Снилось мне, что зовет меня Алешка. "Плохо мне, Лиз, вернись ко мне, ну не могу я больше," - зовет меня, а в глазах - такое... Если бы он был здесь, рядом, забыла бы все, обняла бы, притянула бы к себе, и не надо ничего больше. Снилось мне, что он болен, в бинтах, как после травмы. Я - во сне - сидела рядом с ним, он хватал мою руку своей, забинтованной, рукой, а я зарылась лицом в его подушку, рядом с его головой, чувствовала, что должна встать и уйти, и все не уходила.
Боже мой! Сколькие девчонки на моем месте не портили бы себе жизнь и не рвали бы с любимым, как я! Май, начало мая, скоро опять за окнами замелькают ласточки - все время вверх, под крышу, где у них гнездо. Я не хочу ничего, я просто устала, пусть меня оставят в покое!
Помню, шла зимой по улице, мороз был, градусов двадцать, слышу, пищит что-то под дверью второго подъезда. Котенок - маленький совсем, белый с черными пятнами. Взяла я его, отнесла в подъезд, молока поставила. Недели две он так и жил в подъезде, а потом куда-то пропал. Гладенький черно-белый комочек под дверью. Почему он мне вспомнился?
Алешка никогда меня не жалел, он и себя не жалел - и, наверное, правильно. (Жалеть - не в смысле гладить по головке и шептать на ушко утешительные слова.) Он все время старался идти напрямик, и если видел какую-нибудь гадость, то не отводил глаза. И мне отводить не позволял. И еще - он не умел ждать, ему надо было решать проблему одним рывком и до конца, долгие регулярные усилия были для него нестерпимы. Как он изводился, что ничего не может изменить в семье! А обстановочка там была не из веселых.
Отец пил. Не так, как Вадька, нет, но раз в неделю-две он был просто невменяем. Алешка еще с детских лет зарекся: "Ни грамма в рот не возьму", и не брал - даже на выпускном в школе и на днях рождения. Говорил: "Не хочу быть, как он". Однажды Лешка пришел ко мне, вижу, человек на взводе, говорит: "Опять дома... Понимаешь, Лиз... Я его ударил". Я смотрела в его глаза - и мне было страшно. "Понимаешь, Лиз... он полез скандалить с матерью... толкнул ее... я, конечно, вмешался, он начал на мне отрываться, и я..." Лешка умолк, с размаху опустился на диван и отвернулся. Я взяла его руку в свои и села на пол, у его ног. Он молчал, долго-долго молчал, и я не смела смотреть на него, а потом он резко встряхнулся и проговорил своим обычным голосом: "Ну, все, хватит. Давай о чем-нибудь веселом".
С той поры отец боялся лезть к Алексею и при нем, даже пьяный, сдерживался. Алешка ничего мне не говорил, но я знала, как его ранили эти опасения, прикрываемые нарочито вызывающими словами. Меньше всего Алешка хотел, чтобы его боялись...
Он чувствовал себя в ответе за четырнадцатилетнюю сестру. "Самый ненормальный возраст, - серьезно шутил Алешка, - знаю, сам такой был. К счастью, меня спасал мой сухой закон. А у Катьки, похоже, никаких законов - анархия!"
Однажды я поднималась к Алешке домой; в подъезде, под лестницей, гляжу - парочка: Катька с каким-то парнем. Целуются. Не стала их смущать, как ни в чем не бывало прошла вверх. "Леш, - спрашиваю, - у твоей сестры есть парень?" Он посмотрел на меня внимательным напряженным взглядом: "Ты ее с кем-то видела? Где?" - "Да здесь, внизу, в подъезде". Он, ничего не говоря, накинул куртку и пошел вниз. Я попыталась его удержать: "Не заставляй ее краснеть при парне, придет домой - разберешься". Но он уже вызывал лифт. Я осталась стоять на площадке. Внизу было тихо. Послышались негромкие голоса - разговор продолжался несколько секунд, а потом Алешка с сестрой вышли из лифта. Все так же молча, не спеша, Алешка вошел в квартиру, пропустив нас обеих вперед.
Брат и сестра стояли друг против друга. Он смотрел на нее с плохо сделанным спокойствием. Она - гневно и вызывающе. Так продолжалось секунд пять. Потом она швырнула джинсовку на пол, прямо Лешке под ноги, и злобно взвизгнула: "Ненавижу! Ты - шпион!" Катька бросилась в свою комнату и тут же громко заперлась на замок.
Я, что называется, обалдела, наблюдая всю эту сцену. Алексей медленно подошел к двери ее комнаты и сказал ровно и спокойно, может, чуть громче обычного:
- Екатерина! Я ушел, буду через час. Мама придет в семь. Будут мне звонить, спроси - кто. Я пошел.
Как говорится, ответом ему была тишина.
Он пошел провожать меня.
- Извини, Лиз, что это вышло при тебе, - сказал он таким голосом, что расспрашивать о сегодняшнем было невозможно.
_________
Немного позднее, уже в спокойном состоянии он рассказал мне Катькины приключения.
Полгода назад (ей было тринадцать лет) под вечер Катька ввалилась в квартиру где-то на два часа позже обещанного срока, вся какая-то взъерошенная и очень бледная. Мама Лешки, естественно, кинулась к ней с расспросами. "Отстаньте, меня тошнит", - выдавила Катька и, едва скинув туфли и куртку, бросилась в ванную. Куртка вся пропахла сигаретным дымом.
Домашние сцены, естественно, еще ни на одного подростка должного влияния не оказали. Отобрать деньги на карманные расходы? - Тоже не выход, начнет "стрелять" у знакомых.
Однажды Алексей, вернувшись из института, с порога крикнул Катьке, чтобы она вышла к нему в прихожую. Когда она появилась, Алексей достал из кармана две пачки "Мальборо" и сказал: "Это нам". "Как - нам?" - растерялась Катька. "Пойдем на балкон. Если тебе так нужно - покуришь со мной. А при чужих не позорься - ты девчонка". Оторопевшая Катька растерянно замотала головой, отталкивая протянутую ей пачку. "Не хочу я!" "Я - хочу, - резко ответил Алексей. - Пойдем". Она поплелась на балкон.
"Мы стояли, смотрели друг на друга и брали сигареты - каждый из своей пачки, - рассказывал потом Алексей, - ...Я никогда раньше этого не делал, и правильно. Во рту было противно, а голова постепенно становилась тяжелой. Ну, Катька моя сначала стояла с вызывающим видом: почему бы и не выкурить, раз предлагают? Доказать мне что-то хотела. А я стою и чувствую, что мне уже не по себе становится - в первый раз же! Она так смотрит на меня и говорит испуганно: "Леш, может, тебе хватит?" "Не хватит, - говорю. - Кури". Она взяла четвертую, сунула в рот, а у самой слезы на глазах. А я еще вторую докурить не могу, противно во рту, невозможно... Она так смотрит робко: "Леш..." "Что - Леш? Еще по одной?" Тут она заплакала, швырнула сигарету за балкон и кричит: "Не хочу больше! Пойдем домой!" Ну, я поломался еще немного, вижу, ревет девчонка, ушел с ней, конечно. Она смотрит на меня, понимает: еще бы, сама в первый раз какая домой явилась! Чаем меня отпоила. А две пачки, почти целые, мы с ней выкинули. Если б мама нашла, она б нам такую "педагогическую поэму" устроила... Катька с тех пор завязала".
Потом появилась новая беда. Мальчики. Ну, хочет девчонка встречаться, так пусть встречается по-нормальному. А то сегодня у нее Вова, завтра Гриша, а послезавтра оба сразу и еще черт знает кто. Какая уж тут любовь! Да и Катьке все эти объятия-поцелуи, в принципе, неприятны: до какого-то периода они не вызывают никаких эмоций. Так, любопытства ради. Одного молодого человека Алешка хорошо припугнул, а Катерина - крик, слезы, любовь у нее, трагедия! Вот с тех пор и живут как кошка с собакой. Алексей пробовал и по-хорошему, и по-плохому.
- Кать, - спрашивал, - тебе хоть кто-нибудь из твоих знакомых хоть раз цветы приносил? Тот же Вовка?
- А зачем? - отвечает. - Мне и без цветов с ним нравится.
Вот и поговори с ней.
Алешка приходил ко мне домой и говорил: "У тебя слишком хорошо. Так должно быть в каждой семье, но сейчас я думаю, что так не бывает". О, как бы я хотела ответить ему: "Так будет у нас, любимый, так - и никак иначе!"
Алешка обожал свою сестру. Он гордился ей. Ему было противно видеть, как пристает к ней вся эта грязь: случайные дружки, случайные подруги, одержимые манией иметь мальчика, двух, трех, выяснять отношения и делить парней: своих или чужих, без разницы! Стройная, высокая, темноволосая, как и Алешка, не то что бы красивая, но яркая и обаятельная - неудивительно, что она привлекала молодых людей, но не о такой любви мечтал для нее Алешка. Он хотел, чтобы Катькин будущий любимый носил ее на руках и задаривал хрупкими ландышами и пышной, свежей, тяжелой сиренью, мокрой от весеннего дождя. Как он мечтал о букетах сирени... А вот мне не довелось получить от него букет: мы расстались в феврале, а сирень до сих пор еще не расцвела. Катька для него - маленькая богиня, маленькая четырнадцатилетняя женщина, на которой приятно остановить глаза - даже когда она подметает пол в линялых джинсах, когда выходит из ванной с полотенцем на голове, когда отчаянно сердится или презрительно поджимает яркие губы.
_______
Однажды мы с Лешкой решили на минутку заглянуть к нему домой - не помню уже, зачем, буквально на минутку. Я сидела за столом на кухне и пила сок, а Лешка ушел переодеться. Вдруг, слышу, как скребется ключ в замке входной двери, долго так, неуверенно скребется, никак не может открыть. Смех. Мужские голоса за дверью. Я вскочила: "Леш!" Он уже спешил по коридору.
- Кто там? - спокойно спросил он. Ох, как я боялась этого спокойного тона!
- Сын, открой... - послышалось за дверью. Снова смех, какое-то бормотанье и звяканье стекла о стекло. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, в чем дело.
Алешка закрыл дверь на внутренний замок.
- Идите пить в другое месте, - так же спокойно проговорил он. Я видела, как тяжело он дышит, прислонившись к двери.
- Лех, ну... ну чего ты... - неуверенно-просительно послышалось за дверью.
- Вот! Вот! - раздался пьяный бас. - Дожили! Сын отца в квартиру не пускает! Открывай, ...! Оглох либо?
Тут рассвирепел и Лешкин отец. Дословно не помню и не воспроизведу весь этот поток брани, наполовину состоявший из непечатных слов. Я не испугалась, а скорее оцепенела: слишком все было невероятно... по крайней мере, для меня. Бледный и внешне спокойный, Алешка стоял у двери и не отвечал ни слова. Через десять минут послышались удары в дверь, кажется, ногами.
- Сломаешь - сам будешь чинить, - не выдержал Алешка.
- Ну и сломаю! Ну и ... с ней! Открывай, ...!
Алешка снова умолк. Мы с ним стояли, прижавшись к деревянной обивке, и чувствовали, как вздрагивает дверь под ударами, и вздрагивали тоже...
- Где же ваши соседи? - прошептала я.
- На работе, - так же шепотом ответил Алешка.
Наконец, еще минут через десять, Алешкин отец с приятелями ушли - очевидно, направились пировать в другое место. Несколько минут мы все-таки стояли молча. Мы испытывали одно и то же чувство облегчения и какой-то дурацкой радости от того, что дверь перестала содрогаться.
А потом - это было так естественно - может быть, меня и поразило именно естественное Алешкино поведение в такой противоестественной ситуации - он взял ведро с тряпкой и пошел отмывать кожаный низ двери от грязных следов мужских ботинок...
Алешка мой. Совсем взрослый, совсем мужчина, верные, надежные руки, которые умеют быть такими ласковыми. Ах, как это в природе женщины - любить одного, а встречаться с другим, чтобы забить чем-нибудь время и ум, чтобы не чувствовать себя обделенной и одинокой! И тот, другой, дожидается - чего? Взгляда, который будет чуть-чуть нежнее, чем обычно. Так-то, Женька... Другой не смеет настаивать. Другой не смеет просить. Другой чувствует себя другим. "Бедным родственником" возле закрытой двери. Беззащитным черно-белым комочком, очутившимся на улице в двадцатиградусный мороз. О, я открою тебе двери, впущу тебя, мой маленький - не дальше подъезда - и налью тебе в блюдце молока, и ты уснешь, согревшись в тепле. А я уйду ужинать к себе в квартиру.