То ли у меня не очень со здоровьем, то ли с терпением, но я еле дотягиваю до ежегодного отпуска. И отправляюсь всегда в одно и тоже место: в деревню на берег маленького и тёплого южного моря. Не то, чтобы я страшный приверженец посто-янства. Просто перемен и динамики мне с лихвой хватает и на работе. Прямо-таки калейдоскоп новых лиц, и, соответствен-но, характеров. Несколько раз за год случаются командиров-ки. Жизнь столичная вообще наполнена суетой, часто в избы-точном количестве. А когда на всё это накладывается напря-жённый производственный график, то поневоле через неко-торое время заорешь: "Хочу в Урюпинск! Хочу туда, где нет работы, сотового телефона с его плохими новостями, пусто-порожними разговорами и, будь они неладны, излучениями!" Понятно, что под Урюпинском каждый подразумевает своё: одни курорты Турции, другие дачу в Подмосковье, а третьи, на мой взгляд, чудаки, ремонт в квартирке. Лично я предпо-читаю домик на море.
Недолгий полуторачасовой перелёт доставляет меня в аэропорт приморского городка. Едва спустившись с трапа, ощущаешь присутствие моря. Обдает горячая волна степного воздуха, который настолько напоён ароматами степных трав и просолён, что даже аэропорту не под силу заглушить его своими техническими запахами. Без всяких почестей, пешком через взлётное поле мы проходим к зданию аэровокзала, где нас соблазняют жильём, сказочно удобным и баснословно дешёвым (то и другое - неправда!), доставкой в любой при-морский посёлочек за умеренную плату (в дальнейшем это выливается в долгие торги о цене и сетования по поводу до-роговизны, большой семьи, каторжного труда). Как правило, глядя на лоснящееся лицо водителя, его упитанное тельце и аккуратную, заботливой южной женой доведённую до иде-альной чистоты одежду - слабо веришь в легенду про несчастную жизнь!
Слава Богу, по давно устоявшейся традиции, меня встре-чает абориген Костя. По дороге он рассказывает мне все но-вости, которые случились в деревне за год. Ведь за всё то вре-мя, что я езжу сюда, я знаю почти всех и вся. Да и сама пре-вратилась в своего рода местную достопримечательность. Ещё бы! Странноватая московская дамочка, не без средств, но от-дыхающая всегда одна, всегда в одном и том же доме, всегда в одно и то же время.
Один и тот же дом предоставляет мне моя давняя подруга, художница. Это дом её давно умерших родителей. Изредка она затевает небольшой ремонт в память мамы и папы. Хотя давным-давно живёт в Москве. В деревню ездит только для ремонта родового гнезда, или когда сильно затоскует. Ездит зализывать раны, когда настигнет несчастная любовь или ко-гда наступает творческий кризис. Это всё случается нечасто. Как правило, месяца ей хватает за глаза, чтобы воспрянуть, как Феникс из пепла. И она, вдохновенная, вылетает из гнезда в мир с вихрем новых идей, готовностью влюбиться на этот раз по-настоящему и кипой новых рисунков. Надо сказать, во времени и пространстве мы с ней не совпадаем, поэтому, как ни странно, здесь ни разу вместе не отдыхали. Первые годы я брала у неё ключи от дома, а потом она мне отдала дублика-ты. Так что я заезжаю по своему графику и усмотрению! Вот что мне вменяется в обязанности, так это перезвонить по воз-вращении и передать все деревенские сплетни. Чаще всего для этого мы встречаемся, потому что соседки передают ей, моей ненаглядной Эллочке, банки варенья, травы и прочие дары деревенской жизни.
Первые дни моего отдыха (если не подводит погода, а она, как правило, не подводит) я провожу у моря. С утра порань-ше, когда песок ещё холодный, я спускаюсь на пляж и ухожу подальше в сторону, где, я точно знаю, не будет людей. Ну разве что пробредут туристы, возвращаясь из деревни с рюк-заками, набитыми снедью и фруктами, чтобы накормить дру-гих детей природы. Или проскачет мальчишка на коне вдоль кромки моря, взмётывая миллионы сверкающих брызг... Как ни странно, кони ещё не совсем перевелись в деревне. Я рас-кладываю моё вечное, выцветшее добела тиковое покрывало и поудобнее укладываюсь на нём. Со мной всегда джентльмен-ский набор отдыхающего: крем для (от?) загара, вода и кни-га. Впрочем, до книги дело доходит обычно дней через 5-6. А первые дни я лежу на солнце, впитываю его тепло, прогрева-ясь впрок на всю долгую, серую, московскую сопливую зиму. Музыка, сотканная из шума моря, крика чаек, шелеста ветра в редком пляжном кустарнике постепенно заполняет меня, очищает моё сознание, выветривает мой цивилизованный ум и возвращает к первобытному состоянию человека, нераздели-мого с природой, чувствующего себя её продолжением. Так и тысячи лет назад на берегу этого моря лежал такой же обна-женный человек и любовался его гладью или бегом штормо-вых волн, остужал своё тело в его водах. Московская жизнь счищается с меня, как грязевая маска.
Ближе к полудню солнце припечатывает меня к уже раска-лённому песку. Я купаюсь и поднимаюсь наверх по изрезан-ной морщинами дорожке, промытой весенними дождями. Обедать и спать под орехом. Мой почти уже друг, старый раскидистый грецкий орех поразительно красив и благоро-ден хоть смотри на него со стороны, хоть любуйся его рез-ными листьями, валяясь под ним на старой кровати.
После четырёх, когда спадает жара, я опять тороплюсь к морю. А возвращаюсь, когда песок остывает настолько, что лежать на нём неприятно прохладно. Как всем известно, темнеет на юге рано, быстро и категорически. В том смысле, что тьма воцаряется кромешная. Только в полнолуние проли-вается таинственный свет с ночных небес. И несколько дней можно пройти по улице без фонаря, не опасаясь свалиться в колдобину или канаву, заботливо вырытую днём какими-нибудь газовщиками как будто специально для вас. Чаще все-го полнолуние сопровождается волнением моря и, как ни странно, души.
Море волнуется, шумит, шелестят деревья в саду, тени их мечутся по земле, невротически стрекочут ночные насекомые. Я выхожу, сажусь на лавку у дома и задираю к небу голову. Каждый раз мне кажется, что там, среди звёзд я увижу при-чину природной сумятицы. А потом заворожусь красотой и сижу подолгу. Южные растения прекрасны, хотя и запылены и выбелены солнцем. Они поражают размерами и жаждой жизни. Но не пахнут! Тонкие ароматы начинаются ночью, усиливаются, превращаются в благоухание и к утру исчезают. В городе я нипочём не заметила бы этой сложно сплетённой дневной и ночной жизни, а в деревне - пожалуйста!..
Первые несколько дней я нахожу своё одиночество восхи-тительным. Прервать его способна только моя соседка, Люсь-ка, заходящая от скуки или по хозяйственной надобности.
Пахучаго листка дай, а то на засолку не хватает...
В переводе на русский это означает, что когда Люська за-катывала сто двадцать очередную банку огурцов на зиму (её, как и всех сельчан, отличает тяга к производительности в масштабах, сопоставимых с консервным заводом), у неё за-кончилась лаврушка. Говорит она на трогательной смеси украинского и русского, когда по смыслу всё понимаешь, хо-тя каждое слово кажется вывернутым наизнанку.
Люська женщина остроумная, наблюдательная, местами ехидная. Её отношение ко мне - это сложный сплав чувств, состоящий из снисходительности, зависти и привязанности. Она чувствует себя удачливой и счастливой на моём фоне. Сто килограммов здорового тела, не знающего усталости, красивое лицо без единой морщинки, муж-шофер, умеренно пьющий, дочь и сын. Что я против неё, со своей нескладной судьбой? Пыльный городской цветок. Кинь меня на грядку, я там и загнусь. Кстати, это истинная правда. Её я чую всем сердцем, когда гляжу на Люськины грядки, уходящие, кажет-ся, за горизонт. А Люська нет. Она прекрасна с тяпкой в дои-сторическом выходном кримпленовом платье сложного фасо-на, которое её мама сшила, чтобы выйти в нём на Люськину свадьбу. Давно нет уже мамы, а платью хоть бы хны! Не про-падать же добру! И Люська с прагматичностью деревенского жителя донашивает эти неубиваемые вечерние туалеты и вы-глядит в них, кричаще ярких, как самый прекрасный цветок своего огорода. При всём при том, мы нежно относимся друг к другу. Привязанность наша зиждется на многолетнем зна-комстве, отсутствии конфликта материальных интересов и моём недолгом пребывании в качестве соседки. Как она мне жалуется, зимой в деревне скукотища.
Люськина жалоба.
"Зимой, Веруньк, в деревне скукотища! Снега навалит по самые ворота, из дома не выйдешь. На лисапеде до центра за хлебом съездишь, снег лицо залепит, сама вся как сугроб. Но-востей никаких нет. Мы же все тут на виду. Только какая но-вость наметится, а все уж в курсах. Работу зимой не найти. Отдыхающих-то нет! Если нанимают, то за шапку сухарей работать. На такое соглашаться - себя не уважать! Одна и ра-дость, наваришь картошки, откроешь банку помидор или ба-клажан каких и нарубаешься от пуза. Вот и все развлечения! Ждём вас летом, Веруньк, как праздника. Сразу охота одеть-ся, чтобы не хуже городских, бабы начинают брови щипать, краситься. А как же... Вот мы сегодня поговорим с тобой, а я, может, всю зиму буду вспоминать каждое словечко. У меня и открытки все к праздникам, что ты присылала, заткнуты за икону. Перечитываю!.. А ты, лентяйка, лишний раз открытку не напишешь! Ну ладно я. У меня скотина, дети, муж. А ты-то чего?"
"Скотина-дети-муж" у Люськи идут одной строкой, в оче-рёдности, соответствующей приоритетам. Что касается меня, то правда, я ничего. В Москве у меня строгий режим. Лише-ние всех прав без конфискации имущества. Работа дом работа. И только здесь я могу побыть праздной барыней. Люську это приводит в состояние жгучей зависти и одновре-менно дико раздражает. Она, понимаешь ли, должна обирать колорадского жука с картошки, а я в этот момент валяюсь на пляже.
Кошмар моего отдыха, событие, взрывающее моё уедине-ние - Люськин день рождения. Гуляли, как правило, начиная с вечера пятницы. Весь двор уставлялся столами, их общая длина приближалась к длине взлётной полосы. В данном слу-чае, размер гиперболизации минимальный. Расходились часа в 4 утра, после того как сходят на море, не взирая на ли-ца, скинут праздничные наряды прямо на холодный песок, искупаются голышом, протрезвеют малость. Тогда по домам спать. Хозяева за это время убирают двор, моют посуду, накрывают столы и ждут всех снова в гости часам к 9 - "по-хмеляться". И так каждый день до вечера воскресенья. На эти дни заброшены огороды, самое священное - корова кое-как подоена (иногда - хозяином дома). Еды готовят какое-то безумное количество, словно собираются принимать в гости множество Гаргантюа. И всё же к исходу воскресенья вся еда бывает уничтожена низкорослыми и коренастыми селянами. Огромные тазы салата, несколько видов горячего: голубцы сотнями, котлеты десятками, куски жареной рыбы... Столы ломятся. Производственных мощностей, понятное дело, не хватает. И в подручные берут даже меня, с моей старенькой плитой. Я каждый год соглашаюсь готовить и категорически отказываюсь идти в гости. Какой там! Скандалом, криками: "Я тебя кранами вытащу!", шантажом меня принуждают при-сутствовать. Я не могу всю ночь пить стаканами домашнее вино, тем более, самогон. Поэтому этот праздник приводит меня в предсмертное состояние. Я возвращаю природе всё съеденное и выпитое, мучаюсь головной болью и презираю себя за малодушие. В гости меня зовут всегда, хотя и знает вся деревня, а всё-таки я - столичная штучка. Элемент престижа.
В этом году Люська затосковала. Ей захотелось цивилизо-вано отметить свой день рождения. Это понятно. С одной стороны, сказывается зимнее смотрение бразильских сериа-лов, с другой стороны, широкое развитие сети общепита. "Пусть деньги заплачу, зато погуляю как человек!" деклари-ровала она мужу. Он неожиданно легко согласился. Список гостей пришлось, понятно, сократить. Всю деревню не при-гласить. Да и отношения со многими испортились в условиях развивающегося капитализма. Особенно с теми, кто преуспел в этой жизни в большей степени, нежели Люськино семейство. После долгих дебатов список гостей ужали до 10 человек. Ку-да именно пойти споров вообще не вызвало. Место такое в де-ревне было только одно: ночная дискотека для пожилых (так её аттестовали подростки на самом деле предназначалась для тех, кому за тридцать). Для совсем юных имелось огром-ное количество душных зальчиков, которые соревновались между собой в громкости колотящей по мозгам музыки, ско-рости бегающего по стенам света и кричащей яркости пла-стиковых столиков. Одним безумно нравились эти заведения, и они всерьёз принимали их за образцы поп-культуры. Дру-гих прикалывала безвкусица. Словом, все посетители от 14 до 25 были в восторге от такого времяпровождения. С учётом не по-столичному низких цен, за ночь компании успевали поза-жигать по нескольким дискотекам. Так сбывались их провин-циальные представления о красивой жизни. Потому что от-дыхали в деревне, как ни крути, совсем не нувориши и не московские "мажоры".
"Дискотека для пожилых" была совершенно в другом сти-ле. Её открыли на месте бывшего открытого кинотеатра. Спроектирован прежний очаг культуры был грамотно: звук гасился в его тарелке, что оказалось совсем нелишним. Люди из окрестных домов спали спокойно во время всего ночного разгула. Другой изюминкой заведения была живая музыка. На лето из ближнего приморского городка, за немалые при-том деньги, приглашали двух музыкантов и певицу из какого-то там их ресторана. Песни исполнялись на любой вкус. Под заказ из любого репертуара. Девушка пела откровенно хоро-шо. Часто даже лучше, чем её именитые коллеги. Подвыпив-ший народ плясал, подпевал ей. И что характерно, всегда вёл себя прилично. Никогда не было случаев пьяной драки, хотя пьяные, конечно, случались, никогда не приставали к одино-ким тёткам (а таких было большинство). Так и получилось, что дискотека без фантазии названная "Бриз", стала приста-нищем нестарых ещё пап и мам, чьи дети веселились по дру-гим местам, не молоденьких уже женщин, не потерявших же-лание или надежду встретить свое южное счастье. Разбавлял-ся этот коллектив немногочисленными неюными и пузатыми "мачо", пытающимися доказать в первую очередь себе, что они ещё очень даже ничего.
В общем, это было по-своему милое заведение, немного наводящее грусть и отдающее тоской по былому. Компании любили отмечать свои дни рождений, приезды и отъезды, знакомства. Поэтому ясно было сразу, что Люськин праздник может состояться только здесь. Тем более что её шурин был одним из хозяев. Следовательно, маячила скидка и разреше-ние принести своё домашнее, (будь оно неладно!) вино. Я традиционно пыталась увильнуть от народного гулянья. Не тут-то было! Единственное, что утешало: в общественном ме-сте проще будет смыться под шумок домой. Опять же, обой-дёмся одним днем страданий.
Мне пришлось напялить длинное марлёвое платье, на пле-чи я накинула шаль. Вечера в этом году свежие, а согреваться при помощи выпивки или экспрессивной пляски не собира-лась. В "Бриз" мы прибыли на хозяйском авто, хотя пёхом это заняло бы на пять минут больше времени. Гости подтянулись почти одновременно, с подарками, с богатыми букетами, со-бранными из цветов, щедрой рукой надранных в собственном палисаднике.
Начиналось веселье немного натянуто. Гости запинались, произнося заготовленные дома речи. Поэтому торопились по-скорее покончить с тостом. Следовательно, задался быстрый темп выпивки. Зато минут через пятнадцать я наблюдала со-всем иную картину. Народ расслабился, начал озираться по сторонам. В зале появились первые танцующие. Посмотреть было на что.
У людей пела душа, южная атмосфера подталкивала к от-крытому проявлению эмоций. Прямо на танцполе завязыва-лись или рушились отношения, становилась очевидной рев-ность или интерес. Некоторые танцевали смешно, некоторые красиво и все - с настроением. Удовольствие получали и зри-тели, и танцоры. Наше гулянье шло по стандартному сцена-рию. Мужики потихоньку напивались, женщины их догоняли или пытались урезонить. Ко мне с другой стороны стола начал пробираться Юрик. Это тоже было ежегодным моим мучением: он подпивал и начинал за мной ухаживать. Вне за-столья он меня не замечал и, встретив в деревне, не здоровал-ся - не узнавал. Но в гостях обязательно липнул, говорил плоские комплименты, вроде того, что "вы при вашем весе и возрасте почти не потеете!", приглашал танцевать, неприятно пытаясь прижать к себе потеснее. Отбояриться от Юрика бы-ло трудно, тем более что все гости с умилением наблюдали сближение города с деревней. Юрикины намерения были со-вершенно очевидны: шёл приглашать меня на медляк. Я шустренько снялась с насиженного места, пока он нетвёрдой походкой протискивался между гостями, и пригласила на та-нец мужчину, одиноко сидевшего за соседним столиком. Риск был! Он мог отказаться, например, потому, что его дама вы-шла припудрить носик. Да просто постесняться!.. Но он со-гласился, и мы пошли танцевать. Говорить мне не хотелось. И он тоже некоторое время молчал.
А я завтра уезжаю!- вдруг произнёс он. Голос был прият-ным.
Надоело?
Нет. Просто пора уезжать. Я в этом году отдыхал один. Ни с кем даже не познакомился.
Что так?
Не хотелось. Думал, приду посидеть напоследок, погла-зеть. А тут вы меня пригласили!.. Я догадываюсь почему. Вы с тем типом, что к вам направлялся, танцевать не хотели!
Да,- я удивилась его наблюдательности.- Мне вообще здесь не нравится. Неужели вам не жалко время здесь прово-дить? В последний вечер? Лучше уж у моря посидеть. А знае-те что,- пришла ко мне в голову идея,- помогите отсюда сбе-жать. Как будто у нас внезапно вспыхнувшая приязнь, мы сейчас следом ещё один танец протанцуем и под руку уйдём. А вы потом вернётесь. Ну как бы кавалер в отставке.
Ничего я не вернусь. Нечего тут делать. А вот проводить вас провожу с удовольствием.
Так мы и поступили, к очевидному неудовольствию Юрика и любопытству гостей. Люська подавала мне какие-то сигна-лы ярко подкрашенными глазами. Но они у неё, не вполне трезвой, были как будто расфокусированные. А мучиться над разгадкой её тайных посланий мне не хотелось. Мы с удо-вольствием вышли на свежий воздух, звуки резко загасились.
Ну что, пойдём вдоль моря?- предложил мой сообщник.
Мне недалеко, но гораздо приятнее проделать эту дорогу вдоль моря,- согласилась я. Вечер как будто налаживался!
Мы шли вдоль моря. Оно тихо плескалось у ног. Накаты-вало и отступало, пересыпая мелкими ракушками. В темноте это напоминало дыхание огромного спящего человека. Но-чью как-то очевиднее тот факт, что море - живое. Я подхва-тила подол платья, чтобы не замочить его. Мой спутник, Ва-дим, закатал светлые полотняные брюки, а туфли нёс в руках. Мы брели, слегка загребая воду ногами. Очень приятно!
Жалко, наверное, уезжать?
Утром было не жалко, а к вечеру познакомился с тобой (мы ведь на ты, да?) и теперь уже не знаю.
Да я и сама через неделю возвращаюсь в Москву. Как го-ворится, Домодедово встретит меня городской гарью ровно в 20.00. Я тоже в этом году умудрилась ни с кем не знакомиться. Кстати, избежать трудно! Хорошо, что я знаю тут уединённые места. Я ведь каждый год здесь отдыхаю, три недели, в одно и то же время, в одном и том же доме. Ничего нового, никаких перемен - лучший отдых!
Мне даже не пришлось искать уединённых мест. Надел маску буки, все и разбежались!
Почему буки?
Сначала знакомства, потом отношения, потом чувства, страдания-переживания всякие... Не хочу.
А если хочется романтики?- заупрямилась я.
Могу стихи тебе почитать. Садись на коряжину.
Действительно, по дороге попалась выброшенная на берег художественная и, что важно в данном случае, толстая, с хо-рошим "посадочным" местом коряжина. Я присела на неё, обняла себя руками и приготовилась слушать. Ёлки-палки! Вадим действительно начал читать мне стихи! Фет, Тютчев, ранний Бродский, Арсений Тарковский.
Ну и напоследок из Уве Бергера.
Я постеснялась спросить, что это за поэт. Имя совершенно незнакомое. Вадим помедлил и начал.
...Всё нужно делать вовремя:
Покинуть полыхающий костёр,
Пока огонь не превратился в пепел,
И вовремя уйти из-за стола,
Чтоб не делить оставшиеся крошки,
И отвести глаза,
Пока глаза другие не остыли.
Я не люблю пустых бокалов и сухих цветов,
Ты никогда ко мне не прикасайся
Без любви...
Ну и подборки у него, однако... Последнее стихотворение романтичным назвать было трудно. Оно как-то резануло по сердцу. Такие стихи написать мог только очень сильно лю-бивший человек. А запомнить их и читать наизусть тоже... я не знаю, пострадавший на любовных фронтах!
Странная мысль родилась у меня... Я много лет отдыхаю здесь. У меня ни разу не было курортного романа. Хотя мно-гие люди приезжают на юг вовсе не ради моря, а с един-ственной целью - пережить любовное приключение.
Я не люблю ночью выходить к морю, потому что весь пляж усеян (уместнее сказать, уложен!) парочками. Это неприятное напоминание, что у других жизнь бурлит. Хотя лично я дешё-вых приключений не ищу. Но видимо в душе слегка завидую? Да, получается так. И вот сейчас, когда по всем законам со-временных отношений должна отбиваться от навязчивых объ-ятий Вадима, я слушаю стихи в его исполнении. Ну сто лет назад, наверное, было естественно, когда малознакомый муж-чина читал даме стихи, чтобы развлечь её. Или завлечь... А сегодня...
Вадим, расскажите о себе. Чем ты занимаешься? Откуда у тебя любовь к стихам? Может быть, ты и сам поэт?
Не хочу ничего о себе рассказывать. Не обижайся. Ни к чему это. Я завтра улетаю. Никогда больше не увидимся.
Прозвучало как-то грубовато. Хотя необидно. Наверное, потому, что было правдой. По крайней мере, казалось.
Ну хорошо. Тогда давай я расскажу о себе. Я живу в Москве...
И ты ничего о себе не рассказывай! Это уже отношения, когда что-то знаешь о человеке. Привязанность. Как ты не понимаешь?
Да, я не понимаю, когда молодой человек поперся про-вожать среди ночи молодую женщину, читает ей стихи под луной и не хочет о ней ничего знать. Даже какого цвета у неё глаза. Пусть у нас мимолётное знакомство, без продолжения, без, как ты говоришь, отношений. Но ведь мы общаемся, мы же люди, смысл в нашей индивидуальности. А ты хочешь это обезличить.
Нет. Я не хочу попасть в духовное рабство. Да потом ещё за него и бороться!
Ну почему сразу в рабство?
Потому. Сначала тебе человек приятен, потом близок, по-том ты жить без него не можешь. И это уже не ты. Только одна из планет, которая вращается вокруг твоего светила. И при-ходится прикладывать массу усилий, чтобы не сойти с орби-ты. Сохранить свою целостность.
Значит, это не любовь, когда ты - только одна из планет, а твой избранник считает себя солнцем.
Не тебе об этом судить!- запальчиво откликнулся Вадим.
Правда, не мне. Я даже ничья планета,- сразу скисла я.
Не обижайся. Звучит грубо. Согласен. Зато честно. Вот я читал тебе стихи, у тебя романтический образ героя. Ты начнёшь мечтать обо мне. А я уехал и забыл о твоем суще-ствовании, понимаешь? Зачем тебе эти иллюзии? Сердце же живое, оно болит. Я не хочу, чтобы из-за меня у кого-то болело сердце. Я знаю, что это такое.
Да за кого ты себя принимаешь? "Не хочу, чтобы из-за меня болело сердце"... передразнила его я. Это моё личное дело. Может, у меня впервые за много лет сердце ёкнуло. Мо-жет, для меня важнее не то, что ты был, а то, что я почувство-вала, что я ещё живая. И вообще, пойдём лучше дальше.
Вадим подал мне руку. Я с замиранием ждала, что он предложит мне проделать оставшийся путь в одиночку. Но нет, так, рука в руке, молча, мы дошли до моего дома. Окна темнели. Дома меня никто не ждал. Тихо было и у Люськи. Они ещё не догуляли до кондиции. Мы стояли у калитки. И рук не разнимали, и разойтись не могли. Каждый хотел про-ститься и не знал как.
Ну ладно, каким-то не своим, сдавленным голосом начала я, счастливо тебе долететь. Каким ты рейсом?
1321, Домодедово.
И я этим же,- не обрадовалась совпадению я.- Глупо как-то получилось. Извини.
Это ты извини. Хорошо тебе отдохнуть оставшиеся дни!
Он пожал мне руки, нежно и крепко, быстрым движением наклонился и поцеловал меня в щёку, а потом развернулся и ушёл. Я стояла, ошеломлённая его внезапным поцелуем и только через несколько минут поняла, что держу себя за щёку, как будто пытаюсь удержать на щеке этот летучий поцелуй. Чёрт возьми, мы были знакомы от силы три часа, а во мне во-всю бушевало чувство потери.
Я села во дворе, но блеск звёзд не радовал меня, и шум оре-ховых листов не казался мне больше романтичным, двор не казался во мгле загадочным. Я начала припоминать. Как он выразился? Попасть в рабство, а потом ещё за него сражать-ся? Ну да, по смыслу так. Полюбить человека, выйти за него замуж, родить детей, создать семью, посвятить себя любимому человеку, семье, её интересам, забыть в какой-то момент о се-бе, принадлежать своим близким. Это и есть рабство, и я бы сражалась за него из последних сил. Но у меня его нет. Я подняла лицо к звёздам и заплакала. Что-то прошло мимо ме-ня. Не что-то, а всё прошло мимо меня! Вся жизнь! Эта работа без конца и края, она мне нужна только для того, чтобы не думать о моей потере.
Утром Люська явилась ко мне в гости.
Ты, Верунь, застрахована?
Да. А что случилось?
Мозги твои украли! Ты чего это вчера с чужим мужиком ушла? Курортных романов захотела? Не знаешь, что от них только разбитые сердца и лечение антибиотиками? Верунь, ну я от тебя такого не ожидала! Сидишь тут, сидишь, тихоня на вид, и - на тебе!..
Люсь, успокойся. Никаких романов. Молодой человек се-годня улетает домой. Так что я осталась несолоно хлебавши.
Люськина агрессия сменилась сочувствием. Вот так с ней всегда, сплошные противоречия.
Ты хоть пойди его, проводи. Телефончик ему свой сунь. Может у вас там, в Москве, что и сладится!
Ой, Люсь, не смеши меня. Кому я нужна?
Она оторопела от моей самокритичности. Повернулась и боком, боком к дому. А может и правда, пойти вечером к ав-тобусу и проводить его? Пусть знает, что я не боюсь отноше-ний, что не все такие бояки, как он! Отчаянная надежда за-жглась в моём сердце. Я метнулась в дом, начала перебирать свою одежду. А вдруг он меня днём не узнает? Узнает, успо-коила себя, мы же танцевали при свете дискотеки. Но чтобы облегчить Вадиму задачу я решила опять надеть марлёвое вчерашнее платье.
Вечером я поспешила на автобусную остановку. Она в де-ревне одна. Автобус делает два рейса в день, приуроченных ко времени прилёта и вылета столичных самолётов. На оста-новке толпились люди, на земле стояли дорожные сумки, рюкзаки и корзинки с заботливо переложенными персиками. Девушка горько плакала на плече у юноши. Он тихонько шептал ей что-то утешительное, обнимая за плечи и поглажи-вая по узкой спине. Было непонятно, кто из них уезжает. Я ис-кала глазами Вадима и не находила! Всё правильно. Было чи-стым безумием идти сюда. Вадим мог уехать утренним рей-сом, чтобы, например, погулять по городу. Или купить фрук-ты и знаменитые специи на тамошнем рынке. В городе и вы-бор больше, и цены привлекательнее. А может быть, он уехал на такси. Быстрее и комфортабельнее. Что бы я сказала ему, если бы Вадим оказался на остановке? Слава Богу, что всё по-лучилось так, а не иначе.
Я стояла, тем не менее, до самого последнего момента, пока в автобус не погрузились все пассажиры. Плачущая девушка и её парень уехали вместе. Так мне и осталось непонятным, кто из них кого провожал.
Пожелания Вадима хорошо провести остаток отдыха не сбылись. Отдых с этого дня был безнадёжно испорчен. Меня снедали мысли об упущенной возможности... чего? Счастья или несчастья? Какая разница! Жизни! Мой пляж стал раска-лённой сковородкой, и я вертелась с боку на бок, со спины на живот то скрывая слёзы, то сжимая бессильно кулаки. Как он говорил? "Всё нужно делать вовремя". Чего уж теперь так пе-реживать. Нужно было тогда, в тот миг его летучего поцелуя обхватить Вадима за шею, схватить его за руку, не отпускать от себя, говорить о чём угодно и пробить в нём и в себе эту стену недоверия, боязни ошибиться, страха перед жизнью и любовью.
В столицу я прилетела без опоздания, точно по расписа-нию. В Москве дело шло к осени. Было прохладно. Пассажи-ры с неохотой прикрывали свой нарядный загар тёплыми кофтами и свитерами. Шёл дождь. Неуютно на душе и во-круг. Толпа встречающих размахивала руками и букетами, приветствуя своих. В этой массе людей, одетых в дождливое серо-чёрно-коричневое странно бросался в глаза мужчина в светлых полотняных брюках. Кровь бросилась мне в лицо. Ва-дим! Так же как и я со своим марлёвым платьем!.. Это был, конечно, не он. Мужчина бросился обнимать молодую заго-релую женщину, подхватил на руки и закружил вокруг себя маленькую девочку, принялся целовать одну, другую. Оцепе-нение спало с меня. Что я, в самом деле? Я перекладывала сумку из правой руки в левую, когда её легко перехватили. Я обернулась. Сзади меня стоял Вадим.
Я вот подумал, должен же я узнать, какого цвета у тебя глаза!