Из лесу тянуло разогретой смолой. Он сидел на выщербленной ступеньке. Курил.
Крыльцо дома, потемневшее от дождей и снега, выходило на некогда широкую деревенскую улицу. Теперь она заросла бурьяном и лопухами, а в соседских палисадниках густо плодилась крупнолистая крапива.
К нему никто не ездил.
По странному совпадению, только этот дом в конце улицы не был разрушен после отступления. Тогда, жарким летом 1943 года.
Отстраивать дома после войны было некому. Если и возвращался кто потом, с фронта, - то строились ближе к станции. А эту улицу, изрытую воронками и ощетинистую остовами сгоревших срубов - считали проклятой.
Изредка, любопытные пацаны стайками налетали в поисках опасных игрушек. И находили ж, стервецы! Что б потом шибануть взрывом по селу, отрывая себе руки, обжигая лица, рикошетя по тем, кто выжил и помнил.
Он тоже помнил, не мог забыть... хотел...
Днем за работой - отпускало.
Огород, коза, пара хохлаток - неказистое хозяйство, но требующее внимания. Раз в три дня ходил в сельмаг: хлеб, спички, курево. Иногда - соль, сахар, мука, крупы. Молча расплачивался и уходил, клоня голову. Даже словоохотливая продавщица, скучающая от жары и мух, никогда первой с ним не заговаривала. А на его слова - цедила отрывисто.
Днем таки отпускало... немного.
Вечером, если погода позволяла, - курил на щербатом крыльце, и, глядя на верхушки сосен, - тяжело думал.
Складываясь картинкой, ковыряла и мучила память...
- Говори, сука, хрен лесной, где прячетесь? - чавкающим ударом по месиву лица. Его глаза видели только красное и сапоги,.. блестящие черные сапоги.
- Ну, будешь говорить? - еще удар, красного становится больше,.. затекает в рот, .. капает на пол.
За стенкой - женский вой.
Арина! Аринушка!
- Что, падло, - узнал? Выебут ее сейчас, а сиськи потом собакам скормят!
Он мычал, мотал разбитой головой, падал к стене на крик жены.
Нет! Суки! Она же беременная...
- Я тебя последний раз, выблядка, спрашиваю: скажешь?
- Скажу, - хрипел, захлебываясь соленым.
И сказал.
Под вечер в лесу становилось тихо.
Как-то этой весной мимо его дома проходили дачники: мужчина, женщина и толстая девочка лет пяти. Шли в лес за ландышами. Мужчина кивнул в знак приветствия (еще ничего не знал), а девчушка пролепетала, картавя:
- Здгавствуйте, дедушка! - улыбнулась и убежала, смешно переваливаясь на пухлых ножках.
Больше он никогда их здесь не видел. Рассказали, видать, в деревне,.. хотя ждал, вдруг еще?
Сумерки наваливались тяжелым.
С годами, начал бояться ночи и снов. Часто стала приходить Арина. Звала. Он и рад бы, да не мог на себя руки наложить, а жизнь не отпускала, терзая каждым закатом.
Почему его не расстреляли тогда?
Это все бы закончилось.
Но они стояли вокруг, когда он ползал по мокрой земле, ища в хвое отрезанную грудь своей любимой Аринушки.
Смотрели и молчали.
Потом пятнадцать лет строгого. Выжил. Насквозь пропитался сосновой смолой. Вернулся.
И все опять молчали.
Никто, никогда, ни слова упрека или осуждения. Только тишина.
Что-то закат над станцией сегодня яркий. Кричат там, потянуло гарью. Сбросив оцепенение - прислушался. Пожар?
Он шел в сторону деревни, под ногами потрескивали сухие иголки.
Увидел толпу у дома дачников. Кое-кто пытался лить воду, но высушенный июльским солнцем бревенчатый сруб горел весело, постреливая искорками.
Люди расступались, пропуская его к центру.
- Юля! Юлечка-а-а-а! - женщина рвалась к двери, царапая землю.
- Где она?
- Там... спала в комнате... доченька! - звон лопнувшего от жара стекла.
Он не думал, просто пошел туда, к разбитому окну, сбросив на ходу рубаху.
Опалило горло, вдохнул - закашлялся, но влез в горящий дом.
- Юля-я-яааа! Не-е-еет! - женщина запрокидывала голову, комкала платье руками и вдруг рванулась к окну, где в дыму, увидела красную кофточку дочери.
Девочка была жива, только, надышавшись дымом, обморочно спала.
Мать, как безумная, выхватила из его рук ребенка, и бросилась от рушащихся стен.
Он уже занес ногу, чтобы влезть на подоконник, как вдруг - обрушилась темнота...
Люди закричали все вместе, одним натужным воплем, когда прогоревшие балки уронили шиферную крышу.
***
- Мама, а чья это могила? И почему она не на кладбище, а тут под лесом?