Живу я в Сибири, в районном городке - маленьком, зелёном. У нас много берёз и сосен, потому что совсем недавно, лет восемьдесят назад, здесь была тайга. Вокруг нашего города и сейчас тайга. Когда я учился в школе, мы не успевали убирать шишки, иголки и серёжки с покатой крыши нашего школьного дома. Хорошо было нам тогда - мы дрались, мирились, смеялись, а я ещё любил читать книжки про разведчиков. Правда, это все любили - все мальчики и даже некоторые девочки, но я - больше всех. И когда после чтения начиналась игра, никто лучше меня не мог устроить засаду, замаскировать тайник или организовать нападение из-за угла - я старался всё продумать тщательно, до мелочей... Два прозвища было у меня тогда: "зануда" и "глаза на затылке".
Однажды кое-кто мне это напомнил - и разведчиков, и засады, и внезапные нападения. В тот день я шёл себе и шёл нашей улицей - не помню уж, по какому делу - и вдруг кто-то маленький и ловкий, как рысь, прыгнул сзади на меня, обхватил обеими руками за шею и чуть не удушил. А потом засмеялся колокольчиком, и я сразу понял, кто это.
Это была она, Людка, потому что, кроме неё, никто так смеяться не мог.
А я совершенно спокойно спросил:
- Зачем же ты, Люда, меня пугаешь, душишь и вообще... так неожиданно? Я, однако, очень рад...
Она меня отпустила, но не совсем. Взяла за рукав, повернула лицом к себе и сказала совершенно спокойно:
- А ты. Пашка, такой же зануда! И так же у тебя глаза на затылке!
А я наконец её увидел.
Скажете: "Сейчас начнёт рассказывать... про первую любовь... Не надоело? Каждый про себя знает... Почему ты думаешь, что это интересно?"
А я и не знаю, почему... Вспомнилось...
Так вот, я её увидел. Какая была, такая и осталась - необыкновенная. Только лицо чуть увяло и морщинки появились в уголках глаз - она всегда была весёлая и любила смеяться.
Я смотрел на неё и молчал.
Она, наверное, что-то сообразила, а может, и поняла... Сказала:
- Здравствуй, Паша. Поговорим, если не занят?
Она всегда так мне говорила.
И я сказал, как всегда:
- Здравствуй. Поговорим.
И она засмеялась. Всё было. как тогда, двадцать шесть лет назад...
Двадцать шесть лет назад Людка была умница, а я был, признаться, тугодум... несколько... и тоже вряд ли изменился, - по крайней мере, не хотел бы этого показывать...
Мы шли по улице рядом и сперва молчали. В тот день, как по заказу, нам обоим было некуда спешить - дела какие-то, конечно, были, но не важные, и погода стояла хорошая - солнышко и лёгкий ветерок... Людка всегда любила мне что-нибудь рассказывать, а тем более теперь... Многое было интересно лишь нам двоим, а кое-что - только ей...
Юность свою я помню яснее и, пожалуй, даже ярче, чем детство - и вы, верно, догадываетесь, почему... Я и Люда...
Одним словом, я был влюблён, робко - теперь уж не поправишь - а Людка немножко меня замечала, а немножко нет... Когда она начинала замечать меня побольше, мы гуляли на окраине нашего городка и разговаривали о чём придётся...
О главном я так и не решился заговорить, ни разу... Боялся, что Люда не поймёт, а то и посмеётся... Зато завтра или через неделю - будь что будет! - обязательно скажу ей всё! Я был очень рад, когда однажды нам удалось поссориться - я разозлился, и почти всё ей сказал... Не то, чтобы в самом деле напрямую сказал, но... ну, вроде как мальчики девочек за косички дёргают...
А потом мы помирились, и мне показалось, что Люда была рада этому больше, чем я.. А ещё потом школа и юность кончились, сразу после выпускного Людка уехала в Ленинград и там вышла замуж, а я остался дома и, как говорится, "себя не нашёл". Впрочем, сам я так не думаю - по-моему, я ничего своего в жизни не потерял... Вот только если Людку... Но это ведь её дело, не моё, так? А дальше...
Дальше было, как у всех... Тот, кому сейчас сорок, понимает, а тем, кто помоложе, вряд ли будет интересно...
Мы с Людой ровесники, и учились в параллельных классах... Конечно, я вообще был ей не ровня... Ей никто в нашем городе не был ровня - умница, красавица, спортсменка, скромница и немножко хулиганка, - прямо как в кино, только лучше, потому что Людка-то была не из фильма, а всамделишная... Само собой, ухажёров было больше, чем надо... Уж, конечно, не Людку я выбрал бы, если б только мог ...
У Люды, по своему, тоже не было выбора - просто некого было выбирать, а большому кораблю - большое плавание... Может, и правда, что "разборчивая невеста на кривого попадает", но первый брак у Люды впрямь не заладился крепко... Четыре года прошло с выпускного, и Люда вернулась в родной город, пожила месяца четыре у мамы (отец у них умер, когда мы учились в восьмом - из-за этого, по-моему, Людка и бросила свою художественную гимнастику) - и снова куда-то пропала. Я тогда и не видел её и не вспоминал - сам хотел жениться и чуть не женился...
В армию не сбежал, а так - просто расстались и как раз повестка пришла... Потом уже, лет через семь, от кого-то услыхал, что во втором браке Люда живет хорошо, муж - военный лётчик, транспортник, в Иркутске проживают, Байкал у них там и всяческая природная красота, вот только детей нет... Шёл тогда 1989 год... А теперь Люда у нас, в родном городе...
Улиц в нашем городе немного, но они длинные... Видели вы просеки в лесу? У нас эти просеки-улицы выходят к реке, а на реке - пристань. Получается сибирский райцентр. Есть магазины, гостиница, дом быта и культуры, райсовет-администрация, три школы... Была ещё музыкальная, но сейчас её нет... Наверное, скоро будет православный храм... Немного дальше, в стороне, в глубине тайги - закрытый военный город. Там вообще всегда было много всякой культуры - туда Людка и ездила учиться художественной гимнастике в Спортивный клуб Армии и "подавала надежды"... Уже шли разговоры о том, чтобы отправить её в Ленинград, за ней приезжали тренеры-селекционеры, но отец не отпускал...
А теперь Люда снова в родном городе...
Мы шли по длинным просекам и говорили о чём придётся... Люда старалась ни о чём меня не спрашивать и о себе ничего не рассказывать. Она говорила только о несостоявшейся гимнастике, о "школьных годах чудесных", даже о футболе...
Наступил вечер, немного душный - жарко в июле. Мы вышли к реке, появилась мошка, но не сильная. Спустились по косогору к берегу. Люда была в джинсах, на берегу присели прямо на траву.
- А ты меня не слушаешь, - сказала Люда. - Я давно заметила.
- А ты рассказываешь не главное, - ответил я.
- За-ну-да! - воскликнула Людка и слегка хлопнула меня по щеке. - Мошка, - объяснила она. - ТЫ рассказываешь главное! Это ТЫ без умолку говоришь, говоришь, вспоминаешь наших и ваших ! И главное - извини - задаёшь вопросы!
- Не хотел тебе мешать, - ответил я.
- Нет, спрашивай! Задавай вопросы! Я вот сразу заметила, что у тебя залысины вон какие, худой, неухоженный - и небритый, и без бороды - значит, холостой... и ничего не спросила, и всё знаю, а ты, хоть и сообразил, что я совсем не изменилась - но мне про это не сказал! Вообще - бирюк, чалдон! А откуда я приехала, когда, зачем вернулась, почему тебя отыскала - тебе не интересно?
Я улыбнулся.
- Хорошо, прошу, расскажи о себе подробно.
- А ты правда хочешь узнать?
- Ещё бы!
- А что?
- А всё.
- А если всё, то, значит, всё по порядку и всё, как было, да? А потом ты о себе тоже всё-всё расскажешь?
- Да мне не о чем особенно-то рассказывать. - У меня почти ничего не случалось интересного.
- А вот, например... Ты, наверно, так ни разу и не женился - я угадала?
- Угадала.
- Разве это не интересно? Я бы хотела узнать - так, ненароком - а почему?
- Так вышло... Но, в общем, ты и тут могла бы догадаться...
- Приятно слышать...
Люда немного помолчала, подумала...
- И правда, это неинтересно... Приятно, да, но... Ты ведь характером - однолюб? Это нечасто, но обыкновенно... Только жалко и... совестно... Я могла бы ещё тогда об этом подумать, и ты был бы счастлив, правда?
- А ты?.. А я и сейчас счастлив...
- Приятно слышать...
Людка всегда была умница.
Заметно похолодало. Солнце скрылось, появились тучки, с реки примчался ветерок - лукавый - маленький, но пронзительный... Я хотел отдать Людке свою куртку, но она воспротивилась: "У меня такая же!"
- Лучше в салочки поиграем, побегаем - согреемся. Не бойся, никто не увидит. Ни теплохода в речке, ни человека на берегу... Давай, догоняй!
Я подумал, что она бросится сразу же наутёк, но обманулся - Людка три шага сделала вперёд, а потом, резко обернувшись, изо всей силы ударила меня головой в живот. Я, согнувшись пополам, застонал от боли, а она, взвизгнув совсем по-девчачьи, помчалась наискосок вверх по косогору, прочь от реки.
Бежали долго, но я её так и не догнал. Она ждала меня у первых домов, приплясывая от восторга и, задыхаясь, приговаривала:"Не поймал, не догнал!". Тут я её и поцеловал - второй раз в жизни, и опять неудачно: Людка снова наградила меня оплеухой, только звучала она по-другому - как-то обнадёживающе...
- Ты совсем девчонка, - сказал я ей, переводя дух. - Акробатка.
- Ошибаешься, - возразила Людка спокойно. - Я рожала. Два раза, да не повезло мне... А бегаю быстрей тебя - так это не удивительно...
- Ты и дерёшься больно, - вставил я.
- Извини, учту... Так вот - не курю, и всех пьющих друзей и подруг развернула в противоположную... Одиноко бывает иногда, конечно... Зато...
И она сделала сальто, правда, не очень удачно - упала бы, если б я не поддержал...
- Спасибо, милый, - прошептала она чуть слышно и на мгновение прижалась ко мне. Я хотел обнять её снова, но не успел - Люда выпрямилась, сделала шаг в сторону и протянула мне руку - ладошкой вверх. Ладонь у Люды была тёплая и твёрдая.
- А всё-таки я устала - сколько сегодня бродили, - пожаловалась Люда. - Помоги мне идти - я за тебя уцеплюсь, и как на буксире... Допустим, ты отличник, а я двоечница... Или ты братик, а я сестрёнка... Карманы не оторвутся?
Она засунула руки в карманы моей куртки и уже насовсем прижалась ко мне, а я крепко обнял её за плечи... Странно хорошо мне стало тогда, словно и правда она мне сестра - не лукавая подружка, каких много, а сестра, единственная, - лучше и надёжней всякой жены...
Немножко всего-то мы и прошли - шагов семьдесят - а Люда уж отдохнула. Высвободилась из объятий, взяла меня под руку и сказала:
- Теперь я тебе буду рассказывать всё, братец, а ты слушай.внимательно и не перебивай... Уговор, да?
Когда умер её отец, она вдруг поняла, что исчез лучший в мире человек. Ей показалось одновременно, что и мир потерял лучшего своего человека. Тогда она твёрдо решила, что её жизненное назначение - помогать мужчинам. Вернее, одному мужчине - мужу. Делать его сильным и добрым. Ведь штангистов и боксёров полным-полно, и нежных поэтов хватает, а мужчин нет! То есть не то, чтобы мужчин нет, а нет героев, сказочных принцев, рыцарей... Что делают мужчины, когда им тяжело? Правильно - хватаются за бутылку горькой, и жизнь кажется им слаще... Что делают мужчины, когда им страшно? Правильно - сбиваются в стаю и думают, что стали сильнее... Даже мальчики в школе - рано или поздно они вырастут, и станут скучными дяденьками, у которых глаза блестят только после рюмки, потому что в нынешнем мире женщина может делать то же, что и мужчина, а подвиг почему-то почти всегда упирается в профессиональные обязанности или в уголовный кодекс...
- Я тогда была уверена в том, что те, кто "наверху", - продолжала Люда, - кто правит страной, и те, кто им помогает - совсем другие мужчины. Такие, как мой отец. И сама их жизнь - не профессия, а именно жизнь - подвиг, и законы пишут - они. На их плечах всё держится и не разваливается, а как же иначе? Они сильные, серьёзные, умные, только ум их недостаточно добрый... Это неудивительно - у них жёны неправильные. Эти женщины хотели только получше устроиться в жизни, если их брали "снизу", или ничего не понимали и не понимают в жизни простых людей, если они дочки тех, верхних - их брали из "своего круга" - и те, и другие принципиально неспособны дать мужу добрый и разумный совет. К тому же, хоть у них уже всё есть, но они привыкли получать и не умеют отдавать... А женщина должна не брать, а давать - ласку, любовь, ну, и вообще... например, просить за обиженных, требовать справедливости, и... мужа тоже жалеть, если у него дух ослабнет... Я думала, что у меня всё это получится, но не в нашем же городке? Прости, но если честно, то я думала даже так: "Не по мне материал..." И в том смысле, что я не справлюсь - сложно, и не той высоты полёт... Все мои силы здесь пропадут впустую - и трезвый расчёт, и благородные порывы, - говорила мне Люда, и я видел и её, нынешнюю, и другую, прежнюю, шестнадцатилетнюю - они словно прятались друг за друга, одновременно разные и одинаковые.
- Я думала, там на своём месте буду... Я хотела, как мама с отцом, только лучше, ведь будущее должно быть лучше, ведь так, Паша? Я всегда так думала и сейчас почти так же думаю, только почему-то мне не повезло - сначала с одним мужем, а потом и с другим, - говорила она, и я видел, что у Люды глаза блестели от слёз...
- А почему ты так решила - женой?.. Может, лучше было бы стать чем-нибудь попроще - артисткой какой-нибудь, или через комсомол пойти, ну, не женой будучи, из-за кулис управлять, а самой стать лидером каким-нибудь - вдруг получилось бы?
Людка расхохоталась
- Забавно! Артисткой - почему не гейшей? А через комсомол - это тоже вроде артистки, если ты смазлива... Тем более замуж надо - для приличия.... Я не поняла - ты глумишься, что ли, или всерьёз говоришь - ты дурак, да? Вроде меня... Ты ревнуешь, что ли?
- Чего ревную? Ничего не ревную, серьёзно говорю, а тебя что-то не пойму... И почему - дурак вроде тебя?
- Ах, ну да, ну да... Ты и правда вроде меня... Тогда уж не чем, а кем, кстати... Тогда уж, если серьёзно, катарсис - понятие тонкое и спорное, а эмансипация вообще чушь! Всё земное управляется настоящими древними законами и приёмами... Мужчинами и умными, заметь - умными! - женщинами... Мне даже удивительно, что ты такой непонимающий... Или прикидываешься, зачем? И вообще, не перебивай, а то я не расскажу, как надо...
Её отец двадцать лет знал, что умрёт в любую минуту, а умер, когда не ожидал...
Мать Люды перенесла спокойно и смерть мужа, и разлуку с дочерью, и одиночество... не совсем одиночество, потому что в нашем городе у этой семьи и друзей, и врагов было много - родители Люды были не "простые" люди, и не маленькие...
Возвращение дочери после первого неудачного брака надломило Елену Апександровну, тем более, что Люда поначалу не хотела ничего рассказывать - да и позже ничего толком не рассказала...
- Конечно, ошибка... Я только испереживалась - вдвое, и маму измучила... Но не могли мы говорить... Пытались, а не вышло, не заговорили... Меня совесть грызёт - может, лучше было бы остаться - через силу - приласкаться к ней, служить, ухаживать, деньгами помогать и по хозяйству... Потом оправдание приходит - не сразу же она умерла, как я во второй раз уехала, не из-за меня же; хотя, наверно, если из-за всего, то и из-за меня тоже..
.
- Зря не мучай, - сказал я. - У многих так. Я жизнь прожил рядом с родителями, а жил ,как чужой... Навещал редко...
- Ты сейчас совсем один, я знаю - всех о тебе расспросила. Я много про тебя знаю...
А что такое многое она про меня успела узнать? - подумал я, но вместо этого спросил:
- Когда Елена Александровна умерла?
- Я думала, ты знаешь, - удивилась Люда. - Я разозлилась на тебя - на похоронах не был,- и вообще жалела, что вспомнила о тебе... Три года назад умерла мама. Я приехала её хоронить и осталась...
- Она гордая у тебя была...
- Все мы гордые... Опять перебиваешь, ладно... Отправилась я после школы в Ленинград - там в ЛГУ поступила на филологический, и замуж вышла... Тренер по гимнастике из армейского клуба мне помогла, она ж и приезжала тогда - карьеру прочила и славу... И перспективы... А я поняла - кто я буду? - пешка, тренер сборной... За границу жить-работать мне и сейчас не хочется, хотя по-английски я говорю и читаю, а хотелось бы испанский... Сервантеса в подлиннике, а?
- А китайский?
- Китайскому они нас сами научат! Их нарочно завозят?
- Да как будто нарочно... А я много могу рассказать...
- Лучше потом...
Мы шли и шли по нашим просекам, - и не замечали, где какая улица кончается, а где начинается... Люда будто вернулась туда, в Ленинград, на четверть века назад...
- Мальчик мой - ну, первый муж то есть - был из хорошей ленинградской семьи: папа - партийно-хозяйственный работник, мама - преподаватель в нашем же университете, в общем, начиналось всё, как я и хотела, даже слишком по плану... И мальчика-то я полюбила - не так, чтобы совсем, "любовь до гроба", но казалось, что полюбила крепко, а мне и хотелось крепко...
Стирала с удовольствием, готовила - я всё умею, даже шить-вязать немножко могу... Ты знаешь - до девятого класса в ежовых рукавицах прожила, да и потом никуда и ни с кем, и сама так привыкла, и не жалею, и в это верю, мне моя мама-труженица примером была и осталась...
Его родителям я понравилась: и папе, и даже маме... Жильё они нам добыли хорошее, да быстро, машина у него уже была, дача государственная - у родителей, а стала вроде как наша с ним собственная, кого хотели, того в гости и звали, - он-то был единственный ребёнок в семье, как и я... В общем, полный порядок, даже сказка...
- Как ты и хотела, - вставил я.
- Да, почти как хотела... А потом... В общем, случайность, а случайностей не бывает... Понесла я сразу...
- Тоже как хотела, - опять вставил я.
- Молчи, злой дурачок, - спокойно сказапа Люда, - родители были, в общем, рады (я чуть было снова не вставил: "его родители", но в этот раз удержался) - тАк-то они хорошие были старики, да, в общем, и не старики ещё совсем - но только выкинула я... И никто не понял, почему - была у меня раньше от гимнастики маленькая травма, но медицина твёрдо заявила, что она, травма то есть, здесь ни при чём. И не волновал никто меня, наоборот... Но почему-то на восьмом месяце - мёртвый мальчик... Главное, Паша, мальчик! Жалко так...
Я отвернулся. Помолчали. Потом Люда сказала:
- Ты, Паша, извинись...
- Да, прости меня... Какой-то бес попутал... Сказал со злой души...
- Вернее, от ревности непомерной. Прощаю и не плачу. Всё забыто.
- Как выкинула - нервная стала, то есть виду не показывала, а что-то во мне внутри дрожало, не по себе мне внутри стало... И плохое в жизни я увидела яснее, чем прежде, я ведь и так не глупышка, да? - а тут... Меня жалели все, и постарались развлечь, хотели помочь... забыть душевную травму... а сделали хуже...
Я сперва не общалась ни с кем - всё училась, а потом с мальчиком поженились, и всегда с ним, а подруг никого не завела...
А тут стали уделять внимание, и стар, и млад, и мужчины, и женщины - как бедная сиротка стала, жертва природы и обстоятельств... Жалеть стали, прогуливать везде - и театр, и музей, и ресторан, и прочее, и, наконец, по-настоящему в свой круг ввели - и вот тут-то я и увидела, как они живут, и мне не понравилось...
Нравственное их состояние меня - как сказать? - удивило... Я думала, что их - ну, вообще столичных людей - повышенное положение есть для них средство к жизни, будущей и счастливой, а оказалось - цель, единственная и к настоящей... Это наверху, а внизу, "в народе" - ещё хуже. Они - столичное население - одновременно хотят наверх и знают, что никогда туда не попадут, если не сделают что-нибудь этакое, понимаешь? Ведь у нас не так, и даже сейчас не так, правда, скажи?
- Не знаю, - я и в самом деле не знал, как ей ответить. - Наверно, есть какие-то общие правила...
Большинство людей, по-моему, всегда любило вещи, особенно хорошие, а когда вещей стало больше и они стали лучше, большинство полюбило вещи сильнее, а на людей любви не стало хватать... Человек с рождения слышит ласковое слово от мамы, молочко сосёт, а над ним - красивая погремушечка висит... Он её видит, потом ручкой берёт, потом на зубок пробует, и так далее...
- А потом он от мамы уходит... к жене, допустим, или к мужу... мамы уж нет, а погремушечка с ним остаётся, - в тон мне невесело продолжила Люда. - И так из поколения в поколение, а то, что сейчас происходит - это что-то чудовищное... "Больше вещей, хороших и разных!"
В школе нам про это рассказывали как-то не так, с какой-то хорошей и спокойной стороны, а когда я всё это там, в Питере, увидела наяву и на самом деле, а потом и поняла наверняка, мне захотелось домой, к маме...
Наверняка поняла - это значит, что у меня и с мужем были разговоры, и с отцом его... Мама, кстати, у них добрая... Она меня почти поняла и отпустила. И денег дала - три тысячи, и я взяла... А мальчик меня, кажется, и сейчас бы не понял. Он меня не отпускал, а потом обиделся. Заревновал, а ревновать было не к кому...
Засмеялась.
- Мне ж было всё равно, я ему всё всегда пожалуйста, только вроде головешки стала, чёрной да сухой - и внутри, и снаружи... Разошлись, и уехала. За два месяца разошлись, по обоюдному согласию и формально тоже быстро сделали... Приехала домой к маме, и никого не хотела видеть. И с мамой не смогла жить, она мне - живой укор, а я - ей. И через четыре месяца уехала в Иркутск...
- Почему в Иркутск? - поинтересовался я.
- Байкал там, Паша! Самый глубокий! Хочешь - верь, хочешь - не верь, а я девчонкой Байкал сколько раз во сне видела... Как звучит, послушай: Бай-Кал! Священное море! Славное!
Какой-то бес снова меня дёрнул за язык и я сострил:
- Особенно последний слог!
Людка сперва недоумённо смотрела на меня. Но потом поняла, и лицо её противно сморщилось. Она презрительно процедила:
- Шут-ник, од-на-ко! И где нахватался? Телевизор, поди, каждый день смотришь? Хохмы мочалкам отмачиваешь? Дураком тебя назвать - обидишься, наверно...
Мне показалось, ещё немного - и она плюнет мне в лицо. Но не мог пошевелиться. В угол она меня поставила. Как мама. Стоял, смотрел на неё. Дар речи потерял. Она не прекрасная была в гневе. Некрасивая. Страшная.
Лицо у неё разгладилось, но она всё смотрела мне в глаза, уже спокойно, словно раздумывая, что же дальше со мной сделать. Я глаза опустил. Она спросила:
- Что молчишь, Пашенька?
- Прости, - выдавил я.
- Прощаю, - сразу сказала она. - Бес попутал? Подсознание прорвалось? "Оно"? Седьмой слой? Да?
Я не понял, о чём речь, но поспешил согласиться:
- Да.
- Ну и молодец, - она улыбнулась. - Добровольное признание смягчает, облегчает и выручает! А всё-таки... Давай помолчим... У меня злость на тебя ещё не прошла.
Мы прошли целую улицу из конца в конец, а Люда всё молчала - шла чуть впереди, не оборачиваясь, словно забыла обо мне.
Как будто сосредоточенно размышляла о чём-то - голову склонила низко и шла медленно, да к тому же постепенно замедляла шаг...
Я ждал, когда она остановится совсем, - чтобы спросить, о чём она думает или лучше - ещё раз попросить прощения, но - не угадал момент - Люда остановилась неожиданно, резко повернулась и всё так же молча посмотрела мне прямо в глаза.
Вдруг сказала с улыбкой:
- Четвёртый год уже живу в нашем городе. И тебя часто вижу. А ты меня ни разу не заметил. Я нашим ребятам, девочкам, учителям, если кого встречу, давно уже говорю: "Молчите, если он - ты - спросит про меня. Нет меня в городе и нет, и где я - неизвестно". Вспомнила как-то тебя - давно ещё - жалко стало, и себя тоже... "Дура ты, дура! - думаю, - вот кто тебя любил по-настоящему! Он да Сёмик", - помнишь Сёмика? Вы и звучите похоже - он Сёмик, а ты Стёпик... Он, говорят, повесился лет пять назад - правда это?
- Правда. Повесился. Но я не хочу - в этом у нас с ним разница.
- Не надо, что ты... Жаль его. Если б я раньше приехала... Он такой смешной был, патлы висят, как у спаниеля ушки... А почему повесился? Я спрашивала - кто что говорит, и все по-разному - а записки он не оставил... Кто-то говорил даже, что и не повесился он вовсе, а ушёл куда-то... Пешком.
- Нет, не то... Он рассудком повредился... Тут женщина одна была... вроде бы из-за неё, потому что она сразу после этого уехала. С работы - она в суде работала - уволилась и вообще из города уехала. А может быть, и не из-за неё... он перед этим стихи стал писать - мне показывал и ещё кому-то, кажется, - странные стихи, непонятно о чём, - не о любви, не о природе, не о женщине этой, а так... что-то в роде Хлебникова, только непонятнее...
- Красивые?
- Что "красивые"?
- Ну стихи эти... Знаешь, бывает такое... Непонятное и красивое... Во сне, например...
- А-а... Наверное, красивые... Даже скорей всего...
- Жаль... Ты ничего не запомнил?
- Ничего.
- Жаль...
Вдруг Люда спросила:
- А на какой улице мы сейчас?
- А какая разница? - сказал я.
- Ну, так, - Люда почему-то смутилась, - вообще...
- Вот что, Паша! - сказала она. - Довольно я тебе рассказала на сегодня, правда? Я не пущу тебя к себе - не целомудрия ради, а просто хочу теперь побыть одна. - Улыбнулась. - На какой мы сейчас улице? Хочу домой. А ты меня завёл в тайгу, коварный разбойник...