Сон ускользнул мгновенно, как только зазвонил телефон полоумным голосом. И мне пришлось прервать сладкое барахтанье в утренней дремоте. Раз в кои-то веки никуда не нужно нестись с утра пораньше и тут обязательно какие-то садисты начинают названивать. Отключить бы его, да я панически боюсь потерять связь с дочерью: вдруг что-то срочное, а я не знаю... В трубке зарокотал знакомый низкий голос: "Еще ты дремлешь, друг прелестный, пора, касавица очнись... У нас тут мороз и солнце!" Врет Юрка насчет мороза и солнца. Может, мороз небольшой и есть, а солнца никакого не наблюдается. Хорошо хоть снежок выпал. Прикрыл серость и грязь. Я вздохнула и проснулась окончательно: "Юрочка, ты чего хочешь-то?" - "Тебя, мой свет, хочу... Тебя, ласковая моя." Ну-ну. Меня он хочет. В такую рань? Я честно говоря, сейчас хочу только одного: чаю, бутерброд и свежую газету. Но Юрка продолжал убеждать меня, что увидется крайне необходимо. - "Ну приезжай сюда..." - нехотя предложила я. "Котик, ты же знаешь..." Знаю я, конечно знаю. Юрка панически боится. что некий тайный агент застукает его возле моего дома или увидит его джип. И конечно перепишет номера и потом сообщит его супруге. Да, вообще-то и я не хочу ничего такого. Вдруг, Мыша придет домой раньше времени... Гостинницы тоже отпадают: Юрка считает, что его лицо известно каждому администратору города. Поэтому для наших встреч остается только квартира моей подружки Мили. Миля, по папорту Милисента. Так обозвала ее мамочка. Поскольку отцом являлся некий уроженец Мозамбика, мама решила, что для темнокожей дочурки что-нибудь почуднее будет в самый раз. Как будто ей с цветом кожи проблем не хватало. Хвала небесам, теперь ее проблемы в прошлом. С ее голосом и внешностью у Мили вечные гастроли в джазах Европы... А ключи она оставляет мне. С тех пор, как Юрка три года тому назад стал моим любовником, мы и встречаемся в Милиной квартирке, точно по графику ее гастролей... Юрочка со своими доходами мог бы снять квартиру, а то и целый дом, но уж я-то знаю какой он жмот... Да и вообще, мне на него сетовать грешно: держать в любовницах соракалетнюю тетку, когда вокруг молодых и красивых хоть отбавляй. Я ведь с самого начала ни что не претендовала. Просто заело одиночество. А Юрку я знала по своей прежней работе и как-то все получилось само собой. Правда. после каждой нашей встречи я вляпываюсь в депресняк и решаю, что уж это-то был последний раз. А после он снова звонит и я бегу на свидание, как собачонка. Вот и на сей раз сладкое лежание и поедание бутерброда прямо в постели отпадают. Вместо утренней неги резкий душ, молниеносный макияж и одевание в темпе учений спецназа...
Миля живет недалеко от меня и можно не терять времени на отлов тачки, а добежать пешком. Краем глаза успеваю заметить, что мое любимое дерево, огромный ясень, покрылся инеем и его белые ветви закрывают пол неба. И смутное вопоминание о том, что я видела сегодня удивительно красивый сон настигает меня. Вроде бы было в нем что-то связанное с зимой и снегом и кто-то рядом со мной был в этом сне. Был мужчина, родной, самый близкий... А кто? Не вспоминается. Наверное, так...- собирательный образ. Юрочка выскакивает из машины и пробегает мимо меня в подъезд, как незнакомый: конспирация. В квартире он так же быстро раздевается, как я давеча одевалась. Все прочее обычно занимает час. И час на разговоры. Разговоры посвящаются Юрочкиным семейным делам. А я выслушиваю его, глядя в глаза, с преданностью домашнего животного. Но сегодня что-то меня сковывает. я стою посреди комнаты, наблюдая своего любовника, бегающего по помещению в беленьких трусах и на меня накатывает волна злобы. Все выглядит, словно в фильмах моей молодости. То ли в "Москва слезам не верит." то ли в "Вокзале на двоих"... "Что ты стоишь?" - удивляется Юрка. - "Раздевайся, я же опоздаю!" Я молча подхожу к окну. Пытаюсь настроить себя на любовную близость. Произношу внутренний монолог, который мне обычно помогает: "Юлия, ты взрослая женщина. Тебе уже не двадцать и даже не тридцать. Тебе тридцать девять. Пора выбросить из головы все эти романтические враки, не нужно усложнять то, что - просто жизнь. Да, он женат. У него семья. А ты ничего плохого не делаешь. Всего лишь занимаешься сексом." Но на сей раз монолог не помог: я не хотела ложиться в эту постель. Не хотела слушать его рассказы про жену и сына. Я хотела прижаться к кому-то родному и поплакать. Юрочка начал злиться. "Юля, прекрати. Ты же понимаешь, начинаются праздники. И мы сможем увидиться не скоро. Давай в этом году не ссорится. Ты же у меня хорошая девочка." Слова про "хорошую девочку" срабатывают и я начинаю раздеваться. Юра закрепляет успех, притиснув меня к себе. От него пахнет хорошей туалетной водой и немного холодом... Он вообще хорош: слегка отяжелевший соракапятилетний красавец, со значительным лицом начальника. Похоже, я сдаюсь. Но тут Юрочка торопливо подталкивает меня к постели и я снова впадаю в ступор. Руки повисают вдоль тела. Ноги заплетаются. "Да не хочу я , черт возьми! Ничего не хочу!" - шепчу я. Юрка садится на край кровати и я вижу, что его лицо становится решительным и собранным: он обнаружил препятствие и сейчас будет его устранять. "Юльчик, какая муха тебя укусила? Давай разберемся! Я что-то не так сказал? Или сделал? Мне так хотелось увидется с тобой перед Новым годом... Подарок тебе принес." Он рысит в прихожую и достает из кармана пальто пакетик. В нем маленький флакон "Кендзо". (духи?) Я невольно улыбаюсь. Все-таки еще не родилась женщина, способная не оттаять при виде духов в красивой упаковке. Юрочка удовлетворенно наблюдает мою реакцию и говорит: "Еще часик есть, Иди сюда." Он привык добиваться своего. Но не на этот раз. Потому что я ставлю флакончик на стол. Одеваю куртку и выхожу. "Дверь захлопнешь" - говорю я. Проходя мимо ясеня, я опять вспоминаю сон. Кто бы мне не снился, это был явно не Юрочка.
Дома я принимаюсь за уборку. Самое плохое теперь - это сидеть и терзаться сожалениями. В Мышиной комнате дикий бардак. Свалены в кучу юбки, платья, кассеты и дискеты. Что бы было повеселее включаю музыкальный центр. Купила вместо зимних сапог: Мыша ужасно хотела нормальный звук. Звук нормальный. Земфира поет. Моя дочь Маша, по домашнему Мыша, слушает Земфиру, "Рамштайн" и какой-то реп... А я Веронику Долину, "Наутилус" и всякое старье из итальянской эстрады времен моей учебы в школе. Мыша кошмарная эгоистка. Она врубает свой "Рамштайн" на полную громкость, утверждая, что если этих уродов включать тише, проподает смысл слушанья. Поставить сейчас любимую Веронику я не рискую: раскисну совсем. А до Нового года всего-ничего. Надо убрать это Мамаево побоище. "О поле, кто тебя усеял..." пою я в унисон Земфире и понимаю, что испытываю облегчение, оттого, что не стала предаваться любовным утехам с Юрочкой. Конечно, мои подруженции и Миля, и Люська, и Танька сочтут меня полной идиоткой, но мне осточертел этот секенхендовский секс, "из вторых рук, по сходной цене". Что скажет Люська я знаю заранее. "ты сколько лет одна просидела? Десять? И остаток жизни просидишь также. Машку все жалела! Ах, чужой мужчина в доме! Ее хрупкая психика не перенесет. А теперь она носится где-то целыми днями и вечерами, а ты сиди одна. Юрочка, по крайне мере - надежный вариант." Миля, красавица наша, вздохнет и молвит совершенно отечественным тоном, что при ее экзотической внешности выглядит дико: "Мужики, Юлька, все одинаковые... Козла на козла менять - только время терять." Танька грустно поглядит в сторону и пропищит: "Ты счастливая , Юлька, у тебя и ребенок есть и любовник постоянный..." Правду скажут мои подруги. Потому что все так и есть. Я сама отказывала всем поклонникам. Мне казалось, что для Мыши чужой мужчина в доме будет страшной травмой, ведь она ужасно нервная. А она меня ревновала ко всем, я даже в сторону чужого ребенка посмотреть боялась: Машка начинала реветь, если я гладила какого-то малыша по головке... А уж мужчину в дом я и привести не смела... Сначала не смела, а теперь уже поздно. Впрочем, я действительно счастливая. У меня есть Мыша, дом, любимая работа...
Нахожу посреди учебников и вороха колгот альбом с фотографиями. Зачем он понадобился Мыше? В альбом заложена пачечка писем. Из дома, от моих родителей. Старые, еще до того, как они переехали на Урал, к брату. Ах, да, вспомнила... Я купила альбомчик и перекладывала в него старые фотографии. Годами они валялись просто так. А Машка взялась их разглядывать. Дулась, увидев себя крохотную, в неподобающем по ее мнению виде. Напрмер на горшке. А мы с ее отцом тогда восхищались каждым ее действием и щелкали все подряд. Может это он, Машин отец, мне сегодня снился? Ведь когда-то было оно, это счастье. И свет в родном окне, и слова, слаще меда. Но как это давно было... И как недолго. Начинаю машинально рассматривать снимки. Ага. вот этот, где я в нелепом зимнем пальто на фоне деревянного дома. За пять лет до рождения Маши. Еще там, в далеком, моем родном городе, за тридевять земель отсюда. Именно эта фотография вызвала такой интерес у Машки. Может быть потому, что я на ней такая счастливая, что больно смотреть... Пришлось рассказать немного про ту жизнь. Миллион лет назад. В эпоху Павла. Собственно, по настоящему правдиво рассазывать нельзя. Я же мама - существо, если не бесполое, то безусловно - целомудренное. Мое прошлое должно быть белоснежным и чистым, как снег.
Ах, какой снег выпал в тот год в нашем захолустье! Какой дивный, нежный, утешительный снег! Именно в этом доме мы встречали тогда Новый год. Дом принадлежал Пашиной семье. Внутри была старинная мебель. Старые книги. Печь с изразцами. Обычный дом неродовитых дворян или зажиточных мещан девятнадцатого века. Только у нас в средней полосе России, где не было войн и можно встретить такие дома... Словно великие воды всемирного потопа пронеслись над ним, не стронув ни единой вещи, не потревожив даже воздух внутри, и сомкнулись и оставили этот дом в своей глубине, и давнее время тоже сохранилось в нем нетленно... Войдя в комнаты, я почти тронулась умом от желания там жить. С ним жить. Потому что любила его уже два месяца. С тех пор, как нас познакомили. И по сию пору, когда я произношу слово "счастье" перед глазами встает этот дом, с маленькими окошками в частом переплете, застекленная веранда, увитая виноградной лозой и особый, мягкий свет в комнатах с низкими потолками... А в тот предновогодний день счастье стояло так близко от меня, что я чуяла его дыхание. Да что там! Оно это счастье держало меня за руку и ведомая им, я двигалась и говорила так свободно и красиво. как никогда в жизни. Любовь моя, снег мой чистый, родные серые глаза... И вспоминая их, я плачу и теперь, как много лет назад...
Машка приходит, как приходит ураган. Сапоги летят в один угол, дубленка - в другой. Музыка врубается на всю громкость. Холодная котлета сьедается на ходу и жирными пальцами она ухватывает новый журнал. Я стоически терплю все это в течении получаса. Но когда Мыша не сняв дорогой джемпер заваливается на диван с очередной котлетой, я не выдерживаю. - "Сними джемпер! Опять будет жирное пятно!" - "Мне некогда. Поем и побегу." - "Куда это ты побежишь? Мы же договорились: сегодня уборка." - "Я занята. Что за идиотизм обязательно затевать генеральную уборку перед праздником. Праздник - это отдых." - "Это тебе - отдых. А у меня в будни нет времени, значит надо убирать в выходные... И не ешь на диване. Можно же сесть за стол. Его для этого придумали." - "А ты сама? Ты сама ешь лежа. Я видела." Звонит телефон. Мыша кидается к нему, словно год просидела на необитаемом острове. - "Нет, это не она. Это - я." Протягивает мне трубку: "Видишь, у нас даже голоса одинаковые. Так что не ори на меня." Интересный аргумент в пользу своего свинства. Звонит Танька. Зовет завтра к себе. Нет уж. Терпеть не могу эти стародевичьи посиделки с тоской во взоре и с натужным весельем. Мне сразу вспоминается какой-то спектакль про послевоенные годы в селе. Бабы сначала пьют, потом поют, и наконец - рыдают. Увольте. Лучше я тихо-мирно посмотрю телевизор и вырью ликерчика в гордом одиночестве. Между тем, мы продолжаем выяснение отношений с Мышей. Заходим в этом весьма далеко. Вот уже кульминационный момент: "Ты неблагодарная эгоистка! Я всю жизнь стараюсь для тебя, как проклятая!" - это естественно я говорю. "А я не просила... " - это уже Машка. "Вся ваша порода такая! Безотвественная, бесчувственная порода!" - "Ты сама мне отца выбирала. У меня, между прочим не спрашивала..." - Я вовремя вспоминаю, что отец - это святое. Его же теперь не поменяешь. И если продолжить тему, то я начну орать про то, что он- скотина, скотина, скотина... А это совсем не поднимает настроение перед Новым годом. Как хорошо, что опять звонит телефон. И Мыша снова протягивает мне трубку с разочарованным видом. "Твоя Люся припадочная. Не занимай линию. Я звонка жду." Люся тоже зовет к себе. И меня, и Таньку. Люся последняя из могикан. Я называю ее образ жизни: "открытый дом со столом для господ офицеров." Они с мужем живут, словно никаких лет победившего капитализма и не было и нет. Варят картошку, солят грибы. Кормят всех. кто припрется. К ним по-прежнему можно приходить без звонка. В квартире толкутся их друзья и друзья их сыновей. Бывшие невесты, будущие жены, новые женихи бывших невест. Разведенные жены старых друзей и старые друзья разведенных жен. Сумашедший дом. Но очень веселый. Раньше мы каждый Новый год с подросшей Машкой отправлялись к ним, буянили до утра. Теперь Машка празднует в своей компании. Нет уж решила сидеть одна, значит буду сидеть одна. "Ладно. Надумаешь, приезжай ночью." - говорит Люська. Раньше я непременно так и сделала бы. А теперь - не хочу. Надоело. Надоели комплименты от женатых друзей. Надоели их жены ревниво оттирающие от меня своих ненаглядных. Надоело уходить оттуда одной...
Надоело... И убирать совсем не хочется. Поваляюсь с книжкой. Хотя еще только пять вечера и можно пробежать по окрестным магазинам. В холодильнике слишком много свободного пространства. А вдруг Мышкины друзья зайдут, а у нас и угостить нечем. Решаю забег по магазинам устроить завтра... А сегодня лягу пораньше. Но выспаться не удается. Машка возвращается после двенадцати. Конечно, пока она не пришла, уснуть я не могу. А потом следует долгий скандал на тему ее бессердечности.
Ночью я долго гляжу на отсветы уличного фонаря на знакомой стене. Одиночество... Когда-то я думала, что человек не бывает одинок. Человек не бывает, а женщина бывает...
30 декабря.
Утро начинается с явления народу моего бывшего мужа и Машкиного отца. Он долго топчется в прихожей и кряхтя обувает тапочки. Костя растолстел. А когда-то вычитывал мне за лишние килограммы. Он сообщает мне и невыспавшейся Машке, которая выползла на звонок, что принес нам подарок. У меня все холодеет внутри. Такая щедрость явно не к добру: не иначе как благодетель наш не даст денег. Костя достает из кармана конверт. В нем путевка на двоих на карпатский куррорт. Да. Удружил. С учетом того, что у меня работы немеряно. Но Машка радуется и победоносно смотрит на меня, мол видела, какой папа добрый. Видела. И догадываюсь, что путевка выдана ему на работе бесплатно. А его мегера отказывается в такую дыру ехать. Но тут Константин достает деньги. И я сразу добрею. "Выпьешь чаю?" - спрашиваю ангельским голосом. "Выпью." - соглашается бывший. На кухне от оглядывает мой собственноручный ремонтик и недовольно хмыкает. По его мнению все позднейшие переделки в его бывшей квартире только во вред. Он хорошо помнит, что квартира эта принадлежала ему. И он добровольно(!) мне ее оставил. А я испортила эту однакомнатную квартиру тем, что сделала из нее двухкомнатную, выгородив себе крохотный закуток. Что бы работать по ночам. Оставил он мне ее добровольно, потому что разменять не удалось. Вот бедный Костик и попал в бессеребрянники. Зато теперь я от каждого знакомого слышу: "Твой бывший - настоящий мужик. Жилье тебе оставил." Такое исключительное благородство. Как будто нормой должна быть ситуация, когда свою жену и дочь выставляют на улицу. Еще он меня не бил, не запивал, не сидел на игле, не выгонял голой на мороз. Да ему просто памятник ставить можно. Пока я думаю свою вековечную думу, мы обмениваемся новостями про общих знакомых и наших родных. Машкино отвратительное поведение я с Костей не обсуждаю. Он же мне и поставит на вид, что я неправильно ее воспитала. Вроде бы кто мешал ему в этом процессе участвовать. И вдруг Костя спрашивает меня, причем без издевки: "А замуж ты, мать не собираешься?" - "Нет, не собираюсь. Да и поздно уже собираться..." - "Ну это ты зря. Выглядишь отлично." Как ни странно комплимент меня греет. Я расслабляюсь и начинаю свои обычные рассуждения: "Понимаешь, Зайцев, мне замуж не хочется. Ну подумай, лучшие годы я прожила одна. А теперь, когда мне это и не слишком нужно, кого-то обстирывать и обкармливать? Зачем?" - "Ну ты уж обкормишь..." Ага. помнит мое слабое место: не люблю готовить. А Зайцев, глядя в сторону продолжил тему: "Ну сколько можно жить одной, правда, Юль? Машка уже взрослая... почти..." Ишь как заговорил... Что ж он, когда бросал меня, не спрашивал, как я буду жить одна и сколько? Когда я ночами баллансы для сомнительных фирм сводила... Когда Мыша болела и мне не с кем было ее оставить... Когда... Ой, сколько этих "когда"... И все они мешают мне поговорить с Костей по человечески. Я быстро сворачиваю беседу:"Да ладно тебе, все у меня нормально." Костя прощается, не удержавшись, чтобы не напомнит на прощанье: "Там денег больше. На сто гривен." Разочарованный тем, что я не падаю в обморок от счастья, он удаляется. Пока он обувается, я смотрю сверху на намечающуюся лысину, на красное от напряжения лицо и думаю: "Как странно: когда-то думала, что не смогу без него жить... Валялась в ногах... Самым натуральным образом. Рыдала... Хорошо, что никто этого не знает. Кроме самого Кости, разумеется... А он ведь и впрямь, обычный, хороший человек. Тогда получается я была плохая? Ведь кто-то из нас был плохим, если мы разошлись? "
Воодушевленная наличием лишней сотни, отправляюсь в путешествие по магазинам. Одновременно со мной туда же отправились и все остальные граждане нашего города. Ну, конечно, не такое столпотворение, как при совке, но людей много. Торгующих и покупающих. Все спешат. Выбирают. Подарок для Мыши у меня давно куплен. Кожанный пояс с клепками и узорами... Положу под елку. А елочку я покупаю только сейчас.. Люблю живые елки. Говорят, что это варварство, но я все равно люблю, когда пахнет смолой. Дома ставлю ель в ведро с водой... Завтра украшу. А сегодня надо что-то приготовить. Хоть салат какой-нибудь завалящий. Мыша снова где-то шляется. А я готовлю и тихонько напеваю. Увлекаюсь и обнаруживаю, что стою опустив руки и ору во все горло "Без меня тебе, любимый мой"... На потеху Машке, которая смотрит в дверь кухни. Боже, какое счастье, что она дома... Что пахнет елкой... И снова приходит ночь и в запахе свежей хвои лезут в голову воспоминания. И снова я думаю про тот давний новый год...
Мы встретились с Павлом у моей подруги. Бывают такие подруги в молодости, с которыми никак не можешь расстаться. И раздражают они, они мелкие гадости делают. Но ты, как дура идешь у них на поводу: бегаешь с ними по их делам, решаешь их проблемы... Вот и моя тогдашняя подружка Наташа была из породы внешне экзальтированный и разболтанных девиц, что в неожиданный момент являют вдруг изрядную хитрость и цепкость. Павла она заочно представила мне, как своего жениха и не могла удержаться, чтобы не продемонстрировать ценный кадр. Мы с ним глянули друг на друга, как видимо смотрели бы с изумлением и тайной завистью представители двух разных галлкактических цивилизаций. Я - в обалденной юбке с бахромой (бахрому помнится, отрезала от старой скатерти), с ресницами в ленинградской туши до самых бровей, с холщовой сумкой через плечо и с повязкой ("кто хипует, тот поймет") на распущенных до колен волосах... И Павел - коротко стриженный, в аккуратном костюме, в начищенных до блеска ботинках...Я была девушка свободная, с некоторым любовным опытом, который всячески подчеркивала... Курила, лихо опрокидывала стаканчик водки, цитировала запрещенных авторов, якшалась с опальными, непризнанными художниками и режиссерами маленьких драматических студий. А Паша происходил из семьи, где немало было советских начальников городского масштаба. Он не пил, занимался спортом, домой приходил вовремя. И все ему во мне было в диковинку: и стихи Цветаевой, что я читала к месту и не к месту, и бравада, и острый язык. И мы начали видется все чаще. Еще в первые наши встречи я поняла, что с Наташкой их ничто не связывает. И обрадовалась. Но ни он, ни я не делали первого шага. Гуляли, разговаривали, смеялись... А когда наступил Новый год, Пашка выпросил у родителей ключи от пригородного дома, что бы отметить праздник. Собрались большой, шумной, компанией.
Когда все если за стол напротив елки, Павел оказался рядом со мной. И пока все пили, пели и танцевали, он смотрел на меня не отрываясь. А потом мы вышли покурить на веранду. В окно светила луна. В ее свете отчетливо виднелось его лицо. Только глаза казались почти черными... Мы даже не поцеловались. Просто соприкоснулись горячими лбами и замерли так на несколько минут. Когда вернулись в шум дома, я увидела яростный Наташкин взгляд. Потом она рвалась уйти домой одна, но ее не пустили и часа два все крутились возле нее, уговаривая и успокаивая. Мы с Павликом ушли утром. Немного постояли в чистоте пустого, тихого утра в палисаднике возле веранды. Виноградная лоза была покрыта инеем, но на ней чернело несколько сохранившихся с лета, замороженный гроздьев... Павел сорвал для меня одну. И когда мы наконец поцеловались, во рту все еще оставался вкус льда и терпкий сок винограда.
Боже мой, как мы сходили с ума... Сколько было светлых, охваченных нашей юной страстью дней, сколько слов, поцелуев, ссор и ревности... Год прошел. А потом мы расстались. Дико, нелепо. Поссорились из-за какой-то ерунды. Я уехала на сельхозработы. А когда приехала домой, то не знала, как с ним увидется. Дело в том, что мои родители Павла привечали, ценили его положительность. А вот со своими он меня так и не познакомил. И дома у него я никогда не была.
И я послала к нему Наташку. Я осталась внизу, а она поднялась в их квартиру. Вышла через полчаса, когда я совсем промерзла на ветру. "Ты только не падай в обморок. Он женится. А тебе просил передать, чтобы ты не переживала..." Конечно я не упала в обморок. Просто в три дня уволилась с работы, собрала сумку и уехала в дальний город, работать на стройке. И началась другая жизнь. Кончилась юность. Потом я встретила Костю, вышла замуж, родила Мышу. И много лет подряд ночами снится мне родной человек с серыми глазами, и я прижимаюсь к нему и прошу за что-то прошенья, и прощаю его... И терпкая нежность этого сна похожа на виноград в снегу...
31 декабря.
Утро праздничного дня омрачено. Мыша с друзьями будет оказывается встречать Новый год в каком-то загородном доме, где нет телефона. Ну почему я не купила ей мобильный! Но в ее возрасте это уж слишком. Зато теперь я буду всю ночь терзаться: где она и что она... Машка обещает, что у кого-нибудь мобильник обязательно будет. Но ведь я даже не знаю адреса этого дома! И туда позвонить и проконтролировать ситуацию не смогу. Сердце начинает болеть, в боку какие-то колики. Из рук все валится. Разбиваю свой любимый темно- синий шар, с луной и звездами. Потом собираю мелкие осколки и рыдаю... Разве это праздник? Это издевательство над матерью. Мыша отругивается, орет, что я диктатор и самодурка. В конце-концов обнимает меня и тихо шепчет, что приготовила мне подарок. Господи, да какой может быть подарок?! При чем тут подарок? А Мыша уже вовсю собирается... - "Мама, где мои джинсы с вышивкой?" - "Во первых это твои джинсы. Во-вторых зачем тебе джинсы? Ведь платье есть... Ты же его сама выбрала. Оно как раз для праздника..." - "Платье не подходит... Там холодно... Все будут в джинсах, а я одна что ли, как дура?" -"Что же это за дом такой? Шалаш что ли? Ты же простудишься!" - "Я не простужусь. Я буду в свитере." - "А зачем мы такие деньги на платье истратили? Ты же говорила, что тебе не в чем Новый год встречать?" Приходится вручить ей подарок сейчас. Машка цепляет пояс на джинсы и вертится перед зеркалом. Впрочем ссора на этом не заканчивается. В разгар нашей перебранки за Мышей приходят мальчики. Ничего себе мальчики, лет по двадцать им. Переписываю их домашние адреса и телефоны. Мыша шипит мне в спину, что я совсем больная на голову. Пусть думают что хотят. А мне так будет спокойнее. Мальчики обещают доставить Мышу домой утром в целости и сохранности. Я пытливо вглядываюсь в их симпатичные лица: вдруг разгляжу тайную печать порока? Но ничего разглядеть не удается: лица обычные. И когда они с рюкзаками и сумками вываливаются из прихожей, в доме становится совсем тихо... Подходящий момент, что бы поразмыслить о времени и о себе.
Время - странная материя. Не видимая, не слышимая, не осязаемая. Словно поток элементарных частиц, оно несется сквозь нас и хотя все вокруг почти не меняется, мы меняемся необратимо... И неощутимый этот поток уносит любимых, отаскивает нас друг от друга... А кто-то исчезает совсем. Э, нет, дорогая, так не пойдет. Включаем телевизор, что б звучок живой шел по квартире и переключаем мысли на что-нибудь веселенькое. Как раз и комментатор в телике забубнил что-то про итоги года. Год прошел: тупой нос и платформа сменились острым носом и открытым задником, словечко "культовый" сменилось таким же идиотским эпитетом "гламурный", а я поменяла прическу и кажется рассталась с любовником. И в этом есть великий смысл. Ибо, неизменно в этом мире одно: желание женщины быть самой собой... Браво! Вот так и будем жить. Будем красится, одеваться, и брызгаться духами... Что я и начинаю последовательно воплощать в жизнь. Когда я принимаю ванну, десять раз звонят Танька и Люська. Миля будет звонит ночью. Хорошо бы отключить телефон в сотый раз думаю я. Но вдруг позвонит Мыша. И она действительно звонит с чужого мобильника. с сообщением, что уже доехали, что дом чудесный и все замечательно. Слава Богу! Можно расслабится часа на два, пока в голову не полезут всякие мысли, про то, что в дому может быть пожар или к нему выйдет из леса шайка бандитов. Кажется, что -то такое я видела в кино... И все же волосы уже уложены, а лицо подкрашено... Нет, все-таки я - красавица. Конечно, вот тут слегка... и тут несколько... Неважно. Решила, что красавица, значит так и будет. А теперь - платье. Вечернее. Назло своему настроению, назло одинокому празднику. Платье очень похоже на модель от Пако Рабани. Как "незабываемый" похоже на "незабвенный"... Разница крохотная, но смысл менятся кардинально... А ерунда, главное, что фигура у меня в порядке. Вон, Костя как смотрел на меня вчера. И под музыку из телевизора я выламываюсь перед зеркалом, принимая самые изысканные и соблазнительные позы. Звонок. На сей раз в дверь. Очень странно. Мои знакомые знают, что я не переношу спонтанных визитов.
В дверях стоит незнакомый мужчина. Одет слишком тепло для нашей зимы. Наверное приезжий, видимо ошибся адресом. И говорит он ужасно хриплым голосом: "Юля?" - "Да, я - Юля. А вы по какому вопросу?" - спрашиваю я, решив, что его отправили ко мне с работы. "Юлечка, ты не узнаешь?" - "Нет, не узнаю..." Про себя я чертыхаюсь: точно это кто-то из дальних родственничков. Он снимает запотевшие очки и я вижу серые глаза. Которые не забывала никогда... "Пашка!" - кричу я и мы обнимаемся. И целуемся. А потом начинает дикая суета с какими-то пакетами и накрыванием на стол. Потому что время бежит и пора поднимать бокалы за старый год. Потом мы торопливо, словно опаздываем распрашиваем друг друга про знакомых... Собственно, распрашиваю в основном я. Почему-то мне важно знать, что там построили в нашем городе и что продают в магазинах. Я кормлю его и подливаю вино, а сама исподволь разглядываю. Почему я его не узнала сразу, ведь он почти не изменился... Строгий костюм... Короткая стрижка. Вот только очки и седина. Совсем немного седины и она ему идет... "А ты совсем не изменилась." - говорит он. По телевизору вовсю идут праздничные программы. И под старенькую Аббу он приглашает меня танцевать. И мы снова целуемся. Так как я не целовалась тысячу лет, до головокружения, до потери пола под ногами. После этого говорить о всяких пустяках получается плохо. Но ведь что-то говорить надо. - "Как ты живешь?" - спрашиваю я. - "Нормально. Сын поступил в институт. Дела на фабрике идут неплохо." - "А жена?" - вежливо интересуюсь я. "Жена?" - почему-то удивляется Павел, - "Наверное, нормально. Мы же в разводе..." Господи, как будто я в курсе его семейных дел. А по телевизору уже бьют куранты. Двенадцать. Звонит Мышка. Поздравляем друг друга. - "Ты одна?" - спрашивает Машка. - "Нет. У меня гость." - "А... Ну общайтесь." - разрешает она. И мы общаемся. - "Юля, почему ты тогда уехала? Я все эти годы думаю об этом? Я был виноват наверное, что тянул с предложением. Дурак был... Боялся тебя с родителями знакомить. Мама очень была против тебя настроена. Что-то ей там рассказали такое... Но ведь все утряслось бы. Почему ты тогда так? Сразу?" - "Ты что Паша? У тебя амнезия что ли? Ты же меня бросил! На ком-то женился!" - "Юля что ты несешь!" - кричит Павел, словно события о которых мы говорим происходили вчера. "Я ни на ком не собирался женится. Вспомни. Ты уехала в колхоз. Я заболел воспалением легких. Позвонить тебе было некуда. А когда я пришел к тебе, родители сказали, что ты уехала в Сибирь, на стройку." И я вспомнила честные Наташкины глаза, которые она вытаращила на меня тогда... "Но ведь Наташка к тебе заходила... И ты ей сказал..." - "Какая Наташка?" - "Ну она нас еще познакомила!" - "А! Так это она... Но ты! Почему ты сразу поверила ей? Почему со мной не повидалась... Я же искал тебя. У родителей твой адрес взял. А ты со стройки уже уехала. Потом они мне сказали, что ты замуж вышла..." И я плачу, а Павел гладит меня по голове. И мы сидим в обнимку. Он спрашивает, проводя тяжелой ладонью по моей стрижке: "Где твоя коса?" Где моя коса? Там же, где моя юность... Там же, где наша любовь, бедный мой Павлик... Павел встает и ищет что-то в своей сумке. И достает оттуда веточку. Прихотливо изогнутую, с засохшим, свернувшимся в трубочку листом... На ней маленькая гроздь черных ягод... - "Вот. Наш виноград. Тебе привез..." А потом звонит Миля, мои родители, Таня и Люся, какие-то пьяные в усмерть друзья...
Ночь переходит к рассвету, когда я наконец догадываюсь спросить: "Паша, а как ты здесь оказался? Ты в командировке?" - "Слушай, это у тебя амнезия что ли? ты же сама меня позвала?" И я выслушиваю замечательную историю о том, как неделю тому назад я сама позвонила Павлу и распросив его о семейном положении, пригласила к себе на праздник. - "И что ты поверил, что это я?" - "Ну голос -то был твой... Ты правда, так хихикала загадочно... Но все выражения твои... Сразу так нараспев - Па -а- ша! Кто ж еще?" Понятно кто. Мыша, конечно. Вынимаю пачеку старых писем, что нашла у нее в комнате. Вот, мамино письмо. В нем приписка: "заходил Паша Акиншин, спрашивал про тебя. Живет он по-прежнему на Васильевской." Я помню это письмо. Машке тогда исполнился год. И я выбросила из головы эти строчки. Значит, Мышка нашла его просто по фамилии и адресу. - "Это моя дочь тебя сюда вызвала." - обьясняю я Павлу. - "А я думал это ты... Зачем она это сделала?" - "Пашка, ты все такой же тугодум..." - "То есть... Ты хочешь сказать... Ты ей про меня говорила? Да?" Ах, Пашенька, да ничего я толком ей про тебя и не говорила... Так, в общих чертах. Но она, как-то поняла, что ты мне нужен. Родным, добрым своим сердечком почуяла, что тебя не хватает мне..Именно тебя, медленно соображающий возлюбленный былых дней! И остаток ночи, и сумрак зимнего рассвета мы говорим, целуемся и опять говорим...
1 января.
А утром, когда мы завтракаем на кухне и постель уже стыдливо застелена, прибегает Машка. - "Мамсик! Как тебе мой подарочек? Па- а ша, вы на меня не сердитесь?" И последнее, что я слышу перед тем как она врубает Земфиру на полную мощность: "А это что за жалкая веточка? Это ваш легендарный виноград что ли?" За окном падает снег. Настоящий, светлый снег нового года. И он укрывает благословением огромный ясень, наш дом и нас. Мою дорогую строптивую, непослушную дочь... Павла, с которым связывает меня общая неуверенная, робкая надежда на будущее... И меня, с моими стирками, уборками, звонками, работой, руганью и любовью, любовью, любовью...