Никишенков Олег Викторович : другие произведения.

Жестокое далеко

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Прекрасное далеко - не будь ко мне жестоко", немного переделанные слова этой песни легли в название рассказа. Это история о человеке, понявшим, что по-настоящему счастлив был он лишь однажды, в далеком детстве. Почему так произошло? Что он сделал не так? И в чем истоки истинного счастья?
  У деревни Петрищево от шоссе резко уходит влево, сужаясь в потрепанное серое однополосное полотно, затерянная в зарослях орешника и ельника ветвистая глухая дорога. Она идет в никуда. Здесь круглый год никого нет, в конце этой дороги - тупик в виде больших ржавых ворот, на которых еле-еле просматривается облезшая светло-голубая краска и какой-то красно-желтый рисунок. Над воротами искривленные почерневшие железные буквы, часть из них давно отвалилась и, наверно, уже сгнила в лужах, образовавшихся в асфальтовых ямах. Тишина, такой странный покой, совсем рядом с Москвой и запустение. Никого вокруг. Даже странно, что до сих пор эту землю никто не купил. Говорят, у застройщиков место пользуется дурной славой: все кто пытался за него взяться рано или поздно по странному стечению обстоятельств сталкивались с серьёзным проблемами, и были вынуждены отступить, предооставив его в конце концов самому себе. Воздух тут необычайно чист и кристально прозрачен. Слышны лишь птицы и шум листвы, а оставшееся где-то за спиной шоссе гудит приглушенно и кажется, что оно совсем далеко, будто где-то за горами, его почти не слышно.
  Когда-то тут кипела жизнь, только дай! Шумели дети, разных возрастов, от малолеток - до призывников, от маленьких застенчивых куколок - до настоящих красавиц-невест. По вечерам плясали до упаду под "итальянцев" на дискотеке. И тогда над лесом неслось "ма-ма-ма, мама Мария...". И все хлопали и прыгали в такт на изумление пугливым белкам, смотревшим с веток на окруженную соснами танцплощадку. А над футбольным полем, настоящим, олимпийского размера (его-то уж теперь совсем не найти, разве что если сбрить всю метровую траву до земли каким-нибудь грейдером) неслось детское, многоголосье: "давааай! жми! гооооол! урааа!". Здесь был летний детский лагерь. Свой мир. С жилыми домами, где дети не гостили - жили все лето. Со своей библиотекой - источником знаний. Со своим клубом, манившим детей, знавших, что вечером там обязательно кино или дискотека, если на дворе дождь. С бассейном, этим маленьким кусочком моря, с баней и гладилкой, столовой и детсадом для совсем маленьких, с вожатыми, всегда идущими впереди отряда. Со своими героями и антигероями, со своими трагедиями и летними трогательными романами. Но это было давно.
  Раз в год, примерно в конце июня - начале июля, на эту пустынную дорогу влетает пыльный серебристый "порш". Он всегда с ревом промчится по дороге, подлетит к воротам, встанет, будто ждет когда осядет пыль, и постоит так еще минут пять с закрытыми дверьми. Затем из него с некоторой тяжестью вылезет лысоватый, крепкого телосложения, плотный мужчина в короткой кожанке и с серьезным выражением лица, которое, кажется, навсегда застыло на нем. В черных солнцезащитных "каплях", он подойдет к небольшой скрипучей калитке, вмонтированной в ворота. Уверенным сильным движением откроет ее и зайдет в заросший кустарником и травой заброшенный мир. Затем он аккуратно закроет за собой калитку и исчезнет где-то в этом тенистом туннеле из зарослей растений средней полосы. Его путь лежит на волейбольную площадку, она была слева, за футбольным полем. Она была там, он точно помнит. Фактически осталась от нее одна трибуна. И это единственное место, где можно присесть и отдохнуть. Их было много, этих трибун, по обеим боковым сторонам площадки. С них смотрели, как вожатые ловко перебрасывают мяч через сетку и болели за Витю - всеобщего любимца, вожатого, с которым и в поход, и на танцах побеситься - он свой в доску и на все руки мастер. Но остальные скамейки пропали. Наверно, их уперли. Но это не самое страшное, ведь остался этот железный каркас и еще пара более-менее живых досок поперек. Так что можно присесть. Для этого одинокого крепкого мужчины трибуна с парой досок вполне подойдет для отдыха. Он сидит на трибуне один. И все кажется думает и думает. Вспоминает что-то, потирая свои видавшие виды сильные руки. "Хорошо тому, кто купит землю", - приходит ему в голову мысль, - "и котлован под бассейн рыть не надо - наши родители еще в шестидесятые - восьмидесятые за все самое дорогое заплатили. А многие и свои выходные оставили здесь, когда лагерь строился, делали дорожки, красили дома, строили бассейн, кто что умел - делал. И премии свои - все тоже сюда".
  С бывшими зданиями все обстоит хуже: от клуба, домов и даже от бассейна остались одни развалины. А руины деревянного клуба, огромного, со сценой, настоящими гримерками и кинотеатром с загадочной будкой, из которой вырывался луч проектора, еще кто-то и поджог. Ради баловства, наверно.
  Ох, и любил он эти танцы перед отбоем в клубе, когда уже темно, дождь по крыше, а у старших-то все только начинается. Первый раз руки на ее талии в "медленном". И первый раз она пригласит тебя, стоящего в углу (типа все пофиг) на "белый танец". Пофиг-то пофиг, а сердечко колотится, как у той собачки, что радуется приходу хозяина.... А вокруг футбольного поля тоже были трибуны, с них девчонки за ребят болели, когда они играли самый настоящий и первый в своей жизни чемпионат по футболу - с соседними мальчишками (тоже пионерами) соревновались.
  Эх, а если бы вы знали, что это были за чемпионаты - своя форма, свои гимны, свои тренера, свои футбольные звезды...какие страсти... все по-взрослому. А столовка-то, столовка, а? Бывало, и икоркой там подкармливали детей. Причем и красной и черной. Сейчас расскажи кому - и не поверят ведь. А дети-то и не ценили, "балдели" больше от куска белого хлеба, который можно было взять из большого таза, что повара в кухонное окошко выставляли. Из этого хлеба потом в гладилке втихаря прессом-утюгом делали горячие лепешки. А еще по вечерам перед сном вожатые рассказывали всякие истории и давали черный хлеб с подсолнечным маслом и солью, а то и с лисичками жареными (это вездесущий вожатый Витька уже успел где-то за день ведро набрать). Ничего вкуснее того черного хлеба что в постель набегавшимся ребятишкам раздавали и не вспомнить... И тут была его первая любовь и первые друзья, что клялись в вечной дружбе, как индейцы, на крови, насмотревшись "импортных" фильмов в клубе.
  ...Ему уже давно за сорок, но он каждый год ездит сюда. За воспоминанием. Он был счастлив тогда. Просто был счастлив и все. От бесшабашных и прикольных друзей, от того, что все было просто, от танцев и футбола, от Ленки, что прижалась к нему когда шли из клуба под дождем; от Вадьки, смешного и доброго мальчишки, искренне дружившего с ним, ценившего его и клявшегося, что их дружба будет вечно. От Витьки - вожатого, который был взрослым ребенком, но такой заводила. От трибун, болевших за него, как за Марадонну, когда играли в финале "кубка пионерлагерей петрищенского района". И даже от линейки с красным флагом, за которую потом и "распяли" летние пионерские лагеря, обвинив в чем-то, черт его знает в чем.
  Все. Он не смог сделать ничего, чтобы сохранить свой мирок. Он понял это. И жизнь его уже большей частью прожита. И никто. Никто на дорогой машине. И ради этого, чтобы стать одним из толпы таких же одиноких потерянных самовлюбленных эгоистов, озабоченных престижем и выживанием, думающих, что они что-то могут, а на самом деле не смогли даже то свое маленькое счастье отстоять, ради этого все и слили. И в первую очередь тот летний детский лагерь, где ему были рады, и где он улыбался всем в лицо. То маленькое выдуманное поколением романтиков местечко, построенное с верой в красный детский рай и, как ни крути, на трудовые деньги его родителей. Только теперь он понял, что у него все же в жизни было счастье - свое, детское счастье: тогда. И он мог бы передать его своим детям. Но в итоге: не смог.
  Теперь-то он это знает наверняка, что не смог, жизнь постепенно готовит ему финальный инвойс с надписью "ИТОГО" под жирной чертой. "Я бы даже таким как Витька, наверно, не смог бы стать, а, может, и смог бы, сохранись этот летний лагерь. А если бы я поехал в другой лагерь, но нет - не смог бы в другом - этой мой". И эти мысли каждый раз, приезжая сюда, приходили ему в голову. Перешагивая через обгоревшие бревна бывшего клуба, через поваленную сцену танцплощадки, через заваленные турники, что были установлены рядом с футбольным полем. Перелезая через бывший флагшток, поржавевший, завалившийся набок в высокую давно некошеную траву, он думал об этом.
  Мужчина выходит из ворот, садится в свою машину и включает эту странную песню, где высоким детским голосом девочка поет "Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко". И в этот момент величественней и многозначительней этой песни нет для него ничего. "Эта земля не достанется никому", - говорит он сам себе, будто снова клянется в чем-то вместе со своим другом Вадькой в спрятанном от всех глаз шалаше на берегу ручья. Колеса "порше" взрывают дряхлый асфальт брошенной дороги - серебристый пыльный болид с места быстро уходит в точку, унося в себе сосредоточенного собранного человека с вечно серьезным выражением лица. "Не будь ко мне жестоким, жестоким не будь...", - несется эхом следом за машиной.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"