Чувство шло на убыль, как идет на убыль лето, как клонится к закату день. Страсть уходила, оставляя чуть усталую нежность и теплоту привычки. Женя уже наизусть знала, каждое движение Сережиной руки, всякую родинку на руках... Глаза родные, серые, с желтым ободком по краю радужки, который делал их неожиданно яркими... Движение плеч, вольное гибкое, когда он скидывал рубашку. И эта рубашка всегда белая, независимо от сезона. Ей все нравилось в нем: тяжелые сильные руки, крупный четкий рот, манера говорить, коротко и властно... Даже дурацкая привязанность к белым рубахам. Жене было жаль всего этого, она уже оплакивала их поцелуи и словечки, стискивания пальцев, слитое воедино дыхание. Ведь разлука была так близка, так ощутима. Она еще не знала, как они расстанутся, но понимала, что расстанутся непременно. Горестный холодок уже витал в их общем пространстве. Она не помнила откуда появилась в ней эта убежденность в грядущем расставании, но точно знала, что всякий ее роман заканчивался этим ощущением привычной горечи. Потом будет пустая, легкая свобода... Одиночество. И кто-то другой войдет в ее жизнь... А Сережа словно не понимал неизбежности разлуки и говорил, целовал и смотрел, как обычно. Все ее мужчины хорошо понимали, что время подошло и сами уходили от нее. То ли она становилась более капризной, то ли более ревнивой. Но так или иначе разлука, о которой Женя любила говорить с ними приходила... А Сережа, словно не слышал этого чуть надтреснутого колокольчика, который пел вдалеке: "Разлука, разлука..." Он смотрел ей в лицо с той же ровной, надежной любовью, что и вначале, он звал ее Ежиком и Ежевикой... Он ничегошеньки не понимал... А лето уходило, медленно и важно, но все еще стояла жара и цвели цветы и плоды качались на ветвях...
В начале сентября из Испании приехала Аида. И начала, как обычно тормошить Женьку и требовать, что бы та позировала. Женька отбрехивалась занятостью на работе и прочими обстоятельствами. Но Аида была не из тех, кто может отступить. Нелепая и одновременно стильная в своих длинных юбках, белых носках и пиджаках мужского покроя, косо висевших на ее тощем тельце, с седым ежиком над смуглым лицом арабского шейха, с пронзительно- синими глазами, она знала Женьку сто лет... Еще с тех времен, когда Женька подалась в модели, будучи только что распустившимся очаровательным подростком. Именно она, уже вполне состоявшийся фотограф, помогла Жене избежать нескольких серьезных ошибок... Модельный бизнес в стране только-только начинался. Множество сомнительного народа крутилось вблизи худеньких, длинноногих лолиток. Однажды Аида просто выдернула Женьку из объятий шикарного грузина и спросила: "О чем думает твоя мама?" Женькина мама в это время думала только о том, что сгорели их небольшие сбережения, да и вообще уже пару лет не могла прийти в себя после крушения семьи... Так что Женьку никто за ручку не водил и помощь деловитой, знающей Аиды была очень кстати. Потом во многом благодаря ей, Аиде, Женька плюнула на модельную карьеру, закончила универ по специальности социальная психология. И вот уже несколько лет работала в рекламном агентстве. Работа ей в сущности нравилась, как может нравится решение задачек, что-то щелкало у нее в голове и она вдруг начинала понимать, как ее решить... Работы было много и затевать съемки с Аидой, всегда трудоемкие и выматывающие, ей было не с руки. Но Аида на правах старого друга настаивала: "Жека, ну что тебе жалко, что ли? Отвлечешься от своих морд, слоганов дурацких... Природа... Леса... Поля..." Женька бесилась: "Вот сейчас все брошу и поеду с тобой в поля!" Но неожиданно на помощь Аиде пришел Сережа. "Поедем к нам, в село!" - предложил он. "Ты помнишь, Ежик, какая там красота?" Женька помнила, конечно... Еще она помнила, что пилить в эти благословенные места чуть не целый день. Аида тут же загорелась. "А лес есть там? А дома какие?" Услышав, что при доме имеется старый сад, полный яблонь, она просто завизжала и решительно приказала: "Едем." Женька вздохнула и подчинилась.
А перед самым отъездом, когда ждали Сережу на машине состоялся у них с Аидой муторный какой-то разговор. Начала его Аида. "ну и когда ты замуж собираешься?" - ни стого ни с сего ляпнула она. Женьке лень было даже отшучиваться: "Никогда." "Тебе ведь двадцать семь? Или уже двадцать восемь? Девушка созрела." "Слушай, что ты ко мне привязалась? Можно подумать у меня есть какая-то насущная необходимость в стирке мужских носков..." - разозлилась Женя. Аида не отстала и продолжила тему: "Вот этот твой Сергей... Он что, женат?" - "Нет, не женат." - "Может не зарабатывает?" - "Зарабатывает." - "Чего же ты за него не выйдешь?" - "Аида! Я ни за кого не хочу!" - Вот в этом- то и проблема. Обрати внимание: это ты сама сказала. Ни за кого. Ты ведь всех своих мужиков, как специально выбирала, что бы с ними жить нельзя было. Этот твой гений до сих пор с женой мается? Губит, бедняжечка свою престарелую жизнь... А тот, Леня, что ли... Все ищет девушку неземной красоты совмещенную с дачей на Багамах?" Аида могла бы изрядно продолжить список Женькиных увлечений. Женька признавала за ней некоторую правоту: действительно все эти мужчины совсем не годились на роль мужа. И почему это так получалось Женька не знала. В поклонниках у нее недостатка не было. Еще лет с пятнадцати она знала, что очень красива. Как говорил один из ее знакомых: "Европейский стандарт, но с легкой чертовщинкой." Все вроде бы было в ней обыкновенно: русые длинные волосы, зеленые глаза, прямой короткий нос, пушистые брови. Но и впрямь, то ли глаза чуть вкось прорезаны, то ли брови немного гуще, то ли впадины под скулами слегка глубже - стандарта не получалось. А получалось диковатое обаяние, вспыхивающее из-под типично модельного образа и действующее на мужчин, подобно гипнозу. И все же мужа себе Женька так и не выбрала. Либо мужчина, который ей нравился был безнадежно женат, либо беспробудно холост. И приходилось расставаться. А тех, кто вполне подходил под категорию перспективных женихов Евгения отваживала сама. То он не так смотрел, то он не так говорил. То был жаден, то слишком расточителен... "Ты слышишь, Женька!" - остановила ее размышления Аида - "ты ведь что-то не то делаешь со своей жизнью." Тут уж Женька не выдержала и прыснула на нее сладкими, томными духами. Таких запахов Аида просто не выносила и побежала в ванную отмывать "эту гаремную вонь", как она выразилась.
Ехали на Сережиной Ниве. Он водил машину мастерски, впрочем он все делал отлично: стрелял, строил, целовал. Женька любила смотреть на его красивые руки, свободно лежащие на руле. Но на сей раз пришлось сесть сзади, с Аидой: на переднем сиденье устроился ее очередной бой- френд, с претенциозным именем Мишель. "А нельзя ли просто - Миша?" - поинтересовалась при знакомстве Женя. Мишель кокетливо вздохнул: "Ах, нет, Мишель - это, знаете ли моя сущность..." Такая тинейджерская сущность была у всех Аидиных мальчиков. Одетых, как волнистые попугайчики и трещащих, как попугайчики. Аида их не третировала, кормила, одевала и относилась с небрежной нежностью... "Зачем они тебе?" - еще в былые времена совместной работы поинтересовалась Женя, - "Неужели ты не можешь найти нормального сильного мужика?!" Аида привычно щелкнула зажигалкой и ответила глядя мимо Женьки, куда-то в прошлое: "Видишь ли, Женюра, однажды, когда я была такой как ты, в темном переулке мне повстречались несколько очень сильных мужчин... Трое агрессивных, самоуверенных самцов... С тех пор мне нравятся только слабые."
Всю дорогу Мишель уговаривал Сергея дать ему порулить и выплескивал потоки довольно дельной информации, но когда вокруг потекли нескончаемые леса то и он замолчал, завороженно всматриваясь в темную древесную глубину... Приехали во второй половине дня. Открыли дом, оглядели заросший двор и запущенный сад. Дом был обычный, одноэтажный, но таинственно- прекрасный, весь в тени огромного ореха, закрывавшего кроной половину двора. Сергей купил его несколько лет назад за копейки. Тогда он проезжал по делам через это полесское село и увидел потрясающий двор и старый сад. Хата была старая, но крепкая, крытая шифером. Тогда Сереже показалось, что можно будет проводить здесь часть лета. В глуши, среди лесов, в обморочной тишине. Сидеть под старым широким ореховым деревом. Работать над диссертацией, обдумывать проекты. И он решительно купил дом у владельцев, живших в соседнем городишке. Будучи строителем, он начал было перепланировку комнат. Затеял сооружение крытой галлереи во дворе. Но потом выяснилось, что ездить сюда далеко и практически некогда. Каждое лето накатывали дела и побывать в селе он никогда не успевал. Впрочем пару раз приезжал сюда с компанией. Всем дико понравилось и приятель- художник даже пожил здесь до осени. На беленой стене так и остался висеть незаконченный этюд... Еще здесь они несколько раз побывали с Женькой. И первая их ночь тоже прошла в этом доме.
Пока мужчины растапливали печь и готовили еду, Аида взялась за свое дело. Не обращая внимания на ворчание Мишеля, о том, что современные женщины совсем обнаглели и даже на стол накрыть не могут, она повела Женьку в сад. Яблоки валялись под ногами, светились желтым, золотым на ветвях. Листья деревьев кое-где уже тронул тот осенний оттенок , который через пару недель превратится в буйство красок. Аида собирала яблоки в кучи и усаживала Женьку возле. Снимала и так и этак. С тенью от листьев на лице, в шляпе и с распушенными волосами. На фоне серой, не поддельной стены дома, но с яблоком в руке. Возле ветвей, клонящихся под тяжестью плодов. Умудрилась даже на голову ей пристроить яблоневую ветку, полную маленьких пунцовых ранеток. "Из таких райских яблочек моя бабушка варила варенье. Оно горьковатое такое было. А мне тогда нравилось." - сказала Аида пощелкивая затвором и попыхивая сигаретой.
Аида уже использовала все свои и Женькины наряды, взятые с собой. И в мужскую рубашку одевала свою натурщицу и в одной майке сидеть заставляла. И наконец, решила, что необходимо добавить местным колорит, раз уж они здесь торчат. И отправилась по окрестным бабкам собирать этот колорит. Явление Аиды в мужском пиджаке и с неизменной сигаретой в зубах бабки восприняли спокойно. То ли жизнь приучила их ничему не удивляться, то ли от городских они именно таких вот чудачеств и ожидали. Ближайшая соседка баба Ганна согласилась показать добро, лежащее в сундуке. Аида накинулась на вышиванки, словно хищник на добычу. Она вертела спидныци и рубахи, заходясь от восторга. Про одну, особо ярко вышитую рубаху и юбку баба Ганна заметила. "Це на весилля готовили. Мама моя в нем замуж выходила." И тут Аиду осенило: "Точно свадьба. Будем играть свадьбу." Идея захватила и остальных. Мишель лепетал что-то про языческие обряды лежащие в основе всякой свадьбы. Баба Ганна согласилась собрать местных старух для достоверности и создания атмосферы. Сергей, усмехаясь и отнекиваясь все же согласился на роль жениха. Аида его утешила: "Ты будешь просто фоном, статистом... Мне главное - Женькино лицо..."
Пока бродили по дворам подыскивая костюмы, солнце почти зашло и игрище отложили до завтрашнего дня. Ночью на старой железной кровати, с прогнувшейся сеткой Женька и Сергей любили друг друга. Темнота была кромешная, не городская. Только чуть виднелась в окне ветка старой груши и стучала в окно и пугала Женьку... А поутру, уже при свете рассвета, когда они глядели друг на друга бессмысленно счастливыми, какие бывают лишь после любовной близости, глазами, Женька вдруг затосковала так резко и больно, что сама испугалась. "Скоро он уйдет от меня." - решила она твердо. И сказала, непослушным от недавней страсти голосом: "Когда ты от меня уйдешь, сделай это не больно..." Засмеялась и добавила почти шутливо: "Убей меня нежно..." "Что за бред? Это у тебя утреннее помрачение что ли?" - поинтересовался Сережа. "Это я в книжке прочитала, кажется так песня какая-то называется... Но я ее не слышала." Он посмотрел на нее почти жестко: "Женька, заруби на своем красивом носу, что я не уйду от тебя. И тебе уйти не позволю."
После завтрака при свете солнца Аида решила, что рубахи слишком залежалые, и желтоватый цвет будет заметен. Постирали и развесили на веревках во дворе. "А пока пойдем в баню!" - решила Аида и они нагрели воду и отправились в тесную баньку... На пол набросали травы, с чердака вытащили старый огромный таз из жести, позолотевший от времени... Аида поставила в него Женьку прямо в рубахе и ливанула на нее ведро воды. Рубаха облепила тело. "Думай про первую брачную ночь!" - приказала она Женьке. Женька замерзла, покрылась пупырышками... Думать про свою первую ночь ей не хотелось. В ее первой ночи не было ничего интересного. Тогда она начитавшись дешевых романов, ожидала каких-то восторгов, но вместо оных ощутила только возню на своем теле и боль... Все было глупо и пошло. Ее первый был груб и агрессивен, может быть потому, что не знал, как себя вести... В конце- концов он был всего лишь первокурсник. Но Женька тогда аж на два года забыла думать про любовные утехи... Аида разозлилась и начала орать: "Где лицо?! Я тебя спрашиваю, где глаза?" Женька хотела ей сказать, где у нее глаза и даже нецензурно сказать. Но многолетняя привычка работать, раз уж собрались именно работать, заставила ее собраться. "Черт, про что думать- то? Ни про кого из своих бывших вспоминать не хотелось. Выражение ее лица явно Аиду не устроит." И тогда она вспомнила, как они с Сережей приехали в этот дом первый раз. Стояла ранняя весна: грязь, последний снег. Но на Ниве они проехали. Растопили печь и пошли в лес. Там она остановилась возле березы. Сок стекал по коре. И Женька припала к открытой ранке на стволе прямо губами. А когда повернулась облизывая кисловатый сок, увидела Сережины глаза. И тогда они обнялись и так и легли обнявшись на сухой пригорок. Прямо рядом со своим лицом Женя увидела крохотные пушистые цветки Сон - травы... И все в ней стало нежно и пушисто и фиолетово, как эти жалкие цветочки... И открылось ему навстречу и сомкнулось вокруг него... "Ага! Есть!" - победно заорала Аида. "Еще, вот, вот." - продолжала она бегать вокруг Женьки и щелкать затвором. Потом они вымылись теплой водой уже по настоящему и посидели, пока Женька расчесывала свои длинные волосы и Аида снова не выдержала и опять поснимала ее в мокрой завесе русых прядей...
Ели возле дома, под орехом. Позвали бабу Ганну, но она застеснялась... Принесла козьего молока и пяток яиц, но за стол не села... "Что вам, молодым, красивым на старуху смотреть... Вы ешьте, деточки, ешьте..." Женька собрала ей гостинец из городской колбасы, конфет и сунула в опустевшую банку из-под молока. Молоко выдул моментально Мишель и опять начал трепаться безостановочно, как одержимый... " Обрядность сельской народной жизни держала человека в некоем духовном пространстве. Дарила быту особый, внеутилитарный смысл. Действие превращалось в действо..." Говорил он умно, как всегда Женьку раздражал. Почему-то ее все сейчас раздражали: и Аида со своей непрерывно работающей камерой, и Сергей заботливо кутавший ее в какой-то платок, и даже безобиднейшая баба Ганна, радостно живописующая красоты сельских свадеб, благо нашлись слушатели... И Женя ушла подальше от всех, за соседний двор, на пустой лужок, где паслись две козы и села там на траву... Тишина упала на нее... Ах, какая благословенная тишина. Она глядела в небо, словно стала опять ребенком, словно могла быть беспричинно счастлива... Следила за облаками, придумывала про каждое историю... Откуда-то из-за тысячи лет кричал кто-то, звал ее по имени: "Женя! Женя!". "Женя - это я. - подумала она. "Как странно."
Женя относилась к своему имени с двойственным чувством: с одной стороны оно ей нравилось, потому что было довольно редким и придавало ей оттенок веселого мальчишества. С другой стороны - оно постоянно напоминало об отце. Его звали Евгений и когда-то тысячу лет тому назад их было в семье двое Женек: Женя Большой и Женька маленькая. Мама окликала :"Женя!" и они оба откликались в один голос: "Что?" И их это смешило и они от хохота падали на пол. У нее было счастливое детство. Много игрушек. Мама, которая всегда бывала дома и отец, приходивший с работы и игравший с ней в солдатиков, потому что Женька любила мальчишеские игры. Она вечно носилась в старых джинсах. Мама расстраивалась и пыталась наряжать ее, как куклу, в платья с оборками и привязывать банты в ее пепельные кудри... Но Женька орала и выдиралась и упрямо залезала в привычные спортивные штаны. Папа говорил матери: "Оставь ее, Вера, прийдет время и она будет носить платья..." Папа всегда заступался за нее и позволял ходить на голове. Мама сердилась: "Женька ты совсем ее разбаловал! Она же неуправляема!" А отец только смеялся и говорил :"Прекрасно, зачем нужно что бы ее кто-то управлял? Пусть сама управляет." Отец управлял людьми. Ему все удавалось. Красивый, веселый, он нравился женщинам. Не работающая мама полагалась на него, как на каменную стену. Но стена рухнула и они с тринадцатилетней Женькой оказались на холодном и неуютном жизненном пространстве. Отец ушел из семьи к резкой, властной и красивой женщине. И теперь не он управлял, а им управляли жестко и умело. Карьера его складывалась отлично, и даже грянувшая через несколько лет большая перемена в жизни страны не повлияла на ход этой карьеры. Папа стал большим человеком. Женьку тогда больше всего потрясло не то, что он ушел от мамы. Ее просто подкосило то, что отец практически вычеркнул ее - Женьку из свой жизни. Алименты исправно приходили по почте, но отец никогда не пытался увидеть свою дочь. Сначала она представляла себе, как он мучается без нее, как будет просить прощения. А потом поняла, что он ее забыл. Она звонила ему на работу. Но папа отвечал холодно и смущенно. Впрочем, однажды, когда Женя училась в десятом классе, они встретились. Он ждал ее возле школы. И не узнал ее: девочки так меняются за несколько лет. А она сразу увидела родное лицо. Но уже через секунду, когда его глаза расширились, узнавая, она залилась горькими, страшными слезами и кинулась прочь от него. Бежала, толкая прохожих и затыкала уши на бегу, что бы не слышать его голос, звавший ее: "Женя! Женя!" И сейчас, как тогда, Женька заплакала безысходно, потому что все эти годы, она тосковала об отце... И отплакавшись, трезво и неожиданно для себя решила с отцом повидаться... И еще поняла, что мужской голос, окликающий ее по имени это голос Сережи и он уже с полчаса надрывается... И надо идти.
Аида собственноручно прогладила рубахи и юбки, допотопным утюгом. И никак не могла от него оторваться, лелея мысль о том, что увезет это чугунное чудо домой. Мишель, которому утюг предстояло перетаскивать, отговаривал ее. Оказалось, что его субтильные узкие пальцы обладают фантастическим умением. Из веток шиповника, колосков, Женькиного шарфа, каких-то черных ягод и пеньковых веревок он накрутил несколько странных головных уборов: то ли венков, то ли венцов. Отовсюду из них торчали эти колоски и ягоды, свисали стебли... Но Женька в них выглядела невероятно. Собрались бабки. Чинно расселись на лавке. Аида дала им режиссерскую установку. Потребовала от Женьки полного переживания момента. "Ты слушай песни и вникай. Ну, это ты - невеста. Это тебя выдают замуж!" Женьку одели, подпоясали, стали причесывать. Бабки запели. Голоса их оказались неожиданно низкими и мощными. Все слушали песню. Аида забыла щелкать. Мишель заткнулся. Бабки допели. И Варка маленькая, лет семидесяти пяти сказала: "Нет, раньше мы лучше пели. Теперь не то. Дишканты вже все вмерлы..." Запели снова. Женька ясно представила себя невестой. И все волнение, и весь жар и весь трепет той невинной, молодой и души, которая была в ней некогда. Но почему была? Она и теперь поет в ней вместе с рыдающими голосами старух. Она верит, да верит в счастье, которое вот-вот сбудется... И на секунду ей показалось, что это не старенькие Варка, Палашка, Ганна, Мария и другая Варка поют рядом с ней. А те старухи, что ведают нитями судьбы, забытые, но грозные... И что они будут добры к ней, и ее нить, ее золотая нить, которую вытягивают старухи голосами и всем нутром, не оборвется, но будет долгой и прочной...
И ели и пили потом, прямо во дворе под орехом. И бабки распив рюмку- другую, завели такие срамные частушки, что далеко до них было каким-нибудь звездам рэпа. Аида половину слов не понимала и просила Женьку переводить. Сергей с Мишелем хохотали над неполным переводом и требовали не выбрасывать слов из народной сокровищницы... Снова завели разговор про старину. У бабок старина была своя, советская. Каждая рассказывала, какая она была передовичка и лучшая доярка, какие грамоты получала. Аида пыталась вывести их на старину настоящую, но бабушки сворачивали на колхозный строй и недобрые деяния нынешнего головы. Аида поинтересовалась, куда везли невесту с женихом после этого одевания. "А в сельхозраду и везли. Куда ж еще?" - сообщила Ганна. Палага перебила: "Ну если еще в старину, то венчаться. Мама моя так венчалась у церкви." Заговорили про церковь, в которой служили по большим праздникам и где старушки пели в хоре. И естественно, что Аида немедленно засобирала всех в церковь. "Будет чистый Параджанов. Церковь, Женька в народном костюме. Свечи. Это просто блеск." Старухи заспорили, откроет Иван церковь для сомнительного дела или нет. Решили, что за десятку откроет. К тому же ничего антирелигиозного производить там не предполагалось. Старух Сергей торжественно повез на машине, а остальные отправились пешком. Вдоль села, потом полем. И вновь завязался разговор на свадебную тему. Начала его сама Женька. "Нет, ну как это они выходили за кого-то, даже не выбирая. Это как-то ужасно!" Мишель оживился, почуяв близкую дискуссию: "А вот, Эжени, кого Бог пошлет и родители... Это вы теперь переборчивы, а тогда вас и не спрашивали!" Казалось его радовало, что хотя и очень давно, женщины были так бесправны. Женька возмутилась этой радости: "Это свинство! жить потом всю жизнь без любви!" Аида раздумчиво забормотала на ходу: "Ну почему без любви. Они их вынуждены были полюбить. Вот представь себе, что кроме этого мужчины никакого другого не будет и быть не может. Только этот единственный. Ну и она его начинала любить. Это так естественно полюбить единственного..."
Церковь открылась на выходе из перелеска, над прудом. Высокая, большая, но легкая. Сергей, общавшийся пару раз с батюшкой рассказал, что построил ее местный помещик, взамен сгоревшей деревянной, прямо перед революцией. И что является она точной копией древнего, известного храма, кажется Новгородского... Темно-вишневый кирпич постройки, перебивали прослойки побелевшего от времени раствора. Купола были крашены зеленой краской, но почему-то все- равно казались золотыми. Постояли странной группкой в пустом дворе, пока строгий Иван проверил Аидины документы. Деловито засунул в карман двадцатку и открыл двери в церковь. Мария прошипела Аиде: "Дуже богато ему дала. Десятки досыть." Внутри храм был пустынный, белый. Только часть придела занимал бедный иконостас. "Вот собрали у кого, что осталось... А какие тут картины были." - вспомнил кто-то из старушек. Аида закупила у Ивана несметное количество свечек и бабушки расставили их перед иконами и аналоем. Свет внутри церкви позолотел и смягчился. "молитвы венчальные петь не будем" - решили бабки. "Богородицу споем. Богородицу всегда можно. Тут греха не будет." Они запели Богородица дево на неизвестный Жене распев... Сергею и ей дали в руки по свечке. Поставили пред алтарем. "Вот просто так постойте. И представьте себе, что это ваше венчание." - потребовала Аида. На Сереже была вышиванка. Женя никогда не видела его в вышиванке. Ужасно он хорош был в ней. Удивительно. И на лице такое волнение, как будто и впрямь они сейчас венчались. "Вот так гляди на него. Гляди!" - перебивая хор, требовала Аида. И Женя глядела во все глаза, так что навернулись слезы. И думала о том, как это странно знать, что какой-то человек - единственный во всем мире. Вот Сергей. Если бы жили они во времена своих прадедов, то стояла бы она с ним пред алтарем взаправду и вот эти глаза и брови и волосы и все его, светлое лицо были бы для нее единственными. Единственно возможными. И никакой другой человек не мог бы уже войти в ее жизнь и никаких вариантов не было бы в ее голове, а только он. Навсегда до самой смерти и после нее. И в ту же секунду она поняла, что больше нет никакой игры и никакого детского понарошку. А есть только он - ее Сережа. Единственный. И уже не смогла отвести глаза от его лица. И через несколько минут не поняла, чего это ее тормошит Аида и чего ждут бабушки и старик Иван. Они одновременно с Сережей глянули на всех откуда-то из дальних далей и вышли во двор на солнечный сентябрьский свет, словно и впрямь обвенчались, медленно и торжественно.
Настоящее венчание было здесь же через месяц. Леса полыхали всеми оттенками желтого и багрового. Но погода стояла теплая. А в полдень солнце было почти жарким. Батюшка довольный таким количеством народа в малолюдном обычно приходе, служил пышно. Венцы разрешил надеть на головы новобрачным. Бабушки пели потрясающе и пара знакомых операторов снимала все действо на пленку. Женька волновалась. Сначала о том, что длинное кружевное платье, которое привезла успевшая смотаться в Италию Аида зацепится за что-нибудь... Потом боялась, что перепутает что-то в обряде и выйдет посмешище. А когда вышли из церкви заволновалась, что пойдет дождь - издали ползла синяя туча. Столы накрыли во дворе и дождь был бы некстати. А дождь все же пошел, но недолгий. Не осенний. а словно бы летний. Когда он закончился, сняли со столов клеенку и сели. И хотя мысль о том, что бы повенчаться в далеком селе сперва казалась ненормальной, вышло все славно и красиво. От музыка, смеха, молодых лиц ожил двор и дом... Топилась печь, дымком пахло. Кто-то уже танцевал посреди двора, кто-то пел со старухами... Далеко друг от друга сидели Женины мама и папа. Но все же они были здесь и улыбались ей. А потом она увидела далеко над лесом радугу. И все ее увидели. Баба Ганна сказала: "Це на щастя. Молодята, це вам на щастя." А Женька посмотрела на отца и вспомнила такую же радугу в своем детстве. Как стояли они втроем под деревом и как отец сказал ей :"Женя, запомни, это - радуга." Она глянула на маму и поняла, что мама все помнит, но улыбается она светло и нежно... Женька прижалась к Сережиному плечу. Плечо было родное, надежное. А вокруг веселилась ее свадьба и горели на старых деревьях последние золотые яблоки.