Аннотация: Для меня слово "христианин" вовсе не означает человека, старающегося в меру своих возможностей жить честно - публично заявил Бертран Рассел.
Бертран Рассел
Свою лекцию, прочитанную 6 марта 1927 г. в помещении ратуши Баттерси по инициативе Южно-Лондонского отделения Национального светского общества, Бертран Рассел начинает весьма скромно - с заявления о том, что не имеет права называться христианином:
"Я полагаю - говорит он - что, прежде чем получить право называться христианином, вы должны разделять известное количество определенных верований. Правда, ныне слово "христианин" утратило то полнокровное значение, какое оно имело во времена св. Августина и св. Фомы Аквинского. В те дни, когда человек заявлял, что он христианин, все знали, что именно он хочет этим сказать...".
"Ныне совсем не то. Нам приходится быть несколько более неопределенными в своем понимании христианства. И все-таки я полагаю, что можно назвать два разных пункта, принятие которых совершенно обязательно для всякого, кто называет себя христианином. Первый пункт - догматического порядка - заключается в том, что вы должны верить в бога и бессмертие. Если вы не верите в эти две вещи, то, по моему мнению, вы не вправе называться христианином. Во-вторых, как явствует из самого слова "христианин", вы должны разделять известного рода веру в Христа. Ведь мусульмане, к примеру, тоже верят в бога и бессмертие, тем не менее христианами они называть себя не станут".
Однако, мусульмане верят в Ису как Пророка, и верят в Его второе пришествие и Суд, которого ожидают.
Следовательно, здесь нужно было бы уточнить, какая именно вера в Христа Иисуса делает вас христианином, и обратиться для этого к догматам Церковного вероучения.
Бертран этого не делает, и вместо этого предлагает свою "лицензию" на звание "христианина":
"... Как минимум, - говорит он, - вы должны разделять веру в то, что Христос был если и не божественной личностью, то по крайней мере самым лучшим и мудрейшим из людей".
Такой минимум, однако, уже означает НЕВЕРИЕ! С догматической точки зрения, это - философствующая ересь, на которую Церковью давно изнесены анафемы!
И далее Бертран объясняет почему он не христианин, исходя из этой ложной произвольной интерпретации христианского вероучения, которую он сам называет "эластичной":
"Поэтому, задавшись целью объяснить вам, почему я не христианин, я считаю себя обязанным объяснить вам две разные вещи: во-первых, почему я не верю в бога и бессмертие и, во-вторых, почему я не считаю Христа самым лучшим и мудрейшим из людей, хотя я и признаю за ним весьма высокую степень нравственной добродетели" - заявляет Бертран.
На самом деле, "первая вещь", или "неверие в бога и бессмертие", уже означает АТЕИЗМ, и поэтому вопрос о христианстве или мусульманстве Б. Рассела отпадает сам собой: и объяснять далее нечего.
Наверное, в этом случае, ему правильнее было бы риторически спросить себя, почему я атеист? И объяснить именно это.
Фактически, Рассел признаётся в своём атеизме, когда говорит далее, что ...
"... Если я смог принять столь эластичное определение христианства, то этим я обязан исключительно тем плодотворным усилиям, которые были предприняты неверующими в прошлом".
В частности, оправдывая своё неверие в Вечное Пламя Ада, Бертран отсылает нас к постановлению Тайного Совета при короле Великобритании - невзирая на то, что Епископ Кентерберийский не признал этого постановления.
Такие у Бертрана богословские авторитеты!
"Вторая вещь", которую хочет объяснить Бертран Рассел, а именно, признание Иисуса высокодобродетельным, может означать заявку на собственную честность. Поскольку для него "слово "христианин" вовсе не означает человека, старающегося в меру своих возможностей жить честно", а он - не христианин!
I
Переходя к вопросу о существовании бога, Рассел как честный человек, не может, ни сослаться на Откровение - ибо это само по себе явилось бы признанием Бытия Божьего - ни отрицать Откровение, лишь на том основании, что его самого Откровение не посещало.
На этом вопрос вообще можно было бы закрыть, если бы Западная Церковь не подбросила разумнику Расселу схоластической "стервятинки", которой он смог бы полакомиться.
"Как вам, конечно, известно, - говорит он, - католическая церковь установила в качестве догмы, что существование бога может быть доказано одним разумом, без помощи откровения".
Спасибо ей! Вот теперь-то, на нашем поле логики мы вам покажем, "где раки зимуют"!
Тем более, что Церковь оказалась настолько неосмотрительна, что не только отдала Веру на откуп разуму своей "странной", как говорит Рассел, догмой, но удумала ещё и "выработать аргументы, которые, как она полагала, доказывают существование бога. Аргументов таких, понятно, довольно много - говорит Рассел, - но я остановлюсь лишь на нескольких":
Первый - аргумент первопричины. "Приверженцы христианства утверждают, что все, что мы видим в этом мире, имеет причину; идя по причинной цепи все дальше и дальше вглубь, вы непременно должны прийти к первопричине, и этой-то первопричине вы и присваиваете имя бога".
Мы пока не знаем, что скажет по поводу Рассел, но для нас несостоятельность такого аргумента очевидна, поскольку нет такой причинной цепи. Идя "дальше и дальше" вы скоро обнаружите, что ходите по кругу. А что означает "вглубь", и вовсе не понятно.
Если вглубь материи, то причинность перестаёт действовать на определённой "глубине". А ежели вглубь Времён, то смерть остановит нас, а чудо рождения удивит.
По существу, то же самое говорит и Бертран, только другими словами:
"... Однажды (мне было тогда 18 лет) я прочел "Автобиографию" Джона Стюарта Милля, где наткнулся на следующее: "Отец объяснил мне, пишет Стюарт, что на вопрос: "Кто меня сотворил?" - нельзя дать ответ, ибо это немедленно повлекло бы за собой новый вопрос: "А кто сотворил бога?".
"Это необычайно простое соображение убедило меня" - говорит Бертран Рассел. - "И до сих пор я пребываю в убеждении, что аргумент первопричины является ложным".
То есть, отношение творения не является вечным и универсальным, так что приходится предположить недоступное уму вечное бытие Нетварного. То же относится и к отношению причинения:
"В самом деле, если всё должно иметь причину, то должен иметь причину и бог", - говорит Бертран. - "Если же может существовать нечто, не имеющее причины, то /.../ аргумент первопричины абсолютно недействителен.
II
"Далее, весьма широкое распространение получил аргумент естественного закона. Особой популярностью этот аргумент пользовался на протяжении всего XVIII столетия, главным образом под влиянием сэра Исаака Ньютона и его космогонии".
Насколько можем понять, естественный закон потому и естественный, сиречь, натуральный, что это не Закон Божий. Отождествление "естественного закона" с "законом божьим" может служить так наз. "оправданию плоти".
"Люди заметили, что планеты вращаются вокруг Солнца закономерно. И люди решили, что происходит это вследствие того, что бог повелел планетам двигаться именно таким образом, а не иначе", - говорит Бертран.
Ясно однако, что планеты, в отличие от людей, не являются субъектами Права и потестарных (= властных) отношений. Поэтому слова: "Бог повелел планетам" - являются поэтическим тропом, восходящим к Эллинизму.
О том же говорит и Бертран:
"... Вся идея о том, что естественные законы предполагают наличие законодателя, обязана своим возникновением смешению естественных и человеческих законов".
"Человеческие законы являются предписаниями, повелевающими вам следовать определенной линии поведения, которую вы можете избрать для себя, но можете и отвергнуть; естественные же законы являются описанием того, как в действительности ведут себя вещи...", созижденные людьми - добавим от себя.
III
"С течением исторического времени аргументы, используемые для доказательства существования бога, меняют свой характер".
"Когда мы подходим к Новому времени, они становятся менее почтенными в интеллектуальном отношении и все больше отмеченными печатью своеобразной морализующей неопределенности".
"Следующая ступень в указанном процессе приводит нас к аргументу целесообразности. Всем вам известно, в чем заключается этот аргумент: все в мире устроено таким образом, чтобы мы могли в нем жить; а если бы мир был устроен хоть немного иначе, то мы не смогли бы в нем жить. Именно в этом состоит аргумент целесообразности".
"Порой он принимает довольно курьезные формы; например, можно услышать, что кролики потому имеют белые хвосты, чтобы в них легче было целиться".
"Всем вам известна острота Вольтера, что, по-видимому, нос был предназначен для того, чтобы на нем могли держаться очки".
Целесообразность мироустройства отсылает к Творцу, имевшему цель Творения в лице Человека, и осуществившему её в течение семи дней.
Теория Эволюции как будто опровергает Творение и существование Творца. Остаётся, правда вопросом: соответствуют ли Семь Дней Творения семи календарным дням, или семи оборотам Земли вокруг своей оси?
Может быть, можно выделить семь эпох Эволюции и сопоставить их с Семью Днями Творения?
Бертран не делает такого предположения. Вместо этого он сам становится в позу моралиста и оценивает жизнь, которой живёт он и его современники как далеко не саму лучшую.
Эта позиция позволяет ему сильно недооценить великолепную цельность жизни при уму непостижимом внутреннем многообразии.
Если оценивать "мироздание" с точки зрения "архитектуры", то ничего кроме Восхищения оно не может вызвать.
Затем Бертран ссылается на вероятную гибель жизни на Земле со временем.
Однако, смерть Земли вовсе не отменяет целесообразности Творения. Напротив, смертность всякой живой плоти свидетельствует, что конечная гибель Земли заложена в проекте Мироздания. И Священное Писание прямо говорит об этом. В частности, в христианстве Иисус Христос выступает в качестве Судии Последнего Дня жизни на Земле.
IV
"Теперь мы снижаемся еще на одну ступеньку в том, что я называю интеллектуальным сошествием (intellectual descent), проделанным теистами в их аргументации, и приходим к тому, что называют нравственными аргументами в пользу существования бога".
"В старину были в ходу три интеллектуальных аргумента в пользу существования бога, и все они были опровергнуты Иммануилом Кантом. Но стоило ему опровергнуть эти аргументы, как он тут же сочинил новый аргумент, нравственного порядка, и совершенно уверовал в него".
"Формы, которые принимает нравственный аргумент, весьма многообразны. Одной из них является утверждение, что если бы бога не существовало, то не было бы ни добра, ни зла. Меня в данный момент не интересует, есть ли вообще различие между добром и злом или такого различия нет: это вопрос другой. Меня интересует следующее. Если вы совершенно убеждены, что различие между добром и злом имеется, то тогда вы оказываетесь перед новой проблемой. Обязано ли это различие своим существованием божественному установлению или нет? Если оно обязано своим существованием божественному установлению, в таком случае для самого бога нет различия между добром и злом, и, следовательно, утверждение, что бог добр, утрачивает всякий смысл. Если же вы склонны утверждать, как утверждают богословы, что бог добр, тогда вам придется признать, что добро и зло имеют какое-то значение, которое не зависит от божественного установления, ибо божественные установления являются добрыми, а не злыми независимо от того обстоятельства, что они исходят от бога. Но если вы склонны признать это, тогда вам придется признать и то, что своим возникновением добро и зло обязаны не одному только богу".
Этим спичем Бертран демонстрирует своё невежество, в части Священного Писания. Там совершенно ясно сказано, что Суд о Добром и Злом принадлежит исключительно Богу Отцу. И что человек не вправе сам судить о "добром" и "злом" на основе своего знания. Его самостоятельность в этом вопросе - содержание "первородного греха".
Так что, нам нечего возразить тем, кто утверждает, будто самим существованием Добра и Зла мы обязаны Богу. Ведь все суды человеческие ОТНОСИТЕЛЬНЫ! И никогда не совпадают друг с другом. Так что, если опираться на них, то различие между добром и злом является конъюнктурным, и, соответственно, таких сущностей просто нет. Они суть лишь временные соглашения между некоторыми людьми.
V
"Нравственный аргумент принимает и иную, весьма любопытную форму, которая сводится к следующему: приверженцы христианства утверждают, что существование бога необходимо для того, чтобы утвердить в мире справедливость".
"В известной нам части Вселенной царит великая несправедливость; часто праведные люди страдают, а порочные преуспевают...; но если вы хотите, чтобы справедливость восторжествовала во всей Вселенной, то вы должны допустить существование загробной жизни, где равновесие жизни, прожитой здесь, на земле, окажется восстановленным. Таким образом, приверженцы христианства заявляют, что должен существовать бог и должны существовать рай и ад, чтобы в конечном счете справедливость могла восторжествовать".
Очевидно, эта форма "нравственного аргумента" соотносится с ценностным аспектом морали. Здесь мораль отвечает на вопрос, что есть истинная ценность? Владимир Маяковский хорошо отразил это в своём стихотворении: "Партия и Ленин - близнецы-братья; Кто более матери-истории ценен?".
Ответ не так прост, поскольку "Мы говорим Ленин, подразумеваем - партия; мы говорим партия, подразумеваем - Ленин".
В данном случае, в качестве ценности утверждается СПРАВЕДЛИВОСТЬ. Последняя же вновь отсылает нас к Судам Божиим: и ко Христу Иисусу, как Царю и Судии Последнего Дня.
Что же касается посмертного воздаяния (Ада или Рая), то здесь сквозь "истинную ценность" просвечивает Истина, или истинная Жизнь человека. Что ты более ценишь в себе самом - жизнь тварной плоти или Дыхание Божье?
Кто, страдая плотски, этой ценой сберёг в себе Дух, или Дыхание Бога, тот по смерти плоти будет жить этим Дыханием. И в этом состоит божественная Справедливость.
VI
"Теперь я хочу сказать несколько слов по теме, которой, как мне часто казалось, рационалисты уделяют явно недостаточное внимание, а именно по вопросу о том, был ли Христос самым лучшим и мудрейшим из людей. Обычно считается само собой разумеющимся, что в этом вопросе все мы должны быть согласны - да, был. Но я думаю иначе".
Ну и правильно думаешь, - хотелось бы сказать Бертрану.
Какое отношение сократический идеал, как он доступен в изложении Платона, имеет к Сыну Божьему Иисусу Христу?!
Мы расцениваем подобные представления Иисуса как СОБЛАЗН психологической рационализации религии. Умные культурологи хотели бы объяснить происхождение христианской веры склонностью эллинов к обожествлению героев и мудрецов. Иисус Галилеянин, по их мнению, должен был дать поводы к такому обожествлению. С этой целью Ему и приписываются совершенства добродетели, согласно сократической модели.
В том, что донесла до нас Благая Весть об Иисусе, мы не находим ничего похожего на "добродетельного мужа". Среди иудеев Он слыл учителем закона. Видеть в Нём мессию соглашались немногие.
Иоанн Креститель свидетельствовал о Нём исключительно благодаря Откровению, которого был удостоен; а вовсе не исходя из Его высоких моральных качеств, о которых Иоанн вообще ничего не знал.
Бертран, однако, нашёл у Иисуса заповедь, адресованную совершенствующимся в добродетели эллинистам:
"Христос говорит: "...если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим..." (Мф 19:21). Это великолепнейшая заповедь", - говорит Бертран.
Однако, мы, скорее всего, ошибёмся, если, опираясь на этот панегирик, решим, что Б. Рассел является платоником-сократиком. Более вероятно то, что симпатия его к этой заповеди свидетельствует о его "левых" политических убеждениях.
Он сам признаётся в этой части, что ...
"... Хотя мы собрались сюда не для того, чтобы заниматься обсуждением политических вопросов, я всё же не чувствую возможности удержаться от замечания, что на последних всеобщих выборах борьба разгорелась как раз по вопросу о том, как желательно было бы отвратиться от хотящего занять у тебя...".
Дальше - хуже. Рассел признаётся в том, что он вообще не верит в историческое существование Иисуса из Назарета. И вся идеальная критика Его нравственного облика сводится у Бертрана к критике морального учения Евангелий:
"Исторически вообще весьма сомнительно, существовал ли когда-либо Христос; если же он существовал, то о нем мы ничего не знаем", - говорит он. - "Таким образом, я не занимаюсь сейчас историческим лицом.... Я занят тем Христом, который изображен в евангелиях, принимая евангельский рассказ, как он есть; и здесь мы находим ряд вещей, которые отнюдь не свидетельствуют об особой мудрости Христа".
Нет смысла разбирать эту критику, поскольку Евангелия - не то же самое что "Диалоги" Платона; и не являются учебником добродетели на основе создания образа совершенного мужа. Желающие могут ознакомиться с критикой Бертрана в его оригинальном тексте.
Ему "ясно, что Христос не был столь мудр, как некоторые иные люди (разумеются, в частности Лао Цзы и Конфуций), а уж о высочайшей мудрости его и вовсе говорить не приходится" - резюмирует Бертран.
Заканчивает он своё рассмотрение нравственного облика Христа, якобы рисуемого Евангелиями, тем, с чего начал: с веры в Адское пламя, отменённой Тайным советом короля.
"Я не могу представить себе - восклицает Бертран - чтобы какой-нибудь человек, действительно отличающийся глубокой человечностью, мог верить в вечную кару. А Христос, как он изображен в евангелиях, несомненно, верил в вечное наказание, и мы неоднократно находим места, в которых он исполнен мстительной злобы против людей, не желавших слушать его проповеди, отношение к инакомыслящим, которое отнюдь не является необычным у проповедников, но которое несколько умаляет величие такой исключительной личности, как Христос".
"В евангелиях вы найдете, что Христос говорил: "Змии, порождения ехиднины! Как убежите вы от осуждения в геенну?" (Мф 23:33). Эти слова были обращены к людям, которые не приходили в восторг от его проповедей".
И здесь, наконец-то Бертран выводит на авансцену свою альтернативу Христу, о которой мы уже догадались из предыдущего, - Сократа!
"Вы не обнаружите подобного отношения к инакомыслящим, например, у Сократа. Сократ относился к людям, не желавшим его слушать, добросердечно и снисходительно; и такое отношение представляется мне гораздо более достойным поведением для мудреца, чем гнев" - говорит Бертран.
Упоминание гнева здесь отнюдь не случайно, как мы сможем увериться далее, и отсылает нас к Марку Аврелию.
Думается, что если бы кто-то из ближних назвал Рассела "змеем и порождением ехиды", то он, наверное, подал бы на него в суд за оскорбление личности. Этим он вполне обнаружил бы свою персональную удалённость от людей, сознающих свою изначальную греховность и ожидающих скорого Суда. А ведь именно к таким людям обращался Иисус.
Вся дальнейшая моральная критика Рассела эпизодов, взятых из Евангелий, больна тем же недугом - совершенно оторвана от времени, места, темы и состояния духа.
Вывод, который он делает, говорит сам за себя:
"Мне думается, что в вопросах мудрости или делах добродетели я лично поставил бы Будду и Сократа выше Христа".
VII
Выше мы уже отметили желание рационалистов, подобных Расселу, психологизировать веру, с тем чтобы объяснить её явную неразумность, не прибегая к сверхъестественному.
Именно этим и занят Бертран на следующем шаге:
"Как я уже указывал - говорит он - действительная причина того, почему люди принимают религию, на мой взгляд, не имеет ничего общего с доводами рассудка. Люди принимают религию из эмоциональных побуждений".
Приняв этот посыл без всякой критики, Рассел становится в позу стоика и, на основе убеждения в том, что страсти души, не сдерживаемые разумом - а именно такова, на его взгляд религия - рождают в жизни людей всевозможные бедствия, утверждает, что Церковь всегда была и остаётся врагом нравственного прогресса человечества. Разумеется, приводя в качестве иллюстрации "святую инквизицию".
"Взгляните на мир вокруг себя - говорит Бертран - и вы обнаружите, что каждая крупица прогресса в человеческих чувствованиях, каждое улучшение в уголовном законодательстве, каждый шаг, направленный на то, чтобы в мире было меньше войн, каждый шаг, сделанный с целью улучшить отношение к цветным расам, или любое смягчение рабства, любой нравственный прогресс, имевший место в мире, - все это неизменно наталкивалось на противодействие организованных церквей мира. И с полной ответственностью за свои слова я заявляю, что христианская религия в своей церковной организации была и все еще продолжает оставаться главным врагом нравственного прогресса в мире".
Тем самым Рассел заявляет себя воинствующим атеистом. А это - уже немного другое, чем ответ на вопрос: "Почему я не христианин?".
Война эта вполне политическая, и Бертран привлекает в свой лагерь феминистов следующим пассажем:
"Представим себе, что в том мире, в котором мы живем ныне, неопытная девушка свяжет себя узами брака с сифилитиком; в подобном случае католическая церковь заявляет: "Это - нерасторжимое таинство. До конца своих дней вы обязаны оставаться вместе", и женщина не имеет права предпринимать никаких шагов, чтобы предотвратить появление на свет сифилитических детей. Вот что заявляет католическая церковь. Я же говорю, что это - дьявольская жестокость...".
Примечательно здесь упоминание Дьявола. Это, возможно, значит, что когда Бертран перестаёт умничать, он невольно обнаруживает свою веру в Бога - ибо Дьявол, как известно, Противник Бога.
Далее сломавший столько копий в борьбе за нравственность против Церкви Б. Рассел невольно обличает принципиальную безнравственность атеистического ума, политически утилизирующего нравственность, - выводя нравственные законы из "всеобщего счастья".
Вот что он говорит:
"Как известно, церковь в лице большей части своих представителей все еще продолжает оставаться противником прогресса и улучшения во всем, что ведет к уменьшению страданий в мире, ибо ей угодно приклеивать ярлык нравственности к определенному узкому кодексу правил поведения, которые не имеют никакого отношения к человеческому счастью".
"Какое отношение человеческое счастье имеет к нравственности? Ведь цель нравственности заключается вовсе не в том, чтобы сделать людей счастливыми. Цель нравственности - сделать их пригодными для неба" - полагают, по словам Рассела, церковники".
"И, надо думать, непригодными для этого мира" - вовсе нелогично заключает Бертран.
Насколько нам известно, Церковь вообще не говорит о нравственности: она говорит о ГРЕХЕ!
Продолжая начатую выше психологизацию веры, Бертран уточняет то "эмоциональное побуждение", исходя из которых "люди принимают религию.
"Религия основана, на мой взгляд, прежде всего и главным образом на страхе" - говорит он.
Мы не будем спорить. Просто укажем, что верующему свойственно бесстрашие, основанное на "Страхе Божием".
VIII
"Ум кичит...", - говаривала святая Анастасия (Александра Романова). На основе этой кичливости, в конце своего выступления, уверившись в собственной правоте и победительности доводов, Бертран становится уже в позу проповедника и говорит, "что нам делать", чтобы, как и он, не быть "христианами", но быть "свободными людьми":
"Когда вы слышите, как люди в церкви уничижают себя и заявляют, что они несчастные грешники и все прочее, то это представляется унизительным и недостойным уважающих себя человеческих существ. Мы же должны стоять прямо и глядеть открыто в лицо миру. Мы должны взять от мира всё, что он может дать...".
Немного, - прямо скажем.
"Хорошему миру нужна надежда на будущее..." - заявляет Бертран, заканчивая свой "спич".
Может быть и так. Только это плохо вяжется с его предсказаниями о неизбежной гибели Земли, изнесённых в начале, когда он говорил:
"... Если вы принимаете законы науки, то вы должны допустить, что в конце концов человеческая жизнь и вообще жизнь на нашей планете прекратится: земная жизнь - всего лишь вспышка; она - ступень в процессе упадка Солнечной системы; на определенной ступени упадка образуются такие температурные и иные условия, которые благоприятны для протоплазмы, и на короткое время в Солнечной системе возникает жизнь. Луна являет вам то состояние, к которому движется Земля, - нечто мертвое, холодное и безжизненное".
А ведь, по его же словам, только "Наука может помочь нам преодолеть тот малодушный страх, во власти которого человечество пребывало в продолжение жизни столь многих поколений...".
