое-то фэнтези,
   расплатился и посмотрел вниз. На девочку.
  
   - Ну и куда идем, Лиза?
   - К электричке, - пожала плечами Лиз. - Она через десять
   минут подъедет, успеем.
   - Что, успеем?
   - Фу, тупица. Пошли! - повелительно пискнула Лиз.
   - Начнем с того, что я драконотворец. Не веришь - и не надо, -
   хмыкнула Лиз, глядя на железнодорожные пути. - Второй вопрос -
   почему прицепилась к тебе? Ну, во-первых, должна же я научить
   потенциального создателя драконов хоть чему-нибудь. Это про тебя
   Денис, про тебя. А вовторых, ты мне таки сделаешь портал, который
   схлопнулся по твоей милости! Да-да, ты думал, что спас мне жизнь, а
   на самом деле обвалил проход! И как мне теперь домой попасть,
   непонятно...
  
   Лиз сорвала обертку с мороженого, купленного на вокзале. Что
   интересно, в ее руках оно не таяло, и казалось, даже курилось легким
   холодком, словно только что вынутое из холодильника.
  
   - Значит так: хватит обо мне, приступим к твоему обучению.
   - Угу, - кивнул Денис.
   Что ж, пока электрички нет, можно и послушать этот бред, надо
   ведь как-то провести время.
  
  
  
   Лиз некоторое время задумчиво разглядывала мороженое.
  
   - Скажи мне, пожалуйста, какого оно цвета?
   - Зеленого, - ответил Денис.
   - Нет. Присмотрись внимательней.
   - Да зеленого цвета! - засмеялся Денис.
   - Оно салатное, даже ближе к фисташковому, - внушительно
   произнесла Лиз. - А вон то кирпичное здание, какого оно цвета?
   - Красного.
   - Как я и ожидала. Ты видишь не то, что есть, а то, к чему
   привык. На самом деле оно темно-сине-серое, - снисходительно за-
   явила девочка.
   - Да прямо уж! - фыркнул Денис.
   - А ты приглядись. Склад стоит в тени от более высокого вокза-
   ла, его красный кирпич покрыт густым темным цветом, уходящим в
   синий и даже фиолетовый. А если бы тень ушла, то и в этом случае
   здание было бы не красным, а скорее оранжевым.
   Денис присмотрелся внимательней. Да, пожалуй, Лиз права. Надо
   же, а он никогда и не замечал, каким разным может быть один и тот
   же предмет.
  
   - А цвет полурастаявшего снега один в один с цветом сухого
   асфальта, - улыбнулся он.
   - Точно! - обрадовалась Лиз. - А цвет оперения воробья похож
   на цвет овсяного печенья, правда?
   - Да, похоже. А твои волосы похожи на стекловату... Как инте-
   ресно... А почему так?
   - Почему волосы - стекловата? - возмутилась Лиз.
   - Н-нет, я не это имел в виду... прости!
   Денис душно покраснел.
   - Да ладно тебе, - захихикала Лиз. - Я не обижаюсь. Насчет
   того, почему ты раньше этого не видел - просто привык к одним и
   тем же определениям и не считаешь нужным присматриваться к ве-
   щам. А ведь они меняются каждую секунду. Это первое, что ты
   должен запомнить.
   Помолчав, Лиз вздохнула:
  
   - Второе - речью можно убить, защитить, превратить живое в
   неживое, черное в белое, и наоборот. Люди на самом деле каждый
   миг меняют словами реальность, но они этого не замечают. Сами
   не понимают, что делают...
   Откусив от мороженого, она продолжила:
  
   - И добро бы только меняли к чему-то хорошему - так нет же,
   они приучены к тому, что должны быть неудачниками, что мир вокруг
   зол и недобр. Приучают родители и окружающие - не по своей воле, а
   просто так привыкли. Подсознание программирует человека: будет пло-
   хо, будет еще хуже, без бумажки ты букашка, без денег тебя нет, не
   умеешь рисовать - технарь, не умеешь считать - гуманитарий и так
   абсолютно все и вся, везде и всегда! Ладно, с этим покончили!
   - Главное, что ты должен запомнить, - добавила Лиз, - почаще
   снимать "черные очки" и смотреть на мир, как будто впервые. Тогда
   у тебя есть шанс много чего заметить. Идем дальше?
   - А что дальше? - спросил Денис.
   - Интере-есно стало? - лукаво глянула девочка. - А вот смотри!
   Пальцы ее взяли комок воздуха и слепили, как из глины, мерца-
   ющий шар, вернее, нечто вроде снеговика, если ориентироваться по
   движениям рук. Денис сказал было, что и он может так же.
  
   - Помолчи, - спокойно произнесла Лиз.
   Она взялась за верхнюю часть "снеговика". Чуткие пальцы, сми-
   ная и поглаживая, начали оставлять на невидимой основе разноцвет-
   ные светящиеся пятнышки; пятнышки искрились и мерцали, напо-
   миная полотна импрессионистов своими нежными радужными
   переливами. Розовый, бежевый, солнечно-золотой, фиалковый, пур-
   пурный... Вот оформились нежно-розовая голова, золотистая тонень-
   кая шейка; кисти Лиз порхали в воздухе, открывая взору все больше...
   дракона? Да, несомненно, это был дракончик. Маленький, хрупкий и
   такой... прозрачный.
  
   Денис, затаив дыхание, боясь спугнуть, смотрел на это мерцающее
   чудо, начавшее уже хлопать прозрачно-переливчатыми крылышками и
   вырываться из-под ладошек Лиз. А она и не смотрела на дракончика,
   руки ее словно летали сами по себе. Пальцы нажимали то сильнее, тогда
   мазок на тельце выходил плотнее и весомее, то слабее, тогда светящиеся
   пятнышки на крыльях были едва заметны. Наконец раскинулся нежный
   зеленоватый хвост, и в руках Лиз уселся настоящий живой дракончик.
   Цвета плыли по его тельцу, причудливо смешиваясь, перетекая друг в
   друга.
  
   Зачарованно Денис наблюдал, как светящийся китайским фона-
   риком дракончик почистился, прошелся по рукаву Лиз к ее шее,
   обнюхал лицо девушки, уделив особое внимание ее губкам. Фрр! -
   радужным сгустком сказочное существо вспорхнуло и плюхнулось на
   ладонь Дениса. Весу в нем было не больше, чем в маленьком попу-
  
  
  
   гайчике.
  
   - А теперь ты.
   - Ась? - очнулся Денис от созерцания.
   - Давай, и ты так же.
   - Да я не смогу!
   - Ну вот, как обычно, - фыркнула Лиз. - Та же отговор... черт!
   Дотянулись! Ложись!
   Дениса приподняло и шлепнуло об землю животом. Дракончик
   исчез куда-то. Денис перекатился, как учили в армии, и вновь встал
   на ноги, готовый защищать девочку от чего бы то ни было.
  
   Но, похоже, Лиз его кулаки не требовались.
  
   Длинные белые волосы в порыве ветра взлетели, вытягиваясь,
   утолщаясь, разрастаясь. Черные джинсы и курточка, окутавшись
   темным облаком, преобразились в мощную темную броню, а не-
   жные ручки и ножки стали когтистыми лапами. Махнули белые кры-
   лья, дохнуло жаром. Денис едва не свалился на рельсы.
  
   Перед ним во всем великолепии вздыбился дракон. Выгнув шею,
   он взревел, словно адресуя вызов небу. Глянул черным глазом на
   парня, подмигнул и взвился ввысь. Денис моргнул - и дракон исчез.
   Бесследно.
  
   - И что это было? - ошарашенно спросил он электронное табло.
   Загудело за спиной, парень шарахнулся - но то была электричка.
   Люди, словно из воздуха выскочив, заторопились, засуетились по
   своим делам. А где они были раньше? А? Дракон съел? А теперь
   выплюнул?
  
   "Не дури, - зазвучал в голове высокий голос Лиз. - Вы, люди,
   невкусные. Езжай домой и тренируйся. Я проверю".
  
   - В чем тренироваться? - переспросил Денис.
   "Книгу подбери", - только и был ответ.
   Книга валялась на перроне, а он и забыл про нее. Неудивительно.
   Денис смахнул песок, прочел название. "Профессия - драконотво-
   рец". Ну-ка, ну-ка...
   Денис зашел в полупустой вагон, уселся и открыл первую стра-
   ницу.
   Дорога предстояла долгая...
  
   ОЛЬГА НИКОЛАЕВА
  
   Полёт
  
   Рассказ
  
   Подошла электричка, и толпа привычно ринулась на штурм две-
   рей. Олег все-таки сумел слегка приостановить ее натиск, пропуская
   вперед нескольких представительниц слабого пола. Одна из них нео-
   жиданно оглянулась, и ему показалось, будто быстрый взгляд серых
   глаз не просто скользнул по его лицу, а... словно погладил - вот
   такое странное было ощущение.
  
   "Если кажется - креститься надо", - подумал Олег, заходя в
   вагон, но сел все-таки так, чтобы можно было незаметно рассмотреть
   сероглазую незнакомку.
  
   Между прочим, красивая девочка. Даже очень. Мягкие каштано-
   вые пряди рассыпались по плечам... Хочется их потрогать. Нет, не
   просто красивая - еще и милая. Улыбается... кому это, интересно?
   Напротив нее публика разношерстная, но потенциальных женихов
   вроде нет, и рядом - тоже...
  
   В любом случае такая девочка вряд ли проводит свободное вре-
   мя в одиночестве за чтением... Хм. Вытащила из сумки книгу. На-
   верняка какая-нибудь модная однодневка типа поделок Оксаны Роб-
   ски... Олег передвинулся к краю скамейки и слегка подался вперед,
   чтобы попытаться прочесть название. Что? "Последний барьер"?..
   Нет, как хотите, но Дик Фрэнсис - это уже слишком. Перебор уже!
  
   Любимая книга Олега - "Без шансов" Фрэнсиса. Он знал наи-
   зусть много цитат из нее, например: "Я и сам удивился, почему меня
   подавляли смутные предчувствия, и раздраженно решил, что пуля в
   животе сделала меня нервным". Или: "Он жив, но, по-моему, это
   все, чем можно похвастаться". Хотя нет, это уже из другой его вещи,
   тоже классной...
  
   Да-а, если эта девочка любит Дика Фрэнсиса, ей наверняка нра-
   вятся парни, похожие на его супермужественных и романтичных
   героев. Потянет ли он, Олег, такую роль?
  
  
  
   И все-таки хорошо, что она читает Фрэнсиса. А что, если они с ней -
   родственные души?! Эх, вытащить бы сейчас тоже какую-нибудь его
   книгу - и вдруг бы она на него тоже обратила внимание? Жаль, но Олег
   прихватил в дороге почитать первый попавшийся дома журнал. Он
   вынул его и попытался отвлечься чтением.
  
   Почему-то любимый Дик Фрэнсис совершенно не идет на ум.
   Рита заметила взгляды, брошенные на нее вежливым блондином, сидя-
   щим почти у самых дверей. Интересно, почему он пропустил ее вперед
   при посадке? Может, она ему понравилась? Хотя... он же не одну ее
   пропустил. Просто, хорошо воспитан. Кстати, по нынешним временам
  
   - это немало.
   Парень высоконький, не атлет, но сложен хорошо - ей как раз
   нравится такой тип. Культуристы ее не впечатляют - все они какие-
   то одинаковые...
  
   Рита вздохнула и перевернула недочитанную страницу. Если бы
   она ему показалась интересной, он бы сел, предположим, напротив или
   даже рядом... Так, и что это за журнал он там достал? Вот это да - Че
   Гевара на обложке! Да еще такой красивый...
  
   Журнал был весь о Че Геваре. Че - классный мужик. Пусть он
   ошибался насчет "экспорта революции", но как личность - любого
   из "правильных" за пояс заткнет. Вот уж Че не побоялся бы подойти
   к понравившейся девушке и заговорить о чем угодно. Хотя... ему-то
   что было бояться? По нему всегда все женщины с ума сходили...
  
   Олегу вспомнилось почему-то как много лет назад в деревне у
   бабушки он, тогда еще шестиклассник, бегал с пацанами купаться на
   речку.
  
   Самым отчаянным пологий бережок был не по нраву - они отхо-
   дили дальше и прыгали в воду с обрыва. Олег один раз совсем уже
   решил последовать их примеру - покрасоваться перед зеленоглазой
   и шебутной Аленкой. Уже отошел, чтобы разбежаться, как вдруг кто-
   то из мальчишек ухнул вниз не просто "солдатиком", а еще и пере-
   вернувшись при этом в воздухе.
  
   Так у Олега все равно не получилось бы, и прыгать ему расхоте-
   лось. Но какое-то легкое сожаление от того яркого солнечного дня
   осталось до сих пор. О чем?.. Точно уж - не об Аленке. Она сама
  
   тогда к нему вдруг подошла и предложила почти командным тоном:
  
   - Приходи к нам после обеда крыжовник собирать!
   Он, естественно, пришел. Залитый солнцем сад, спелые ягоды
   крыжовника, похожие на глаза Аленки, и она сама, совсем рядом...
   Все было как в сказке - первые пятнадцать минут. Потом... Потом
   он с удивлением ощутил, что сладкий крыжовник в него больше не
   лезет. А постоянная трескотня Аленки о ее знакомых, сплошь "по-
   трясно красивых" спортсменах-чемпионах, о новых джинсах, кото-
   рые ей подарят на день рождения родители, не то что утомила его,
   а стала раздражать...
  
   А что, если и это милое создание с рассыпавшимися по плечам
   каштановыми прядями и застенчивым взглядом... Нет, эта не такая! И
   вдруг она сейчас встанет, подойдет к нему и что-нибудь спросит... ну,
   например:
  
   - Вы не знаете, на чем лучше доехать от вокзала до Летнего сада?
   Олег усмехнулся. Да, с виду девочка романтичная. Но вдруг по-
   дойдет и спросит: "Не знаете, как лучше доехать до вещевого рын-
   ка?"
  
   И что тогда?..
  
   Странно, почему так притягивает внимание этот светловолосый па-
   рень в выгоревшей на солнце ветровке и потертых джинсах? Может,
   самой подойти? Спросить какую-нибудь ерунду... Нет, ему не понра-
   вится такая за навязчивость. Ладно, буду сидеть и смотреть в окошко.
   Хотя что там можно увидеть? Километр за километром - все лес да лес...
  
   А вот это уже интересно. Две девицы в коротехоньких юбках с не-
   прилично громким смехом залетают в их вагон и... ну, конечно,
   садятся именно перед ним. Внешность у них довольно эффектная,
   особенно у одной, с пирсингом в губе. Рита чувствует, что кровь
   прилила к ее щекам. Опустив глаза, она напряженно вслушивается в
   их настырное щебетанье и его спокойные ответы.
  
   - Молодой человек, у вас, наверно, журнал ужасно скучный!
   - С чего это вы взяли?
   - Ну, как же... У вас вид такой серьезный! Давайте лучше с нами
   кроссворд разгадывать! Вы, конечно, знаете знаменитого испанского
   шахматиста, вторая "а"?
   - Может, Капабланка?
   Девицы вне себя от восторга:
  
  
   - Точно! Подходит!
   - Ты такой умный! Молодец!
   Закусив губу, Рита снова отворачивается к окошку. Они с ним
   уже на "ты"! Вот это темпы! Да, похоже, она ошиблась. Видимо,
   сейчас все мальчики, включая умных и хорошо воспитанных, пред-
   почитают девушек не скромных, а как раз вот таких, без всяких
   комплексов. Ну, что ж, уподобляться им она не собирается... Даже
   ради такого...
  
   Нет, это невозможно! Он опять смотрит в ее сторону! По-прежне-
   му не поворачивая головы, Рита чувствует на себе его взгляд, и
   сердце у нее на мгновение дрогнуло, как перед стартом "летающей
   тарелки" в парке аттракционов на Крестовском.
  
   Ну, вот - отвернулась к окошку. Демонстративно. Что ж, понят-
   но, такие девочки в транспорте ни с кем не знакомятся. И правильно
   делают. В девяноста девяти случаях из ста.
  
   Олег уже знал, что сейчас произойдет. Да, сейчас он сделает глу-
   бокий вдох, разбежится и - взлетит над темными сверкающими вол-
   нами. Ведь когда-то надо. У того парня из романа Дика Фрэнсиса
   ситуация была посложней и практически без шансов, но он не сдал-
   ся.
  
   Олег поднялся со своего места и, оставив решающих кроссворд де-
   вушек, подошел к сероглазой незнакомке.
  
   - Извините, здесь свободно?
   - Да...
   - Меня зовут Олег. Я обычно тоже не знакомлюсь в транспорте.
   Но здесь - случай совершенно особый.
   - Почему? Хотя... да. Меня зовут Рита.
   Он сел рядом с ней. Прыжок с обрыва позади. Только ощущение
   полета почему-то не проходит.
  
   Константин ПИЩУЛИН
  
   Метафизика поэтичного
  
   1. Осенью утренняя изморозь подкрашивает листья, еще немно-
   го и выпадет первый снег; он сделает свою работу, листья скроются
   до следующей поры. Так и адепты (чего?АБ) заявляют о себе соглас-
   но закону циклов, но смена ритма их энергетического появления -
   таинственна.
   2. Осенним утром, когда все меняется и выпадает первый снег,
   сразу начинаешь думать о белом мире, тайне мистиков, и не знак ли
   этот снег для нас - от бессмертных. Может в мгновение всё переме-
   нится, в мир придет новая энергия, и мы, подготовленные, сразу
   вспыхнем всеми огнями радуги и встретимся с давними друзьями,
   которые здесь нам незримо помогали.
   3. Листья, закрывающие землю своими телами - чем вы не Бод-
   хисаттвы? Вы из года в год жертвуете собой ради тонкой красоты,
   беззаботно попираемой ногами тысячей слепцов.
   4. Ничто так не трогает, как яркое солнце поздней осенью, вспышка
   света буквально перечеркивает естественный ход времени, все тогда
   вокруг начинает играть новыми сочетаниями цвета, и этот праздник
   как будто говорит нам:
   - Там, где есть место солнцу, там нет места зиме и дождливой печа-
   ли...
   5. Грачи очень красивы на желто-зеленом, их двигающиеся черные
   пятна создают причудливый контраст. На расстоянии они подобны точ-
   кам желаний, которые, постоянно перемещаясь, вызывают волнение в
   сознании некоего капимтана, который решил направить свой фрегат к
   берегу загадочной белой страны. .
   6. На асфальте тонкий утренний лед не всегда противен. Он сразу
  
  
   настраивает на осторожное отношение к появлению внутри нас новых
   мыслей, которые, чаще всего, совершенно нежелательны, и мы, дей-
   ствительно, очень даже можем, поскользнуться.
  
   7. Я сегодня снова уходил в лес, ложился на снег и слушал, как сви-
   стит ветер. Оказывается у него тоже своя музыка. Ветви елей покачива-
   лись ему в такт. Было раннее утро, светало еле-еле. Игра света зачаро-
   вывала. На душе было сказочно-легко.
   8. Работая охранником в магазине игрушек, я нашел настоящих дру-
   зей - шерстяных верблюдов, которые тут же, к моему удивлению, стали
   понимать только что мной написанный текст о сути поэтического мас-
   терства.
   А я в их способностях понимать, нисколько не сомневался.
  
   9. Сегодня меня посетил рыцарь-солнце, и подарил меч.
   Вспышка света буквально разрубила меня пополам, так как внутрь
   вошел таинственный огонь и поселился во мне. Заснуть не в силах. Всюду
   свет. Ночи мной забыты. Через несколько лет, рыцарь снова посетил
   меня. "Ты теперь - это я", - сказал, и улыбнулся.
  
   Сквозь меня проступили мечи-лучи. Так я стал солнцем.
  
   10. Когда весной выпадает снег, то непроизвольно себя начинаешь
   спрашивать: "Могут ли быть вместе белое с зеленым?"
  
   И что-то во мне ответило: "Разумеется..."
  
   Их уже сочетала природа, посадив на склонах неприступных гор
  
   дикие сосны и ели?
   Так бессмертие обручилось с горными вершинами.
   Алтай, и Гималаи тому безмолвные свидетели.
  
   11. Каждый день утренний воздух пронзает меня серебристым све-
   том особой энергии.
   Снова и снова, она, пробегая по каналам моего тела, заряжает его
   духом бесстрашия и восторга.
   Блеск серебра отражается в глазах, пространство вокруг стано-
   вится плотнее.
   Закрути меня вихрь!
   Дай исчезнуть в облаках невидимого неба!
  
   12. Утренний воздух питает нас своими энергетическими прилива-
   ми, подобно постоянным прибоям мирового океана, который ни на миг
   не забывает кормить землю своей неистощимой силой целебной воды.
   Таинство мысли
  
   Настанет время, а оно, безусловно, настанет, когда человек осоз-
   нает великую силу той тонкой материи, которая, всегда и всюду,
   готова быть с человеком, и не только готова быть с ним, но и готова
   сообщить ему то бесценное, то неизмеримое, без чего человек и жить
   не в состоянии - энергию самой жизни.
  
   Речь здесь идет о мысли. Именно она, в своей простоте, несет
   человеку освобождение от многих и многих ограничений, которых
   он сам на себя по неразумию нагрузил.
  
   Мысль беспредельна, мысль беспрерывна.
  
   Мысль может сообщить человеку даже ту непредставимую энер-
   гию, которую он так жаждет получить, и всё ищет, ищет где-то в
   отдалении.
  
   Причем обязательно следует отметить, что мысль уже сама, в
   самом существе, несет человеку все то, что ему нужно.
  
   Открыть себя для мысли, сгармонизировать себя, свои вибрации с
   нею, так, чтобы она, действительно стала самой необходимой пищей -
   уже будет достижением.
  
   Именно тогда человек получит настоящее освобождение, настоящую
   автономию, когда он научится искусству общения с этой воистину бес-
   ценной субстанцией.
  
   Мысль всегда готова помочь, всегда готова сообщить человеку
   самое наинужнейшее.
  
   Все мировое пространство живет такими мыслями , и оно не в состо-
   янии даже помыслить о разрыве с этими чудными живыми существами.
  
   Так как мысль всегда служит человеку, то от него безусловно зави-
   сит, кого человек действительно приручает. Какого уровня мысли бу-
   дут с ним дружить?
  
   Поэтому древние всегда были настроены на сообщение челове-
   ку истины о чистоте мысли.
  
   Именно она (этот особый магнетизм) делает из человека Героя,
   привлекая из пространства созвучные по устремлению энергии.
  
   Герой подымает толпы благодаря помощи сотен невидимых со-
  
  
  
   юзников, которые, беседуя с его сердцем, наполняют его мощной, все-
   сокрушимой энергией.
  
   Мысль, призванная человеком, создат те вибрации, которые истон-
   чают физическое тело человека, приподнимая его над миром грубых
   притяжений.
  
   Мысль магнетична, и только она, сообщает, согласно призыву
   человека, мощь космических тайн.
  
   Поэтому когда вы слышите каждодневные стенания, пережива-
   ния, печальные вопросы: как мы жить будем дальше? для чего всё
   это? чем я жив в этом мире? - вы понимаете, что ответ уже найден.
   Любой человек живет мыслью, и его печаль рождается только из-за
   не знания законов мышления.
  
   Мысль о бессмертии и бесстрашии, привлеченная человеком, ко-
   торый устремился к цели стать богоподобным, действительно сделает
   из него Бога. Совершит алхимическое таинство превращения.
  
   Главное, чтобы не было сомнения, и неуверенности в собствен-
   ных силах, так как они прерывают поток призыва мощной энергии,
   призванной перенастроить прежние вибрации кандидата к богопо-
   добию.
  
   Теперь понятно, что подобный процесс чуда трансмутации, из-
   менения происходит, когда говорят: "Имейте веру, и она сделает вас
   свободными, ибо вера творит чудеса".
  
   Вера здесь - это свобода действия привлеченной мысли, которая
   осуществляется благодаря чистоте сознания призыва.
  
   Поэтому, вполне можно даже заключить, что тот человек, который
   умеет чисто мыслить, безусловно отмечен в вечности, И ничто в космо-
   се не в состоянии выбросить его за пределы жизни, ибо он - сама Жизнь,
   и сам живет жизнью непредставимого Космоса, по всем видимым и не-
   видимым координатам мирового пространства.
  
   Мир и девочка
  
   Ольге Телегиной
  
   Жила-была одна маленькая девочка.
  
   В душе она хотела, чтобы весь, весь этот огромный, как ей каза-
   лось, страшный и дикий мир раз и навсегда уместился бы в ее ма-
   леньких ладошках.
  
   Она тогда сжала бы свои кулачки очень осторожно и согрела его
   своим теплым юным дыханием.
  
   Но сколько она ни пыталась открывать свои ладошки, мир не
   делал никаких попыток спрятаться в них.
  
   На самом же деле все происходило наоборот: мир ее не замечал.
  
   Нет, он, конечно, видел девочку и знал о ее желаниях, но помочь в
   этом никак не мог.Просто мир не мог сжаться, он был такой, как обыч-
   но. Овевал бесчисленные пространства своим дыханием, заглядывал во
   многие трудно представимые уголки его планеты, совершая свои обыч-
   ные дела .
  
   То есть, он все видел, понимал, и по-своему пытался согреть ма-
   ленькую девочку.
  
   Ни одна дождинка не опускалась на ее шелковистые, повязанные
   зеленой ленточкой волосы, птицы, не переставая, пели вокруг нее
   все новые и новые песни. И даже солнышко по просьбе мира не
   пряталось.
  
   Но наша маленькая девочка на все это не обращала своего внима-
   ния, она по-своему ждала превращения мира в маленький драгоцен-
   ный камешек, который постоянно бы согревал ее во все мгновения,
   так кажущейся бесконечно-долгой детской жизни.
  
   Так они и жили, пытаясь объясниться: маленькая девочка и боль-
   шой мир.
  
   Мир хотел бы уместиться в ее маленьких пальчиках, но не мог
   этого сделать.
  
   Девочка же, к сожалению мира, этого никак не могла понять.
   Она все смотрела и смотрела на свои пальчики, даже боясь их на
   время сжать в кулачки.
  
   Под воздействием постоянной мысли девочки, ее душа не выдер-
   жала силы желания, и, через открытые ладони покинула ее.
  
   И тут произошла их встреча.
  
   Мир принял к себе душу девочки, а душа встретила мир.
  
   После всего этого, где находилось тело девочки мир уже не по-
   мнил, но весной ещё того года, в вишневом саду, как никогда рань-
   ше, распустилось огромное море белых цветов.
  
   Может быть их согрело дыхание девочки?
  
   Явление королю
  
   Откуда она появилась, было неизвестно. Просто отворены были
   двери, и королю доложили, что она ждет аудиенции.
  
  
  
   Впечатление от прошедшей встречи было настолько сильным, что
   король три дня ни с кем не разговаривал.
  
   Когда же они истекли, король, так же ни с кем не разговаривая,
   оседлал своего верного коня, и, не дав никаких распоряжений, уска-
   кал в неизвестном направлении.
  
   Кто была она, как появилась во дворце, осталось неизвестным. но
   более таинственным в этой истории осталось то, что король так и не
   вернулся.
  
   Ни время, ни многочисленные мудрецы, созванные ко двору для
   разъяснения данной тайны, так и не дали определенного ответа.
  
   Не дает мне этот ответ и она, виновница этого события. Сидя
   передо мной, она только странно улыбается и молчит.
  
   А если и говорит, то повторяет: "К чему это тебе знать? Пускай
   ветер дует, как прежде..."
  
   АЛЕКСАНДРА ПОЛТОРАЦКАЯ
  
   Медведь
  
   Рассказ
  
   С медведем я познакомилась зимой. Дело происходило на какой-
   то вечеринке. Если быть точнее, на встрече фанатов аниме. О! Аниме
   достойно отдельного рассказа... Пожалуй, нет, это не лекция по японс-
   кой культуре. Поэтому наступаю себе на горло и пишу о медведе.
  
   На нем была шапка, на руках перчатки, поэтому я не разглядела
   сразу, что он - медведь. Лицо у него было вполне человеческим.
   Странно, да? Ведь у этих зверей шкура непробиваемая, на любые моро-
   зы и передряги. А тут - теплая одежда, шарф намотан... Но то был тон-
   кокожий медведь.
  
   Он близоруко щурился, заслоняясь лапой от мелкого злого снега.
   Помню, разговор шел о "Мастере Муши". Если сравнивать с чем-то,
   то это аниме похоже на рассказы Чехова в фэнтези-обработке... Молчу,
   молчу!
  
   В общем, из-за плохой погоды встречу свернули быстро. Все
   разошлись по домам. Провожал меня совсем другой человек.
  
   После мы с медведем нашли друг друга в "аське".
  
   Он оказался весьма умным и приятным собеседником. В то время
   медведь переживал не лучшие времена, расставшись с девушкой. Стихи
   его были полны горечи и разочарования. Да-да, этот тонкокожий
   зверь писал стихи, и чудесные притом.
  
   - Она говорила, это неправильно - быть медведем. Но ведь это
   же не моя вина, - вздыхал он. - Таким уж уродился.
   Тогда я переживала расцвет своего романа, и, к сожалению, в
   своей влюбленной слепоте одинокому медведю ничем не помогла.
   Справлялся он сам. Вернее сказать, совсем не справлялся, сидя в
   затяжной депрессии. Алкоголь и музыка были единственные, кто его
   понимал и принимал таким, как есть.
  
   Порой любимая книжка или старая пластинка бывают душевней,
  
  
  
   чем человек. Уж точно, не такими бессердечными. Просто удивительно.
  
   Переписывались мы редко, а на встречи отаку он больше не при-
   ходил. Потом он как-то пришел за книжкой в библиотеку. Я там
   тогда работала.
  
   Стоял солнечный август. Ажурные тени от занавесок колыхались
   на паркете; наша трехцветная кошка Марфа мурчала в кресле. Покой
   и уют. В августе читатели разъезжаются по дачам да курортам, когда
   им читать-то? Я наслаждалась тишиной и гоняла чаи. Как-то выйдя
   после очередного чаепития, я обнаружила у кафедры медведя.
  
   Кафедра - это место, где сидят библиотекари. Гибрид аптечного
   прилавка и университетского футляра для преподов.
  
   Медведь был в майке и джинсах, в кедах, и вот тут уж я разгляде-
   ла его во всей красе. Маленькие круглые ушки, мощную русую шерсть,
   редевшую на лице, широкие лопатообразные лапы. Очки, нелепо
   смотревшиеся на широком черном носу.
  
   Очень симпатичный медведь.
  
   Он взял читать Фицджеральда в оригинале. Мураками ему посове-
   товала я.
  
   Расписывался он странно. То есть, его подпись вполне могла
   претендовать на приз постмодернистской выставки. Намотать про-
   волоки этак творчески и воздвигнуть на постамент. Табличка: "Под-
   пись". Из хаотического клубка торчат заусенцы, отдельные загибы; в
   общем и целом - сумятица.
  
   Да, он был очень похож на свою подпись.
  
   Этим же вечером запищал мобильник. Я гуляла с подругой. Закат
   медленно плыл над городом, и мы, нежась в багрянце, ели мороже-
   ное. Невыразимое блаженство августа.
  
   Пришлось взять трубку.
  
   - Слушай, ты специально дала мне Мураками? - буркнул медве-
   жий бас.
   - Почему специально? - удивилась я. - Это мой любимый писатель.
   - Когда его читаешь, до смерти хочется, чтобы кто-то был рядом, -
   вздохнул медведь.
  
   - Ну тогда выходи гулять.
   - Пиво?
   Мне представилось, что он при этом хитро прищурился.
   - Возможно. Но у меня денег нет.
   - Чудо ты! - фыркнул он. - Через полчаса буду.
   Жить по Мураками - довольно одиноко. А быть с тем, кто живет по
   Мураками - довольно тяжело. Да и в принципе невозможно быть с тем,
   кто отгорожен от мира этакой стенкой из оргстекла. Это не "быть с ним".
   Это "пытаться бежать рядом". Безуспешно, кстати.
  
   Подруга с деликатной улыбкой оставила меня и пошла домой .
  
   - Это не то, о чем ты думаешь, - буркнул медведь.
   - Совершенно не то, - кивнула я.
   Но улыбка все равно осталась деликатной. Счастливы верующие.
   - Вообще-то нехорошо звать на пиво, а самой быть без денег, -
   наставительно произнес медведь, возвышаясь утесом над очередью. С
   мохнатым дядей связываться опасались, и мне было спокойно, несмот-
   ря на поздний час.
  
   - Я звала тебя гулять. Гулять можно и без пива, - возразила я.
   Медведь не нашелся, что ответить, и лишь подвигал круглыми
   ушками.
  
   В том ночном магазине играла тошнотворная попса, такую послу-
   шаешь - и как в душу наплевали. О чем думают композиторы, со-
   ставляя "тынц-тынц-бумс"? Уж точно не о добром и вечном.
  
   - Знаешь, почему здесь колонки выставлены, а центр спрятан? -
   доверительно шепнул медведь. Шепот у него не получился, вышел
   сдавленный низкий рык. Мне стало жутко. Впрочем, из-за того же гра-
   дуса никто не обратил внимания.
  
   - Чтобы никто не раздолбал его к чертям. Я бы точно пальнул, -
   весомо заявил он.
  
   - Чем? Бутылкой? - засмеялась я.
   - А хотя бы и бутылкой, - проворчал медведь.
   Вечер провели мы на пляже, мирно болтая ни о чем. Фонари на авто-
   мобильном мосту отбрасывали длинные блики на воду. Широкая река
   медленно несла себя мимо. Очень хотелось остановить время. Небо, лег-
   кая рябь на воде, пиво в руке и уютный великан рядом.
  
   На следующий день он пригласил к себе в гости. Мне было инте-
  
  
  
   ресно посмотреть, как живет настоящий медведь. Похоже ли это на лес-
   ную берлогу? Действительность превзошла все мои ожидания, конечно
   же.
  
   Его дом встретил меня ударной музыкой, а сам хозяин вышел в
   одних трусах-боксерах. Зрелище было эпическое. Под раскаты Рах-
   манинова величественно отворяется дверь, и вот - мохнатый власте-
   лин, сияя оком, выдвигается из глубин дремучей чащи. Приветственно
   помавая: "Добро пожаловать!"
  
   Я проскользнула в прихожую, а затем, сняв туфли, в комнату.
  
   Ну... обычная холостяцкая берлога. Только шерсть бурая везде. Но с
   этим хорошо знакомы те, кто держат дома животных.
  
   Тем временем, пока я рассматривала залежи книг, коробок из-под
   виски, и штабеля дисков с музыкой, медведь несколько запоздало на-
   тянул джинсы, и принялся шуровать мышкой у компьютера, выбирая
   фильм. Затем он плюхнулся на кровать, приглашающе похлопав лапой.
   Я аккуратно села рядом, держась на почтительном расстоянии. Мое бла-
   гоговение к хозяину леса винных коробок не позволяло просто так фа-
   мильярничать с ним.
  
   Фильм оказался с Джонни Деппом, очень интересный. Провока-
   ционная легенда о графе Рочестере захватывала. В течение вечера мы
   перемещались по кровати, в результате оказавшись лежащими на жи-
   вотах, плотно прижавшись боками.
  
   Нет. Это не то, что вы подумали.
  
   Ничего не произошло. Честное слово, несмотря на выключенный
   свет, зажигательный фильм, невзирая даже на бутылку вина - ниче-
   го такого не было! У меня даже закрались подозрения. Почему он не
   пристает: я что, такая страшная?..
  
   Сама поражаюсь.
  
   После того вечера медведь исчез из моей жизни. Я случайно
   стерла его номер в телефоне; в аське он больше не появлялся. Так и
   разошлись астероидами по своим орбитам.
  
   Вспоминая эту историю, я все думаю, как же так вышло, что плаце-
   бо с виски оказались более понимающими, чем я, такая вся добрая и
   умная девушка...
  
   Наверное, все же стоило... сблизиться, что ли.
  
   Ведь жизнь по Мураками - это так одиноко.
  
   Крестик
  
   Эля никогда особенно не верила в бога. Ну да, ее крестили когда она
   была маленькой. Смутные воспоминания подсказывали что-то про не-
   вероятно холодную воду - туда ее окунали с головой. И очень хотелось
   есть. И ей запомнился еще бородатый дядя в очень нарядном платье,
   расшитом золотом и камешками. Он что-то бормотал, и звучало это
   очень таинственно. И было что-то еще, значительное и странное, но что
  
   - Эля не могла вспомнить, хотя и старалась.
   После этого Эля ни разу даже не заходила в церковь. Хотя крестик,
   подаренный мамой, носила. Тот был серебряный и к тому же старин-
   ный. Знающие люди говорили, что форма у него католическая, а не пра-
   вославная, хотя Эле было все равно. Раньше его носил какой-то предок
   по маминой линии. Семейные легенды говорили, что предок был стран-
   ствующим менестрелем, и исходил почти всю Европу. Его давно уже не
   было, а крестик, тщательно сберегаемый в семье, остался и перешел к
   Эле.
  
   Но сегодня должен был состояться концерт!
  
   В подвальчике Школы искусств, битком набитом инструментами,
   оставался свободным лишь небольшой пятачок, и вот по нему-то и ме-
   талась Эля. Ребята сидели на корточках у стены, наблюдая за нервнича-
   ющей солисткой. Пальцы у девушки хрустели, беспощадно заламывае-
   мые от волнения. Рыжие волосы ее развевались за спиной, и казалось,
   перед музыкантами пляшет живой огонь.
  
   - Господи Боже, помилуй нас, пусть все будет хорошо, - принялась
   вдруг шептать Эля, хватаясь за нагрудный крестик.
   Ребята вытаращились на девушку.
  
   - Эля, ты же неверующая? - осторожно сказал Мик.
   - Какая разница! - огрызнулась Эля.
   Парни переглянулись и синхронно вздохнули. Эле показалось, что
   они покрутили пальцами у виска. В отличие от солистки, Роб и Мик
   вели себя спокойно. Мик еще вчера впал в меланхоличную депрессию, а
   барабанщику Робу, похоже, все было по барабану.
  
   - На выход! Сейчас вас объявят! - крикнули сверху.
   - Боже мой, боже мой! - Эля, нещадно дергая цепочку с крестиком,
   остановилась. - Мик, гитара? Роб, готов? Ну, полетели!..
   Эля первая вышла из подвальчика, ребята потянулись за ней.
   Холл светился, пронизанный солнечными лучами. Девушка сделала
  
  
  
   шаг, другой. Ей казалось, что она смотрит в перевернутый бинокль.
   Время будто остановилось. Бесконечный парадный зал полнился золо-
   тистой пылью, плясавшей в лучах света. На искусственном мраморе пола
   змеился какой-то рунический рисунок - Эле виделось: "Провал! Про-
   вал!"
  
   Она не замечала, что на лавочках в холле полно музыкантов, кото-
   рые обменивались впечатлениями. Эля не видела, что юноши пробуют
   аккорды на своих гитарах и спорят, как верней надо было это делать, а
   поклонницы выпрашивают автографы у таких же, как сами они, девчо-
   нок. В зале стоял шум, веселый смех и яростные ссоры. В углах жадно
   пили минералку измотанные выступлением музыканты. В раздевалках
   творился бедлам. Кто-то не мог найти свой футляр от скрипки, и вопил
   по этому поводу, а кто-то вопил без повода: просто потому, что фести-
   валь.
  
   Но ничего этого Эля не видела. Холл казался ей белым провалом,
   наполненным солнечным туманом. Светящаяся взвесь дрожала вокруг
   музыкантов. "Провал" - складывались пыльные буквы перед ее глаза-
   ми. Карнавальный смех плавал вокруг, безличный, издевательский. По
   коже пошли мурашки.
  
   За дверьми холла, на импровизированной сцене фестиваля, закан-
   чивала беситься другая группа. Эля с ребятами были последними из
   выступавших на сцене Школы искусств.
  
   Нагревшийся в ладони крестик вдруг сильно кольнул ее грудь.
  
   "Ну, уж нет, - неожиданно воспрянула духом Эля. - Я вам покажу
   провал!"
  
   Эля отпустила крестик, вскинула голову и ступила в холл. Роб и
   Мик топали вслед за ней, и звук их шагов, внезапно придал Эле сил.
   Она не одна. С ней ее ребята.
  
   - Гр-руппа "Элико-он"! Наш дебют! Пр-рошу любить и жаловать!
   Эля распахнула двери.
   Ведьма горела страшно. Раззявленный в крике рот, корчащееся тело
   в столбе пламени, смрадный запах паленого мяса, а вокруг - бесную-
   щиеся от восторга крестьяне и ремесленники, а поодаль на конях - ме-
   стная знать с горделиво задранными подбородками. И старик-иезуит
   возле них, мелко бормочет что-то, - может, подсчитывает барыши?..
  
   Эля смотрела не мигая, дергая цепочку с крестиком. Она всегда так
   делала, когда нервничала. Рядом топтался, вздыхая, РоберМедведь -
   ему прискучило глядеть на казни.
  
   - Зачем они это делают? - прошептала Эля. - Ведь она ни в чем не
   виновата.
   - Значит, кому-то хотелось взять себе ее корову, - отозвался Робер.
   - Пошли отсюда, нам где-то ночевать надо.
   - Денег-то нет, - сказала Эля, отворачиваясь от пламени костра.
   - Заработаем, впервой, что ли? - фыркнул парень.
   - Ты это место видел, куда мы пойдем?
   - Двор приличный, - оживился Робер.
   - Приличный!.. - передразнила Эля. - Вечно ты находишь, где са-
   мая пьянь и рвань!
   Медведь буркнул что-то в ответ, но Эля сделала вид, что не расслы-
   шала.
  
   -Сюда! - Робер указал на замызганную харчевню.
  
   Эля с сомнением погладила свой старый крестик: так она и знала!..
   Ничего не поделать, только в таких грязных притонах можно было за-
   ночевать без платы, за одну лишь песню. Голос у Эли был красивый,
   мощный, за счет его и кормились дочка знахарки с оруженосцем.
  
   - Медведь, мы здесь уже бывали, - Эля прищурилась, глядя на по-
   екосившуюся дверь. - Флейта с тобой? Полетели!
   Эля откинула рыжие косы за спину, вдохнула полной грудью и зао-
   рала:
   Веселиться средь друзей
   Я буду до скончанья дней.
   Мне никто не запретит,
   И Богу то не претит.1
  
   Медведь засвистел флейтой в такт, и с этими звуками они вошли в
   харчевню. Народ встретил их дружным ревом. Элю подхватили, в шесть
   рук поставили на бочку, Робер пристроился рядом, и пошло веселье:
  
   Безделье - мать
   (Как то не знать?)
   ,
   Пороков всех.
   Хорош ли день,
   Где правит лень,
   Где нет потех?
  
  
   1 Песня Генриха VIII Тюдора (1491-1547). Перевод с англ. здесь и далее Алек-
   сандра Лукьянова.
  
  
  
   Пела Эля от души, в полный голос, лихо ведя песню. Мужики топа-
   ли ногами, кто-то уже плясал, хозяин харчевни одобрительно косился.
   Хозяин уже знал Медведя с Элей. Как-то раз приютил этих двоих, и не
   пожалел - в ту неделю его выручка скакнула, слава Марии, едва ли не до
   небес. К тому же при музыкантах почти не было битой посуды и сло-
   манных стульев. Медведь одним своим видом внушал почтение. Косая
   сажень в плечах, перебитый нос, стертые костяшки - кто ж полезет?
  
   Эля, правда, до сих пор не знала, за что его, прекрасного бойца, ка-
   ких днем с огнем поискать, выгнали из оруженосцев. И то дивно, что
   явный воин мог играть на флейте. Толстыми пальцами Робера сподруч-
   но хвататься за топорище секиры или рукоять палаша, а не на флейте
   играть. А играл Робер отлично. И вообще, почему он не идет на службу
   к какому-нибудь сеньору или в городскую стражу - его охотно бы
   взяли всюду? А он предпочитал всему жизнь менестреля, и на на все
   расспросы Эли или отмалчивался, или отделывался шутками. В конце
   концов, Эля решила: охранник у нее надежный, ну и ладно.
  
   - Еще! - орали посетители. - Еще давай!
   - Эй, вы! - крикнул хозяин. - Дайте ребятам глотки промочить!
   Сколько уж играют без передыху!
   Мужики поворчали, но настроение у всех после отличной музыки
   было благодушное, и менестрелям разрешили отдохнуть часок.
   Хозяин дал Эле с Робером миску с мясом и по кружке пива, и они
   удалилисьв дальний угол. Вечер определенно удался.
  
   - На помощь!
   С истошным воплем дверь кабака распахнулась, едва не прибив слу-
   жанку. Кричал вбежавший юноша - худосочный парень с зажмурен-
   ными глазами. Он пропрыгал через весь трактир и нырнул в ноги мене-
   стрелям - там и затих. Эля заглянула под стол - юноша уткнулся лицом
   в ее юбку, дрожа от страха.
  
   Следом ворвались трое стражников. Остановились по средине зала,
   они огляделись - посетители молча смотрели на них. Городскую охра-
   ну здесь не оченьлюбили.
  
   - Вон он! - завопил один из стражников. Беглец под столом писк-
   нул и еще крепче вцепился в юбку Эли. Стражники, роняя лавки, мет-
   нулись к менестрелям.
   - А ну встать! - заорал один на Робера, в то время как двое других
   полезли под стол.
   Медведь и ухом не повел - жевал. Стражник, покраснев от ярости,
   замахнулся алебардой, но тутмассивный дубовый опрокинулся, а Робер
  
   вскочил со скамьи, подхватив миску с едой. А тот, за которым гнались
   стражники, валялся на полу, также как Эля - за нее клещом держался
   юноша, и тут впервые девушка была заодно со стражниками, пытаясь
   оторвать юношу от своего платья.
  
   Медведь, прислонясь к стене, продолжая жевать мясо. Народ ржал.
  
   - Помогите-е! - вопил юноша, лягаясь изо всех сил, и руками дер-
   жась за Элин подол.
   Эля решила, что проще отделаться сначала от стражников и приня-
   лась кидать в них черепками с пола. Те продолжали тащить юношу к
   двери. Эля поехала вместе с ними по полу, поскольку парень так и не
   отцепился от нее. Посетители в трактире от смехадержались за животы.
  
   - Робер! - заорала Эля.
   Третий стражник с бранью кинулся на Медведя.
   - Дадите вы поесть спокойно?! - взревел Робер, с досадой отмахи-
   ваясь от стражника. Стражник отлетел в угол, упав там на чей-то стол.
   Медведь цапнул Элю, отрывая ее от юноши. Стражники с худосочным
   парнем повалились посреди харчевни.
   - Бей меднозадых! - завопил кто-то фальцетом. На троих стражни-
   ков насели всем скопом, вынесли их на улицу. В харчевне остались лишь
   самые спокойные, то есть совсем уж пьяные. Забытый всеми юноша
   вдруг оказался рядом с Робером, догрызавшим последню кость, и усел-
   ся на корточки, вцепившись в свою сумку. Видимо, рядом с медвежис-
   тым великаном ему было спокойнее.
   -Какого ты черта вцепился в меня? - набросилась на него Эля, от-
   ряхиваясь. - Все платье испоганил!
  
   - Не знаю, - тихо произнес юноша. - Прости, пожалуйста.
   Выглядел он смешно: тонкая шея, робкая щербатая улыбка, боль-
   шие виноватые глаза, - он чем-то напоминал лопоухого щенка. Эля
   прыснула - сердиться на такого было невозможно.
  
   - Чего ты смеешься? - обиделся лопоухий.
   - Потому что ты смешной, - объяснила Эля. - Как тебя зовут? Что
   ты украл?
   - Мик меня зовут.
   - Стражники, наверное, не просто так за тобой гнались? - сказала
   Эля.
   - Ничего я не крал! - Мик покраснел от возмущения. - Просто...
   Он тут же осекся и вцепился в свой мешок. В сумке у него, похоже,
   было нечто ценное. Эля присмотрелась: что-то угловатое и небольшое.
   Возможно, то были книги. Значит, Мик студент, подумала Эля. Скорее
  
  
  
   всего, ученик-богослов. Что же натворил школяр? Одет тот был непло-
   хо. Наверное, Мик был сынком какого-то богатея.
  
   - Ладно, потом скажешь, - махнула Эля. - Пошли за другой стол.
   Робер! Я пойду хозяину заплачу.
   Медведь, кивнув, отклеился от стены. Мик остался сидеть у стенки,
   гладя мешок.
   В трактире снова набились посетители, и Эля с Робером принялись
   за работу: Эля пела, Медведь играл. Мик решил подружиться с менест-
   релями, и теперь сидел за их столом, сторожа места.
  
   Вдруг посреди песни о Сиде, открылась дверь, и в кабак протопал
   отряд стражников. Все в латах, с оружием. Назревала новая драка. Робер
   аккуратно завернул флейту и сунул ее за пазуху. Эля, стоя на бочке,
   уткнула руки в боки.
  
   В наступившей тишине дверь снова скрипнула. Стражники рассту-
   пились, и вперед шагнул роскошно одетый господин, зажимая нос на-
   душенным платком. Эля оценила длинную шпагу с рубинами на гарде.
   Мужики в кабаке так же быстро рассмотрели толстый кошель на поясе,
   богатую одежду и перстни на руках. Но стража... Явно бойцы неплохие.
   Придется повозиться.
  
   Господин со шпагой брезгливо оглядел менестрелей, мужиков, хо-
   зяина за стойкой, и тут его взгляд наткнулся на Мика. Школяр сжался
   комочком на лавке и что-то шептал, вроде: "Только бы не увидел, толь-
   ко бы не увидел...".
  
   - Мик! - повелительно произнес господин. - Хватит бегать, Мик.
   - Нет! - вскрикнул юноша.
   - Не глупи! - повысил гшолос господин. - Ты не Тристан, а она не
   Изольда.
   - Отец, я ее люблю!
   Мик поднялся со скамьи, исподлобья глядя на богатого посетителя.
   Ух ты, семейные разборки!.. Эля села на бочке, уперев подбородок в
   руки, и смотрела, гадая, что же будет дальше. Сейчас богатый отец ска-
   жет стражникам: "Взять!", и дело будет решено...
  
   Ан нет. Мик вдруг сунул руку в мешок. Дворянин крикнул: "Взять!",
   стражники шагнули, и тут густой дым повалил с пола - Мик что-то
   бросил себе под ноги. Клубы белого дыма заполнили трактир. Народ,
   кашляя и чихая, побежал прочь. Эля, зажимая нос, потянула Робера за
   собой, на улицу.
  
   - Колдун, колдун! - орали мужики, разбегаясь из трактира.
   Желтая луна печально глядела на переполох. Аромат цветущего жас-
   мина пробивался сквозь миазмы нечистот. Хозяин, такой же унылый и
   желтый, как луна, вынесся вместе со всеми, и теперь смотрел на свою
   обитель, слушая причитания служанок.
  
   - Китайские шашки.
   - Что? - переспросила Эля.
   - Дымовые шашки из Китая, - повторил Робер. - Хорошая завеса,
   при случае. Никакой он не колдун.
   - А-а, что нам с того? - протянула Эля, рассматривая чей-то коше-
   лек, которыйц оказался каким-то образом у нее, пока она бежала к вы-
   ходу. Кошелек был приятно тяжелым.
   Тут из белого дыма, кашляя, прямо на Робера вывалился Мик. Мед-
   ведь схватил его за ворот.
  
   - Не бейте меня, не бейте! - завопил Мик, но раскрыл глаза, увидел
   Робера и тут же сменил тему. - Спасите меня, спасите!
   - Нет уж, с родителем разбирайся сам! - отрезала Эля. - Отпусти
   его, Медведь.
   - Я хочу узнать, откуда у него китайские шашки, - сказал Робер.
   - Сам смастерил! - поспешно объяснил Мик.-- Я вам сделаю таких
   же, сколько угодно, только возьмите меня с собой!
   -Ох, - вздохнула Эля, - и на что ты нам сдался?
  
   - Взять их! - послышался грозный крик. - Это его пособники!
   Менестрели рванули с места, не глядя, Мик - за ними. Страх приба-
   вил сил, они бежали, не разбирая дороги, по узким улицам, загаженным
   нечистотами, а сзади топали стражники, все ближе и ближе.
  
   Тут Робер прыгнул куда-то вниз, Эля за ним, следом Мик. Троица
   ссыпалась по дряхлой лестнице и затихла, зажатая в крошечной дере-
   вянной клети. Стражники топтались сверху.
  
   - Давай, иди, - отдуваясь, подталкивал один.
   - Иди сам, я в проклятый дом не пойду, - отказывался другой. - Я
   с ума не сошел. Даже за деньги графа.
   Остальные тревожно переговаривались, и никто не решался идти.
  
   - Ладно, - решил первый. - Ждем до утра. Сядем рядом, будем
   сторожить. Все равно выскочат на нас.
   Тяжелые сапоги стражников протопали дальше, и над лестницей во-
   царилась тишина. Эля пошевелилась. Мик ойкнулї острый локоть вот-
   кнулся ему в поддых.
  
   - Куда мы попали? - осведомилась Эля.
   - Не знаю, - буркнул Робер. - Но лучше уж тут, чем биться с отря-
   дом стражников.
  
  
   - Не, не лучше, - возразил Мик. - Вы знаете, где мы? Мы в прокля-
   том доме!
   - Напугал, - усмехнулась Эля. - Все эти проклятия выдуманы, чтоб
   детей пугать. Сколько раз мы с Робером в таких ночевали, и хоть бы
   что. Робер, ищи, здесь должна быть дверь внутрь!
   Медведь не стал разворачиваться, а просто выбил задом трухлявую
   дверь. Так, спиной вперед, и провалился во тьму. Мик ойкнул снова, а
   Эля последовала за Робером.
  
   - Давай факел, - произнесла Эля, обращаясь к Роберу.
   В кромешной тьме звук раздался эхом. Через забитые окна не про-
   бивался ни единый лунный лучик, но было ясно, что ребята находятся в
   большом и пустом зале.
  
   Робер ткнул в руку Эли деревом. Она щелкнула пальцами, и факел
   вспыхнул. Действительно, комната была довольно большой. Рассох-
   шийся пол скрипел под ногами, по углам порскнули крысы. Мик сдав-
   ленно охнул.
  
   - Ты чего? - обернулась Эля.
   - Факел...Ты зажгла факел колдовством? - изумленно спросил юно-
   ша.
   - Совершенно верно. Отчего, собственно, и не живу дома в спокой-
   ствии и уюте, - в голосе Эли слышался горький сарказм. - Давайте на
   ночь, что ли, устраиваться.
   Ребята устроились рядом с дверью, постелив одежду на пол, а факел
   воткнули в ржавый держатель на стене, оставшийся от былых времен.
   Мик продолжал таращиться на Элю.
  
   - Чего? - нахмурилась девушка.
   - Э, ну... Я хотел попросить о помощи, - промямлил юноша. - Ты
   вот зажгла огонь волшебством, и я подумал, ты можешь что-то еще...
   - Я много чего могу, - кивнула Эля. - И что мне будет взамен
   этого?
   - У меня есть редкие книги, - замялся Мик. - Могу дать только
   это.
   - Да ладно, - заворчал Робер. - Ты же папенькин сынок.
   - И что? - вскинулся юноша. - Я ушел из дому. Ничего с собой не
   взял, кроме редких книг, я же не вор какой-нибудь. Как и вы тоже,
   думаю...
   Эля промолчала одоставшемся ей в суматохе кошеле. Робер только
   хмыкнул. Мик принялся рассказывать, отчего он сбежал. Студент влю-
   бился в местную красавицу, в роду у которой, поговаривали, были ведь-
  
   мы с колдунами. Естественно, отец-граф не пожелал такого сомнитель-
   ного родства, из-за которого могли возникнуть большие осложнения, и
   посадил сына под домашний арест. Тот сбежал. Дальнейшее менестре-
   лям было известно, и Мик принялся расписывать прелести своей воз-
   любленной.
  
   Пока школяр говорил, Элю не покидало ощущение, что на них кто-
   то смотрит. К затылку словно прицепилась ниточка; куда она тянулась,
   разглядеть она не могла. Боль от паутинки не чувствовалась, просто,
   ощущалось пристальное и недоброе внимание. Эля попыталась стрях-
   нуть ниточку, но не вышло. Крестик противно колол грудь. "Ой, плохо
   дело, коль мамин крестик ноет", - подумалось ей.
  
   -Вот этот дом принадлежит моей невесте, - сказал Мик. - И она
   попросила меня помочь. Я зарылся в книги, и выяснил, что...
  
   Тут кто-то шумно вздохнул. На Элю словно навалился медведь. Она
   моргнула и увидела, что Медведь в самом деле лежит на ней.
  
   - Робер! - прошептала Эля.
   Медведь не подавал признаков жизни, тяжело давя на Элю. Девуш-
   ка с усилием толкнула его, и он с закрытыми глазами отвалился к стене.
  
   - Вот, пожалуйста, - испуганно вякнул Мик.- Проклятый дом!
   - Тихо! - рыкнула Эля.
   Юноша заткнулся, крупно задрожав. Эля пощупала пульс Робера -
   пульс был редок, но был. И то хорошо.
   Факел затрещал и погас. Мик пискнул. Девушка прищурилась, и
   рассмотрела, как в полной тьме в углах проявились безглазые маски-
   черепа, сиявшие, как золото на бархате в свете многих свечей. Выраже-
   ние их не обещало ничего хорошего.
  
   Эля единым духом скакнула в центр зала, и кинула заклинанию в
   каждый угол. Золотые маски зашипели, и уменьшились в размерах. Эля
   кинулась обратно к Роберу, принимаясь трясти его. Сейчас он он- ой,
   как пригодился бы.... Но Медведь не просыпался.
  
   Маски переползли на потолок и собрались в одну, которая теперь
   смотрела прямо на знахарку. Мик взвизгнул в ухо девушке. Крестик
   ожег грудь так, что Эля ойкнула. Череп раззявил пасть, бросился на
   знахарку и впился ей в шею. Медленно наползла тьма...
  
   Тьма перед глазами Эли замерцала красными узорами.
  
   Вначале в уши ударил дружный рев: "Ма-ла-ццы! Ма-ла-ццы!" По-
   том Эля ощутила, что ей что-то жжет грудь. Пальцы ее невольно схва-
  
  
  
   
   .
   
   .
  
   тились за крестик - и тут же отдернулись. Серебро будто побывало в зеркале отражалась старинная вещь, совсем уже не светившаяся.
   костре, так сильно оно накалилось. Эля скосила глаза - старинная ве- Надо все-таки выяснить, что это за странный предок был в ее роду...
   щица явственно светилась!
  
   Зрители хлопали в ладоши, свистели и визжали в полном восторге.
   Эля обернулась и увидела полубезумные, донельзя счастливые глаза
   своих ребят. Музыкантов будто кто-то выжал: майки напрочь промок-
   ли от пота, и вроде бы даже они похудели. Мик подскочил к ней и ки-
   нулся обниматься.
  
   - Эля! Эля-я! - орал Мик.
   Роб вытащил себя из-за барабанной установки и, обхватив лапища
   .
   ми, приподнял их обоих в могучем объятии.
   -Медведь! Задушишь! - захрипела Эля.
  
   - Вот как хорошо все получилось! - радовался Мик. - Получилось!
   Эля шла по холлу. Какие-то юноши пожимали музыкантам руки,
   поздравляли Элю с успехом. "Ты зашибись пела!" -- кричали откуда-то
   знакомые голоса, она не видела, кто именно. Перед глазами все плыло,
   и она не могла сказать, отчего. От усталости, или от того, что привиде-
   лось ей? Что случилось, когда она распахнула двери? Что это было -
   сон? Галлюцинации?
  
   Роб заботливо придерживал ее под локоть, а улыбающийся Мик раз-
   давал за всех автографы.
  
   - Так у нас получилось? - спросила Эля, когда они спускались в
   подвальчик. Мик споткнулся и чуть не полетел кубарем по ступеням.
   - Ну вы даете оба! - воскликнул Серега -Медведь Робичев. - Миша
   по лестницам летает, Эля ни черта не помнит. Вроде ж ничего не кури-
   ли...
   -Да ладно тебе, - отмахнулся гитарист. - Первый концерт, все по-
   нятно. Но, Эля, я тебе скажу! Вот это ты спела! Ты никогда так не голо-
   сила.
  
   - Да, Элька, даже я не ожидал, - пробасил Роб. - А уж я-то знаю,
   какой у тебя вокал...
   - Правда? - робко прошептала Эля.
   - Нам не веришь, так хоть зрителям поверь! - Мик замахал от воз-
   буждения руками, ушиб локоть об стену и зашипел: - В общем, ты у нас
   новая Пелагия.
   - Ну, уж прямо!.. - произнесла польщенная Эля. - Ладно, ребята,
   все переодеваться, и - кайфуем!
   - Так точно, королева! - рявкнули ребята.
   Натянув сухую майку, Эля задумчиво принялась вертеть крестик.
   В
  
  
   ВАДИМ ФИЛАТЬЕВ
  
   Папкино письмо
  
   Повесть
  
   Страшно становится, когда остановишься. Тишина. Комок снега
   свалился с ветки, с елки. Мороз скрипнул в каком-то дереве, в березе
   или в сосне. Треск был как выстрел: резкий и одинокий. Лыжи по
   снегу плывут, надо только ногами их подталкивать (немного). И
   скоро ночь. Но еще видно что-то. Елки большие, темные, мохнатые,
   молчаливые, - страшные. Они снегом придавленные стоят, живут
   одиноко. В это время надо сидеть возле печки, смотреть в огонь.
   Тогда не грустно. И тепло.
  
   "Мамка наверно уже Марфу доила и мне оставила в крынке, на
   загнетке, что б не остыло, она знает, я теплое люблю, с мороза-то.
   Две картохи еще будут, я их в чашку подкину, молоком залью, лож-
   кой разомну. А лепешку я в печь суну, она в углях обмякнет. Она в
   мешке там у меня замерзла - да и в камень. Поем я долго, брюхо
   нагреется, и сразу на полати лезть, будут мои сны. Их надо узна-
   вать, Потом я их разгадывать буду: в школе, и по дороге.
  
   Лес не страшный, там зайцы живут, им холодно, они в снег
   зарываются, волки их не найдут. И медведь спит в снегу. Ни разу не
   видела медведя в снегу. Но вот в сугробе он и спит".
  
   От школы до дома верст шесть примерно. Муза летом шла весело
   и быстро. Зимой дольше. А если ветер, так и вообще... Иногда и
   домой возвращалась. Лыжи если салом смазать, быстрее катятся, а
   сейчас сала нет, кончилось еще той зимой. Муза летом смолу с сосен
   собирала, теперь этой смолой смазывает. Смола вкусная, как мед,
   только к зубам сильно прилипает, и горькая очень.
  
   Издалека лес сливается с горизонтом. Между синим холодным
   небом и белой землей - темная полоса леса. Зимой лес пухлый.
   Снег, насыпанный много раз на одно место, на одну елку, слежива-
   ется, уплотняется, становится выпуклым. Снег давит на ветки, успо-
   каивает их, как расшалившихся деток ставят в угол. И они там стоят
   неподвижно, отвернувшись, понурив голову. Елки также в снегу
  
   стояли не шелохнувшись. И еще зимой в лесу тихо.
  
   Если смотреть ниже стены леса, если издалека смотреть, - что-то
   шевелится, очень медленно по снегу что-то ползет. Это человечек,
   это маленькая Муза. Она идет, она передвигается на лыжах по снегу
   из одной деревни в другую. В селе Заево восьмилетка, в деревне
   Мезенцы - дом. Каждое утро и каждый вечер Муза проходит десять
   ли, двенадцать ли верст около леса - в школу, и домой.
  
   Если смотреть издалека, то можно увидеть на белом и синем
   снегу копошащуюся точку. Примерно как клоп на огромной про-
   стыне, - вроде ползет, а вроде на месте лежит. Или как улитка - по
   траве, оставляя влажный след. После девочки Музы след на снегу
   оставался серой полоской, она же - на лыжах.
  
   Волков не было, но они чудились. Они прятались за елками,
   подглядывали за девочкой. Она шла давно, потому что спина вспо-
   тела, одета она туго. И останавливаться нельзя, мороз проберется к
   спине, да и волки тоже увидят, что она стоит.
  
   "Интересно, а немцы бояться волков? или мороза? Они ведь зве-
   ри, у них ружье есть и пушки, а волки без ружья. Но у них зубы
   сильные, они скалятся страшнее нашего Полкана. А от мороза у них
  
   - шерсть. Но холодно ночью в лесу, если еще мороз ударит - бревна
   в избе трещат, а тут сиди себе на морозе всю ночь, вот они и злые.
   Волки, они хорошие, только им жрать хотца, они нашу маську тогда
   задрали, а у ней ребеночки были: хорошенькие, маленькие овечки, я-
   то их гладила, они тепленькие. Мамка плакала тогда, а папка сказал:
   "Да опять наживем, чо там". А фашисты злые, они даже людей уби-
   вают, Никвас (Николай Василич, директор наш) говорит, что они
   нелюди, и что их нужно убивать. А папка, если их убивает, может,
   он злой потом будет. Меня-то он не убьет, я ведь помню, он добрый,
   он мне тогда Деда Мороза ватного из района привез, под елку поста-
   вил, а под Дедом Морозом были подушечки и помадка. Подушечки
   можно с чаем сосать долго, а помадка быстро тает во рту. Исть-то как
   хотца, спасу нет. Я бы сухарик счас пососала. Откусишь от него
   камушек: зубами до боли нажимать надо, так что на сухаре след
   белый остается, от зубов, как на сахаре, когда папка его щипцами -
   хрясь! - на одной руке кусок сахара, блестящего, держит, а щипцами
   - щип! - откусил. Они, эти щипцы на ножницы мамкины не похо-
   дят. Они, щипцы, походят на дядьку того, из района... Он в смеш-
   ных штанах широких - ноги расставил - выступал, говорил тогда
   нам, на митинге, вот, вспомнила. Он говорил, что мы обязательно
  
  
   победим, а я и сама знаю, у нас Красная Армия... у меня папка сильный,
   и у Сережки-борова (теперь-то он не похож на борова, но все равно его
   все так зовут) - батька у-у какой большой, лохматый, как Полкан наш.
   И у Миньки-бешеного батя будь себе, ха... На языке камушек лежит,
   перекатывается, пока согреется, пока-то он не вкусный. Начинает пе-
   рекатываться во рту, и крошечки хрустящие на зубах, как снег, когда на
   него ступаешь. Зубы сами уже, как-то уже сами быстро так начинают
   двигаться, я рот держу взаперти, а не удержать, там все само двигается.
   А надо-то не глотать. Кашица наполняется, прибавляется и уже само
   как-то перетекает туда внутрь куда-то, до живота не доходит, где-то
   посередке застревает. Нет, животик вот уже заговорил, заурчал радост-
   но, как Полкан, если я ему есть даю когда".
  
   Лыжи скользили-стелились сами, надо было только их подталки-
   вать: ногой одной, другой. Это утром лыжи приходилось ставить в снег
  
   - первую, вторую. Утром, если ночью шел снег, идти было трудно. Муза
   передвигалась чуть наклонясь вперед, чтобы сосредоточеннее делать шаг.
   Сумка холщевая - ее мамка сшила из старого мешка - перекинутая
   через голову, тихонечко стукалась о правый бок. Сумка задавала ритм:
   раз, два, три, четыре.
   Первую примету - стожок кочуровский - она замечала еще не
   так устав. Он чернел круглой точкой, и Муза взглядывала на него, на
   стожок, на точку, через много трудных шагов. Точка черная росла,
   преображаясь, она серела и можно было уже различить снежную
   шапку, надетую на него. А стожок рос. С ним поравнявшись, Муза
   остановилась, оглядываясь назад: неровная лыжня уходила обратно
   домой, откуда она пришла. Две версты, примерно, она прошла. Оста-
   новка эта обозначала треть пути. Полверсты по лесу, да еще по полю
   возле леса, почти половина. Этот стог Кочуровых, Муза знала. С
   Генкой они всегда воюют, он побил брата ее, Игоря, а Муза обещала
   побить Генку, но не смогла. Они разошлись на равных. С парнями
   все ж тяжело драться, они сильные. Зато Муза могла бы повытаски-
   вать сено из стога, но каждый раз ее что-то останавливало. Она-то
   ведь знает, что сено для коровы Кочуровых, если она его разбросает
   (а это у них последний зимний стог, они его всегда уже по последне-
   му снегу увозят), то и корова у Кочуровых околеет или ее привяжут
   до весны на веревках. А коров Муза любит. "Они теплые и пахучие.
   И еще они теленочков бархатных приносят. Нет, сено зорить нельзя.
   А вот хорошо бы Генку подкараулить и по башке палкой. Или по-
   дождать когда Игорь вырастет? Надо идти".
  
   Надо теперь дойти до поваленной ели, которую сбила гроза, и
   она лежит великаном, прижатая снегом к земле. Эта огромная ель
   рухнула всем своим мощным телом на тропинку и после этого до-
   рога сделала здесь зигзаг, похожий на запятую. Около этой лежа-
   щей, но еще могучей ели, Муза еще раз остановится, и это будет
   означать, что до родной деревни останется... Будет еще поворот к
   деревне, этакий тоннель из елок, в который входишь с благогове-
   нием: скоро Мезенцы, а ее дом седьмой от леса, последний, в общем.
   Здесь еще есть пруд, но теперь его нет, он снежной лысиной обозна-
   чился на краю дороги. И только вмерзшие в лед камышины, как
   некоторые оставшиеся волосы на лысине дядьки какого-нибудь, ука-
   зывали на то, что летом, весной и осенью здесь водоем, пруд. Позап-
   рошлым летом здесь Мальчик утонул - это мерин, старый уже, но
   его все любили, он смырный был и возил все, что на него нагрузят.
   Непонятно, как утонул Мальчик, но все об этом жалеют: где счас
   такого добряка сыщешь.
  
   Снег под лыжами хрустит, как квашеная капуста во рту. Мамка
   капусту на четыре части длинным ножом разделывает, складывает на
   дно бочки. Солью пересыпает, руками камушки переминая; листья
   смороды еще потом положит... А когда полная бочка набирается,
   чугун горящей - кипятка - пар идет - воды опрокидывает, в рука-
   вицах чугун держа и лицо от пара в сторону отводя. Пар как в
   парилке, когда мамка ковшиком плеснет на камни, и они, ошпарен-
   ные - ф-ш-ш - говорят. И от бочки анисовый и смородинный дух
   поднимается вместе с паром, не такой, как в парилке от камней.
   Другой вкус. Капуста эта была заварная. А квашеную капусту по-
   другому мамка делает.
  
   Снег под лыжами хрустит, как квашеная капуста. Пролетела чер-
   ной тряпкой и крякнула ворона. Муза на секунду напугалась близос-
   ти звука и металлического голоса. Словно бруском по косе резко
   провели. Папка на покосе всегда нежно проводил бруском по косе,
   словно гладил ее, а не точил. Встанет, мокрой рубахой-спиной пере-
   дернет, колыхнет, на небо взглянет; опустит руки за охапкой травы,
   проведет ею по черной узкой косе, похожей на блестящую щуку;
   голову повернет лицом к небу, как собака лохматая на улицу собра-
   лась повыть, и тогда только плавно залезет за голенище сапога, дос-
   тавая невидимый брусок. И нежно так осторожно, словно расчесывая
   гриву Мальчика, начнет водить бруском по косе... Вороны не видно.
   Она на ель "взгромоздилась", прикрывшись крыльями, как плащом.
  
  
  
   Заснула наверно. Или замерзла. И не крякает. Молчит.
  
   "Их ждет всех суровая кара", - вспомнила Муза, как Роза Фрид-
   риховна (по-нашему Федоровна) говорила про немцев. Она на уроке
   читала Гейне и сказала потом, что это великий сын немецкого наро-
   да. А когда Минька-бешеный выкрикнул: "Да иди ты со своими
   немцами! Да и сама-то ты немец! А у меня отец бьет вас, и я тоже
   буду бить вас!" - и выбежал из класса, - тогда все заговорили,
   закричали, а Роза Фридрих... Федоровна молча смотрела на всех,
   напрягшись, как на митинге, а потом сказала: "Да, я немка, но я
   живу в Советской стране и папа мой - коммунист, убитый фашиста-
   ми" - губы она сжала, а через минуту добавила: "Поймите, ребята,
   немцы и фашистые это разные люди..." Но тут опять все стали кри-
   чать, что фашисты не люди, так и директор наш говорил, да и мы это
   знаем. Роза молчала, долго, потом сказала: "Так, продолжим урок".
  
   "Их ждет всех суровая кара... Суровыми нитками папка валенки
   зашивал, кожаные заплаты к пяткам прилепливал. Валенки станови-
   лись строже и тяжелее. Суровыми нитками их примотают к сосне, в
   лесу, зимой, и все будут говорить: это ваша кара".
  
   Шорох собственных лыж не пугал Музу. Наоборот, когда она
   приостанавливалась, чтобы утереть нос, ее пугал неожиданный взгляд
   на небо. Неба-то не было. Были звезды, замерзшие и неподвижные.
   Они сверху смотрели на девочку безжизненно и безразлично. Муза
   уткнулась взглядом в снег, чтоб не пугаться, чуть наклонилась впе-
   ред, и - приподнимала одну лыжу, а потом другую. Она устала, но
   шла. Двигалась.
  
   Вот показалась дыра в стене из елок, это дорога в лесу. До дерев-
   ни полверсты значит. Зайдя в коридор, надо идти ни разу не оста-
   навливаясь. Потому что сразу с обоих сторон елки, а из них будут
   десятки сверкающих глаз смотреть: голодных ли волков или других
   страшных зверей - лешаков... Это место Муза должна проходить
   тихо, быстро, без слов всяких, одним рывком - раз! - и ты уже в
   деревне. Там, на пригорке первый дом - Малыгиных, всего-то в ста
   шагах от леса. Малыгинский дом стоит темным боком к елкам, зато в
   его боку есть одно маленькое окошечко, и если мамка Гришки пошла
   зачем-нибудь в чулан, то окошечко обязательно будет светиться, тус-
   кло, бледно, но приветливо. И как-то легче становится тогда, значит,
   Муза не одна в этом страшном лесу, на морозе, в темноте. Значит,
   все хорошо и она уже в Мезенцах. Если малыгинский дом светиться
   не будет, надо идти еще быстрее, поднимаясь на пригорок, и тогда
  
   откроется уже вся деревня. Деревня у Музы хорошая, спокойная.
   Только в праздники шумят, да летом когда, но праздников давно уже
   не было, а летом все работают. Сейчас все по-другому. Все притихли,
   ждут чего-то. Только если когда газеты из села принесет кто, мужи-
   ки-старики соберутся послухать, чо на фронте там деется. Мужиков
   нет, одни старики, их четверо. Леушиных дедушко, сухой и всегда
   строгий; дедко Савельич, матершинник, он всегда ругается; Кочуро-
   вых дедушко-прадедушко (никто не знает), в валенках, в шубе, в
   бороде, лица не видно; его выводит иногда Лешич, он всегда кого-то
   выводит, и почему он Лешич - известно: он один живет, разговари-
   вает сам с собой, и из лесу чего-то всегда приносит. Говорят, что
   леший лесной ему подарки на пеньках раскладывает. Муза дедушков
   всех любит,они были всегда. И даже когда опустела деревня, они
   тоже остались. Но это летом. Зимой никто из домов не выходит -
   вятский мороз, или Муза не видит никого: утром в школу, когда еще
   темно, вечером из школы, когда уже темно. Зимой вообще жизнь в
   Мезенцах останавливается. Только печи гудят, пыхтят, только дым
   из труб на улице виден, а больше никто. И по дыму определяют
   погоду: если хвостом кошачьим - к морозу, если собачьим, с зави-
   тушками - к теплу. И Муза также узнавала, холодно ли будет сегод-
   ня.
  
   Их дом был последним в деревне. Но перед самой войной кто-то
   приехал на телеге с другой стороны, (говорили, что из Гоглей мужик
   перезжает, от отца ушел), и быстро поставил сруб, один, никого не
   просил. Сруб оказался рядом с их домом и закрывал вид на ту сторо-
   ну леса. И теперь он стоял - и не дом, но и не пустое место, хорошо
   хоть крышу успели мужики накрыть, когда гоглинского переселенца
   на войну забрали. Дом этот, его и домом-то не назовёшь, теперь
   закрыл собой видневшийся раньше лес за Мезенцами. До него дале-
   ко было, с версту наверно, Муза туда по чернику летом ходила, а
   грибы из другого места брали, а по малину ходили на вырубки.
  
   По Мезенцам Муза проходит быстро и незаметно, то есть она бы
   и хотела помедленнее идти, что б узнать у кого что изменилось, да не
   получается. Всякий раз она долго плетется в гору, к первому малы-
   гинскому дому, а потом как-то быстро оказывается возле своего.
   Входить в свой дом надо тихо, чтоб мамку обрадовать или, наоборот,
   чтоб не попастись ей на глаза, если она злая. Злая мамка сейчас
   всегда, точнее, не злая, а ругливая. "Иди, там на плите", - сухо
   произносила она. Это когда злая. А когда нормальная, так: "Музк, ты
  
  
  
   что ль? - и, после минутной тишины: каком-то- Ну да чо в тихо-
   молку-то! пришла так пришла, неча там пряаца". Главное при входе
   дверь плотно закрыть, но и не хлопать сильно тоже. Иначе: "Чо
   дверь-от нараспашку-то! улицу-то не натописся" - все это надо было
   учесть, входя в свой дом.
  
   Вот когда папка был, мамка почти не ругалась, только кричала:
  
   - Иля, ошалел что ли ты!
   - Муз-к, иди скотине дай! Да и не разлей там впотьмах-от. Я
   даве по твоему пойлу чуть в Полом не уехала.
   "Полом - это у нас самое большое село, мы туда до войны с
   папкой на Серке ездили, Игорь совсем маленький был, с мамкой
   остался. Папка мне карандаши цветные купил, я их берегу-берегу, а
   кто-то в школе спер один, красный, самый красивый, это уже когда
   война началась. Потом я у Петьки-мокрого (он всегда в мокрых
   штанах) танк видела красный, нарисованный в тетради. Но он, гад,
   отпирается, не я, горит, брал. А кто ж тогда? Красного я ни у кого
   больше ничего не видела. Флаги - и то все фиолетовые, чернилами
   рисуют. А тут целый танк. Петька, конечно, - можно и к Мялке не
   ходить. А если спросить, правда, у Мялки, она бы сказала? Она всё
   про всех говорит. Дак ведь она махорку, скажет, давай, а где я ей
   махорку счас возьму. Папкину-то мамка давно уж куда-то перетаска-
   ла, а больше и нет у нас".
  
   Муза сняла лыжи перед крылечком, в сенях их она оставляет,
   на холодке, что б смола не потекла. А зайдя в избу, сильно притяну-
   ла за собой дверь. Валенки отряхивать не стала, стянула их, насту-
   пая одной ногой на носок, другую вытягивая. Второй валенок под-
   цепила порогом за пятку, а затем, танцуя на одной ноге, как после
   купания, закрыв пальцем ухо, что б воду оттуда выгнать,- ногу вперед
   выкидывала. Размотала длинную коричневую мамкину шаль - раску-
   пониваться всегда веселее, --вылезла из тяжелого и надоевшего полу-
   шубка. Тишина. Это и не сразу понять, почему. Либо мамка злая: на
   меня ли, на скотину ли, на жизнь ли нашу поганую, - непонятно. Либо
   она плачет, молча, над столом. Если бы с кухни грохот какой доносился:
   ухват ставился к печке, стукаясь, чугунки бы скрипели на поду, ведра
   бы с водой-пойлом гремели, задеваемые невпопад, - тогда понятно.
  
   Если:
  
   - Во! явилась. Ликось на нее! Грамотей наш приперся! Мать тут руки
   у печки оставила, ноги еле волочу - туда-сюда надо, - она явилась, глянь-
   те-ка на нее!..
   Тогда понятно. А тут тишина.
  
   - Муз-ка, ты ли чо? - послышалось наконец неожиданное. - Ой,
   девонька, давай быстрей, идь сюда.
   Голос матери приближался. И она глупо, неестественно улыбаясь,
   уже подходила к дочери:
  
   - Глянь-ко, чо у нас есть-от.
   Муза, испуганная и радостная, понимает: письмо. Это значит толь-
   ко одно - письмо. "Теть Люсь заходила к нам с сумкой тяжелой через
   плечо, проходила мимо, нет - приносила почту: газету, новости разные
   из села. Посидела с мамкой, отдохнула, радостная - ведь не всем письма
   приносит; мамка вертела-крутила письмо: "Смотри, Люсь, письмо-то
   от Или мово, он на войне немца бьет, - (как будто Теть Люсь сама не
   знает, что письмо это к ней от Ильи Ивановича, с фронта), - вот он у
   меня какой, Иля-то, фашиста бьет проклятущего, што ж они за своло-
   чи-те таки, напали на нас, а, Люсь? доча вот счас придёт сёдне со шко-
   лы-то, она скажет все, чо там Иля-то мой понаписал, я-то ведь не знаю,
   чо там написано-то, Люсь, я ведь не... Ты, Люсь, погодь, посиди, от-
   дохни хоть мале, тебе ж в Гогли еще переться". И, через минуту спохва-
   тившись: "Вот только поись-то неча у нас, и не угостить-то тебя ни-
   чем". Но это она говорила уже так, для приличия. Она это говорила
   даже и не глядя на почтальона; она это говорила туда-сюда перебегая,
   держа трегольник письма на вытянутых руках".
  
   Ну, сегодня мамка добрая будет, весь вечер. Весь вечер Муза будет
   читать письмо, а все будут слушать и смотреть на нее: и мамка, и Игорь,
   и кот под ногами, и курицы под печкой: будут выглядывать удивлен-
   ным глазом своим, голову набок склонив - так-так, что здесь такое,
   что? Все будут смотреть на нее, Музу, внимательно, как будто это она,
   Муза, это письмо написала, а не папка. Мамка будет смотреть на нее,
   девоньку - "грамотка ты наша", - словно Муза и есть само это письмо.
   И завтра мамуля будет добрая и чего-нибудь придумает вкусненькое,
   Муза еще не знает чего, но знает, что мамка что-нибудь придумает, она
   умеет. У мамки обязательно там что-нибудь припасено будет: яичко ва-
   реное - только для Игоря; подушечка сладкая, мамка ее из сундука
   откуда-нибудь вытащит, подушечка затвердевшая будет - давно лежит:
   это они, наверное, еще с папкой, когда в Полом ездили, покупали,- ну,
   и что, это даже еще и лучше, дольше во рту держать можно - весь вечер,
   но не сегодня, конечно, сегодня-то некогда; а потом можно будет, насо-
   савшись, спрятать подушечку в тряпочку, на потом, на завтра.
  
  
  
   "Добрый день или вечер, дорогие мои супруга антонина Яковлев-
   на, дочь Муза, сын... (в слове "сын" "...очек" было зачеркнуто. Види-
   мо, папка подумал, что к Игорю так обращаться уже не подобает, а сверху
   над "очек" стоит "мой" - теперь все как положено: сын мой). Доброго
   здоровья, дорогие мои. Мое здоровье нормально, родные мои, кормят
   нас хорошо. Каши и другие продукты нам дают как положено, но вот
   Тонечка моя как ты готовишь тут нельзя никого сравнить. Твои-то каши
   Тоня я помню как счас, в печке выстоянные да салом заправленные...
   ну-у, што там говорить"- (буквы у папки ровные, выписанные, вот бы
   Музе так выучиться писать, а то все она пишет, как курица лапой, сколь
   не старается, да ведь и чернила замерзают, приходится их отогревать
   руками: то Гришка сначала - они с ним за одной партой сидят - руками
   чернильницу держит, отогревает, то Муза потом. В школе плохо топят,
   всегда холодно, сидят все в одежде, пар пускают, только рукавицы сни-
   мают - у всех разные, Муза свои снимает до прихода в класс - совсем
   шитые-перешитые, стыдно же, - а то совсем писать невозможно в ва-
   режках.
  
   "... и будет бить эту сволочь до последней капли крови..." - неужели
   папка драться умеет - Муза ни разу этого не видела. А теперь она пред-
   ставляла, что стоят фашисты гурьбой, ну, как у них по весне, когда пар-
   ни из Гоглей приходят, - так там и наших стенка стоит немалая. А тут-
   то, там то есть, у немцев, папка стоит один, и фашисты подходят к нему,
   один за другим, а папка - раз рукой! - уложил кучу, - ра-аз другой!! -
   опять сволочь одна за одним лежит. А фашисты все толстые такие, и
   ухмыляются ехидно, как Филька плешивый, а папка все равно - раз
   рукой! - и еще один полк лежит. И кровь у него, у них у всех, - в нашу
   русскую землю, в советскую нашу землю вытекает, - до последней
   капли крови, и они истончаются и умирают. В деревне у нас деруться до
   первой крови, так то ж наши, и - русские. А Борьку моего когда резали,
   у него тоже - дядя Гена стакан под горло подставлял, вся рука в крови
   была тогда - полный стакан крови, полный таз крови потом натек.
   Борьку я чесала щепкой , он хрюкал, ему нравилось: завалится на спину
   и чеши его, а он глаза свои розовые рыжие закрывает, ресницы белесые
   едва подергиваются. Фашисты ведь не свиньи, их есть нельзя.
  
   "...Вот и кончаю свое письмо, дорогие мои, не скучайте, родные мои,
  
   - супруга Антонина Яковлевна, дочь Музонька моя, сыночек мой Иго-
   речек. Всем в Мезенцах передавайте мой пламенный привет бойца Крас-
   ной Армии Ильи Ивановича, и скажите всем, кого повидаете, что мы
   эту сволочь бьем и будем бить до полного ее искоренения, а вам, суп-
   ружница моя и детки мои дорогие, - самый родной и любимый ваш
   человек, и скажи всем Тоня, что не видать им нашей земли советской
   как как своих ушей ("как" почему-то два раза написано). Некогда, Тоня,
   командир зовет, потом допишу..."
  
   Муза и не помнит, что она читала. Мамка сидит, улыбаясь, а в глазах
   слезы, раскачивается и смотрит куда-то в стенку.
  
   - Мам, еще раз почитать? - Муза пытается мать отвлечь, спросить о
   чем-то.
   - Завтра еще, - нараспев отвечает мать и улыбается глупо и ласково,
   и Музу по голове рукой водит, как будто котенка гладит.- Вот ведь,
   грамотная ты у меня, - приговаривает, - Марфу нашу сколь не корми,
   а ведь письмо не прочитает, сено только жрет... - Потом, спохватив-
   шись: - Да ведь она кормилица наша, единственна-а, - и зарыдала, но
   ненадолго. - И ты тоже, учись, может, хоть ты в люди выйдешь, -
   оборачивается мамка к молчаливому Игорю, и его тоже к себе притя-
   нув, обхватила руками, к себе прижала.
   - Ой, что это я... - мамка спохватывается, встает, отстранив Игоря,
   подходит к комоду, достает ключ из второго сверху ящика, - там, где-
   то в тряпице, Муза-то знает...
   Сейчас что-то достанет вкусненькое, что пока - неизвестно, но что-
   то будет, Муза-то знает.
  
   Утром вставать всегда неохота. Особенно зимой, Холодно пото-
   му что. Печь, конечно, не остыла, она русская, она тепло долго дер-
   жит. Да и мамка давно уже копошится-ругается на кухне, уже рас-
   топила печь. Но пока еще холодно.
  
   Игорю-то что, он может дрыхнуть сколько влезет. А Музе надо
   вставать, слезать с палатей, идти на холодный пол. Но, намного легче
   выслушивать все, что говорят в школе, чем выслушивать ворчанье ма-
   маши. Поэтому - лучше идти в школу. Решение это пришло само со-
   бой. В школу можно было и не ходить: нет лыж, нет шубы, нет того,
   другого. Никто бы ничего... Но в школу идти надо. Однако что-то удер-
   живало ее в постели. Что-то такое теплилось внутри, какое-то радост-
   ное чувство, какое-то недавнее воспоминание. Сон, вот что. Муза лю-
   била свои сны. Во сне по-другому. Во сне Муза была какой-то сильной,
   нее такой беспомощной. во сне все происходило как-то легко и даже по-
   волшебному. Например, когда мамка начинала громыхать возле печки,
   Муза поначалу пугалась: грохот и ругань сопровождали утреннее
  
  
  
   просыпание. Но вдруг откуда-то выплывал совсем недавний образ:
   мама выкладывает на стол шаньги, горячие, пахучие; смазывает их
   маслом, обмакивая куриное перо в желто-пенящееся масло, накрыва-
   ет их, шаньги льняным ручником; ласково кричит:
  
   - Иля, Музк айда исть-то! Дрыхните тут - скоро уж солнце к вам в
   задницу заглянет, а я уж умаялась вся-от.
   - М-м, чо там?
   - Жрать идьте, вот чо! Хватит бока-то пролеживать, шаньги уж к
   свиням просятся, ну.
   И после этого надо было быстро соскакивать с полатей, подбе-
   гать к столу, запускать руку под рушник, выхватывая оттуда первую
   попавшуюся горячую ватрушку. Пока она на руке подпрыгивает,
   надо с кувшина плеснуть молока и тогда только откусывать, сразу
   же запивая холодным молоком. Только так можно не обжечь язык и
   рот.
  
   Если же мамка скрывала под полотенцем горячие хлебы, можно
   было все равно первой отломить горячую корочку, порядочно отломить,
   и пока то да се, дать ей немного остыть; а потом, тоже молоком запивая,
   запихивать ее в рот.
  
   Сегодня же пахло обычным пойлом: непонятно кому - Марфе или
   всем.
  
   Но и еще что-то великолепное теплилось в душе сейчас у Музы, ка-
   кое-то необычное воспоминание: от сна ли, от какого-то предвосхище-
   ния.
  
   Это письмо. Муза вспомнила про это когда запустила голые ноги
   в валенки и подошла к пустому столу. А варево доходило на плите:
   от него шел запах свиной шкуры и прелой картошки. Да, это папкино
   письмо, которое она вчера всем читала, но которое, хоть ты тресни, она
   не помнит сегодня, сейчас - совсем. О чем там! что там? - не помнит.
   Привет всем помнит, как папка ласково ее Музонька называл - по-
   мнит, что кормят их хорошо, тоже помнит. Еще привет всем помнит,
   что бить фашистов папка будет - тоже помнит, что она Музонька род-
   ная - тоже знает. А что-то еще там было? Не помнит. Она возьмет пись-
   мо с собой - вот что! - в школу с собой возьмет и там прочитает его
   основательно.
  
   Все в это утро было необычным. И как собиралась Муза, кладя
   обычную вареную, ту же самую, что и каждый день, картофелину и лук
   в сумку. И как с мамкой разговаривала... Точнее, Муза только отвечала
   мамке, которая с утра уже была возбуждена: говорлива и суетлива. И
  
   мамка еще хотела лишнюю картофелину в сумку Му... - грамотеюшка
   ты моя - подложить; и какой-то пирожок тоже. Из чего она его испек-
   ла? Не знаю. В доме же нет ниче... нашла что-то мамка, она всегда что-то
   находит. Муза не могла понять откуда этот пирожок. То есть пирожок-
   то, понятно, мамка спекла, - вот из чего?.. Из картофельной шелухи,
   вот из чего! Она чувствуется потому что, но и еще что-то чувстствуется,
   похожее на иголки елочные, Муза иногда их держала во рту, когда со-
   всем в животе сосать начинало. Но Муза незаметно выложила и вторую
   подсунутую картоху и этот удивительный пирожок, пахнущий черным
   ржаным хлебом и, кажется, горохом. Муза знала, прекрасно знала, что
   Игорю надо это оставить, она и так как-нибудь... Но, если быть совсем
   правдивой, то она надеялась, что мамка еще несколько таких спекла и
   Игорю отложила; и - что мамка все равно оставит пирожок "на вечер".
   Тем более, что вечером мамка опять заставит ее читать письмо. Когда
   будут сделаны все дела, когда уже и посопят они чо-нибудь, мамка ведь
   все равно придумает что-нибудь, - вот тогда тогда мамка скажет свое
   заветное:
  
   - Ну, Муз-к, давай, Музонька, грамотеюшка ты наша, будем пись-
   мо папкино читать.
   И тут уже никак нельзя возразить и сказать, например: "Чо опять
   что ли? Вчера же читали, да не раз". Это Муза могла бы сказать, но...
   могла бы сказать, чтобы цену себе набить, да чтоб мамка ее уговаривать
   начала, да чтоб знала, что без Музы никто письмо не прочтет. Так, дер-
   жи его в руках, разглядывай, верти туда-сюда, но буквы-то заколдо-
   ванные, и никто их в слова составить не сможет. Только она, Муза. Вот.
   Но Муза этого делать не станет. Слишком уж это... она понимает, нехо-
   рошо это, нельзя же так над мамкой... Нет, Муза прочтет, конечно, это
   письмо сразу, она же знает - весь же день мамка этого ждать будет.
  
   И одевалась-то Муза сегодня как-то по-другому: более тщательно,
   что ли. И потому, когда она вышла на улицу, а было как всегда в это
   время темно, то увидела сверкающий сахарный снег: его освещала до-
   вольно яркая луна. И тень, шедшая-волочившаяся за ней, хоть и удли-
   нённая и страшная в другое время, - сейчас не пугала девочку, а каза-
   лась какой-то подружкой, большой только очень.
  
   Снег искрился словно искрами от костра, когда в него хворост под-
   брасываешь. И казался он теплым и уютным. "Вот мишке наверно теп-
   ло лежать в своей берлоге", - подумала было Муза, тащась в тоннеле из
   елок. Она уж давно вышла из деревни и теперь надо быстренько пройти
   лесную дорогу, чтоб выйти в поле, а там простор. Все знакомо давно,
  
  
  
   но вот поди ж ты, что-то необычное видится: и берлога медвежья пере-
   местилась в другое место, и волки сверкают глазищами из леса по-дру-
   жески, сегодня они не подойдут к ней: будут наблюдать из своего колю-
   чего леса и только слюнки глотать. Зайчика бы им сегодня! - тоже
   наверное не найти. Какая-то веселость у Музы на душе.
  
   Письмо она незаметно стырила из комода, когда мамка копоши-
   лась, приговаривая возле печки. И где-нибудь на уроке, на переменке,
   она его прочитает, спокойно и обстоятельно. И подойдет кто-нибудь
   сзади заглянет обязательно кто-нибудь - что читаешь? А вот, письмо!
   От папки. Да. И ребята будут весь день завидовать ей, а некоторые бу-
   дут даже и восхищаться. И даже и Роза Фридриховна...
  
   Муза вспомнила первый день в школе, в классе, вспомнила Глашку
  
   - нашу засрашку. Все сидели тихо, слушая учительницу. А она говори-
   ла, рассказывала, сколько нового они узнают школе, каждый день бу-
   дут узнавать разное, чего никогда раньше не слышали, не видели. Узна-
   ют они что такое горы... - а что это такое Муза и до сих пор не знает.
   Как это может быть что-то огромное высокое, выше елки и выше со-
   сны... Муза не могла этого понять. Не понять ей и теперь - океан-море.
   Как это кругом вода, вода, вода - и больше ничего нет. Как это так?
   Может разлится вода - затопит же все. А еще папка говорил, - ему его
   мамка говорила, моя бабушка, она уже умерла, как война началась, так
   и умерла на печке лежа : лежала-лежала, ничо не ела и умерла, - бабуш-
   ка говорила, что раньше, совсем давно, когда еще только жизнь на земле
   начиналась, - везде была только одна вода и больше ничего кругом не
   было. Бабушка, - папка говорил,- это в какой-то древней книге вычи-
   тала, а где теперь эта книга - непонятно. Непонятно как-то все это. А
   как же тогда трава? Она-то где расти будет, если кругом одна вода? Без
   травы и сена не будет, а без сена Манька наша сдохнет, она вон и так на
   веревках висит, подвешенная. До весны, мамка говорит, до первой трав-
   ки. А и дома-то тоже где будут стоять, если кругом вода? А лес? Если не
   будет леса, то грибы негде будет брать. Да и дрова тоже где брать, если не
   будет леса. Нет, вода это хорошо, но пусть она течет в реке лучше. Вон
   река когда разливается, Вятка наша, так луга затопляет, много воды, но
   ивы торчат все равно из воды, много деревьев. А потом вода уходит,
   уплывает куда-то, и они с ребятами берут рыбу руками в низинках. Все
   ждут этого времени, мальчишки и все, даже взрослые многие, приходят
   и берут рыбу руками живую, извивающуюся, - в корзины кидают.
   Мальчишки, конечно, больше всех рыбы домой тащат. А когда одна
   вода кругом и ничего другого нет, одна вода - это непонятно.
   И тут Глашка, Глафира, - потом все узнали, что ее так зовут, ее
   быстрее всех запомнили, как зовут, - вдруг встает из-за парты и идет к
   дверям. Роза... мы еще не знали как ее зовут, она сказала, но все запом-
   нили "роза", ее и теперь так все называют, она спрашивает: "Ты куда,
   девочка?" "Ср...ть пошла!" - говорила та и шла себе дальше к дверям, не
   останавливаясь. Все как грохнут, все мальчишки, девочки - все хохота-
   ли громко, как громыхали громом издалека, еще и каплей-то нет, и небо-
   то в облачках беленьких, издалека грома долетают до тебя, а ничего и не
   видно. Так все ребята хохотали, орали тогда. Даже учительница не вы-
   держала, как ни старалась, мы видели, - рассмеялась, не смогла сдер-
   жаться. И стали все Глашу называть: Глашка-засрашка. Она и драться
   уже стала, с мальчишками - как треснет валенком по башке. Она это
   быстро так проделывала: встанет одной ногой на другую, скинет вале-
   нок, и на лету поймает его и по башке дразнящему - хум! - такой звук
   получался. И мальчишки хохочут, как будто им и не больно и, убегая,
   все равно дразннят. Глафира, правду сказать, стала тихая и молчаливая,
   грустная такая. И Муза хотела с ней подружиться, пусть мальчишки не
   думают, что она, Муза, трусиха, но сама Глаша не подпускала к себе
   никого, как наш Богатырь, насупившийся и всегда пыхтящий себе под
   нос, из которого торчало железное большое кольцо. Муза думала, что
   из-за этого кольца Богатырь и грустный такой. Музе всегда жалко было
   его, и особенно теперь, впомнив, что его еще в начале войны забрали.
   (Сказали, что для фронта, да ведь никто и не сомневался, что для фрон-
   та; никто и не возражал, да ведь и возражать-то не положено было, да и
   некому уже).
  
   Вот уже Заево показалось вдалеке. Несколько крыш-домов
   сплошным забором виднелось. Раньше-то, папка говорил, село это Ар-
   хангельским именовалось, с семнадцатого века, папка говорил, осно-
   ванное. И святой Архангел его посетил, пришел в это место и сказал: "За
   святую веру страдаете, братья, бысть посему месту ентому священну и
   благословенну". И удалился будто бы, папка говорил, что как будто на
   небо улетел. Муза тогда еще спросила: "Правда ли, папка?.."
  
   Еще папка говорил, что раскольники - это такие люди, которые
   хотели старую веру сохранить. А Заев, папка говорил, это революцио-
   нер такой был. Он в нашей земле Советскую власть устанавливал. И
   учительница тоже говорила, что Советская власть нам грамоту дала и
   учиться теперь все могут, а не только богатые. Богатых у нас, правда,
   нет, мы теперь все равны, у нас социализм, а скоро будет комму-
  
  
  
   низм, это когда все равны, и когда у всех все будет, это когда все
   одинаковые, и никакой уже Минька не скажет, что он самый силь-
   ный и самый-самый. Все будут одинаковыми, и девочкам можно
   будет ходить... везде, а не только с папкой в ночное.
  
   Вот папка придет и возьмет Музу в ночное. Ее работой там будет
   собирание мелких веточек, сухих, для костра, развязывание узелка с
   яицами, картохами, луком, хлебом душистым, мамкиным. Вот это Муза
   особенно любила. И раскладыванием всего этого на мамкином белом
   платке. Папка скажет тогда: "Вот, Мурку-то сколь ни корми, а она даже
   квасу не подаст". Всхрап лошадей будет звучать в ночи как крик колду-
   ньи. Папка будет рассказывать о русалках, они вот также по ночам вы-
   лазят из воды и пугают всех, а кого-то и в реку утаскивают, ну, того, кто
   провинился. Костер будет петь какую-то песню в ночи. Искры от него
   будут улетать в небо и там исчезать. Папка скажет: "Спи, доча, пусть
   тебе доброе что снится, утром разбужу". Муза будет держаться, крепить-
   ся, но спокойная песнь костра усыпит ее вскоре.
  
   Заево - это первый дом, который проходит Муза, - встречает заин-
   девелыми изгородью, сараем, крышей. Еще - тишиной. И - дымом,
   уходящим из труб, невидимо растворяясь там наверху, в морозном да-
   леком небе. В Заеве Муза не знает почти никого, зимой. Летом всех
   знает, все встречаются, говорят что-то. А зимой все в избы попрятались,
   возле печек сидят, наверно. Но след от полозьев уже кто-то оставил,
   одну лыжу Муза в этот след и поставила: легче же идти-то. Школа сто-
   яла в начале села, так что Муза в Заево-то и не заходила. Сейчас вот этот
   проулок, здесь три дома, пройдет и слева бревенчатая, длинная, как два
   дома в один вошел, - школа выкатится. Две трубы на крыше, одна ни-
   когда не дымит, а вторая иногда, рано утром. Топили совсем экономно,
   только чтоб чуть теплее, чем на улице. Кто жил в селе, приносили дрова,
   а Музу не заставляли, она далеко живет. Подошед к крыльцу, она сни-
   мает лыжи, они веревочками к валенкам привязаны, и надо варежки
   снимать, чтоб развязать их, в льдинках, промерзшие. И все это время
   она как будто торопится, что-то хорошее сейчас должно произойти. Она
   зайдет в комнату, класс называется, на круглой печке руки отогреет и
   сядет на свое место торжествующе. И все будут смотреть на нее, не сра-
   зу, конечно, что это она такая важная такая. А Роза, рассказывая свой
   урок, не всегда будет смотреть на нее, а могла бы сразу спросить: "Ну,
   Муза, у тебя письмо от отца с фронта? Тогда прочти нам его, а мы все
   послушаем. Так, тихо все - будем слушать письмо бойца Красной Ар-
   мии, отца Музы. Внимание!" Но Роза говорит и говорит свой урок, и
  
   ничего такого про папку не говорит. Ну и ладно, ей же хуже.
  
   Роза Фридриховна была немка. До войны никто об этом не знал,
   или думал, что не знает, теперь знают все. Генка с Минькой-бешеным,
   с Толстухиным Сашкой, когда началась война, положили на стул Розе
   лепешку коровью, как они ее донесли - никто до сих пор понять не
   может, и прикрыли ее тряпкой под цвет стула. Роза Фридриховна - она
   в очках, не посмотрела на стул, да так и села на лепешку. А потом сразу
   встала, разглядывая, на чем это она сидела. Но платье свое она почти не
   испачкала, а только стул. Но хохотали всеёравно все, хоть и любили
   Розу многие, а все равно хохотали. Она строго и внимательно осмотрела
   всех, а потом вышла из класса, но скоро вернулась и стала говорить
   урок, как будто ничего не произошло, и никого в этот день не спраши-
   вала. Минька и Генка стали подговаривать всех, чтобы еще такое что-
   нибудь придумать, но никто не соглашался А Верка (она всегда все уз-
   нает) как-то узнала и рассказала всем, что директор будто бы сказал ей:
   "Вернитесь немедленно в класс!" С тех пор Розе ничего и не подклады-
   вали больше, только один раз Минька-бешеный что-то приволок, ка-
   жется крысу дохлую, но ребята ее выбросили.
  
   Не получилось на первой перемене прочитать. Муза все ждала, что
   кто-нибудь что-нибудь спросит у нее, а никто ничего не спросил. Лад-
   но, прочитает на второй перемене, да и на уроке можно. А вторым уро-
   ком была арифметика, и надо было решать задачи, а в арифметике Муза
   слабовата; понимает, конечно, но с трудом, и надо было не отвлекаться,
   а слушать Розу. На перемене кто где расположился свои харчи съесть.
   Кто победнее, уходил в закуток, чтоб не видеть куска сала, например, у
   кого-нибудь. Муза съедала свою картоху возле остывшей печки: луко-
   вицу кусала, потом картоху. И письмо не достала. Потом пришел ди-
   ректор, что-то с Розой они шушукались и всех погнали на линейку.
   Николай Васильевич, в кителе, ремнем подпоясанный, в шапке и в ва-
   ленках, рассказывал о положении на фронтах (последние сводки) и го-
   ворил, что доблестные красноармейцы мужественно сдерживают натиск
   озверелого фашиста, "и ваши отцы и деды насмерть стоят, чтобы не дать
   ни пяди ( Муза еще подумала, что НикВас ошибся, ведь прядь ведь, то
   есть одна ниточка из всей пряди, которую мамка делает и обещала ей,
   Музке, сшить платье, да теперь уж видно не сошьет) нашей родной Со-
   ветской земли". Потом Николай Васильевич достал из портфеля лоскут
   желтый и стал его разворачивать, и попросил Розу Генриховну подер-
   жать одну сторону этой скатерти. И она оказалась картой Советского
   Союза, розовым поросенком, толстеньким, хорошеньким. А его ок-
  
  
  
   ружали акулы капитализма, как говорил Николай Васильевич, но
   они походили больше на карасей и даже ершей. Никакие они не
   акулы. А милитаристкая Япония вообще на щуку похожа, она изги-
   балась, когда уже в корзине у кого-то из наших. И Муза подумала
   еще, как это такая маленькая Германия, эта коричневая черепаха,
   могла напасть на такой большой Советский Союз, на нашего боль-
   шущего поросенка. А вот если бы Швеция и Норвегия были за нас,
   то они как настоящий тигр напали бы на германскую черепаху, им и
   осталось-то лапой стукнуть по черепахе и не было бы никакой вой-
   ны. А Николай Васильевич говорил, что их надо убивать как беше-
   ных собак.
  
   И тут Муза тоже выходила перед всеми, рядом с НикВасом и Розой
   вставала, и директор говорил: "А теперь наша ученица Муза, дочь слав-
   ного бойца Красной Армии, прочтет нам письмо, и мы все узнаем как
   бьют ненавистного врага наши доблестные..." И Муза уже вся дрожала
   и трепетала, и не могла произнести ни слова. Даже и письмо не могла
   достать из сумки, вот как она разволновалась. Но как хорошо, что Ни-
   колай Васильевич ничего про письмо не знал, а потому и не стал вызы-
   вать Музу на середину линейки и не стал приказывать ей читать пись-
   мо. Нет, она не проговорится, а Николай Васильевич и не узнает про
   письмо.
  
   После линейки ребята долго еще не могли успокоиться, а Роза Фрид-
   риховна говорила свой урок, то и дело останавливаясь, смотрела на всех
  
   - когда же успокоятся.
   Теперь уже Муза сама не хотела никому ничего показывать, а даже
   если и спросят. Но ее не спрашивали, а она и помалкивала, Вот придет
   домой, подложит незаметно письмо в комод, а потом, когда мамка дос-
   танет его оттуда и скажет "Читай, Музк", тогда она и прочитает.
  
   Были еще случаи, когда Муза могла достать письмо, были; можно
   было и после уроков остаться, как она иногда оставалась, чтобы разоб-
   рать с Розой непонятный материал, но Муза уже сама не хотела, и никто
   уже ее не заставит... Домой. Дома, главное, незаметно письмо на место
   положить.
  
   Зимой темнеет быстро, и светает поздно. Так что зимой как буд-
   то всегда ночь, или вечер. Вышла из школы Муза уже вечером, но
   темно уже было как утром, перед школой. Из остывшей школы, со-
   всем уже остывшей, выходить на мороз противно, но надо. Надо
   быстрее лыжи привязывать к валенкам, пока еще совсем не околела, да
  
   и идти быстро надо: в дороге и согреешься незаметно.
  
   Уже затапливали печи в Заеве, когда Муза последнюю изгородь ви-
   дела, шла возле нее, считая сухие промерзшие сушины в заборе. Они
   особенно были жалкими, жалко их было Музе. Ведь голенькие совсем,
   ободранные с кожей круглые деревца. Елки-то в лесу хоть в одежде
   стоят, да и снегом укрытые. А дымом тянуло от Заева, печи уж топили на
   вечер, на ночь, за Музой дым плыл и тепло ей по воздуху, запахом,
   передавал. "Надо торопиться. Дома-то тоже мамка печь затопила, да и
   придумала, что чавкать нам сегодня - мамка всегда чо-то придумывала,
   и говорила, когда мы с Игорем чавкали (чавкал-то он, я-то обыкновен-
   но ела), и говорила она: "Вот, Иля-то, батя ваш, ест ли, нет ли - неизве-
   стно, дома-то хоть коры поешь, а все ж поел".
  
   И так незаметно она уже и согрелась, то есть и не жарко, но и не
   холодно совсем. Идет себе, скользит Муза лыжами привычной доро-
   гой. Через поле, к лесу, пониже, чтоб мороз-ветер не доставал. И всегда
   что-нибудь чудилось ей. Всегда что-то из леса казалось ей. Кто-то зыр-
   кает глазищами, что-то всегда шуршит, хрустит в лесу. Там леший на
   елках сидит, как у Пушкина, Роза читала, но только ее, Розин леший,
   добрый и не страшный вовсе. А вот ее-то, Музин, леший, он другой. Вот
   он рядом совсем, наблюдает за ней. Ему холодно и одиноко одному, вот
   он и пугает всех кто идет. Он ведь, бабушка рссказывала, и завести в лес
   куда угодно может, долго будет водить. В лес не смотреть надо. И ду-
   мать о папке. Вот и всё. Вон скоро точка должна появиться, скоро она в
   копну кочуровскую превратится... Надо идти да идти. Генку отлупит
   все-таки когда-нибудь Муза, вот Игорек подрастет... или папка когда с
   войны придет, вожжами можно будет Генку отходить так, что он и си-
   деть не сможет. Папка у ней сильный, он вон как Музоньку свою под-
   нимал на копну. На сенокосе она папке и мамке тоже помогала, Муза
   гребла сено. Папка сказал: "Держись, Музка, за вилы-те, я тя щас на
   стог-то и закину". Она не испугалась, хотя, честно-то, испугалась сна-
   чала, но виду не подала, за вилы ухватилась, а они большие. Муза туда
   вся и поместилась, как на дереве между ветвей. Вилы из молодой сосны
   сделанные, с тремя рогами. Вот за роги-то Муза и взялась, а папка как
   полднял - у-ух! - на самый верх стога. Она и не заметила как на верши-
   не оказалась, только внутри все замерло. Муза должна сено притапты-
   вать, принимать его, когда папка закидывал другую копенку. Она, ко-
   нечно, не успевала.
  
   - Иля, чо ты деешь-то! - мамка кричала папке, - она-ить там зако-
   пошится.
  
  
   - Ничо, ничо, - папка всегда заступался за дочу, - пущай работает.
   - И, подавая новую копну, добавлял: - Управится, поди.
   Папка когда ушел немцев бить, стало всё долго и тяжело. И пахать
   когда вышли, мамка корову под плуг не поставила, пожалела Манечку,
   "Нельзя ее, матушку родимую, еще околеет, неровен час", - сама под
   плуг встала и Нюрку-Гришику рядом с собой поставила. А дедко Саве-
   льич да Муза - уж за плуг держались. Только дедко-то все держал плуг,
   а она, Муза, за плугом волочилась, никак ей со своей плуговиной не
   управиться было. Ноги в пашне разъезжались, соскальзывали, да и плуг
   высоко, как ручка у двери, еле дотянешься. А другой раз уж дедко не
   мог, приболел, так мамке пришлось соху старинную достать из сарая. В
   деревне ведь ничего не выбрасывают - все пригодится. Но ничо, пропа-
   хали как-то.
  
   Вон она, копна кочуровская, большая уже, под шапкой стоит, мерз-
   нет. Но та-то, с папкой которая деланная, больше была, и пахла она
   волшебно. А кочуровская-то застыла давно, не пахнет. Можно было бы
   и проверить, но не будет Муза: надо домой идти. Да и лес надо еще
   пройти, там глаза волчьи будут сверкать, но Муза их не боится, пусть
   только подойдут, она их сумкой по башке бить будет.
  
   А Музой Музу назвал папка, он говорил, потому что это богиня та-
   кая греческая. А его дочь тоже будет как богиня. Богиня это такая кра-
   савица волшебная, которая что хочешь может сделать. Вот папка и захо-
   дел, чтобы доча его такой же была - красивой и сильной. А Муза такая
   и есть, вот. И никого не боится, даже Миньки-бешеного, даже Генки
   кочуровского. Мамки только она боится и то, когда мамка ругается шиб-
   ко. Она ведь и ухватом может огреть, но это редко, только один раз
   было, когда Муза три лепешки нашла и съела случайно. А когда уже
   мамка узнала, то и Муза поняла, что Игорю надо было оставить одну
   лепешку, а другую мамке. Но так получилось. Задумалась что-то и съе-
   ла. Вот и получила ухватом по спине. Да и не больно. Больно-то было
   обидно, что забыла оставить Игорю и мамке. Больно-то было, что ле-
   пешки уже съела она, а вынуть их из живота никак нельзя. Вот от этого
   Муза ревела тогда сильно, а вовсе не от ухвата мамкиного.
  
   Сегодня-то мамка ругать Музу не будет. А ругаться она стала только
   после того, как папку на войну забрали.
  
   - Чо расшоперилась-то тут, как шишига, - она, мамка, сегодня не
   скажет Музе. Там пирожок еще для нее припасен, Муза-то знает, что
   мамка Игорю его не скормила, а приберегла для "грамотеюшки нашей",
   то есть для нее, для Музы.
   Мамка сегодня лучину вторую воткнет в щель, подсядет поближе,
   скажет: "Ну, читай письмо папкино". Руки у мамки большие, как граб-
   ли, будут лежать на фартуке сначала, на коленях, а потом она плакать
   тихо начнет и одну руку к лицу, к платку поднесет, будет слезы уголком
   платка смачивать. А другую руку на голову Музы положит: "Читай,
   дитятко, читай, - будет говорить, - хоть ты у нас грамотная есть, так и
   то ладно". Муза будет послушно читать, а мамкина рука, будет думать
   она, пусть подольше на ее голове лежит. Муза даже и любит когда мамка
   плачет. Она тогда совсем добрая, и даже жалко ее очень бывает, и хочет-
   ся Музе тогда что-то такое для мамки сделать, чтобы ей очень понрави-
   лось, и тогда мамка скажет: "Вот и умница ты у меня; вот и папке-то я
   скажу, что ты у меня такая" - и опять заплачет.
  
   Еще вот интересно что, заметила Муза. Она идет, скользит лыжами
   по своим следам, утренним, если ветер и снег не залепил, не замел их.
   Следы - это неправильно, не следы - длинная дорожка, тропинка в
   снегу. Она движется, Муза, и лес, и елки движутся... идут, плывут даже.
   Ёлки медленно плывут рядом с ней. Остановится Муза на минутку, ёлки
   стоят как вкопанные, стоят ногой одной, большой зато и толстой. Стоят
   Ели и смотрят на Музу удивленно: что стоишь, девочка? иди, говорят.
   Жду-ут. А Муза постоит еще минуточку, подразнит их: вот, без меня не
   пойдете, не поплывете вы без меня, так и будете тут стоять. Но все же
   скользит Муза дальше. И елки плывут, обратно шагают.
  
   Сзади кто-то как будто бы шел, почудилось Музе, за ней. Кто-то
   как будто бы следил за ней. А обернуться страшно. Она ведь уже давно
   по лесу шла, со всех сторон елки-сосны теперь мохнатые нависают над
   ней. На секунду остановившись, девочка оглянулась назад. Волки! "Мо-
   жет, собаки, все-таки", - подумала она. И тут же заскользила лыжами
   быстро-быстро, как могла. Собаки. Они ведь тоже могли здесь идти...
   ведь деревня уже недалеко... близко совсем. Нет, это волки. Муза это
   поняла окончательно теперь. Собаки дома за оградой сидят, их даже на
   улицу не выпускают, волки собак в лес утаскивают.
  
   Муза бежать не могла. Она переставляла ноги - одну, другую, очень
   не скоро, как во сне... когда за тобой гонится кто-то и надо быстро бе-
   жать, а ноги как назло еле переставляются... и не бегут, а волочатся.
   Ноги медленно волочились по снегу, они непослушно передвигались, а
   Муза неслась всем телом вперед. Она слышала сзади себя как прыгает
   волк...- другой, третий, - по снегу. Прыжки волков ощущались спи-
   ной, и Муза уже приготовилась падать лицом в снег, если волк
  
  
  
   прыгнет ей на спину. Однажды ее так уронил Мухтар, малыгинский
   огромный пес: вот также прыгнул сзади на нее, но тогда она еще
   маленькая была. Теперь она будет сумкой волков по башке бить...
   Вот ведь уже огонек в малыгинском доме блестит... Вот ведь Мезен-
   цы ее - "ма-а-мка-а!" Муза кричала и не слышала своего крика, а
   только слышала сзади себя прыжки зверей. Левой рукой она на бегу
   схватилась за лямку сумки, перекинула ее через голову, через шапку,
   и правой рукой с размаху сумкой... по воздуху, по зверям ударила.
   Сумка стукнулась по левому боку и обратно полетела, куда-то вперед
   и вверх. Все из сумки повыпригивало на воздух, на волков, на лыжи...
   и Муза мгновенно увидела улетающий треугольник папкиного пись-
   ма. Она мгновение это видела, но письмо-треугольник летел все
   дальше и дальше и исчез совсем. Муза взревела волком-собакой-
   коровой-зверем - такой крик вырвался из нее, что она и сама напу-
   галась, но лыжи бежали, она их видела впереди себя... лыжи бежали-
   скользили-плыли-летели по снегу... несли Музу... без сумки и без
   письма.
  
   Волки прыгали справа и слева по снегу, рядом с ней, она их уже
   видела. Но сзади тоже прыгали волки, она их слышала. Малыгинский
   дом возник перед ней огромным забором... в заборе калитка где-то
   была... Муза уже за оградой и подпирает, держит калитку плечом. Вол-
   ки там тоже прыгали, за калиткой... но остановились... В них полетели
   поленья, в зверей, кому-то попало по голове, и он теперь извивался,
   визжал. Дедко Савельич тащит Музу, почти волочет по снегу, вместе с
   лыжами. На ступеньках крыльца лыжа цепляется, и дед матерится, силь-
   ней еще тащит Музу и ломает лыжу. В сенях опрокидывает Музу на пол
   и громыхает дверью.
  
   - Кой леший тебя приволок-от, дура ты малохольная...
   В избе жарко натоплено и душно, а теть Клава ковшик в рот Музе
   пихает: "Пей, дитятко, успокойся, пей, матушка".
  
   - Говорено те... не ходи ты в енту школу поганую, - дедко Савельич
   по избе громыхает чем-то, - только обутки снашиваете... Я уж и Тоне-
   то, матке твоей, сколь сказывал... волки-то нонче рыщут везде... вон у
   Стерлиговых недавно Полкана со двора уташшили... Чо вам неймется-
   то, тьфу! Хоть бы табак-то был, дак и то ладно, а то, лих - едри твою
   мать - кури эти веники сушеные. Ты бы хоть, Клав-к, к Митричу, что
   ли... слямзила б хоть понюшку... хоть самокрутку одну-то нонче... Тьфу!
   Дедко Савельич ругаться любил, ему б только повод. А здесь -- она!
   Муза подумала, на лавке сидя, не раздетая, с одной лыжиной, да и то
  
   сломанной, на валенке:""А ведь письмо-то мамке нынче читать надо".
   И заревела опять.
  
   - Ладно уж, ладно, счас сведу тебя к дому, - дедко Савельич уже
   успокоился, - счас берданку гляну, да и подем!
   "А письмо можно будет завтра поискать, если на первые уроки не
   итти, - думает Муза. - Только бы снега ночью не навалило. Или тогда
   уж весной его буду искать... вот снег уйдет в землю, я и пойду
   искать... волки же не будут его есть. После снега найду".
  
  
  
   ПАВЕЛ АРАЛОВ
  
   Командировка
  
   Очерк
  
   Светлой памяти Виктора Рыбакова -
   первоклассного шофера посвящается
  
   Два дня подряд я звонил по телефону Виктору, но никто не снимал
   трубку. "Может, куда уехал?" - подумал я.
  
   На третий день на другом конце провода послышался женский го-
   лос.
  
   - Будьте добры. Виктора можно к телефону?
   - А... его нет!
   - А где он?
   - Он умер!
   Эта новость была так неожиданна, что я несколько секунд молчал.
   Совсем недавно ему сделали операцию на сердце, была надежда, что еще
   поживем и вот...
  
   Придя в себя, я спросил:
  
   - Когда это случилось?
   - Три дня назад, - ответила она. - Он попросил пожарить рыбу, и
   пока я ее чистила и жарила, он лежал на диване, читал газету. Уже давно
   был готов ужин, а он все не вставал.Когда подошла к нему, он уже был
   холодный. Скорая помощь приехала быстро, но врачи уже ничего не
   смогли сделать.
   Когда уходит из жизни человек, это всегда горе. Трагедия вдвойне,
   когда это близкий и родной человек. В минуты скорби вспоминается
   все то хорошее, что связано с этим человеком... Таково свойство нашей
   памяти - помнить.
  
   Вспомнил и я. Много лет назад, когда я был гораздо моложе, и энер-
   гии было, хоть отбавляй, мне посчастливилось за две недели исколесить
   на машине вместе с Виктором не одну область России. Прихватив заод-
   но и Харьковскую, что на Украине...
  
   В один из светлых дней осени, которая не всегда для нас является
   золотой, в моей фотолаборатории раздался телефонный звонок. Звони-
   ли из приемной директора Киришской ГРЭС. Просили срочно зайти.
   Я спустился с одиннадцатого этажа вниз на четвертый. Секретарь ска-
   зала:
  
   - Вас ждут!
   Зайдя в кабинет директора, Я сказал:
   - Здравствуйте, Ростислав Иванович! Я вас внимательно слушаю.
   - Дело в том, что нужна ваша помощь Павел Дмитриевич. Руковод-
   ство станции решило послать вас в командировку недельки на две. По-
   едете с водителем Виктором Рыбаковым. Чтобы подготовиться успеш-
   но к осенне-зимнему максимуму, необходимо оборудование, которое
   задерживают поставщики. Вы умеете разговаривать с людьми нахо -
   дить общий язык, думаю, что вы успешно справитесь с этим заданием.
   А самое главное для вас - вы увидите страну. Привезете множество сним-
   ков, которые мы с удовольствием, посмотрим.
   Предложение было заманчивым. Страсть к путешествиям была у
   меня с детства, но здесь предстояла серьезная работа, которую необхо-
   димо было выполнить.
  
   - Справитесь, справитесь, - сказал директор. - Командировка на
   столе у секретаря. Выезжаете завтра утром, машина в дальний рейс уже
   готова.
   По профилю своей работы это было не мое дело, и я мог бы спокой-
   но отказаться от поручения, тем более что совсем недавно я был в Киеве
   и в Бресте, аналогичным поручением и тоже на машине. Но в жизни
   нам многое не нравится, но приходится делать, потому что надо.
  
   Я зашел к секретарю, взял путевку и отметил убытие. Потом позво-
   нил в гараж и попросил шофера Рыбакова к телефону.
  
   - Я вас сердечно нежно приветствую,- услышал я на другом конце
   провода.
   - Привет Витя, когда выезжаем?
   - Завтра, в восемь.
   - Ну, тогда до завтра.
   В назначенный час машина стояла у дома. Я простился с женой и
   сыном и спустился вниз. Весело заурчал мотор, предвещая дальнюю
   дорогу.
  
   - Ангел мой, пойдем со мной. Ты впереди меня, а я за тобой.
   - Ты чего причитаешь? - спросил Виктор.
  
  
   - Да так. Отправляясь в дальний путь, зову своего ангела-храните-
   ля.
   - Ну и как, помогает?
   - Если веришь, всегда помогает.
   - Ну, тогда с богом.
   Еще долго мелькали за окном трубы Киришский ГРЭС. Но чем даль-
   ше мы удалялись от города, тем все меньше и меньше становились они.
   Колеса наматывали на свою резину километры, издавая при этом
   шуршащий звук. Справа, в стороне от нашего маршрута , остался Вели-
   кий Новгород, который в ту пору еще не был Великим.
  
   - Сегодня я познакомлю тебя с "Любавой" - сказал Виктор.
   - Начало неплохое, но я - семейный.
   Виктор засмеялся. И мы свернули с трассы направо. Перед нами
   встали большие резные ворота, напоминающие о древней старине. На-
   верху красовалась надпись: "Ресторан Любава".
  
   Мы поставили машину на стоянку, и пошли к дому, выполненному
   в русском стиле.
  
   Войдя внутрь сразу же окунулись в эпоху новгородского вече.
   Резные дубовые столы и скамейки наводили на мысль, что вот-вот
   войдет князь Александр и пригласит всех на веселый пир. Но вмес-
   то него подошла симпатичная официантка и показала, куда нам
   необходимо сесть.
  
   Заказав петровские щи в горшочках, тушеное мясо с картофелем и
   морс, мы приступили к трапезе.
  
   Управившись с обедом и оставив все суточные, мы продолжили наш
   путь по Валдайской возвышенности. Дорога уходила то вверх, то вниз.
   Вереницы машин тянулись как в сторону Москвы, так и в сторону Ле-
   нинграда. Вокруг стояли леса, подернутые первым золотом ранней осе-
   ни. Всюду кипела жизнь, даже в самых маленьких деревушках дыми-
   лись трубы и на огородах во всю кипела крестьянская работа.
  
   - Ну, как обед? - спросил Виктор.
   - Обед царский, но это удовольствие можно позволить себе только
   раз. Иначе ни каких командировочных нам не хватит.
   - А это я тебе, как бы экскурсию организовал, чтобы ты имел пред-
   ставление о "Любаве",- сказал Виктор.
   - Вот за это тебе большое спасибо!
   И мы весело рассмеялись.
   Мы ехали уже не один час, и снова голод, который не тетка, давал
   о
   себе знать.
  
   Возле деревенского магазина стояла конная повозка с деревян-
   ной будкой, откуда выгружали горячий хлеб. Запах струился над
   очередью, которая стояла в предвкушении предстоящего блаженства.
   Он проникал в самую душу, и создавал ощущение праздника.
  
   Мы остановились, подошли к очереди.
  
   - Люди добрые, пропустите нас, пожалуйста, без очереди. У нас впе-
   реди дальняя дорога.
   Взяв два белых каравая и купив трехлитровую банку молока, мы
   продолжили наш путь.
   Отрезав горбушку, и налив молока в кружку, я все это подал Вик-
   тору. Он продолжал вести машину и на ходу наслаждался вкусом пар-
   ного молока и горячего хлеба. Первое правило в пути - это накормить
   водителя, а потом уж самому перекусить. Что я и сделал.
  
   В полночь мы приехали в Москву. В районе шоссе Энтузиастов была
   база, на которой мы должны получить груз. Нас, конечно, никто не
   ждал. Пришлось ждать утра.
  
   Ночевать в кабине машины не лучшее удовольствие - особенно вдво-
   ем. Сидеть в кресле, еще куда не шло, но спать в нем - это уже испыта-
   ние. Зная об этом из предыдущих командировок, я заказал щит, кото-
   рый ложился на моторный отсек и на дверные ручки.Получалось
   прекрасное спальное место, где спокойно могли поместиться два чело-
   века: ну чем не гостиница? Сверху постелили тулуп из овчины и укры-
   лись одеялами , которые получили перед отъездом. Вот в таких прекрас-
   ных походных условиях мы и встретили свое первое утро.
  
   Пока оформляли и получали груз, подошло время обеда. Но обедать
   некогда, нужно было выбираться на окружную дорогу и ехать дальше -
   в город, славившийся оружием, самоварами и чудесными пряниками.
  
   Дело близилось к вечеру, и мы при всем желании уже не успевали на
   завод, где делали знаменитые мотороллеры "Тула".
  
   - А не пора ли нам остановиться, приготовить обед и ужин, да от-
   дохнуть? Ведь наш подвиг все равно никто не оценит, - сказал я.
   - И то верно! Выбирай место покрасивей, - сказал Виктор.
   Проехав немного, я увидел справа огромное дерево и небольшую
   проселочную дорогу с трассы.
  
   - Вот то, что нам подойдет, тормози!
   Мы съехали на грунтовку и подъехали под самую крону дерева.
   - Красота! - воскликнул я.
   - Чудесно! - ответил Виктор.
  
  
   На правах главного и единственного повара я стал готовить по-
   ходную еду. Виктор же стал осматривать моторный отсек и ходовую
   часть.
  
   - Совсем недавно мне пришлось накормить 250 человек, - продол-
   жил разговор я.
   Виктор с недоумением посмотрел в мою сторону.
  
   - Да, да! На комсомольском военно-патриотическом слете. Он про-
   ходил на базе пионерского лагеря "Факел". Принадлежал он нефтепе-
   рерабатывающему заводу. Команда ГРЭС -19, в которую входил и я,
   должна была накормить конкурсным обедом всех участников слета.
   Нашим вожаком был Александр Божин, и когда он рассказал об
   этом нашей команде, то девчонки чуть в обморок не попадали. Видя
   такую ситуацию, я предложил свою помощь. " Только чтобы все помо-
   гали, - сказал я, - одному мне не справиться, да и времени просто не
   хватит". И работа закипела: одни чистили картошку, другие открывали
   банки. Третьи носили воду. И все получилось прекрасно. Через два часа
   обед был готов: две большие кастрюли кубанского борща, тушеное мясо
   с картошкой, клюквенный морс уже ждали проголодавшихся.
  
   Наше меню понравилось не только членам жюри, но и всем участ-
   никам слета. Тогда мы заняли первое место. А сегодня я прошу попро-
   бовать то, что удалось приготовить на туристическом примусе "Шмель".
   Бывали времена, когда корка сухого хлеба и кружка кипятка вызывала
   дикий восторг у организма, а сегодня я тебя порадую ленинградским
   рассольником. Благо все, кроме тушенки, свое.
  
   Я разлил по металлическим мискам благоухающий рассольник.
   Пригодилась и сметана, взятая из дома, с ней гораздо вкусней. Мы усе-
   лись на тарные ящики и на лоне природы стали есть суп.
  
   - Между прочим, ты знаешь анекдот про суп? - спросил я Виктора.
   - Нет.
   - Так вот слушай. " Сварил шофер суп. Несет и приговаривает: "суп-
   чик- голубчик". Уже почти доносит до стола, и вдруг падает кастрюля.
   Сквозь грохот слышится: "Будь ты проклята, чертова баланда!"
   Мы весело рассмеялись.
  
   Вечернее солнце дарило свое последнее тепло и вскоре скрылось за
   деревьями.Измотанные долгой дорогой, мы вскоре уснули.
  
   Часа в четыре утра были уже на ногах. Еще с вечера у меня был при-
   готовлен чай в термосе. Наскоро позавтракав, мы покинули место ноч-
   лега и выехали на трассу.
  
   Вдали в свете фар, замелькали какие- то непонятные огненные вспо-
  
   лохи. Подъехав ближе, увидели бочки, около которых грелись и суети-
   лись вооруженные люди, человек пятнадцать. Нам дали отмашку жез-
   лом, и мы остановились.
  
   Автоматчики с собаками окружили нашу машину, и заставили нас
   выйти из машины.
  
   - Вы откуда появились? - спросил один из проверяющих.
   - Да здесь рядом ночевали - ответили мы.
   - А к вам ночью никто не подходил?
   - Нет, никого не было.
   Проверив все наши документы, обыскав нас и машину, нам на про-
   щание сказали:
  
   - Дальше поедете без остановок, на следующий пост мы о вас сооб-
   щим. Если появятся двое с оружием, ни какой команде не подчиняй-
   тесь, а пригибайтесь и жмите на газ. Вы поняли нас
   Все было понятно и без слов. Мы попали в какую-то переделку, где
   поневоле стали свидетелями ночной облавы
  
   На следующей развилке, тоже стояли люди, но их было значительно
   меньше. Нас пропустили беспрепятственно. Отъехав чуть дальше, мы
   остановились, достали из кузова топор, большой молоток, который был
   больше похож на кувалду, и поехали дальше.
  
   Нервный стресс вызвал у нас такие эмоции, что дикий хохот, кото-
   рый рвался из груди, мы еще долго не могли унять. Мы представили,
   как отбиваемся этим оружием, и смех сразу же утих. Оглядываясь по
   сторонам, мы ехали дальше.
  
   В лучах утреннего солнца показалась Тула.
  
   Если описывать всю поездку до мельчайших подробностей, то по-
   лучится не просто рассказ, а роман. Поэтому я расскажу еще об
   одном эпизоде в это незабываемой поездке.
  
   Рано утром мы въезжали в провинциальный городок Моршанск,
   что на Тамбовщине.
  
   В сопроводительных документах говорилось об "Учреждении N 5".
  
   - Ну, что ж будем искать, - сказал я.
   Говорят: "Язык до Киева доведет". А тут Моршанск, который был
   больше похож на деревню, если бы не огромный храм, который доми-
   нировал над всем городом.
  
   - Как проехать, к учреждению N 5? - спросил Виктор у первого
   прохожего.
   - Мимо храма, все прямо и прямо - ответил он и при этом усмех-
  
  
   нулся.
  
   "Странная реакция", - подумал я. Ну, да ладно.
  
   Мы проехали с километр, когда по левую сторону открылось ряд
   построек огороженных высоким забором с колючей проволокой. По
   всему периметру забора стояли вышки с вооруженной охраной.
  
   - Ничего себе! - сказали мы в один голос, когда узнали, что нам
   сюда.
   У проходной стоял офицер.
  
   - Вы по какому вопросу? - спросил он.
   - Да вот! - и я показал ему накладные.
   - Да, это к нам. Только вы с фотоаппаратом останетесь здесь. Води-
   тель с машиной едет в запретную зону.
   Мне пришлось выйти из машины, прихватив все свои вещи. Офи-
   цер сел на мое место и, закрыв дверцу машины, скомандовал:
  
   - Поехали!
   Металлические ворота с грохотом стали выдвигаться в сторону,
   за ними были вторые ворота. Машина въехала внутрь, и сразу же
   закрылись наружные ворота. Я остался один
  
   Стоять не было смысла, и я сел, на скамейке рядом с проходной. "Да,
   серьезное учреждение", подумал я.
   В это время к воротам подъехала подвода с баками- термосами. Воз-
   ница слез с нее и подошел ко мне.
  
   - Закурить не найдется?
   - Да я не курю, - ответил я.
   - Это плохо,
   - Что плохо? - не понял я.
   - Да то, что нет курева, - ответил мой собеседник.
   Это был худощавый человек, изнуренный жизнью и судьбой. Зано-
   шенные брюки и куртка висели на нем, как мешок, и сразу же было
   видно они с чужого плеча.
  
   - Ну, как жизнь? -спросил я его.
   - Да какая это жизнь?..
   И он рассказал, что отсидел за убийство по пьяной лавочке. А когда
   пришел срок освобождения, то его нигде уже не ождали. Жена вышла
   замуж, дети просто его забыли. Видя, что жить негде, попросил руко-
   водство лагеря, чтобы оставили его здесь и предоставили хоть какую
   работу.
  
   - Попрошайничать не могу, а умирать с голоду рано, - сказал он.
   Так и остался при тюрьме. Стал возить еду из соседней столовой. Без
   выходных и праздников, каждый божий день.
  
   - Теперь вот при деле, - и он кивнул в сторону лошади, понуро
   опустившую голову и переминающуюся с ноги на ногу.
   В это время из проходной вышел офицер и дал добро на въезд в тюрь-
   му. Опять загрохотали ворота, и телега с остывающим обедом въехала
   внутрь.
  
   "Да, не даром в народе говорят: от сумы и тюрьмы не зарекайся",-
   подумал я.
  
   Спустя какое-то время из тюрьмы выехала наша машина и, проехав
   метров пятьдесят, остановилась. Мне пришлось схватить вещи и почти
   бегом бежать к машине.
  
   - Ты что, Витя, обалдел? - спросил я, подбегая к машине. - Очнись,
   ты на воле
   Из машины на меня смотрело обалдевшее лицо, которое только
   что смотрело фильм ужасов.
  
   - Поехали отсюда как можно скорее, - были первые его слова.
   - Ты светильники получил все сорок две коробки?
   - Да-да!
   Я едва успел сесть в машину.
   Мы выехали из Моршанска, и все то время, которое мы ехали до
   реки Цна, он говорил и говорил:
  
   - Пашенька, если бы ты видел, что за ужас я испытал! Въехали в
   тюрьму, заехали в какой-то цех. Кругом ящики, ящики! Обступили
   машину со всех сторон, кто с шилом, кто с отверткой, и каждый норо-
   вит, что-либо открутить. Офицер их отгоняет, а они со всех сторон, как
   муравьи, наползают и наползают с вопросами:
   - Привез сигареты, папиросы, чай, спиртное? Покажи где, мы сами
   достанем!
   - Ребята, да я первый раз здесь и не знал, что вам нужно, - отвечаю.
   Он перевел дыхание и сказал:
   - Эх, сейчас бы пожевать чего-нибудь!
   - Давай к реке сворачивай. На скорую руку сварю суп из концент-
   ратов, - сказал я ему.
   Мы расположились на берегу. Виктор все никак мог прийти в себя
   после увиденного.
   Быстро развел примус, поставил кастрюлю с водой и стал ждать,
   когда она закипит.
   Чтобы не терять времени, решил проверить коробки, в которых ле-
   жали промышленные светильники. Сложил, как надо, и стал считать.
  
  
  
   Их число никак не совпадало с тем, что было написано в накладной. Я
   еще пересчитал - сорок коробок.
  
   - Витя, ты когда принимал груз, считал?
   - Паша, там такое творилось!
   - Так вот дорогой, разворачивай машину и скорее к Моршанску!
   Сегодня пятница, уже шестнадцать часов. Если мы не успеем, то нам
   куковать в этом городке до понедельника.
   Мы успели во время: на часах было без десяти пять вечера. Я выско-
   чил с накладными и кинулся к проходной, из которой вышел тот же
   офицер со словами:
  
   - Ну что, накололи?
   - На два ящика! - ответил я ему.
   - Машина останется здесь. А вы пойдете со мной! - и он указал на
   меня рукой.
   Мы пошли через проходную, где у меня забрали паспорт и дали ка-
   кой-то жетон.
  
   - Назад будете возвращаться, вернете: это является пропуском на
   территорию тюрьмы.
   Офицер повел меня через широкий двор, который больше на-
   поминал огромный склад, где широкими рядами стояли ящики с обо-
   рудованием. Мы вошли в один из цехов, который тоже был заставлен в
   хаотичном порядкетакими же ящиками. Навстречу шел зэк, весь по-
   крытый татуировкой.
  
   Он отдавал команды направо и налево. Чувствовалось, что он здесь
   старшой.
  
   - Подойди сюда! - скомандовал офицер. - Вы недодали два ящика
   осветителей.
  
   Тот подошел и разразился грубой бранью в мой адрес.
  
   Я обалдел, от такого "теплого" приема и не сразу сообразил, что
   я попал в другое измерение, где грубость и невежество вполне узако-
   ненное явление. Я не привык к таким монологам. И стал готовиться,
   чтобы достойно парировать всю эту нецензурщину. Мне вспомнился
   фильм "Джентльмены удачи", где актер Евгений Леонов, игравший
   главную роль, постигал азы тюремного жаргона.
  
   В один миг пиджак, который был на мне, слетел на плечи, и меня
   понесло:
  
   - Да ты щё, гнида паршивая, на питерских бочку катишь?! Ну, ло-
   пухнулись с кем не бывает, а на хрена ребятишек накалывать, редиска
   ты не дорезанная!..
   Такой наглости зэк от меня никак не ожидал. Он так и остался сто-
   ять с открытым ртом, слушая весь мой монолог, который я еще не за-
   кончил.
  
   - Работяг обижать, которые трудятся в поте лица, - самое после-
   днее дело. Банан ты переспелый. Гони быстро два ящика светильников,
   а то мы с утра еще не хавали!
   Зэк позвал кого-то, и через две минуты коробки стояли у моих ног.
   Мы вышли из цеха, и тут я увидел, как офицера раздирает смех.
  
   - Ты в тюрьме сидел? - спросил он, продолжая смеяться.
   - Ни где я не сидел!- ответил я. - Просто, не один десяток раз смот-
   рел кинофильм "Джентльмены удачи". Плюс немного актерского мас-
   терства.
   На проходной я отдал жетон, и мне вернули паспорт.
  
   В веселом расположении духа мы подошли к машине со злополуч-
   ными ящиками. Теперь можно было спокойно ехать в обратный путь.
   Задание по командировке было полностью выполнено. Пробыв в Мор-
   шанске весь день и впервые в жизни познакомившись с тюрьмой, мы
   как угорелые мчались с Тамбовской земли. Эта поездка запомнилась
   нам на долгие годы.
  
   Уже подъезжая к дому, я посмотрел на спидометр.
  
   - Ого, сколько мы исколесили!
   - Да, прилично: за две недели четыре тысячи километров! - ответил
   Виктор.
   - Мы таковские!
   И мы весело рассмеялись. Впереди нас ждала встреча с родными и
   друзьями.
  
  
  
   ВЛАДИМИР АЛЕКСЕЕВ
  
   Зеркало
  
   Рассказ
  
   Он вышел на опушку леса, глянул на поле, что широко раскину-
   лось до самого дома, и тихо охнул. Прямо на него, на лес надвига-
   лась, закрыв собой, казалось, все небо огромная черно-лиловая туча.
   Минут через 10 будет здесь, прикинул он и начал искать, где бы ук-
   рыться. Он прекрасно знал, что во время грозы нельзя прятаться под
   высокими и одиноко стоящими деревьями, но на опушке все деревья
   одинаковые, все высокие, потому что растут вольно, света много, по-
   этому он выбрал самую пушистую и нырнул под ее гостеприимный по-
   лог. Удобно устроившись между корней, с подветренной стороны, за-
   курил и стал ждать. Впрочем, ожидание длилось не долго. Вместе с
   близким раскатом грома принесло такую холодную волну воздуха, что
   он невольно поежился. И тут сквозь непрекращающиеся раскаты и
   вспышки молний он услышал нарастающий шум. Выглянув из-за ство-
   ла, он не увидел привычного поля, домов за ним. Была сплошная стена
   какой-то белесой пакости, которая теперь уже с пугающим ревом под-
   летала к лесу.
  
   "Какая-то странная гроза" - успел подумать он и юркнул обратно в
   свое убежище. И вовремя. Крупные, сантиметра три в диаметре, гради-
   ны лихо застучали по земле, а затем ему показалось, что какой-то недо-
   умок рассыпает перед ним самосвал с гравием.
  
   Вокруг трещало, скрипели и стонали деревья. День сменился
   сумерками, которые рассекали ослепительные вспышки молний. За
   свои тридцать лет такой страшной, яростной грозы он не видел.
   Прижавшись спиной к стволу, всем своим существом он чувство-
   вал, как содрогается дерево под ударами шквального ветра и града.
   И тут сверкнуло так, что ему показалось, будто перед глазами щелк-
   нула фотовспышка, и, уже летя в бездну, краешком угасающего со-
   знания он услышал могучий раскат грома...
  
   Первое, что он ощутил - это влагу на лице. Попробовав открыть
  
   глаза, громко застонал. Впрочем, ему только показалось, что громко.
   На самом деле из горла вывалилось что-то похожее на приглушенное
   воронье карканье. Кажется, каждая клеточка его тела стонала, орала
   от боли. Не в силах больше терпеть, он погрузился в спасительное
   беспамятство. Так, то всплывая, то вновь окунаясь в небытие, он
   лежал на земле, потеряв ощущение времени. Сколько сотен, а может
   быть тысяч лет прошли мимо него - он не знал.
  
   И вот, в очередной раз, вывалившись из липкого Ничто, он с удив-
   лением обнаружил, что видит. Боль постепенно уходила и он, поводя
   глазами, наткнулся на верхушку ели. Впрочем, верхушки-то не было,
   вместо нее, как сломанная обнаженная кость торчала часть ствола. А
   вниз, вдоль ствола шла широкая, в ладонь, полоса содранной коры. Окан-
   чивалась она у корней, как раз там, где он сидел. Обугленные корни еще
   слабо дымились. "Значит, это меня молнией шарахнуло" - невесело по-
   думал он. Затем, не делая ни каких движений, стал мысленно ощупы-
   вать себя. Сердце - в норме, кровь поступает вовсюда, где она нужна.
   Кости вроде целы. Тупой болью отозвалось первое движение рукой.
   Ничего - терпимо. И тогда он попытался встать. Ухватившись за ствол
   молодой ольхи, он стоял, пошатываясь, и прислушивался к себе. Болел
   затылок и, почему-то позвоночник. Сделал первый шаг, второй, раду-
   ясь, что силы возвращаются к нему, и потихоньку побрел из леса, забыв
   одиноко стоящую корзинку с грибами. Он шел по крупным градинам,
   поминутно оскальзываясь, пока не вышел в поле. Там он с удивлением
   обнаружил, что град выпал только над лесом.
  
   Придя домой, сразу наткнулся на колючий, подозрительный
   взгляд жены: пил, что ли, и где корзинка?
  
   - Заблудился, потерял.
   Не ужиная, лишь умывшись, лег в кровать и привычно отвернулся к
   стенке. Немного погодя юркнула под одеяло жена. Повозившись, за-
   тихла. А он лежал и думал. Они опять поссорились, опять из-за какой-
   то ерунды. Не разговаривают уже пять дней. И началось это уже давно.
   На второй год совместной жизни он почувствовал, что что-то не так у
   них. Она стала придирчивой, раздражительной, истеричной. Долго ду-
   мала оставлять или нет первенца, но пока думала - все сроки уже про-
   шли. Так и появился их сын. С рождением малютки она поначалу отта-
   яла, но через полгода все возвратилось. Хотя он исправно ходил на
   работу, приносил зарплату, и деньги за случайные шабашки домой,
   почти не курил, пил по праздникам, возился с сыном. Но он чув-
   ствовал, что именно эта его повильность ее больше всего раздражала.
  
  
  
   Несколько раз порывался уйти, но встречался глазами с сыном, пони-
   мал, что не сможет... На него опять навалилась тоска, которая стала по-
   чти привычным состоянием. "Пойду, покурю" - решил он, и, повер-
   нувшись, чтобы встать - обомлел...
  
   Голова жены светилась, вернее не сама голова: вокруг нее светился
   ореол. Его удивила гамма красок - от темно-коричневого до красного,
   и такой злобой веяло от взгляда на нее, что он поежился. Посмотрел на
   свои ладони - те тоже светились, но нежно-фиолетовым светом.
  
   Уходя из спальни, услышал вслед:
  
   - Что тебе не спится-то, идиоту...
   Привычно не обращая внимания на ее слова, зажег на кухне свет,
   покурил, попил остывший чай и успокоился. "Значит, это последствие
   грозы" - пришла догадка. Он читал, да и слышал, что с людьми случа-
   ются чудеса после встречи с молниями. А теперь вот и он отметился. Но
   это его не испугало, скорей позабавило, хотя спина еще болела, да и
   голова была какая-то тяжелая. Решив проверить свою догадку, он вык-
   лючил свет и посмотрел на ладони. И ничего не увидел. Руки - как
   руки. Не веря своим глазам, зашел в комнату сына. Тот мирно посапы-
   вал в своей кровати. И опять никакого свечения. Обескураженный он
   вернулся на свое место и еще долго не мог уснуть, пытаясь разобраться,
   что же с ним произошло...
  
   Утром, молча позавтракав, они разошлись по своим делам. Он, про-
   водя сына в школу, на свой завод, она - в фирму, где работала секретар-
   шей.
  
   На заводе все было как обычно. Ругался с новым мастером, до-
   казывая, что его новые идеи принесут только вред производству, а
   не пользу. В конце концов, плюнув, он сделал так, как требовал этот
   "инженер" (который окончил сельхозинститут и был пристроен "по-
   брату"), и конечно нагнал браку, в котором его же и обвинили. После
   посещения столовой - мучился изжогой. Не принес хорошего настрое-
   ния и молодой охранник на проходной, который заставил вывернуть
   все карманы. В мрачном настроении сел в свой автобус и закрыл глаза.
   Господи, ну когда же все это кончится?..
  
   Он чувствовал себя старой, разбитой клячей, которая с безысходной
   покорностью трусит по кругу. Стало так тоскливо, что впору было или
   напиться, или подраться с кем-нибудь. Он открыл глаза, чтобы осмот-
   реться где едет, и чуть не заорал. Все люди в автобусе светились. Каж-
   дый - по-своему, и, в тоже время, все как-то одинаково. Преобладали
   коричневые, красные, бурые тона: ну, понятно, люди устали (конец ра-
  
   бочего дня) раздражены, опять же у каждого свои болячки... И лишь две
   девчушки, стоящие у окна светились нежным зелено-розовым светом.
   У обеих сияли глаза от переполнявшей их радости. Они понимающе
   переглядывались, иногда что-то шептали друг дружке и тихо смеялись.
   "Наверно, экзамены сдали" - завистливо подумал он. Как бы подзаря-
   дясь от них хорошим настроением, вышел из автобуса и пошел к дому,
   поминутно разглядывая проходящих навстречу людей. И тут же, как
   озарение пришла догадка: только в плохом, мрачном настроении он мог
   видеть чудо, подаренное ему грозой.
  
   Прошло семнадцать лет. Он работал все на том же заводе, был на
   хорошем счету у руководства. Потрясшие страну перемены, как ни стран-
   но, коснулись его мало. Сын закончил институт и работал в другом го-
   роде. Дома появлялся редко, иногда звонил. С женой установились на-
   пряженно-соседские отношения. Несколько раз они хотели расстаться,
   но все упиралось в пресловутый размен, а связываться с этой квартир-
   ной тягомотиной никому не хотелось. Так и жили, как бы по инерции,
   она в своем мире, он - в своем. Но в отличии от ее, его мир был немного
   богаче и интереснее. Внешне он производил впечатление замкнутого,
   нелюдимого, но надежного человека. Умело уходил от ссор, тупиковых
   ситуаций, ненужных разговоров. Он перечитал гору литературы по эк-
   страсенсорике, телепатии, телекинезу, биолокации. Посещая некото-
   рые занятия, где только слушал, никогда не показывал, что что-то уме-
   ет. Он давно знал, что свечение - это аура, то есть показатель биополя
   человека. По ней можно было судить о настроении, болезнях и даже о
   продолжительности жизни каждого.
  
   Однажды, сидя перед телевизором, он смотрел старую передачу про
   известную в свое время экстрасенса Кулагину, которая, не дотрагива-
   ясь, передвигала по столу спичечный коробок. Ради интереса принес из
   кухни коробок, поставил на стол и мысленно толкнул его. Коробок пе-
   релетел через всю комнату и с тихим треском влепился в стену. Через
   неделю тренировок он уже спокойно держал под потолком стул, а через
   месяц, забавляясь, поднимал платяной шкаф. И как-то, сама собой, при-
   шла идея: если он может двигать предметы, то почему бы не попробо-
   вать перенести самого себя? Он поставил в соседней комнате стул на
   самую середину, внимательно огляделся, запоминая каждый предмет,
   каждую мелочь, потом пошел на кухню, сел, закрыл глаза и мысленно
   восстановил всю обстановку в соседней комнате, прибавив к этому стра-
   стное желание находиться на стуле, посередине комнаты. Он почув-
  
  
  
   ствовал легкое дуновение ветра и долго сидел, боясь открыть глаза. А
   когда открыл их - его ликованию не было предела. У него получилось!
   Успокоившись, он с успехом перемещался, таким образом в ванну, туа-
   лет, на лоджию. Он сам не понимал, почему двери и стены не были ему
   преградой. "Значит, я владею телепортацией" - с восхищением самим
   собой думал он. Как-то ночью когда жена крепко спала, он решил дер-
   знуть перенести себя на дачу. Это удалось ему куда трудней, чем переле-
   ты из комнаты в комнату...
  
   Прошли недели, месяцы упорных тренировок. Постепенно он
   научился перемещаться все дальше и дальше от дома, и, самое главное,
   быстро восстанавливать свои силы после очередного "перелета". Обла-
   дая такими уникальными способностями, он, тем не менее, все больше
   становился нелюдим. Его тянуло побыть одному, лучше где-нибудь на
   природе. Полюбилась река. Он мог часами созерцать ее плавное тече-
   ние, слушать шум листвы, всплески рыб, любоваться восходами и зака-
   тами.
  
   В одну из таких "посиделок" он увидел тихо плывущую по течению
   байдарку-одноместку. Весло мирно лежало поперек лодки, а голова в
   красном шлеме была наклонена вправо-вниз. "Спит" - сразу решил он
   и хотел уже окрикнуть незадачливого гребца, как тот резко вскинул
   голову, качнулся корпусом и... перевернулся. Уже на бегу, он увидел,
   как гребец пытается вынырнуть, как лихорадочно работает веслом, но
   тщетно. Опытные байдарочники легко выходят из этого положения
   всего лишь одним движением веслом. Значит этот был новичком. В
   пять мощных гребков он доплыл до перевернутой лодки и рывком вер-
   нул ее в нормальное положение. Гребец, нахлебавшись воды, натужно
   кашлял и позволил отбуксировать себя к берегу. И только на берегу у
   костерка он с удивлением обнаружил, что это - женщина. Она была
   красива той неброской, но вместе с тем запоминающейся красотой, ко-
   торая навсегда оставалась в памяти, как полюбившееся полотно, или
   незабываемая мелодия. Он всегда избегал женщин. Лишь взглянув на
   ее ауру (что делал теперь одним лишь усилием мысли), он сразу знал,
   кто перед ним и уходил от контакта. Но сейчас он забыл об этом. На
   него смотрели такие чистые, такие пронзительно-голубые, незамутнен-
   ные временем и заботами глаза, что он понял. Понял, что тонет в них.
   Крепко. Навсегда. Оправившись от испуга, она попросила чаю. При-
   хлебывая горячий ароматный напиток, она задумчиво глядела в огонь, а
   он взглянул на ее ауру и, чуть не повредился в рассудке. Такой лазур-
   ной, подсвеченной изнутри золотом ауры он еще никогда не видел. Она
  
   говорила о полном физическом и душевном здоровье ее обладателя. "Уже,
   не ангел ли передо мной" - в замешательстве мелькнула мысль. И
   вздрогнул от ее мягкого грудного голоса: "А я знала, что не утону. Вот
   просто уверена была - и все". Понемногу они разговорились. Она жила
   в другом городе, за добрую тысячу километров отсюда. Прельстилась
   здешними красотами, слушая рассказы друзей. Приехала, взяла напро-
   кат байдарку (кстати, села в нее второй раз в жизни), поплыла, да вот
   уснула. На его вопрос, почему одна, где же друзья, услышал, что путе-
   шествует всегда одна, что умеет постоять за себя и вообще, с ней никог-
   да ничего плохого случиться не может...
  
   На прощанье она одарила его нежным, благодарным поцелуем. Он
   смотрел, как она подходит к лодке, как садится в нее, и, сбросив оцепе-
   нение, подлетел к ней и выдохнул:
  
   - Телефон! Скажи номер своего телефона!
   Она внимательно посмотрела на него, порылась в недрах байдарки,
   достала записную книжку и что-то чиркнув в ней, протянула вырван-
   ный листок.
  
   - Это адрес. Телефона у меня нет. Пиши, - почти шепотом произ-
   несла она и оттолкнулась веслом от берега.
   А он еще долго стоял и смотрел на удаляющуюся маленькую лодоч-
   ку и гребца, мерно размахивающего иногда вспыхивающим бликами
   веслом.
  
   В эту ночь он так и не уснул. Вспоминал каждый ее жест, слово,
   взгляд. Проклинал себя за нерешительность - почему дал ей уплыть, не
   пошел за ней?
  
   На работе он плохо соображал что делать, на вопросы отвечал
   невпопад, был рассеян и задумчив. Вечерами, запершись в комна-
   те, он писал ей длинные письма, но все это было не то, не так, и с остер-
   венением рвал их. Так, промаявшись неделю, занял денег и поехал в
   аэропорт. Он плохо помнил, как летел, как добирался до ее дома. При-
   шел в себя лишь у заветной двери. Долго собирался с духом и пытался
   унять грохот сердца в груди. На звонок она открыла почти сразу, будто
   стояла за дверью. Нежные руки обвили его шею, а горячие губы шепта-
   ли, обжигая, и сводили с ума. Словно во сне она повторяла:
  
   - Родной мой, я знала, знала, что ты придешь. Я так тебя ждала. Мне
   так было плохо без тебя!!!
   А он целовал ее мокрые от счастливых слез глаза, ее чистый лоб,
   щеки, шею и сам плакал. В постели они познали такой взрыв нежного
   восторга, ласкового узнавания друг друга, что иногда не понимали, где
  
  
  
   находятся. Да им это и не нужно было. Лишь глаза смотрели в глаза, а
   губы искали губы любимого человека. Они словно припадали к живи-
   тельному источнику и не могли утолить жажду, притушить огонь, кото-
   рый полыхал у них в груди.
  
   А потом он рассказал ей все о себе. Она внимательно слушала, пони-
   мающе кивала головой и, кажется, ничему не удивлялась. Выслушав его
   исповедь, она долго молчала, а потом произнесла:
  
   - Я сразу почувствовала, что немного похожа на тебя.
   - Постой, значит, ты тоже?..
   - Потом как-нибудь, - мягко остановила она его.
   А когда он уходил, уткнулась ему головой в грудь и тихо произнесла
   со слезами в голосе:
  
   - Я очень хочу, чтобы ты был со мной!
   - Если когда-нибудь я появлюсь у тебя, пожалуйста, не пугайся, и
   держи всегда свободным угол у окна. А вдруг у меня получится... - с
   надеждой сказал он.
   У него получилось на третью ночь, когда она, лежа в постели, смот-
   рела телевизор. И вскрикнула, скорей от неожиданности, а не от испуга.
   Он появился там, где и говорил. Теперь он почти каждую ночь бывал у
   нее. Но начались сложности на работе, потому что приходил он полу-
   сонный, вялый, с лихорадочным блеском в глазах. Да и жена, дважды не
   заставшая его дома ночью, устроила скандал. Хотя у них давно уже у
   каждого была своя жизнь.
  
   И вот как-то ночью, лежа в своей кровати, ему пришла в голову
   сумасшедшая идея: а хорошо бы иметь своего двойника... Он бы ходил
   на работу, общался с кем надо, а я летал бы к ней.
  
   Что они разводятся, он сказал жене сразу же после первого свидания
   с любимой. Намекнул начальству, что мол, возможно, скоро уволится.
   Начальство встало на дыбы: как так , лучший специалист, да кто рабо-
   тать будет... Конечно он и разведется, и уволится, но все это не раньше,
   чем через три-черыре месяца. А он хотел быть у нее каждый час, каждую
   минуту...
  
   Он подошел к зеркалу в ванной и долго, и пристально разглядывал
   свое отображение и, как бы вытаскивая его или себя оттуда, из зазерка-
   лья. Так он смотрел, пока не заболела голова, а в теле не появилась сла-
   бость, и уже отводя от зеркала, покрасневшие от напряжения глаза, за-
   метил, что отображение ему подмигнуло. "Все! Сбрендил окончательно"
  
   - решил он и пошел в свою комнату. Но перед глазами все стояло его
   собственное изображение там, в зеркале. И уже на грани сна и яви, гото-
   вый вот-вот провалиться в сон, он вдруг почувствовал, что он в комнате
   не один. А когда открыл глаза, волосы в прямом смысле встали дыбом. В
   ярком лунном свете, что заливал комнату, прямо у его кровати стоял...
   он сам. Крик ужаса опередил чем-то очень похожий голос: "Да не блажи
   ты! Чего ты испугался-то так? Сам вызвал меня оттуда, сам орет. Ведь я
  
   - это ты. Что же ты сам себя испугался?
   Немного придя в себя, он трясущейся рукой включил ночник, и они
   начали говорить. Его отображение поведало много интересного. Ока-
   зывается, до него это делали уже шесть раз, но то были великие чародеи,
   которые пользовались страшными заклятиями. Почему получилось
   именно у него, отображение не понимало. И в конце-концов заключи-
   ло: "Значит, ты круче. Но запомни: все, кто был до тебя, плохо кончили.
   Может, завяжешь ты с этим делом? Нет, я, конечно, могу ходить за тебя
   на работу, и все такое.., но у меня нет твоих исключительных способно-
   стей, я ведь всего лишь твое отображение, хоть и в телесной оболочке.
   Ну, так как, передумаешь?"
  
   Но соблазн был слишком велик и он не передумал. Было только
   одно обстоятельство, вернее два, которые пугали его. Во-первых, по-
   дойдя к зеркалу, он не увидел себя в нем, и во-вторых, он не мог контро-
   лировать своего "двойника". До утра он задавал ему всякие каверзные
   вопросы, но в конце-концов убедился, что задает их сам себе.
  
   - А как же мне тебя обратно возвратить?
   - Да очень просто: вспомни мысленно перед зеркалом свое лицо, и я
   окажусь там.
   Он сразу же взял небольшое зеркало и стал проверять слова двойни-
   ка. После небольшой тренировки тот послушно стал возвращаться туда,
   откуда и появился. Оказавшись в очередной раз в комнате, тот предло-
   жил:
  
   - А хочешь, я пойду на работу вместо тебя? Ты не бойся, я все умею,
   что и ты, кроме, конечно, телепортации, и всего-такого.
   "А что если действительно попробовать?" - подумал он. И он риск-
   нул. У него было преимущество перед женой: он уходил позже нее, а
   приходил домой раньше. Валяясь на диване, он с тревогой думал, как
   оно все пройдет, но все прошло нормально. В этом он убедился, на сле-
   дующий день, когда сам пошел на завод. Никто ничего не заметил. И
   тогда для него началась райская жизнь. Отправив двойника на работу,
   он уносился в другой город, туда, к ней, а вечером возвращаться обрат-
   но. Иногда был у нее по двое-трое суток.
  
   А однажды утром, за завтраком, жена нежно потрепала его по воло-
  
  
  
   сам и с застенчивой улыбкой произнесла:
  
   - Ты сегодня был просто великолепен. Спасибо тебе. Может быть
   мы поспешили с разводом?
   Ошеломленный он уткнулся в свою тарелку и давился яичницей,
   пока она не ушла. Потом выдернул из зеркала того, кто там жил и устро-
   ил ему разнос. Тот только гаденько ухмылялся
  
   - А что я сделал-то? Жена твоя довольна, ты тоже был при "делах".
   Чего ты разорался-то?
   - Не смей так больше делать! Иначе я никогда больше не вызову
   оттуда! - в ярости кричал он.
   - А куда ты денешься? Тебе уже самому понравилось так жить. Или
   я не прав? А на счет жены - ладно, больше не буду, - последовал ответ.
   Три дня он сам ходил на работу. Механически выполнял то, что надо,
   он постоянно думал о том, что его двойник пугающе быстро адаптиру-
   ется. "Эдак он меня совсем заменит" - неожиданно пришла мысль. Под
   конец рабочего дня он вдруг ощутил внутри себя пустоту, как будто
   лишился чего-то важного, как будто его внезапно обокрали. С расту-
   щей тревогой он влетел в туалет, глянул в зеркало - и обомлел. Его
   изображения в зеркале не было!
  
   Как в тумане сдав смену, он на такси примчался домой, и почему-то
   с усилием вернул свое отображение в зеркале, а потом "выдернул" его
   оттуда.
  
   - Где ты был? - побелевшими губами прошептал он.
   На что его двойник с похабненькой улыбочкой ответил:
   - ...Догадайся! Впрочем, все равно узнаешь. Да, я был у нее. Слу-
   шай, а она классная! Да, ты не бойся, она ничего не заметила. А на твой
   не заданный вопрос отвечу: ведь я - это ты, и я, как ни странно, много-
   му научился от тебя. Там, за зеркалом, я не мог делать то, что можешь
   ты. Но контактируя с тобой, я читал твои мысли, воспринимал образы,
   короче, учился. Ну, разве я не молодец?
   - Ты всего лишь мое отображение! Ты - Голем, созданный мною!
   Как ты посмел, ты, сволочь, дотронуться до нее пальцем? Ее, самой
   чистой и светлой женщиной, которую я когда-либо встречал? Я унич-
   тожу тебя! - в бешенстве орал он.
   - Да ничего ты мне не сделаешь! - спокойно и презрительно ответил
   его двойник. - Теперь у тебя надо мной мало власти.
   Обведя затуманившимся взглядом комнату, двойника, он как во сне
   сходил на кухню, взял нож, вернулся и ударил...
   Вызванные женой опера долго ходили, выспрашивали. На их
  
   лицах читалось недоумение. Замки целы, никто, по словам свидетелей
   не заходил, чужих отпечатков нет, ничего не взято. Похоже самоубий-
   ство. А патологоанатом еще долго думал над этим случаем и не мог пред-
   ставить одного: "Это же, как надо было ненавидеть себя, чтобы с такой
   силой вогнать нож себе в сердце?!"
  
  
  
   Михаил СОЦКОВ
  
   Цена вопроса
  
   Рассказ
  
   ...Вопрос жизни, на самом деле, заключен в природной циклич-
   ности: весна, лето, осень, зима, весна, лето... Рождение, жизнь, ста-
   рость, смерть и снова рождение - ведь человек тоже часть природы,
   а значит, также подвержен цикличности...
  
   За окном осень. Шесть дней в неделю я прихожу в здание биз-
   нес-центра, чтобы с восьми утра до пяти вечера мир замыкался для
   меня в четырех стенах бетонной ловушки, которую я называю своим
   рабочим местом. А в узком, как бойница, окне одно и то же. Что бы
   ни происходило в мире - жара, метель, всемирный потоп, ядерная
   война, в конце концов, - за окном этого, заваленного бумагами,
   кабинета - вечная осень.
  
   Дерево, роняющее золотистые листья на жухлую траву возле до-
   роги. Человек, остановившийся под его, пока еще густой, кроной.
   Никак не удается рассмотреть его лицо...
  
   - Вы подписали? - отвернувшись от окна я посмотрел на расте-
   рянного клиента, - Нужна только капля...
   Кровавый отпечаток большого пальца бордовыми линиями впи-
   тался в бумагу договора. То же самое на втором бланке.
  
   - Вот и отлично.
   - Это... всё? - клиент удивленно глядел на кожу пальца и соб-
   ственный отпечаток - он не почувствовал боли.
   - Не совсем. - Порывшись в ящике стола, я достал небольшой
   металлический штырь с замысловатым вензелем на конце. - Еще
   толика вашего мужества.
   - Что это? - насторожился клиент. - Зачем?
   - Это - метка. - Я улыбнулся. - Знак вашей принадлежности к
   нашей организации.
   - Принадлежности? - Клиент едва не подскочил, видя, как на-
   гревается вензель, раскаляется добела словно бы сам по себе. - Та-
   кими штуками клеймят скот. Вы хотите меня заклеймить?
  
   - Никакого садизма! - Я едва не перекрестился от испуга, но,
   опомнившись, пояснил: - Если бы я вас клеймил, то вас бы держа-
   ли, а вы бы сопротивлялись. Я же предлагаю вам Печать вашего
   мужества в стремлении к своей цели. Смелее! Последний шаг к ва-
   шей мечте.
   Взяв метку, клиент помедлил, несколько секунд рассматривая рас-
   каленную завитушку. И, резко выдохнув, приложил её к своему телу,
   точно напротив сердца.
  
   Всё в мире имеет свою цену...
  
   Старинные часы с маятником - единственный предмет, не впи-
   сывающийся в "забумажненную" обстановку кабинета - отбили по-
   ложенные тринадцать ударов, выдергивая меня из послеобеденного
   сна. В тот же миг в дверь постучали.
  
   - Да-да, - потерев ладонями лицо, я встряхнулся, прогоняя ос-
   татки наваждения. - Входите, пожалуйста.
   - Добрый день! - Невысокий толстый человечек аккуратно при-
   крыл за собой дверь. - Мы договаривались о встрече.
   - Да, конечно, - перетряхивая бумажный завал на столе, я выис-
   киваю необходимую папку. - Присаживайтесь, господин директор.
   - Я вам звонил вот по какому вопросу, - усевшись напротив,
   посетитель, не дожидаясь разрешения, закурил. - Недавно вы, нако-
   нец-то, исполнили последний пункт нашего соглашения. Но возник-
   ла другая проблема. Меня смущают сроки.
   - Ну, а что же вы хотели? - Я сделал удивленное лицо. - Вы же
   не думали, что на вас свалится всё и сразу? Так ведь и инфаркт
   недолго получить...
   - Нет. Меня волнуют другие сроки, - господин директор приту-
   шил сигарету в пепельнице, - МОИ сроки!
   - Но... это же естественно. Люди живут, умирают. Потом рожда-
   ются другие люди. Страшновато, не спорю, но вам-то уже...
   - Но мне осталось три дня! - Директор вскочил, разом теряя
   терпение. - Три! Дня!
   - Ну и что? - Раскрыв папку, я показал ему дату. - Всё правиль-
   но. Тридцать лет с момента подписания. Стандартная продолжитель-
   ность.
   - Да какой прок?! Если я даже не смогу насладиться результатом
   нашего договора!..
  
  
   - Это Ваши проблемы, - отмахнулся я. - Но, если позволите, дам
   совет.
   Клиент молчал, с отвращением глядя на меня, на эту бумажную
   вошь, вздумавшую перечить его высокой воле. Это был уже не тот
   человек, что три десятка лет назад с резким выдохом поставил на
   себя раскалённое клеймо.
  
   - Напейтесь как следует, - сказал я. - Устройте веселую гулян-
   ку.
   - Гулянку?! - рассвирепел клиент. - Вы что, издеваетесь? У меня
   только три дня! А вы!.. Я требую изменения договора!
   - Невозможно, - качаю головой. - "Настоящий договор заклю-
   чается единозначно, не может быть расторгнут или пересмотрен в
   дальнейшем, и действует до момента выполнения сторонами всех
   пунктов соглашения". Мы, как вы знаете, свои обязательства выпол-
   нили, дело за вами.
   - Свои обязательства? - негодовал господин директор. - Да я!..
   Я с этой бумагой в милицию пойду! В РУБОП! В ФСБ! Я ещё эту
   вашу контору прикрою!..
   Хлопнула дверь. Я выдохнул сквозь зубы, сбрасывая остатки на-
   пряжения. Похоже, он так ничего и не понял. Бедолага. Теперь он
   бездарно потратит три дня...
  
   А и хрен с ним. Много их, желающих. Для этого я здесь. Чтобы
   исполнять желания. Хочешь - смейся, хочешь - пой, хочешь -
   кресло президента... Вот только стоимость твоих желаний... все имеет
   свою цену. И нужно быть готовым ее оплатить. Вот поэтому я здесь.
   Исполнитель желаний. Скупщик душ...
  
   ...Человек стоял под деревом, скрывая свое лицо за листвой. Он
   не спеша курил, словно поджидая кого-то. Что бы ни происходило в
   мире, какое бы время года ни стояло на улице - в моем окне тот же
   человек все так же курит под осенним деревом. Мне не нужно видеть
   его лицо. Я знаю кто это.
  
   Старинные часы снова подали голос, отмечая независимый ход
   времени.
  
   - Тихо, - сказал я часам, - клиентов распугаете...
   - Можно? - в приоткрывшуюся дверь осторожно заглянула де-
   вушка. Симпатичная.
   - Можно, проходите, - поднявшись, я указал на стул для посе-
   тителей. - Екатерина Ивановна...
  
   - Кажимова, - девушка села, нервно сжав сумочку. - У меня все
   документы...
   - Отлично. Заполняйте! - Я протянул ей бланк приложения, в
   котором требовалось указать данные о клиенте. - С рекламным бук-
   летом вы уже ознакомились?
   Посетительница кивнула, старательно заполняя формуляр.
  
   - Очень хорошо, - я сделал шаг к окну, потом обратно. - Дол-
   жен вас предупредить о шестом пункте нашего соглашения. Едва
   поставив свою подпись, вы уже не сможете отказаться, как бы вам
   ни хотелось.
   - Я знаю, - она протянула мне уже заполненный бланк. - Я...
   ради сына.
   - Дело ваше. Ну, что ж, - отыскав на полке два экземпляра
   договора, протягиваю их клиентке, - заносите свои требования. Но
   помните об умеренности. Пожелания вечной молодости или бессмер-
   тия не будут учитываться, как некорректные. Это также указано в
   договоре.
   - А вы здесь давно сидите? - спросила она, не к месту и не ко
   времени. Странный, однако, интерес.
   - Дольше, чем вы думаете, - ответил я. - Но давайте лучше о
   деле. Исполнение ваших условий официально начнется ровно через
   двадцать один день. За это время мы изолируем от вас предмет
   нашего соглашения...
   - А вам они дали вечную жизнь? - снова некстати поинтересова-
   лась клиентка. - Или вечную молодость?
   - Это рабочая необходимость, - я очень старался быть коррект-
   ным. - В этом кабинете времени для меня словно и не существует.
   Но вне этих стен...
   Я развел руками, изо всех сил стараясь придумать, как перевести
   разговор в нужное русло. Иначе она из меня всю подноготную вытя-
   нет. А врать клиентам я не имею права. Хотя и всей правды говорить
   не обязан...
  
   - А как же... - посетительница помолчала, подбирая заменяющее
   слово, видимо, боялась сказать вслух.
   - "Нематериальное имущество"? - грустно усмехнулся я. - Это
   долгая история.
   - А все-таки?
   Нет, ну какая невыносимая настойчивость!
  
  
   - Ну зачем вам это знать?- Я досадливо поморщился. - В пода-
   рок отдал. Одной... Одному человеку. Короче, неважно. Все равно
   мой жест остался незамеченным...
   - Тогда почему? - женщина притворилась удивленной, впрочем,
   не особо стараясь. - В чем смысл?
   - В безопасности, - снова усмехнулся я. - Пока я здесь, можно
   быть уверенным, что мой подарок никто не отнимет... Вы подписа-
   ли?
   - Да. - Клиентка выпрямилась на стуле, вздернув подбородок. -
   И будь что будет!
  
   - Да ничего не будет. - Я осмотрел подписи и кровавые отпе-
   чатки на обоих бланках. - Потребуется лишь толика вашего муже-
   ства...
   "Всё зависит от вас", - говорю я клиентам.
  
   Всё зависит от вас. Можно всю жизнь трястись над своей душон-
   кой - и не знать ничего. Можно придти сюда, заключить договор и
   прожить весь остаток дней в трусливом ожидании расплаты. Можно
   попытаться обеспечить своих детей - и они вырастут избалованны-
   ми ублюдками. Можно пожелать богатства, известности, власти - и
   потерять себя.
  
   Но можно же и иначе. Можно ведь просто быть самим собой.
   Жить своей жизнью, постоянно преодолевая новые жизненные
   трудности, решая извечные проблемы, но быть свободным от про-
   стых, но очень страшных строк.
  
   "Организация с многовековым опытом покупает движимое нема-
   териальное имущество, в просторечии - "ДУША", в обмен на ис-
   полнение умеренных актуальных желаний..."
  
   Часы ожили, отбивая четыре вечера. Рабочий день почти закон-
   чен. Сегодня заклеймил эту женщину. Удачная неделя. У меня за это
   полугодие тринадцать мечтателей - хватит для отчетности. Завтра
   надо будет позвонить, сказать, чтобы развеяли по ветру господина
   директора. Организация выполнила все условия договора и за даль-
   нейшее ответственности не несет.
  
   Человек под деревом все так же курил, не решаясь войти в здание
   бизнес-центра и подняться в тринадцатый кабинет. Мне не нужно
   видеть его лицо - это я сам.
  
   Это я, до того, как впервые вошел в этот кабинет. И когда, наконец-
   то, подойдет срок, оговоренный в моем договоре, я выйду из этого зда-
   ния, покурю под тем же деревом и отправлюсь восвояси. В полной уве-
   ренности, что мой подарок одной... одному человеку уже точно никто
   не отнимет. Всё имеет свою цену...
  
   А в окне этого кабинета будет другой день, другого времени года,
   для другого Скупщика душ...
  
  
  
   ТАТЬЯНА КОТОВИЧ
  
   Рассказы
  
   Ильинична
  
   На работу Ильинична прибегает в последнюю минуту, запыхавша-
   яся, с озабоченным лицом и с огромной сумкой в руке. Мы уже все
   расселись по своим местам в караульном помещении, ждем инструкта-
   жа.
  
   Иногда она опаздывает - инструктаж уже начался.
  
   - Извините, Мария Алексеевна! - виновато говорит тогда Иль-
   инична нашей начальнице караула, восседающей за столом. - Элек-
   тричка задержалась! Разрешите мне пройти?
   - Иди быстро, переодевайся! - недовольно отвечает Мария Алек-
   сеевна и строго добавляет: - Пока Андрей Кириллович не увидел!
   Через несколько секунд Ильинична в форменной тужурке и берете
   с красной звездочкой, еще раз извинившись, занимает свое место в угол-
   ке дивана.
  
   С утра она часто бывает хмурой, но потом быстро разгуливается.
   Особенно, если остается в резерве. Она тогда сразу же хлопочет о чае:
   бежит с графином к раковине за водой, ставит электрический чайник.
   Включает в караулке телевизор. Ильинична смотрит все подряд, но боль-
   ше всего ей нравятся фильмы из старой жизни - про дворян и про
   купцов: "Так люблю старинные фильмы! Там и люди совсем другие!
   А купцы бородатые такие, смешные! Интересные!"
  
   Ильинична носит все казанное обмундирование, не тратя ни копей-
   ки на одежду. Зимнее пальто она переделала себе из ватной шинели,
   споров с воротника зеленые вохровские лычки и заменив металличес-
   кие пуговицы со звездочкой обыкновенными, пластмассовыми.
  
   Ильинична живет в пригороде, в маленьком поселке. Но не всегда
   она там жила.
  
   Лет двадцать тому назад в мансарде одного старого петербургского
   дома на Садовой улице жила семья: Ильинична, ее муж Виктор и их
   сынок Женечка. В квартире не было ванной комнаты, зато был свой
  
   чердак. Настирает молодая Ильинична в кухне белье, пойдут они с сын-
   ком на чердак развешивать. На чердаке светло, окна большие, белье
   сохнет скоро. Вход на чердак - прямо из кухни. Женечку было и в ком-
   нату не зазвать. Так и играет на чердаке.
  
   Переманила ее в поселок свекровь, где и сама жила. Подыскала об-
   мен и повезла Ильиничну смотреть новое жилье. Стояло лето. Кругом
   все в зелени, простор, речка под боком, яблоки висят в саду. Дом дере-
   вянный, жэковский, двухэтажный - то, что называют бараком. Иль-
   иничне с семьей предназначалась большая комната на первом этаже.
   За водой ходить недалеко - к колонке, отапливаться - дровами.
   Женечка был мал и слаб, часто болел. Может быть, окрепнет на
   воздухе! Да и бабка, свекровь, будет рядом. Обмен совершился. Об-
   менщикам-то, новым хозяевам, мансарда так понравилась! Вмиг сго-
   ворились, и Ильиничну с семьей и со всеми пожитками сами на
   машине перевезли, бесплатно. Она даже и не хлопотала нисколько.
   И целый сарай дров оставили.
  
   Ильиничне и невдомек жалеть о своей мансарде на Садовой, а я слу-
   шаю ее - и мне так уж почему-то становится жаль эту петербургс-
   кую мансарду! Настолько уютной, привлекательной она мне пред-
   ставляется - прямо досада берет: зачем Ильинична уехала из нее! Я
   говорю ей: "Ведь жалко!" А она глядит на меня серьезно, с сочув-
   ствием, и уговаривает: "Да нечего жалеть! Не так уж там и замеча-
   тельно было! Летом - жарко от крыши, а зимою - холодно. А когда
   дождь - протечки повсюду, тазы подставляли. Старый ведь дом,
   крыша худая!"
  
   Муж Виктор на новом месте крепко запил. Для него-то это место
   не новое, а привычное, старое, и дружки все старые, еще с детства. У
   Женечки, правда, здоровье наладилось. Он окончил в поселке школу,
   потом отслужил в армии, но возвращаться к родителям в барак не
   захотел. Устроился работать строителем в Ленинграде, чтобы полу-
   чить свою городскую жилплощадь.
  
   Ильинична уж давно привыкла к загородной жизни. Приедет утром
   с нашей суточной работы домой - воздух чистый. Хорошо! Зимой
   снежок белый, свежий, радостный. Ходить вольно, не по-городско-
   му. Вот и обленилась совсем. Рукой на себя махнула: накутается, как
   кулема - прямо старуха! А перед кем наряжаться-то, молодиться?
  
   Грядки есть свои. Немного посадит кое-чего, зелень в основном.
   Яблони она запустила, ведь их прививать надо. Одичали теперь. Чер-
   ной рябины есть куст - ту всю птицы склюют раньше срока. Приле-
  
  
  
   тят целой стаей и сядут, как туча черная. Куста под ними не видно. К
   другим вот не летят, а к Ильиничне - обязательно! Да наплевать! Все
   равно, когда бы еще сама удосужилась ягоды обобрать, неизвестно. А
   слетят с куста птицы - ни одной ягодки не видно. Что съели, что на
   землю покидали. Решила, было, Ильинична в один год черноплодку
   собрать - вина Витьке наварить дешевого. Даже канистру двенадцати-
   литровую в химлаборатории приобрела, со шлангом и резиновой проб-
   кой. Да птицы свое дело знают! Пока Ильинична за сахарным песком в
   магазин ходила, приходит - куст голый! Один дрозденок только сидит
   на нем и орет. Так объелся, что и не взлететь!
  
   Но вот с дровами - морока! Ведь они стали теперь очень дороги,
   да и не вдруг их достанешь. А потом - пили их, коли... У Ильинич-
   ны постоянная тревога о дровах. В иное дежурство, попозже вече-
   ром, она с разрешения Марии Алексеевны идет на двор, к столярке,
   подбирает там разные обрезки, сухие колобашки, дощечки. "На рас-
   топочку! - с удовольствием объясняет она нам. - Такие хорошие,
   сухенькие, чистые! А то у меня дрова сырые, Витька у цыгана ку-
   пил". Утром Мария Алексеевна отпускает ее с дровами пораньше.
  
   - Спасибо вам, Мария Алексеевна, спасибо большое! Дай вам Бог
   здоровья! - с чувством благодарит Ильинична начальницу. А та мол-
   чит в ответ или скажет строго:
   - Смотри, только не попадись на глаза Андрею Кирилловичу!
   - Я быстро! На электричку - и нет меня! - и покатилась Ильи-
   нична, будто колобок, мелким частым шажком, крепко держа в ма-
   ленькой руке свою огромную сумку, из которой выглядывают белые
   отборные дощечки.
   Ильинична и сама сделалась не прочь выпить. Не с Витькой, конеч-
   но. Подружку себе завела, Ириночку. Подруга любит подзуживать Иль-
   иничну, подсмеиваться над ней:
  
   - Мне вот завтра никуда идти не надо, а ты в свой Ленинград
   поедешь! Тебе больше чаю не налью!
   - Ты ж, Ириночка, на пенсии. Твое дело вольное, свободное! -
   отвечает Ильинична. - Тебе что? Утром проснешься - вся своя.
   Никто тебя не требует. Скорее бы до твоих лет добраться!
  
   - Вот-вот. Мне спать-отдыхать, а тебе на электричку шлепать!
   Бывает, Ильиничне никак не хочется уходить от подруги домой.
   - Может, я у тебя отдохну, Ириночка?
   - Нет, иди, Ильинична! - гонит ее подруга. - Как бы твой
   Витька барак не спалил.
   - А хоть и спалит, мне не жаль! Ни огню, ни вору у нас делать
   нечего: бедняки мы, нищие, Ириночка! Соседи, сама знаешь, не жи-
   вут никто, выехали. Крысы по бараку бегают. Вчера всю ночь не
   спала. По потолку скребут, скребут: думаю, сейчас сюда прогрызет -
   и мне на кровать и упадет! Витьке, равнодушному, хоть бы что.
   Сопит. А я ночь не спала!
   - Иди, иди! - смеется Ириночка. - Вот пенсионную книжку мне
   покажешь - закадычные мы тогда с тобой подруги будем. Скучно,
   небось, на работу-то идти?
   Женя получил от своей стройки комнату в новой двухкомнатной
   квартире и переехал туда из общежития на постоянное местожитель-
   ство. Купил обстановку, телевизор, магнитофон. Теперь только женись!
   Какое женись, если соседка такая попалась, что едва Женю на порог
   квартиры пускает. Грозится выселить его из комнаты. У нее с мужем
   ожидается прибавление в семействе, так они на Женину комнатку за-
   махнулись.
  
   Ильинична не ездит в комнату сына из-за соседей. Они такие
   наглые, злые! Если начать с ними говорить, то можно с ума сойти.
   Один раз Ильинична поругалась с ними, так с тех пор и не бывает.
   Вся тогда дрожала. А сказать ничего не может. А те: выселим твоего
   Женьку, так и знай! А за что его выселять? Он только ночевать и
   приходит. Чайник разве что разогреет на плите. Не готовит ничего.
   Целый день на работе, а вечером - по товарищам. Безответный он,
   робкий. За себя постоять не умеет. А товарищи у него все хорошие,
   непьющие. Ребята все образованные, институты пооканчивали. Же-
   нечку уважают. С девушками тоже робок. Двадцать шесть лет - а
   холостой. Одевается так легко. Свитер ни за что не хочет носить:
   кусается, видишь ли! Шапку тоже. А ведь у него ушки больные. В
   армию как провожала, наплакалась. Подошел автобус, все ребятки
   забрались, расселись. Все по парам. А Женечка один сидит у окошеч-
   ка. Друг его не пришел почему-то. Ильинична ему снаружи руками
   показывает: развяжи, мол, уши у шапки, сделай "зайчиком". Это
   значит, на затылке тесемочки перевязать. А Женечка отмахивается,
   уходи, мол, не стыди меня. Все-таки перевязал ушанку. А дружок его
   так и не пришел. Один он у окошечка так и уехал. Служил в Таш-
   кенте. Загорелый приехал. Личико округлилось. С тех пор путеше-
   ствовать полюбил, смотреть другие города и народы. Маленьким был
   - такой интересный! Скажешь ему: "Нельзя, сынок, это трогать!" -
  
  
  
   кустик какой-нибудь или еще что. Так он ходит вокруг кустика и
   грозит ему почему-то мизинчиком: "Нельзя трогать! Нельзя!" А вид-
   но, как ему хочется потрогать. И не выпивает, потому что на отца
   нагляделся на пьяного.
  
   Женя то и дело звонит маме на работу. Здесь, в просторном вестибю-
   ле, возле проходной, они и встречаются. Усядутся рядком на казенном
   диване и тихонько беседуют. Я не раз видела Женю, когда стояла на
   посту на проходной во время их свиданий. Он мне понравился: привет-
   ливый, всегда улыбающийся, с лучистыми глазами и нежным румян-
   цем на щеках. Правда, росточком невелик.
  
   Женя приносит матери на работу белье в стирку, а Ильинична потом
   привозит ему чистое, выстиранное. В комнате отдыха у нас есть элект-
   рический утюг, так Ильинична иной раз воспользуется им - погла-
   дит чистые Женины рубашки. У Жени их много и все красивые,
   цветные.
  
   Главная мечта Ильиничны - поскорей выйти на пенсию, до ко-
   торой еще два года с половиной.
  
   - Выйду на пенсию, буду дома сидеть, ковыряться потихонечку!
   Уж так жду, так жду! Скорее бы!
   - Не торопись ты, Ильинична! - говорят ей сослуживцы. -
   Сейчас живешь ожиданием пенсии, а потом чем жить станешь?
  
   - Как это чем? Мало ли дома забот? Да я ничем не буду жить.
   Сяду и сидеть буду, руки сложив. Я покоя хочу. И здоровья нет
   никакого. Вот бок как болит! Днем ничего. А как девять часов вечера,
   примерно, разноется, как нарыв. Витька ходит-колобродит. Я ему
   уже запрещаю, покрикиваю. На половицу ступит, моя лежанка при-
   поднимается, шевелится - мне уже больно! Не колобродь! - кричу.
   - Боль мне жестокую причиняешь!
   Ильинична все чаще стала жаловаться на свой правый бок. На рабо-
   те она укутывается в казенный овчинный полушубок. Согреется бок
  
   - и вроде полегче. Застудила, наверное. В электричке все садится к
   окну этим боком. А из окна, из щелей, так и несет сквозняком!
   - Да кто тебя, Ильинична, заставляет все этим боком садиться? -
   спрашивают ее.
  
   - Я уж так привыкла. На работу еду - сажусь на одну сторону, а
   обратно еду - перехожу на другую. На одну-то сторону смотреть
   скучно. А так - все обсмотрю из окошечка. Обе стороны.
   - Но ведь можно и наоборот садиться: не с правой стороны, а с
   левой!
   - Я понимаю. Можно, конечно. Да только уж я так привыкла.
   Вот и простужаю свой бок!
   Накануне годовщины прорыва блокады Ленинграда пришел в кара-
   улку начальник Андрей Кириллович, сам бывший фронтовик, артил-
   лерист. А теперь тучный старик с больными тромбозными ногами. Он
   пришел собрать сведения кто из работников находился в блокадном го-
   роде? Им будут вручать памятные медали и подарки. Три человека с
   гордостью назвали себя. А Ильинична сидела, молча, не шевелясь, ши-
   роко раскрыв свои черные блестящие глаза. Она заговорила сразу же,
   как только Андрей Кириллович вышел из караулки.
  
   - Сколько пережито! Потому и здоровья нет!.. - слезы наверну-
   лись у нее на глаза.
   Отдыхали они с матерью на даче под Ленинградом, а попали в окку-
   пацию, под немца. Голод, холод, унижение, страх - никаких за то
   наград или подарков не полагается.
  
   - Немцы ведь разные были. Как и русские наши тоже. Как и все
   люди. Вот полицай у нас по деревне ходил с ружьем за спиной. Всем
   угрожал, орал на всех. Гордился-то как! В люди вышел! Властвовал.
   Думал, что так навсегда останется. Слушать никого не хотел, только
   пинал. Одна тоже, молодая такая, красивая девка была, а сердце змеи-
   ное. Донесла на невинных людей. Три семьи выдала. В сарай их немцы
   затолкали и подожгли. А полицай с ружьем ходил и людей от сарая отго-
   нял. Люди плакали, кричали, а чем поможешь? Так страшно было, так
   страшно!
   Ильинична рассказывала быстро-быстро, все подряд, трудно было
   даже уследить за ее рассказом. Женщины кивали ей головами и утирали
   глаза. "Да! Да!" - слышалось из уголков караульной.
  
   - Немцы не пускали никого к лесу. А дров нет. Мы, ребятишки,
   находили лазейки, таскали домой валежник. Один немец, помню, пой-
   мал меня, схватил за плечо и пихнул в снег. Я поднялась, плачу, а он
   опять пихнул. Сам хохочет. Противный такой! Я еле поднялась, а он
   опять в плечо пихнул. А мне уж и не подняться. Ведь голодная, силы
   нет. А другой немец, тот хороший был. Я так и жду, когда его дежур-
   ство. Сама подойду, он мне хлебца кусочек, маслом помазанный, даст,
   хворосту сам наложит мне на руки, веточек. И по плечу так вот похло-
   пает: мол, хватит, хватит с тебя, иди. Так, бывало, и гляжу, когда мой
   немец стоит. Хороший такой был, интересный!
  
  
   Военной медали Ильиничне не полагается, так она мечтает хотя
   бы о трудовой.
  
   - Вот бы мне дали к пенсии медальку "Ветеран труда"! Как бы
   хорошо было!
   - Да зачем она тебе, что в ней толку? - спрашивают ее.
   - Надену и ходить с ней буду! - сообщает Ильинична. - У нас в
   соседнем бараке у одной есть такая медаль, так она не нахвастается:
   тебе, говорит, небось, такой не дадут, ни тебе, ни твоему Витьке! А
   тут я как раз и выйду с медалькой: вот, гляди, и мне дали! - смеется
   размечтавшаяся Ильинична.
   Ильинична никогда не ходит в рабочую столовую, храня копеечку,
   а берет для себя кое-что из дому поесть. Чаще всего она отваривает
   на электроплитке картошку, приговаривая: "Картошечки горячень-
   кой, что ли, поесть!" Сварив картошку, она растолчет ее в отваре и
   ест, как суп.
  
   - Вот и хорошо! - скажет. - Так хорошо картошечки горячень-
   кой поела! С таким аппетитом!
   А то каши наварит. Усядется с кастрюлькой перед телевизором, кашу
   ест и кино глядит.
   Когда у Ильиничны хорошее настроение, и не болит бок, она всегда
   бывает весела и беззаботна, как дитя. Она вообще очень смешлива и
   находит смешное повсюду. То рассмешит ее походка человека, то
   чей-нибудь выразительный взгляд, то самое обыкновенное словечко.
   Очень веселит ее всегда Сергей Петрович Капица, обаятельный про-
   фессор, ведущий по телевизору программу "Очевидное и невероят-
   ное".
  
   - Такой смешной! Прямо не могу, какой интересный! - весело
   хохочет Ильинична, не сводя с профессора своих сияющих глаз.
   Фигурное катание она любит смотреть потому, что всегда с нетерпе-
   нием ждет, чтобы кто-нибудь из фигуристов упал.
  
   - Я все время жду, чтобы не наши упали! Так бывает интересно,
   смешно. Важные такие катаются, фигуряют. И вдруг - бух!
   Это она лукавит насчет "не наших". Она с великим удовольстви-
   ем хохочет, прикрывая свой полубеззубый рот маленькой ладошкой,
   когда вдруг приземляются на пятую точку и наши заслуженные спорт-
   смены.
  
   - Вот я, какая вредная бабка! - хохочет Ильинична. - Ничего не
   могу с собой поделать! Смешно! Так и жду, чтоб упали!
   Иногда Ильинична так развеселится, что Мария Алексеевна сде-
   лает ей замечание:
  
   - Прекрати! Хватит! Что за идиотский смех!
   Ильинична сконфузится, покраснеет:
   - Простите, Мария Алексеевна! Извините меня, пожалуйста!
   -
   напустит на себя серьезность, посидит молча, а потом вдруг прыснет
   в кулак, будто откашливается: опять ей смешинка в рот залетела!
  
   Женя познакомился с девушкой, пригласил ее в театр.
  
   Ильинична пришла в этот день на работу, неся в своей огромной
   сумке выходной костюм сына, чтобы отпарить его здесь электрическим
   утюгом. Как раз было воскресенье, работы охране мало.
  
   - Билеты-то дорогущие какие! По восемь рублей каждый, - рас-
   сказывала нам Ильинична. - Вот девчонкам хорошо, тратиться не
   надо. А парень выкладывай за двоих! По восемь рублей! Шестнад-
   цать рублей отдал! А там еще, в театре, мороженое, соки, конфетки.
   Нет, я бы ни за что таких денег не отдала! Мне бы жалко было - на
   театр! И что это за театр такой дорогой?
   Женя перед тем попросил мать выстирать костюмные брюки. На
   них, на коленке было пятнышко. А Женечка известный чистюля! Ру-
   башку одну и ту же двух раз не наденет. Разложила Ильинична на столе
   в комнате отдыха брюки сына - и видит: сели они после стирки. Да
   так сели, что Женечка в них и не влезет! Заохала Ильинична, подхва-
   тилась, принялась бегать с мокрой тряпкой-отпаркой от раковины к
   столу: спасать положение! Отстоит свои часы на посту, и опять за
   отпарку. Не пьет, не ест - занимается выходным костюмом сына.
  
   И надо же было тому случиться: прибегает она в очередной раз от
   раковины с отпаркой и слышит - паленым пахнет. Пиджак лежал
   тут же, на столе, и, как на грех, рукав коснулся горячего утюга.
   Смотрит Ильинична: две подпалины на рукаве! Запричитала, замета-
   лась Ильинична. А что сделаешь? Совсем костюм парню испортила!
   В чем теперь в театр с девушкой пойдет?
  
   Охала, охала, решила заплаты ставить. Вырезала из-под полы
   кусочки ткани и села с иголкой шить. Лицо горит, губы пересохли,
   покрылись блестящей корочкой. Дело уже к вечеру, а она еще ничего
   и в рот не брала.
  
   Пришел Женя за костюмом. Ильинична покаялась ему во всем...
  
   - Хороший у меня сын Женечка! Не стал меня ругать. Видит, как
   я расстроилась! - сказала нам Ильинична, отходя от своей безумной,
  
  
   бессмысленной работы. - Чайку хоть попить... Все в глотке пересохло!
  
   Ильинична напилась чаю, телевизор не стала смотреть, а села одна в
   комнате отдыха читать книгу. Она берет из библиотеки книги тол-
   стые и поистрепанные: значит, наверняка книга хорошая.
  
   Сослуживицы, прислушавшись к жалобам Ильиничны на бок в
   боку, посоветовали ей принимать "но-шпу". От печени. Теперь Иль-
   инична то и дело глотает маленькие желтые таблетки и говорит, что
   они ей помогают.
  
   - Надо бы вам к врачу сходить! Отчего вы не сходите к врачу? -
   убеждаю ее я.
  
   - Знаю, что надо. Когда сильно разболится - собираюсь. А со-
   греется бок, отойдет - я и не иду. Не болит, и ладно! И хорошо! Нет,
   не дожить мне до пенсии!
   Я посмотрела в глаза Ильиничны:
  
   - Вы же понимаете, чем грозит эта ваша боль в боку? Вы ведь
   нестарая еще женщина!
   - Ну что ж. Значит, умру. Умру, так умру. Наплевать! На скорой
   помощи увезут, а сама не соберусь! - Ильинична смотрит на меня
   спокойным, ясным взглядом, и я не вижу в нем ни тени тревоги за
   жизнь. Будто ее жизнь не принадлежит ей. Она готова отдать ее
   сама, сразу, без спора и сожаления, как только наступит час.
   Вчера еще был мороз, нападало много снега, а сегодня прошел дождь
   и превратил белый снежок в серую мокрую кашицу. Под декабрьскими
   оттаявшими звездами шлепали мы на пару с Ильиничной в дозоре -
   вокруг огромного, охраняемого нами здания. Нам не хотелось сразу воз-
   вращаться в душную караулку. Мы остановились с ней возле проход-
   ной и засмотрелись на влажное звездное небо, на черные скелетики ли-
   пок в саду. Капли оттепели висели на ветках, поблескивая, будто
   почки.
  
   - Если, правда, что умершие люди живут на небе, то, сколько же
   там теперь народу! Даже не представить! - вдруг засмеялась Ильи-
   нична. - Ведь сколько людей жило до нас, и сколько еще народи-
   лось, жить будут. Вот что мне интересно! В какой они там тесноте-
   то!..
   Иногда меня охватит такая досада на Ильиничну за ее равнодушие к
   собственному здоровью, что мне хочется взять ее за руку, как ребенка,
   и повести к врачу. Но ведь я не поведу, да и она не пойдет со мной.
   Потому что я, наверное, такая же, как Ильинична. Не знаю, много
  
   ли нас таких. Живем да выжидаем, что из нашей жизни выйдет.
   Кипятим себе чай, завариваем его покрепче, кутаем больной бок, - и
   вот уже улыбаемся и посмеиваемся. И мечтаем каждый на свой лад -
   о покое и воле. А порою даже - о славе.
  
   Тургеневская девушка или Отрочество диссидентки
  
   Люся сама ко мне подошла. На уроке Татьяна Сергеевна, наша лите-
   раторша, похвалила мое летнее сочинение, и вот на перемене ко мне
   подходит Люся и просит дать ей его прочитать. Пожалуйста, мне не
   жалко! Люся маленького роста, голос у нее тихий. У нас в классе не-
   сколько таких маленьких девочек, все они симпатичные, кудрявые,
   тихие. И держатся вместе. И учатся все одинаково - на троечки. Я
   всегда считала, что Люся тоже из этой группки маленьких красивых
   девочек.
  
   Оказалось, что я сильно ошибалась. Когда я сказала Люсе: "Разве
   ты не дружишь с ними?", - она усмехнулась: "Так ведь они дуры!" Я
   вскоре поняла, что Люся ни с кем не дружит. Она сидит одна, на
   последней парте.
  
   Возвращая мне мою тетрадь, Люся сказала, что сочинение у меня
   талантливое. С того дня Люся стала читателем и критиком всех моих
   сочинений, а я - Люсиных. Обычно, настрочив свои сочинения в
   классе, разгоряченные, мы сразу сходимся с Люсей на перемене, и
   она принимается выпытывать у меня, что и как я написала: "Ну,
   вспомни хоть одну фразу полностью! Вот я, например, помню свое
   сочинение дословно!" - говорит она.
  
   Наконец, на другой день мы получаем свои тетрадки назад уже с
   оценками, и Люся тут же забирает себе мою тетрадь, а я - Люсину, и
   мы читаем. С уважением перелистываю я страницы, исписанные бег-
   лым, взрослым, без помарок, почерком. Гладкость Люсиного слога
   завораживает меня. "Как ты складно пишешь!" - восхищаюсь я.
   "Это - не то!.." - качает кудрявой головой Люся и теребит свой
   пионерский галстук. В моих сочинениях Люся всегда отмечает неко-
   торые места, особенно хваля их. Я недоверчиво перечитываю указан-
   ные Люсей строчки, - это оказываются чаще всего какие-нибудь
   особенно несдержанные, "вдохновенные" описания природы или моих
   собственных чувств. Я понимаю, наконец, что именно нравится Люсе,
  
  
  
   и уже в следующем сочинении почти все фразы оканчиваются воскли-
   цательными знаками. На учительские оценки мы, разумеется, внима-
   ния не обращаем.
  
   Люся читает книги на уроках, преспокойно выкладывая их на
   парту перед собой, как будто это учебники. Безо всякой опаски она
   погружается в чтение, подперев маленьким кулаком свою кудрявую
   черноволосую голову. Другой рукой она то листает страницы, то
   теребит свой пионерский галстук. У нее такая привычка - закручи-
   вать пальцами концы галстука в трубочку, так что галстук у нее
   всегда как будто обсосанный.
  
   На переменах Люся тоже читает. "Хочешь со мной почитать?" -
   предлагает она мне, и я с радостью соглашаюсь. Мы с Люсей уходим
   в тихий уголок школьного коридора и, встав у окна, читаем из одной
   книжки, пристроив ее на подоконнике между горшков с цветами.
   Читаем мы Белинского, Чернышевского, Добролюбова, - все, что
   приносит в школу Люся. Она читает быстрее меня, но мне не хочется
   отставать от нее, поэтому я очень спешу, бегая глазами по строчкам,
   едва ухватывая смысл. "Всё?" - тихо спрашивает меня Люся и улы-
   бается. "Всё!" - выдыхаю я, и Люся переворачивает страницу. Я
   заметила, что ногти у нее на пальцах все обгрызенные. Еще я заме-
   тила, какие у Люси необыкновенные, узкие и остренькие, верхние
   клычки. Другие зубы у нее обычные, как и у всех, а вот оба клычка
   необычайно узки. Будто между зубами оставалось немного свободно-
   го места, и вот на нем выросли эти добавочные, острые клиновидные
   зубчики.
  
   Однажды Люся принесла в школу "Былое и думы" Герцена. На
   перемене она раскрыла книгу на некой странице и попросила меня:
   "Прочти это место внимательно!" Я послушно склонилась к страни-
   цам и за перемену успела прочитать про Воробьевы горы. Люся не
   торопила меня. Подняв, наконец, на Люсю глаза, я встретила ее
   восторженный взгляд. Я ответила Люсе таким же, у меня забилось
   сердце. Я поняла, что Люся мечтает о настоящей дружбе.
  
   Люся сожалеет, что она родилась не в том веке. Она хотела бы жить
   в девятнадцатом и быть, по ее собственному выражению, "тургенев-
   ской девушкой", например, такой, как героиня рассказа "Ася".
  
   Вскоре мы всем классом вместо уроков поехали на экскурсию в Пав-
   ловск. В парке ребята сразу развеселились, принялись шуметь, толкать-
   ся. Мы с Люсей шли позади всех, выдерживая дистанцию. "Вот
   удовольствие - стадом ходить!" - презрительно заметила Люся и
  
   вдруг предложила: "Давай, уйдем от них!" - "Давай!"
  
   Поотстав еще немного, мы решительно сворачиваем с аллеи, пере-
   прыгиваем канаву и скрываемся за деревьями. Тонкие бледные березы,
   голые ветви, синее небо. Прохладно. Мы долго, молча, бродим без
   цели по осеннему парку, куда глаза глядят. Выходим к речке Славян-
   ке, идем вдоль берега... "Отдохнем немного", - говорит Люся. Она
   ложится под деревом на траву, усыпанную листвой, закидывает руки
   за голову и мечтательно смотрит в синее небо. Я сажусь рядом с ней.
   "Земля холодная, простудиться можно", - говорю я. "Если бы мы
   были настоящими девочками, мы бы остались тут на ночь", - отве-
   чает Люся. Наконец она неохотно поднимается с травы, и мы бредем
   дальше.
  
   У Люси туфли старенькие, надеты на босу ногу, и я замечаю, что она
   ковыляет уже с трудом. Стало смеркаться. Не заблудились ли мы? Я
   почувствовала тревогу.
  
   Тут навстречу нам показалась статная, широкая старуха в теплом
   платке и в очках. "Может быть, спросим у нее дорогу к станции?" -
   говорю я. "Зачем? Я не люблю спрашивать!" Но мы уже поравня-
   лись со встречной. - "Скажите, пожалуйста, сколько сейчас време-
   ни?" - вступаю я в разговор со старухой, а Люся с недовольным
   видом отходит в сторону. "Да уж к шести часам время, думается
   мне", - не сразу ответила старая женщина. - "А до станции далеко
   отсюда?" - опять спрашиваю я. - "До станции-то? Далековато. Сна-
   чала по дороге этой до конца, потом лесная будет по правую руку,
   вот она к станции и ведет". - "Спасибо большое!"
  
   После разговора мне сразу стало весело. - "Какая интересная
   старуха, обстоятельная, взгляд у нее спокойный, серьезный. Сила в
   ней крестьянская чувствуется, правда!" - говорю я Люсе и радуюсь.
  
   - "Чего и интересного? Обыкновенная сельская бабка". - "Да нет
   же, ты ее плохо разглядела!"
   Люся ковыляет потихоньку, а я ощущаю прилив сил. Ведь я теперь
   уверена, что мы идем правильно. Вечер такой тихий, закат ясный, бес-
   конечная лесная дорога. Я иду и иду рядом с Люсей, не уставая, наслаж-
   даясь ходьбой, и не могу понять Люсю, которая принимается сетовать
   вслух: "Когда же мы, наконец, дойдем!" До станции мы добредаем
   уже в полной темноте. В электричке, в тепле, мы сидим не шевелясь.
   Мне удивительно приятно сидеть рядом с Люсей. У меня от устало-
   сти немного кружится голова, а Люся совсем выбилась из сил. Она
   скинула туфли, - оказывается, она сбила пятки до крови.
  
  
  
   Назавтра, в классе, мы получили выговор, что не уважаем коллек-
   тив, а кто-то из ребят обозвал нас зазнайками.
  
   Когда Люся отвечает урок по литературе, я ревностно вслушиваюсь
   в каждое ее слово. Я не понимаю, почему ей ставят тройки. По-
   моему она всегда отвечает блестяще. Люсино невозмутимое спокой-
   ствие, уверенная, без запинки, свободная речь восхищают меня. "Как
   ты чисто и складно говоришь!" - восторженно говорю я ей. Но Люся
   не разделяет моего восторга. "Ну и что из этого? - замечает она. -
   Складно говорить - этого еще слишком мало. Нужно другое. У
   меня всего-навсего хорошая память". - "Что другое?" - "Талант". -
   "Так он у тебя есть, критический талант! Я уверена, ты будешь
   великим критиком, таким, как Белинский!" - "Навряд ли, - усмеха-
   ется Люся. - Невозможно стать великим критиком без великой ли-
   тературы. Ведь сейчас нет писателей, один только Паустовский!"
  
   Когда вызывают к доске меня, я очень волнуюсь. Я не смотрю в
   Люсину сторону, но чувствую, как тихо она сидит сейчас на своей пос-
   ледней парте и закручивает галстук. Мы отвечаем уроки не для учите-
   лей, а друг для дружки. Люся презирает оценки. "В советской школе
   только на тройки и не стыдно учиться!" - говорит она с тихой ус-
   мешкой.
  
   Иногда у меня появляется такое чувство, будто Люся говорит не от
   своего имени, как бы чужие слова, с чужого голоса. Она призналась: у
   нее есть старшая сестра Аня, которая учится в школе рабочей молодежи.
   С воодушевлением Люся поведала мне, до чего свободно и легко учить-
   ся в "вечорке", можно даже сдавать предметы экстерном - хоть за
   целый год сразу, не посещая занятий!
  
   Почему-то Люсе кажется, что в нашем классе собрались одни
   дураки. По-моему, это все-таки чересчур - про дураков. С Олегом я
   на одной парте сижу пять лет, он не дурак. Но я боюсь возразить
   Люсе, ведь она и меня, наверное, считала за дуру! Может быть, и
   сейчас считает.
  
   Люся терпеть не может уроков физкультуры, не приносит даже
   спортивного костюма, чем и вызвала, в конце концов, лютую нена-
   висть нашей физкультурницы, женщины атлетического телосложения,
   рядом с которой Люся кажется совсем крошечной.
  
   - Ты опять прогуливаешь, Пушкевич? Имей в виду, я тебя не
   аттестую за год! - кричит на нее при всех ребятах учительница.
   - Я не принесла костюма и не пойду на ваш глупый урок!
   - Нахалка! - возмущается физрук. - Паршивая девчонка!
   Из солидарности с Люсей я теперь тоже пропускаю уроки физ-
   культуры, хоть сама и люблю спорт. Эта ненавистная учительница, в
   своих синих брюках в обтяжку, мстит Люсе. Она не позволяет ей
   спокойно посидеть с книжкой в уютном закутке спортзала за сломан-
   ными брусьями, где сидят все освобожденные девочки, а заставляет
   Люсю то доставать мячи из шкафов, то убирать их обратно, то дер-
   жать веревочку, через которую прыгают ребята. И вообще - не дает
   Люсе покоя, неустанно изобретая для нее новые глупые занятия.
   Урок физкультуры всегда проходит мучительно долго. Однако Люся
   ничуть не теряет самообладания, на лице у нее написано полное
   презрение, а ее темно-синие глаза иронически усмехаются прямо в
   глаза физручки, доведенной к концу урока почти до бешенства.
  
   Наступила зима. Люся по-прежнему сидит на последней парте
   одна. А я сижу, как и сидела, с Олегом. Олег, по-моему, не дурак.
   Мы с ним контрольные по математике всегда пишем наперегонки,
   кто быстрее. Получается почти одновременно и задолго до звонка.
   Мы сдаем свои работы Лидии Ивановне, и она отсылает нас в кори-
   дор, чтобы мы не подсказывали другим и не мешали.
  
   Лидия Ивановна - гроза двоечников. Высокая, прямая, с квад-
   ратным лицом, она идет на свой урок, как на бой, вооружившись
   огромными деревянными треугольниками, длиннющими линейками
   и циркулем с железным наконечником, как у стрелы. Придя на урок,
   она раз по десять заставляет нас всех подниматься и приветствовать
   ее: то мы, вставая, слишком громко хлопнули крышками парт; то не
   все успели выйти из-за парт и встать в проходе руки по швам; то не
   одновременно мотнули головами в знак приветствия. В общем, тыся-
   ча разных придирок. Как солдаты на плацу, мы встаем и садимся,
   встаем и садимся, по-ослиному кивая ей головами, пока Лидия Ива-
   новна не добьется полной синхронности. Люся проделывает все не в
   такт.- "Пушкевич, ты отнимаешь у класса время!" - кричит на нее
   Лидия Ивановна и снова отдает команду, засекая минуты на своих
   часах. Потом, после звонка, Лидия Ивановна задерживает весь класс
   ровно на столько минут, сколько было затрачено на вставания: "Ска-
   жите за это спасибо Пушкевич!" - говорит она.
  
   Однажды Лидия Ивановна отобрала у Люси на уроке постороннюю
   книгу: "Не переживай, мне твоя книга не нужна. Я отнесу твою
   книгу к завучу в кабинет. Заберешь ее оттуда сама!" - сказала Лидия
   Ивановна.
  
   Эта книга - "Сочинения Дм. Писарева" в дореволюционном из-
  
  
  
   дании, с "ятями".
  
   Я тоже отправилась вместе с Люсей - для поддержки - в кабинет
   завуча. - "И зачем я принесла книгу в школу! Мне Аня запретила
   выносить ее из дома!" - расстраивалась Люся по пути в кабинет, не
   ожидая ничего хорошего.
  
   Завучем у нас Татьяна Сергеевна, наша литераторша. Красивая, с
   тяжелой каштановой косой, завернутой низко на затылке, она сидела за
   столом, что-то писала и курила папиросу. Я раньше не знала, что она
   курит.
  
   - Заходите, девочки, - сказала Татьяна Сергеевна и погасила
   папиросу в пепельницу, полную окурков, а пепельницу убрала по-
   дальше с глаз.
   Мы встали у стола, напротив Татьяны Сергеевны. Я сразу заме-
   тила Люсину книгу, она лежала у края стола.
  
   - Это твоя книга, Пушкевич?
   - Моя.
   - Ты прочла ее?
   - Да.
   - А что ты думаешь о Писареве?
   - О Писареве? - удивилась Люся, в глазах ее блеснула всегдаш-
   няя усмешка, а рука потянулась к галстуку. - Это интересно! По
   мнению Писарева, Пушкин вовсе не великий поэт, а великий сти-
   лист и вообще - пародия на поэта...
   Я слушала Люсю, замирая от гордости за нее, между тем как Татьяна
   Сергеевна все выше и выше поднимала свои красивые брови.
  
   - Это ошибочные взгляды! Тебе еще рано читать такие книги.
   Скажи, Люся, у тебя пришли месячные?
   Люся залилась румянцем.
  
   - Менструация, - повторила Татьяна Сергеевна, не обращая вни-
   мания на Люсино румяное замешательство.
   Ну, никак Татьяна Сергеевна не может обойтись без этого своего
   дурацкого вопроса! У нее на этом пунктик, она у всех девочек спраши-
   вает, у меня уже тоже спрашивала. Потом забывает и опять спраши-
   вает по-новой.
  
   - Это к делу не относится, - отвечает Люся.
   - Ну, ладно. Не читай больше на уроках, - серьезно и тихо
   говорит Татьяна Сергеевна. - Прими мои слова как совет. А не то,
   сама понимаешь, учителя в претензии, ко мне приходят, жалуются. А
   мне что делать?
   Татьяна Сергеевна протягивает Люсе ее книгу, Люся молча берет
   ее.
  
   - Спасибо, Татьяна Сергеевна! - встреваю я, радуясь, что все
   кончилось благополучно.
   Мы выходим из кабинета, и я вдруг принимаюсь хохотать, раз-
   махивать руками. На меня частенько находит такое: радуюсь непо-
   нятно чему! Люся же смотрит уныло: "Опять маму будет вызывать,
  
   - говорит она. - У меня мама очень больна".
   Однажды после уроков Люся пригласила меня к себе домой -
   послушать серьезную музыку. Когда мы пришли, Люсина мама ле-
   жала одетая на кушетке. Увидев нас, она с трудом поднялась, прижи-
   мая к боку ладонь, и пошла на кухню.
  
   - Мой отец терпеть не может симфонической музыки. Только
   Аня поставит пластинку, он тут же уходит в другую комнату, -
   говорит мне Люся и улыбается. - Серый мужик!
   Она достает большую долгоиграющую пластинку и ставит на диск
   проигрывателя.
   - Первый концерт Чайковского для фортепьяно с оркестром, -
   объявляет Люся.
   Зазвучала музыка. Люсина мама приносит в комнату еду.
  
   - Поешьте, - говорит она. - Вот селедка.
   Люся с неудовольствием шикает на мать:
   - Да ну, со своей селедкой! -А мне говорит с пафосом: - Разве
   можно есть, когда ТАКАЯ музыка звучит!
   Я киваю Люсе, а ее мама, оставив селедку на столе, опять укладыва-
   ется бочком на кушетку.
   Я сижу тихо, и мне очень нравится сидеть тихо. Я слушаю музыку,
   осваиваюсь в бедной незнакомой обстановке комнаты, от стола до меня
   доносится запах селедки. Я честно стараюсь проникнуться музыкой,
   настраиваю себя на возвышенный лад, и мне это, кажется, удается: я
   уже чувствую, что готова слушать музыку долго-долго.
  
   - Понравилось? - спрашивает меня Люся, когда музыка отзвуча-
   ла.
   - Да.
   - Музыку надо почувствовать!.
   .
   Потом она небрежно предлагает мне:
   - Хочешь, поешь! У нас только селедка, - и принимается сама за
   еду.
  
  
   - Спасибо, я не хочу, - я тороплюсь уйти, и Люся меня не задержи-
   вает.
   Я быстро спускаюсь по стоптанным каменным ступенькам во двор.
   Как хорошо на воле! Оттепель, солнечный уютный дворик. Торопливо
   бьет по водосточной трубе капель. Дома во дворе маленькие, трехэ-
   тажные, старинные, выкрашенные желтой краской. Квадратные за-
   пыленные окошки глядят доверчиво, полусонно - как из прошлого
   столетия. Снег на тропе двора протаял до пестрых булыжников. До
   чего мне все нравится! Выхожу на Разъезжую и бегом несусь домой.
   Опять во мне беспричинная радость, и очень хочется есть.
  
   Весной я заболела, долго лежала дома и попросила маму поменять
   мои книжки в библиотеке. Мама отнесла моих Белинских и Черны-
   шевских - и принесла детские повести и рассказы. Я набросилась на
   эту недостойную литературу с такой жадностью, в которой мне сове-
   стно было потом признаться самой себе. Я отводила душу, с увлече-
   нием следя за словами и действиями разных Сереж, Тань, Вить.
   Неужели я притворяюсь? Знала бы Люся, она бы, точно, запрезирала
   бы меня!
  
   Вскоре для Люси наступила трудная полоса. Возмущенные ее упор-
   ным вольнодумством, учителя запретили ей сидеть на последней парте.
   Лидия Ивановна принципиально не начинает урока, пока Люся не пе-
   ресядет со своей уединенной "Камчатки" на свободную первую парту,
   прямо перед учительским столом. Люся упорствует, не хочет, так Ли-
   дия Ивановна, на потеху всему классу, забирает ее портфель, за руку
   поднимает Люсю с места и силой тащит ее на первую парту.
  
   Люся стала прогуливать школу. Вдруг Татьяна Сергеевна вызывает
   меня к себе в кабинет.
  
   - Вы с Пушкевич подруги, - говорит она.
   - Мы не подруги...
   - Не подруги? - удивляется Татьяна Сергеевна. - Во всяком
   случае, ты ведь с ней ближе, чем другие ребята. Может быть, тебе
   известно, почему она прогуливает школу?
   - К ней учителя придираются.
   - Но она грубит учителям, над физруком прямо издевается! Ее
   недавно вызывали на педсовет, так она не явилась. Мы уже не знаем,
   что с ней делать, хоть из школы исключать!..
   - Люся очень умная, ей неинтересно учиться в школе.
   - Да, - согласилась со мной Татьяна Сергеевна. - Еврейские
   дети развиваются раньше. Я говорила с ее матерью, у Люси месяч-
   ные пришли в одиннадцать лет! - Татьяна Сергеевна выразительно
   подняла брови.
  
   - Вы опять вызывали ее маму? Ведь она очень больна!
   - Да? Больна?.. Такая простая женщина, малограмотная. Плака-
   ла. Людмила и ей грубит. Имей в виду, эта дружба на тебя плохо
   влияет, у тебя заметно снизилась успеваемость.
   С грехом пополам Люсю аттестовали за шестой класс, и она ушла
   из школы.
  
   - Буду доучиваться в вечорке, - сказала мне Люся на прощанье.
   - Там хоть физкультуры нет. И люди все взрослые!
   Придя в класс после летних каникул, я совершенно случайно, от
   одной из маленьких красивых девочек, узнала, что у Люси умерла
   мама. Мне стало страшно. Пойти к Люсе домой я так и не решилась
  
   - ни тогда, ни позже...
   А теперь все это так же далеко, как девятнадцатый век. Сама не знаю,
   почему все-таки я так любила проходить Люсиным желтым булыж-
   ным петербургским двором! С ликующим сердцем я взбегала по сто-
   птанной каменной лестнице к Люсиным дверям, - и Люся в своей,
   не снимаемой даже дома, школьной форме, с обсосанным пионерс-
   ким галстуком, появлялась на пороге.
  
  
  
   ЕЛЕНА БУРЛАКОВА
  
   Рыжий Гриша
  
   Рассказ
  
   Квартира номер 37 оказалась на пятом этаже стандартного па-
   нельного дома, коричневая краска на двери облупилась, "район" зам-
   ка отмечен светлой фанерной заплаткой размером 20 на 30 сантимет-
   ров..
  
   - Гриша, это что за аппликация? - спросила я у капитана Корни-
   лова.
   - Понимаешь, - сказал Гриша, дружелюбно нависнув надо мной,
   - когда прихожу домой пьяным, нет здоровья искать ключи, и дверь
   я открываю лбом. Утром обновляю заплатку и она опять в рабочем
   состоянии.
   - Дверь или заплатка? - не удержалась я.
   - Не умничай, - сурово сказал Гриша.
   Я заткнулась: рост Гриши превышал отметку 1м 90 см, а вес явно
   зашкаливал за 150 кг. Умничать расхотелось. Хорошим воображением я
   отличалась с детства, и сразу представила Гришу пьяным. Снаряд весом
   полтора центнера остановить невозможно! Какая дверь выдержит? А
   если соседи выйдут в это время?
  
   - Никто не суется на площадку, когда я дверь открываю! - слов-
   но прочитал мои мысли Гриша.
   - Да уж! - пискнула я (ни за что бы не сунулась)
   - Кроме того, - продолжил капитан, - представь себя на месте
   грабителя, оглядись и скажи, в какую квартиру ты бы полезла, а в
   какую нет?
   Я честно оглядела все четыре двери. Две из них, добротные, покры-
   ты ровным слоем блестящей коричневой краски, третья обита кожей
   молодого дерматина, блестящие обойные гвоздики расположены ряд-
   ками и образуют какой-то ромбовидный узор. Дверь в квартиру 37 от-
   личалась от других своим "бомжовым" видом.
  
   - Ну, и куда ты полезешь на месте квартирного вора?- продол-
   жил тестирование моих умственных способностей Гриша.
   - Если за пустыми бутылками, то к тебе, - искренне ответила я.
   - Опять умничаешь? Входи! - Гриша распахнул дверь и, не отяг-
   ченный всякими джентльменскими глупостями, первым вошел в квар-
   тиру.
   "Карлсон, который живет на крыше", - вот кого напомнил мне
   Гриша. Кроме откровенного пофигизма, он и внешне напоминал
   Карлсона: всклокоченные волосы, неровно примятые форменной
   фуражкой, фигура, сильно раздавшаяся в средней части, - китель
   был ему тесноват, отчего сзади фалды торчали дыбом и стремились
   запараллелиться с землей, не хватало еще двух лопастей в этом
   пропеллере. Карлсон, который перекрасил волосы в черный цвет!
   Вслед за "Карлсоном" я вошла в квартиру, и не сдержала громкого
   стона, когда оказалась в прихожей.
  
   Что меня поразило? Нет, трупов людей не было, крысы по кори-
   дору не бегали. Я увидела жуткие черно-вишневые обои в грязно-
   бронзовых (золотых?) разводах.
  
   - Страшный ужас!
   Гриша услышал мой всхлип:
   - Слушай, эстетка, деньги надо тратить на удовольствия, чтобы
   душе было хорошо, а телу все равно об какие стены биться, не со-
   гласна?
   Я судорожно закивала, хотя моя душа рвалась вон из квартиры с
   такой прихожей, и я не могла себе представить никаких других удо-
   вольствий, кроме одного - тут же содрать этот кошмар обойной
   промышленности. Спорить, однако, не решилась.
  
   - Ты что там, окаменела?- послышался голос Гриши из кухни.
   Я порысила по коридору мимо облезлых дверей - ванная и
   туалет - в кухню. Не знаю, на что я надеялась, но кухня впечатлила
   не меньше прихожей. Стены почти до потолка покрыты темно-
   зеленой масляной краской, потолок ржаво-желтый (бывшая масляная
   белая), оконная рама зеленая, но оттенок более светлый, чем на сте-
   нах, видимо, от покраски потолка осталось немного белой краски,
   разбавили.
  
   Заглянула в комнаты, обе были оклеены теми же обоями, что и ко-
   ридор. Полная самых страшных предчувствий, я открыла двери в ванну
   и туалет. Да, зеленые стены! Но унитаз и сама ванна неожиданно
   ярко блеснули белизной!
  
   - Ну, хоть что-то!! - порадовалась я.
   - Толчок и корыто должны блестеть! Это от нас зависит и долж-
  
  
   но быть сделано! - сказал Гриша с пафосом.
  
   - А обои и краска, видимо, субстанции независимые, сами появ-
   ляются - пробурчала я, не смогла удержаться. Ответ меня озадачил.
   - Тут уж как повезет, это от нас не зависит.
   - Почему? - не поняла я
   - Ну ты тупая! Какую украл - такой и намазал, что тут непонят-
   ного!
   Вот оно, а я-то думаю, что мне покоя не дает? Этой краской -
   темно-зеленой - красят военные машины! Как я сразу не доперла? А
   белой обводят обода, ну, металлические части, на колесах ( вот он -
   потолок белый масляный). Да, логика железная, тут не придраться.
   Конечно, не от Гриши зависело, какой краской красят военную
   технику! Обои, наверное, не очень охраняли на складе или списали,
   как неликвидный товар.
  
   - Короче, вот тебе ключи, живи, плодись-размножайся и радуй-
   ся, я еще две ночи тут поночую и прощусь со славным городом
   Улан-Удэ. Ждет меня родной Дон, я же казак донской, ты не знала?
   Ростов-папа для меня мама! Вторые ключи отдам в пятницу.
   С тем Гриша и отбыл.
  
   Я уныло бродила по пустой квартире, на полу валялся мусор,
   куски картона, сломанная детская машинка (у Гриши, вроде, сын),
   расколотая тарелка, огрызок яблока, какие-то лоскуты. Всё мне на-
   поминало картину "Освобождение. Падение Берлина". Ободранные
   черно-вишневые обои со следами былой позолоты усиливали впечат-
   ление .
  
   Интересно, как он собирается тут ночевать? На чем спать? "Телу
   все равно, об какие стены биться" - вспомнила я Гришины слова.
   Очень хотелось посмотреть на жену Гриши, просто увидеть женщи-
   ну, которая спокойно жила в этой квартире, с такими стенами и
   обоями.
  
   - Ну вот тебе и отдельная двухкомнатная квартира! - пыталась
   я поздравить себя.
   Потом включила воображение. Представила на стенах новые свет-
   лые обои, кухню, ванную и туалет, покрашенные в бежевый или абри-
   косовый цвет. А вот я расставляю свою родную мебель, достаю из ящи-
   ка свою красивую чешскую люстру, она уже больше трех лет скучает
   без потолка и ярких лампочек... жизнь-то налаживается!
  
   Обои у нас есть, краска светлая тоже. Любимый вернется после
  
   учений и все покрасит, у него это получается отлично. А вот обои -
   это мое! Клеить обои вдвоем у нас никогда не получалось, на втором
   рулоне мы начинали ругаться, а на третьем - разводиться. А одна я
   очень быстро с этим справляюсь.
  
   Зато у ребенка теперь своя отдельная комната и про "плодитесь"
   можно подумать! А грязь? Да, господи, мало ли мы ее вывезли из
   разных квартир за время службы! С моим-то любимым? Прорвемся!
  
   Прошел почти месяц, Гриша уехал в Ростов-на-Дону, к новому
   месту службы. Я так и не увидела его жену. Говорят, она практичес-
   ки копия Гриши, только грудь на один размер больше. Видимо,
   только такая женщина могла понравиться Грише и ужиться с ним. С
   тех пор у меня появились две присказки: "Какой украл - такой
   накрасил" и "Телу все равно, об какие стены биться". В июле мы
   въехали в квартиру, ремонт неожиданно сделали быстро, и малой
   кровью. Обычно в процессе ремонта мы раза три разводились, а тут
   как-то обошлось. То ли места было больше, то ли приобрели жиз-
   ненный опыт. Дочка гостила у родителей, отвезли ее на лето к ба-
   бушке с дедушкой.
  
   Мы решили, что большая комната станет детской, пусть ребенок с
   друзьями резвиться на просторе. Приедет - вот сюрприз будет!
   Своя комната, да еще такая большая!
  
   В маленькую комнату поставили шкаф, сервант, диван и телевизор.
   Про существование пульта мы тогда не подозревали, и для того что-
   бы переключать программы (две!), надо было пройти расстояние от
   дивана до "телека", и чем оно меньше, тем лучше. Еще один плюс в
   принятом решении!
  
   Начался самый хороший период - обживание квартиры. Я рас-
   паковала посуду, расставила на полках в серванте согласно давно
   устоявшейся привычке: рюмки-фужеры, чашки-вазочки, тарелки-блю-
   да. В книжный шкаф - собрания сочинений Салтыкова-Щедрина,
   четыре тома Гюго, шеститомник Есенина, Дюма... Вот они, мои до-
   рогие книжечки!
  
   Было утро, суббота, двери на балкон и окно, которое на него выхо-
   дило, были распахнуты, ветерок шевелил легкую занавеску. Я сидела
   на полу и разбирала очередной ящик с книгами и фотоальбомами.
   Раскрыла школьный альбом: вот мы на субботнике, вот в классе за
   партами, вот в лесу. Дорогие мои однокласснички, как мы далеко
   друг от друга! Людка с семейством в Хабаровске, Лариска с Сергеем в
  
  
  
   Германии, Татьяна в Бердичеве. Мальчишек разбросало вообще не-
   весть куда: Витюша ходит по морям-по волнам, Юра служит в
   железнодорожных войсках, Вовка в Сибири где-то, Валерка с женой
   и сыном перебрались в то ли Донецк, то ли в Макеевку. Я погрузи-
   лась в воспоминания: класс у нас был очень дружный, последние два
   школьных года вспоминаются как время сплошного безоблачного
   счастливого детства. Проблемы, заботы, ссоры, экзамены - все это
   ушло куда-то, и помнится только хорошее. Чистая детская дружба
   между девчонками и мальчишками, походы и школьные праздники,
   первомайские и ноябрьские демонстрации! До чего же мы любили
   кричать "Ура!" А вот уже институтские фотографии, летняя геодези-
   ческая практика, в колхозе на сборе сахарной свеклы...
  
   Я сидела на полу, перелистывала тяжелые страницы альбома.
   Вдруг боковым зрением уловила какое-то движение от окна в ком-
   нату, что-то тяжело шмякнулось на пол, от неожиданности я из
   положения сидя взвилась вверх на полметра от пола, в полете рас-
   прямилась, оглянулась и одновременно разинула рот, набирая воздух
   в легкие, чтобы заорать.
  
   Посреди комнаты спокойно сидел здоровущий рыжий кот. Я
   приземлилась, в отличие от кота, не на четыре, а на две ноги, мой
   "шмяк", кажется, был такой же силы. Судорожно хватала воздух -
   чтобы заорать его не хватило, только - на "запищать". Наглая сытая
   рыжая морда кота так меня разозлила, что я задохнулась собствен-
   ным писком, одновременно лихорадочно соображая, чем бы мне в
   него запустить. Вокруг были только книги и альбомы. Ага, тапочки!
   Резиновые шлепанцы подходили отлично!
  
   - Пошел вон, брысь, зараза! - грозно закричала я, замахиваясь
   тапком. Кот, казалось, удивился такому приему. Лениво встал, потя-
   нулся, внимательно посмотрел на меня, потряс задней лапой (типа,
   отсидел!). Как он оттолкнулся от пола я не заметила, но через секун-
   ду уже сидел на подоконнике. Еще раз оглянулся на меня, наклонил
   башку, как будто хотел убедиться, что ему не померещилось, и его
   действительно прогоняют!
   - Брысь, сказала! - не оставила я у него никаких сомнений.
   Кот медленно "вытек" за окно.
   - Иди, иди, гад рыжий, и попробуй только еще раз сунуться
   сюда, прибью! - крикнула я вдогонку. Отдернула штору и выскочи-
   ла на балкон проверить, куда делся зверь. На балконе его уже не
   было. Я задрала голову, пятый этаж, но до крыши высоко, даже
   если бы он свалился на балкон сверху, то обратно запрыгнуть не
   смог бы никак. Кот с вертикальным взлетом!? Улан-Удэнский му-
   тант!
  
   Дверь на балкон я захлопнула, а вот окно не закрывалось, рама
   разбухла, и задвижки не доставали до пазов. Во время ремонта это
   нам не мешало, лето, тепло и запах краски выветривается.
  
   - Гриша, злодей, как же ты жил здесь зимой, Забайкалье - не
   Ростов!..
   Изо всех сил пыталась я закрыть окно, грохала так, что стекло дро-
   жало, ничего не получалось! Черт бы тебя побрал, Григорий! От бесси-
   лия и злости я взмокла вспомнила всех родственников не только Гри-
   ши, но всех донских казаков оптом, рама от этого не встала на место,
   окно не закрылось, но на душе полегчало.
  
   Надо сказать, что кошек я сильно не люблю. Этому чувству пять
   лет. До этого я очень лояльно к ним относилась, котята повергали меня
   в восторг и умиляли, коты и кошки друзей не раздражали, наоборот, мы
   даже дружили. Все изменилось ранней весной пять лет назад. Дочке
   было четыре месяца, девочка у нас была очень неспокойная. Ночами
   приходилось качать ее на руках, причем в определенном темпе, если
   я с темпа сбивалась, она начинала голосить до тех пор, пока я не
   восстанавливала амплитуду, которая ей подходила! Спала она по 15-
   20 минут. Зато на улице могла проспать и два и три часа, но тут тоже
   были свои нюансы! Коляска не должна была стоять, только двигать-
   ся. Даже качать ее на месте - не проходило! Но прежде, чем выйти
   гулять, надо было ребенка одеть. О, как она орала! Особенно, когда
   дело доходило до чепчиков-шапочек! Первое время соседки прибега-
   ли спрашивать, что я делаю с младенцем, видимо подозревали, что
   отпиливаю ручки-ножки. Потом привыкли. Орать мой детеныш про-
   должал и на лестнице, и когда я клала ее в коляску, и когда коляску
   вывозила из подъезда, и ещё минут пять, пока осознавала, что коляс-
   ка едет. Через пять минут ангелочек спал. Моя подруга жила на
   четвертом этаже в доме напротив, так вот, когда мы выходили гу-
   лять, она выбегала на балкон и кричала: "Я тоже выхожу, ждите!"
   Спокойно обходились без телефона!
  
   И в тот день все было как обычно: дочка обижалась - сначала на
   ползунки, потом на кофточку и комбинезон, потом на теплый кон-
   верт (шапку я приберегала на финал). Наконец и ненавистная шапка
  
  
  
   была на голове. Надо добавить, что я проделывала все эти зверства с
   одеванием ребенка когда сама была уже полностью одета, чтобы не
   удлинять срок ее страданий.
  
   И вот с орущим конвертом в руках, я лечу по лестнице, скачу
   через две ступеньки вниз, сумка бьет меня по ноге, наклоняюсь над
   коляской, которая стоит в подъезде, чтобы положить ребенка и... Из
   коляски выскакивает кошка, на дне остается желтая лужа, отврати-
   тельный мерзкий запах бьет в нос. Ребенок заходится в крике.
  
   Дальше все как в кошмарном сне: вверх по лестнице - ребенка
   раздела и в кроватку, вниз по лестнице - схватила коляску, занесла
   в квартиру, с трудом отстегнула "корыто" от колес, закинула в ван-
   ную. Ребенок задыхается от крика, я задыхаюсь от кошачьей вони!
  
   Все моющие средства, какие только были в доме, я извела на
   мытье коляски! Кто пробовал - тот знает! В перерывах между сменой
   моющих средств подбегала к дочке, она стихала было от звуков моего
   голоса, а потом наддавала, когда я наклонялась над кроваткой. Амбре
  
   - дикая смесь кошачьей мочи с хлоркой - не соответствовало её
   представлению о том, как должно пахнуть от мамы! Как я ее понима-
   ла!
   В тот день гулять мы не пошли. Анютка уснула, устав от плача, я,
   глотая слезы и подавляя рвотный рефлекс, отмывала коляску, вытаски-
   вала ее на балкон для просушки, отмывала ванную, потом себя. Гнус-
   ный запах преследовал меня неделю после происшествия, казалось, пах-
   нет везде: от меня, от коляски, в ванной, на лестнице. Подруги
   утверждали, что у меня психоз и надо лечиться, никакого запаха никто,
   кроме меня, не чувствует. С тех пор я никогда не оставляла коляску в
   подъезде, волокла ее на себе шесть раз в день вверх-вниз вместе с
   ребенком.
  
   Надо добавить, что в те поры жили мы в крохотном военном
   городке - воинская часть и две пятиэтажки - в лесу. Бабушек-
   дедушек ни у кого не было, 99% - молодые семьи:
  
   а) без детей;
  
   б) в состоянии активного ожидания детей - беременность "от
   токсикоза" до "вот-вот рожать";
  
   в) с детьми от недели до младшего школьного возраста.
  
   Мужья всегда на службе: наряды, караулы, учения. Так что мне
  
   попросить кого-то посидеть с младенцем или затащить коляску на
   третий этаж было неловко.
   С тех пор я терпеть не могу кошачью породу!
  
   И вот в Мой Дом - Мою Крепость проникло наглое рыжее жи-
   вотное из ненавистного кошачьего племени! Убью, если еще хоть
   раз...
  
   Я вернулась в комнату и продолжила работу, радужное настрое-
   ние прошло, механически расставляла книги и примерно через час
   все они заняли свои места на полках, осталось собрать пустые короб-
   ки и...
  
   Глаз уловил какое-то движение на балконе, резко повернулась -
   КОТ! Рыжий Гад!
  
   Сидит на подоконнике, нагло смотрит!
  
   - Во-о-о-н пошел! - заорала я. Рыжего как ветром сдуло.
   Выскочила на балкон - кота нет. Ну что, схожу с ума на почве
   ненависти к кошкам?
   Я ушла на кухню, но через каждые десять минут тихонько подкра-
   дывалась к комнате и резко выглядывала из-за двери, кота не было.
   Классно, думаю, это выглядело со стороны!..
  
   В таких "развлечениях" прошло время до обеда. Любимый прибе-
   жал, поел и умчался на службу, про Рыжего Гада я ему рассказала, и он
   обещал отремонтировать оконную раму, чтобы окно закрывалось, и
   никакие коты не могли несанкционированно проникнуть к нам.
  
   А санкционировано - это по пропуску, видимо: "Стой! Кто идет?
  
   - Кот. - Предъяви пропуск! - Проходи!" А еще можно пароль спро-
   сить... Ага, а кот в форме и фуражка на затылке (уши мешают), а
   китель на брюхе не сходится. Елки-палки, вылитый Гриша получает-
   ся, только рыжий.
   Привет, воображение, почет и уважение,
  
   Мое воображение всегда полнымполно!..
  
   Кажется так пел один из персонажей в фильме "Король-олень".
  
   Я вошла в комнату -КОТ СИДЕЛ НА ПОДОКОННИКЕ!!!
  
   В один прыжок я пересекла комнату и рванула балконную дверь,
   скотина юркнула (или юркнул?) на соседний балкон. Надо сказать, что
   с этими соседями балконы у нас были смежными, разделяла их
   низкая металлическая решетка, а не бетонная стенка, как иногда бы-
   вает: жили мы в разных подъездах, но балкон был практически один.
   Рыжий враг, оказывается, жил по соседству! В этот раз он не стал
   прятаться, сел на тумбочку--она стояла впритык к разделительной
  
  
  
   решетке "с той стороны" - и с интересом смотрел на меня. Его заинтере-
   сованность, видимо, как-то меня насторожила и неосознанно я затор-
   мозила на балконном порожке. Интуиция сработала! Моя правая нога
   зависла над кучкой дерьма, которую "сосед" навалил точно под мой шаг,
   то есть я должна была в ЭТО вступить! Мой мозг вернул мне историю с
   коляской, а запах вернула лужа, которая медленно растекалась по подо-
   коннику: не вступишь ногой - вляпаешься рукой! Затошнило. Я сдела-
   ла шаг назад, в комнату, тихо закрыла дверь на балкон.
  
   Т-а-а-к, надо с этим что-то делать. Рыжий Гад - такое имя я ему
   дала - меня победит! Я буду сутками сидеть у балкона и караулить
   его; я буду бояться выходить на балкон, потому что там обязательно
   будут кучки и лужи; я должна буду их убирать, запах будет меня
   преследовать везде - дома, в подъезде, на работе; я буду принюхи-
   ваться к одежде; я сойду с ума и выброшусь с пятого этажа. Отлич-
   ная перспектива! Пока мое буйное воображение рисовало картину
   моего ближайшего будущего, Рыжий Гад опять перебрался на наш
   балкон. Он посидел на подоконнике, спрыгнул, в полпрыжка пре-
   одолел балкон, вскочил на дряхлую, Гришину еще, тумбочку (она
   стояла с другой стороны от соседского балкона и на нее я выкинула
   чахлый цветок в горшке, который тоже остался от Гриши) и как ни в
   чем не бывало, стал обгрызать листья этого растения. Вот оно что,
   значит, цветочки любим? Значит, на зелень потянуло?
  
   Думаете, захотелось его отравить? Нет, вовсе нет. Кстати, моя
   ненависть в кошкам ограничивается тем, что я не терплю их запаха,
   не люблю их гладить и уж точно не держу в доме. А вот пнуть,
   скинуть с балкона или отравить никогда не хотелось, честно говоря
  
   - жалко. Хоть и пакость - но все же живая и умная, что ни говори.
   В кошачьем уме я не сомневаюсь. Столько веков морочить человеку
   голову, заставлять себя любить, кормить и холить - это какие мозги
   надо иметь! Можно и Киплинга перечитать, кто сомневается, вспом-
   ните рассказ о том, как у человека появились домашние животные.
   В общем, если оставаться в состоянии войны, то вскоре я не
   просто сдамся и позорно капитулирую, я буду раздавлена, деморали-
   зована и уничтожена как разумная единица.
  
   Пока я размышляла, Рыжий Гад продолжал лениво жевать лист
   цветка - кстати, почему все, что растет в горшке, называется "цве-
   ток", даже если на нем никогда ничего не расцветает?
  
   Амбре усиливалось. Набрав в легкие воздух, я открыла балконную
  
   дверь, задержав дыхание, собрала вонючую мину в газету (хорошо,
   что кот, а не корова!), засунула в пакет, затолкала в мусорное ведро
   и вынесла его на лестничную площадку. Запаса воздуха еле хватило,
   чтобы не вдохнуть мерзкий запах. Захлопнув входную дверь, я от-
   дышалась и вернулась в комнату. На втором "затяжном вдохе" унич-
   тожила лужу на подоконнике. На третьем - засыпала помеченные
   места хлоркой. Глаза слезились, легкие раздирало. Рыжий Гад сидел
   на тумбочке и, даю голову на отсечение, ехидно ухмылялся!
  
   Есть у меня в характере такая черта: в экстремальных ситуациях,
   когда надеяться не на кого, я быстро принимаю решения. Я вышла
   на балкон, взяла горшок с цветком, практически выдернула у него
   из-под носа, и поставила на подоконник. Кот не шелохнулся, только
   кончик хвоста нервно подрагивал.
  
   - Вали домой! - как можно спокойнее сказала я. Рыжий Гад
   нехотя спрыгнул и через секунду уже сидел на приграничной тум-
   бочке на своем балконе. Одним рывком я переставила Гришину
   развалюшку к соседской перегородке, вернула горшок " на родину",
   то бишь на Гришину тумбочку, прочистила горло и произнесла та-
   кую речь:
   - Уважаемый сосед, давайте жить дружно! С этой минуты я обя-
   зуюсь не оскорблять ваше достоинство грубыми словами, не назы-
   вать вас вслух и про себя Рыжий Гад, не знаю как ваше имя, но буду
   звать вас Гриша, если позволите. Обязуюсь также поливать это
   растение, не убирать его с балкона до морозов, за это прошу вас не
   бродить по моему балкону и не оставлять на полу или подоконнике
   отходов вашей жизнедеятельности.
   Мою речь кот прослушал внимательно и не шелохнувшись. Зуб
   даю, он все понял! А как думать иначе, если с тех пор он ни разу не
   нарушал конвенции!
  
   Он часто сидел на своей тумбочке, грыз цветок, который стоял на
   (теперь уже) моей тумбочке, наблюдал, как я развешиваю белье, я спра-
   шивала его про житье-бытье, интересовалась здоровьем. В общем, по-
   соседски мирно сосуществовали. На той стороне он меня совершенно не
   раздражал.
  
   Через некоторое время мы познакомились с его хозяйкой. Жен-
   щина умилилась тем, что я так люблю кошек, не возмущаюсь, что ее
   Рыжик грызет мой цветок, ведь на улицу его не выпускают, он ведь
   кастрированный. Ага, значит ты кастрированный Рыжик?
  
   Я взглянула на кота и ехидно улыбнулась: уси-пуси, Рыжик, с
  
  
  
   такой-то рожей? Хотя, что с тебя взять, какой теперь из тебя лев? Ры-
   жик и есть!
  
   Кот с деланным равнодушием отвернулся, но явно был рассержен
   такой хозяйкиной откровенностью.
  
   Не стала я раскрывать соседке подробности моей "любви" к кош-
   кам и историю нашего знакомства с ее любимцем.
  
   - А я зову его Гришей, по-моему, похож на вашего бывшего
   соседа по балкону.
   - Как похож? Чем?
   - Ну, - замялась я - такой же большой... и рыжий, - я совсем
   "завяла", вспомнив Гришину черную голову и черные казачьи усы
   (что несу?..)
   Ирина, так звали соседку, посмотрела на меня с каким-то сомнени-
   ем, но спорить не стала:
  
   - Вам виднее, со стороны всегда виднее (чокнутая - прочитала я
   в ее глазах), а стихи не пишете?
   - Нет, в юности, как все, рифмовала "любовь - кровь".
   - Уже хорошо, - сказала Ирина и ушла с балкона.
   "Чокнутая, - подумала я - при чем тут стихи, что именно это -
   уже хорошо?"
   Позже я узнала, что она работала директором ДК, ей приходилось
   общаться с разными творческими личностями, она говорила, что они
   делятся на две категории: "Творцы" и "Травцы". Похоже, доморо-
   щенные поэты сильно отравили ей жизнь, потому что каждое новое
   знакомство она начинала с вопроса: стихи не пишете?
  
   Ирина ушла с балкона, кот остался, косил глазом, явно ждал моей
   реакции.
  
   - Да ладно, - сказала я, - не буду я тебя Рыжиком звать,
   обещала же, будешь Гришей, да и про остальное тоже никому не
   скажу.
   Похоже, кот согласился, по крайней мере, рожа его выразила одоб-
   рение.
  
   С той поры Гриша проявлял лояльность и выполнял охранные
   функции: если на балкон садились голуби, он резко мерзким голосом
   "мякал" так громко, что голуби срывались в воздух, как будто в них
   из ружья стреляли. Такого "мяканья" я больше никогда ни от одной
   кошачьей особи не слышала. Иногда он приседал, как перед прыж-
   ком, видимо, изображал охоту, но потом дико "мякал", и на этом
   охота заканчивалась.
  
   Мы с Гришей исполняли все свои обязательства: я поливала
   цветок, не обзывалась, вела с ним светские беседы, рассказывала о
   нем друзьям, никогда не выдавая его тайну, он не бродил по нашему
   балкону, не гадил, слушал внимательно, плюс бонус - гонял голу-
   бей.
  
   Наступила осень. Резко континентальный климат Улан-Удэ пред-
   лагал такие погодные условия: утром яркое солнце и минус два-три
   градуса, вечером - плюс 23. В садик шли одетые по-зимнему, вече-
   ром всю одежку тащили на руках. В конце сентября, после работы я
   зашла в магазин, потом забрала дочку из садика, и обвешанные сум-
   ками и куртками, мы поднимались с ней на свой пятый этаж. Дочка
   рассказывала очередную душераздирающую историю, на этот раз про
   "власоеда" - это такой жук, который забирается детям в волосы и
   грызет их! сгрызает совсем!! и дети становятся лысыми!!!
  
   Я "ужасалась", история обрастала всякими жуткими подробностя-
   ми страданий бедных лысых детей. Когда мы, наконец, добрались до
   предпоследнего лестничного пролета и до описания злобного насеко-
   мого, мне послышался какой-то странный звук, какой-то придушен-
   ный стон.
  
   На межэтажной площадке, между четвертым и пятым этажами,
   стояла старая кухонная чугунная плита, оставшаяся от времен, когда
   еще в доме не было газа. Никто уже не мог определить из какой
   квартиры ее вынесли, так как жильцы в подъезде менялись часто и
   свидетелей не осталось. Наверное, все плиты одномоментно вывезли,
   а кто-то нерасторопный не успел или не удосужился успеть вынести
   плиту во время, так она и осталась памятником печному отоплению
   и нашему безразличию. Ни у кого не возникало желания вынести ее
   из подъезда.
  
   Звук шел как будто от этой самой плиты. Мы одолели последний
   пролет, пока искала ключ, открывала дверь, реагировала на дочкины
   "ужастики", заносила сумки, я все посматривала на плиту (вдруг
   мышь, крыса?, тьфу-тьфу-тьфу!), но никого не увидела и звук боль-
   ше не повторился. Может, почудилось?
  
   После ужина я вышла на балкон снять высохшее белье, дверь на
   балкон у соседей была закрыта, но через приоткрытое окно доносились
   какие-то возгласы, вроде кого-то искали, кого-то звали, особо я не
   прислушивалась, но отметила про себя: в прятки, что ли играют?
  
   Хотя представить, что Ирина, которой в то время было чуть за со-
   рок, ее мама - женщина лет шестидесяти и их дочка-внучка 15-16
  
  
  
   лет, играют в прятки, было трудновато. Уложив дочку спать я приня-
   лась гладить белье. По телевизору ничего интересного не показывали,
   я выключила его, и в наступившей вдруг тишине услышала, что на бал-
   коне будто мебель двигают. Выглянула, перевесившись на наш балкон,
   соседская девочка пыталась свернуть Гришину тумбочку.
  
   - Проблемы? - спросила я. - Что-то укатилось к нам?
   - Рыжик пропал, - всхлипнула девочка, - все обыскали, в квар-
   тире нет, думала, вдруг он к вам залез?
   - Исключено, - сказала я - мы с ним договорились.
   И прикусила язык.
   Что бы не нарваться на ненужные уточнения о моих договорен
   .
   ностях с котом, заглянула под тумбочку, больше для ее успокоения,
   чем в надежде увидеть там кота: я точно знала, что его там нет, ведь
   Гриша ни разу не нарушал конвенцию. Конечно, его там не было.
  
   - Может, дверь не закрыли и он выскочил?
   - Нет, он часто выходил на лестничную клетку, но никогда не
   уходил дальше двери.
   - Может, кошка какая сманила?
   Ах, да, это тоже исключено (прости, Гриша!
   )
   Да, загадка. Я вернулась в комнату, но Гриша не выходил у меня
   из головы. Куда, правда, мог он деться? Не хомяк, ведь, в щель не
   забьется, под диваном не потеряется. Так, надо подумать.
  
   На площадку он выходил часто, никогда не уходил, сидел у две-
   ри, то есть это пространство он давно освоил. Кошки не соблазнят
   (еще раз прости, Гриша). Если только с балкона?.. Я выскочила на
   балкон, перегнулась через перила - пусто. Упал - лежал бы там, кто-
   то бы увидел, а если нет тела, значит, не разбился, а если не разбил-
   ся, значит, куда-то ушел. Я уже не сомневалась, что Гриша свалился
   с балкона, но - пятый этаж, такая "туша" - как он мог не разбиться?
   А как же аксиома "кошки всегда приземляются на лапы"? Ладно,
   допустим, приземлился и куда делся дальше? Ушел в кусты? Нет у
   нашего дома никаких кустов! Асфальтовая дорожка и газон. Может, в
   подвал уполз? Вход в подвал через три подъезда. Через подвальное
   окно? Нет, они забиты фанерой и даже если где-то угол оторван,
   Гришина башка туда не пролезет. А вдруг пролезет? Если башка
   пролезла, то зад точно не застрянет. Надо пойти проверить. Я вышла
   в прихожую, сняла с вешалки куртку, мозги продолжали обрабаты-
   вать варианты развития событий. Представь себя на месте преступ...
   Тьфу ты, господи, начиталась детективов! Итак, я про кота! Упал.
  
   Ударился. Все равно ударился, даже если на лапы приземлился -
   высоко и жирный. Какое-то время не ориентировался в простран-
   стве, потом встал и, качаясь (я просто видела эту картину) пошел в
   подъезд. Стоп, почему в подъезд? А куда ещ"? Он ни разу в жизни
   не видел подвала, даже если и увидел закрытое фанерой окно, то не
   представляет, что за куском фанеры может быть какое-то простран-
   ство, а что такое дверь он знает. Значит, зашел в подъезд. Почему
   тогда Ирина, ее мама и дочка его там не увидели? Все они сегодня
   хоть по разу, а выходили из квартиры, значит, по подъезду проходи-
   ли каждая по два раза - из дома и домой. Кто-то подобрал? Не
   реально. Здоровущего чужого кота, да еще и контуженного, никто
   домой не возьмет - это не котенок, умиления не вызовет.
  
   Тогда значит что?
  
   То-о-огда, значит что-о-о-о?
  
   Значит - ну, конечно, - зашел не в свой подъезд! А тогда в
   какой?
  
   А тогда... в наш? И где же он, я ведь тоже по лестнице поднима-
   лась?
  
   Под лестницей первого этажа его точно не было, там чисто-пусто,
   на лестнице мы с Анюткой на него не наступили, а должны были, нам с
   нашим барахлом необходимо было все лестничное пространство! Я
   несколько раз ставила сумки на пол, меняла руки - тяжело, никто
   из-под ног не шарахался и не мяукал.
  
   Как не мяукал? А странный писк, который мне послышался у пли-
   ты? Господи, он увидел нас и пытался позвать! Я вынеслась из кварти-
   ры, в два прыжка преодолела десять ступенек лестничного пролета и,
   опустившись на колени, заглянула под плиту. В самом углу лежал ры-
   жий кот, он тяжело дышал, глаза были закрыты, а под носом запеклась
   капелька крови.
  
   - Гриша, - позвала я тихо, - это ты? Ты живой?
   Рыжик разлепил глаза и что-то длинно просипел.
   "Ну, ты и дура, - послышалось мне - а то кто же?
   "
  
  
   - Держись, брат, я скоро! - ответила я и галопом вернулась в
   квартиру.
   Схватила первое попавшееся махровое полотенце, зачем-то налила
   воды в блюдце и со всем этим добром через минуту опять присела у
   плиты. Свернула полотенце вдвое, подтолкнула его под плиту, по-
   ближе к рыжему, затолкала туда же блюдце с водой, прямо ему под
  
  
  
   нос.
  
   Что еще сделать я не знала. Плита была тяжеленная, и я одна ее
   с места не сдвину, тянуть кота за лапы было страшно, вдруг они
   сломаны? С другой стороны, как же он на сломанных лапах смог бы
   добраться до пятого этажа? А вдруг сломана одна и именно перед-
   няя? Пока я рассуждала, кот потянулся к воде, как-то боком вывер-
   нув морду, полакал чуть-чуть. Отдохнул немного, еще попил и поти-
   хонечку стал заползать на полотенце.
  
   - Молодец, Григорий, так держать, еще подтянись, шире шаг,
   правильной дорогой идете, товарищи!
  
   Я несла всякую чушь, морально поддерживая раненого.
  
   Если бы кто-то в этот час оказался в подъезде, точно вызвал бы ско-
   рую! Представьте картинку: я стою на площадке на четвереньках,
   почти засунув голову под старую плиту, и цитирую партийного
   вождя... Готовая пациентка палаты номер шесть!
  
   Никто, слава богу, не услышал моих воззваний.
  
   А Гриша помаленьку справился с задачей, каким-то образом заполз
   на полотенце, дышал он часто и дрожал, то ли от холода, то ли от боли.
   Казалось, что как только я от него отойду, он перестанет дышать.
   Полотенце мне под руку попалось большое и даже свернутого в два
   раза его хватило, чтобы краешком укрыть дрожащего кота.
  
   - Лежи спокойно, - зачем-то велела я Грише.
   По лестнице я поднималась, все время оглядываясь, и обещая
   Грише, что все будет нормально.
   Вернулась в квартиру, выбежала на балкон, заглянула на соседский
   балкон, дверь была закрыта, света в комнате не было. Позвала Ири-
   ну - тишина. Идти к ним в соседний подъезд? Долго. Оглянулась
   вокруг, не было ничего, чем можно кинуть в стекло. Схватила гор-
   шок с неприкосновенным Гришиным цветком и со всей дури швыр-
   нула его на соседский балкон. Грохнуло так, будто взорвался снаряд!
   В комнате зажегся свет, и за стеклом появилось перепуганное лицо
   Ирины, она вглядывалась в темноту. Пытаясь определить источник
   "взрыва".
  
   - Ирина, - закричала я, - не пугайся! Гриша нашелся!
   Ирина нервно задергала балконную дверь, нижний шпингалет, ес-
   тественно, не открывался. Наконец, она справилась с защелками и
   высунулась из двери.
  
   - Что случилось? Какой Гриша?
   - Осторожно, не выходи на балкон, я цветок грохнула,-- зачас-
   тила я, - завтра разберешься, не волнуйся, твой кот лежит на нашей
   площадке.
  
   - Живой?
   - Живой- живой, давай скорее!
   Ирина, как была в халате, надетом на ночную рубашку, в кокет-
   ливых розовых домашних тапочках - скорее, в домашних туфлях
   на каблучке и с помпонами, пробралась по осколкам горшка и мок-
   рой земле из-под цветка и полезла со своего балкона на наш. Кстати,
   почему, когда разбиваешь горшок с цветком, земли там оказывается
   так много, что диву даешься, где же она умещалась?
  
   Лихо перемахнув через перила, Ирина зацепилась халатом за тум-
   бочку, на котором стоял Гришин цветок и рухнула мне в объятия, я еле
   устояла на ногах, больно ударившись о стенку локтем, тумбочка накре-
   нилась и повалилась на соседку. Так мы и стояли: я прилипла к стене,
   Ирина навалилась на меня, а тумбочка сзади подпирала нас обеих.
  
   - Твою мать... мать... мать... - разнесло эхо реакцию работника
   культуры (напомню, меня припер к стенке директор ДК ) по вечер-
   ней улице Боевой. Да, именно так называлась улица, на которой мы
   жили в славном городе Улан-Удэ. Собственно, и народ-то на нашей
   улице жил боевой - даже не знаю, что первично, а что вторично: то
   ли название бодрило, то ли других сюда не селили?..
   В общем, поминая всуе вся и всех, мы в четыре ноги кое-как отпих-
   нули тумбочку, и она с грохотом свалилась на пол. На соседский балкон
   выглянула Иринина дочка - Маша.
  
   - Ма, вы чего тут, деретесь?
   - Нет, обнимаемся - отрезала Ирина
   - С тумбочкой, - добавила я. - Короче, Склифоссовский, ваш
   кот лежит у нас на площадке, живой пока, пошли.
   - Назад! - крикнула Ирина дочке, которая уже занесла ногу на
   перила, - принимать будешь!
   Мы выскочили из квартиры и вприпрыжку спустились по лестнице
   к Грише, вернее, теперь уже к Рыжику. Обе опустились на четвереньки
   и заглянули под плиту. Кот все так же лежал, укрытый полотенцем,
   дышал так же тяжело, но когда хозяйка над ним запричитала, разлепил
   ресницы, и мне показалось, что слезы заволокли его всегда такие нагло-
   равнодушные глаза.
  
   - Ну, что делать будем? - спросила я, когда первая серия "как
   же так? что же ты? а мы-то обыскались!" закончилась
   - Домой понесем, не ночевать же мне здесь,-- ответила Ирина.
  
  
   - А вдруг спина? - тихо сказала я, не договорив "сломана", как буд-
   то кот мог понять мои слова.
   - На твердом надо нести, - вспомнила Ирина свои медицинские
   познания.
   - Если спина, то на твердом надо, - подтвердила я.
   - Коробка картонная есть? - спросила соседка.
   - Коробка под ним проломится
   - Фанера?
   - Нету.
   - А что делать будем? - вернула мне Ирина мой первый вопрос.
   - Надо подумать, посиди пока.
   Я опять поднялась в квартиру. Что же можно приспособить для пе-
   реноса кота? Крышку от посылочного ящика? Маловато будет. Попы-
   таться оторвать дверцу от тумбочки? Очень толстая, не подсунуть
   будет под кота, да и не оторвать мне ее без инструментов. Хотя,
   может и подойдет. А где у нас инструменты? Я пошла на кухню и
   вдруг на глаза попался пластмассовый поднос, знаете, такой на кото-
   ром в столовых тарелки носят. У них его "разносом" называют. От
   Гриши, кстати, остался, я его пристроила на подоконник под баноч-
   ки-скляночки. Быстро переставила всю эту стеклотару на стол, и с
   подносом вернулась на лестницу.
  
   Ирина уже вывезла несчастного кота на полотенце из-под пли-
   ты, гладила его и утешала, остатками воды из блюдца намочила кра-
   ешек халата и протерла ему глаза. Я присела рядом, положила поднос
   на пол и мы осторожно потянули за края полотенца. Рыжий задышал
   чаще, но молчал. Отогнув тот край, которым был укрыт наш ране-
   ный, мы выровняли подстилку и, одновременно за четыре угла под-
   няв полотенце, рывком переложили груз на поднос. Нести кота на
   подносе было тяжело, но не так страшно, как на руках, Рыжик лежал
   ровно, как и положено по правилам переноса больных с травмой
   спины.
  
   Мы вышли на балкон, там от нетерпения приплясывала Иринина
   дочка.
  
   - Ну, наконец-то, я уже замерзла! - проворчала она.
   - Подмела бы пол - согрелась, - ответила Ирина.
   - Подмела, но не согрелась, - огрызнулась Маша.
   - Ах, ты ж умница моя, ах работница, - таким гнусным голосом
   сказала
   Ирина, что я не поняла, похвалила она дочку или обругала.
   Маша перехватила у меня поднос, они с Ириной держали его,
  
   разделенные балконной перегородкой, я подняла тумбочку и поста-
   вила ее на место, потом поменялась местами с Ириной, и теперь уже
   я с Машей держала поднос, а Ирина залезла на тумбочку и, кряхтя и
   тихо матерясь, перебралась на свой балкон. В этот раз, ни за что не
   зацепившись, она спрыгнула на пол, на свою сторону. Одернула
   халат, глянула на нас с Машей и выдала:
  
   - Люди, люди - и хрен на блюде!
   От смеха мы чуть не выпустили поднос из рук.
   - Тише, девки, а то опять улетит орел наш! - продолжала Ирина.
   - Был кот парашютист, а будет - планерист! - добавила Маша.
   - Может, со второго раза в свой подъезд попадет?
   Видимо, наступила разрядка после напряжения, мы никак не мог-
   ли остановиться, и хохотали уже втроем. Поднос мы поставили на тум-
   бочку, чтобы и правда, не уронить рыжего беднягу второй раз.
  
   Наконец мы унялись, переправили носилки через тумбочки и
   перила, и кот благополучно оказался на родной территории. Не знаю,
   как мы смогли извернуться на небольшом балконном пространстве,
   но операция прошла успешно для всех. Поцарапанный о стену мой
   локоть, испачканные халат и кокетливые Иринины тапочки, а также
   разбитый цветочный горшок не в счет - это такая мелочь по сравне-
   нию с важностью события.
  
   Мы спасли Рыжика-Гришу!
  
   Позже, обсуждая случившееся, мы решили, что кот, видимо, все-
   таки решил поймать голубя, прыгнул и сорвался вниз. На всех балко-
   нах нижних этажей были сушилки для белья, наверное, он цеплялся за
   веревки, и это смягчило удар, но изменило траекторию полета, и он
   упал ближе к нашему подъезду. Поэтому и ошибся дверью. Но ведь
   знал, что надо подниматься на пятый этаж! А когда понял, что это не его
   подъезд, силы его покинули, и он забился под плиту, бедняга! Но попы-
   тался же привлечь мое внимание! Конечно, все хвалили мое детек-
   тивное мышление и сообразительность: если бы я не провела рассле-
   дование, нашли бы его через пару дней - по запаху...
  
   Всю осень кот проболел, две лапы были сломаны и, видимо, отбиты
   внутренности. Но к зиме он окреп и следующей весной опять целыми
   днями сидел на балконе.
  
   Гришину тумбочку мы выбросили, цветок Маша пересадила в ме-
   таллическую банку и всю зиму он жил у них на кухне, а когда
   потеплело, его тоже вынесли на балкон.
  
   - Забирайте - Маша протянула мне банку с растением, полотен-
  
  
   це и поднос.
  
   - Маша, оставь все у себя, ваш кот любит эту зелень, пусть
   грызет на здоровье. А поднос поставь на пол и накрой полотенцем -
   пусть это будет его летняя резиденция.
   Несмотря на то, что я считала себя спасительницей рыжего Гриши и
   в глубине души гордилась собой, вытираться полотенцем, на котором
   он лежал - вот уж нет!
  
   Мы прожили в этой квартире еще три года, у нас родилась вторая
   дочка.
  
   Кот вс так же с ранней весны до поздней осени проводил время в
   своей "летней резиденции" - на подносе. Я продолжала называть
   его Гришей, он приветствовал меня каждый раз, когда я выходила на
   балкон - вставал с места. Правда, больше не "мявкал" и не пугал
   голубей.
  
   Через три года любимый (мой муж) поступил в академию, и мы
   уехали в Москву.
  
   Я не подбираю на улице маленьких котят, я не кормлю бродячих
   кошек, я не глажу хозяйских котов. Ну, не люблю я кошачью поро-
   ду!!!
  
   ВАСИЛИЙ БАКУН
  
   ХэтBтрик улыбки ради
  
   Когда я
   итожу
   то, что прожил,
   и роюсь в днях -
   ярчайший где,
   я вспоминаю
   одно и то же...
  
   В. Маяковский
  
   Люди, не только великие, имеют склонность прожитое подводить
   к определенному итогу. У каждого наберется немало дней, которые
   он для себя сочтет яркими. Но определить "где ярчайший" во време-
   на перемен, сокрушающих устоявшиеся догмы, когда зачастую с во-
   дой выплескивается и ребенок, задача крайне затруднительна.
  
   Поэтому, вопреки утверждению, что времена не выбирают, я
   все же выбрал, как мне кажется, подходящие для рассказа "в легком
   жанре".
  
   Накануне празднования Дня смеха услышал по радио тираду о
   том, что в наше непростое время так не хватает лукавой, доброй,
   белозубой улыбки. И захотелось мне попробовать подарить таковую
   тем, кто готов ее воспринять.
  
   В те, прозванные застойными, времена, в киришском Дворце
   культуры имени 50-летия Октября, 1 апреля регулярно проводились
   Вечера смеха. В них зрителей развлекали и смешили остроумными
   выступлениями лучшие группы и отдельные энтузиасты КВНов,
   эрудиционов и самодеятельных коллективов.
  
   В День смеха к вечеру установилась далеко не смешная, а прямо-
   таки по Райкину, мерзопакостная погода. Ветрено. Слякотно. Поко-
   лебавшись немного, отбросил сомнения и отправился во Дворец,
   прозябая в дороге. Подошел аккуратно к третьему звонку. Свобод-
   ных мест в большом зале оказалось достаточно, чтобы занять похо-
   дящее (поближе к сцене).
  
  
  
   Сидящих поприветствовали вышедшие на сцену люди, уведомили,
   кто они такие и чего от них можно ожидать. Они же поблагодарили
   пришедших, мужественно игнорирующих непогодь. И действо нача-
   лось.
  
   После первого не очень зажигательного номера ничего и не заж-
   глось в зале, только прожекторы на сцене. Так было задумано. Затем
   на сцену снова вышли ведущие. Они обратили внимание зрителей
   на картину, находящуюся в левом верхнем углу сцены. И объявили
   творческий конкурс на лучшую подпись к этой картине. Придумщи-
   кам рекомендовалось опускать свои листочки в специальный ящик в
   промежутках между номерами программы.
  
   Номера идут своим чередом. Подписи несут и несут. Картина
   вдохновляет. Она по сюжету схожа с картиной Левитана "Стога.
   Сумерки", с той разницей, что на ней изображена ещё и парочка,
   сидящая в обнимку на верху копны.
  
   После сбора подписей жюри подвело итоги и ведущие вышли на
   сцену, чтобы их огласить. И, прежде чем объявить победителя, ста-
   ли зачитывать лучшие подписи. Много было зачитано смешных,
   остроумных, приятных, удачных и не очень подписей. Придуман-
   ная мною все не звучала. Я стал гадать: то ли она не вошла в число
   лучших, то ли утеряна или вообще не дошла до жюри. Но вот, жюри
   после некоторой паузы, провозглашает: "А сейчас мы прочитаем, ка-
   кая подпись победила":
  
   Вспоминаю: давно это было
   -
   Целовались мы с ним при луне,
   Только я почемуто забыла,
   На какой мы сидели копне.
  
  
   Затем называется адресат автора: ряд и место. И автора просят
   подняться на сцену. И я появляюсь на ней. И получаю приз из рук
   ведущих. То была грампластинка с песнями Мовсесяна, очень по-
   пулярными тогда. Я беру пластинку в красочном конверте. Произ-
   ношу несколько слов, приятных устроителям представления, и, "с
   чувством глубокого удовлетворения", растворяюсь в массе зрителей в
   унисон стихающим аплодисментам.
  
   Спустя год в ДК 1 апреля снова проводился Вечер смеха. Пред-
   положив, что и на этот раз конкурс на лучшую подпись снова будет
  
   проводиться, решил проверить, смогу ли повторить свой успех.
  
   В этот раз картина предложена такая: на воде гитара, в ней -
   фигурант в позе гребца с веслом. "Гребец" отчаянно пытается плыть
   по морю-океану. Впечатление такое, что это ему удается.
  
   А зрителям подписи не очень удавались. Видимо, нелепость ситу-
   ации притормаживала творческие порывы. Жюри огласило совсем
   немного подписей, в основном прозаических. Так что, в сравнении с
   предыдущим, на этот раз конкуренция оказалась небольшой. Воз-
   можности аудитории, однако, не предвосхищали для меня легкости
   выполнения задачи. А факт остается фактом. Последней была прочи-
   тана моя записка. И это означало, что приз снова заработан мною.
   Пластинку с песнями в исполнении Анны Герман ведущие вручали
   за эти строки:
  
   Плыть можно,
   Хоть гитара - не каноэ,
   А опыт?
   Опыт - дело наживное.
  
  
   Когда я встал с места и пошагал на сцену, кто-то в зале громко
   высказался (почти выкрикнул): "Я так и думал, что это Бакун". Не
   скажу, что раздались громкие, долго не смолкающие аплодисменты,
   переходящие в овацию. Но в зале хлопали - это правда.
  
   А это пусть махонькое, но все же признание.
  
   И, чтобы оправдать его и закрепить, согласно поговорке "Бог
   любит троицу", не лишней была еще одна победа в этом роде.
  
   Понятно, что шансов мало. На вечер юмора не простаки прихо-
   дят. С интеллектуалами и эрудитами приходится состязаться. Но,
   попытка - не пытка.
  
   1 апреля 1987 г. Снова я на Вечере смеха в ДК.
  
   На рисунке: гитарист приложил торцом смычок к струне гитары и
   пытается стрельнуть им в скрипача.
  
   В этот раз подписей было на удивление много - одна другой
   смышленее и сметливее. Я уж решил было, что фортуна точно боль-
   ше мне не улыбнется. Тем более, когда ведущие (Харченко и Бара-
   шивец) объявили, что ими прочитаны все подписи, заслуживающие
   внимания жюри и зрителей, кроме лучшей. Вот этой: "Макаревич
   расстреливает Паганини".
  
  
  
   Но ведущие тянут волынку дальше:
  
   Все же она не смогла победить. Потому что еще лучшей оказа-
   лась вот эта:
  
   Электрогитару взял в руки юнец
   И мыслит: "Искусству приходит конец".
   Электрогитара? Ну, что ж, хороша!
   Да только в искусстве важнее - душа!
  
   - Но и это еще не всё, - "издеваются" ведущие. - Есть еще одна
   подпись. Жюри долго спорило, какой отдать предпочтение. Этой
   или только что прочитанной? Зная, что победившую мы зачитыва-
   ем после всех, вы уже поняли, что победила вот эта:
   Художник - хват, в работе - злой,
   Остряк и глаз проверен,
   Но приз за подпись будет мой
   И в этом я уверен!
  
  
   Я поднялся с места и направился в сторону сцены, еще до того,
   как ведущие начали озвучивать эту подпись. Публика недоуменно
   поглядывала в мою сторону.
  
   А приз был невероятный - шутки в сторону! - целый альбом
   пластинок Аркадия Райкина.
  
   Дело в том, что Райкиным восторгалось не одно поколение. А я,
   когда был студентом Политеха, хотел увидеть в натуре его выступле-
   ние. Однажды он выступал в Выборгском Дворце культуры. Билет
   достать я не смог, но подъехал к Дворцу - вдруг повезет на "лишний
   билетик". У самого Дворца никто не предлагал, толпы желающих
   только спрашивали. Спрашивали даже на выходе из метро "Площадь
   Ленина". Без надежды я поплелся к Дворцу и остановился на ступе-
   нях, с некоторым огорчением взирал на спешащих счастливчиков. И
   вдруг подходит пара средних лет с и констатирует: "Похоже, вам
   билетик необходим". "Еще бы!" - восклицаю. "У нас есть лишний и
   мы хотим именно вам предложить". У меня аж дух перехватило от
   формы и содержания предложения. И уже через несколько минут я
   хохотал вместе с моими благодетелями в партере на литерных местах
   первого ряда. Не передать ощущений настоящего волшебства, кото-
   рое нам улыбалось. Райкин выкладывался так, что с моего места
  
   видны были капли пота на его лице. Труппа замечательно ассистиро-
   вала ему. И это было настоящей удачей. Воочию увидеть искусство,
   созидающее атмосферу доброты и радостного смеха.
  
   Вот почему мне бальзамом на душу оказался памятный для меня
   приз.
  
   И я сказал на сцене, что не ограничусь двумя-тремя благодар-
   ственными словами, так как предусмотрел случай успеха, и если что-
   то прочитаю по бумажке, то по той причине только, что волнуюсь
   на сцене, словно ступаю по горячим углям. Преодолевая смущение,
   сказал, что постоянные участники вечеров смеха должны заметить,
   что это моя тройная победа - и она для меня также почетна и прият-
   на, как футболисту хэт-трик. В том, что побеждал в таком созвездии
   остроумных людей, любителей и знатоков юмора, нет ничего удиви-
   тельного. Во многом это результат интереса к афористичному мыш-
   лению, к юмористике. До этого я не участвовал ни в каких "Клубах
   Веселых и Находчивых", потому что больше люблю поразмышлять.
   До того, как высказаться, а не после того.
  
   Затем показал брошюрку "Крокодильская сатирическая энцикло-
   педия", которой редакция "Крокодила" поздравляла с Новым 1973
   годом "энциклопедистов-надомников", чьи "философско-сатиричес-
   кие жемчужины" были напечатаны в этом сборнике. А было вот что.
   Редакция периодически предлагала читателям словники с просьбой к
   читателям присылать свои толкования отдельных слов. Всего за 9
   туров было получено 360000 ответов. Из них три десятка были мои-
   ми придумками, и 14 из них поселились на страничках этого изда-
   ния. Во внушительном списке авторов указана, следовательно, и моя
   фамилия. Представлял я всё это зрителям для того, чтобы обидчивые
   "претенденты" случайно не пострадали от комплекса неполноценнос-
   ти. Не стоит забывать, что случай и случайность вещи неоднознач-
   ные.
  
   Я зачитал вошедшие и не вошедшие в упомянутый сборник фра-
   зы, не предполагая, что они могут вызвать смех в зале - разве толь-
   ко улыбку. К моему удивлению, и улыбки, и смех, и одобрительные
   возгласы имели место.
  
   Приведу здесь несколько фраз из прочитанных тогда:
  
   ВОДКА - пережиток прошлого, настоящего и будущего.
  
   ГАЙКА - враг разболтанности.
  
   МОРОШКА - северная ягода, которая встарь быстро перезрева-
   ла, а нынче не успевает дозревать.
  
  
  
   НЕВЕСТА - оптимистка, воспринимающая мир сквозь фату.
  
   РЕВНОСТЬ - доказательство любви способом от противного.
  
   РЕМЕНЬ - пособие для воспитания у невоспитанных родителей.
  
   РЕМОНТ - замена одних неисправностей другими.
  
   СЧАСТЬЕ - то, чего многим на земном шаре не хватает для
   полного счастья.
  
   Когда уходил со сцены на свое место, услышал, как директор
   Дворца Погосова, присутствовавшая в зале, сказала мне вдогонку:
   "Молодец Василий Иванович! Спасибо!" Я кивком головы подтвер-
   дил, что все понял и все уже сказал.
  
   Но ведь резонно, кто-то может усомниться в том, что без дураков
   и подвоха один и тот же зритель может побеждать трижды подряд в
   шутейном конкурсе среди эрудитов.
  
   Поэтому решил добавить то, что тогда посчитал не существен-
   ным.
  
   Дело в том, что к третьему вечеру, чтобы оградить себя от из-
   лишних волнений, могущих помешать спокойному рассуждению,
   я сделал домашнюю заготовку. Решил, что если попытаться преду-
   гадать, что будет нарисовано, толку от такой затеи будет мало. И
   потому в спокойной обстановке придумал подпись к картине безот-
   носительно к тому, что именно будет на ней нарисовано. Вот она-то
   и победила. А та, что оказалась второй - написана была мною же
   после обозрения картины в зале. То есть - в общем порядке. Так что
   в процессе достижения успеха пути господни неисповедимы.
  
   Моя тактика не нова. Так поступают КВНщики!
  
   АЛЬБЕРТ БАБОРЫКО
  
   Любовь на горном перевале
  
   Быль
  
   В горах Заилийского Ала-Тау, в районе большого озера на высоте
   3500 метров над уровнем моря расположилась научная станция. Ра-
   ботали здесь физики - ученые и не очень ученые - из Москвы,
   часть персонала проживала в Алмате. Кроме того, на станции были
   прикомандированы ученые такого же профиля из Польши, Венгрии
   и Болгарии.
  
   Вечерами в одной из лабораторий собирались посидеть за чашкой
   чая завсегдатаи этого места, сотрудники станции и говорили обо
   всем.
  
   Приходил сюда сотрудник института мерзлоты, некто Андрон.
   Ему было лет 35, он был высок, почти без волос на голове, имел
   большой нос, длинные оттопыренные уши. В плечах узок, лицом
   худ, чисто выбрит. Одет так просто, как и все здесь - джинсовые
   шорты и куртка, длинные разлапистые ботинки. Глаза его почти ни-
   чего не выражали и были почти все время прищуренными. Сказать,
   что он был совсем некрасив - нет, не скажешь, что-то этакое в нем
   было. Он много знал, часто смешил нас всех своими выдумками,
   анекдотами. Рассказывал нам о своих похождениях-приключениях.
   Он не был женат. Занимался мерзлотоведением в высокогорье и все
   наши постройки были обклеены его тензометрами. Его фамилия была
   Расплюев. Никакими нашими сотрудницами он не увлекался и даже
   более - выказывал к ним какое-то абсолютное безразличие.
  
   Но вдруг как-то все сразу изменилось. На станцию прибыла для
   стажировки из Москвы Магда Бжезинска - она представляла один
   из институтов Варшавы. Лет ей было около 20, ростом невысокая,
   телосложение среднее. Ничего лишнего и недостатков в ней не было.
   Глаза голубые, волосы русые, стрижка короткая, губы алые полные,
   ротик небольшой, улыбка добрая. В общем и целом, она привлекала
   к себе взгляды молодых людей, но никто пока к ней не подходил.
   Только чисто в служебном, научном плане. По-русски она говорила
  
  
  
   сносно, с акцентом.
  
   Через неделю-две после прибытия Магды, Андрон как-то стал
   меньше приходить к нам на чайные посиделки. Сначала никто этого не
   обнаружил. Но однажды Рашид Бектембаев, младший научный сотруд-
   ник, работающий над исследованиями атмосферных ливней, вдруг спра-
   шивает как бы всех сразу: "А где же наш Андрончик?" -так звали мы его
   между собой. Все недоуменно пожали плечами. А кто-то из нас, я сейчас
   этого не припомню, говорит: "Так он в лаборатории С АЛ дежурит вме-
   сте с Магдой, да и вообще от нее не отходит..." Все были несколько
   удивлены таким сообщением, но от дальнейших комментариев все друж-
   но как бы отказались, переключившись на другую тему.
  
   Но картина отношений между Андроном и Магдой постепенно стала
   вырисовываться и обрастать подробностями.
  
   Андрон не был в штате нашей станции, но мы ему почти ни в чем
   не отказывали. Питался он в нашей столовой, внося деньги вперед за
   три или пять или больше дней, которые он собирался пробыть у нас
   наверху. "Наверху" - это значит, на станции, а если говорили "вни-
   зу", то это уж внизу, в городе. "Подняться наверх", "спуститься
   вниз" - это выражения были всем понятны. Андрон ел много и
   потому вносил деньги вдвойне, то есть за две порции, скажем так:
   два завтрака, два обеда, два ужина - это никого не смущало, так и
   некоторые другие поступали.
  
   И вот Андрон стал уходить вниз только раз в неделю, в пятницу,
   и к ночи возвращался. Раньше, когда не было Магды, Андрон при
   спуске или подъеме - а он ходил вверх и вниз только пешком -
   накладывал в вещевой мешок кирпичи, и таким образом совершал
   эти ходки как бы с полной выкладкой.
  
   Я помню, как-то срочно мне нужно было вниз. Дежурной маши-
   ны не оказалось. Спустившись к озеру по дороге, иду по тропинке
   вдоль трубы. По этой трубе диаметром около метра вода из озера
   поступала на лопатки гидротурбин электростанции. Кстати, электро-
   энергия, вырабатываемая гидростанцией, поступала и к нам наверх.
  
   Так вот, иду я по трубе. Было уже поздненько, темно. Слышу
   шаги. Снизу вверх мимо меня (я был по другую сторону трубы)
   пронеслось нечто большое и скрылось. Так это и был Андрон. Вы-
   нослив он был невероятно.
  
   Был конец марта. Андрон дарил Магде различные недорогие по-
   дарки. Приносил ей охапку подснежников. Она принимала все это,
   но пока каких-либо более близких отношений между нами не заме-
  
   чалось.
  
   Однажды Андрон пригласил Магду позагорать. Был апрель, и она
   ушла с ним еще выше в горы на небольшую ровную площадку,
   выше нас метров на 500. Потом это стало всякий раз, когда Магда
   была свободна от той деятельности, ради которой сюда приехала, они
   брали с собой еду, одеяло и уходили после завтрака на целый день. А
   к вечеру, к ужину, возвращались загорелые, довольные, улыбающие-
   ся.
  
   Так продолжалось недели две. Никому из нас было неведомо, как
   они там загорали.
  
   Один свидетель все-таки был. Это был красавец горный козел,
   который с еще большей высоты взирал на всех нас со скалы, и ко-
   нечно, он видел, как они загорали.
  
   Этого горного козла были попытки подстрелить, но он сразу при
   нацеливании на него это замечал и мгновенно скрывался. Охотники
   могут поспорить со мной. Но могу еще раз сказать, что никакие
   ухищрения не помогали. Козел все замечал. И потому эти затеи сами
   собой отпали.
  
   С той площадки, где они загорали, был чудесный вид на озеро,
   которое было ниже на 1500 метров, и однажды Андрон показал Маг-
   де - там, далеко внизу, на берегу озера из больших камней было
   выложено ее имя.
  
   Дальнейшие же события эту загадку раскрыли, что называется,
   самым полнейшим образом. В середине апреля Андрон вместе с Маг-
   дой стал обустраиваться на проживание в одной из пустовавших
   комнат. Сюда были перенесены постельные принадлежности и две
   односпальные кровати, а также посуда. С этого дня они стали жить
   вместе.
  
   Андрон утром приходил на кухню, брал на поднос завтрак и ухо-
   дил. В обед и ужин все повторялось. Магда на людях почти не
   показывалась, кроме тех часов, когда нужно было дежурить в лабора-
   тории.
  
   Персонал станции к этому относился спокойно. И так прошло
   еще две недели. При встрече с Андроном я видел, что все его суще-
   ство как бы пело, светилось изнутри светом какого-то необыкновен-
   ного счастья, умиротворения. Он как бы летел над всеми нами, па-
   рил на крыльях своего счастья, а все остальное его как бы не касалось.
   Он перестал появляться в своем институте. Даже пришла телефоно-
   грамма: "Прошу сообщить, есть ли на станции инженер Расплюев?"
  
  
  
   Мы ответили: есть. "Тогда скажите ему, чтобы он нас навестил".
  
   В общем и целом, все вроде бы было хорошо. Но вдруг из Моск-
   вы на имя Магды пришла телеграмма следующего содержания: "Срочно
   вылетаю, приготовься к отъезду, отец". Эта телеграмма наделала такой
   переполох на станции, что только об этом и было разговору.
  
   Андрон и Магда после этого вообще перестали появляться на людях.
   И по моему совету с кухни им приносили еду три раза в день.
  
   В день прибытия отца Магда и Андрон разъехались по разным ком-
   натам. Если вы спросите, как они выглядели, то я вам затруднюсь и
   сказать. А в общем, выглядели они оба плохо. Магда-то еще как-то все
   это не очень переживала. Но у Андрона лица не было. Вернее, оно было
   бледным, невыбритым, дряблым, и вообще, он выглядел каким-то по-
   терянным, жалким.
  
   Вацлав Бжезински появился на станции к обеду. Его накормили,
   отвели ему отдельную гостевую комнату, и там, в этой комнате, он
   беседовал с дочерью часа три. После этого Бжезински объявил, что
   они уезжают в 20.00 и попросил обеспечить транспорт в аэропорт.
  
   Андрон просил отца Магды принять его для разговора, но тот его
   не принял. Тогда Андрон передал ему письмо, в котором объяснял,
   что он, Андрон, любит Магду и готов на ней жениться и просил
   взять его с собой. И на свое письмо он получил коротенькое письмо:
  
   "Господину Расплюеву А.
  
   Все, что Вы просите, совершенно невозможно. Постарайтесь все
   забыть. Все вылечит время. С уважением, Вацлав Бжезински".
  
   Магда с Андроном попрощались. Им отец дал такую возмож-
   ность. Они прощались в той комнате, в которую переселилась Магда
   после получения известия о прибытии отца.
  
   В восемь часов вечера Бжезински уехали. Андрон долго стоял,
   провожая уходящую вниз машину, даже когда она скрылась из виду.
  
   Через полчаса Андрон, попрощавшись с нами, с полной выклад-
   кой ушел вниз. Больше мы его не видели.
  
   Когда примерно через месяц я позвонил в институт и просил
   пригласить его к телефону, там ответили, что из института он уво-
   лился, поменял квартиру на Калининград и уехал. Когда я сообщил
   эту новость сотрудникам станции, тот же Рашид Бектембаев сказал: "Он
   еще поборется за свое счастье. Такие, как Андрон, не сдаются".
  
   ВИКТОР БАБУРКИН
  
   Однажды...
  
   Перед Новым годом, я со своими друзьями - Юркой Кирилло-
   вым и Сашкой Григорьевым - решили после школы сходить в лес за
   елками. У нас в деревне не было елочного базара. Взяв по куску
   хлеба, топор и спички, мы вышли из дома. Снегу в тот год выпало
   мало, погода больше напоминала позднюю осень, чем середину зимы,
   поэтому мы даже лыж не стали брать.
  
   Но так уж получилось, пока мы выбирали себе елки понаряднее,
   потеряли ориентир в лесу и заблудились. День был пасмурный, уже
   начало смеркаться. После долгих блужданий мы, наконец, вышли на
   просеку, но в какую сторону идти к дому - не знали.
  
   Сашка, самый младший из нас, лет десяти в ту пору, вызвался
   залезть на самое высокое дерево - осину. Юрке было двенадцать
   лет, ну а мне - четырнадцать. Мы с Юркой с нетерпением ожидали
   результатов верховой разведки. Когда Сашка залез до самого верха,
   он увидал огни далекой деревни и показал направление.
  
   Мы долго шли по просеке, таща с собой наши елке. С боков нас
   обступал темный неприветливый лес. Небо немного прояснило, и
   стали видны одиночные звезды, в которых мы не разбирались. Идти
   было тяжело, так как ноги иногда проваливались в незамерзшие
   лужи, слегка припорошенные снегом. Наконец, просека просветлела,
   и мы вышли в поле. Впереди показалась знакомая нам речка. По
   знакомому профилю деревьев я узнал это место. Мы вышли на про-
   тивоположный конец Щербаковского просека. Я часто бывал летом с
   отцом в этих местах, собирая грибы. До дому было километров пять-
   шесть, но возвращаться обратно через лес нам не хотелось. Страх
   все-таки одолевал нас. Решили идти вдоль берега искусственно со-
   зданной реки до пересечения ее с Ленинградско-Московским шоссе
   у деревни Болотница. В первые послевоенные годы русло этой реки
   "прорыли" взрывным способом с целью осушения пельгорских бо-
   лот, где начинались торфоразработки. Этот "канал" соединялся с реч-
   кой Тигодой в районе деревни Кирково. Я помню, как по летним
  
  
  
   вечерам в одно и то же время раздавались взрывы производимых работ,
   которые были слышны за многие километры.
  
   Берег реки представлял отсыпанную площадку с высоким бру-
   ствером, за которым возвышался дремучий лес. До шоссе было ки-
   лометра четыре.
  
   Мы тащились вдоль берега. Речка в ту зиму еще не успела замер-
   знуть. Это спасло нас от неминуемой встречи с волками. На проти-
   воположном берегу, мы увидели несколько пар сверкающих глаз и
   темные силуэты нескольких лесных хищников. Они сопровождали
   нас всю дорогу, до самой Болотницы, но так и не смогли перебрать-
   ся на нашу сторону. Нам было очень страшно. Чтобы как-то обезо-
   пасить себя, мы нарвали по пучку сухой, надрали бересты с пова-
   ленных деревьев и держали наготове спички.
  
   Ребята давно съели свои запасы хлеба, поэтому, когда выбрались
   на шоссе и я достал последний ломоть, друзья очень обрадовались.
   Примерно через час мы подходили к своей деревне. Далеко в поле
   пронеслись едва различимые голоса наших родителей. Они отпра-
   вились на наши поиски к лесу, вооружившись керосиновыми фо-
   нарями "летучая мышь".
  
   Я вернулся домой в десятом часу вечера. Отец метал гром и мол-
   нии. От наказания меня спасло только то, что в этот вечер ко мне
   пришел мой дружок Борька Петерс, при котором отец не стал вы-
   яснять отношения со мной, а потом и вовсе он успокоился.
  
   Маляр на пять минут
  
   Наш Лефортовский парк или как его еще называют "Парк МВО"
   (Парк Московского военного округа) граничил с нашим парком бое-
   вых машин Военной Академией бронетанковой техники имени Ста-
   лина (ныне имени маршала Малиновского).
  
   Однажды весной 1960 года, на втором году службы, перед самы-
   ми первомайскими праздниками, я и Виктор Серяков, сержант пос-
   леднего года службы, шли из боевого парка в столовую на обед. Ни о
   каком строе не было и речи, так как основная группа солдат находи-
   лась в роте, то есть в основном корпусе Академии.
  
   Идем мы с Виктором по аллее, оживленно болтаем, и вдруг нас
   окликает какой-то подполковник. Мы подошли к нему, отдали честь
  
   и, конечно же, ждали вопроса: почему "разгуливаем" по парку в
   обычный день без увольнительных документов? Но он к нам обра-
   тился совершенно по другому поводу: не можем ли мы подождать
   пять-десять минут, пока не подойдет фотограф. Оказывается, нужно
   было позировать перед объективом с ведром с краской, кистью и
   изображать из себя шефов, приводящих скамейки парка в образцо-
   вый порядок. Мы согласились - что же нам оставалось делать, стоя
   перед подполковником?..
  
   Вскоре я уже был в роли маляра и делал вид, что крашу скамейку.
  
   А уже 24 апреля 1960 года в окружной газете Московского воен-
   ного округа "Советский воин" была помещена наша фотография.
   Было там и другое фото, с изображением группы солдат, перетаски-
   вающих лодку с места на место.
  
   Что-то мне в этом не нравилось, видимо то, как делалась показу-
   ха на страницах наших газет, в то время, как ничего подобного на
   самом деле не было. С тех пор я с отвращением отношусь к фактам
   лжи и формализма.
  
   Хотел я сохранить эту газету на память в качестве сувенира, но в
   газетных киосках приобрести ее не удалось, а из солдатской подшив-
   ки этот номер исчез, и никто не признался в причастности к этому
   исчезновению.
  
  
  
   НАШИ ГОСТИ
  
   ДМИТРИЙ АРКАДИН
  
   Член Международного Союза писателей,
   член Союза русскоязычных писателей Израиля,
   бывший киришанин
  
  
   И это тебе - про себя...
  
   Я входил в этот климат, как шар входит в дальнюю лузу.
   Привыкал к новым дням с не моим летонеисчисленьем.
   Сам себе собирался я ставить бесцветный свой голос,
   Но лишь слышал, как солнце сгорает на коже, царапнутой болью.
   Был я будто сосуд с непрозрачным раствором похожим на влагу.
   Спал на койке, мою принимавшую странную позу.
   Разжимал и сжимал кулаки, раздувая набухшие вены.
   Пересказывал сны, перечеркивал сроки и делал на море зарубки.
   Я собой заполнял за бесценок пустое пространство,
   Остужал, где придется невкусную, пресную воду.
   Пот не смахивал с глаз, на каньоны взбирался небритый
   И влезал с отвращеньем в другие одежды.
   Издавал горлом звуки, что многим казались не к месту.
   Говорить я пытался посредством всех азбук, включая морзянку.
   Был на грани отчаянья, забывал части речи и света.
   И черпал сам себя, как из песни, из смачного мата.
   Я себя шлифовал, вместо камня на мраморных плитах и проце
   .
  
  
   живал гравий.
   И бензин проникал в мои поры с высоким октаном.
   Ел арбуз переспевший, молился на звезды, был гунном,
   И глядел в перспективу дороги без всякой надежды.
   По ночам эти отзвуки бряцают в длинном пенале,
  
   С небумажными гильзами в нем замерцав вперемешку.
   И пока камертон буду слышать я в ухе, как будничный зуммер,
   Буду жизнь я любить все сильней и сильней, безудержно.
   Потому что я помню: кончается чем это все...
  
   Кириши
  
   Рукой глаза прикрыв в тиши -
   Мне удивительно тревожно.
   Я возвращаюсь в Кириши -
   Вступаю в город осторожно.
  
   А он уже, конечно, спит
   Раскинув улицы, как руки,
   Но та же музыка звучит,
   Как будто не было разлуки.
  
   Ах! Это было как вчера!
   Продлись тот миг или воскресни!
   Какие были вечера!
   Какие праздники и песни!
  
   Давно за полночь, круг тесней -
   Я вновь в гостиной театральной.
   Прикрыв глаза рукой, я с ней,
   Хоть разделен я далью дальней.
  
   И упадет, как прежде ночь
   Ко мне на плечи синей птицей,
   И повторится все точь-в-точь,
   И все обратно повторится!
  
   И я сказать не побоюсь,
   И повторяюсь за поэтом:-
   Друзья! Прекрасен наш союз!
   И я пою сейчас об этом!
  
  
  
   И я пою про нас с тобой,
  
   Про город, нас соединивший,
  
   Про этот вечер золотой
  
   Любовь и юность возвративший!
  
   Помни о маме
  
   Рассказ
  
   1
  
   Приятели ехали в сторону моря. Было довольно поздно.
  
   Ехали по неасфальтированной дороге. Ему это показалось стран-
   ным. Не понятно. До сих пор они добирались к морю по шоссе, а
   сегодня какая-то неровная колея. Вадим ехал и удивлялся: "Прежде
   тут была трасса. Да ладно бы, только дорога! Забора этого каменного
   я тоже никогда ранее не замечал. А может, это и не забор вовсе.
   Странно".
  
   Тем не менее, друзья тряслись по ухабам. Сиротливо тянулся
   вдоль дороги забор. Или просто длинная стена. Вся выщербленная.
  
   Нарисованные рожи на ней, под ними - слова на иврите.
  
   Во многих местах у стены обвалилась штукатурка, обнажились
   кирпичи. Они были темно-красные и выделялись на белом, как экзе-
   ма на теле прокаженного.
  
   В каком-то месте остановились. Пошли пешком. Сделали несколько
   шагов вдоль стены. Вдруг Вадим увидел отца. С ним стояла женщи-
   на. Они оживленно разговаривали. Вадим замер.
  
   Остановился в двух шагах. Отец оглянулся. Посмотрел как-то
   затравленно, растерянно улыбнулся, убрал руку из ладоней женщи-
   ны. "Чего ты остановился? Подойди к нему",- подтолкнул в спину
   Игорь. Отец взглянул на собеседницу, потом на сына. Женщина
   испытующе смотрела в лицо отцу. Тому было неловко.
  
   Вадим хотел что-то сказать, но решительно развернулся,пошел
   назад. Не видел, но был уверен - отец махнул рукой:
  
   "Пусть уходит". Игорь нагнал его, взял за руку: "Что с тобой?
   Почему ты не подошел?" "Он там с женщиной", - Вадим высвобо-
   дил руку. "Ну и что? А почему бы и нет? - приятель был удивлен.
   Ты имеешь что-то против?" - "Против?!"-
  
   Вадима захлестнула удушающая, горячая волна негодования.
  
   Друг не понимал. "Если бы с ним стояла мама!" - он чуть не
  
   задохнулся. Игорь хохотнул: "Да ты что? Ты ревнуешь, что ли? Брось!
   Это же отец! Ты не имеешь права осуждать. Жизнь продолжается!" -
   "А как же мама? Как же память о ней?"
  
   2
  
   Вадим резко обернулся, посмотрел на Игоря.
  
   - Про маму как же он... о маме... то есть, ему уже все равно!? Да
   что там память! Была же мама! А он, он... Ты не понимаешь?
   Готов был ударить. Сдержался. Повернулся, двинулся дальше.
   Вдруг остановился:
  
   - А ты как здесь оказался вообще? Ты ведь тоже умер! Тебя ведь
   тоже нет! Ты умер! Я же был на твоих похоронах!...
   - Ерунда...З абудь об этом, - очки Игоря блеснули под фонарем.
   - Это была шутка, розыгрыш.
   Больше они не разговаривали. Во всяком случае, Вадим ничего
   потом не мог вспомнить. Потому что Игоря рядом уже не было.
   "Значит, я прав. Он действительно умер! Его нет! Эпизодически по-
   являлся и так же внезапно исчезал. Точно как при жизни".
  
   В голове всплыла еще одна сцена: какие-то люди вышли из-за
   поворота. Тут же, у этой стены, его поставили лицом к ней и начали
   обыскивать. Высмеяли шелковую повязку на шее. "Не носи больше
   эту удавку", - запихивая косынку ему в карман, сказал некто. Нос-
   ком ботинка, особенно не церемонясь, раздвинул ноги. Характерный
   такой унизительный жест тех, кто обыскивает, по отношению к обыс-
   киваемому. Ноги на ширину плеч. Руки выпростали и бросили на
   стену. Хлопали по ногам, по груди, по всему телу. Потребовали вы-
   вернуть карманы. Выпала пачка сигарет, ключи от машины, удавка,
   то есть косынка. Лица их не запомнились. Еще какие-то подробнос-
   ти так никогда и не вспомнил. Ни вспомнил ни утром после сна,
   сидя на мятой постели, ни днем, когда сцена встречи с отцом неот-
   ступно ходила за ним. Ничего потом.
  
   Собственно этого "потом" было немного. День быстро закончил-
   ся, прошел незаметно, Времени напрягать память особенно не было.
   День канул в лету. Один из тысячи. Снова наступила ночь.
  
   Такого с ним давно не было - чтобы так неисправимо навалилась
   бессонница! Чтобы так безнадежно не спалось! Крутился с боку на
   бок, всматривался в едва заметный силуэт окна, вспоминал, пил ли
   кофе и не мог понять причину бессонницы. Весь извелся. Пытался
  
  
  
   угадать, который час показывают часы на тумбочке. Представил на
   мгновение: он - слепой. Пальцами читает Тору. О чем будет просить
   Бога?
  
   Стал перебирать в памяти однокурсников. Институтских одно-
   курсников, с которыми расстался двадцать пять лет назад!
  
   Называл их по фамилиям и придумывал - кем каждый из них
   стал, чего достиг. С неимоверным трудом вспомнил всех до одного.
   На это ушло много времени, но сон не шел.
  
   Здесь каждый ров и каждый камень, осколок взятый у стены..., -
   начал вспоминать стихотворение, которое читал в шестом классе на
   вечере, посвященном героям Брестской крепости. ...Когдато был со
   грет телами... согрет телами..." - дальше не вспомнил ни строчки
  
   "Не усну!" - он резко сбросил покрывало, встал с постели. Не
   зажигая света, походил по темной квартире, натыкаясь на предметы
   Распахнул окно - в салоне стало светлее. На широкий полированный
   стол струился рассвет. На столе белела пачка сигарет. Потянулся к
   ней, закурил. Стоял у окна, выпуская струи дыма в ночной, прохлад-
   ный воздух. Город, дома напротив, деревья, - все вокруг безмолв-
   ствовало. Не было слышно ни птиц, ни шагов, ни машин. Казалось,
   фиолетовое небо провисло над крышами, как тяжелое одеяло. Просто
   провисло, с несколькими звездами, уроненными неизвестно кем.
  
   ...Вглядывался в эти мерцающие точки, не думая ни о чем.
  
   За спиной висел мамин портрет. Через семь дней наступала го-
   довщина со дня ее смерти. Он знал - она смотрит на него.
  
   Смотрит не с портрета, а с неба. Где-то там, за бездонной черно-
   той цветут белые сады. Над этими садами он видит мамины глаза.
  
   Она смотрит...
  
   В какое-то мгновение неведомая сила заставила подойти и вклю-
   чить компьютер. Засветился экран, автоматически включилась про-
   грамма "Outlook Ехрress". Ему пришло сообщение. Вадим открыл
   его. Там было три слова: "Remember your mother"" - Помни о маме.
  
   Сообщение прислал отец.
  
   АЛЕКСАНДР БАЖАНОВ
  
   История - наука точная
  
   Рассказ
   История - не какаянибудь математика,
   это - наука точная
  
   "История - не какая-нибудь математика, это наука точная. Это в
   математике все приблизительно-относительно, а в истории не слука-
   вишь", - любит повторять мой отец, к слову, - учитель истории. Не
   без усмешки и здорового юмора. И в его афоризме была доля исти-
   ны: допустим, если какое-либо историческое событие состоялось в
   октябре 17-го, так никуда от него не деться... В август 91-го его не
   запихаешь - история наука точная.
  
   И только стоя перед небольшим памятником с остроконечной
   звездой, надпись на котором гласила: "Марк Григорьевич Рейнгольд
  
   - 1901-1967", отец признался, что автором этого афоризма был дру-
   гой человек. Но тоже учитель истории - Марк Григорьевич Рейн-
   гольд.
   - Хороший человек был... Он мне ведь жизнь спас. Как-то зи-
   мой заболел у меня живот, да так - хоть ложись и умирай. Местный
   фельдшер осмотрел, определил аппендицит, нужна срочная опера-
   ция. А это значит - как минимум, везти в район, ну районный
   центр, а это почти десять километров. Дорога зимняя, пурга, маши-
   ны не ходят, так Марк Григорьич свою, ну при школе которую,
   лошадь запряг и самолично повез, а вьюжина была...
   - И довез? - глупее вопроса я задать не мог.
   - Как видишь.
   Мы бродили среди могил сельского кладбища - пришли "пови-
   даться" с дедом и бабкой по отцовской линии. Отец водил меня по
   могилам и немножко рассказывал о каждом похороненном человеке.
  
   На могиле Марка Григорьевича убиралась какая-то уже немоло-
   дая женщина:
  
   - Ты уж, Марк Григорьич, извини меня, - приговаривала она, -
   помнишь, как озорничала у тебя на уроках? Ой, а сколько двоек я у
   тебя понахватала!.. - она аккуратно влажной тряпицей протерла таб-
  
  
  
   личку с надписью и фото, привернутые к памятнику уже проржавев-
   шими шурупами. Мой отец положил на лавку в оградке две кара-
   мельки.
  
   - Родные-то его все разъехались. Кто куда. Жена после его смер-
   ти к дочери в Ленинград уехала. Сын, говорят, в Израэле, - она
   произнесла последнее слово через "э" и с ударением на этом "э". -
   Почитай, из родни - мы, его ученики, и остались, - не без горькой
   иронии добавила она.
   - А как он у нас в Трифоновке оказался?
   - Так из эвакуированных, откуда-то из-под Смоленска. А после
   войны возвращаться не стал - дом разбомбили что ли, так и при-
   жился, - это уже ответил отец.
   Все пошло наперекосяк с самого начала - они опоздали на поезд.
   А опоздали, потому что по пути сломалась машина, которую Марку
   Григорьевичу дали в школе. Что оставалось делать? Остаться в Смо-
   ленске и ждать прихода немцев? Они - евреи, их не пощадят. Хотя
   война воевала всего лишь три недели, и никто еще не знал кровавого
   слова "гетто", но слухи уже шли. И было бы их хотя бы трое - а их
   было пятеро: он сам, жена Роза и трое детей: две дочки-близняшки
   и сын. Дочкам по девять лет, сыну - всего четыре годика... Глазен-
   ки у всех испуганные, непонимающие - зачем их куда-то тащат из
   родного дома по пыльной дороге?
  
   - Я говорила тебе: давай уедем, еще в июне говорила, а ты зала-
   дил: немцы сюда не дойдут, немцы сюда не дойдут, вот и не дошли.
   Они до Свердловска до зимы дойдут, если так наступать будут, а
   наши драпать, - ворчала Роза.
   За их долгую, в дюжину лет, совместную жизнь он привык к ее
   сварливости и зачастую воспринимал ее ворчанье как фон, однако
   поступал всегда так, как считал нужным. На что жена ворчала еще
   больше, но и только... Но сейчас она была права: из Смоленска надо
   было уезжать раньше. К армии Марк Григорьевич был непригоден:
   еще в детстве порезал жестянкой ногу, задел сухожилие и остался на
   всю жизнь хромым.
  
   - Кто же знал?! - разводил руками муж. Действительно, никто
   не ожидал, что фашисты за каких-то три недели дойдут до Смоленс-
   ка, как нож сквозь масло. Наполеон так в 1812-ом не наступал.
   Уезжали в последний момент: взяли только самое необходимое -
  
   документы, кое-что из одежды, немного денег. Для детей - одну
   игрушку на всех: любимую куклу Ангелины и Элеоноры.
  
   - До зимы вернемся, - уверенно произнес Марк, запирая дверь
   городской квартиры.
   - Если бы через год вернуться, - вздохнула Роза.
   Опоздав на поезд, они растерянно стояли на пустом перроне. Но
   мир не без добрых людей. Водитель сломавшейся машины, его хоро-
   ший знакомый, пристроил семью Рейнгольдов на полуторку в авто-
   колонне эвакуировавшихся смолян.
  
   - Доберетесь до Юхновки, там живет агроном Алексей Алексее-
   вич Ручьев. Найдите его, он обязательно вам поможет, - напутство-
   вал добрый человек.
   ..."Мессеры" налетели так же неожиданно и стремительно, как
   грозовая туча в ясный летний день. Дальше был кошмар: горящие
   машины, в том числе и их полуторка, стоны раненых, убитые -
   паника.
  
   - Ой, мама, а тетенька не шевелится, у нее дырочка в голове, -
   маленькая Ангелина стояла с широко открытыми глазами рядом с
   телом мертвой молодой женщины и никак не могла взять в толк,
   почему та, минуту назад веселая и бодрая, сейчас остекленевшим
   взглядом смотрит в страшное смоленское небо. Как ее любимая кук-
   ла... Как кукла...
   - Пойдем, - отец взял дочку за руку и потащил почти силком
   прочь, а девочка все время оглядывалась и не понимала, почему
   тетенька не встает с холодной земли, ведь самолеты немецкие уже
   улетели. И лежит... Смотрит... Как кукла...
   Плелись еле-еле. Детей то одного, то другого все время приходи-
   лось брать на руки. В результате от колонны они отстали и до Юх-
   новки добрались только под вечер. Дом Ручьевых нашли почти сра-
   зу, но и тут их ожидал неприятный сюрприз: Алексей Алексеевич
   еще утром уехал в райцентр, обещал вернуться к вечеру, но так и не
   вернулся.
  
   Его жена, Мария, видя, что люди валятся с ног от усталости,
   приютила нежданных гостей, даже накормила (если, конечно, гор-
   бушку хлеба с молоком можно считать за полноценный ужин, но в их
   положении это был пир горой) и оставила на ночь. У нее у самой на
   печке тараканами шевелились двое детишек. Старшей Гале - восемь,
   младшему Юрке - пять.
  
   Беда не приходит одна - она, как снайпер, выискивает самую
  
  
  
   уязвимую цель, а выискав, старается добить ее. Ночью у младшего из
   Рейнгольдов - Вити - открылся сильнейший жар. К утру стало ясно,
   что о дальнейшей дороге надо на время забыть.
  
   Алексей Алексеевич так и не появился - правда, днем от него с
   небольшой писулькой заявился человек. Мария прочитала, поблед-
   нела, с силой скомкала:
  
   - Алексей не приедет... --больше она ничего не сказала. Почему
   ее муж не приедет, Рейнгольды поняли на следующий день. Когда,
   проснувшись, они обнаружили на улице танки со свастикой.
   -- Дождались.
  
   - Тетя Маша, тетя Маша, - соседский мальчишка Вовка стрелой
   примчался к дому Ручьевых, - к вам немцы идут. Офицер ихний.
   Они всех жидов и коммунистов переписывают.
   - А что они у меня забыли - я не партийная и не еврейка? -
   растерялась Мария.
   - На знай, их дядя Федя Юдин водит, все про всех говорит...
   - Как же так? - Мария так и обмерла. - С Федькой мы вместе
   учились, как же так? Иудин он, а не Юдин.
   Оторопев, Мария позадевала все углы, которые можно было за-
   деть. Однако оцепенение быстро прошло.
  
   - Значит так. Марк с девчонками - в подпол! А ты Роза моя
   сестра Антонина, приехала с сыном погостить с Украины, ясно? -
   Мария чуть ли не кричала на Рейнгольдов. - Детишек на руки и
   пусть не пишшат! - она совершенно не дружила с буквой "щ" и у нее
   выходило двойное "ш" - "не пишшат".
   - Роза, ты моя сестра Тоня, Витя - мой племяш, запомни! Витя
   и Антонина Морозейко, Мо-ро-зей-ко, запомнила! Приехали погос-
   тить ко мне на лето. И пусть эта паскуда Федор только рыпнется!
   Когда Марк с девочками спрятались, Мария позвала старшую
   дочку:
  
   - Галя, Галиночка, иди сюда! Говорят, немцы - все чистюли, нос
   от говна воротят. Будет им говно на лопате. - Галя нерешительно
   подошла к матери, крутя в руках какую-то тряпочку, изображавшую,
   на ее взгляд, куклу. - Ты какать хочешь?
   - Не-а.
   - Все равно - попробуй, дочка, - мать почти что насильно уса-
   дила дочку на крышку подпола. - Дочка, хоть чуть-чуть.
   - Прямо здеся? - округлились глаза девочки. Ее мама не тер-
   пела грязи под ногтями, а тут заставляет какать посреди избы - на
   чистый пол. Вчера только взбучку дала: после того как мать вымыла
   пол, а она с улицы грязными ногами прошла.
   - Витя - твой братик братик с Украины! А это не тетя Роза, тетя
   Тоня, тетя Тоня! Запомнила? Слово скажете не так - убью! - при-
   грозила она детям. - Божья Матерь, помоги! - обратилась к иконе
   Богородицы.
   Только помолилась, как заявились "гости". Трое: офицер с па-
   рой молний в петлице ("3ондеркоманда СС" - это уже после объяс-
   нили знающие люди) - высокий, поэтому слегка горбящийся, с об-
   ветренными губами, которые он все время облизывал. Заходя в избу
   он неосторожно ударился затылком о низкую притолоку - выругал-
   ся, путая русские и немецкие слова. Вслед за ним скользким обмыл-
   ком вкатился Федор - невысокий коренастый мужичонка с "долго-
   играющими" глазками, которыми он заискивающе смотрел на офицера,
   словно парень, добивающийся благосклонности у своей избранницы.
   Федор время от времени поправлял свою повязку "Полицей", хотя
   поправлять ее не было никакого резона. Последним зашел и осторожно
   встал в дверях пожилой мужчина в штатском. Где-то Мария его уже
   видела - ах да, это же врач из района, - Николай Аркадьевич. И он
   в иуды подался. Николай Аркадьевич переминался с ноги на ногу, не
   решаясь сесть без приглашения - он не поднимал глаз на хозяев, а
   смотрел куда-то в сторону: на иконы в красном углу, на печку, на
   потолок. Как будто ему было за что-то стыдно.
  
   - Вот, хер офицер (Федор так и говорил - "хер офицер", совер-
   шенно не задумываясь о двусмысленности обращения), Мария Ручь-
   ева. Жена колхозного активиста, кандидата в члены ВКП (б) Алексея
   Ручьева. Он бежал накануне прихода освободительной и победоносной
   немецкой армии. К ней приехали какие-то подозрительные родствен-
   ники о носопырками, как у жидов.
   - Ты чего, Федор, офанарел? - взвилась коршуном Мария. - С
   каких это пор мы жидами стали? Ко мне сестра приехала, Антонина,
   по мужу Морозейко, из-под Харькова. С каких это пор хохлов стали
   жидами называть?
   Федор немного опешил от такого напора: такой реакции от тихой
   Марии он никак не ожидал. Он спрятал глаза и тоскливо посмотрел в
   окно:
  
   - Маш, дык это не жиды - и хорошо, хер офицер проверит и
  
  
   все.
  
   - Фрау женщина, - офицер так и обратился к Марии "фрау
   женщина". - Вер... Кто есть жить твой дом?
   - Я, двое моих деток, Галка да Юрок, вон они на печке, моя
   сестра с сыном Витюшей, - хозяйка кивнула на Розу, тихо сидев-
   шую рядом. - А муж мой бросил меня, бежал куда глаза его бессты-
   жие глядели.
   - Во ист... - эсэсовец все время сбивался на немецкий. - Где
   есть твой неффе?
   - Витюша болеет, - вставила наконец слово Роза.
   - Проверить! - офицер даже не пошевелился, а только повели-
   тельно махнул рукой одиноко стоящему у двери Николаю Аркадье-
   вичу.
   Доктор - третий из незваных гостей - робко, мелкими шажками,
   будто по минному полю, прошел вслед за Марией и Розой в закуток,
   где спал мальчик. Одернул занавеску. Малыш безмятежно спал, со-
   вершенно не подозревая, какие события творятся вокруг него. Он
   уже шел на поправку: болезнь выбросила белый флаг капитуляции и
   отступала.
  
   Доктор под тревожными взглядами женщин подошел к кроватке,
   где спал мальчик, дотронулся до него, ребенок проснулся, закаприз-
   ничал, закричал привычное "мама". Николай Аркадьевич, не подни-
   мая ребенка из кроватки, стянул с него штанишки... Мария невольно
   попятилась назад - как же она забыла, как не вспомнила об этой
   детали. Ведь это не просто мальчик, это еврейский мальчик. Роза
   побледнела и шептала: "Божья матерь, помоги!" Еврейская женщина
   творила христианскую молитву.
  
   - Нет, в любом случае это не жиденок, крайняя плоть не обреза-
   на, - доктор натянул штанишки мальчику и сделал два шага назад,
   ожидая указаний от эсэсовца.
   - Вер... кто есть еще хауз, дом? - офицер встал, решив, видимо,
   проверить это самолично. И тут же вляпался в галкино "изделие",
   испачкав свои начищенные до блеска сапоги. О, какая ругань сопро-
   водила это событие:
   - Швайн, швайн, швайн!!!
   - Ах, Галя! - всплеснула руками Мария. - Опять ты накакала где
   попало! - Она взяла половник, намереваясь ударить им дочь. Та
   юркнула за дверь. - Только приди! Я тебе задам! Опозорила меня
   перед... - она никак не могла подобрать слово для немца, еще ска-
   жешь не так.
   Гости быстро ретировались. Федор на прощание дружелюбно ска-
   зал:
  
   - А ты, Маш, переживала. Видишь, ничего страшного не случи-
   лось: проверили, все в порядке. Ты уж на меня зла не держи -
   работа у меня такая.
   - Да пошел ты, - совсем беззлобно прошептала Мария.
   Дверь - хлоп, Мария устало опустилась на кровать рядом с Ви-
   тей. Галя вернулась в избу и прижалась к ней с другого бока. Юрок
   выглядывал с печки - оба не понимали, почему мама плачет. Жен-
   щину била нервная дрожь, вдруг она резко встала, притопнула ногой
   и заорала что есть мочи:
  
   Окрасился месяц багрянцем,
   где волны бушуют у скал,
   поедем, красотка, кататься,
   давно я тебя не встречал..
   .
  
  
   У нее оказался на редкость красивый высокий голос..
  
   - А ведь ребенок обрезанный, почему врач это скрыл? - рядом
   села Роза, сказала и разрыдалась.
   - Видно, ему тоже не сахар людей на смерть посылать, - ответи-
   ла Мария.
   Этой же ночью семья Рейнгольдов спешно покинула деревню.
  
   - Спасибо тебе, Мария! - Марк Григорьевич плакал.
   - Вы свечки тому врачу ставьте, - вздохнула Мария.
   - На, это твоей дочке! - Рейнгольд тайком от дочерей подарил
   их куклу Галке.
   ...Шли медленно - на гул войны, дети быстро уставали и все
   время хныкали. Приходилось делать привалы через каждый час. Уже
   под утро в лесу на одной из привалов Ангелина обнаружила пропажу
   ее любимой куклы.
  
   - Надо вернуться, без куклы не пойду! - заупрямилась дочка.
   Роза пыталась урезонить ее, но та села на пенек и стояла на своем:
   "Без куклы не пойду никуда!" И никакие уговоры, в том числе и
   сестры Норы, которая пережила пропажу куклы на редкость спокой-
   но, не помогали.
   Марк держал на руках спящего сына, боясь неловким движением
   разбудить. Непослушная дочь никак не хотела успокаиваться - ее
  
  
  
   крики могли привлечь внимание, кто знает кого.
  
   - Ну и оставайся здесь! - закричала вдруг мать. - Пошли, Марк!
   И пусть фашисты тебя поймают и убьют!
   Они, не оглядываясь на плачущую девочку, зашагали прочь. Прой-
   дя метров пятьдесят, Марк обернулся: дочь все так же бездвижно
   сидела на пеньке. Он посмотрел на жену. Та не выдержала укориз-
   ненного взгляда и сорвалась:
  
   - А что делать? Она нас всех своими капризами в могилу сведет!
   Муж, ничего не говоря, передал ей на руки спящего Витю и
   пошел назад широкими быстрыми шагами. Попал ногой в лужу -
   чертыхнулся.
  
   - Марк! - закричала жена. Он не оглянулся, подошел к дочери,
   сел перед ней на корточки и тихо сказал:
   - Линочка, я тебе куплю куклу во много раз лучше. Вот война
   кончится, честное слово, - он взял дочку на руки. И понес, как
   совсем маленькую. По дороге с ее ноги соскочила сандалета, он осто-
   рожно, чтобы не уронить ребенка, поднял ее, бережно надел.
   - И что: купил он ей куклу? - спросил я у отца.
   - Купил - шикарная кукла была, только Линка ее сдуру в колод-
   це утопила, - ответил отец.
   - И где теперь его дети?
   - Линка где-то в Питере живет. Норка в вышла замуж в соседнее
   село. Витюша в Израиле, в Земле обетованной. А для его отца два
   аршина русской земли стали землей обетованной, - грустно покачал
   головой отец. - История - наука точная, если что-то произошло, не
   деться от этого никуда.
   АНАТОЛИЙ ЗАДОРОЖНЮК
  
   г. Краснодар
  
   ДОРОГА
  
   Холст
  
   Под мерный "тик-так" уходящих мгновений
   Дорога течет, как вода,
   Пролитая кем-то из чаши сомнений
   На холст компромиссного "да"
   .
   Как зыбка основа, как зыбка структура
   Пути, что ведет нас вперед,
   Но манит нас Слово,- такая натура
   У тех, кто Дорогой идет.
   Мы пьем, мы скандалим и молимся, каясь,
   Осанну Дороге поем.
   У всех нас одна та Дорога святая,
   Но каждому Слово свое.
  
  
   Картина "Дорога к тебе"
  
   Ночь была...
   По серебряным водам реки ночь плыла.
   Две луны освещали мне тайную тропку к тебе.
   И, сквозь мрачно мерцавшую в ночи симфонию зла,
   Шел я этой тропинкой, покорный судьбе.
   Отражались в воде морды хищных зверей,
   Тех, что жизнь мою от удач стерегут,
   И, роняя слюну в пыль дороги моей,
   Мной хотели насытить утробу свою.
   Так я шел, осеняясь знамением фраз,
   Под юпитером колющих звездных лучей,
   И спасали меня две луны твоих глаз
   От жестокости мира и нечисти всей.
   Ночь была...
   Я сквозь тернии строк этот путь пролагал,
   Презирая в себе тьму взлелеянных зол,
   Я дышал и любил, я томился и ждал,
   Забывая про все спотыкался, но шел.
  
  
  
  
   
   .
   
   .
   Картина "Дорога для двоих"
   Не грусти
   Поросшая удачей скудно,
   Укрывшись пылью серых будней
   Лежит дорога "в никуда",
   Она же, в общем, "ниоткуда":
   Из снов, несбывшегося чуда...
   Все это, впрочем, ерунда.
   Не для того рассказ я начал,
   Чтоб в нем была одна вода.
   Так вот - по той дороге странной,
   Ухабистой, кривой, туманной,
   Порою в оспинах камней...
   Ах, черт! Что я опять о ней?
   Брели два спутника тем шляхом
   Я люблю тебя, я люблю.
   И прости, что порою гноблю,
   Что порой от меня столько бед...
   Но спасает одно- я поэт.
   А поэту прощается всё.
   Хочешь сердце открою своё?
   И тебе положу на ладонь,
   И уйду в никуда- только тронь.
   Ты не тронешь. Я знаю. Судьба.
   Здесь у нас то гульба, то пальба...
   И одна только просьба - прости.
   Я люблю тебя. Не грусти.
   За ручки. Явно с прибабахом.
   Дурачась, радуясь, смеясь...
   Ах! Восхитительная вязь
   Из беззаботности и страсти,
   И - прочь заботы и напасти!
   Ночной звонок
   Вот так и шли они сквозь время,
   Какая разница - куда.
   Такая у меня привычка -
   После полуночи поспать.
   Куда бы ни звала дорога,
   Куда бы ни вела она,
   Они придут в свой рай, ей-богу,
   К утру иль на исходе дня.
   А может быть, и не придут.
   Нам остаются только вера
   И в даль распахнутые двери.
   В графе "отбой" поставив "птичку",
   Давить подушку о кровать.
   Но - чу! - мобильный взвыл тревожно,
   Кому-то там в ночи пенять.
   Бреду сквозь сон свой осторожно,
   Чтоб, не проснувшись, отвечать.
   Картина "Дорога Любви" Гадать не долго, выбор скромен:
   Кум Губин? Кириши? Шершнев?
   Я летел к тебе, словно на крыльях,
   Я бежал, я шагал и плыл.
   Позабыв про дела земные, я к тебе на встречу спешил.
   Я разлуки часы и версты оставлял за своей спиной,
   И молчала в ответ дорога, и не спорило время со мной.
   Золотистые ветры века обдували меня в пути,
   Иней замшевый утренних веток мне шептал:
   "Ты быстрей иди".
   Вон - на табло знакомый номер:
   Серега. Чтоб он был здоров!
   Слегка "синючий", знамо дело, -
   Иначе б до утра стерпел.
   И речь полилась, полетела,
   Спасибо хоть, что не запел.
   И шагов моих отзвук громкий раздавался все вновь и вновь,
   Нас сближая и утверждая, что на свете живет Любовь.
   Ему, как водится, киваю.
   Иду на кухню. Достаю.
   И отрешенно наливаю.
  
  
  
   И обреченно молча пью.
  
   Всё. С ним, как принято, я выпил.
   Традиция - вам не "хи-хи".
   Отбой. И спать бы с недосыпу,
   Но... до утра пишу стихи.
  
   Отчет о вояже
  
   Беспокойные дни, заполошенные:
   На подходе февральских пург
   Я нежданно и, в общем, непрошено
   Посетил вдруг Санкт-Петербург.
   И программа такая выдалась -
   Можно б больше, да уж никак.
   Вот и бегалось, вот и прыгалось
   В электричках и поездах.
   Питер-Кириши, Питер-Гатчина,
   В перерывах - Гостиный Двор,
   Невский, Зимний и - вот удача-то! -
   Мариинкой обласкан взор.
   Взор и слух: повезло на оперу:
   Моцарт, "Фигаро"... Высший класс!
   Ввысь душа поднималась штопором
   И кружила душевный вальс.
   Окрыленной душе в эмоциях
   Так хотелось летать, что - страсть.
   Потому проложил я лоцию
   В Сочи, чтоб на "Кивин" попасть.
   И попал... на команду Киришей.
   Полкоманды - мои друзья.
   И - конец тишине гостиничной
   От гитарного пения.
   В общем, целом, домой вернулся я.
   Не один. А с толпой друзей.
   Побуянили, покуражились,
   И назад возвернулись все.
   И сижу я, судьбой обиженный,
   Вспоминаю Неву в снегах.
   Как там Питер? И как там Кириши?
   Там февраль, и небось - пурга...
  
   Частный случай из практики военного врача
  
   Я не был в Чечне, я не был в Афгане.
   Я врач, я для вас - "не крут".
   Но только ко мне эти души израненные
   Тех, кто там был, несут.
  
   - Эй, доктор, спаси! - Мне б таблетку такую,
   Чтоб друг мой сегодня жил,
   Чтоб пулю дурную, стальную, шальную
   Я б вместо него словил.
   Док, помоги. Ты же можешь, я знаю.
   Открой мне дорогу к снам.
   Я каждую ночь за него умираю,
   Какая тут жизнь к чертям?
   !
   Как дальше жить я, поверь мне, не знаю.
   Как за двоих тянуть?
   Эй, доктор спаси, я тебя умоляю:
   Сделай же что-нибудь!
   Ну что же, я врач, медицины кудесник,
   Я в силах вас излечить:
   Лекарством, гипнозом, завесой словесной
   Память припорошить.
   И будете спать вы, наверно, беспечно
   Под грузом проблем своих.
   Но только ведь жить всем ребятам ушедшим
   -
   (Но только тогда жить ребятпам ушедшим)
   ,
   Пока вы помните их.
  
  
   - -
   -
  
  
   Посвящение кафе "Джазприют"
  
   Я зимних улиц слушал фразы,
   К ним ноты подбирая сразу,
   И в "Джаз-приют" - приют для джаза
   -
   Совсем случайно забежал.
   А там под мерный бой там-тама
   Гундосил контрабас упрямо,
   Творил импровиз фортепьяно,
   И нежно саксофон шептал.
  
  
  
  
   Ах, этот джаз, в нем шарм шансона,
   И нежность Дюка Элингтона.
   Его любил Утесов Леня,
   Глен Миллер и Луи Армстронг.
   Ах, этот джаз... Ну право слово,
   В ваш "Джаз-приют" спешу я снова.
   Спешу за музыкой и словом.
   Ах, подыграй мне саксофон.
  
   И пусть уходит, пусть уходит,
   Пусть за собой тоску уводит
   Всё то, что я писал "по моде"
   ,
   Порой обманывая вас.
   Пусть саксофон во всю воркует,
   Пусть пальцы клавиши тасуют,
   Ударник щеточкой рисует
   На барабане ритм-джаз.
  
  
   Ах, этот джаз, в нем шарм шансона,
   И нежность Дюка Элингтона.
   Его любил Утесов Леня,
   Глен Миллер и Луи Армстронг.
   Ах, этот джаз, ну право слово,
   В ваш "Джаз-приют" спешу я снова.
   Спешу за музыкой и словом.
   Ах, подыграй мне саксофон.
  
   - - -
  
   Посвящение Е. Харченко
  
   Заплутавшим средь нот, он подскажет тональность,
   Заплутавшим во тьме - озарит все вокруг.
   И не сразу, не вдруг нам видна гениальность
   В серых буднях его режиссерских потуг.
   Нам не мерить его недосказанность мыслей,
   Есть ведь кто-то вверху, он и спросит за все.
   Свято все, что осталось за серой кулисой...
   Ну, а все, что на сцене, и есть - Режиссер!
   И, когда мы парим в ярких отблесках славы,
   Все в цветах и в восторге софитных лучей.
   Он из тени кулис улыбнется лукаво,
   Целый мир сотворив из актерских страстей...
  
   ЕЛЕНА ЛЕВЧЕНКО
  
   - - -
  
   О, бескрайний поток бытия!
   Нескончаем твой бег быстротечный.
   О, немая река забытья,
   Что скрываешь ты в омуте вечном?
   Сколько кануло судеб, имен
   В твои темные, тайные воды?
   Сколько сгинуло войск и знамен,
   Государств, и племен, и народов?
   Ветхой жизни замена грядет
   -
   В жизни новой е продолженье.
   Но наступит и этой черед
   -
   Здесь не вечно ничье положенье.
   Пыль столетий рассеяв и прах,
   Я гляжу как мой пращур раскосый
   Озирает, привстав в стременах,
   Степь ковыльную в утренних росах.
   А меж нами провалы и дыбь,
   А меж нами и смерть, и рожденья.
   Жизни нить, истонченная в зыбь,
   Пришлой крови бальзам исцеленья.
   И зачем-то всё это вилось
   Пряжей боли, любви, искушений.
   Не затем ли, чтоб мне довелось
   Появиться в своем воплощенье?
   Не затем ли чтоб смысл проникал
   Этих строк в чей-то гибкий рассудок?
   Чтоб задумался каждый слегка:
   Кто я здесь? Для чего? И откуда?.
   .
  
  
  
  
   Бедный Моцарт
  
   Конечно, он был ненормальным,
   И в этом сомнения нет.
   В мышленье своем аномальном
   Он видел иным белый свет.
   Его называли - дебилом,
   А чаще всего - дураком.
   Но буйным, однако, не был он,
   Пусть даже под желтым флажком.
   Меж прочих больных измышлений
   Он верил, как свету во мгле:
   Средь прежних своих воплощений
   Он Моцартом жил на земле.
   Какие процессы в сознанье
   Рождали подобный бедлам?
   А может закон мирозданья
   Яснее открыт дуракам?
   К моим стихотворным деяньям
   Имел он таинственный зов.
   Смеялся мой муж: "Со свиданьем!
   Вон Моцарт с букетом цветов"
   .
   Не то, чтобы очень смущалась
   На странные эти дела,
   Но долго ни как не решалась
   И всё ж дурака прогнала.
   Не знаю, моей ли заслугой
   Вздохнул здравомыслящий свет?
   В петле он расстался с недугом
   -
   И Моцарта более нет...
   Смешно? Только мне вот иначе...
   А впрочем, посмейтесь пока
   Над нами на небе поплачет
   Чудная душа дурака...
  
  
   - -
   -
   Дверь в прошлое осела в петлях ржавых,
   Я видела ее в саду чужом.
   Там зелен плющ и крик ворон картавых,
   Дверной замок трухою поражен.
   Едва я к ней собралась подступиться,
  
  
   (Стучало сердце, как бегущий зверь)
   ,
   Я предвкушала вновь увидеть лица,
   Что в прошлом стали горечью потерь.
   Движение пространства или ветер,
   Но что-то покачнуло дверь слегка.
   Возник проем, он был настолько светел,
   И плыли там по небу облака.
   Осенним дуновением дохнуло
   И, вопреки календарю весны,
   К ногам моим два листика прильнуло,
   Два пятипалых - сухи и красны.
   И чей-то голос властный и спокойный
   Мне тихо молвил: "Вечность не тревожь.
   Миров границы выстроены стройно,
   Шагнув за дверь безумье обретешь"
   .
   Как миф, проем неспешно растворялся,
   Где дверь была - лишь стенка кирпичей,
   А по дорожке сада удалялся
   Высокий Старец с низкою ключей.
   Я замерла колонною из соли,
   Повисла тишь, цикадою звеня...
   От выкрика очнулась я и боли
   -
   Так жгла листва в ладонях и меня...
  
  
   - -
   -
   Мы жили над трамвайными путями,
   По Станиславского, почти у рынка.
   Листва прощалась не спеша с ветвями,
   По городу летала паутинка.
   И для гостей наш дом казался странным,
   Лишь только кухня трогала уютом,
   Хоть и грешила капающим краном,
   Наш чай там длился вечность без минуты.
   Ладонями пиалы обнимая,
   Мы сверху наблюдали за пространством,
   Как мимо нас на рельсы и трамваи
   Слетали листья с плавным реверансом.
   Осенний воздух опьянял прохожих.
   Он был пропитан дымом и мускатом.
   Посуду в кухне било мелкой дрожью
   От рельсовых под окнами раскатов.
   А осень город томно обнимала,
   В обманчивой любви своей заверив.
  
  
  
  
   И вопреки неверию летало
   Во снах моих и воздухе: Валерий.
  
   - - -
   О том, что я никчемная
   Была жена и мать.
   И в целом обреченная
   Тебя не понимать.
   И все грехи, что движутся
   Вокруг коры земной,
   Мне бусинами нижутся
   Тобою, ангел мой.
   И как живу, не каючись,
   Виновной через край?!
   ...С тобой соглашаючись,
   Кричит вороний грай...
  
   Н.В. Г.
  
   Ночные разговоры за столом...
   Когда приходит друг, уставший за день,
   Но вовсе не кофейной кружки ради,
   А разгрести душевный бурелом.
   Мы с давних детских лет знакомы с ним.
   И за плечами молодость осталась,
   Но, как подвох какой иль злую шалость,
   Я замечаю вдруг - он стал седым.
   Он чаще говорит, а я молчу,
   Хоть и приемлю все его тревоги
   О том как не легки судьбы дороги
   И сердца боль не выскажешь врачу...
   Он в Иокогаме был и в Сомали,
   Его рассказы - словно киноленты,
   Но кто бы знал такой исход легенды:
   Быть брошенным на этот край земли.
   ...От сигарет струится сизый дым,
   Я чувствую как боль его стихает.
   Ах, если б я могла лечить стихами
   От неудач иль даже от седин...
  
  
   - -
   -
   Когда душа воздушным перышком
   Восходит ввысь, к долинам сна,
  
  
   Как по колодезному горлышку,
   В провал небесного окна,
   Пред ней плывут туманно-смутные
   Виденья отшумевших лет
   И лица призрачно-минутные
   Живых и тех кого уж нет.
   И встреча будет не заказана
   С тобой, чье имя мне - печать.
   Знать, мы там теперь наказаны:
   Терзать любя, а врозь - скучать.
   Исплачется душа, и стылая
   Зайдется снегом хлябь небес.
   ...мне будет сниться что-то милое,
   То, что не вспомню наотрез...
   Вернувшись утром в клеть загрудную,
   Душа, слезами солона,
   Шепнет, как милость для подсудного,
   Что я... тобою прощена.
  
  
   - -
   -
   Как много просьб. Как много...
   Святой или порочен,
   Но, каждый просит Бога
   И каждый что-то хочет.
   В надежде верит каждый:
   Слова коснутся слуха
   Того, Кто шел однажды
   По морю, как по суху
   И я ничем не лучше
   -
   Имею дерзость тоже:
   Прошу у неба случай,
   Который мне поможет.
   Но вдруг очнусь: замылен
   Мой глаз и видит уже
   -
   Сколь многим в этом мире
   Живется в сто раз хуже.
   Поэтому все просьбы
   На рассмотренье свыше.
   Назойливость отбросьте
   -
   Что нужно Он услышит...
  
  
  
  
   СЕРГЕЙ ШЕРШНЁВ
  
   Г. Краснодар
  
   Люблю
  
   Да, я люблю, люблю, люблю, люблю!
   Страдаю, мучаюсь, лелею и корю,
   Не верю возрасту, себе, календарю,
   С любовью засыпаю и встаю.
  
   Года бегут... Смешон, наверно, я,
   Когда готов за нежный, томный вздох
   Склонить колени у твоих прекрасных ног,
   Любовь свою нисколько не тая.
  
   Прости меня за искренность мою,
   За этот трепет нежности такой,
   Останься для меня навечно той,
   Которую люблю, люблю, люблю!
  
   Отступает лето
  
   Осенний лист дороги и дорожки
   Перечеркнул неровной желтизной,
   Прохлада заменила летний зной
   И солнца луч все реже на окошке...
  
   Да, это осени знакомая примета.
   Приятным шелестом кружится листопад,
   Птиц улетающих торжественный парад...
   Так постепенно отступает лето.
  
   Друзьям
  
   Сказать вам откровенно? Я скажу,
   Что, в общем-то, совсем не против правил:
   Я дружбой нашей очень дорожу
   И дорожу, наверное, по праву.
  
  
   Для нас не наступил еще момент,
   Когда от похвалы краснеют уши.
   Мы с вами знаем: если комплимент
   Произнесен, то, значит, он заслужен.
  
  
   Не строим с вами замков на песке
   И не возводим мостиков воздушных,
   Не поддаемся попусту тоске,
   Не вторим подпевальщикам послушным.
  
  
   И дай нам Бог по жизни никогда
   В житейской суете не раствориться,
   И сохранить на долгие года
   Надежности алмазную частицу.
  
  
   Это - любовь
  
   Я от тебя никогда не сбегу.
   Пусть не покажется искренность странной,
   Можешь поверить, конечно, смогу
   Дом для тебя - не на талом снегу,
   Сад - хоть какой - на пустынном лугу,
   Вырастить сына. И, словно в долгу
   Перед другими на том берегу,
   Мир перестроить - и это смогу,
   Но без тебя и пытаться не стану!
  
  
   Это - любовь! Это пламя в ночи,
   Чувства прекрасного яркое знамя,
   Слышишь, как трепетно сердце стучит,
   Слово "люблю" повторяя упрямо.
  
  
   И наслаждаясь несбыточным сном,
   Мыслям своим удивляясь нескромным,
   Слово "люблю" я скажу не потом,
   Не за накрытым тобою столом,
   Пусть расшибив дверь открытую лбом.
   Пусть даже грянет над городом гром,
   Даже не шепотом, а на весь дом,
   Так чтобы слышали люди кругом
   Прямо сейчас и голосом полным!
   Это - любовь!
  
  
  
  
   МАКСИМ КОЛПАЧЕВ
  
   Высшее предназначение
  
   Рассказ
  
   Концепция современного естествознания. Самый мерзкий предмет
   из всех, что я встречал. Да еще и препод под стать - старая ведьма,
   считающая, что ее лекции - самое нужное из того, что может узнать
   человек в двадцать лет. И неустанно это проверяющая ежемесячными
   коллоквиумами. Вот и сейчас ходит по кабинету, смотрит во все сторо-
   ны. Списать с тетради вариантов нет, а получить заветное "зачтено" -
   ой как надо! И так последний тест завалил.
  
   Я скосил глаза на Наташу. Она старательно морщила лоб над своим
   листочком, но, заметив мой взгляд, улыбнулась и подмигнула. Я, неза-
   метно от других, помахал ей ладонью.
  
   Да, жизнь хорошая штука - если уметь ею наслаждаться. Но
   проблема остается открытой - что мне делать с тестом? Долбанная
   концепция! Еще экзамен по ней сдавать в конце семестра... Я уста-
   вился на Андрея Мерташова - самого главного ботаника в нашей
   группе. Он был очень странным, ни с кем никогда не общался, все
   свободное время проводил за книжками и компьютером и всегда
   знал любой предмет на "пять". Узкие плечи, детское личико - самый
   настоящий ботаник, разве что без очков. Но при всем при этом
   Андрей был неплохим парнем и всегда подсказывал, если попросить.
   Немало ребят из нашей группы получили зачет благодаря ему. Да и
   мне он помогал пару раз.
  
   Через минуту произошло то, что неизбежно должно было - Анд-
   рей чуть повернулся и встретился со мной глазами. Я быстро поднял
   растопыренную пятерню и левую руку, на которой сжал в кулак все
   пальцы, кроме указательного и среднего. Андрей как-то странно дер-
   нулся, и отвел взгляд.
  
   Что не так? Ответ на седьмой вопрос, ну же! Как будто в первый раз
   видит такую жестикуляцию, ботан несчастный!
  
   Но я зря волновался. Через мгновение Андрей повернулся ко мне и
   просемафорил: три. Отлично! Теперь восьмой вопрос...
  
   К моменту сдачи тестов у меня были проставлены все тридцать отве-
   тов. Насчет большинства из них я не сомневался, ведь мне их дал спи-
   сать самый эрудированный человек в нашей группе. А, значит, я получу
   зачет, и все будет отлично!
  
   - Спасибо, Андрюх, - я пожал руку своему спасителю и побежал
   догонять друзей, уже вышедших из аудитории.
   Через минуту мы все уже стояли в туалете, обсуждая только что про-
   шедший тест. Ну и курили, само собой - что еще делать уважающе-
   му себя студенту между "парами"?
  
   - Задолбала она меня вконец!.. - говорил Сергей, высокий и
   худой парень. - Что тесты эти проводить все время? Какой толк?
   Для этого существует экзамен. Там проверяют твои знания. Знаешь
   - получи свою оценку, нет - отправляйся на пересдачу. Все честно.
   Через это все равно придется проходить всем, так зачем раньше-то
   проблемы устраивать? Тесты какие-то, аттестации.
   Сергей был явным сторонником того, что лучше побегать месяц на
   сессии и отдыхать весь семестр, чем наоборот. И жутко бесился, когда
   ему навязывали необходимость заниматься в течение учебного года. Тем
   более, когда вокруг было столько соблазнов. Да что греха таить - мы
   все такими были.
  
   - Базара нет, - согласился другой член нашей компании, Вовчик,
   - это все тупо. Ты как думаешь, на сколько написал?
   - Хрен его знает. Вопросы дебильные какие-то были. Штук пять
   я точно ответил, остальные уже так, от балды писал.
   - Та же фигня.
   - А я у Мерташова почти все содрал, - улыбнулся я, - точнее, он
   мне сам подсказывал. Мы с ним одного варианта были.
   - Везет кому-то! А у меня ни одного ботана в пределах видимос-
   ти.
   - Да уж, теперь стопудово зачет получишь.
   - Ну, там видно будет. Что загадывать?
   - Вот так и паразитируют некоторые - на горбу ответственных
   людей общества! - Серега демонстративно помахал ладонью возле
   лица, хотя у самого в руке тлела сигарета. - Ладно, короче: вечером в
   "Кросбах" пойдем?
   Кросбах - недавно открывшийся пивняк в центре города. Место
   неплохое и вполне по карману обычному студенту. Мы туда частень-
   ко наведываемся пропустить бокальчик-другой. Кайф, конечно, но
   только не сегодня. На этот вечер у меня планы поинтересней...
  
  
  
   - Не, пацаны, без меня, - я произнес это одновременно с Вовкины-
   ми "Да можно", и оба моих друга уставились на меня словно на живого
   динозавра.
   - А что так, Леха?
   - Да, есть тут вариант один. Потом расскажу, не люблю загады-
   вать.
   - Что, с подругой какой познакомился?
   - Ну, типа того.
   - Рассказывай! Что за девка?
   - Пацаны, завтра. Не хочу говорить раньше времени. Вот завтра
   все расскажу, по факту, так сказать. Скажу лишь, что она очень даже
   ничего.
   - Ну ладно, - Вовчик ловко выкинул бычок в открытую форточ-
   ку, - завтра - так завтра. Причина у тебя уважительная, так что
   сходим сегодня втроем, Диму с собой еще прихватим. А сейчас по-
   шли на пару, пока не опоздали.
   - Пошли.
   Вслед за Вовой мы выкинули окурки и вышли из туалета.
   - - -
  
   Итак, долгожданный вечер. Друзья давно уже пьют пиво, а я стою
   на улице и жду. Можно конечно было бы успеть заскочить к ним, поси-
   деть полчасика, но с пивным запахом идти на свидание нельзя --это
   закон. К тому же, так даже лучше, слишком часто в последнее время
   я злоупотребляю этим напитком.
  
   Я посмотрел на часы. Пять минут восьмого. Пора бы ей уже прийти.
   И точно! Из-за угла показалась Наташа. В короткой мини юбке и обле-
   гающем топике, она шла как настоящая фотомодель. Одна из самых
   красивых девчонок в нашей группе, Наташа, тем не менее, относилась к
   тем, кто редко опаздывает надолго и всегда держит однажды данное слово.
   И это делало ее еще привлекательней.
  
   Я улыбнулся и шагнул навстречу. Наши губы соприкоснулись в лег-
   ком поцелуе.
  
   - Привет. Извини, что опоздала.
   - Ничего страшного. У меня для тебя есть сюрприз.
   - Да? Какой же?
   Я обнял ее за талию, притянул к себе:
   - Моего соседа сегодня не будет дома до поздней ночи...
   - - -
  
   И снова концепция современного естествознания. Какой дурак со-
   ставлял расписание? Ставить КСЕ два дня подряд это полная хрень. Я
   отвернулся к окошку и потянулся.
  
   В голове, одна за другой, плыли картины вчерашнего вечера. Мы
   сидим с Наташей у меня дома, пьем вино, болтаем. С количеством вы-
   питого мир становится все отдаленней, глуше - и все ближе, ярче ее
   лицо. Мы ласкаем друг друга...
  
   Нет, не подумайте ничего плохого - вчера между нами секса не
   было - я вообще не сторонник половых связей до установления
   более-менее прочных отношений. А с Наташей у нас всего лишь прият-
   ный флирт. Любовью здесь и не пахнет ,ни с моей, ни с ее стороны. Да у
   нас было-то всего четыре встречи! Причем, что интересно, о наших от-
   ношения никто из группы не знает, включая и моих друзей. Как-то так
   у нас с ней сразу получилось, что мы оба не хотели, чтобы об этом кто-
   нибудь знал. Зачем лишние разговоры, пересуды за спиной? На самом
   деле так даже интересней, романтичней как-то...
  
   Сидящая впереди одногруппница повернулась и передала мне лис-
   ток со вчерашним тестом. Почти все ответы на нем были перечркнуты, а
   внизу красовалось, написанное красным, "Незачт".
  
   Я в полном ступоре уставился на листок.
  
   Как так? Как это может быть? Ведь эти ответы мне надиктовал Мер-
   ташов, неужели наш "золотой" ботаник не подготовился? Хм. А что,
   может он нашел себе наконец-то девушку и теперь у него есть занятия
   поинтересней, чем зубрить концепцию? Мысль о том, что Андрей те-
   перь с подругой настолько развеселила меня, что я даже не очень рас-
   строился из-за не полученного зачета.
  
   - В целом группа сдала тест плохо. Мы снова и снова убеждаемся
   в том, что необходимо уделять больше внимания занятиям дома, -
   тем временем гундела вечно недовольная Вера Петровна. - На от-
   лично справились всего лишь два человека из группы. Это Лена
   Белянцева, написавшая тест всего с одной ошибкой, и Андрей Мер-
   ташов - с двумя.
   Что? Мерташов - с двумя ошибками? Я не ослышался? Почему
   же мой листок тогда весь перечиркан и исправлен? Я посмотрел на
   Андрея. Он улыбался, но как только заметил мой взгляд, сразу как-
   то съежился и отвернулся.
  
  
  
   Та-а-а-а-к... Значит, он нарочно надиктовал мне неправильные от-
   веты? Очень даже интересно получается. После этой пары у нас с ним
   определенно будет серьезный разговор...
  
   Нельзя было сказать что я разозлился, или взбесился, или еще что-
   нибудь в этом духе. Мной владело недоумение. Зачем было подсказы-
   вать мне неправильно? Ведь не дурак же он в самом деле. Прекрасно
   понимал, что очень скоро это станет известно. Причем Андрей, как я
   уже говорил, был в принципе неплохим парнем и не раз помогал мне
   или кому-нибудь еще. По нормальному помогал, само собой разумеет-
   ся. А тут на тебе! И обидеть я его не мог никак, самое смешное. Ведь мы
   абсолютно с ним нигде, кроме учебы, не пересекались. И общение наше
   за уровень: "Привет! - Пока!" редко когда заходило. Так в чем же
   дело? Тут определенно что-то не так!
  
   До конца пары я сидел как на иголках. И как только нас отпустили,
   первым выскочил за дверь - ждать Мерташова. Он, как и полагается
   настоящему ботанику, подошел к преподавателю что-то спрашивать.
  
   - Андрей!
   От моего окрика он сразу дернулся и попытался было ускорить шаг,
   но не тут-то было. Через мгновение моя рука легла на его плечо.
  
   - Ну-ка, отойдем!
   Я направился в конец коридора, подталкивая Андрея впереди себя.
   Он не сопротивлялся. Когда мы оказались в полутемном тупике за
   лестницей, я медленно потянулся, потом положил обе руки ему на
   плечи и спокойно, почти что ласково спросил:
  
   - Ну и что это за дела?
   Андрей побелел.
   - Что это за хрень, я тебя спрашиваю?! Что ты мне вчера надик-
   товал?!
   - Леха, я перепутал наверное, извини! Ошибся.
   - А себе ты ни хрена не перепутал, я смотрю? Пятерку получил,
   как всегда?
   - Да это случайно получилось, я ведь говорю! Зачем мне тебя
   обманывать?
   - А вот это ты мне и объяснишь сейчас! И хватит гнать про случай-
   ность, я ж видел, ты еще на паре трясся! Или мне с тобой по-другому
   разговаривать?
   Вдруг глаза Андрея скользнули куда-то в бок, и в них, на секунду
   преодолев выражение страха, мелькнуло что-то другое. Впрочем, он
   тут же опустил взгляд вниз и затрясся еще сильнее.
  
   Я повернулся посмотреть, что его отвлекло. Недалеко от нас спус-
   калась по лестнице Наташа. Нас она, похоже, просто не заметила. Ну
   и хорошо, сейчас не до нее совсем...
  
   - Мерташов! В последний раз говорю: или объясняешь какого
   хрена ты меня завалил вчера, или...
   - Ты все равно не поверишь, - неожиданно перебил он меня.
   - А ты попробуй.
   Секундная тишина.
   - Я люблю ее.
   - Любишь? Кого? - Понимание пришло на мгновение позже. -
   Наташку, что ли?
  
   - Да.
   - Ну и?
   Нельзя сказать, что сказанное не произвело на меня впечатления, но
   и ничего удивительного в это не было. Наташа девушка красивая, а та-
   кой, как Мерташов, небось и за ручку с девчонкой никогда не держался.
   Но я-то здесь при чем?! Последнюю фразу я повторил вслух.
  
   Андрей молчал, внимательно разглядывая пол под ногами.
  
   - Ну?
   - Ты встречаешься с ней.
   - Что-что?
   Он не может знать об этом! Никто не знает, даже своим друзьям
   я не рассказывал, говорил, что гулял с девчонкой с которой познако-
   мился в парке. И Наташка не могла сказать никому, а ему уж тем
   более! Конечно, можно предположить, что он увидел нас где-нибудь
   в городе, но почему мы тогда не видели его? И даже если так -
   откуда он знает, что мы именно встречаемся, а не просто случайно
   столкнулись?
  
   - Ты встречаешься с Наташей.
   - Бред! - Я уже взял себя в руки. - С чего ты так решил вообще?
   - Я видел вас вместе.
   А, все понятно! Углядел нас все-таки где-то в городе, а дальше
   влюбленное сердце дорисовало картину. Сейчас мы его быстро разу-
   бедим...
  
   - И где же, если не секрет?
   - Вчера, у тебя дома. Два дня назад - у нее. Пятнадцатого у нее.
   И тринадцатого вы гуляли в парке.
   Снег на голову. Целый сугроб снега. Как будто находишься в тем-
   ной комнате, и вдруг включают яркий электрический свет. Как будто
  
  
  
   ты пропустил удар самого Майка Тайсона.
  
   Ошарашенный, я глядел на Андрея. А он на меня. И уже не
   трясся.
  
   - Откуда... ты... знаешь?
   - Я видел это собственными глазами.
   - Что?
   - Я видел это.
   - Как - видел? Что за бред ты несешь?! Ты что, следишь за ней
   что ли?
   - Ни за кем я не слежу. - Темные зрачки Андрея вперились
   прямо в мои. - Но я все это видел сам так же, как вижу тебя сейчас.
   - Как тако возможно?
   Пауза. Долгая, секунд десять наверное.
   - Я могу летать во сне.
   Мне показалось, что я ослышался.
   - Летаешь во сне? А тебе у психиатра провериться не надо случа-
   ем?
   - Я же говорил, что ты не поверишь.
   - А какой нормальный человек поверит, скажи-ка мне? Хотя
   подожди...
   Удивление от услышанного било через край. Я уже и забыл, с чего
   начинался этот разговор. Как же! Он, оказывается, любит мою девушку
   и летает во сне! Если первое вполне даже понятно и правдоподобно, то
   второе... но откуда он тогда все это знает? Причем так точно, по
   датам...
  
   - А давай проверим, - мысль мне пришла неожиданно, - если
   сможешь доказать, что это действительно так, что ты умеешь летать
   во сне, то никаких проблем между нами нет. Идет?
   Андрей пожал плечами.
  
   - Идет.
   - Отлично. Давай... давай... Придумал! Сегодня, в полночь, я кое-
   что сделаю. А ты, если такой умный, расскажешь завтра что именно. Ну
   как?
  
   - Хорошо.
   - Ровно в ноль часов ноль минут.
   - Да, я понял.
   - Ну что, тогда до завтра. Пока, Андрей.
   Я развернулся и быстрым шагом направился в курилку, где на-
   верняка стояли Вовчик, Серый и Дима. От перемены оставалось все-
  
   го ничего, а покурить успеть надо было. Само собой, пацанам я
   ничего рассказывать не собирался.
  
   - - -
  
   На часах 23-55. Пора собираться. Почему я сказал именно в пол-
   ночь? Как будто в фильме ужасов каком-то, которые я на самом деле на
   дух не перевариваю. И вообще идея бредовая, как я повелся - сам не
   понимаю. Мерташов летает во сне. Как же! Но теперь отступать уже в
   любом случае поздно.
  
   Я взял блокнот и карандаш, надел кроссовки и вышел на лестнич-
   ную площадку. И хоть я скорее поверил бы в то, что Андрей действи-
   тельно умеет летать, чем в то, что он поставил в мою квартиру невиди-
   мую камеру наблюдения, делать надо было все до конца. А поэтому я
   поднялся на два пролета, уселся на ступеньки и закурил.
  
   23-59. Я расположил на колене блокнот и стал рисовать. У меня еще
   со школы это неплохо получалось. Но потом я это дело забросил. А зря,
   наверное.
  
   Шли минуты. На листке все четче проступали контуры огромного
   дракона. Он был в ярости: выпяченная грудь, лапы скребут землю,
   пасть разинулась, обнажая целый ряд острых зубов. И зрачки как у кош-
   ки. Почему-то мне кажется, что если бы драконы действительно суще-
   ствовали, то у них были бы именно такие.
  
   Я посмотрел на часы. Семь минут первого. Побесились и хватит. Я
   вырвал листок из блокнота, поднял его над головой, покрутил в разные
   стороны... и разорвал на мелкие части.
  
   На следующие день занятия начинались поздно, уже во второй по-
   ловине дня. Я забегался и пропустил первую пару, приехал только на
   вторую, с опозданием. Когда я вошел в аудиторию, все уже сидели.
   Первый взгляд - на Мерташова. Он смотрел на меня чересчур уве-
   ренно и спокойно. Неужели и правда расскажет? Ладно, разберемся.
  
   - Вот.
   Как только нас отпустили, Андрей подошел ко мне и положил пере-
   до мной листок. На нем был изображен дракон, почти такой же, какого
   вчера создал я. Нарисован похуже, конечно, но в целом видно, что спи-
   сан с моего. Та же поза, пропорции, мелкие детали.
  
   - Ты рисовал его на лестнице, на два пролета выше своей квартиры.
  
  
   - - -
  
   Вечером после занятий мы ехали к Андрею. Честно говоря, я сам не
   до конца понимал, почему так получилось. Почему я отменил встречу с
   Наташей, чтобы поехать к нему в гости. Почему на фразу Андрея "Если
   хочешь, я покажу тебе свой полет", я сразу согласился. Наверное, все
   дело в том, что я все-таки поверил ему. Поверил, потому что других
   объяснений его знаний я просто не мог найти. И логика встала на его
   сторону. Но такие слова можно принять на веру, конечно, но пока не
   убедишься, не посмотришь сам, своими собственными глазами, то внут-
   ри тебя, где-то в глубине, будет ворочаться червяк недоверия и здравого
   смысла. И я решил покончить с ним.
  
   Переступая порог его квартиры, я почувствовал себя неловко, не
   знаю уж почему.
  
   - Слушай, ты же говорил что это получается у тебя во сне? Ты
   что, собираешься сейчас спать?
   - Раньше я летал только во сне. Теперь могу и без этого. Лишь
   бы на улице было темно, не было солнца. Так сложнее конечно, но...
   я становлюсь сильнее год от года. Умение растет во мне.
   - А... - я хотел спросить, почему только в ночное время, но
   Андрей неожиданно перебил меня:
   - Молчи! Надо сосредоточиться. Сейчас ты увидишь, что такое
   Полет.
   Он как-то странно произнес это словно - "Полет". С почтением
   и гордостью одновременно. Будто говорил о чем-то святом.
   Я послушно замолчал. Квартира располагалась на восьмом этаже, и
   посторонние звуки сюда почти не доносились. На улице уже давно было
   темно, а Андрей включил лишь лампу в коридоре, когда мы входили. Ее
   свет сюда почти не пробивался, мы сидели практически в полной тем-
   ноте. Я с трудом различал силуэт Андрея на диване в метре от меня.
  
   Тишина, темнота вокруг... Мне стало даже немного жутко, сразу
   вспомнились все виденные фильмы про вампиров, как они заманивают
   свои жертвы.
  
   И в этот момент Андрей нарушил давящую на меня обстановку. Его
   тело изогнулось дугой, пальцы сжались, и он издал глубокий вздох,
   совершенно не соотносящийся со всей его позой.
  
   И я увидел Полет.
   Я взлетел.
   Не знаю, как описать это словами. Да это и невозможно, навер
   .
  
  
   ное. Что-то великое, непостижимое разумом, случилось с нами. И
   мы стали частью этого.
  
   Мы мчались над городом, над всеми его бесчисленными огнями и
   творение рук человеческих казалось чем-то мелким, несущественным.
   Мы поднимались высоко вверх, туда, куда не залетит ни одна птица,
   туда, где самые огромные небоскребы становились едва различимы гла-
   зу - и падали вниз со скоростью камня. Мы падали вниз, почти до
   самого асфальта и, невидимые, летели над тротуарами, между снующих
   машин и людей. Невидимые и бестелесные - можно было пролететь
   сквозь стену или сквозь человека, или вообще где угодно. Мы не жили
   по законам этого мира.
  
   Я видел, как внутри каждого человека пылает что-то круглое и яр-
   кое. У всех разного цвета - у кого-то почти что ослепительно белое, у
   многих разной расцветки серого, а пару раз попадалось и вовсе черное.
   Я пролетел мимо пары - девушка шла, неся в руке длинную розу, ее
   обнимал высокий парень. Они улыбались - и я даже отвернулся - та-
   кой от них бил нестерпимо яркий белый свет...
  
   ...А потом сильный удар об пол вернул меня обратно. Я снова был в
   своем теле, в квартире на восьмом этаже. Сил не было совершенно, я
   лежал на полу и не хотел вставать. Через мгновение вспыхнул свет - это
   Андрей включил лампы и плюхнулся обратно на диван. Я заметил круп-
   ные капли пота на его лице.
  
   - Тяжело держать двоих сразу, - он потряс головой, - один я
   могу летать хоть всю ночь напролет.
   - Андрей... что это было? Там, в людях... Души?
   - Да, это людские души.
   - Так значит это...
   - Да, это правда. У каждого из нас есть душа.
   Я лежал на полу с закрытыми глазами. Ощущение Полета - то,
   что никогда не испытать в обычной жизни - еще жило во мне. Не
   хотелось говорить, думать. У каждого из нас есть душа? Что ж, в
   этом я не сомневался никогда.
  
   - И я могу вынуть душу из любого из них. Из любого человека.
   - И он умрет?
   - Да. Но и я вместе с ним. Этот дар я могу использовать только
   один раз. Я чувствую это. Если я выну чью-то душу, то и моя душа
   отправиться следом.
   - Покажи это ей.
   - Кому ей?
  
  
   - Наташе. Покажи, как показал мне. И у вас тогда с ней все полу-
   читься.
   Андрей как-то бледно улыбнулся:
  
   - Разве она согласиться хотя бы прийти ко мне домой?
   Я сел на полу.
   - Предоставь это мне.
   - - -
  
   - И-и-и, падла? Ты че, савсэм афигел? Телефона нэт у нэго! В
   горы поедэм с табой!
   Я вышел из-за угла. Так и есть, я не ошибся. Голос с акцентом при-
   надлежал Арсену - вечно небритому кавказцу из параллельной груп-
   пы. Он всегда ходил в спортивном костюме и всегда наезжал на тех,
   кто не мог за себя постоять. И был единственным с нашего факуль-
   тета, с кем я никогда не здоровался за руку. На этот раз он прижал к
   стенке... Андрея Мерташова! Ну нет, так дело не пойдет.
  
   - Проблемы, Андрюх? - Я оказался рядом всего за секунду, и
   оттеснив кавказца, положил руку на плечо Андрею.
   - Ну... вот, - Мерташов кивнул в сторону Арсена, - телефон
   мой хочет...
   - Тэбэ чэго надо, а? - пришел в себя Арсен.
   - Свалил отсюда, урод.
   Я развернулся на девяносто градусов и оказался нос к носу с кавказ-
   цем.
  
   - И-и-и-и! Ты чэго, проблем ищешь?
   - Я второй раз повторять не буду.
   С шипением и угрозами, Арсен отошел назад. Он боялся связывать-
   ся со мной один на один. Три года бокса дали мне нужный автори-
   тет.
  
   - Ты что, Андрюх? Не бойся его. Он ничего из себя не представ-
   ляет и трогает только тех, кто сам этого боится.
   - Да я знаю...
   - Вот и отлично. Поехали сейчас по пивку, обсудим наши дела
   заодно?
   - Поехали...
   Мы направились к остановке. Андрей все еще косился в сторону,
   куда ушел Арсен.
  
   - Урод, - прошептал он наконец.
   Я поймал маршруткуи через 15 минут мы были в "Кросбахе".
  
   - Ну что, - сказал я, когда передо мной поставили наконец-то
   бокал разливного пива, - все в порядке! Я обо все позаботился.
   Андрей, как и полагается нормальному ботанику, пива не пил. Пе-
   ред ним стояла кружка с чаем, и это смешило меня, но я сдерживал-
   ся.
  
   - Короче так. У нас сегодня с ней встреча. Я под благовидным пред-
   логом приведу ее к тебе, а там уже твоя работа!
   - Леша, только у меня к тебе просьба. Ты не мог бы... не мог бы
   сам уйти, после того как вы ко мне придете?
   - Ни хрена ж себе!
   - Просто я не хочу, чтобы кто-то видел, когда мы... когда... ну ты
   понимаешь!
   - Да ладно шучу я! Шучу. Так на самом деле даже лучше будет.
   - Тогда договорились.
   - Послушай, Андрюх, у меня к тебе вопрос. Я вот тут думал
   вчера... Помнишь, ты говорил, что можешь вынуть человеческую
   душу? Но если ты это сделаешь, то умрешь сам?
   - Помню.
   - Зачем тогда это нужно? Зачем нужная такая поистине феноме-
   нальная способность, если ее практически нельзя использовать? Вот,
   например, этот Арсен: предположим, он тебя достанет когда-нибудь,
   и ты захочешь ему отомстить. Но ведь тогда ты и сам отправишься
   вслед за ним! Тебе придется мстить обычными, людскими методами,
   чтобы выжить самому. И какой тогда смысл в этом твоем умении?
   Андрей как-то странно посмотрел на меня. Прежде чем ответить,
   размешал ложечкой чай, сделал глоток. И заговорил.
  
   - Да, ты прав. Так не отомстишь и не накажешь никакого ублюд-
   ка. Но смысл есть. Дело в том, что таких, как я, больше нет. А
   Полет... - это нечто, что дается человечеству раз в сто, а то и больше
   лет. И он дается не для мести, пусть даже справедливой, не для
   обычного убийства. Его нельзя растрачивать впустую. Это - Высшее
   Предназначение. У меня есть всего одна возможность. Мое Предназ-
   начение. То, для чего мне были даны эти силы.
   - И для чего? - несколько оторопело спросил я.
   - Скажи, Леш, я странный? Даже для ботаника? - проигнориро-
   вав мой вопрос, спросил Андрей.
   - Ну... да, в общем есть немного.
   - Вот. Человек не может быть хорош во всем. Я выпадаю из
  
  
   ритма обычной жизни и я не такой, как все. Это плата за мои способно-
   сти. А для чего они, спрашиваешь ты? Я не знаю еще. Не знаю точно.
   Может, мне предстоит убить какого-нибудь диктатора, готового оку-
   нуть Россию в кровавый кошмар, может предотвратить новую миро-
   вую войну: представь только, что было бы, если б Гитлер умер в 1930
   году, например? А я могу! Могу добраться до абсолютно любого челове-
   ка на Земле - даже больше того, до его окружения тоже. У меня будет
   несколько минут, я успею вынуть не одну душу, прежде чем моя поки-
   нет тело. Может, во время Полета я узнаю нечто очень важное, то, что
   скрыто от остальных. И смогу помочь или, наоборот, предотвратить.
   Понимаешь, о чем я говорю? Высшее Предназначение. Не знаю еще
   как, но я совершу нечто очень важное для России, а то и всего мира. А
   сейчас я должен ждать.
  
   - А ты уверен в этом?
   - Да. Мои сородичи, те, что владели Полетом раньше, до меня,
   говорят порой со мной. За всю историю их было совсем немного, но
   если бы не они, мир сейчас был бы хуже, намного хуже. Полет не
   дается просто так. У каждого из нас есть цель, предназначение.
   - Да, солидный ты парень, - я старался шутить, но настроение
   стало донельзя противно-серьезное, - будущая известная историчес-
   кая личность! А я тебя знаю. Может и про меня потомки пару строк
   прочтут?
   - Это началось в семь лет, - Андрей не принял моего шутейного
   тона, - я был тогда совсем еще маленький. Когда во время сна моя
   душа оторвалась и взлетела, совсем тогда немножко, до потолка ком-
   наты, я совершенно не испугался. Я видел внизу себя спящего, видел
   мать с отцом на соседней кровати и думал, что эта такая игра. Я не
   мог еще свободно двигаться - только взлететь до потолка и всё. На
   утро я рассказал об этом родителям, но они лишь посмеялись. Да и
   кто бы на их месте поверил, услышав такое от семилетнего ребенка?
   Второй раз я сумел сделать это только два года спустя - и получил
   гораздо больше свободы в своих действиях. Я пронесся по квартире
   и вылетел через балкон на улицу. И лишь увидев внизу город, ма-
   ленькие коробки машин и точки людей, я испугался. И сразу же
   проснулся в своей кровати. Мне было страшно, но в то же время
   интересно. Через месяц я смог еще. И еще. Чем старше я становился,
   тем чаще я мог летать во сне. В подростковом возрасте я уже делал
   это каждую ночь. И именно тогда я познал Полет. Не просто пере-
   мещение в воздухе, как раньше, а именно Полет, высокий и безгра-
   ничный. Когда для тебя не существует стен и расстояний, когда ты
   видишь цвет души каждого человека и когда осознаешь что такое
   Предназначение.
  
   В том возрасте я часто использовал это в своих целях. Узнавал секре-
   ты и сплетни, подглядывал за девчонками. Мне многие говорили, что я
   хорошо разбираюсь в людях - еще бы! Ведь душа каждого из них
   была для меня как на ладони. Ты и сам видел. Но я так и не мог
   научиться летать вне сна. Это умение пришло ко мне, когда мне
   было уже семнадцать, после нескольких лет упорных, целенаправ-
   ленных тренировок. Мои сородичи иногда помогали, подсказывали
   мне, но очень редко. В основном я дошел до всего сам. Теперь я могу
   входить в Полет по собственному желанию. Но лишь в темное время
   суток - этот запрет вечен и нерушим. Никто и никогда не мог взле-
   теть под солнцем.
  
   Андрей замолчал. Передо мной сидел уникум, возможно даже и вов-
   се не человек, а у меня на языке вертелся эгоистический вопрос: "А
   моя душа какого цвета?" Но я почему-то стеснялся его задать. Навер-
   ное, все-таки не черного, раз он сидит и разговаривает со мной. Хотя
   цвет может меняться, я сам это наблюдал...
  
   В этот момент зазвонил мой мобильный.
  
   - О! Это Наташка, - я подмигнул Андрею. - Привет! Да, конеч-
   но, всё в силе. Давай через сорок минут там же... ага... конечно! Ну
   давай, я уже еду.
   - Ну что? - с нетерпением спросил Андрей, - всё ОК?
   - Еще бы не ОК, - улыбнулся я. - Давай, допивай свой чай,
   езжай домой и жди нас!
   - - -
  
   - Ну, и что же нас такое ожидает? - засмеялась Наташа и попы-
   талась нажать кнопку "стоп" в лифте.
   Я перехватил ее руку.
  
   - Не сейчас! Мы уже почти на месте. Потерпи немного.
   Раскрылись дверцы лифта.
   - Вот мы и тут, - провозгласил я, выходя на лестничную пло-
   щадку.
   - Очень мило, - прыснула Наташка, - замечательный такой
   коридорчик...
  
  
   Я вдавил кнопку дверного звонка. Прошло несколько секунд, и
   Андрей открыл дверь.
  
   - Мерташов?! - похоже, Наташа ожидала увидеть здесь кого угод-
   но, но только не сокурсника. - Он-то здесь что делает?
   Она посмотрела на меня.
  
   - Живет, - ответил я. - Привет, Андрюх!
   - Привет! Проходите, не стойте.
   - - -
  
   И вот я снова сижу в "Кросбахе". На этот раз с Вовчиком и
   Серым.
  
   Наташка осталась у Андрея дома - собственно, не так уж это было и
   сложно. Мы посидели чуток втроем, выпили принесенного с собою вина,
   а потом я, сославшись на неожиданные дела, ушел. Поначалу Наташка
   хотела было уйти со мной, но Андрей оказался на удивление хорошим
   рассказчиком, получилась такая комфортная обстановка... Ну и плюс
   мой жесткий отказ, само собой - дела очень срочные, должен идти один
   и так далее... В общем, она осталась. И сейчас, по идее, Андрей претво-
   ряет в жизнь самую главную часть нашего плана - удивить, заинтересо-
   вать ее. Показать ей Полет. Я не представляю себе человека, который не
   был бы удивлен, увидев это. Тем более, такой эмоциональный, как На-
   ташка. После этого у них будут все шансы сойтись. Еще бы, ведь такие,
   как Мерташов, появляются раз в столетие. Она своего не упустит.
  
   Кажется, а мне-то зачем это надо? Ведь это я вроде как встречался с
   Наташкой, а сейчас добровольно отдаю ее другому, даже помогаю.
  
   Любовь - вот он, ответ. Для меня отношения с Наташей - чистой
   воды баловство, флирт, к тому же и очень короткий вдобавок. А Андрей
   любит. Я слишком хорошо помню себя три года назад, чтобы понять,
   что это такое. Я изменился и теперь могу запросто найти себе другую, а
   для него-то это совсем не так... В общем, можно сказать что во мне про-
   снулась тяга сделать что-то хорошее - хоть раз в жизни. Интересно,
   стала ли от этого хотя бы чуточку светлее моя душа?
  
   Я улыбнулся от того, каким белым и пушистым предстал в собствен-
   ных мыслях.
  
   - Вовчик, как думаешь, я белый и пушистый?
   В ответ раздался хохот.
   - Оранжевый и грязный! Ты что, с дуба рухнул, Леха?
   Им я так ничего и не рассказал. По-моему, в последнее время это
   уже вошло в привычку - ничего им не рассказывать...
  
   На часах было уже пол двенадцатого, когда зазвонил мой телефон.
   Это была Наташка. Я вышел на улицу и только тогда взял трубку.
  
   - Леша! Это необыкновенно! - казалось, она сейчас захлебнется
   от восторга. - Это... это... Я думала раньше, такое невозможно! Этот
   Полет... Это нечто! Я никогда такого не испытывала! Это самое луч-
   шее, что...
   - Хватит, хватит, - перебил я ее, - я знаю, что это такое. Разве
   Андрей не говорил тебе?
   - Да, говорил. Леша, спасибо, что привел меня туда!
   - Всегда пожалуйста. Ты сейчас где?
   - Андрей проводил меня, я уже почти что дома. Послушай, это
   просто неверо...
   - Вот и ладненько. Увидимся завтра в универе!
   Я прервал соединение: Наташа делилась бы своими эмоциями до
   самого утра, дай ей волю. Через десять минут позвонил Андрей. И тоже
   принялся изливать свои восторги, но уже по поводу общения с Ната-
   шей...
  
   В два часа ночи "Кросбах" закрылся. Волей-неволей, а пора было
   расходиться по домам. Поддатый, но отнюдь не пьяный, я неспеша
   шел по ночным улицам, протрезвлялся. Все было хорошо.
  
   ....Я уже почти подошел к своему подъезду, как с лавочки неподале-
   ку поднялись пять человек и направились в мою сторону.
  
   --Э, Леша! Стой, э!
   Под действием пива и приятной прохлады ночного города я черес-
   чур расслабился. И я сделал ошибку. Остановился, хоть сразу узнал го-
   лос Арсена. А ему этого хватило: четверо его дружков обступили
   меня по кругу. Вс в спортивных костюмах, темные и давно небри-
   тые. Сам Арсен встал напротив меня.
  
   - Ну что, Леша? Ты попал. Нэ нада было в институте борзэть!
   - А ты в штаны напустил со мной один на один связываться?
   Теперь с дружками пришел?
   Конечно, мне было страшно. Но я не собирался показывать это пе-
   ред этим уродом. Такого отпора Армен, наверно, не ожидал. Его отмо-
   розки выжидающе смотрели на него, и он решил перейти от слов к дей-
   ствию.
  
   - И-и-и, падла!
   Он размахнулся и ударил меня по лицу. Точнее, почти ударил -
   я легко уклонился, его кулак поцарапал мне щеку, и я двинул в
  
  
  
   ответ. Попал четко, как учили на боксе - кавказец потерял равновесие,
   сделал три шага назад и схватился за разбитое лицо. На ногах он устоял,
   но по зажимающим лицо пальцам потекла кровь.
  
   И тут на меня набросились его дружки. Я успел ударить еще дваж-
   ды, причем один раз хорошо - кто-то дико завизжал, но потом меня
   повалили на землю и начали избивать ногами. Я обхватил голову
   руками, сжался в комок, стараясь защитить самые важные органы.
   Удары посыпались со всех сторон. Было чертовски больно, я заорал.
   Через пол минуты пришел в себя и Арсен. Он был в бешенстве. Его лицо
   было залито кровью, стремительно распухал поломанный нос.
  
   - Я... тэбя... сука... убью... нахрэн...
   Каждое слово он сопровождал сильным ударом ноги. Наконец он,
   тяжело дыша, остановился. В его руке блеснуло лезвие ножа.
   Все, конец! Этот урод в таком состоянии, что не остановится даже
   перед убийством, даже если и не хотел этого с самого начала.
   И тут произошло неожиданное. Уже приготовившийся к удару, Ар-
   сен неожиданно выгнулся дугой, захрипел, уронил нож. На уголках его
   губ появилась кровь. Грудь выгибалось все больше и неестественней,
   было слышно, как что-то хрустит внутри. И - не знаю, может мне
   показалось - но словно легкий дымок вырвался из его тела и тут же
   развеялся в воздухе. Мертвое тело упало на землю.
  
   Дружки Арсена, не двигаясь, смотрели на гибель своего предводите-
   ля. А через несколько секунд двое из них точно так же захрипели и
   начали выгибаться. Двое оставшихся бросились наутек.
  
   "Андрей, - подумал я. - Это ты. Ты забираешь их души. Ты спаса-
   ешь меня. Ты сейчас здесь, рядом..."
  
   Я закрыл глаза. Ушла боль, все тело наполнилось теплом, стало
   легко и хорошо.
  
   Андрей!
  
   Я почувствовал, увидел его - мерцающее сияние парящего, пре-
   зирающего законы физики человеческого тела. И пять источающих
   мглу комков, черных, как сама ночь. Он гнал их куда-то вверх.
   Выше полета птиц, выше облаков, выше чем способен залететь лю-
   бой самый современный самолет и намного, неизмеримо выше чем
   дано постичь человеческому разуму. Туда, откуда они никогда не
   вернутся обратно.
  
   И где навечно останется он сам.
   Там, в немыслимых высотах, он повернул голову. Посмотрел на
   меня, протянул руку. Теплый ветер обдул все мои ушибы и крово-
  
   подтеки. А он уже несся дальше, взлетал все выше и выше, пока не
   превратился в едва заметную точку и не исчез вовсе.
  
   Я открыл глаза. Возле меня валялись три мертвых тела. Чуть
   подальше - еще два. Все следы побоев на мне исчезли, словно их
   никогда и не было. Ушла боль.
  
   Я встал на ноги, достал мобильный, набрал номер Андрея. Целую
   минуту шли длинные гудки, а потом оборвались и они. Никто не брал
   трубку.
  
   Я закричал.
  
   - - -
  
   Шла вторая пара. Мы с Наташей сидели за одной партой, одинаково
   молчаливые, одинаково безразличные к окружающему миру. Я расска-
   зал ей все, что произошло ночью. Я сказал, что Андрей умер. Не знаю, о
   чем думала сейчас она, а я вновь и вновь возвращался мыслями к наше-
   му тогдашнему разговору:
  
   "Понимаешь, о чем я говорю? Высшее Предназначение. Не знаю
   еще как, но я совершу нечто очень важное для России, а то и всего
   мира. А сейчас я должен ждать".
  
   Не дождался, Андрюш. Не вытерпел. Пожалел меня. Вот тебе и Выс-
   шее Предназначение... Если это действительно все так, если такие, как
   ты, приходят раз в сотню лет для свершения чего-то действительно важ-
   ного, то это страшно. Ибо наш ангел-хранитель ушел, так и не выпол-
   нив свою миссию. Оставил нас одних. Наш мир слишком привык
   втаптывать в грязь все светлое и доброе, отличающееся от серой
   массы вечных потребителей. Тебя втоптали, не дав по-настоящему
   расцвести.
  
   Я чувствовал себя виноватым в произошедшем. Тем более, Андрей
   ушел из жизни, так и не познав ее во всей красе. Но спас меня, хоть мы
   и подружились всего несколько дней назад.
  
   Он меня спас.
  
   Хотелось выть. Затяжно, по волчьи. А я сидел и молчал.
  
   Всю первую пару я еще теплил надежду, что сейчас откроется дверь
   и войдет Андрей. Даже когда уже прошло больше половины. Надеялся,
   несмотря на то, что он никогда не опаздывал и не пропускал заня-
   тий.
  
   Заканчивалась вторая пара.
  
   Когда стала открываться входная дверь, я уже чисто по инерции по-
  
  
  
   вернул голову, ожидая увидеть какую-нибудь лаборантку. Но на поро-
   ге стоял Андрей.
  
   Его лицо опухло, под глазами были глубокие синяки, но он был
   живой! И улыбаясь, смотрел на нас с Наташей.
  
   - Мерташов! - Наш преподаватель был явно удивлен. - Что
   случилось? Ты же никогда не опаздывал!
   - Извините, Антон Валерьевич. Неожиданные дела. Можно я
   сяду?
   - Да, конечно, Андрей, проходи.
   И вот мы стоим втроем за зданием университета. Я, Андрей и Ната-
   ша. Мы не пошли на следующую пару - что нам в ней? У нас были
   дела явно посерьезнее...
  
   - Так неужели это всё неправда? - спросил я, когда прошли
   первые восторги и благодарностию. - И можно летать, забирать
   души, сколько влезет?
   - Отпускать души. Неправильно говорить "забирать", правильно
   - отпускать. Теперь я знаю это точно. - Андрей как-то грустно
   вздохнул, помолчал секунду и добавил: - Я больше не смог взлететь
   этой ночью. Впервые за последние семь лет.
   - - -
  
   Андрей не смог взлететь ни через день, ни через два, ни даже через
   неделю. Волшебная сущность покинула его, он стал самым обычным
   человеком. Он просыпался каждую ночь от того, что ему снилось, что
   он снова летит, но, в отличии от настоящего Полета, это была лишь
   иллюзия. Чтобы убедиться в этом, достаточно было посмотреть в окош-
   ко. Реальность разительно отличалась от увиденного во сне. Он осунул-
   ся и похудел. Он часто повторял, что "внутри пусто, безлико, чего-то
   не хватает, как будто вынули что-то и ничего не поставили взамен".
  
   Но на самом деле взамен он кое-что получил. Точнее, кое-кого.
   Наташу. Они стали встречаться, проводили много времени вместе.
   И, как мне кажется, именно радость разделенной наконец-то любви
   помогла ему не скатиться в бездну отчаянья человека, утратившего
   смысл своей жизни. Ну и моя дружеская поддержка, надеюсь, тоже
   внесла какую-то лепту.
  
   Что касается меня, то я был искренне рад за них. Тем более, что
   для себя я уже приглядел новую подругу... Но в последнее время
  
   меня все чаще и чаще мучает один вопрос, которым я пока ни с кем
   не поделился, даже с Андреем:
  
   Если он мог освобождать души только единожды, и сделал это ради
   моего спасения, то, может, в этом и состояло его Высшее Предназначе-
   ние? В том, чтобы я жил? Может тот человек, который совершит нечто
   чрезвычайно важное в истории - это я?
  
   Ведь ничего не происходит просто так. Тем более в делах сущностей,
   которые появляются на земле раз в сотню лет...
  
  
  
   ВИКТОР МИШКИН
  
   Круглосуточная библиотека
  
   Рассказ
  
   Поздно вечером я возвращался домой.
  
   Моросил мелкий дождь, было промозгло и ветрено, но я не ускорял
   шага, чтобы попасть домой быстрее. Там было тепло и сухо, это верно,
   но одновременно - пусто, пыльно, тускло. Безнадежно. Поэтому,
   помедлив несколько секунд на перекрестке, я решительно свернул
   направо, туда, где мерцала призывными огнями круглосуточная биб-
   лиотека.
  
   Массивная железная дверь. Восемь крутых ступеней вниз. Полутем-
   ный вестибюль, где на стене косо висела табличка: "Приносить книги
   с собой воспрещается. Штраф 100 рублей". И ярко освещенный зал.
   Несмотря на позднее время, было людно, почти все столы были заня-
   ты.
  
   Я подошел к стойке. У нее уже было два человека. Крутоплечий,
   коротко стриженый амбал в кожаной куртке и щуплый мужчина в
   очках и при галстуке. Я ожидал, что крутоплечий закажет какой-
   нибудь боевик, но он, к моему удивлению, мягко сказал:
  
   - Мне, пожалуйста, 50 страниц Чехова...
   Библиотекарь снял с полки синий томик, но амбал остановил его:
   - Нет-нет, это у вас ранние рассказы, а мне, пожалуйста, что-
   нибудь из позднего...
   Библиотекарь поставил книгу на место и взял другую. Раскрыл ее,
   наклонил над стаканом, и со страниц тонкой струйкой потекли буквы,
   которые еще на лету сливались в слова; слова, бурля и искрясь, превра-
   щались на дне стакана в предложения, а предложения становились абза-
   цами.
  
   - Благодарю вас, - учтиво произнес крутоплечий.
   Расплатился и отошел. Я проводил его взглядом. Мало того, что ам-
   бал оказался гурманом, так он еще знал, что Чехова нельзя употреблять
   в больших количествах. Только медленно и смакуя. Это мне понрави-
  
   лось. И каково же было мое разочарование, когда мужчина в очках (и
   при галстуке) сипло сказал:
  
   - Сорокина 500 страниц налей...
   Библиотекарь выполнил его просьбу. Налил. Из тома, мерзко
   булькая, хлынула мутная, вязкая струя бурого цвета. Я с презрением
   отвернулся, раздумывая о том, что сегодня выбрать.
  
   Гашека, с его острым пряным вкусом, - чтобы взбодриться? Или,
   напротив, чтобы развеять хмарь этого вечера, взять Булгакова с его не-
   подражаемым вкусом, где смешались мягкий юмор и терпкая печаль,
   изысканная фантазия и грубая реальность? Или, чтобы отвлечься, за-
   казать, что-нибудь легкое? Дюма, например, - с мятным, позабытым
   еще с детства ароматом... Нет. Все не то. И я сказал:
  
   - Мне 100 страниц Ремарка...
   Только он, только Ремарк идеально подходил для этого хмурого
   вечера. Со стаканом в руке я отошел от стойки. Огляделся в поисках
   свободного места.
  
   За ближайшим столом сидел мужчина. Его глаза были широко
   раскрыты, губы судорожно искривились. Я бросил беглый взгляд на
   книгу, лежащую перед ним, и быстро сделал шаг в сторону. Мужчи-
   на пил Стивена Кинга, от него можно было ждать чего угодно.
   Впрочем, мужчина пока выпил немного, страниц двести, не больше.
   Он еще даже не успел ни разу сблевать или обмочить штаны, что при
   употреблении Кинга практически неизбежно...
  
   Рядом находилась целая компания. Сразу было видно, что там
   пьют Веничку Ерофеева. Эти были неопасны, но слишком уж шум-
   ны. В иное время я бы подсел к ним, чтобы порассуждать и про
   Кремль, и про Курский вокзал, и про ангелов над Курским вокза-
   лом, и про ангелов в Кремле, и про тучи в сердце, и про блох в
   воротнике, и про святой Грааль, в который налили портвейн, и про
   что угодно прочее... Но не сегодня...
  
   - Простите, у вас веточки жимолости не найдется? - томно спро-
   сила меня красивая белокурая женщина с двумя выбитыми передни-
   ми зубами.
   Я отрицательно покачал головой, проходя мимо.
  
   За следующим столом три мужика пили Хемингуэя. Это можно было
   понять по тому, как они разговаривают. Так и мерещилось, что во рту у
   каждого из них спрятано по топору, которым они рубят фразы.
  
   Стол у окна оказался свободен. Я сел. Посмотрел сначала налево,
   потом направо.
  
  
  
   Справа сидела женщина средних лет. Она быстро-быстро прихле-
   бывала из стакана, а время от времени, пригнувшись к столу, с таин-
   ственным видом оглядывалась по сторонам. Было ясно, что она пьет
   какую-то гадость из тех, что ныне называют, то "женским детекти-
   вом", то "ироническим детективом", то еще как-то... Их варят сейчас
   в неимоверных количествах. Причем в них нет даже намека на благо-
   родный вкус старой доброй Агаты Кристи, зато в избытке приторной
   сентиментальности, слащавой сексуальности, юмора, отдающего жже-
   ной резиной, а детективная интрига в этих текстах вызывает непрео-
   долимую изжогу...
  
   Слева был худой, изможденный мужчина, который изрядно набрался
   Достоевским. В лежащем перед ним томе оставалось на донышке, главы
   две, не больше... Мужчина то заламывал руки, то хватался за свои жид-
   кие волосы и дергал их в разные стороны... Страдальчески кривясь, он
   выкрикивал отрывисто и отчаянно:
  
   - Пропадай, моя натура! Знаете ли вы, милостивые государи, какой
   восторг может испытывать человек, в черную бездну летящий? И ведь
   знает, знает он, вверх тормашками во мраке летя, что вот сейчас рухнет
   он и падет, да так, что и костей не собрать вовеки веков, а - восторг!
   Отчего же сие?
   Я не хотел знать отчего. Оттого. Я отвернулся. Посмотрел на стакан
   в руке. Поднес его к губам.
  
   Аромат сирени и роз, смешанный с запахами пороха и бензина, каль-
   вадоса и рома. Невыразимая горечь и соленый привкус безнадежной
   нежности.
  
   Я смотрел в окно. Капли дождя медленно сползали по стеклу, слов-
   но это плакала сама ночь. Плакала не так, как плачут, получив страшное
   известие, а тихо, без всхлипов и стонов, - так плачет холодными
   одинокими вечерами женщина, которая давным-давно потеряла свою
   любовь и с отчаянной ясностью понимает, что новой любви уже не
   будет никогда, и все, что ей осталось в жизни, - это холод, одиноче-
   ство и слезы...
  
   В библиотеке было тихо. Даже читатель Достоевского за соседним
   столом примолк, смотрел перед собой застывшим взглядом. Видел
   бездну, надо полагать... Даже читательница детективов притихла -
   видимо, даже в этом нехитро закрученном сюжете ей попался пово-
   рот, который с трудом укладывался в ее мозговые извилины...
  
   И вдруг тишина была смята, разбита, растерзана.
   В библиотеку ворвалась толпа шумных подростков. Они заказали,
  
  
   конечно же, фэнтази, - что же еще?! Они завалили этими неесте-
   ственно пестрыми книгами весь стол, они размахивали руками, и
   гордо расправляли плечи, и выпячивали грудь, и вскидывали герои-
   чески подбородки...
  
   Милые, глупые щенята...
  
   Я сам был таким, и грезил о подвигах, и мечтал о невероятно чистой
   любви, и считал, что есть фантастические страны, в которых добро по-
   беждает зло. Я тоже был милым, глупым щенком, но потом я внезапно
   узнал, что никаких фантастических стран не существует, а есть только
   реальные, а в них царит - ложь, страх, смерть. Но даже тогда я
   цеплялся за остатки своих иллюзий, и еще пытался верить в силу
   искусства, пока сражение под Верденом...
  
   Погодите-ка... я же не был в сражении под Верденом... Я понял, что
   несколько перебрал Ремарка. Оторвав взгляд от стакана, я внезапно
   обнаружил, что передо мной сидит читатель Достоевского и пристально
   смотрит на меня.
  
   - Что такое, по-вашему, красота, сударь? - без обиняков, сурово,
   спросил он меня.
   - Добрая порция горячей свинины с тушеной капустой, - сказал
   я, чтобы отвязаться. Но не так-то это было просто.
   - Вот-с! Вот-с! - вскричал читатель Достоевского, вскинув указа-
   тельный палец. - Именно таков наш меркантильнейший век, когда
   желудок - и царь, и властелин, и падишах персидский! Очень уж
   жадны сделались нонешние людишки, милостивый государь, жадны
   и чреволюбивы до последней крайности, причем для насыщения же-
   лудков их необъятных мало им пищи сладенькой, хочется им загло-
   тить проворно - обязательно весьма проворно, пока другие не опе-
   редили! - и одежды самой наимодной, и мебели мягкой, чтобы зады
   свои несусветные поуютнее разместить, и дом - да чтоб непременно
   в три этажа да с бельведером каким-нибудь невероятным! А ведь не в
   бельведерах красота и не в услаждении взора! Красота - это судорога
   Вселенной! Прекраснейшая и гибельнейшая судорога Вселенной, ми-
   лостивый государь!
   - Красота тем и прекрасна, что никто не знает, что это такое, -
   сказал я. - Слова, эти жалкие выцветшие ярлыки, опошленные и
   поруганные, бессильны описать красоту. И именно потому, что мы
   не можем описать красоту, мы с трепетом замираем перед ней, на
   какое-то мгновение вырвавшись за пределы этого безжалостного и
   бессмысленного мира.
  
  
  
   - А в том и самая штука, сударь, что чем больше смысла в подлунном
   сем и предивном мире, тем оно и хуже выходит, ибо все жесточайшие
   злодеяния с самым глубоким смыслом совершаются, уж никак не иначе.
   Только святые да юродивые безо всякого смысла орудуют, за что их и
   побивают камнями с превеликим азартом. А по нонешним временам,
   прежде чем возлюбить ближнего своего, надо прежде подумать хоро-
   шенько, какой в том смысл имеется, да какая идея, да составить смету,
   во сколько это обойдется, а там уж и любить потихоньку.
   - Любовь бессмысленна, как и все прочее, но именно она придает
   всему прочему смысл, - сказал я.
   Читатель Достоевского хотел что-то возразить, но в этот момент вновь
   раздался взрыв героических криков у столика, где сидели юнцы, глота-
   ющие свое фантастическое пойло, и он, сорвавшись с места, подскочил
   к ним. Принялся что-то вещать, крича, как целая стая весенних грачей,
   и размахивая руками, как взбесившийся дирижер. Юнцы вскочили на
   ноги с самым воинственным видом. В воздухе запахло дракой, что вовсе
   не редкость для круглосуточной библиотеки, и я огляделся по сторонам,
   отыскивая что-нибудь тяжелое. Но из-за стойки уже выскочил библио-
   течный вышибала - огромный краснорожий детина. Ухватив за ши-
   ворот читателя Достоевского, который истошно визжал и все кричал
   что-то о бездне, красоте и любви, вышибала выволок его из зала.
   Вернувшись, предложил покинуть библиотеку и юнцам, те нехотя
   потянулись к выходу. Вслед им назидательно, строго и сурово грози-
   ла пальцем почтенная пожилая дама. Судя по окладистой седой боро-
   де, выросшей у нее, дама уже не первый день пила запоем Льва
   Николаевича Толстого.
  
   Последний из молодых людей, проходя мимо, задел меня плечом. Я
   посмотрел на него в упор.
  
   - Мальчик! Тебе еще "Буратино" пить надо!
   Юнец стушевался, пробормотал невнятные извинения и исчез.
   Я отхлебнул еще пару страниц Ремарка.
   Сгорбленный старик, медленно ковыляя, подошел к стойке и зака
   .
   зал кого-то из советских писателей. Серафимовича, кажется, или что-то
   в этом роде. Библиотекарь долго рылся на полках, а когда наконец на-
   шел пыльный том, швырнул его на стойку с пренебрежением. Расплачи-
   ваясь, старик несколько раз пересчитал мелочь трясущимися руками,
   взял книгу и поковылял в дальний угол. Я смотрел ему вслед.
  
   Вот этим все и кончается, думал я. Мы идем по жизни полные сил и
   надежд, веря, что судьба улыбнется нам, но каждый раз вместо улыбки
  
   получаем от судьбы оскал. Но даже после этого все равно продолжаем
   надеяться и ждать, а потом приходит беспощадная старость, и от моло-
   дости остается только привязанность к дрянным книгам, потому что
   других тогда не было. И внезапно выясняется, что вся жизнь свелась к
   бесцельному существованию, и...
  
   - Здесь свободно? - раздался голос надо мной.
   Я поднял глаза. У столика стояла девушка, гибкая, как виноградная
   лоза, с лицом очаровательным и нежным, как хризантема.
  
   - Да, свободно, - нехотя сказал я: мне хотелось побыть в одино-
   честве, кроме того, я видел, что у нее в руках один из приторных и
   слащавых любовных романов, которые я терпеть не могу.
   Девушка села, налила себе из книги стакан отвратительно-розового
   текста и стала пить изящными, как ей несомненно казалось, глотками.
   Я смотрел мимо нее.
  
   Моя соседка быстро выпила свой стакан - а там было страниц
   сто, не меньше, - и тут же наполнила его вновь. Повернулась, выс-
   матривая что-то в зале. А когда возвращалась в исходное положение,
   локтем сбила стакан, который опрокинулся мне на колени. На моей
   штанине медленно расплывались буквы, и я даже успел прочитать
   одну фразу: "Анжела посмотрела ему прямо в глаза, и ее пухлые
   губки томно приоткрылись..."
  
   - Ах, простите, я нечаянно! - воскликнула девушка.
   Но я был полностью уверен, что она сделала это специально. В чтиве
   подобного рода герои частенько знакомятся именно таким странным
   образом: опрокидывают друг на друга стаканы с различными жидко-
   стями, сшибают друг друга машинами, сталкиваются - вплоть до
   сотрясения мозга! - лбами...
  
   Я даже слышал о романе, где очаровательная героиня (она была до-
   рожным рабочим) познакомилась с мужественным героем (он был ди-
   ректором банка), обварив того горячим битумом...
  
   - Ничего страшного, - сказал я.
   - Позвольте, я помогу вам!..
   Она выхватила припасенную заранее салфетку и стала усердно
   тереть мои брюки, буквы смазались ("...ее тухлые пупки томно рас-
   пахнулись", - успел я прочитать), потом исчезли, только влажное
   пятно осталось на штанине.
  
   - Мне, в самом деле, так неудобно, - сокрушенно сказала девуш-
   ка, глядя мне прямо в глаза.
   - Ничего страшного, - повторил я, и поскольку после этой фра-
  
  
   зы надо было неминуемо и неотвратимо сказать что-то еще, то я спросил
   (поскольку ничего другого мне не пришло в голову). - Как вас зовут?
  
   - Элен, - очень томно, очень жеманно, очень таинственно и сексу-
   ально сказала девушка.
   "Элен... - подумал я. - Конечно, Элен... В реальном мире тебя
   зовут, конечно, Лена... И даже не Лена - Ленка! Тебя все так зовут:
   родители, подруги, твой друг, от которого так разит пергаром... Но
   тебе ведь не хочется быть Ленкой. Тебе хочется быть Элен. И эти
   книги..."
  
   - Вы любите дождь? - неожиданно спросила Элен низким, чуть
   хрипловатым голосом.
   Я посмотрел на нее.
  
   - А почему вы спросили?
   Девушка слегка улыбнулась.
   - Сначала вы ответьте, а потом я объясню.
   - Нет, не люблю, - сказал я. - От дождя у меня насморк, а
   насморк вызывает меланхолию, что в наше время смертельно опасно.
   Так почему вы спросили?
   - Просто я загадала, что, если вы скажете "да", то у меня все
   будет хорошо.
   Для любовных романов подобные бредовые диалоги - самое обыч-
   ное дело.
  
   - В наше время хорошо только нефтяным магнатам и русским
   теннисисткам, - сказал я.
   - А мне хорошо именно сейчас именно с вами, - ее ладонь легла
   на мою руку - ненавязчиво, тихо, скромно.
   "Почему бы и нет? - подумал я. - В конце концов..."
  
   - Здесь так душно... - томно произнесла Элен. - Не пойти ли
   нам покататься на трамвае?
   Для любовных романов подобные дикие предложения тоже в по-
   рядке вещей. Что же... Почему бы и нет...
  
   - Почему бы и нет? - сказал я. - Пойдемте.
   И мы вышли из помещения круглосуточной библиотеки - дей-
   ствительно, весьма душноватого.
   Дождь уже кончился. По улице ползли похожие на вату клочья ту-
   мана, как будто здесь только что взорвали аптеку. Вечерний город при-
   тих и съежился, как щенок, брошенный хозяином.
  
   Элен взяла меня под руку и прижалась ко мне упругим бедром.
   Я покосился на нее. Проснуться завтра рядом с этой женщиной...
  
   О чем-то, вероятно, разговаривать... Нет, это немыслимо.
  
   - Простите, Элен, - сказал я, - но я должен идти. Важная встре-
   ча. Всего доброго!
   Я мягко освободился от захвата Элены и зашагал прочь.
  
   - М...к долбанный! - визгливо крикнула мне вслед Элен, неожи-
   данно и внезапно выйдя из своего образа обольстительницы и преле-
   стницы.
   Я усмехнулся, поднял воротник и зашагал быстрее. Я уже знал, как
   проведу этот вечер.
  
   Я поставлю на огонь самогонный аппарат моего воображения, и при-
   готовлю собственный напиток из собственных слов, мыслей и сюже-
   тов.
  
   Вполне возможно - почти наверняка! - это будет невероятная
   бурда, но я все же попытаюсь. Пусть все мои усилия заведомо обре-
   чены на провал, но сама попытка заслуживает уважения...
  
   Все ускоряя и ускоряя шаг, я иду через туман...
  
  
  
   НИКА РАКИТИНА
  
   Служба доставки
  
   Рассказ
  
   На рассвете приказ епископом дан,
  
   И слуги торопятся в порт,
  
   И уже через час ни один капитан
  
   Не посмеет нас взять на борт.
  
   "Башня Рован"
  
   Первая суббота июля 14... года выдалась на удивление жаркой. Сол-
   нце почти укатилось за остроконечные крыши маленького приморско-
   го городка, но жестяная кровля над камерами на верху тюремной башни
   накалилась так, что под ней невозможно было дышать. Не Пломба-,
   конечно, но что-то вроде. И оттого тюремщик, одержимый всеми неду-
   гами приближающейся старости, а кроме того, переевший и приняв-
   ший на грудь не один жбан пива, клевал носом, и думать не думая сте-
   речь своего, как он выражался, "постояльца". Тем более что последнему,
   еще месяц назад почтенному негоцианту и видному мужчине Юргену
   Гессе, а ныне осужденному еретику, оставалось жить одну ночь. И мало
   ли, что он, этот Юрген, кричал в запале, будто сбежит из тюрьмы. Разве
   что у него отрастут крылья, как у нетопырей или той совы, что посели-
   лась на чердаке и лопает тюремных мышей и крыс. Или он уплощится
   так, что сумеет пролезть в окошко - оно без решетки, конечно, так на-
   сквозь и руку-то просунуть трудновато... А потом еще нужно спустится
   с шестидесятифутовой высоты... Связав веревку из простыней? Будто
   узникам положены те простыни! Тюремщик ухмыльнулся сквозь дре-
   му. Или парень вымолит у дьявола, своего хозяина, пилку, чтобы пере-
   пилить сначала кандалы, а потом засов? Мысль была неуютная, тюрем-
   щик поежился и, нащупав ключи у пояса, вздохнул облегченно. Долго
   смертнику придется в таком случае мучаться, за ночь не управится, по-
  
   жалуй. Кроме засовов и навесных замков есть еще и решетки, и стража
   на каждом ярусе и у выхода. А еще холодное железо противится колдов-
   ству.
  
   Словом, ерунда все это. "Постояльцы" перед казнью или молятся,
   или впадают в прострацию, или буйствуют, но за всю тюремщика дол-
   гую жизнь из башни не сбежал ни один. Этот Юрген так вовсе поме-
   шался, променял последний обильный ужин - поросенка с хреном и
   бутыль недурного мозельского - на кисть и плошку вапы, которая, при-
   знаться, тюремщику ничего не стоила. Пришел да и одолжился у сосед-
   ского мазилы без возврата... И зачем господину Гессе эта краска? Ма-
   левать на стене свой предсмертный портрет? Или писать прощальное
   письмо? Тюремщик, случалось, читал такие, выцарапанные на стене,
   намазюканные куском известки, а то и собственной кровью. Иногда и
   впрямь всплакнешь, вдумавшись. Самые-самые он просил мальчишку,
   тюремного писца, заносить в особенную книжицу, и не даром, между
   прочим.
  
   Не будь столь одолеваем ленью да загляни в дверной глазок, тюрем-
   щик и впрямь бы вообразил, что смертник сошел с ума. Вместо того
   чтобы рыдать или молиться, господин Гессе, гремя кандалами и волоча
   за собой звякающую цепь, очистил часть пола от мышиного помета,
   гнилой соломы и прочего мусора. И теперь рисовал на нем торопливы-
   ми - чтобы успеть до захода солнца, пока еще что-то видно, - но четки-
   ми линиями парусник. Рисовал с немалым знанием дела, и как живая,
   под кистью возникала крутобокая карака: взятые на гитовы прямоу-
   гольные паруса на фок и грот-мачтах и латинский на наклонной биза-
   ни.
  
   Густая сеть такелажа с утолщениями-блоками. Корзинки - "воро-
   ньи гнезда" - для впередсмотрящих на клотиках первых двух мачт. Два
   якоря по бортам и третий на бушприте, служащий для торможения и
   разворота при швартовке...
  
   ...Известный всей Европе гномон- на ратуше после захода сделался
   бесполезным, но колокола на колокольнях многочисленных церквей
   исправно отбили сперва девять, потом четверть десятого... Все земные
   звуки сделались далеки и приглушенны, и только отчетливо слышалось
   щебетанье ласточек, режущих острыми крыльями вечернее небо. Зак-
   люченный ждал, обмирая, чувствуя, как с каждым ударом колокола ис-
  
   - Пломба - искаженное plumbum - знаменитая венецианская тюрьма под свин-
   - Гномон - солнечные часы.
   цовой крышей, где заключенные задыхались от жары и ядовитых испарений.
  
  
  
   тончается надежда.
  
   Вот уже десять...
  
   Вот половина одиннадцатого...
  
   Юрген пожалел, что даже масляной плошки не имеет, чтобы взгля-
   нуть: вдруг крыса, пробегая, стерла или размазала рисунок. А когда
   камеру под крышей осветило призрачное сияние, узник подумал,
   было, что это всходит луна. Только света оказалось слишком много,
   чтобы пробиться в узкое окно. Юрген потер глаза. Зеленоватое при-
   зрачное сияние всплыло из пола, залило стены, добралось до стропил
   и изнанки шатровой крыши. Тени перечеркнули пространство, кото-
   рое сделалось четко видимым, но колеблющимся и неприятным. А
   потом узник с удивившей себя же прытью метнулся в сторону от
   острого клотика, вспоровшего пол.
  
   ...Источенные шашелем реи...
  
   Лоскутья парусов...
  
   Черный, точно грех, бегучий и стоячий такелаж...
  
   Смертник дергался во всем этом, как мотылек в паутине, на-
   сколько позволяла цепь, пока не сдался, дав насадить себя на булавку
   смертного холода. И очухался, стоя на коленях; будто в патоке, до
   середины бедер увязнув в призрачной палубе. Весь корабль в камеру
   не вместился. Но криков за стенами не раздавалось, значит, видение
   было явлено одному Юргену. Звякнув кандалами, осужденный вы-
   тер со лба холодный пот, разбив глухое молчание. Он теперь уже
   сомневался, что лучше - отдаться воле призрачного корабля или
   сгореть на костре на рассвете воскресенья.
  
   - Там тепло, по крайней мере... - пробормотал он.
   - Служба доставки. Четвертая слушает. Письмо? Посылка? Уст-
   ное сообщение? Оплата наложенным платежом, наличными, карточ-
   кой, электронными деньгами, банковским переводом?
   -- Вытащи меня отсюда!
  
   Крепкая рука выдернула его из липких объятий палубы. Доски
   оставались гнилыми и скользкими, но уже не засасывали. Узник стоял
   все еще на коленях, тяжело дыша, пробуя руками оттянуть железный
   обруч на поясе.
  
   - Да не отсюда! То есть... я хочу, чтобы меня вообще отсюда
   вытащили! Из тюрьмы. И из города. Черт!.. Спасибо.
   - Пожалуйста. Подобные услуги мы не оказываем.
   При свете болотного огня, испускаемого кораблем, Юрген во все
   глаза уставился на гостя. Вернее, гостью.
  
   Была она внешности самой заурядной; пожалуй, в дни своей сла-
   вы господин Гессе не удостоил бы такую взглядом. Лицо плоское,
   нос длинный, глаза темные, волосы черные и жесткие, спереди взби-
   ты надо лбом, сзади собраны в косу. И тело как стиральная доска,
   запрятанная в глянцевый черный мешок.
  
   - Тебя как зовут?
   - Четвертая.
   - Человеческое имя у тебя есть? Данное при крещении?
   - Нам не рекомендовано... Жанна. Ван Страатен.
   Юрген перевел дыхание. Хоть фамилии совпадают, на том спаси-
   бо. Хотя, какое ему дело до фамилии, вытащила бы только!
  
   - Ну так что, Жанна ван Страатен, давай отсюда уматывать?
   - Подобные услуги мы не оказываем. Так будете передавать кор-
   респонденцию?
   - Погоди, - Юрген уселся, насколько вышло, удобнее, мрачно
   громыхнул кандалами. - А как же насчет мыса Бурь? И одного
   старого сквернавца и богохульника, поклявшегося не спать и не по-
   мирать, пока не обогнет этот мыс? И, черт меня дери! Впервые слы-
   шу, чтобы Летучий Голландец развозил почту!
   - Существуют три версии данной легенды, - сообщила девица,
   глядя себе в ладонь. - Если вам интересно.
   - Клянусь небесами голубыми и черными!
   "Да чтоб ты сдохла, - подумал про себя Юрген. - Меньше часа
   до полуночи, после третьих петухов призраки тают, а ты разводишь...
   турусы на колесах. Связать бы тебя! Да поди ж пойми, как управлять
   бесовской лоханью..."
  
   - Начальную версию вы сами изложили только что. Летучий
   Голландец лишился возможности умереть и с дьявольским упор-
   ством гонит и гонит свое судно вокруг африканских берегов. Но,
   пока стоит свет, мыс Бурь ему обогнуть не дано. Лицезрение Голлан-
   дца, кроме того, предрекает смерть всем встречным кораблям.
   - Ага. Вот только если они все погибли, то кто же об этом
   рассказал?
   Девушка улыбнулась, став вдруг почти хорошенькой - портил ее
   теперь лишь гнилушечный мертвенный свет.
  
   - Раз в семь лет Летучему Голландцу и его экипажу дозволяется
   сходить на берег. Ровно на сутки, с полуночи до полуночи. И если
   он найдет женщину, которая сохранит ему верность последующие
   семь лет, то проклятие спадет.
  
  
   Тут она почему-то покраснела.
  
   - Ну, и последнее. Время от времени, подплывая к встречному суд-
   ну, с борта Летучего Голландца перебрасывают мешок с письмами с
   просьбой доставить его на берег. Тех, кто из страха и суеверия швыряет
   мешок в воду, ждет гибель; для тех же, кто соглашается - плавание про-
   ходит благоприятно и при попутном ветре. Правда, по факту выходит,
   что все адресаты давно мертвы...
   Жанна засмотрелась поверх палубных надстроек, сквозь тюрем-
   ные стены, и Юргену отчего-то стало ее жаль. Хотя прежде всего стоило
   жалеть себя.
  
   - И ты такой вот почтальон?
   Четвертая вскинула голову:
   - Да, я почтальон. Мы передаем вести родным от тех, кто оказал-
   ся на самом краю, кому грозит гибель. Мой корабль настроен на
   таких, и мы всегда оказываемся в нужное время в нужном месте,
   чтобы забрать последнее письмо, или посылку, или что-нибудь еще,
   что они пожелают передать. А плата соразмерна поручению. Что в
   этом плохого?
   - Да ничего.
   Юрген вздохнул.
   Опять стало тихо-тихо, только где-то далеко внизу выла собака.
   Если воет, голову опустив к земле, значит, на покойника, если задра-
   ла вверх - к пожару. А у Гессе с утра сразу и то, и другое. Ну,
   бедный песик, хоть ты разорвись...
  
   Похоже, Жанна заметила его улыбку.
  
   - А вы... за что вы сюда попали?
   - Угораздило брякнуть спьяну, что Земля круглая.
   - А она что, квадратная?
   - Ты... это умникам из магистрата скажи. И святошам. Хотя
   лучше не надо. - Гессе яростно почесал сгиб локтя. - Чревато. Хо-
   чешь, я расскажу тебе еще одну легенду?
   Жанна кивнула.
  
   - Однажды я встретил гадалку в портовом кабаке, лет сто назад,
   - усмехнулся, видя расширившиеся глаза собеседницы, - ну, может
   быть, десять. Время в тюрьме идет вовсе не так, как на воле. Так вот,
   это была совершенно мерзостная старуха. И воняло от нее похуже,
   чем вот сейчас от меня... или твоего коры... судна. Гнилой рыбой и
   еще чем-то отвратительным, может быть, старостью. И ее все гнали
   от своих столов и засыпали оскорблениями. А я заглянул ей в глаза...
   и угостил вином. Не самым лучшим, конечно, но в том кабаке луч-
   шего-то и не было.
  
   Юрген с сожалением вспомнил о той бутылке, которую пришлось
   пожертвовать тюремщику. Поросятина, хрен с ней, жесткая, а вот
   выпить бы сейчас не помешало. Интересно, ему позволено последнее
   желание, или отделались прощальным ужином?
  
   Девушка слушала, затаив дыхание, что узника несколько взбод-
   рило.
  
   - В общем, старуха мне рассказала одну легенду. Когда тебя дол-
   жны казнить, когда наступает самый край, когда спасения уже нет,
   нужно нарисовать на полу тюремной камеры лодку, корабль. Тогда
   он обратится в настоящий и увезет тебя к свободе. Для него не
   препятствие ни стены, ни цепи, ни стражники. Главное, успеть до
   полуночи... Я думал, она мне солгала. Посмеялся и забыл. А сегодня
   вспомнил.
   - Тебя... вас должны казнить?
   - На рассвете. Отличная приправа к воскресенью. Я бы предло-
   жил вам глянуть в окно, чтобы увидеть помост с дровами... Но оно
   слишком высоко. А на плечах я вас не удержу... сейчас.
   Юрген замолчал. Жанна подошла и села рядом. Пахло от нее не
   затхлой водой и плесенью, а цветами.
  
   - Я не могу, - с безнадежностью в голосе проговорила она. --
   Существуют правила...
   - И исключения из них. Вот что! - осененный мыслью, он ух-
   мыльнулся во весь рот, притянув Жанну за плечи. - Пересылают же
   свежую малину к королевскому столу... Живую рыбу... и даже лоша-
   дей. Давай пошлем по почте меня!
   Гостья икнула. Глаза у нее сделались совсем круглыми, как у
   совы, что жила на стропилах и всю прошлую ночь громким уханьем
   мешала Юргену спать.
  
   - А об оплате потом договоримся. За мной не пропадет! Хочешь,
   векселем, а хочешь, этими... тронными деньгами, - он сжал в руке
   ее теплые, податливые пальцы.
   - Но адресат!
   - А где живешь ты? Вот и пошлем туда. Давай договор, - напи-
   рал Гессе деловито, пока Четвертая не передумала. - Подписывать
   кровью?
   - Не-а, - она, словно сонная, повертела головой. - Введу в кора-
   бельный компьютер.
  
  
   ---
  
   Укладываясь в длинный, обитый мягким ящик для перевозки
   животных, почти погрузившись в благодатный сон, Юрген спросил,
   не сдержав прирожденного любопытства:
  
   - А ты Летучему Голландцу кто? Дочь?
   - Внучка.
   - А он сам?
   - Дедушка разводит тюльпаны в Антверпене.
   Рука Жанны отдернулась от его щеки. Крышка поехала, закрывая
   от бывшего узника залитый призрачным светом трюм. И тут же
   колокола на колокольнях многочисленных церквей стали торжественно
   и мрачно отбивать полночь.
  
   СВЕТЛАНА ВИШНЯКОВА
  
   Сентиментальное путешествие во времени
  
   Доктору по сердечным болезням В. Левину
  
   Я хочу раскрыть окно в росистый сад, чтобы потянувшись за духмя-
   ной антоновкой, отяжелить каплями росы край кисейного рукава. Что-
   бы золотились купола и колокола звонили к заутрене. Я хочу увидеть
   морской берег, покрытый острой голубой галькой, чтобы пахло йодом,
   а море было ласковым, как послушный ребенок.
  
   А пока над Куоккаллой "разверзлись хляби небесные". Отпуск тре-
   щит по швам. Лишь календарь знает: на дворе - макушка лета. Только
   и развлечений, держась за красный зонт обеими руками, плыть по про-
   худившемуся небу, чуть касаясь земли, носками раскисших туфель.
  
   Я маленькая, толстая сижу на диком пляже на поваленной ветром
   сосне и болтаю ногами. Море штормит.
  
   Ветер забияка шаловливо
   Треплет волны Финского залива,
   Волны возбужденно и спесиво
   Лижут берег Финского залива.
  
  
   Вот такая фенология с эротикой.
  
   Больше всего я хочу, чтобы ты сидел рядом. Толстый, седой, с непо-
   мерными залысинами. Я бы иногда снимала с тебя очки и, наслаждаясь
   твоей беззащитностью, прижималась к тебе, урча... Я все ещё ищу тебя
   в городе. Мелькнет в толпе знакомая сутуловатая фигура, сердце с гро-
   хотом катится вниз... Кардионевроз - скажешь? Ну, да. Ты ведь про
   сердце знаешь всё, доктор.
  
   Я хочу быть может не первой, но твоей единственной. Но не могу.
  
   Ты не станешь толстым и лысым. Ты умер молодым и красивым.
   Сердечные болезни - теперь мой удел.
  
   О любви неразделенной плачет сердце, шепчут губы...
  
  
  
   
   .
   
   .
  
   Из мрака и боли двух разделенных
   Во времени и пространстве сердец
   В будущей жизни родится
   Много любви и света.
  
   Будут счастливы их обладатели.
   Я так хочу.
  
   Содержание
  
   ПОЭЗИЯ .............................................................................
   3
  
  
   ИРИНА ГУЗ ..................................................................................................................
   3
   Вино, дрожащее в бокалах, ............................................................................................
   3
   Разговор с сыном ............................................................................................................
   3
   Время лечит болючие раны ............................................................................................
   4
   Когда в душе одно смятенье, ........................................................................................
   5
   Нет причин для горя ......................................................................................................
   6
  
  
   Дотянуться руками до неба ...........................................................................................
   6
   С неба падала звезда... ....................................................................................................
   7
   ЕЛЕНА ГУМЕРОВА
   Как всегда, торопливо и шумно, ..................................................................................
   8
   С добрым утром, сынок! ................................................................................................
   8
   Лиане ...............................................................................................................................
   9
   Уходи ...............................................................................................................................
   9
   Они..................................................................................................................................
   9
   Декабрь .......................................................................................................................... 10
   Оставь мне хоть немного воздуха ............................................................................... 10
   Предвесеннее................................................................................................................. 10
   Если...............................................................................................................................11
   Иди один туда, где нет меня ....................................................................................... 11
   Д. В. ............................................................................................................................... 12
   Не... ............................................................................................................................... 12
   Лето 2004 .......................................................................................................................12
   Когда уйдешь - останови мне сердце ........................................................................ 13
   Зачем себе я порчу нервы............................................................................................. 13
   А снега нет. ....................................................................................................................13
   Я жду его давно. ............................................................................................................ 13
   Все мне о тебе напоминает. .......................................................................................... 14
   ЮЛИЯ ДЕНИСКИНА
   Когда пройдет вселенская тоска .................................................................................. 15
   Требований больше нет. .............................................................................................. 15
   АЛЕКСАНДР ЕВНИЦКИЙ
   Ты не хочешь в храмовой нише.................................................................................. 16
   Я бы лучшие звезды тебе подарил............................................................................... 16
   Ты переменчива как ветер. ........................................................................................... 17
   Ты - мечта моя воплощенная. .................................................................................... 17
   Наши встречи мгновенны ........................................................................................... 17
   Мне не спастись уже от чуда, ...................................................................................... 18
   Когда клокочущая плоть.............................................................................................. 18
   На меня с лукавинкою глянешь - .............................................................................. 19
   Вот и год прошел, ......................................................................................................... 19
   Привык счастливым быть с тобой............................................................................... 20
   Опять насупленные брови. .......................................................................................... 20
   Мне странно быть с тобою рядом................................................................................ 20
  
  
  
  
   Гибок мой язык не очень,............................................................................................ 21
   ТЕБЕ............................................................................................................................. 21
   Не зима, а за окнами бело. ........................................................................................... 22
   Бурьяном сердце зарастает. .......................................................................................... 23
   В кругу деревьев ты - своя, ......................................................................................... 23
   Вот и встретились мы с тобою,.................................................................................... 23
   Обмер мир, оглушенный чудом:.................................................................................24
   На Волхове лед почти что сошел................................................................................. 24
   Зима-старуха - в чутком сне. ...................................................................................... 25
   Обрывки сна сжигая на лету, ....................................................................................... 25
   9 МАЯ ............................................................................................................................ 26
   Я виноват лишь в том, что жить хочу. ....................................................................... 27
   Россия! снова запевалой ............................................................................................... 27
   Стращают мир медведем русским............................................................................... 28
   ЖАННА ИВАНОВА
   С Рождеством Христовым............................................................................................ 29
   СЕРГЕЙ КОЛОСОВ
   Стансы ........................................................................................................................... 30
   Сотворение мира ......................................................................................................... 31
   ТАТЬЯНА КОТОВИЧ
   Вот открывается небесное окно ................................................................................... 34
   Ты не станешь моим угрызеньем!............................................................................... 34
   На балконе ..................................................................................................................... 35
   Двое ............................................................................................................................... 35
   8-е марта ........................................................................................................................ 36
   ИРИНА ИШИМСКАЯ
   Марине Цветаевой ........................................................................................................ 37
   Смотреть на воды. Быть с Парамчайтаньей- ............................................................. 37
   Когда мои глаза заполнили звезды ............................................................................. 38
   Атлантида ...................................................................................................................... 38
   НАТАЛЬЯ КУЛИКОВА
   Из книги "РАЙАДА"....................................................................................................39
   Иду в эфир открытым текстом. ................................................................................... 39
   Ты застрял в лесу волшебном, где все пусто и безлико, ........................................... 39
   Кто там пришел, недобрый и неумный? .................................................................... 40
   Прошагали под окнами люди с сушеными лицами, ................................................ 40
   Я уже отболела уныньем, ............................................................................................. 41
   Когда от солнца только мутный луч, .......................................................................... 42
   ИРИНА МИНАЕВА
   Мигелю Эрнандесу ....................................................................................................... 43
   В черно-серо-зеленом свитере,.................................................................................... 43
   Не знаю .......................................................................................................................... 44
   Сонет............................................................................................................................. 44
   Дышишь так безмятежно, ровно - ............................................................................. 45
   КОНСТАНТИН ПИЩУЛИН
   Рыцарь. Опустошение после сражения.......................................................................46
   Взрыв ............................................................................................................................. 46
   Свет, что пронзает меня - ........................................................................................... 47
  
  
   АННА РУМЯНЦЕВА
   Актриса .......................................................................................................................... 48
   Вы обнимите на прощанье, ......................................................................................... 48
   Отблески Последнего костра ....................................................................................... 49
   Сметала пыль со старых, скучных книг, .................................................................... 49
   Уйду сама .......................................................................................................................49
   ЕВГЕНИЙ ХАРЧЕНКО
   Староневский ................................................................................................................ 51
   Колыбель ....................................................................................................................... 51
   Аллилуйя ....................................................................................................................... 52
   ОЛЕГ ЮДИН ............................................................................................................... 54
   Мы до дома дойдем, или прямо в пути запоем?........................................................54
   Бабье лето ......................................................................................................................55
   тая... ............................................................................................................................... 55
  
  
   ПРОЗА
  
   ИРИНА ИШИМСКАЯ
   Глаз голубя. Рассказ ..................................................................................................... 56
   КСЕНИЯ ЗВЕРЛИНА
   Отец. Рассказ................................................................................................................. 64
   ЛЮДМИЛА МАТРОСОВА
   Встреча. Рассказ ............................................................................................................ 68
   Ирина МИНАЕВА
   Кумир. Документальная повесть ................................................................................ 72
   Николай МИНАЕВ
   С того света. Рассказ..................................................................................................... 87
   Александр НЕУЙМИН
   Фотография, на которой мы будем счастливы. Рассказ ............................................ 90
   АЛЕКСАНДР НЕУЙМИН, АЛЕКСАНДРА ПОЛТОРАЦКАЯ
   Драконотворец. Рассказ ............................................................................................. 106
   ОЛЬГА НИКОЛАЕВА
   Полёт. Рассказ............................................................................................................. 111
   Константин ПИЩУЛИН
   Метафизика поэтичного ............................................................................................ 115
   Таинство мысли .......................................................................................................... 117
   Мир и девочка ............................................................................................................. 118
   Явление королю .......................................................................................................... 119
   АЛЕКСАНДРА ПОЛТОРАЦКАЯ
   Медведь. Рассказ ........................................................................................................ 121
   Крестик. Рассказ ......................................................................................................... 125
   ВАДИМ ФИЛАТЬЕВ
   Папкино письмо. Повесть ........................................................................................ 136
   ПАВЕЛ АРАЛОВ
   Командировка. Очерк ................................................................................................. 158
   ВЛАДИМИР АЛЕКСЕЕВ
   Зеркало. Рассказ.......................................................................................................... 168
  
  
  
   Михаил СОЦКОВ
   Цена вопроса. Рассказ ................................................................................................ 178
   ТАТЬЯНА КОТОВИЧ
   Ильинична. Рассказ ................................................................................................... 184
   Тургеневская девушка или Отрочество диссидентки. Рассказ ............................... 193
   ЕЛЕНА БУРЛАКОВА
   Рыжий Гриша. Рассказ............................................................................................... 202
   ВАСИЛИЙ БАКУН
   Хэт-трик улыбки ради ................................................................................................ 221
   АЛЬБЕРТ БАБОРЫКО
   Любовь на горном перевале. Быль............................................................................. 227
   ВИКТОР БАБУРКИН
   Однажды... ................................................................................................................... 231
   Маляр на пять минут.................................................................................................. 232
  
   НАШИ ГОСТИ
  
   ДМИТРИЙ АРКАДИН
   И это тебе - про себя... .............................................................................................. 234
   Кириши ....................................................................................................................... 235
   Помни о маме. Рассказ .............................................................................................. 236
   АЛЕКСАНДР БАЖАНОВ
   История - наука точная. Рассказ .............................................................................. 239
   АНАТОЛИЙ ЗАДОРОЖНЮК ................................................................................ 247
   ДОРОГА ...................................................................................................................... 247
   Холст ............................................................................................................................ 247
   Картина "Дорога к тебе" ............................................................................................. 247
   Картина "Дорога для двоих" ...................................................................................... 248
   Картина "Дорога Любви" ........................................................................................... 248
   Не грусти ..................................................................................................................... 249
   Ночной звонок............................................................................................................ 249
   Отчет о вояже .............................................................................................................. 250
   Частный случай из практики военного врача .......................................................... 251
   Я зимних улиц слушал фразы, .................................................................................. 251
   Заплутавшим средь нот, он подскажет тональность, .............................................. 252
   ЕЛЕНА ЛЕВЧЕНКО ................................................................................................ 253
   О, бескрайний поток бытия! ...................................................................................... 253
   Бедный Моцарт........................................................................................................... 254
   Дверь в прошлое осела в петлях ржавых, ................................................................. 254
   Мы жили над трамвайными путями, ....................................................................... 255
   О том, что я никчемная.............................................................................................. 256
   Н.В. Г. .......................................................................................................................... 256
   Когда душа воздушным перышком.......................................................................... 256
   Как много просьб. Как много... ................................................................................ 257
   СЕРГЕЙ ШЕРШНЁВ ............................................................................................... 258
   Люблю.......................................................................................................................... 258
   Отступает лето ............................................................................................................. 258
  
  
   Друзьям ....................................................................................................................... 258
   Это - любовь............................................................................................................... 259
   МАКСИМ КОЛПАЧЕВ
   Высшее предназначение. Рассказ.............................................................................. 260
   ВИКТОР МИШКИН
   Круглосуточная библиотека. Рассказ ....................................................................... 280
   НИКА РАКИТИНА
   Служба доставки. Рассказ .......................................................................................... 288
   СВЕТЛАНА ВИШНЯКОВА
   Сентиментальное путешествие во времени ............................................................. 295
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"