Так он и ждет. И зовет. И продолжает коротать одиночество.
Молчанов открыл глаза. За ночным окном выл зимний ветер. Звал.
"Что ж ты, сволочь, не можешь повыть в другом месте? Жалуйся кому-нибудь еще, но не мне. Я хочу спать".
Ночь - время одиночества. Ты один в темноте, наедине со своими мыслями. А когда ты наедине с мыслями, это всегда одиночество.
Только ты и твои мысли. И этот проклятый бездомный ветер.
Молчанов натянул одеяло на голову.
***
Утро. Утром легко. Солнце прогоняет страхи и кошмары. Солнце напоминает тебе, что ты живой. И что ты не один.
И, самое главное, ты не замечаешь жалобного нытья ветра.
В небе плясали золотые лучи, пробиваясь через облака, смеясь и играя, скользя по лицу. Морозный воздух сладок на вкус. Хочется улыбаться. Поют птицы. Хорошо.
Смотреть без солнцезащитных очков больно - кругом снег, слепящий своей безупречностью.
- Хорошо, Степ. - Молчанов облокотился о перила и уставился на руины.
Вдалеке в розоватой дымке утреннего неба темнели оплавленные каркасы строений. Лес, что рос в пригороде, выгорел. Теперь вместо него там обугленные трупы деревьев.
Мурманск. Все, что осталось.
Вообще, мало чего осталось.
Сверху донеслось:
- Молчун!
- Иду, Степ!
Платформа поднималась над замерзшим морем на десятки метров. Говорили, что ее построили перед самой войной. Кто-то случайно нефть нашел.
И она случайно уцелела.
Тут было много людей. Хорошая работа, учитывая, что творилось вокруг. Молчанов невесело улыбнулся. "Везде".
- Давай горелку. - Здоровенный мужик с седой бородой орудовал гаечным ключом в механизме подъемника. Вязаная шапка сползла ему на затылок, а за ухом ждала своего часа папироса.
Молчанов передал ему автоген. Мужик натянул на глаза очки, открыл вентиль баллончика, щелкнул пьезоэлемент, и тугое пламя для начала приговорило папиросу, а затем принялось за сварку.
- Степ, ты мне папиросу обещал...
- Молчун, - не отрываясь от работы, втягивая в себя дым зажатой в зубах папиросы, проговорил мужик, - так нету. Последняя.
Если бы он мог, он бы еще, наверное, с досадой развел руками, подумал Молчанов.
Степан по возможности не давал Молчанову курить. Вредно. Он твердил, что от табака умерла его жена. Хотя слухи ходили, что она пропала без вести на второй день.
- Степ.
- Э?
- Со мной ветер говорит. По ночам.
- Это нормально, Молчун. После смены сходи к Сальвадору, он тебе таблеток особых пропишет. Он в этом разбирается. Вон - у Шемеряна из четвертой бригады, русалки из-подо льда выглядывали. Так Сальвадор таблеточек ему дал - и уплыли русалки. И твой ветер заткнется.
- Думаешь?
- Уверен.
***
Над поселком стоял колокольный звон, люди сбегались на площадь, с жадностью вглядываясь в облака, взволнованно переговариваясь.
Звон. Колокольный звон - это надежда. Когда ты слышишь колокола, ты прикасаешься к тому, к чему не можешь прикоснуться без них.
Для кого-то звон, это целое маленькое счастье.
Молчанов любил колокола.
Собаки лаяли во всю глотку, неистово махая хвостом.
В небе чернел воздушный шар.
Он спускался, пролетая над крытыми битым шифером и прорезиненной стекловатой крышами домов.
Скинул якорь, который был сразу же закреплен.
Шар приземлился не совсем в центре площади - в этот раз Данил промазал, что на памяти Молчанова, впервые.
Данила всегда встречают, как самого долгожданного и уважаемого гостя. Почтальонов почитают всюду.
***
Письмо. Письмо - это, как игра вслепую. Никогда не знаешь, что ты выиграл или что проиграл. Что приобрел или что потерял. Хочется, чтобы ты всегда выигрывал. Не всегда происходит так, как хочется.
Молчанов держал в руках лист серой бумаги. Он стоял прямо на площади, опершись спиной о фонарный столб. Стоял, как изваяние, и только пар шел от его потрескавшихся губ.
***
- Товарищ директор, разрешите.
Грузный человек преклонного возраста в потертом костюме сидел за столом.
- Молчанов? Заходи. Рассказывай.
Молчанов протянул лист.
- Сестра пишет. Мать умирает.
Директор сначала долго смотрел на Молчанова из-под густых бровей, потом опустил глаза в письмо.
- Будешь ехать?
- Конечно.
Директор умолк и долго думал.
- Где мать?
- В Новоселке.
- Это за Перепелициным?
Молчанов кивнул.
- Буран тебе дать не дам. Да и сколько бензина ты сможешь взять? Неет... - директор теребил пальцами щетину. - Вот что. Пойдешь к Гансу и возьмешь у него шесть собак. И салазки пусть тебе даст. От собак толку больше будет - им бензин не нужен. У бригадира получишь деньги. Заявление напиши. Все, как полагается. Принесешь мне, я подпишу. Понял?
- Спасибо, товарищ директор.
- И еще, Молчанов. За животных головой отвечаешь. Чтобы всех, до единой, вернул. Понял?
***
Упряжка неслась по залитой солнечным светом заснеженной равнине. Лайки то, как будто парили над землей, едва касаясь лапами наста, то проваливались в рыхлый сугроб по шею, и выбирались из него, недовольно рыча.
Молчанов держал вожжи, смотрел сквозь очки и время от времени сверялся с компасом.
Забыл часы.
"Степан в дорогу дал полпачки папирос. Бригадир выдал карабин с двенадцатью патронами. Все взял. Еду себе и собакам, спички, спальный мешок... Черт. А часы забыл".
"А сколько времени осталось? А как бы помогли часы, будь они тут? И зачем они, когда дни можно посчитать и так? А сколько дней?"
И карту забыл.
Она всегда говорила, что он рассеянный. И улыбалась.
Кругом снег. Один лишь снег.
Иногда вдалеке из белых дюн торчали осыпающиеся останки зданий. Это значит, тут был город. Еще один город. Был.
Кругом снег. После войны кругом один лишь снег.
***
Ночь. Время одиночества.
Холод еще холодней, а небо черное и злое.
Небо. Небо - это то, что дает свет. Когда оно дает свет, оно доброе. Так почему оно злится по ночам?
- Я как-то раз сестре синяк поставил, - огонь бился и ворчал, давая тепла меньше, чем того хотелось бы. Это, наверное, его протест против кормежки сухим спиртом вместо хвороста. - Та в слезы. А сама старше на три года. И матери наябедничала. - Молчанов окунул голые ладони в самое пламя. - Так мать меня так отдубасила! Ух! Мало не показалось. Неделю сидеть не хотелось... А в другой раз мы с сестрой решили сметану стащить из погреба. Мать строго-настрого запретила сметану без ее ведома брать. А кувшин на полке высоко стоял. Я Ксюху на плечи, а она, дура, кувшин уронила. Бац! Мы с сестрой валяемся сикось-на-кось, кругом осколки и все в сметане! И мать с фактории домой как раз вернулась. И на грохот... - Молчанов улыбнулся. - Мы с сестрой оба сидеть неделю не хотели. Мать могла, когда надо. А отца отродясь не видел... - умолк на мгновение. - Ты извини, что тебе на уши присел. Поговорить хочется, а не то ветер этот в ухо шепчет. Не хочу его слушать. И таблетки, дурак, у Сальвадора забыл взять.
Но пес ничего не ответил. Он сидел возле Молчанова и смотрел на него умными глазами.
Остальные уже спали, свернувшись калачами вокруг недовольного костра.
Собака. Собака - друг человека. Она всегда выслушает и поймет. В отличие от человека.
***
- Не туда свернул, что ли?
Молчанов сверился с компасом. Вроде, все правильно. На Юге виднелись обледеневшие остовы кораблей, вокруг которых густо сверкали иглы вставшего на дыбы льда. "Откуда здесь корабли? Что здесь раньше было? Я же не мог в море уйти". Проверил счетчик Гейгера, что неистово заверещал возле воронок, отчего Молчанов и свернул в сторону. Все в порядке.
Идти через торосы не хотелось. Но компас не должен лгать.
- Ну, что, ребята? Едем прямо?
Собаки не ответили.
- Значит, едем. - Молчанов натянул на пол-лица воротник свитера, напялил перчатки и повел упряжку прямо.
"Второй день. Два дня. Сколько у меня осталось?"
С неба валил снегопад. Большие белые хлопья продолжали отвоевывать землю. Снег никогда не тает. После войны он никогда не таял.
Когда-нибудь, он победит.
Стальные исполины сверкали глянцевой коркой льда. Военные корабли. Вот авианосец. А это, вроде, линкор. Американские. Правда, в "книге о военно-морском флоте" они выглядели немного по-другому.
Задранные носы, вспоротая корма. Пушки, катера, а вон там накренившийся с края истребитель...
Оружие, брошенное из беспомощности.
Засмотрелся. Не заметил, что собаки начали нервничать.
Она всегда говорила, что он рассеянный.
Серая туша, лохматые лапы с длинными когтистыми пальцами. Вытянутая морда с шестью синими глазами и бесчисленное количество клыков. Много красного снега.
Руки дрожали. Молчанов перезарядил карабин, нервно оглядываясь. Остальные медведи исчезли. И собаки. Остались только окровавленные ремни упряжки, и тело пса, что ночью слушал хозяина у костра.
"Я даже не запомнил их клички. Я подумал: зачем запоминать? А они дрались за меня. До конца".
Семен говорил, что до войны этих медведей не было. Они - ошибка. Как и попугаи, и кикиморы, и медузы. И еще куча всякого.
Молчанов никогда еще не встречался с медведями лицом к лицу. Это что же нужно воротить, это чем нужно думать, чтобы сделать такие ошибки?
"Теперь у меня уйдет еще больше дней".
Она всегда говорила, что он медлительный. И улыбалась.
***
"Я избил ноги в кровь, чтоб прийти.
Поседел и свихнулся в пути.
Почему твои руки в снегу?
Убаюкиваешь пустоту..."
***
Сначала он тащил салазки. Потом бросил. Сложил все, что мог в рюкзак и пошел. Компас показывал на ЮГ, и ноги несли на ЮГ. А в лицо бил колючий ветер и снег. Если поднимется вьюга - занесет, и никто не откопает. Снег не тает. Не бывает весны.
Весна. Весна, она из сказок. Из тех, которые старшие рассказывают детворе. Весной Солнце становится горячим, а воздух теплым. Весной оживают деревья и покрываются зелеными листьями. Какие они, эти листья? А еще прорастает трава. Весной лед уходит, и вода становится теплой. И можно купаться прямо в море. Весной сеют. А за весной идет лето...
А еще весной идет дождь.
Ошибки. Одни ошибки. Неужели оказалось так просто все сломать?
Ночь. Бездомный ветер. Шепот.
"Я не хочу тебя слушать".
Ветру все равно - хочешь ты или не хочешь.
Молчанов ежился перед озлобленным костром.
"Ну, чего ты злишься? Нет у меня веток. Нет!".
Поплотнее укутался в спальный мешок.
Холодно. Бесполезный костер. Проклятый ветер.
Ветер теперь не одинок.
- Я НЕ ХОЧУ ТЕБЯ СЛУШАТЬ!!!
Тот в ответ только насмешливо взвыл.
***
Третий день. Три дня.
Над головой пролетел самолет. Низко. Биплан. Гремел мотором. Полетел на Восток.
***
Четвертый день.
Молчанов проклинал себя за то, что забыл взять у Сальвадора таблетки. Еще одна такая ночь с ветром наедине, и крыша съедет окончательно.
Снег. Кругом только белый снег. Если бы не было очков, ослеп бы, наверное. Если бы не было компаса...
Молчанов остановился, опустил обледеневший воротник свитера, снял перчатки и принялся непослушными пальцами расстегивать молнию нагрудного кармана. Папирос осталось всего ничего. Поэкономнее надобно быть. И еды совсем немного...
На Юге возвышался снежный холм, а над ним в небе чернела кривая нитка. Молчанов подкурил, не сводя глаз с дыма. Дым. Улыбка мелькнула на губах.
Поземка сбивала с ног, и это вдобавок к тому, что снег стал рыхлым, и ты проваливаешься в него по пояс. Это злит, особенно когда несешься со всех ног.
Дымил костер, вокруг которого лежала дюжина собак. Салазки стояли недалеко, в них копошился человек.
- Эй! - крикнул Молчанов. - Э-э-эй!
Человек поднял голову и уставился на незнакомца.
Молчанов уже спускался.
- А, ну стоять! - крикнул человек. В руке у него был пистолет. Револьвер. - Руки подними!
Молчанов поднял руки и остановился.
- Ты кто такой? Ты что тут делаешь?
Молчанов молчал, не опуская рук.
- Медленно, - сказал человек, - иди сюда.
Собаки лениво бросили взгляд на пришедшего и вернулись к отдыху.
- Оружие есть? - спросил человек.
Молчанов кивнул:
- Обрез.
- Кидай сюда, - сказал человек, делая пригласительный жест револьвером.
Молчанов медленно вынул дробовик и бросил в снег.
- Теперь рюкзак, - и рюкзак увяз в сугробе. - Руки не вздумай опускать.
Человек подошел почти вплотную. Рыжая густая борода сцепилась паутиной льда. Треснутая линза на очках.
- Обернись и не дергайся, не то шлепну.
***
- На, пожри горячего, - Молчанов принял пиалу дымящегося бульона. - Небось, давно горячего не жрал.
Молчанов кивнул, пробормотал "спасибо" и принялся за трапезу.
- Я Ефим, - сказал рыжебородый.
- Молчанов, - проговорил Молчанов с набитым ртом, - можно "Молчун".
- "Молчун"? - улыбнулся Ефим. - Это мне нравится. А что ты тут делаешь один?
- В Новоселок иду. Мать у меня там...
Ефим кивнул, не без понимания.
- А где это?
- За Перепелициным.
- Ого! Слышь, пацан, да ты с курса сбился. Ты с Севера шел, а город-то к Западу отсюда.
- Как так? - Молчанов перестал хлебать и уставился на рыжебородого. - Я ж по компасу шел...
- Откуда шел?
- От Мурманска.
Ефим покачал головой:
- Занесло тебя, Молчун. Занесло. А чего на своих двух? Самоуверенный больно?
Молчун допил остатки бульона.
- Собак медведи порвали.
- А тебя не тронули, значит?
- Я одного с карабина положил. Остальные - наутек.
Ефим скривил задумчивую мину:
- И такое бывает?
Молчанов достал папиросы и закурил.
- Курево? Угостишь?
Молчанов протянул Ефиму пачку.
- А ты?
- Я в Ковылево. Да и ты со мной. Собачки двоих потянут. А оставить тебя здесь - хана. Снеговиком станешь. Мало, что ли, снеговиков и без тебя по Кольскому разбросано?
***
- Снеговики... - Ефим слез с салазок, поднял очки на лоб и прищурился.
Молчанов встал рядом.
Останки бараков обросли мхом инея и шапками снега. Различался каркас бензовоза, сверкала на Солнце ржавая цистерна с дугами замерзших ручейков хаотично облепивших поверхность водосборника и сросшихся с сугробами. И много-много снеговиков... с полсотни обледеневших и укутавшихся в белое трупов.
- Кто это? - спросил Молчанов. - Уроды?
- Ага, как же. - Ефим сплюнул, опустил очки на глаза. - Уроды с огнестрела не палят.
- А давно это?
- А черт его знает, Молчун. Неделя, две, месяц, год... Уже не разберешь.
- Так это не Ковылево?
- Да нет. Я этот поселок никогда раньше не видел.
Молчанов подошел к ближайшему снеговику. Всмотрелся.
- Ребенок.
- Пацан, не трогай их. - Ефим одернул за плечо. - В нашу эпоху зима хоронит. Не вороши могил.
- Разве это могилы?
Рыжебородый бросил косой взгляд, обернулся и пошел к упряжке: