Антонио не понравилось, как этот человек подошел, и всего больше не понравилось, что человек этот подошел именно к нему. В конце концов, мог же он подойти к кому угодно: в очереди стояли десятки, если не сотни людей. Может быть, Антонио Суэрте стоял одним из первых?! Ничего подобного. Человек тридцать отделяли Антонио от окошка билетной кассы, так что блондинчик мог бы попросить кого-нибудь более к ней приближенных. Но нет, он четко направился прямо к Антонио как к цели и, криво улыбнувшись, насколько только мог приветливо, спросил: "Простите, вы далеко плывете?" Антонио без восторга и без улыбки ответил, раз уж спрашивают: "В Аликанте. А что?!" - "Понимаете, мне тоже нужно в Аликанте... Но боюсь, что останусь без билета: поздно пришел. Не могли бы вы сделать любезность, купить один-единственный билет мне?!" Антонио чуть подумал и не очень приветливо сказал: "Ладно. Только имейте в виду: классных мест может не хватить. Я буду брать себе любой, какой будет..." - "И мне берите, какой будет, -с готовностью согласился блондин. - Палубный - так палубный. Возьмите деньги!" - "У меня есть, - с достоинством проговорил Антонио (совсем еще молодой мужчина, лет тридцати). - Да и очередь дразнить не стоит". Блондин понимающе кивнул, чуть отдалился. Антонио же вскорости взял два билета, поскольку шеренга людей впереди вдруг поредела, опала, рассыпалась: классные места кончилась, а палубные билеты отваживались брать далеко не все. "Вот, - сказал Антонио, протягивая билет субъекту, - как я и предполагал, - стоячие". - "Ничего, - не проявил недовольства блондин, -на корабль пустят и по таким. Благодарю. Получите с меня!" - И субъект протянул десятипесовую банкноту с явным намерением не брать сдачи, однако Антонио настоял на возврате нескольких мелких монет, и блондинчику пришлось смириться.
- Каковы ваши дальнейшие планы? - пришпорил без пяти минут друг коня. - Может быть, сходим куда-нибудь в места злачные и привлекательные?
Нет, положительно и чем дальше, тем больше не нравился Антонио этот субъект, внезапно свалившийся на него. "Тамовец! - вновь подумал Антонио, все сильней и упорней укрепляясь в своей мысли. - Внештатный доносчик! Провокатор-любитель!" Блондин и впрямь был чересчур суетлив, не самодостаточен, нарочит. Антонио же давно стал осторожен насчет новых друзей и знакомств, особенно касательно тех, в которых проявляют инициативу сами и стремительно. В стране царила тотальная слежка, это знали все, в чьих головах было мозга хотя бы на грамм поболее, чем у курицы. В недавние времена диктатора Мальвадо одно-единственное неосторожное слово стоило человеку головы. Сейчас власть была чуть-чуть помягче, в худшем случае дело пахло тюремным заключением, ссылкой на холодные острова, каторжными работами. Тоже - не сахар! Правда, такой участи удостаивались строптивцы, публично выказывающие недовольство. Остальные мало-мальски мыслящие, особенно - независимые, не склонившие по-рабьи голову перед диктатурой, просто попадали на карандаш. День ото дня пухли их секретные досье в картотеках тайной армии меченосцев - политической полиции тоталитарной республики. Одно то, что Антонио не был гвардейцем и, хотя и вежливо, но настойчиво отклонял все предложения и намеки им стать, делало его подозрительным. Да к тому же, он еще был непризнанный литератор (считай - трибун, оратор, составитель воззваний). Что?! Вовсе не обязательно?! Это по-вашему не обязательно, а по-милитаристски, по-гуэррски, по-тамовски очень даже обязательно! Не зря же со времен Мальвадо царствовал у них лозунг: "Кто не за нас - тот против". И что же? В общем-то, верно. Кто не подлец, тот честный. Логика! Железная логика железной республики. И Антонио явственно ощутил стальной холодок у сердца, реальное чувство невыдуманной опасности и одновременно брезгливость, как от соприкосновения с нечистотами, от обоняния выгребной ямы или контакта с осклизлой змеей.
Суэрте раскланялся с нештатным доносчиком, заранее зная, что не избавится от него, как минимум, до самого Аликанте, да и там придется хорошо постараться, чтобы отцепить от себя этот репей. До прибытия теплохода оставалось чуть меньше суток. Надо было думать о еще одном ночлеге, что условиях Санта-Марии оказывалось очень непростой задачей. Ибо минувшую ночь Антонио Суэрте провел вертикально и практически не спал. Только в четвертом часу утра, забредя на подкашивающихся ногах в освещенный переговорный пункт, где круглые сутки не было никаких перерывов, он присел на один из свободных стульев, и голова его сама опустилась на стеклянную поверхность стола, за которым желающие могли писать письма и телеграммы, но в три часа ночи таковых не было. И в столь неудобной позе он отключился минут на двадцать-тридцать. И крики ведущих переговоры, и голос дежурной: "Сеньор Гудинья, пройдите в кабину номер четыре для разговора с Памплоной" совсем почти не мешали ему эти двадцать или тридцать минут. Он еще до того, как забрел на переговорный, пытался немного вздремнуть на скамейке. Но там, на улице, было зябко, и неуютно, и некуда приклонить голову. А в стеклянном помещении, несмотря на зажженный свет, все же удалось уснуть ни какое-то время, не просыпаясь. Еще суток не прошло, как приехал Антонио в Санта-Марию... Суток не прошло даже с момента приезда его в Корумбу, куда он добирался из Альборото поездом около восьми часов. Он выехал с альборотского вокзала утренним проходящим составом, следующим на побережье и (как и все другие поезда, идущие в этом направлении) достигающим Корумбы. Там, в Корумбе, Антонио оказался около трех часов дня и почти сразу, без ожидания, на привокзальной площади купил балет в троллейбус дальнего следования "Корумба - Санта-Мария". Уже в Корумбе воздух был суше, предгорья Сьерры-дель-Платы начинались прямо за последними домами города, и асфальтированная трасса ныряла влево и вправо, то поднимаясь, то опускаясь до самой Санты-Марии среди гор и ущелий, скал и обрывов, среди редкостных деревьев и кустарников, совершенно не знакомых Антонио по названиям, но цветущих, ликующих, благоухающих. Как это горько-прекрасно контрастировало с Альборото, с его промышленными дымами, копотью, ревом тяжелых самосвалов с рудой и постоянной цементной пылью на зубах, волосах, на одежде и даже в квартире - не смотря на плотно закрытые окна. Пыль проникала всюду, от нее не было избавления. Только разве уехать, хоть на время, вот так же, как сейчас! На ривьеру, в курортную зону, в зеленый и чистый край! Едва ли не больше и тоньше всех остальных в троллейбусе наслаждался Антонио чистым горным воздухом - в меру теплым и полным запахами цветения. Где-то на склоне кустарники полыхали желтым, чуть далее по ходу движения - розовели, и каждый участок местности источал свой собственный ненавязчивый, но очень внятный аромат, и по мере движения волны запахов то накатывали, то исчезали, то причудливо смешивались. Особенно хорошо пахли не цветы. Источала аромат хвоя карликовых сосен, сверху донизу устилавших отдельные отвесные склоны, и это пряное, терпкое дуновение накатывало всего здоровее и отраднее. Во всяком случае, для Антонио. Он сидел справа по ходу на мягком сидении у приоткрытого троллейбусного окна. Солнце светило почти всегда слева, так что он находился, по большей части, в тени и с противоположной стороны от редких машин и автобусов, обгонявших или двигавшихся навстречу, отчего, при их следовании рядом, легкий фон выхлопных газов на секунду-другую попадал внутрь троллейбуса, перебивал обонятельную гармонию ландшафта и досаждал. Сидящих слева это, вероятно, донимало больше. Легкий смрад отработанного топлива невольно напоминал Антонио об Альборото, о том, что никуда невозможно уехать от индустрии и цивилизации - так, чтобы это совсем не чувствовалось, о том, что в мире нет и не может быть совершенства. "Не теряй бдительности, дружок, i как бы напоминал ему смрад время от времени. - Не расслабляйся и не раскисай в благодушии совсем до нуля. Будь чуточку собран, слегка отмобилизован. Не забывай во время перемирия о войне". И точно так же - как смрад, как нравственно дурной запах чуть позже воспринял Антонио в кассовом вестибюле санта-марийского морского вокзала визит тамовского доносчика. Таким же тревожным диссонансом прозвучала и эта экологическая опасность, и почти так же мысленно сказал Антонио самому себе и в очереди у кассы: "Не расслабляйся, дружок!"
Два с половиной часа мчал троллейбус, почти не останавливаясь. Разве только кое-где просили притормозить на секунду-другую ехавшие в нем туристы с рюкзаками, проворно вываливая, и тут же троллейбус трогался, и с места в карьер мчал как ни в чем ни бывало дальше. Но в Антофагасте машина остановилась по плану минут на десять, у автовокзала. Тут была первая и единственная стоянка на пути в Санта-Марию. Еще за несколько минут до окраины городка, когда его самого еще не было видно, уже открылся в скальном проеме далеко внизу огромный синий океан. Вздох радостного удивления раздался в троллейбусе, почти единодушный. Антонио, хотя и не впервые ездил этой трассой, все же всякий раз тоже приятно поражался ландшафтной перемене. Будто попадаешь в другое измерение, иное времяисчисление: из ситуации "до океана" - в "с ним". И теперь уже до самой Санта-Марии пассажиры следили за водной толщей, исчезающей и возникающей вновь - в зависимости от изгибов дороги. Массив океана то оказывался рядом - близко и низко, то падал куда-то далеко от вознесшегося на горный перевал троллейбуса, и все время отлетал назад по ходу движения, но не было ему конца. А вот дороге конец был, и довольно скоро. Около часа всего длилась езда до Санта-Марии, и вот показался этот курорт в красивой бухте, и подъехал троллейбус к своему вокзалу (железнодорожного здесь вообще не существовало), и дальше был тупик. Отворились двери, все пассажиры вышли, троллейбус, совершенно пустой, подъехал к стайке таких же пустых ярко-желтых собратьев, стоящих чуть осторонь, а Суэрте, Антонио Суэрте тут же в автобусно-троллейбусном здании выяснил, где находится квартирно-посредническое бюро и без промедления направился туда, благо это оказалось неподалеку.
Но в бюро этом неказистом ему не повезло. Не в том даже оказалось дело, что приехал он хотя и не в самый разгар сезона, но тем не менее уже в теплое время, когда период купаний и открылся, и набирал силу с каждым днем, а в том, что жить в Санта-Марии Антонио собирался всего несколько дней. "Пока не возьму билет на корабль и не уплыву", - объяснил он довольно приветливой женщине средних лет, дежурившей в этот день.
- Тогда я не знаю, чем вам помочь, - невесело проговорила она, -понимаете, у нас и без того мало желающих брать на постой по официальной муниципальной ставке, а тем более - на несколько дней... Люди заинтересованы в стабильных клиентах, оплачивающих вперед, надолго... А несколько песо никого не устроят. Разве только... Попробуйте устроиться неофициально на одну ночь.
- У вас?
- Нет, нет! Это надо чуть подождать, часикам к восьми вечера подойти к автовокзалу - туда, где вы уже были, когда приехали. Там своеобразный рынок...негласный. Приходят хозяйки и предлагают взять на постой. Но, конечно, уже не так, как у нас, не по твердому тарифу... и без налогов. Там же берут и на одну ночь - те, кто не хочет, чтобы постояльцев видели днем, или у кого жилье не очень комфортабельное.
- Большой спасибо, - поблагодарил Антонио и откланялся.
До восьми оставалось еще изрядно времени, и новоявленный краткосрочный курортник решил не терять его зря, а поужинать. Тем более, что настоятельная потребность в этом имелась. Суэрте сунулся было в одно кафе самообслуживания, в другое - везде были страшные очереди, бешеные цены. Очереди, к тому же двигались по-черепашьи. Он не стал стоять ни в одном, ни в другом месте, а хотел уже было купить в булочной кусок хлеба и тем ограничиться, как вдруг увидел у самой набережной, чуть в стороне от морского вокзала, куда ему предстояло на следующий день отправиться за билетом, на первом этаже невысокого жилого дома - "Бульонную", где почти никого не было. Несколько человек - не в счет. И немудрено, что там почти никого не было, ибо и есть оказывалось почти нечего. Костный бульон (с яйцом и без оного), хлеб, чай и кофе - вот, кажется, и все, чем располагало заведение. Нет, там еще были крендельки и пончики на десерт. Вот теперь - все. Небогато, но Антонио хватило. Голод он утолил. Надо ли говорить, что морской вокзал он посетил тоже. Присмотрелся, уточнил расписание движения пассажирских судов, узнал, в котором часу завтра начнет работать касса, продавая билеты на проходящий через Санта-Марию рейс в сторону Аликанте. И после ужина вновь забрел он в вокзал, теперь уже вальяжно слоняясь по его пустым вестибюлям и балюстрадам, разглядывая рекламные иллюстрации, читая скудные зазывные тексты. Затем вышел на причал, ближе к воде. Там стоял корабль, идущий в противоположную от цели Антонио сторону - из Аликанте в Вальдивию. Отчалить корабль должен был приблизительно через час - в восемь с минутами. И почти до восьми простоял Антонио на пристани - следил за посадкой морских пассажиров, за действиями команды, слушал музыку, ритмичную и огневую, доносящуюся с лайнера, дышал бризом. Затем быстрым шагом направился вверх - к автостанции, и минут через десять оказался на месте. Там было изрядное количество клиентуры, значительно больше, чем в момент приезда Антонио, но были и квартиросдатчики. Как правило, предлагали дорогие благоустроенные комнаты в центре Санта-Марии - с телефоном, мебелью, всеми удобствами, но на три-четыре недели и с оплатой вперед. И желающие быстро находились, сделки заключались, почти породнившиеся хозяева и гости шли, оживленно переговариваясь, к цели. Антонио все стоял, ждал. Изредка его кто-нибудь негромко спрашивал о времени предполагаемого курортного пребывания, он отвечал, и почти сразу любопытный отшатывался от него, как от заразного. Но случалось - предлагали взять на один день. Так и говорили. Одна сеньора пришла и предложила взять человек пять. Но ночлег у нее не в доме, а в саду. "Как в саду?" - недоумевали некоторые. "Прямо на воздухе, под деревьями, во дворе, за оградой". - "А если дождь пойдет?" - спросил кто-то. - "Тогда переберетесь под навес", - ответила сеньора. Антонио согласился едва ли не самым первым. Он любил спать на воздухе, тем более на чистом. Дождя не предвиделось. Так что все складывалось для него хорошо. Но сеньора вдруг сказала: "А вот этого я не возьму!" И указала на него. Антонио оторопел. Он так искренне обрадовался поначалу, шутил добродушно. И должно быть этим отпугнул хозяйкино сердце. Она посчитала его несерьезным, а стало быть - подозрительным. Антонио попытался было переубедить ее уже без тени шутки, но женщина оказалась непреклонной. Пришлось остаться ни с чем. А место не пропало: тут же нашелся кто-то из гущи и, довольный, ушел вместе с остальным десантом. Толпа между тем медленно, но неуклонно редела, пик проходил, дело близилось к завершению, к ночи. Антонио давно уже заметил группу таких же неудачников - совсем молодых парней, - образовавших вместе с ним как бы костяк или стержень ждущих, ибо они все ждали своей удачи довольно долго. Постепенно они присмотрелись друг к другу, стали обмениваться репликами, подтрунивали взаимно, как бы скрашивая ожидание малоперспективного поселения. Долго не было никого из хозяев, но вот стремительно ворвалась относительно молодая брюнетка, широковещательно объявив: "На одну ночь!" К ней тут же потянулся оставшийся костяк, но она заломила такую нереальную, шантажно-корыстную цену, что практически вся отпрянули. "Нет", - сказал один. - "Так не пойдет", - поддержал другой. "Я - пас...", - был солидарен третий. И Антонио тоже отказался. Только мужичок лет пятидесяти пяти ничего не сказал, а когда брюнетка, презрительно-зловеще фыркнув, решительно, по-мужски быстро и размашисто зашагала прямо к троллейбусу, только что подъехавшему, вероятно, одному из самых последних, пожилой этот мужичок по-филистерски трусливо, предательски бросил костяк неустроенных, к которым еще секунду назад принадлежал сам, и панически засеменил за корыстной благодетельницей, сдавленно выкрикивая на бегу: "Я согласен! Возьмите меня... Я согласен!" Она же демонстративно не реагировала, шла строго по курсу к троллейбусу, а мужчина, жалкий и трусоватый, все семенил, все просил. Возможно, что и упросил.
Уже стемнело. Брюнетка сколотила из числа только что приехавших нужную ей бригаду по монопольной цене и увела к многоэтажке неподалеку. "Костяк" стоял закостенело. Больше не было никого и ничего: ни троллейбусов, ни зазывал. Настала настоящая, полноправная ночь, а ночевать было негде. Антонио Суэрте все же надеялся, что придет кто-нибудь еще, пригласит, ситуация как-нибудь разрешится благополучно. Но... никого. Темнота сгущалась. Группка стояла-стояла, потом маленький юркий заводила, которого называли Рамон, сказал: "Ну все. Пошли!" И они пошли, и Антонио тоже. С ними.
Часть первая. Дискомфорт
I.Санта-Мария. Приезд
Антонио не понравилось, как этот человек подошел, и всего больше не понравилось, что человек этот подошел именно к нему. В конце концов, мог же он подойти к кому угодно: в очереди стояли десятки, если не сотни людей. Может быть, Антонио Суэрте стоял одним из первых?! Ничего подобного. Человек тридцать отделяли Антонио от окошка билетной кассы, так что блондинчик мог бы попросить кого-нибудь более к ней приближенных. Но нет, он четко направился прямо к Антонио как к цели и, криво улыбнувшись, насколько только мог приветливо, спросил: "Простите, вы далеко плывете?" Антонио без восторга и без улыбки ответил, раз уж спрашивают: "В Аликанте. А что?!" - "Понимаете, мне тоже нужно в Аликанте... Но боюсь, что останусь без билета: поздно пришел. Не могли бы вы сделать любезность, купить один-единственный билет мне?!" Антонио чуть подумал и не очень приветливо сказал: "Ладно. Только имейте в виду: классных мест может не хватить. Я буду брать себе любой, какой будет..." - "И мне берите, какой будет, -с готовностью согласился блондин. - Палубный - так палубный. Возьмите деньги!" - "У меня есть, - с достоинством проговорил Антонио (совсем еще молодой мужчина, лет тридцати). - Да и очередь дразнить не стоит". Блондин понимающе кивнул, чуть отдалился. Антонио же вскорости взял два билета, поскольку шеренга людей впереди вдруг поредела, опала, рассыпалась: классные места кончилась, а палубные билеты отваживались брать далеко не все. "Вот, - сказал Антонио, протягивая билет субъекту, - как я и предполагал, - стоячие". - "Ничего, - не проявил недовольства блондин, -на корабль пустят и по таким. Благодарю. Получите с меня!" - И субъект протянул десятипесовую банкноту с явным намерением не брать сдачи, однако Антонио настоял на возврате нескольких мелких монет, и блондинчику пришлось смириться.
- Каковы ваши дальнейшие планы? - пришпорил без пяти минут друг коня. - Может быть, сходим куда-нибудь в места злачные и привлекательные?
Нет, положительно и чем дальше, тем больше не нравился Антонио этот субъект, внезапно свалившийся на него. "Тамовец! - вновь подумал Антонио, все сильней и упорней укрепляясь в своей мысли. - Внештатный доносчик! Провокатор-любитель!" Блондин и впрямь был чересчур суетлив, не самодостаточен, нарочит. Антонио же давно стал осторожен насчет новых друзей и знакомств, особенно касательно тех, в которых проявляют инициативу сами и стремительно. В стране царила тотальная слежка, это знали все, в чьих головах было мозга хотя бы на грамм поболее, чем у курицы. В недавние времена диктатора Мальвадо одно-единственное неосторожное слово стоило человеку головы. Сейчас власть была чуть-чуть помягче, в худшем случае дело пахло тюремным заключением, ссылкой на холодные острова, каторжными работами. Тоже - не сахар! Правда, такой участи удостаивались строптивцы, публично выказывающие недовольство. Остальные мало-мальски мыслящие, особенно - независимые, не склонившие по-рабьи голову перед диктатурой, просто попадали на карандаш. День ото дня пухли их секретные досье в картотеках тайной армии меченосцев - политической полиции тоталитарной республики. Одно то, что Антонио не был гвардейцем и, хотя и вежливо, но настойчиво отклонял все предложения и намеки им стать, делало его подозрительным. Да к тому же, он еще был непризнанный литератор (считай - трибун, оратор, составитель воззваний). Что?! Вовсе не обязательно?! Это по-вашему не обязательно, а по-милитаристски, по-гуэррски, по-тамовски очень даже обязательно! Не зря же со времен Мальвадо царствовал у них лозунг: "Кто не за нас - тот против". И что же? В общем-то, верно. Кто не подлец, тот честный. Логика! Железная логика железной республики. И Антонио явственно ощутил стальной холодок у сердца, реальное чувство невыдуманной опасности и одновременно брезгливость, как от соприкосновения с нечистотами, от обоняния выгребной ямы или контакта с осклизлой змеей.
Суэрте раскланялся с нештатным доносчиком, заранее зная, что не избавится от него, как минимум, до самого Аликанте, да и там придется хорошо постараться, чтобы отцепить от себя этот репей. До прибытия теплохода оставалось чуть меньше суток. Надо было думать о еще одном ночлеге, что условиях Санта-Марии оказывалось очень непростой задачей. Ибо минувшую ночь Антонио Суэрте провел вертикально и практически не спал. Только в четвертом часу утра, забредя на подкашивающихся ногах в освещенный переговорный пункт, где круглые сутки не было никаких перерывов, он присел на один из свободных стульев, и голова его сама опустилась на стеклянную поверхность стола, за которым желающие могли писать письма и телеграммы, но в три часа ночи таковых не было. И в столь неудобной позе он отключился минут на двадцать-тридцать. И крики ведущих переговоры, и голос дежурной: "Сеньор Гудинья, пройдите в кабину номер четыре для разговора с Памплоной" совсем почти не мешали ему эти двадцать или тридцать минут. Он еще до того, как забрел на переговорный, пытался немного вздремнуть на скамейке. Но там, на улице, было зябко, и неуютно, и некуда приклонить голову. А в стеклянном помещении, несмотря на зажженный свет, все же удалось уснуть ни какое-то время, не просыпаясь. Еще суток не прошло, как приехал Антонио в Санта-Марию... Суток не прошло даже с момента приезда его в Корумбу, куда он добирался из Альборото поездом около восьми часов. Он выехал с альборотского вокзала утренним проходящим составом, следующим на побережье и (как и все другие поезда, идущие в этом направлении) достигающим Корумбы. Там, в Корумбе, Антонио оказался около трех часов дня и почти сразу, без ожидания, на привокзальной площади купил балет в троллейбус дальнего следования "Корумба - Санта-Мария". Уже в Корумбе воздух был суше, предгорья Сьерры-дель-Платы начинались прямо за последними домами города, и асфальтированная трасса ныряла влево и вправо, то поднимаясь, то опускаясь до самой Санты-Марии среди гор и ущелий, скал и обрывов, среди редкостных деревьев и кустарников, совершенно не знакомых Антонио по названиям, но цветущих, ликующих, благоухающих. Как это горько-прекрасно контрастировало с Альборото, с его промышленными дымами, копотью, ревом тяжелых самосвалов с рудой и постоянной цементной пылью на зубах, волосах, на одежде и даже в квартире - не смотря на плотно закрытые окна. Пыль проникала всюду, от нее не было избавления. Только разве уехать, хоть на время, вот так же, как сейчас! На ривьеру, в курортную зону, в зеленый и чистый край! Едва ли не больше и тоньше всех остальных в троллейбусе наслаждался Антонио чистым горным воздухом - в меру теплым и полным запахами цветения. Где-то на склоне кустарники полыхали желтым, чуть далее по ходу движения - розовели, и каждый участок местности источал свой собственный ненавязчивый, но очень внятный аромат, и по мере движения волны запахов то накатывали, то исчезали, то причудливо смешивались. Особенно хорошо пахли не цветы. Источала аромат хвоя карликовых сосен, сверху донизу устилавших отдельные отвесные склоны, и это пряное, терпкое дуновение накатывало всего здоровее и отраднее. Во всяком случае, для Антонио. Он сидел справа по ходу на мягком сидении у приоткрытого троллейбусного окна. Солнце светило почти всегда слева, так что он находился, по большей части, в тени и с противоположной стороны от редких машин и автобусов, обгонявших или двигавшихся навстречу, отчего, при их следовании рядом, легкий фон выхлопных газов на секунду-другую попадал внутрь троллейбуса, перебивал обонятельную гармонию ландшафта и досаждал. Сидящих слева это, вероятно, донимало больше. Легкий смрад отработанного топлива невольно напоминал Антонио об Альборото, о том, что никуда невозможно уехать от индустрии и цивилизации - так, чтобы это совсем не чувствовалось, о том, что в мире нет и не может быть совершенства. "Не теряй бдительности, дружок, i как бы напоминал ему смрад время от времени. - Не расслабляйся и не раскисай в благодушии совсем до нуля. Будь чуточку собран, слегка отмобилизован. Не забывай во время перемирия о войне". И точно так же - как смрад, как нравственно дурной запах чуть позже воспринял Антонио в кассовом вестибюле санта-марийского морского вокзала визит тамовского доносчика. Таким же тревожным диссонансом прозвучала и эта экологическая опасность, и почти так же мысленно сказал Антонио самому себе и в очереди у кассы: "Не расслабляйся, дружок!"
Два с половиной часа мчал троллейбус, почти не останавливаясь. Разве только кое-где просили притормозить на секунду-другую ехавшие в нем туристы с рюкзаками, проворно вываливая, и тут же троллейбус трогался, и с места в карьер мчал как ни в чем ни бывало дальше. Но в Антофагасте машина остановилась по плану минут на десять, у автовокзала. Тут была первая и единственная стоянка на пути в Санта-Марию. Еще за несколько минут до окраины городка, когда его самого еще не было видно, уже открылся в скальном проеме далеко внизу огромный синий океан. Вздох радостного удивления раздался в троллейбусе, почти единодушный. Антонио, хотя и не впервые ездил этой трассой, все же всякий раз тоже приятно поражался ландшафтной перемене. Будто попадаешь в другое измерение, иное времяисчисление: из ситуации "до океана" - в "с ним". И теперь уже до самой Санта-Марии пассажиры следили за водной толщей, исчезающей и возникающей вновь - в зависимости от изгибов дороги. Массив океана то оказывался рядом - близко и низко, то падал куда-то далеко от вознесшегося на горный перевал троллейбуса, и все время отлетал назад по ходу движения, но не было ему конца. А вот дороге конец был, и довольно скоро. Около часа всего длилась езда до Санта-Марии, и вот показался этот курорт в красивой бухте, и подъехал троллейбус к своему вокзалу (железнодорожного здесь вообще не существовало), и дальше был тупик. Отворились двери, все пассажиры вышли, троллейбус, совершенно пустой, подъехал к стайке таких же пустых ярко-желтых собратьев, стоящих чуть осторонь, а Суэрте, Антонио Суэрте тут же в автобусно-троллейбусном здании выяснил, где находится квартирно-посредническое бюро и без промедления направился туда, благо это оказалось неподалеку.
Но в бюро этом неказистом ему не повезло. Не в том даже оказалось дело, что приехал он хотя и не в самый разгар сезона, но тем не менее уже в теплое время, когда период купаний и открылся, и набирал силу с каждым днем, а в том, что жить в Санта-Марии Антонио собирался всего несколько дней. "Пока не возьму билет на корабль и не уплыву", - объяснил он довольно приветливой женщине средних лет, дежурившей в этот день.
- Тогда я не знаю, чем вам помочь, - невесело проговорила она, -понимаете, у нас и без того мало желающих брать на постой по официальной муниципальной ставке, а тем более - на несколько дней... Люди заинтересованы в стабильных клиентах, оплачивающих вперед, надолго... А несколько песо никого не устроят. Разве только... Попробуйте устроиться неофициально на одну ночь.
- У вас?
- Нет, нет! Это надо чуть подождать, часикам к восьми вечера подойти к автовокзалу - туда, где вы уже были, когда приехали. Там своеобразный рынок...негласный. Приходят хозяйки и предлагают взять на постой. Но, конечно, уже не так, как у нас, не по твердому тарифу... и без налогов. Там же берут и на одну ночь - те, кто не хочет, чтобы постояльцев видели днем, или у кого жилье не очень комфортабельное.
- Большой спасибо, - поблагодарил Антонио и откланялся.
До восьми оставалось еще изрядно времени, и новоявленный краткосрочный курортник решил не терять его зря, а поужинать. Тем более, что настоятельная потребность в этом имелась. Суэрте сунулся было в одно кафе самообслуживания, в другое - везде были страшные очереди, бешеные цены. Очереди, к тому же двигались по-черепашьи. Он не стал стоять ни в одном, ни в другом месте, а хотел уже было купить в булочной кусок хлеба и тем ограничиться, как вдруг увидел у самой набережной, чуть в стороне от морского вокзала, куда ему предстояло на следующий день отправиться за билетом, на первом этаже невысокого жилого дома - "Бульонную", где почти никого не было. Несколько человек - не в счет. И немудрено, что там почти никого не было, ибо и есть оказывалось почти нечего. Костный бульон (с яйцом и без оного), хлеб, чай и кофе - вот, кажется, и все, чем располагало заведение. Нет, там еще были крендельки и пончики на десерт. Вот теперь - все. Небогато, но Антонио хватило. Голод он утолил. Надо ли говорить, что морской вокзал он посетил тоже. Присмотрелся, уточнил расписание движения пассажирских судов, узнал, в котором часу завтра начнет работать касса, продавая билеты на проходящий через Санта-Марию рейс в сторону Аликанте. И после ужина вновь забрел он в вокзал, теперь уже вальяжно слоняясь по его пустым вестибюлям и балюстрадам, разглядывая рекламные иллюстрации, читая скудные зазывные тексты. Затем вышел на причал, ближе к воде. Там стоял корабль, идущий в противоположную от цели Антонио сторону - из Аликанте в Вальдивию. Отчалить корабль должен был приблизительно через час - в восемь с минутами. И почти до восьми простоял Антонио на пристани - следил за посадкой морских пас