Папа звонил, просил завтра приехать. Как обычно, мы встретились на остановке: дома у него я была всего раза три-четыре.
- Лиз, - попросил он, - съезди со мной в больницу. Надю вчера положили на обследование.
Надя - папина вторая жена. Несколько раз я ее видела: тоненькая, большеглазая, в очках с очень толстыми стеклами. В этом году ей исполнилось тридцать лет.
- Ничего не случилось? - спросила я. - Почему вдруг положили?
- Ты же знаешь, у нее глаза. На неделе были у врача. За полгода зрение упало на две единицы. Говорят, будет продолжать падать, можно только приостановить ...
- А сколько у нее теперь?
- Что-то больше минус девяти.
Помню, когда папа приходил к нам перед Восьмым марта, я случайно услышала фразу из их с мамой разговора на кухне (я собиралась к Эдику).
- Понимаешь, Надя медленно слепнет. Хуже всего, что она догадывается...
- Послушай, я могу договориться насчет специалиста - хоть через Катьку, хоть через Марину Викторовну. Надо же что-то делать.
Я, как пригвожденная, замерла у двери. Но мама каким-то чутьем догадалась, что я стою и слушаю, и шутливо вытолкала меня на улицу.
А сегодня мы ехали к Наде в больницу. Ненавижу больницы! Черная железная решетка, одинаковые желтые корпуса, геометрически правильные аллейки между ними, по которым пробегают сестры в торчащих из-под пальто белых халатах, посетители с толстыми пакетами... Мокрые асфальтированные дорожки, черные газоны, на которых медленно дотаивает снег, собранный в кучи. И во всем - особое больничное чувство несвободы.
Это чувство еще усилилось, когда мы подошли к двери нашего, четвертого, корпуса. Папа вел меня под руку. Внутри - розовые неприятные стены, широкая лестница с такими же розовыми железными перилами, пустые окна без штор. На третьем этаже, в комнате для посетителей, народу было довольно много, так что свободных стульев для пальто не нашлось. Папа сам держал нашу одежду, надел на меня белый халат, подставил под ноги шлепанцы, и я пошла искать Надю.
Она брела мне навстречу по коридору в своих толстых очках, опустив голову, и, кажется, о чем-то сосредоточенно думала. Трогательная, тоненькая, в длинном теплом халате с очень широкими рукавами. Она поравнялась со мной, по-прежнему ничего не замечая.
- Здравствуйте.
Надя вскинула голову.
- Вы... меня? Лиза! - не сразу сообразила она. (Ничего удивительного, последний раз мы виделись около года назад.) - А я вас и не ждала сегодня! - Надя рассмеялась. Она смеется легко, очень женственно, очень мелодично. Наверно, этот ее смех нравится папе.
Мы вышли из отделения. Как раз две пожилые женщины кончили прощаться с какой-то симпатичной бабушкой. Пала протянул мне наши пальто и кивнул на освободившийся стул.
- Ну, здравствуй, как ты тут? - заулыбался он навстречу Наде. - А я тебе столько всего принес, вот смотри, - он начал доставать из сумки целлофановые пакеты, - яблоки, печенье, вафли, здесь йогурт...
- Да что ты, Вить, ты меня совсем закормишь! - счастливо смеялась она, в шутку отпихивая папины пакеты.
- Ну, заказывай: что ты хочешь на завтра?
- То, что не съем сегодня: хватит и на завтра, и на послезавтра, и на после-после...
Я никогда не думала, что они так же пересмеиваются между собой, как мы с Алешкой, словно им обоим по восемнадцать лет. И папа мой, который слова лишнего никогда не проронит, с Надей, словно шкатулка с секретом, раскрывается весь, и они трогательно поддразнивают друг друга. Стыдно, но с какой-то затаенной обидой я вспомнила, что с мамой он никогда так не говорил. Я отошла и села на краешек стула, сдвинув тяжелые пальто. Мне все еще больно видеть чужое счастье, даже если это счастье моего папы. Я одернула себя и с горечью подумала: "Это тебе всё - детская романтика. А у человека угроза слепоты. Неужели они вот так смеются, а сами думают, думают почти постоянно..."
Я бы, наверно, не выдержала: все время тревожиться об одном и том же, то разочаровываться, то надеяться. Интересно, есть ли у папы человек, к которому можно прийти в любое время, повалиться на диван, закрыть глаза и тяжело перевести дыхание: "Ох, устал я... Налей мне чаю, что ли..." А этот некто посмотрит понимающе и громко ответит: "Знаешь, я сегодня купил ну просто потрясающие вафли! Как раз нам к чаю!"
В комнату заглянула молодая сестра.
- Здесь Неволина? - озабоченно произнесла она.
Я вздрогнула и чуть не ответила: "Здесь!" Ведь у нас с Надей одна фамилия - папина...
Мы уже спускались на первый этаж. Вдруг из лор-отделения выскочила пожилая, очень толстая женщина в белом халате и позвала таким звучным голосом, что услышал весь корпус: "Ренатик! Помоги-ка с ужином!" Мы с папой невольно поискали вокруг глазами этого Ренатика. Им оказался молодой человек, стоявший у окна на лестничном пролете. Длинные волосы до плеч, густые, чуть волнистые (все равно не люблю таких, длинноволосых!), довольно высокий. "Не мешало бы ему постричься!" - подумала я. Не знаю, почему мне запомнился этот парень. Может быть, потому, что весь тот день, весь поход в больницу я могу воспроизвести до мелочей.