Я смотрел в окно. Сонное синее небо уже спрятало огненный шар за горизонт, и сумерки мягко впивались в рассыпанный по холмам лес. Воздух стал ледяным, птицы исчезли. О стекло тщетно билась муха в попытках попасть в дом.
Я улыбнулся. Мне хорошо. Осень. Я всегда любил осень.
Позади послышались тихие кошачьи шаги. Свека обняла меня и положила подбородок на мое плечо. Она пахнет медом. Ей тоже хорошо. Я знаю.
- Дети спят? - мой голос показался мне слишком спокойным и чужим.
- Вроде бы. - У нее красивый голос. Иногда мне кажется, что я полюбил Свеку именно за ее голос.
- Настя все еще кричит. - Я говорю странно, как будто говорит кто-то другой. - Успокой ее.
- Вова... - она крепче обнимает меня, и запах меда становится сильнее. - Не надо...
- Наверное, опять кошмар. - Я слышу, как в тишине дубовых бревен и сосновых половиц еле различимо плачет моя дочь, - сходи, Света. Только у тебя получается уложить ее.
Она стискивает меня дрожащими руками, прижимает изо всех сил, и шею обжигает слеза моей жены.
- Вова, не надо... Пожалуйста... - шепчет она.
И я понимаю. В сотый раз. Настя не плачет. Моя девочка уже никогда не заплачет. И в сотый раз мне хочется разрыдаться. Но я не могу. Я не умею. Разучился. И остается только ощущение, что ты покрываешься инеем.
Рыжие языки, извиваясь, метались в безумных порывах. Огонь хотел выбраться из закопченной клетки камина. Хотел этого больше всего на свете. Стоило дать ему совсем немного, и он набрался бы сил. Но я не отпускал его. И правильно делал. Свека уставилась на переливы пламени, слушала его шепот.
- Не смотри так долго, - одернул я жену. - Сама знаешь. Пошли чаю попьем.
Она знает. И дети знают. Но все равно нервничаю. Я иногда разговариваю с ним. И мне не нравятся его мысли.
Залаял Рэсси. Я застыл с зажатой в пальцах сигаретой. Он умный пес, не кидается на белок, зайцев и подобную мелочь. Дым ядовитой паутиной поднимался над кухонным столом. Рэсси продолжал лаять. Свека смотрела на меня стеклянными глазами. Вот она - свобода. Когда ты замираешь от страха при лае своей собаки. Дым окутывает мое лицо, на улице пес неистово рвется с цепи. Я вдавил сигарету в дно пепельницы и поднялся.
- Вова...
- Сиди.
Главное, не забывать, что может произойти все, что угодно. Нужно быть готовым ко всему. И заряженное ружье должно всегда быть на своем месте.
В руках двустволка, за поясом ТТ. Я погасил лампу и приблизился к окну. К дому подъехали три воронка. Департамент... Их излюбленный транспорт - джипы цвета антрацита. Пижоны трусливые...
С дюжину ублюдков в своих фирменных черных плащах высыпали на мой двор и первым делом заткнули пса. Аж двумя выстрелами. Прощай, Рэсси. Сзади спешно заскрипели ступени лестницы - Свека кинулась на второй этаж. В детскую.
Как же вы, гниды, нас нашли? Кто знал? Серега, Кирпич, Ефим... Нет... Ефима еще тем летом повесили. А Серегу и того раньше... расстреляли у ворот школы. Я ведь был осторожным... в городе не светился особо. Дьявольщина. Рано или поздно, это должно было произойти.
Свет фонарей белыми щупальцами проникал через окна и рыскал в темноте, словно изголодавшийся спрут.
В дверь настойчиво постучали. Потом еще настойчивее.
- Открывай!
Я не должен бояться. Я что-нибудь придумаю. Я не могу опускать руки. У меня семья. У меня дети. Я слышу, как плачет Настя. Света, успокой ее!
- Кротов, открывай дверь. Ничего худого ни тебе, ни твоей семье не сделаем. Все по закону.
Честно, открыл бы. Впустил и сдался с потрохами, если бы не знал, как они свои суды вершат. Какая там семья? Какие дети? О чем вообще говорить?
- Знаю я ваши законы!
Они обходят дом. Окружают...
- Сдавайся, - не унимался "мусор" почти добрым голосом. - Не делай все еще сложней.
- Пса моего пристрелили.
- Ты, Кротов, не о собаке своей думать должен. А о себе. И о семье своей.
Вот как раз о них я и думаю.
Дверь у меня, на самом деле, добротная. Так что я выстрелил через окно. По-моему "мусору" разнесло череп, но я не уверен. В ноздри ударил крепкий запах пороха.
Захлопало и засвистело. Я упал на пол. Стекла осыпались на сосновые доски сверкающей крошкой. Не знаю, что у них было в руках, но дуб это не брало. Я полз под хруст мебели и звон разлетающейся посуды. У них, видимо, патронов было в избытке.
Полезли в дом. Из разбитого окна веяло Луной, а я менял отстрелянный патрон. Какой выстрелил? Во мраке ничего не разберу. Как я ни старался, но руки тряслись, и пальцы не слушались меня. Я косился на лестницу. На второй этаж по-другому не подняться. Я их туда не пущу. Пахло свежеструженным деревом. Наверху, сквозь прикрытый рот, кричала Мариша. Да какой же патрон?! Я отчетливо слышал их голоса. Тихие. Осторожные. Шепотом. Уже за стеной. Я замер и как можно тише захлопнул двустволку. И, конечно же, тише не вышло. Вот она - свобода. Когда ты защищаешь дом и семью с охотничьим ружьем в руках, сидя на усыпанном стеклом полу. А достаточно было всего одной искры, чтобы все это вспыхнуло синим пламенем... вся страна. Я улыбаюсь жуткой улыбкой безумца.
Я стреляю и промахиваюсь. И в ногу жалит свинец. Я стреляю еще раз, и "мусор" с коротким хрипом складывается пополам. Нога - пустяк. И не такое было. А хоть и тупые козлы, но знают, что в двустволке всего два патрона... Я не успел вытащить ТТ, и мне прошили правую руку. А потом сразу же наградили пинком по лицу, да так бодро, что после вспышки полголовы сразу онемело, и на грудь закапала кровь.
Всего одна искра... И уже все полыхает. А куда таким, как я, было деваться? Глупым молодым идеалистам? Когда чиновники не имеют ни страха, ни совести. Когда безработица вышвыривает тебя из квартиры на улицу, когда президент продался чужой державе и по кусочку распродает свою Родину, когда стравливают братские народы... Когда ты никто, если у тебя нет денег. Когда ты ничто, если говоришь не на том языке. Когда ты враг, если отрицаешь ИХ историю. Когда нацию раскалывают надвое. А после разгона демонстрантов началось...
Когда парламент дал добро на резню, он мотивировал это сохранением свободы. Вот она - свобода.
Я сидел на полу, прикованный к столу, и молча смотрел уцелевшим глазом, как эта мразь насилует мою жену. "Мусора" сказали, что если Свека будет сопротивляться, а я не буду смотреть, они убьют детей. И Свека не сопротивлялась. А я смотрел.
Они трахали Свеку по очереди.
"Какая у тебя баба аппетитная, слушай!"
Они вывернули весь дом наизнанку.
"Секите, мужики! Кольца обручальные! Кулончик золотой! А эта ваша свадьба, да? Ну, ты и урод!"
Они избивали наших детей.
"Заткнись, ублюдок!"
Огонь в камине бился, словно потерял рассудок. Он кричал, чтобы его выпустили. Он хотел есть. Но я смотрел на Свеку.
Воздух в доме стал таким же ледяным, как и снаружи... и дело было не только в разбитых окнах. Самый главный сидел за столом и с педантичностью гестаповского писаря ваял от руки протокол.
- Гражданин Кротов. Оказал сопротивление при задержании, с использованием огнестрельного оружия. Убил двух оперативников Департамента Безопасности... - он говорил, как будто для кого-то это имело хоть малейшее значение. А ведь специально для меня... Зачем? Я ничего не понимал. Я ничего не чувствовал. Из меня ушло столько крови, что я уже должен был отключиться. Но я смотрел, как они насилуют мою жену.
Всегда есть надежда. Вот она - свобода. Когда ты смеешь надеяться на то, что твоих детей оставят в живых. И ты смеешь. И никак иначе.
- Кротов, Кротов... - задумчиво произнес главный. Его желтовато-лимонная кожа и водянистые серые глазки вызывали во мне рвотный позыв. Но я не смотрел на него. Я смел надеяться. - Ты, Кротов, ведь участвовал в так называемом "Сентябрьском восстании студентов"? Вроде бы, даже был одним из зачинщиков? - Ты, сука, знаешь, что и как. Иначе вы бы здесь не появились. - Неужели ты думал, что преступление против твоей страны сойдет тебе с рук? - Против Вашей страны. - Против своего народа? - Какого народа? Этот народ расстреливали на улицах из пулеметов, не разбирая кто... И в других городах. И тех ментов и солдат, что отказывались подчиниться... А теперь вы отлавливаете тех, кто остался... Я смотрел на жену. - По закону военного положения...
В соседней комнате рыдала Мариша. Ромки не было слышно. Он сильный пацан. Он никогда не плачет. Он тоже разучился.
Рвотноподобный "мусор" о чем-то говорил, спрашивал меня, записывал, а я смотрел уцелевшим глазом и ждал. Когда все это закончиться. Когда меня и Свеку наконец-то прикончат. И старался, как мог, молиться тому, в которого никогда не верил. За своих детей. Чтобы их все-таки отпустили. Я молился, как мог...
- Папа! - голос Ромки вырвался из-за запертой двери. - Выпусти его! Выпусти его, папа!
Нет. Тогда уже никто не уйдет. Они обещали вас отпустить. Они сдержат слово... должны сдержать...
- Выпусти его! - голос сына срывался навзрыд.
Меня затрясло. Я взглянул на жену, пустые глаза которой смотрели на меня. Она опустила веки.
"Мусор" ничего не понял. Ромка продолжал кричать.
Я сжал зубы и со всей силой дернул стол к камину. И успел два раза ударить по решетке и закинуть ногу.
Пламя довольно заурчало и потекло по окровавленным брюкам. Перекинулось на разбросанные по полу книги и утварь, присосалось к стенам и начало разрастаться, шириться, хохотать. "Мусора" ошалели. Пламя кинулось на них. Слизывало кожу, выжигало глаза, заползало в рот, превращало в воющие бенгальские огни... Проворно и шустро, заскользило по стенам и полу и потолку, и со всего дома доносились крики.
Лучше от этого убийцы, чем... Одним словом, это чудовище всяко предпочтительнее.
Свека дрожала, запахнувшись в свою разорванную кофту. Вынесло дверь, из комнаты, посреди которой догорал труп еще одного "мусора", выбежали Ромка с Маришей. У Ромки под глазом набух синяк. Пламя колыхалось, переливалось, с наслаждением пожирало дом. Вот и все. Свека обняла детей и зарыдала. Вот она - свобода. Когда ты умираешь так, как сам выбрал. И сгораешь в пламени, зарожденном тобой от одной единственной искры. Глупо как-то получилось. А жизнь, она и есть глупая такая штука...
Жара резко поубавилось. И тут я увидел его. Снова. Плавно принимающее форму человеческой фигуры, пламя выросло передо мной.
- Ну, что, сука? - я никогда не мог понять, как он говорит, как видит, или чем слышит. Но вся степень моего непонимания ни капли не заботила матушку-природу. - Три года ты, сучара, меня под замком держал. И чего?
Я думаю, что он когда-то был человеком. Но если и был, то очень плохим.
- Ты еще не нажрался? - я выговаривал слова с большим трудом.
- Три года. - Монстр приблизил свое лицо ко мне вплотную. Жар обдувал меня. - Я не нажрался.
Когда три года назад он сжег деревню, на нее скинули вакуумную бомбу - кто-то настучал, что там кроются повстанцы. Три года назад это было нормальной практикой - вакуумные бомбы. Ирония. Все жители уже были мертвы. А сразу после этого пошел дождь... Я никогда не пойму, зачем я взял его с собой.
- Я спас тебя... - глупый аргумент. Особенно, когда предъявляешь его неведомо чему. - Я тебя спас.
- Ты спас? - он недобро ухмыльнулся, молча смотрел на меня не меньше минуты. Затем расхохотался. - Монету, уёбок. Орел - сожру и сучку твою, и щенков, и тебя на закуску. Решка, - он развел руками, - ухожу. И живите бля себе дальше. Как вы умеете.
Я посмотрел на Свеку и детей. Сумасшедшая страна. Тут даже с огнем нужно пререкаться.
Он избавил меня от стола. В кармане действительно оказалась мелочь.
Я устало улыбаюсь. Сейчас все станет ясно. Вот она - свобода. Когда сам подбрасываешь монету.