Пролог

"Нас водила молодость в сабельный поход,

нас бросала молодость на байкальский лед."

Неизвестный советский поэт

28 июля 1931 г.

озеро Байкал, остров Большой Ушканий

- Воздух!

Пограничники и стрелки мгновенно попрятались в уцелевшие укрытия, в окопах остались лишь наблюдатели. Самолеты с красными звездами на крыльях приблизились к острову, неспешно, словно на учениях, перестроились в боевой порядок прямо над целью и ринулись на штурмовку русских позиций. Ливень пуль и град бомб вспорол перегретую июльской жарой землю. Казалось, саму смерть обрушили советские летчики на головы своих врагов.

Блиндаж, в котором находился подпоручик Алексей Маскаев, содрогался от взрывов, с потолка сыпалась земля, каждую секунду казалось, что прямое попадание бомбы вот-вот обрушит накат укрытия. Солдатики помоложе испуганно жались друг к другу. Старослужащие вели себя по-разному: кто-то неистово крестился, шепча молитву за молитвой, кто-то, пользуясь передышкой, чистил оружие или латал изорванное обмундирование, несколько человек заснули, не обращая внимание на бомбардировку. Маскаев, отчаянно завидуя последним, прикрыл глаза и попытался поспать. Третий день боев порядком вымотал его. Но уснуть не получалось, да и тяжело было заснуть в этой ужасной обстановке. Чтобы задремать, Алексей стал по детской привычке, считать воображаемых овец, но очень скоро отвлекся и принялся считать взрывы бомб. Отчаянная ругань в противоположном углу блиндажа привлекла его внимание и он открыл глаза, приготовившись вмешаться. К удивлению Маскаева сквернословом оказался офицер-стрелок, прибывший на остров с последней партией подкреплений.

- Черт! О чем думают наши генералы?! Где наши самолеты?! Где наши корабли?! Нас что забыли?! Или красные захватили уже все Прибайкалье?! Еще один такой налет и нам конец!

Одно дело, когда такие речи говорит солдат, которого можно одернуть командой, вразумить командирским словом, и другое дело, когда такие речи ведет офицер... Чтобы успокоить поручика, Маскаев пробрался к нему и взял его за плечо.

- Поручик, возьмите себя в руки. Одумайтесь. Какой пример вы подаете нижним чинам?

Тот резким движением стряхнул руку Алексея и зло огрызнулся.

- Пошел ты со своим примером! Скоро мы все отправимся на тот свет! Кому нужна наша геройская смерть?! Подумай о будущем!

Маскаев был поражен.

- Вы что?! Предлагаете сдаться?!

Такие слова поручику не понравились.

- Я предлагаю начать с красными переговоры о капитуляции. Любому дураку ясно, что войска прикрытия разгромлены и восточный берег находится в руках красных. Дальнейшее сопротивление теряет всякий смысл, - возбужденный офицер перешел на крик. - Ты понимаешь это, кретин?!

Маскаев понимал, что поручик пребывает в душевном расстройстве, но его нужно было немедленно остановить, чтобы не допустить зарождения паники.

- Господин поручик, вы недостойно ведете себя. Прекратите истерику. Иначе я силой заставлю вас замолчать.

Поручик пришел в ярость.

- Сопляк! Ты мне еще будешь указывать?! Да я тебя...

Он выхватил из кобуры "наган" и взвел курок. Маскаев опередил поручика и впечатал ему в челюсть хук справа. Тот сдавленно всхрапнул и мешком повалился на тесно сидящих солдат. Они подхватили его, и, подвинувшись, бережно уложили на пол.

Старший из стрелков вступился за своего офицера.

- Ваше благородие, не серчайте на господина поручика. Не в себе он. Контузило его сильно. Приложило взрывной волной так, что чуть дух не вышибло.

Алексей вздохнул устало. Тем временем бомбежка прекратилась и рокот авиационных моторов стал удаляться.

- Отнесите поручика в медпункт. Пусть фельдшер даст ему успокоительного или снотворного, - приказал он унтер-офицеру.

- Есть, ваше благородие, - козырнул тот Маскаеву. И тут же распорядился четверым солдатам, - берите ротного и живо несите в лазарет.

Маскаев направился к выходу. Солдаты почтительно расступились и пропустили его первым.

Оказавшись наверху, Алексей с наслаждением вдохнул свежий воздух, насыщенный запахом взрытой земли и сгоревшей взрывчатки.

Люди выползали из укрытий, радовались тому, что им удалось пережить еще один вражеский налет. Отдышаться после духоты блиндажей, они без всяких команд принимались за работу. Оборонительные позиции после бомбежки нуждались в восстановлении.

К Маскаеву подошел подпрапорщик Коровин, фельдфебель погранзаставы.

- Дозвольте обратиться, ваше благородие?

- Слушаю, Влас Гаврилович.

Старый сверхсрочник снял фуражку и рукавом вытер пот с бритой головы.

- Ваше благородие, один вы из офицеров остались. Вам и принимать команду.

Маскаев испугался.

- Как я один? А штабс-капитан Федоров?

Фельдфебель перекрестился по-старообрядчески, двоеперстно.

- Кончился Иван Петрович. Бомбой убило, прямое попадание. И всех кто с ним в блиндаже был. Так что, ваше благородие, слушаем ваши распоряжения.

Маскаев весь подобрался. Еще позавчера он и думать не мог, что ему придется принимать решение о том, жить или умереть нескольким десяткам человек, многие из которых были старше его и имели жен и детей. По-человечески ему было жалко всех этих людей, но он давал присягу и долг требовал от него защищать каждую пядь родной земли.

- Постройте людей.

- Слушаюсь, ваше благородие.

Пока оставшиеся в живых защитники острова строились, Маскаев прошел в блиндаж связистов. Долговязый ефрейтор-сверхсрочник, единственный кто уцелел из радиотелеграфной команды, монотонно отстукивал ключом морзянку. "Все-таки ему удалось восстановить передатчик", обрадовался подпоручик и тронул связиста за плечо. Ефрейтор повернулся к офицеру и устало стянул с головы наушники.

- Не слышат нас, господин подпоручик... - безнадежно выдавил он, и добавил чуть тише, - или слышать уже некому.

- Как некому?! Неужели красным удалось дойти до Баргузина?! - воскликнул пораженный страшной догадкой Маскаев.

Связист промедлил с ответом и достал портсигар.

- Закурите, господин подпоручик? - спросил он офицера.

Алексей махнул рукой.

- Курите сами, я не курю.

Ефрейтор щелкнул самодельной зажигалкой, и терпкий запах табака заполнил тесное помещение блиндажа.

- Баргузин здесь не причем. Вряд ли красным удастся быстро дойти до него, все-таки не зря мы столько укреплений на побережье понастроили. Передающая станция у нас маломощная, господин поручик, работает всего верст на двадцать-тридцать, в зависимости от погоды. Связаться можно только с нашим штабом, соседними заставами и вашим полком. Но они молчат... Или средства связи из строя выведены... или... - связист не стал продолжать.

Маскаев и сам все прекрасно понимал.

- Хорошо. Продолжайте попытки установить связь, - распорядился он, - может быть, что и получится...

Когда Маскаев выбрался наверх, люди уже были построены.

- Смирно! Равнение направо! - скомандовал Коровин и, смешно косолапя, двинулся навстречу Маскаеву.

Можно было и не строить измученных людей, а просто собрать в кучу и поговорить с ними по-свойски. Но подпоручик специально не стал так делать, хотя и понимал, как важна для людей лишняя минута отдыха. Соблюдение воинских ритуалов помогает людям в экстремальных ситуациях дисциплинироваться и прийти в себя, почувствовать себя частью цельного воинского организма.

- Ваше благородие! Сводный отряд по вашему приказанию построен. В строю шесть унтер-офицеров и пятьдесят девять нижних чинов. Два человека находятся с ранеными, пятеро - в наблюдении, один - на узле связи, - отрапортовал фельдфебель. И добавил, не по-уставному: - моих пограничников - восемнадцать душ, стрелков - пятьдесят один, и ваших - четверо.

- Спасибо, Влас Гаврилович.

Маскаев обвел взглядом стоявших перед ним бойцов. Не густо в импровизированном гарнизоне острова осталось от двух стрелковых рот, артиллерийского взвода и погранзаставы. Нужно было сказать людям, что-то ободряющее, чтобы поднять их дух, но врать Алексей не умел. Он поправил портупею и, рубанув рукой воздух, сказал:

- Скрывать не буду, положение отчаянное. У нас только два пути: или сдаться красным, или сражаться до последнего вздоха. Первый путь - путь предателя и нарушителя присяги. И пока я жив, я никому не позволю встать на этот путь. Второй путь - путь героя и верного сына Отечества. - Маскаев перевел дыхание. - Упорным сопротивлением мы сковали большие силы противника, и наши жертвы на алтарь будущей победы не напрасны... - Алексей запнулся, понимая, что заговорился, и начал выражаться напыщенно. Он снял фуражку и потрепал свой юношеский вихор. - Братцы! Умирать никому не хочется. Но враг безжалостен, он не пощадит наших родных и близких. Покуда мы живы, нужно бить врага!

- Ваш бродь! - закричал наблюдатель с берега. - Красные!

Все обернулись в сторону неприятеля. Черные точки, скользящие по озерной глади, с каждой секундой увеличивались в размерах, превращаясь в катера, тянущие за собой большие лодки с десантом.

- По местам! Приготовится к отражению атаки! - скомандовал Маскаев. - Унтер-офицеры, ко мне!

Все быстро, без суеты, разбежались по местам. Только унтера остались возле подпоручика. Алексей испытующе посмотрел им в глаза. Ни у кого не было заметно и тени сомнения в правоте офицера. Все решительно были настроены драться не на жизнь, а на смерть. И хотя даже самый молодой из них был старше Маскаева, а Коровин по возрасту так вообще годился ему в отцы, все они были готовы беспрекословно выполнять его распоряжения.

- Что у нас с пулеметами?

Рослый пограничник с перевязанной шеей просипел:

- Плохо, ваше благородие. Один "льюис" остался.

Остальные промолчали. Не уберегли, стало быть, ни одного пулемета.

- А с боеприпасами как обстоит дело?

Опять раненый унтер-офицер ответил первым.

- Склад боеприпасов взрывом завалило. А на пункте боепитания одни патроны остались, гранат нет.

Старший унтер-офицер, из стрелков, потянул пограничника за рукав.

- Браток! Отсыпь-ка нам патрончиков.

Его сосед, из породы весельчаков, протянул к пограничнику руку, словно прося милостыню, и запричитал, с большим сходством изображая нищих попрошаек:

- Помоги нам добрый человек. Сами мы неместные.

Несмотря на всю серьезность положения, унтера заулыбались. Усмехнулся и Маскаев.

- Виноват, ваше благородие, - покаялся унтер - весельчак перед офицером, - патронов осталась самая малость, по две пачки на человека.

Остальные стрелки поддержали его.

- Не отбить нам атаку, не хватит патронов.

Маскаев кивнул головой, все понятно, и приказал унтеру - пограничнику:

- Выдайте стрелкам боеприпасы.

- Слушаюсь, ваше благородие.

- Отправьте сразу по два человека за патронами. - это распоряжение уже стрелкам.

- Сделаем, ваше благородие.

- Я буду в траншее перед командным пунктом. Своим заместителем назначаю подпрапорщика Коровина.

- Дозвольте сказать, ваше благородие? - выступил вперед фельдфебель.

Маскаев кивнул.

Коровин обернулся к унтер-офицерам, хмуро сдвинул брови и сказал.

- Зарубите себе на носу и остальным передайте, о плене и думать не моги. Красные - это не немцы, в лагере не отсидишься... Я в двадцатом году под Красноярском контуженым в лапы красных попал, такие круги ада прошел, не приведи Господь каждому... из нескольких тыщ пленных в живых полсотни осталось. Ясно?!

- Так точно. Чего уж тут неясного...

Маскаев снял фуражку и перекрестился, потом перекрестил унтеров.

- По местам, братцы! И поможет нам Бог!

Все разбежались по своим местам.

Маскаев занял оборону в центре позиции вместе со своими артиллеристами. Противник неумолимо приближался к острову. Но открывать огонь было преждевременно.

- Не стрелять! - закричал Маскаев. - Подпускайте ближе!

По траншее полетело в обе стороны:

- Не стрелять, не стрелять... подпускайте ближе!

Метров за двести-триста от берега на лодках отцепили буксировочные канаты и пошли дальше на веслах. Катера развернулись в обратную сторону за новой десантной партией.

В траншеях царило напряженное молчание, было так тихо, что казалось со стороны озера доносился шум весел. Когда же передовым лодкам осталось до берега сотня метров, Маскаев приказал открыть огонь. Раздались редкие выстрелы, защитники острова берегли патроны и тщательно выбирали цели. Спасаясь от меткого огня, некоторые из красноармейцев выпрыгивали из лодок и вплавь добирались до острова, но большинство лодок все же достигало берега. Красные десантники горохом высыпали на берег и распластывались на земле, стараясь укрыться от смертоносного свинца. Поначалу они продвигались вперед ползком и короткими перебежками, боязливо прячась за телами убитых и складками местности, но потом осмелели и, подгоняемые криками командиров и комиссаров, вскочили в полный рост и бросились на русские траншеи.

Маскаев выбрал себе в качестве цели красного командира, высокого крепыша с винтовкой вместо револьвера. Тот смело шел вперед, подбадривая заробевших бойцов. Алексей тщательно прицелился и выстрелил, крепыш ничком рухнул в песок. Тишину мгновенно взорвала трескотня выстрелов. Слева от Маскаева отбивал чечетку последний уцелевший пулемет. В ответ ему затарахтели три или четыре пулемета красных. "Льюис" огрызнулся парой коротких очередей, заставив заткнуться одного из противников, но получив в отместку шквал свинца, запнулся и замолчал. Тем временем к берегу приближалась вторая волна десанта. Алексей понял, что если сейчас не разбить передовой отряд, то скоро все будет кончено.

Красные снова поднялись в атаку. Командовал ими все тот же краском-крепыш. "Жив, чертяка!" с невольным уважением подумал подпоручик. Но времени на размышления уже не оставалось, если красные ворвутся в окопы, то сомнут, задавят обороняющихся. Маскаев скомандовал в штыки и первым выскочил из траншеи.

Он не стал оборачиваться, чтобы проверить поднялись люди в атаку или остались в окопах. Алексей бежал вперед, с винтовкой наперевес, нацелившись на красного командира. Громкое "ура" за спиной убедило его, что он не один, что солдаты не подвели, поднялись вслед за своим офицером. Красные не испугались и ускорили бег навстречу, подбадривая себя тем же "ура".

Маскаев сшибся с красным командиром в рукопашной. Тот оказался умелым бойцом. Он так ловко орудовал винтовкой, что Алексей едва успевал увертываться и наносить ответные удары. Поединок занял секунды, но подпоручику показалось - вечность. Вражеский штык вспорол ему руку, сорвал клок мяса с бедра. Но удача улыбнулась и Маскаеву: краском, уклоняясь от его удара, запнулся и упал. Подпоручик замахнулся, чтобы поразить штыком поверженного врага... но тут же захлебнулся от боли, горячей волной пронзившей тело. Берег горячим песком, словно медведь, навалился на него, последнее, что Маскаев увидел, это как невзрачный красноармеец, выстреливший ему в спину, заносит приклад над его головой.

Сознание Алексея померкло и он не чувствовал как по нему ступали ноги сражающихся. Подпоручик пришел в себя, когда схватка уже откатилась к русским окопам. Маскаев безучастно смотрел в голубое небо, украшенное легкими белоснежными облаками, и думал с досадой, что не успел отослать матери денег с последнего жалования. Уши заложило и он не слышал шума боя. Ничто не отвлекало Алексея от последних мыслей, и он готовился спокойно умереть. Вторжение в безупречную красоту неба инородных элементов, в виде аэропланов, вызвало у Маскаева неприятное раздражение, но, увидев на крыльях могучих четырехмоторных бомбардировщиков трехцветные круги, он обрадовался и заплакал как ребенок. Ему страстно захотелось жить и рана тут же напомнила о себе обжигающей болью.

Часть первая

"Белые рубят красных,

Красные рубят белых.

Мир далеко далёко

Виден в окошках узких.

Русские рубят русских,

Русские рубят русских."

неизвестный русский поэт

30 января 1933 г.

Чита

"... уже будучи в госпитале, подпоручик М. задумывался о том, почему советские войска с таким маниакальным упорством пытались овладеть островом. Никакого стратегического положения Большой Ушканий не имел, и всякая его военная ценность заканчивалась с овладением противником полуостровом Святой Нос, что произошло еще утром второго дня Баргузинского конфликта. Красное командование могло спокойно предоставить остатки гарнизона своей участи и перебросить освободившиеся десантные части и авиацию для овладения более важными для исхода всей наступательной операции пунктами на побережье. Но по какой-то причине этого не произошло..."

- Алексей Николаевич, извините, что отвлекаю вас от работы... - Петр Горячев, самый молодой сотрудник редакции газеты "Новое время", нерешительно постучал пальцами по краю стола, за которым сидел Маскаев и увлеченно писал в записной книжке.

Алексей, словно стесняясь коллеги, поспешно убрал перо и сложил книжку.

- Да, Петруша, слушаю. Что случилось? - доброжелательно улыбнулся Алексей своему коллеге.

Горячев, высоченный нескладный юноша с пухлым веснушчатым лицом и неподдающимися расчесыванию завитками на рыжей шевелюре, называемый коллегами за свой мягкий характер и юность лет исключительно ласково-уменьшительным именем Петруша,

- Вас главный редактор к себе вызывает... - сообщил Маскаеву Петруша и добавил по-дружески, - он сегодня не в духе... А вы что пишите? Новую статью? - уважительно поинтересовался Горячев.

- Да так, - отмахнулся Алексей, - воспоминания минувших дней. Решил записать для памяти, пока впечатления еще свежи. А то стал замечать, что начинаю забывать подробности из недавнего прошлого... Петруша, не знаешь, для чего я Модесту Петровичу понадобился?

Горячев пожал плечами.

- Не знаю. Я у него на "раздрае" был... ну, помните, вчерашнюю историю с фельетоном Карницкого? Выдал мне отеческих нравоучений по полной, а когда уже из кабинета выпроваживал, распорядился вас вызвать.

Маскаев энергично поднялся из-за стола и сделал несколько гимнастических упражнений, чтобы размяться после сидячей работы.

- Эх, Петруша! Двум смертям - не бывать, а одной - не миновать! - Алексей весело подмигнул Горячеву. - Я - к начальству, а ты оставайся на телефонах.

- Ни пуха, ни пера!

- К черту!

Маскаев захватил на всякий случай папку с последними материалами и быстрым шагом направился к главному редактору.

В приемной его неприветливо встретила незнакомая симпатичная девица.

- Вы кто такой?

Маскаев удивился.

- В принципе такой же вопрос могу задать и я вам. Кто вы? И где Марго?

- Я спросила первой, - логично возразила девица.

- Железный аргумент, сдаюсь, - усмехнулся Алексей, галантно поклонился и представился, - корреспондент газеты "Новое время" Маскаев Алексей Николаевич.

Девушка немного оттаяла и слабое подобие улыбки тронуло ее губы.

- Приятно познакомиться. Я Алевтина Протасова, племянница Маргариты Аркадьевны, с сегодняшнего дня буду исполнять ее должность.

Маскаев удивился этой новости.

- А что случилось с Маргаритой?

- Ничего страшного. Ей нужно срочно уехать. Через неделю она вернется, - успокоила Алевтина корреспондента. - А вот и она собственной персоной.

Дверь в кабинет главного редактора открылась и в приемную вышла заплаканная женщина, лет сорока-сорока пяти, приятной наружности.

- Марго, что случилось? Я могу чем-нибудь помочь?

Маргарита Аркадьевна улыбнулась сквозь слезы.

- Спасибо, Лешенька. Все хорошо. Это я от радости плачу. Нашлась моя младшая сестра, живет во Владивостоке. Мы с Марусей, старшей сестрой, мамой Тины, уже и не чаяли ее разыскать. Думали, что она погибла в девятнадцатом году... - Маргарита снова заплакала.

Ее собственный платок был уже насквозь мокрым и Алевтина подала тетушке чистую салфетку.

- Спасибо, милая, - поблагодарила Маргарита племянницу и только сейчас вспомнила, что главный редактор ожидает Маскаева. - Ой, Лешенька, извините меня. Заморочила всем головы своими проблемами. Модест Карлович просил вас зайти.

- Я знаю. Петруша уже сообщил. В каком он настроении?

- В хорошем. Правда, Петрушу только, что расчихвостил в хвост и гриву, - сообщила Маргарита Аркадьевна.

Маскаев дружески погладил ее руку.

- Не плачьте, Марго. Все будет хорошо. Может быть вам все-таки деньгами помочь?

- Спасибо, Лешенька, деньги у меня есть. Счастливо вам оставаться, я сейчас домой за вещами заеду и сразу на вокзал, билеты на вечерний девятичасовой заказала. И прошу вас, Лешенька, присмотрите, пожалуйста, за Тиночкой. Помогите в случае чего.

- Хорошо, поможем всем миром. Езжайте, Марго, не волнуйтесь.

Маргарита расчувствовалась и поцеловала Маскаева в щеку.

- Храни вас Бог!

- Счастливого пути, Марго.

Маскаев махнул рукой на прощание и направился к кабинету редактора. Он стукнул пару раз для приличия и распахнул дверь. Главный редактор сидел за столом и разговаривал по телефону. Увидев Алексея, он оживился и жестом пригласил войти.

- Алексей Николаевич, дорогой мой человек, на вас вся надежда! - начал "за здравие" Модест Петрович, не отнимая при этом телефонной трубки от уха.

Такое многообещающее начало сразу не понравилось Алексею.

Так оно и вышло. Главный редактор буркнул в трубку короткое "подожди" и продолжил с Маскаевым уже "за упокой".

- Алексей Николаевич, голубчик, выручайте! Необходимо написать серию очерков о мужественных исследователях Арктики. Естественно с выездом непосредственно к месту обитания и работы этих самых исследователей.

Маскаев возмутился.

- Модест Петрович, но почему я! Ведь это задание было поручено Карницкому!

- Алексей Николаевич, прошу простить, отвлекусь на минутку... - извинился главный редактор перед Маскаевым. Он поправил зачем-то очки на переносице и рявкнул в трубку:

- Голубчик, вы черт знает что, а не журналист! Как это вы не смогли получить у него интервью?! А что вы сделали для того, чтобы он согласился с вами разговаривать?... И всего лишь?! Да вы должны были его улестить, обмануть, напугать на худой конец, но заставить говорить!... Черт бы вас побрал, голубчик! Вы сущее дитя, когда дело касается работы, но зато когда вопрос заходит о деньгах, вы любому фининспектору форы дадите!... Уволю к чертям собачьим! Слышите?!... Уволю! Если к завтрашнему утру статьи не будет, ищите себе место!

Маскаев слушал беседу редактора и невольно пытался угадать кого из сотрудников он ругает по телефону.

Закончив разговор, редактор в сердцах бросил трубку и пожаловался Маскаеву.

- Вы только представьте, Алексей Николаевич, каков этот молодчик! Прошлялся где-то двое суток и заявляет, что интервью он не получил!

Но Маскаева интересовал совершенно другой вопрос.

- Модест Петрович, извините, вернусь к начатому разговору. Почему меня отправляете на Север? Ведь должен ехать Карницкий.

Главный редактор тяжело вздохнул.

- Карницкий час назад позвонил Марго и сказался больным. Не знаю, что с ним сталось, но, по всей видимости, причина уважительная, Карницкий врать не будет. Алексей Николаевич, голубчик, важное дело находится под угрозой.

- Модест Петрович, я, конечно, понимаю, что являюсь в редакции самым молодым сотрудником и потому обречен на самые незавидные задания. Но, между прочим, я только вчера вернулся из командировки в Даурию. Это, во-первых. Во-вторых: я клятвенно обещался некой особе, в отношении которой у меня самые серьезные намерения, присутствовать через два дня на одном важном мероприятии. И, в-третьих: не сошелся ведь свет клином на мне, есть же в редакции и более достойные и опытные сотрудники.

Главный редактор вскочил из кресла и заходил по кабинету. Он всегда, когда он нервничал и вел трудный разговор, начинал быстро ходить по кабинету и сбивать при этом иногда стулья.

- Алексей Николаевич, выручайте! Не поедут достойные и опытные! Карницкий бы поехал, а эти не поедут. Не посылать же мне, в конце концов, стажера Петрушу!

Эта тема очень важна для нашей газеты. Ведь и у нас, и у Советов, этот год объявлен годом Арктики. Так что рано или поздно все издания обратят внимание на Заполярье. Но пока еще никто не спохватился, нам, нашей газете нужно быть первой в этом начинании. Мы привлечем внимание читателей и станем еще более популярной и покупаемой газетой. Я разговаривал с акционерами, они согласны, если эта задумка получится, то можно будет подумать о создании специализированного журнала.

Модест Петрович неожиданно остановился напротив Маскаева.

- Алексей Николаевич, голубчик, спасайте! Хотите я перед вами на колени встану?

В глазах главного редактора светилась такая надежда, что сопротивление Алексея дрогнуло.

***

Как только Маскаев вошел в отдел, его сразу окликнул Петруша.

- Алексей Николаевич, вас к телефону, - заговорщицким шепотом сообщил он Алексею, зажимая ладонью трубку.

- Кто? - машинально поинтересовался Маскаев, думая сам о предстоящих объяснениях с Аней.

- Представился Иваном Ивановичем, - прошептал Горячев.

- А давно ждет? - неожиданно оживился Алексей.

Петруша взглянул на часы.

- Чуть больше минуты. Я предупредил его, что вы у главного редактора

- Спасибо, Петруша.

Маскаев чуть ли не выхватил трубку из рук Горячева.

- Дядюшка! День добрый! Как ваше здоровье? Давненько мы не виделись.

Петруша отошел к своему столу и стал перебирать груду вырезок. При этом он с любопытством прислушивался к разговору Алексея. Тот уселся на краешек стола и, не обращая внимания на коллегу, продолжал телефонную беседу.

- Дядя Ваня, спасибо за приглашение, но прошу меня извинить, приехать не смогу, улетаю на Север... Нет. Не угадали. Гораздо севернее... И опять в "молоко", дядя Ваня. Лечу на Чукотку... Вы рады за меня? Серьезно? Я думал, наоборот, расстроитесь... Мне эта командировка совсем некстати... Да так. Дело личного свойства... Ну раз я кое-что могу сделать для вас, то отказываться и не подумаю... Передам, конечно. Все сделаю в лучшем виде... А с любимой девушкой я как-нибудь улажу... Спасибо. И вам всего хорошего... Хорошо, заеду... До завтра.

Маскаев положил трубку на место и вздохнул печально.

-Что-то случилось? - участливо поинтересовался Горячев.

Алексей провел ладонью по лицу, словно снимая налет неприятных известий.

- Ничего страшного. Главный редактор посылает в командировку на Север, вместо Карницкого. А у моей девушки на следующей неделе приезжают родители из североамериканских штатов. Она хотела меня с ними познакомить...

- Это серьезное мероприятие, - тоном знатока заявил Петруша.

- Серьезнее некуда, - согласился Маскаев. - Папаша у нее человек занятой, работает у Форда, вырвался к дочери, буквально, на пару дней... а тут такая оказия. Думал, дядька поспособствует остаться в Чите, а вышло, наоборот, он через меня своему старинному приятелю привет и подарок передать хочет.

- Сочувствую, Алексей Николаевич. А хотите, я пойду к Модесту Петровичу и попрошу, чтобы он меня послал вместо вас, - неожиданно предложил Алексею Горячев.

Маскаев улыбнулся.

- Ценю твоей души порывы, милый друг... - продекламировал он с выражением строчку из стихов модного поэта. - Спасибо, Петруша. Но не надо. Се ля ви, как говорят французы... Кстати, какие у тебя планы на сегодняшний вечер?

Юноша пожал плечами.

- Никаких. Добраться до квартиры. Поесть и лечь спать.

- Тогда предлагаю совместно поужинать в "Армавире", - предложил Алексей.

- Не могу позволить себе такой роскоши, Алексей Николаевич. Там очень дорого, - возразил Горячев.

Маскаев дружески хлопнул его по плечу.

- Не стоит беспокоиться, Петруша. Я угощаю в счет подъемных.

- А может все-таки не стоит идти в "Армавир"? Тот же "Самсон" гораздо дешевле, а кухня там ни чем не хуже... - предпринял слабую попытку сэкономить деньги коллеги Горячев.

- Раз принципиально против ужина ты не возражаешь, то я как лицо приглашающее оставляю право выбора заведения за собой. Тем более что насчет кухни позволь с тобой не согласится. В "Армавире" творят, а именно так можно назвать их работу, лучшие читинские повара.

Петруша непринужденно рассмеялся.

- Хотите сказать, что в "Яре" и "Медведе" повара хуже? Даже не верится...

- А зря, Петруша. "Яр" и "Медведь" - это места престижного времяпровождения, а "Армавир" - место священнодействия над пищей.

***

Маскаев расплатился с извозчиком, спустился с пролетки на мостовую и стал разминать левую руку.

- Рана беспокоит? - сочувственно поинтересовался Горячев.

- Рука просто затекла, - слукавил Алексей.

- Я читал, что к перемене погоды всегда начинают ныть раны. У вас такое бывает, Алексей Николаевич?

- Бывает, - неохотно признался Маскаев. - Но хватит разговоров об этом, Петруша. Не за этим мы сюда приехали. Пошли в ресторан.

Алексей с Горячевым поднялись по лестнице, отделанной плиткой бурого гранита. Предупредительный швейцар, старик могучего телосложения, совершенно седой, но с молодыми озорными глазами, проворно распахнул перед ними массивные двери из мореного дуба, с вставками из непрозрачного коричневого стекла.

- Прошу-с...

- Спасибо, любезный, - поблагодарил Маскаев и протянул швейцару пятиалтынный.

С быстротой, достойной опытного иллюзиониста, монетка исчезла в кармане служителя.

- Благодарствуем-с...

Войдя в помещение, освещенное электрическими лампами в массивных светильниках, в виде канделябров, друзья осмотрелись, давая глазам время привыкнуть к яркому свету после полутемной улицы. Горячев первым направился к гардеробщику, чтобы сдать верхнюю одежду, а Маскаев слегка замешкался возле зеркала, чтобы поправить узел галстука.

Алексей оценивающе всмотрелся в свое отражение: высокий брюнет с едва заметной сединой в выстриженных висках, вытянутое лицо с правильными чертами, слегка выдающийся вперед нос, грустные карие глаза, не красавец, конечно... но не всем же быть Аполлонами или Нарциссами. Зато развит физически и выправка строевая, еще бы! ни в кадетах, ни в юнкерах в гимнастике и фрунтовой выучке спуску не давали! Сбоку раздалось негромкое покашливание, но Алексей не обратил на это внимание.

- Ваше благородие... Господин подпоручик... Алексей Николаевич...

Голос показался Маскаеву знакомым, он с любопытством обернулся и не смог сдержать радостного удивления.

- Коровин?! Влас Гаврилович?! Вы?! Какими судьбами?!

Перед ним стоял подпрапорщик Коровин. Его невозможно было узнать. Слегка погрузневший, в модном шевиотовом костюме, с окладистой купеческой бородкой. Если бы не по-военному короткая стрижка, то Алексей и не признал бы в нем бывшего бравого пограничника.

- Господин поручик... или, виноват, уже штабс-капитан? Не чаял вас живым увидеть. Совсем вы тогда плохой были... - Коровин разволновался, голос его задрожал, глаза увлажнились, и он торопливо достал новый платок.

- Ж-ж-живой я, Влас Гаврилович, живой! С-с-спасибо докторам, выходили. П-п-правда, с армией п-п-пришлось расстаться, списали п-по здоровью. Теперь я в газете "Новое время" работаю, - Маскаев возбужденный нечаянной встречей с боевым товарищем, начал слегка заикаться, после ранения с ним такое случалось в минуты волнения. - К-к-как я рад вас видеть! Д-д-дайте я вас обниму.

Алексей порывисто обнял Коровина. Тот ответно стиснул своими ручищами бывшего подпоручика, да так, что у того захрустели косточки.

- Эх, ваше благородие, часто вспоминали мы вас. Полтора десятка наших всего-то и уцелело... - ударился было в воспоминания расчувствовавшийся Коровин, но спохватился и спросил Маскаева, - Алексей Николаевич, виноват, я часом вас не задерживаю?

Алексей отмахнулся.

- Никоим образом, Влас Гаврилович. Мы с коллегой сюда зашли отметить, так сказать, мою неожиданную командировку...

Коровин даже обрадовался.

- Вот и чудненько! Тогда приглашаю отужинать с нами. Мы с братьями удачную сделку провернули, решили это дело отпраздновать.

- Влас Гаврилович, премного благодарен, но может быть в другой раз? Будет неудобно с нашей стороны нарушить...

- И слышать ничего такого не хочу! - перебил Коровин. - Алексей Николаевич, не обижайте, уважьте мою просьбу. И братья рады будут с вами познакомиться, сами на действительной службе положенный срок отбарабанили.

Маскаев приготовился возразить, но Коровин и слова ему не дал сказать, обратился за поддержкой к Горячеву.

- Вот пусть ваш друг нас рассудит. Скажите, мил человек, стоит мою просьбу уважить?

Петруша растерялся от напора Коровина и промямлил невразумительное:

- В данной ситуации сложно высказаться однозначно, но мне кажется, что взвесив доводы обеих сторон, можно принять решение, которое всех устроит.

Коровин ничего не понял, но истолковал слова Горячева в свою пользу.

- Правильно! Так что, ваше благородие, отставить разговорчики и прошу следовать за мной.

Маскаев рассмеялся.

- Хорошо, Влас Гаврилович, ваша взяла, уговорили!

- Вот и чудненько! Сдавайте свое пальто, Алексей Николаевич, и айда за стол, - сказал повеселевший Коровин. Он смешно потер руками, словно приказчик, провернувший выгодное дельце, и повернулся в сторону полового, поджидавшего посетителей у входа в общий зал. - Эй, мил человек, скажи-ка, чтобы на Мироновых накрывали.

Половой кивнул головой и скрылся в зале. Его место тут же занял другой половой, появившийся, словно чертик из табакерки.

Алексей сдал одежду в гардероб и повернулся к Коровину и Горячеву.

- Влас Гаврилович, позвольте представить вам моего коллегу, начинающего журналиста, сотрудника нашей газеты Петра Ивановича Горячева. Петруша, позволь познакомить тебя с удачливым коммерсантом, в прошлом лучшим фельдфебелем Корпуса пограничной стражи, Георгиевским кавалером, моим боевым другом Коровиным Власом Гавриловичем.

- Очень приятно!

- Рад знакомству.

Покуда новые знакомые представлялись друг другу, вернулся половой, посланный Коровиным.

- Прошу-с следовать за мной.

Коровин обхватил Маскаева и Горячева за плечи и легонечко подтолкнул за половым.

- Пошли, пошли, господа хорошие.

Репортеры подчинились и двинулись вслед за служителем ресторана. Коровин, будто опасаясь, что они передумают и вернутся, следовал позади.

- Влас Гаврилович, а почему вы упомянули Мироновых? - поинтересовался на ходу Алексей.

- Акционерное общество "Мироновы и братья". Слыхали о таком? - ответил вопросом на вопрос Коровин.

- А как же. Наслышан. Сельскохозяйственные машины и инвертарь, минеральные удобрения.

- Мироновы, мои двоюродные братья по матери, после смерти родителей я им заместо отца был. На ноги поднял, помог образование получить, а там они уже сами развернулись. Давно уже к себе зазывали, но я все отказывался. Без военной службы жизни представить не мог. А вышел в отставку и согласился на уговоры, - рассказывал на ходу Коровин. - Поначалу тяжело было, не понимал сути, а потом тихой сапой втянулся и, теперь кажется, будто всю дорогу коммерцией занимался.

- Наша газета осенью писала про ваше товарищество, - припомнил Маскаев, - у вас тогда скандал с американцами случился.

- Было дело. Хотели нас объегорить хитрованцы, не вышло, нашлась на них управа. Мы же еще и в выигрыше остались... А вот уже и пришли...

Половой остановился возле двери с римской цифрой "три" на бронзовой табличке и провел гостей в роскошный кабинет, отделанный мореным дубом. Мебель была под стать кабинету, без всяких новомодных изысков, внушительная и основательная. Стол был накрыт белоснежной накрахмаленной скатертью и сервирован серебряной посудой. Среди холодных закусок возвышался запотевшие графинчики с напитками.

Половой расторопно установил треножник с тазом, приготовил мыло с полотенцами и взял наизготовку кувшин с теплой водой. Гости неторопливо помыли руки. Горячев, несколько смущенный этим старомодным способом гигиены, засуетился и чуть было не опрокинул таз с мыльной водой. Он сразу заморгал длинными, по-девичьи пушистыми, ресницами, и виновато заозирался по сторонам, но никто и вида не подал, что юноша допустил какую-то оплошность. Служитель ресторана проворно собрал принадлежности, и Коровин тотчас его отослал.

- Иди, мил человек, не стой над душой. Надобен будешь, позовем.

Тот чуть слышно прошелестел "слушаю-с", поклонился и скрылся за дверью.

Коровин пододвинул стул Маскаеву.

- Алексей Николаевич, присаживайтесь.

Дождался когда тот сядет, уселся на стул рядом и махнул рукой Горячеву.

- Садитесь, садитесь, мил человек.

Петруша, слегка ошарашенный богатством стола, послушно сел.

Коровин взял графин и ловко наполнил серебряные стопки, подвинул две из них Маскаеву и Горячеву, третью взял сам.

- Ну, ваше благородие, со свиданьицем! Не чаял, не чаял я этой встречи.

Чокнувшись с Алексеем и Петрушей, он одним глотком выпил водку. Смахнул слезу, предательски выскользнувшую из уголка правого глаза, и снова наполнил опорожненные стопки.

- Алексей Николаевич, дорогой вы человек, за вас! - поднял стопку Коровин.

- За вас, Влас Гаврилович! - поддержал его Маскаев.

Чокнулись, выпили, закусили. Коровин аппетитно хрустел солеными грибочками. Алексей - маринованными огурчиками. А Петруша скромно грыз кусочек черного хлеба.

- Петр Иванович, мил человек, не стесняйтесь, нам все это съесть надобно, за все уплочено. Еда простецкая, без всяких там трюфелей и ананасов, но приготовлена искусно, - простодушно высказался Влас Гаврилович.

От этих слов Горячев еще больше застеснялся. Коровин махнул рукой, мол, вольному воля. Тем более Влас Гаврилович знал, что стеснительность стеснительностью, а после третьей-четвертой рюмки аппетит такой просыпается, что его некая скромность не удержит. Он снова разлил водку.

- Алексей Николаевич, третий тост. Помянем павших.

Коровин и Маскаев встали, Горячев торопливо поднялся вслед за ними. По обычаю, несколько капель пролили на стол, и, не чокаясь, молча выпили. Сели за стол и некоторое время ели в полной тишине. Наконец Маскаев нарушил молчание.

- Влас Гаврилович, расскажите, про себя, про наших, что после моего ранения было. В госпитале я подробностей толком так и не смог узнать.

- Да особо-то и рассказывать нечего, - словно нехотя начал рассказ бывший пограничник. - Отбили мы первую атаку красных, но дальше траншею оборонять было не с кем, наших много полегло. Пришлось отойти на центральную позицию. Благо, что наши "муромцы" флотилию ихнюю бомбардировать стали, и большевики замешкались. Не успели, правда, мы толком закрепиться, как красные снова в атаку поднялись. Отбились с трудом, а сам думаю: пришел твой смертный час, Влас. Попрощались мы с ребятками, друг у дружки прощения спросили и приготовились к третьей атаке, последней. А тут еще видим, что с восточной стороны рой вражеских аэропланов летит, словно та мошкара. Совсем никакой надежды на благополучный исход не осталось. Но Господь оказался на нашей, на правой, стороне - подоспели наши авиаторы: истребители воздушный бой завязали, а штурмовики давай красный десант по берегу утюжить. Те бегом к нам - спасаться, оружие побросали, руки задрали, глаза ошалелые. А что мы? У самих тоже поджилки трясутся, пара бомб и нам досталась. И самое чудное, что нас всего четырнадцать человек, а их несколько десятков, почти под сотню. Что делать? Пришлось их в полон брать.

- Все так и сдались? - недоверчиво поинтересовался Горячев.

Коровин усмехнулся в усы и разлил водку в стопки.

- Куда там! Это слабые духом лапки задрали. А человек тридцать-сорок в наших траншеях засели и еще одну штурмовку перетерпели. Их потом уже марковцы в штыки взяли. Красные бились до последнего, в плен не сдавались, только нескольких человек ранеными захватили.

- Влас Гаврилович, м-м-мои артиллеристы, я знаю, все полегли, - Маскаев снова стал немного заикаться. - А из ваших-то кто уцелел? Ж-ж-живой остался ваш унтер, что в горло был ранен.

Лицо Коровина помрачнело. Он отложил вилку с наколотым куском соленой горбуши.

- Семенова потом еще дважды ранило, второй раз в живот, тяжело умирал, мучился... все просил револьвер, чтобы значит самому страдания прекратить... так и помер. А со всей заставы двое всего и осталось - я и Королев из радиотелеграфистов, помните его, Алексей Николаевич?

- Помню, - подтвердил Маскаев. - Значит, все-таки удалось ему связь с нашими установить.

Петруша неожиданно для всех и самого себя, в том числе, подхватил свою стопку и провозгласил тост.

- За тех, кто уцелел! - глаза Горячева были влажными от набежавших слез.

Маскаев и Коровин чокнулись с ним и выпили. Алексей схрумкал еще один маринованный огурчик, а Петруша с жадностью изголодавшегося человека набросился на аппетитные закуски. Коровин с нежностью стареющего человека, не имеющего своих детей, смотрел на Горячева, который с аккуратной прилежностью расправлялся с едой. Влас Гаврилович пододвинул к нему еще несколько тарелок с разносолами, Петруша на секунду отвлекся от еды и, не прекращая жевать, кивком поблагодарил. Бывший пограничник добродушно усмехнулся и занялся уничтожением закуски. Чуть погодя, он снова заговорил с Маскаевым.

- Алексей Николаевич, а с вами, что после сталось? Тогда я вас самолично с ранеными марковцами на катере отправлял, и доктору ихнему строго-настрого наказывал вас сберечь... Только уж очень плохи вы тогда были, и доктор только руками разводил и говорил, что остается уповать на волю Всевышнего.

Маскаев отложил нож с вилкой и старательно вытер губы салфеткой. Отхлебнув из бокала клюквенного морса, он начал рассказ.

- В лазарете марковцев мне раны почистили, перевязали и отправили по этапу. Уже в баргузинском госпитале мне сделали первую операцию и, как только состояние здоровья позволило переносить дорогу, отправили в Верхнеудинск в окружной госпиталь. Баргузин и путь в санитарном поезде я плохо помню, все больше в бессознательном состоянии находился, только и вспоминается, как пожилая сестра милосердия кормит меня куриным бульоном с ложечки и с малороссийским говором увещевает: "Кушай, касатик, кушай. Тебе сил набираться нужно." Сама мне улыбается, а в глазах - слезы. П-п-потом уже узнал, что у нее оба сына под Култуком погибли, сгорели в д-д-доте...

Алексей отвлекся от рассказа, чтобы выпить морса и сбить заикание.

Коровин и Горячев молча ждали, пока Маскаев успокоится.

- В Верхнеудинске, как меня в госпиталь доставили, я в себя пришел, аккурат в момент, когда меня доктор-женщина осматривала. Очнулся я и спрашиваю, сколько, мол, мне в постели валяться, когда я на ноги встану. А она в ответ: так и так, голубчик, отвоевался ты в чистую, до конца жизни теперь лежачим быть и что-то еще на медицинской абракадабре. Меня в раз холодным потом прошибло, руками и ногами пошевелить не могу, не чувствую их... Т-т-тут накатило на меня так, что едва-едва дождался, когда она из палаты в-в-выйдет. Т-т-только она вышла, я и зарыдал. П-п-плакал так, как никогда в жизни не плакал, посудите сами, двадцать один год всего, а впереди никакого будущего! Уткнулся в подушку, слезы меня душат, ничего не замечаю и вдруг чувствую, кто-то за плечо ласково теребит. Я голову поднимаю, смотрю, стоит передо мной другой доктор - старичок, божий одуванчик, с него только иллюстрации к детским книжкам писать. И спрашивает меня этот старичок ласково: "о чем закгхучинились, добгхый молодец". Я ему все и выложил, как есть, мол, так и так, огласили мне только что неутешительный приговор и жизнь моя теперь полушки ломаной не стоит. Засмеялся старичок, словно ребенок, звонким смехом и говорит мне: "Так вам этот диагноз Ванда Сигизмундовна поставила? Молодой человек, выкиньте эту чепуху из головы и забудьте о ней напгхочь. Чтоб вы знали, Ванда Сигизмундовна служит в госпитале не из-за ее познаний в медицине, от котогхой она также далека, как наша планета от центгха Вселенной. И главная пгхичина по котогхой она еще не потегхяла свое место - не ее светлая голова, а ее - ...". Тут он такую рифму завернул, что не каждый ее решится употребить даже в неприличном обществе. "Вы не пегхеживайте, молодой человек", сказал он мне, "я вас поставлю на ноги, будете у меня через месяц бегать, а через дгхугой - уже впгхисядку плясать". Я ему сразу и поверил. Марк Соломонович, так звали доктора, оказался ведущим хирургом госпиталя и замечательным человеком. На ноги он меня действительно поставил, вот только вприсядку танцевать не научил, - засмеялся Маскаев.

- И даже не попробовал? - заулыбался Горячев.

- Пытался. Но я оказался неспособным учеником, - усмехнулся Алексей. - Правда, Марк Соломонович принял вину на себя и сказал, что танцмейстер из него никудышный.

- Ну, а дальше, что было, Алексей Николаевич?

- В верхнеудинском госпитале я три месяца пробыл, Марк Соломонович мне две операции сделал, и нянчился со мной как с малым дитем: лечебная гимнастика, лечение электрическими токами, целебные ванны, иглоукалывание... всех процедур и не перечесть. Под конец лечения я уже спал и видел, как побыстрее от забот Марка Соломоновича избавиться.

- Извините, Алексей Николаевич, за нескромный вопрос, - поинтересовался Горячев. - А какую награду вы получили за свои подвиги?

- Да, Алексей Николаевич, позвольте и мне полюбопытствовать, как ваши заслуги командование оценило? Уж, наверняка, не меньше Владимира с мечами... Меня вот Георгиевским Крестом первой степени наградили, - с гордостью сообщил Коровин. - И стал я полным Георгиевским кавалером, три креста у меня было: два - я за дела против немцев заработал, а третий - против красных.

Под перекрестным взглядом друзей Алексей замялся, словно не хотел о чем-то говорить, но потом переборол себя и сделал признание, шокировавшее собеседников.

- Вы правы, Влас Гаврилович, представили меня к награждению орденом Владимира четвертой степени с мечами. И даже Верховным Правителем указ был уже подписан. Но... перед окончанием моего лечения произошла одна некрасивая история, закончившаяся дуэлью... В общем, награды меня лишили и вышибли в отставку. И это я еще легко отделался! Могли бы и на каторгу законопатить, - подвел невеселый итог Маскаев. - А чин поручика я получил лишь благодаря тому, что приказ о производстве за выслугу лет был подписан аккурат в день моего ранения.

Коровин расстроено крякнул и задумчиво почесал затылок.

- То-то мы с Королевым вас в списках награжденных разыскать не могли! Все номера "Русского инвалида" до дыр проглядели - нет вас, хоть тресни!

Горячев понуро опустил голову, он чувствовал себя виноватым от того, что завел разговор о наградах.

- А за что стрелялись? Дело хоть стоило того? - тоном строгого фельдфебеля поинтересовался Влас Гаврилович. - Или так из-за финтифлюшки какой-нибудь под пулю полезли?

Алексей горько усмехнулся.

- Будьте покойны, дело того стоило. И дрались мы не на пистолетах, а на шашках.

- Алексей Иванович, была оскорблена ваша честь? - высказал предположение Горячев.

- Нет. Была оскорблена честь русского солдата. Один субъект, казначей госпиталя, по ошибке акушера благополучно появившийся на свет и по недоразумению высокого начальства получивший погоны военного чиновника, избил солдата, человека защищавшего Отечество и претерпевшего через это раны и болезни... На стихийном собрании офицеров, находившихся в госпитале на излечении, мы обсудили случившееся и кинули жребий кому достанется честь требовать удовлетворения от казначея. Жребий выпал мне и я, с превеликим удовольствием, вызвал этого мерзавца на дуэль. Надо отдать ему должное, он оказался не из робкого десятка и принял вызов. Право выбора оружия, как вызываемой стороны, было за казначеем и он выбрал холодное оружие. Мы дрались не жизнь, а на смерть, он оказался умелым рубакой, нанес мне несколько ран, но Божье провидение было на моей стороне, и я победил, отсек ему ухо и разрубил плечо... После этого секунданты остановили, а дальше все как обычно в этих случаях: суд чести, оправдавший меня, и военный трибунал, лишивший наград и воинской службы...

Осторожный предупредительный стук прервал рассказ Маскаева. Дверь распахнулась и в кабинет заглянул давешний половой.

- Влас Гаврилович, прошу-с прощения, господа Мироновы пожаловили-с.

Половой тут же исчез, словно испарился внезапно, в коридоре раздались шаги, едва приглушаемые коврами, и в кабинет друг за другом вошли двое мужчин богатырского телосложения, один в солидном деловом костюме, другой в спортивном твидовом пиджаке, шелковой рубашке легкомысленного фасона с шейным платком и широких штанах, сшитых по последней моде. Оба богатыря с широкими по-крестьянски простыми лицами и густыми русыми шевелюрами были очень похожи друг на друга и чем-то неуловимым напоминали Власа Гавриловича.

- Познакомьтесь. Мои двоюродные братья, - с гордостью объявил Коровин. Он встал, подошел к вошедшим, обнял по-отцовски и поочередно представил Маскаеву и Горячеву.

- Это Степан Степанович, старший из Мироновых, - Коровин похлопал по плечу богатыря в костюме.

Степан Миронов с достоинством склонил в приветствии голову.

- А это Матвей Степанович, наш средненький, - представил второго брата Влас Гаврилович.

В голосе Коровина прозвучали строгие нотки, но Маскаев с Горячевым не обратили на этого особого внимания, да и сам Миронов-средний тоже, он шутовски поклонился и принялся с интересом рассматривать гостей.

Настал черед представить гостей.

- Это Маскаев Алексей Николаевич, поручик в отставке. Помните, я про него рассказывал? Мы вместе Большой Ушканий в тридцать первом обороняли... А это Горячев Петр Иванович, сослуживец Алексея Николаевича. Вместе в "Новом времени" работают.

Маскаев и Горячев вышли из-за стола и поздоровались с братьями Власа Гавриловича.

Алексей еще раз коротко представился, назвав свою фамилию, и поздоровался с каждым из братьев. Те в свою очередь назвались по имени и фамилии, без отчеств.

Горячев неловко, как-то суетливо, поздоровался с Мироновым-старшим, а потом, по всей видимости, чтобы исправить впечатление о себе, затянул рукопожатие со средним братом и даже вступил с ним в разговор.

- Горячев, рад нашему знакомству. Как ваши дела?

- Не-а! Не пойдет, Петр Иванович. О делах говорить не будем, - рассмеялся Матвей Миронов. Он нисколько не обиделся на оплошность юноши. - Когда мы отдыхаем, о делах и о политике - молчок, такой у нас давнишний уговор. Вы меня лучше о другом чем-нибудь спросите: о кинематографе, например...

Петруша уже было раскрыл рот, чтобы воспользоваться предложением и заговорить о кинематографе, но ему помешал Маскаев. Алексей незаметно одернул Горячева за рукав пиджака, а вслух сказал другое:

- Наверное, будет удобнее, если вы сперва подкрепитесь с дороги. А разговоры никуда не уйдут.

Матвей все понял и усмехнулся.

- Вы правы, Алексей Иванович. Прошу к столу.

Когда все уселись за столом и рюмки были наполнены, Коровин поднялся.

- Братцы, не знаю как Петр Иванович, но все остальные честно и добросовестно отдали свой долг Отчизне, с оружием в руках оберегая ее покой и существование...

- Я еще не служил. Мне осенью только двадцать исполнилось... - виновато прошелестел Горячев. Он покраснел, словно вареный рак, и сидел сам не свой.

Коровин, будто и не услышав, торжественно продолжил:

- Все мы прекрасно помним слова императора Александра Третьего, вбитые нам в голову на самых первых занятиях словесности: "У России есть только два союзника: ее армия и флот." И он до сих пор остается прав! - Влас Гаврилович поднял рюмку. - Братцы! За Русскую Армию, за русских моряков и за русских пограничников! Ура!

Маскаев и Миронов встали и троекратно прокричали ответное "ура", вскочивший следом Горячев неловко, но старательно им вторил. После этого все дружно чокнулись, залпом осушили рюмки и постарались отдать должное закускам.

- А где же Василий Васильевич? - спросил Коровин у Степана.

Но тот даже не успел открыть рот, Матвей опередил с ответом.

- Васятка на собрании старейшин организации юных разведчиков, он звонил и предупредил, что задержится на пару часов. Кстати, сказал, что на собрание обещался сам Каппель приехать.

- Ого! - чуть ли не в один голос воскликнули Маскаев и Коровин.

- Встал все-таки на ноги Владимир Оскарович, дай Бог ему здоровья и долгих лет жизни, - обрадовался старый пограничник.

- По всей видимости, отставка пошла ему на пользу, - высказал мнение Алексей. - Столько-то лет быть бессменным главой республики... железным человеком нужно быть, чтобы такой груз дел и ответственности выдержать.

Степан недоверчиво покачал головой.

- Сомневаюсь, чтобы Владимир Оскарович так быстро оправился. Видел я его аккурат перед самой отставкой: был он тогда совсем плох, не спроста же он ушел с поста Верховного Правителя...

- Господа, хватит о грустном! - перебил его Матвей. - Тем более что Васятка скоро приедет и подробно нам доложит о состоянии генерала.

- И то, правда, - согласился с ним Степан. - Будем надеяться на лучшее.

Он подал знак Власу Гавриловичу наполнить рюмки и предложил выпить за Каппеля.

- Господа! За Владимира Оскаровича! Доброго здоровья нашему Генералу!

Все дружно чокнулись рюмками и выпили.

- То не сокол поднебесный, то наш Каппель-генерал, - затянул старую солдатскую песню отставной подпрапорщик, - разгромил в Самаре красных и волжан к себе собрал... - Внезапно расчувствовавшись, он вытер набежавшую слезу и замолчал.

Матвей, чтобы сгладить ситуацию, поспешил завести разговор на постороннюю тему.

- Эх, господа! Что за чудесный город Владивосток! Его по праву можно называть Восточной Пальмирой! Жить в нем - моя мечта, - Миронов-средний с притворным сожалением вздохнул. - Все-таки правильно сделали, что его демилитаризировали. В качестве портом-франко от него больше пользы...

- Чего уж здесь правильного, мил человек? - недовольно прервал его Коровин. - Взяли и просто так, за "здорово живешь", оставили его без защиты.

- Я тебя умоляю, тятя, - отмахнулся Матвей. - Толку-то от Владивостока... Забот и хлопот больше чем пользы.

Маскаев и Горячев переглянулись, похоже, что в своем кругу Мироновы уважительно по-сыновьи называют Коровина "тятей".

- Как это "забот и хлопот"? Владивосток - опорный пункт, краеугольный камень Дальнего Востока. Само его название - "Владеть Востоком"...

- Тятя, еще до Великой войны военный министр Редигер предлагал отказаться от использования Владивостока в качестве военной крепости и устроить оборону на рубеже, по которому сейчас проходит "линия Дитерихса". Это гораздо выгоднее и в стратегическом отношении, и в экономическом...

- Ну, конечно, тебе виднее, - обиделся Влас Гаврилович. - Ты ведь у нас писарем служил, и ни где-нибудь, а в Генеральном Штабе! Жаль, что Василия Васильевича нет, он бы тебе нашелся, что ответить.

- Да причем здесь моя служба и Васятка? Содержание "линии Дитерихса" обходится военному ведомству в десятки, если не в сотни раз дешевле, чем стоило бы содержание Владивостокской крепости. Опять же вооружения и людей для обороны меньше требуется. Ну, а для нашего флота, в теперешнем состоянии, Императорской Гавани и Петропавловского Порта вполне хватает.

Коровин не стал спорить, только рукой махнул.

- Матвей Васильевич, во Владивостоке по делам коммерции были или по каким-то иным? - поинтересовался для поддержания разговора Маскаев.

- По делам общества, конечно же. Три дня кряду носился по всему городу словно мальчишка-рассыльный. Но зато со всеми делами управился и в последний день мне удалось выкроить время и посетить "Москву", в ней сейчас сам Фред Астер гастролирует...

- Фред Астер? Это не американский "тапист", что выступает в паре со своей сестрой? - с видом знатока поинтересовался Горячев. Было заметно, что он захмелел, но держался молодцом. Благодаря выпитому спиртному он осмелел и вел теперь себя раскованно, не стесняясь успешных негоциантов.

- Он самый! - обрадовался Матвей Миронов тому обстоятельству, что в компании нашлась родственная душа. - Только Адель Астер с прошлого года отошла от дел, вышла замуж, и теперь Фред выступает один. Жаль, что так случилось, бесподобная была пара!

- Началось, - сокрушенно махнул рукой Коровин. - Матвея хлебом не корми, только дай о танцах и кино поговорить. - Мне, к примеру, эти "паписты" и даром не нужны!

- Не "паписты", Влас Гаврилович, а "таписты", - поправил его Горячев и, пользуясь возможностью блеснуть своей эрудицией, с видом знатока продолжил: - "тап" или "тэп" - танец, появившийся в Северном Америке в прошлом веке. Название пошло от выражения "тэп дэнс", что значит: "танец ленты". Считается, что "тэп" придумал талантливый негритянский танцор Мастер Джуба, а развил дальше и сделал популярным знаменитый Билл Робинсон...

- Точно! - воскликнул Миронов-средний. - Робинсон - самый авторитетный танцор "тэпа". Мне удалось в свою бытность в Североамериканских Штатах взять у него несколько уроков. Не скажу, что всем премудрости чечетки постиг, но танцевать научился сносно. Сам Робинсон - танцор от бога...

- А причем здесь чечетка? - заметил Миронов-старший. - Разговор-то про "тап" шел.

Матвея опередил Горячев, уж очень ему хотелось побыть в центре внимания.

- У нас этот танец называется чаще всего чечеткой, реже "тапом", на американский манер, а в Совдепии, например, его называют еще и "стэпом". А французы именуют его "клокетом", ирландцы - "жигой".

- Откуда же вы, мил человек, все это знаете? Бывали в Америке? - с любопытством поинтересовался у Петруши Коровин.

- Нет, - беззаботно признался Горячев. - Однажды поручили статью про "тэп" написать, так я два дня в библиотеке просидел, гору газет и журналов перечитал. Благо, что выходные были, никто не отрывал от дела.

Влас Гаврилович с уважением посмотрел на Петрушу, он всегда с почтением относился к людям высокой учености.

- Матвей Васильевич, а вы нам не покажете что-нибудь этакого? - робко поинтересовался Горячев.

Миронов-средний несколько смутился.

- Не стоит, наверное... давненько не практиковался.

Старший брат добродушно похлопал Матвея по плечу.

- Не скромничай, "король чечетки". Покажи нам, что ты умеешь.

Коровин и Маскаев дружно поддержали Степана. Матвей сперва отнекивался, потом все-таки поддался уговорам и встал из-за стола. Он снял пиджак и принялся закатывать рукава, обнажая сильные как у молотобойца, руки. Прежде чем рукава окончательно были выровнены на одинаковую длину, Алексей случайно успел заметить необычную татуировку на внутренней стороне предплечья левой руки: кота, со скрещенными кинжалами в лапах. На секунду показавшись публике, кот снова скрылся под рубашкой.

- Петр Иванович, если вас не затруднит, напойте подходящий мотивчик.

Петруша покраснел.

- К своему стыду, я совершенно не умею петь, можно я лучше свистом?

- Пойдет!

Горячев принялся насвистывать одну из модных американских песенок, а Миронов-средний, сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее, принялся отбивать ногами замысловатые па.

- Эх жаль, что пол неподходящий и ботинки обычные, а то бы я вам показал! - разошелся не на шутку Матвей.

Все с удовольствием наблюдали, как он танцевал. Алексей не выдержал и захлопал в ладоши, остальные зрители поддержали его бурными аплодисментами. Матвей, как заправский актер, принялся раскланиваться.

- Спасибо, спасибо. Цветы и подарки, пожалуйста, в гримерку, - пошутил он.

Не успел Миронов-средний одеть пиджак и сесть на место, как снова раздался осторожный стук в дверь. В щель просунулась голова полового.

- Прошу-с прощения, господин Миронов Василий Васильевич пожаловили-с.

Едва служитель успел скрыться, как дверь распахнулась и в кабинет стремительным шагом вошел Миронов-младший, копия своих старших братьев, только гораздо моложе годами, да и в плечах уже.

- Привет, честной компании! Не сильно я припозднился? - с улыбочкой поинтересовался он.

- Давай за стол, Василий Васильевич, заждались уж тебя, - добродушно пробасил Миронов-старший.