Это чувство посещало Ирину всякий раз, когда она, всматриваясь в зеркало, встречала собственный внимательный оценивающий взгляд, собственные брови, ресницы. Все это было эластичное, по живому блестящее, так что, не в силах стерпеть собственного лица, она бежала в комнату.
Прежде чем коснуться рукой шкафа, она испытала некое томление, словно перед ней стояло живое существо - полированное, частично выгоревшее на солнце. Предстояло открыть дверку, словно сделать глубокий вертикальный надрез. С содроганием открывая шкаф, она сдвигала в сторону плечики и вынимала из продолговатой коробки запрятанный под свалявшуюся обувь парик. Тот был пыльным темно-рыжим, чуть грязноватым, пальцы сразу чувствовали неживую мягкость искусственных волос.
Натягивая колючую шапочку изнанки парика на приглаженные волосы, ощущая покалывание на лбу и висках и еще не смея подойти к зеркалу, она уже чувствовала, что некто внимательно смотрит сквозь ее прежнее, до сих пор казавшееся незыблемым лицо.
Приглаживая капну рыжих волос, чуть приподнимая их, Ирина постояла так и стала медленно раздеваться. Снимая одежду, она словно становилась немного выше и стройнее. Подмышки моментально взмокли, как только девушка осталась голой посреди комнаты и лежащего на полу белья. Когда она сделала осторожный шаг к зеркалу, в ванной стало как-то удивительно тихо. В этой тишине Ирина старательно подвела глаза, так что они стали точно нарисованные, обвела губы темной почти черной помадой, и, зажмурившись, стала считать про себя. С каждым ударом крови, губы оживали, проступали, вытаивали. Она открыла глаза и почувствовала облегчение. На нее смотрело холодным отрешенным взглядом нечто совсем другое, и этим другим была она сама. Тщательно напудрив лицо, она вернулась в комнату. Прежнюю одежду Ирина брезгливо отпихнула под диван.
Трусики она специально сшила из куска простыни. Вышло ужасно неудобно, но именно такие изделия собственных рук девочки и натягивают на продолговатые, похожие на обмылки гениталии своих кукол.
Перебирая висящие в шкафу платья, она особенно заботилась о расцветке и фасоне.
Складки выбранного платья туго стягивали живот, скрадывая грудь. Оно было коротко и немного узко. Резинки рукавов высоко сжали предплечья длинных худых рук. Приподняв волосы, она застегнула на спине молнию.
Некий стеариновый холод прошел по ее ногам, рукам, лицу. Льющийся из окна дневной свет словно выгорел. Серые стекла и оконные рамы, прямоугольники домов напротив - находившийся в комнате человек исчез: перед окном в голубеньком платье стояла, прямо опустив к полу негнущиеся руки, рыжеволосая кукла. С бледным, чуть полинявшим лицом.
Надо было идти. И побыстрее.
Она сунула ноги в туфли, надела узкие солнцезащитные очки, нитку дешевых полированных камней, набросила на плечо кожаную сумку на длинном ремне, задержалась перед зеркалом. На зубах было что-то темное. Она достала платок. Руки немного дрожали. Во всем теле чувствовалось пружинистая томная сила. Вышагнув на лестничную площадку она закрыла за собой дверь.
Спускаясь вниз по улице, мимо кустов акаций перед свежевыкрашенными и оштукатуренными фасадами, она испытывала ощущение надвигающейся сказки. Сердце учащенно билось. Теплым, по-летнему немного отяжелевшим чудом перед ней расступалась округлая спелая августовская природа. К вечеру предзакатное слабое зарево сделает все ее формы похожими на нарыв.
Тополя мерцали листвой - зеленоватой болезненной сыпью. Ей казалось, что она слышит их тяжелый шелест словно сквозь толщу воды, как и шаги и прочий стихающий уличный шум. Ее темные губы напряглись, глубоко в глазах засветилась ненависть.
Пространство было гулким, а ее шаги легкими. Руки уже не набухали венами. Прохладные, они скользили по воздуху, точно рассекая полотнища невесомого шелка.
Пройдя пару кварталов, она, как обычно, остановилась на перекрестке. Балансируя на одной ноге, затянула потуже ремешок на туфле. Мимо проносились в солнечном сиянии корпуса автомобилей, неся в своей глубине сюрреалистические отражения деревьев и облаков. Заколдованная ими она обращала взгляд на реальные дома, и дома принимались изгибаться, плавится затягиваемые точкой некой чарующей перспективы.
Кто-то просигналил ей, но она не обратила внимания. Обрамленные ежиком волос головы, элегантная щетина, белые рубашки, бодрая музыка. Она улыбалась. До поры до времени они ей были неинтересны. Мальвина ждала, она выбирала из сидевших в машинах людей очередного Буратино. Того, кто, как она знала, давно был проклят своим отцом.
Словно танцуя, она переступала с ноги на ногу. Закинув руки за голову, выгибала спину, с нескрываемым восторгом и изумлением осознавая, как сказочно и неповторимо все вокруг - улица, дорога, кусты, ее икры, губы, ее едва различимые груди.
И вот появился он: скрытый тонированными стеклами, но не менее из-за этого желанный. Зеркальная вишневая поверхность отразила вспышку ее голубого платья, открытая дверца дохнула холодом включенного кондиционера. Молчание. Крепкие полные руки повернули руль, чуть подпрыгнуло брюшко. Усаживаясь, она смотрела на обильную седину в его еще густых зачесанных назад волосах, на открытое мужественное лицо Буратино. С усмешкой, ни слова не говоря он тронулся, миновал перекресток. Ничего сверх этого и не требовалось. Она не ошибалась. Буратино был переполнен желаниями.
Легкое покачивание. Они остановились у обочины. После некоторого объяснения он стал расстегивать брюки. Мальвина склонилась над его обтянутой джинсами ляжкой, стукнулась затылком о руль. Пыхтя, Буратино отъехал вместе с сиденьем немного назад, но он был крупным тучным мужчиной, и ее кудрявая голова продолжала натыкаться на все возможные препятствия.
Раззадоренный Буратино заерзал, потом закурил с вспухшей ширинкой, соображая, она же, закашлявшись, предложила заехать в ближайший двор.
Во дворе между гаражей им открылся поросший лопухами и травой пустырь, с высокими тополями по краям.
Когда они перебрались на заднее сиденье, Буратино быстро высвободил свое упругое достоинство, и в глазах Мальвины, видевшей все происходящее в некой трагической перспективе, это высвобождение ознаменовало собой нечто непоправимо-волшебное: "Что же скажет Карло?" Она видимо прошептала это, причем чуть слышно, протягивая руку и чувствуя ладонью обнажившуюся ребристую сетку вен.
- Что? - с усилием тянул он на себя ее голову, точно придвигая сиденье.
Почувствовав, как ее роскошная голова вычленяется из тела, сдерживаемая чем-то эластичным, Мальвина зажмурилась и подавила стон наслаждения. Обрамленные длинными ресницами глаза закрылись.
- Что скажет Карло? - произнесла она с придыханием.
Буратино не слышал. Нечто упруго колеблющееся меж его ног делало сам воздух вокруг горячим, манящим, липким. Мальвина сделала вид, что готова накрыть достоинство Буратино своим ртом. В следующее мгновение мужчина вскрикнул от боли. Вверх, забрызгивая сиденье и заднее стекло, ударила алая струя крови. Крик перешел в рев. Смертельно бледный Буратино сдавливал основание члена руками, а кровь бежала меж пальцев, заливая все вокруг.
Мальвина откинулась назад, на ее бесстрастном лице застыла улыбка. В пальцах она сжимала что-то блестящее. Это была бритва.
С исказившимся от ужаса лицом Буратино открыл дверку и выполз, вывалился наружу. Он не мог отпустить рану, не мог натянуть штаны. Стало видно, что с годами он опустился и обрюзг: поросший шерстью бледный живот колыхался. Мужественное лицо расползлось в нечто плаксивое и жалкое. Извиваясь, седой развратник с воплями отползал от машины. Он скулил. Он протяжно завизжал, услышав, как мягко хлопнула дверка и зашелестела трава от ее легких шагов. Он замарал штаны, увидев склонившееся над ним лицо в обрамлении плотного облака рыжих кудрей. Его дрожащие пляшущие губы выдавливали пузыри. Ее рука, страшная и всевластная, казалось, она носилась где-то в вышине, не сгибаясь, выписывая зловещую механическую амплитуду. Поднималась до самых крыш, потом опускалась до самой его головы.
"Что скажет Карло?" - повторяла Мальвина как заведенная.
В паху Буратино пульсировало, трава качалась перед его ошалевшими глазами, и видимое сквозь стебли пространство двора, близкие двухэтажные дома, металлические гаражи тоже пульсировали, пропадали в горячем золотистом тумане, словно брошенные во что-то вязкое железки.
Последним, что заметил Буратино, проваливаясь в тягучее полуобморочное состояние, были жар собственной крови и две фигуры. Сначала они появились между гаражами размытыми силуэтами, затем, медленно приближаясь, обрели границы. Движение их были замедленны и как бы тягостны, точно что-то сдерживало тех двоих на полдороги к нему.
Они находились в двадцати метрах от него, а казалось: очень далеко - в самом начале искаженной перспективы. Буратино не мог подняться, а головы тех двоих высились над ним высоко в небе. Слова долетали с неким похожим на гул искажением.
Они, наконец, подошли. Пьеро, длинный и тощий, заключенный в немыслимый белый балахон с длинными переламывающимися рукавами, развел руки. Арлекино в пестром трико и суровой черно-белой шапочке с бубенцами, зажав нос, ткнул дрожащего Буратино концом длинной палки в плечо. Бубенцы звякнули. Пьеро заливисто рассмеялся, запрокинув голову и раскрыв рот. Мальвина присела на корточки. Трава колола ей ноги. Рука с бритвой летала теперь у самой земли. Она резала стебли.
Кривляясь и выгибая упругое тело, Арлекино скакал вокруг машины, изображая то зайца, то птицу, то раздвигая ноги и закрывая глаза, то становясь на колени и вытягивая трубкой рот.
Волоча по траве ажурные окончания рукавов, Пьеро переступил через лежавшего Буратино и открыл багажник.
- Что скажет Карло? - грустно произнес он и, не в силах сдержаться, засмеялся.
Арлекино вскочил с травы, где он лежал, свернувшись калачиком, и, сжимая пах руками, забежал за ближний гараж. Вскоре он появился в легком перезвоне бубенцов. С толстой полутораметровой доской в руках.
Пьеро загоготал так, что брызнули слезы.
Кое-как уложив Буратино в багажник, натолкав ему в штаны разных тряпок, моментально пропитавшихся кровью, компания выехала с пустыря на улицу.
Машина неслась по проспекту в направлении окружной кольцевой дороги.
Длинный колпак сидевшего за рулем Пьеро переломился и елозил по крыше салона, Арлекино угрюмо курил, выпуская дым из черных губ. Мальвина морщилась и поглаживала ужаленную крапивой щиколотку.
Куклы неслись сквозь дома, машины, в солнечной круговерти, в мерцающей дымке. Большие матерчатые пуговицы на груди пьеро вздрагивали, иногда он шумно вздыхал. Арлекино достал бутылку портвейна и, порывшись, нашел в бардачке у Буратино несколько одноразовых стаканчиков. Мальвина включила музыку.
Миновав город, машина свернула по проселочной дороге в лес и вскоре остановилась. Буратино вытащили и перевязали более тщательно, отвалив бурый заскорузлый ком тряпья и выбросив в ельник его кошмарные джинсы. Руки Буратино затекли и одеревенели, безумный взгляд блуждал.
Склонившись над открытым багажником, троица думала, не перенести ли Буратино в салон. Путь предстоял долгий. Папа Карло ждал встречи. Они везли к нему блудного сына. Куклы должны были соблюсти все правила столь долгожданной встречи. Подумав, они оставили Буратино в багажнике.
Арлекино приподнялся на локте. Рядом тлело прогоревшее костровище. Сизый дым не отгонял комаров, отчего Арлекино и проснулся. Подняв с земли бутылку, он взболтал оставшийся в ней портвейн. Запрокинув голову, стал жадно глотать. Пьеро, не обращая на него внимания, слонялся взад-вперед под деревом, бормоча стихи, временами останавливаясь будто в нерешительности. Его колпак съехал на лоб, и кисточка устало качалась перед носом. Грим потек по щекам, грязными дорожками из-под обведенных глаз ползла тушь.
В темнеющий лес садилось малиновое солнце, распространяя в густеющей синеве неба малиновые всполохи, озаряя наслоения облаков над горизонтом.
Буратино висел привязанный к стволу вяза. Темная перекрученная тряпка закрывала ему низ живота. Раскинутые руки в узлах веревки, были крепко притянуты к концам прибитой к дереву доски. На макушке распятого смешно высился заляпанный кровью разноцветный мешок из-под поп корна. На губах красовалась подведенная Мальвиной широкая черная улыбка. Над ней торчал, заостряясь на конце, свернутый из бумаги длинный малиновый нос. Буратино не двигался.
Ветви были неразличимы, листья по краям кроны на какое-то мгновение стали темно-малиновыми.
Край солнца исчез, погасли, остыли облака. Арлекино запалил два костра по обе стороны от Буратино. Теперь он щедро сыпал в огонь приготовленные ветки. В темноте качались блики, и летели искры. Мальвина выбралась из стоявшей неподалеку машины и стала подниматься на возвышение к остальным куклам.
Озаряемый пламенем костров, Буратино поднял голову. Туфли на его ногах блестели, отчего ступни казались выполненными из черного лакированного дерева. Запухшее от укусов лицо было в пятнах засохшей крови. Пленник тихо заскулил, когда в его сторону отнесло клубы дыма и белесого пепла. Вскоре перед Буратино возникло голубое пятно, рядом с ним еще два - пестрое с белым. Пятна оформились в знакомых ему лица Мальвины, Арлекино и Пьеро. Сказочные персонажи молча стояли перед деревом, слегка приподняв головы, не спуская с Буратино глаз.
- Дайте пить, - произнес он, обводя окрестности мутным взором.
Куклы переглянулись.
Распахнув сочные темные глаза, вперед на полшага выступила Мальвина. Ее озаряемые пламенем ледяные зрачки смотрели на распятого пристально и властно.
- Когда-то Карло создал тебя из полена, из ничего, - произнесла она, и тут, стоявшие перед деревом, подняли вверх головы, точно силясь рассмотреть в чернильной глубине обрывки тех пустых нитей, в которых запутался несчастный, покинутый собственными созданиями, кукловод.
Мальвина сделала паузу. Колеблемые в треске костров тени делали все контуры подвижными, так что казалось - дерево, распятие, трава, сами куклы тихо колышутся, куда-то текут.
- Ты получил азбуку и новую курточку - свои ум и душу, - продолжала она. - Но по дороге в школу ты встретил на площади балаган. Ворота были широко распахнуты: красочное представление, громогласное шоу, удовлетворение желаний! Ты встретил там мир наслаждения. Его горячее притяжение и фальшивый блеск. Ты продал азбуку и куртку и купил билет на представление - нарушил наказ Карло. Нити рвутся. Теперь ты в театре, там, где актеры смотрят на зрителей, а зрители на актеров. Ты и сам не заметил, как тебя втащили на сцену, затянули в круг.
- Тебе кажется, что ты живешь, а на самом деле - становишься обыкновенной куклой. Весь день куклы дают представление за представлением: веселятся, флиртуют, бьют друг друга палкой, обедают, кичатся орденами, плетут интриги, но приходит ночь, и из-за портьеры выходит Карабас и кидает очередную куклу в огонь. Он не особенно зол и ему все равно, кто следующий. Он как смерть. Просто подгорает в жаровне мясо и нужны дрова.
Мальвина помолчала и продолжила:
- Нить божественной судьбы Буратино променял на комедию одного дня, плеть и огонь бесконечной ночи. Он забыл отца своего Карло. Из человека он стал куклой в театре Карабаса. Он превратился в собственную противоположность. Если что-то, будучи белым, стало черным, то все, что до этого было черным, побелеет. Если люди превращаются в кукол, то последние оживают. Оживают и доводят сказку до логического конца. Потому что в любом мире, в любой реальности всегда найдется место чуду и волшебству.
Буратино дернулся и застонал от боли в затекшем теле и новой порции дыма.
Куклы не шелохнулись.
- Что приобрел Буратино? - Мальвина посмотрела на стоящих рядом Пьеро и Арлекино.
Пьеро взглянул на прибитый рядом с привязанной рукой сотовый телефон. На истасканное вялое тело Буратино.
- Ничего.
При этих словах пламя в кострах метнулось выше, озарило поляну более полно. Бледные припудренные лица кукол остались беспристрастны.
Длинный малиновый нос дернулся, покачнулся бумажный мешок. Губы Пьеро тронула невольная улыбка. Куклы знали, что Карло ждет Буратино, ждет всегда, но так же они знали, что его ждет и Карабас.
- Дайте ему пить, - сказала Мальвина, прикрывая глаза.
Арлекино взобрался на плечи Пьеро и приставил к губам Буратино стакан. Тот сделал два натужных глотка и испустил дух. Тело его обвисло.
- Он идет к Карабасу, - сказал Арлекино.
- Он идет к отцу, - взгляд Пьеро был задумчив.
- Поехали, - сказала Мальвина. Внутри нее что-то щелкнуло и провернулось. - Завтра новый день.
Затушив костры, затоптав последние искры, куклы отправились к машине. Они шли и переговаривались невидимые в полной темноте.