Эдик старше меня на три года, друг детства, мой детсадовский жених. Мы и сейчас с ним часто болтаем, как добрые приятели. Я знаю о нем то, чего не знает его жена, Анжелка. Вернее, не знала...
Почему-то о них я написала рассказ, отказавшись от личного "я". Наверно, потому, что до сих пор болит и не проходит...
Ах, как это стыдно, приятно и тревожно: выдать свою самую светлую, самую сокровенную тайну - любовь!
Анжелка взлетела по лестнице - через ступеньку - буквально взлетела! Как ее всегда раздражали эти грязно-синие стены подъезда, обшарпанные, вечно исписанные всякой похабщиной. Но какое дело было Анжелке до исписанных стен и пережженного спичками потолка! Что-то слишком светлое, хорошее было в ней, в ней самой... Ей хотелось то ли петь, то ли плакать, лететь куда-то, далеко-далеко! А в голове звенело отчаянным, счастливым, сумасшедшим мотивом: "Он! Меня! Любит!"
Еще вчера! Еще вчера... она сидела за столом, сжимая виски ладонями, еще вчера она не могла уснуть полночи! Еще вчера она писала и рвала отчаянные бессвязные письма! Еще вчера жгла ее нестерпимым стыдом давняя мысль - старая заноза: этим летом Анжелка поступала на начфак после окончания музучилища и... не поступила. Трагедия? Мелочи жизни? Поправимое дело?
В память отчетливо врЕзались огромные окна без штор в длинном-длинном кабинете и желтое, слепящее июльское солнце. За соседним столом - темноволосая девушка с ярко-синими ресницами и - почему-то запомнилось - с голыми загорелыми руками. Она сидела и вертела в руках дорогую коричневую ручку. "Волнуется, как и я.... - думала Анжелка. - Ну зачем ты, все будет хорошо..."
- Следующий, подходите.
Голос Анжелки дрожал от волнения, губы говорили что-то не то, не то... так бывает во сне: знаешь, что это сон и не можешь проснуться... Нет! Нет! Не хочу вспоминать дальше!
Плакала тогда Анжелка, ревела, как маленькая! Ночью, в подушку, выключив голос!
А сегодня все это было далеко. Словно она, как царевна-лягушка, стряхнула прежнюю шкурку и расцвела сказочной длиннокосой красавицей. Кстати, была у Анжелки коса - золотая, длинная, вправду, сказочная. А потом - надоело быть белой вороной в классе - остриглась, сделала химию. И - странными колечками торчат теперь во все стороны золотые Анжелкины локоны, отчего голова ее кажется непропорционально большой в сравнении с худеньким девчоночьим телом. Не была она красавицей, никогда.
____________
Они бродили вдвоем по заснеженным улицам. Ей было спокойно и уютно: Эдик держал ее за руку и все пытался заглянуть в глаза, смешной!
____________
Как это странно звучит - "жена"! Как-то очень уж по-взрослому. А она все еще чувствовала себя восемнадцатилетней девчонкой!
____________
Гром и Дрюня учились в ее родной школе, только на два класса младше. Непонятно, чем им приглянулась тихоня Анжелка, но... жизни они ей не давали. Она боялась выходить из кабинета на переменах, часто пробегала по коридору, втянув голову в плечи, чтобы казаться незаметной. Только б не видеть, как ухмыляется навстречу эта парочка, как Дрюня провожает ее неудержимым хохотом, а Гром делает ангельскую физиономию и вдруг припечатывает едким, саднящим словцом - до ужаса стыдным для четырнадцатилетней девочки.
Она поступила в училище и почти забыла, что нужно постоянно быть начеку в коридоре, виновато и незаметно оглядываться по сторонам, вздрагивать, когда тебя громко окликают. Но походка, сутуловатая и чуть-чуть неуверенная, осталась у Анжелки на всю жизнь со школьной поры.
И только, встречая Грома или Дрюню на улице, она по-прежнему неловко спешила перейти на другую сторону или спрятаться за угол дома. Она знала, что ничего с этим поделать не может.
И они знали.
Сколько раз, когда Эдик провожал ее домой, она молилась: "Хоть бы их здесь не было! Хоть бы они не встретились!" Анжелка боялась, в общем-то, не за себя, а за невысокого и, прямо скажем, не очень-то сильного Эдика, который при первом обидном слове полез бы в драку.
Сходило. Везло.
____________
Эдик нашел работу. Анжелка целыми днями одна сидела дома. Она была ранней пташкой: поднималась в шесть, готовила Эдику завтрак... Ах, как ей всегда было жалко его будить!
Когда я приходила к ним в однокомнатку, меня всегда поражала Анжелкина неизменно приветливая улыбка и неизменно огромная прическа. Анжелка варила какао, и мы с Эдиком усаживались разговаривать о высоких материях.
____________
У Анжелки был ангел-хранитель. Прямо перед окном их спальни-гостиной (второй этаж) росла рябинка. Эдик ворчал, что она закрывает все окно и мешает работать. Он предложил договориться с нашим сантехником и спилить ее, Анжелка - в слезы.
____________
Они сидели обнявшись перед занавешенным окном и видели в рисунке шторы каждый свое. Они гуляли под руку вокруг дома. Словом, они были счастливы. Каюсь, мне было завидно.
Я любила бывать у них, особенно год назад, в "доалексеевский" период. Анжелке было восемнадцать лет. Мне теперь - девятнадцать...
____________
Эдик получил работу на заказ - делать какие-то чертежи. Уж и возился он с ними - день и ночь! С этих чертежей все и началось. Он стал нервным и раздражительным, постоянно недовольным. А мешала-то ему в основном тень в комнате. От той самой Анжелкиной рябинки.
Анжелка уехала к своим родителям на день. Вернулась - и увидела на полу Эдика с чертежами в непривычно светлой комнате.
- Ты спилил мою рябинку... - тихо-тихо сказала она, отвернулась и ушла на кухню.
Помню, Эдик вечером пришел ко мне и попросил помирить его с Анжелкой. Она не сердилась, не кричала, просто смотрела на Эдика так, что у меня сердце разрывалось.
На следующий день Дрюня и Гром отобрали у нее сумку с продуктами и хорошенько пригрозили, что если хоть кому-нибудь, хоть что-нибудь... Она сказала дома, что сумку потеряла...
Анжелка начала терять вещи.
О, как я помню эти голубые глаза затравленного звереныша! Если бы мы тогда все знали... Как она смотрела в светлое, непривычно светлое окошко...
- Анжел, что с тобой? С тобой что-то происходит?
Они сидели вечером на кухне. Она уткнулась ему в плечо и часто-часто дышала.
- Ну, скажи мне, ну, маленький...
- Что ты, Эдик? Нет, ничего...
____________
Двое остановили ее на улице. Она не удивилась.
- Принесла?
- Да.
Анжелка сняла с пальца обручальное кольцо. Только этим извергам могла прийти в голову мысль, что без кольца она уже вроде как и не жена, а значит - ничья, или, точнее, чья угодно...
- Пойдем.
Кто-то из них дернул ее за рукав. Другой потащил в подъезд. Она растерянно оглядывалась, но никому не было дела ни до нее, ни до ее спутников.
Я не знаю, чтО она перечувствовала тогда. Мне, слава Богу, этого не понять.
Подъезд - лифт - господи, дальше куда же? Последний, девятый этаж. Лестница на крышу, чердак... Они остановились. Анжелка поняла.
...Я помню, как мы с мамой сидели у Эдика на квартире и ждали звонков милиции и, уже не надеясь, появления Анжелки. Я помню, как Эдик со своим бывшим одноклассником Сергеем, как потерянный, бродил по окрестностям и звал ее: "Анжел!", и как никто не отвечал ему. Я помню, как тикали часы на тумбочке и как чернело пустое окно.
И еще помню, как принесли Анжелку, накрыв ее тем, что нашлось у жильцов девятого этажа. Ее родители, его родители, скорая, засвидетельствовавшая смерть, милиция... Когда я все это вспоминаю, мне кажется, я схожу с ума. И еще - мне страшно писать в дневнике эти слова - и теперь страшно, год спустя - "похороны", "кладбище". Эдик пришел ко мне попрощаться. Он переехал жить к родителям. Я раз в неделю-две езжу к нему.
Я хотела написать эту историю долгой, подробной, недаром ее начало по стилю непохоже на конец. Но писать об этом слишком трудно, и рука торопится: быстрее, быстрее, иначе не выдержишь, не напишешь совсем...