Гущина Людмила : другие произведения.

Усть-Лабинские зарисовки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эта книга была написана два года назад. Отдельные главы публиковались на сайте "Самиздат". Своими воспоминаниями о светлом детстве, прошедшем на Кубани, я хочу поделиться с тобой, мой читатель. Все мы родом из детства...
    Усть-Лабинские зарисовки / Людмила Гущина. - [б.м.]: Издательские решения, 2018. - 86 с. - ISBN 978-5-4496-0197-1
  

ОТ АВТОРА

  
"Писать мемуары - все равно, что показывать свои вставные зубы", - говорил Гейне.
Я скорее дам себя распять, чем напишу книгу "Сама о себе".
Не раз начинала вести дневник, но всегда уничтожала.
Как можно выставлять себя напоказ?
Это нескромно и, по-моему, отвратительно.
Ф. Раневская
  
  Меня, как и многих взрослых, не оставляют воспоминания, связанные с детскими годами. Моё беззаботное детство прошло на кубанской земле.
  В начальных классах школы нас повели в историко-краеведческий музей. Женщина-экскурсовод, подведя группу ребят к диораме с фигурками питекантропов, подчеркнула, что это далёкие наши предки.
  Я была потрясена. Пристально всматриваясь в одинаковые кукольные лица обезьянолюдей, я пыталась понять, который из них мой.
  - Вот этот мой! - вдруг сказала подружка Ирка, показывая на явного вожака, которого я уже выбрала. - У него волосы как у меня - рыжие.
  Я опешила от такой наглости. Не ожидала, что подруга отнимет у меня моего прапра-.
  - Нет, этот мой! Он с палкой! Он вооружён, а значит, казак! - Я не могла, не хотела отдавать своего родственника даже лучшей подруге.
  Дома попыталась всё связно рассказать, объяснить маме с бабушкой, отстоять свою точку зрения.
  Бабушка сходила со мной в музей, осмотрела диораму, старательно приглядываясь и прищуриваясь. Всю жизнь она обходилась без очков. И сказала: "А нашего немае. Мабуть он в схроне як есаул".
  Я была горда и счастлива. Я узнала, я нашла своего далёкого предка. И это осталось моей маленькой детской тайной.
  
  Жизнь - странная, непонятная штука, похожая на картину.
  Есть только миг между прошлым и будущим...
  Чистый холст, чистое пространство. Это ты пришёл на Землю, ты родился, ты начинаешь свой путь на этой Земле. Возможно, в очередной раз.
  
  Падают листья осеннего сада, в землю ложится зерно.
  Что преходяще, а что остаётся - знать никому не дано.
  Беглый мазок на холсте безымянном, вязи старинной строка.
  Что остаётся, а что преходяще - тайна сия велика.
  
  Это мой обожаемый Юрий Левитанский. В самую точку.
  
  Картина загрунтована - повседневные не запоминающиеся будни. Их много, столько, сколько отпущено каждому Господом.
  Жизнь наносит на холст мазки: робкие, несмелые, уверенные, размашистые. Воспоминания приходят в бессонные ночи, когда уже не хочется "считать верблюдов или баранов". В ночи болезни, горя, тревог, ожиданий - воспоминания приходят толпой незваных просителей, независимо от того, хочешь или не хочешь ты этого. Они настойчивы и не всегда доброжелательны и деликатны.
  Мазок за мазком, картина окончена. Обсуждена, осуждена, обнародована и спрятана в зависимости от заслуг - у кого-то в музей-мавзолей, у кого-то в запасники, а у кого-то - в сырой подвал.
  Бывали в жизни неблаговидные поступки - мои и чужие: предательство друзей, близких, когда ты продавал душу, шёл на сделку с совестью. Бывали у всех, но не каждый осознаёт и сознаётся. Только все предают по-разному: кто-то перешагивает с революционной решимостью, кто-то помалкивает, сжав зубы, а кто-то сводит счёты с жизнью.
  Мазок, мазок, и краска высыхает. Полотно закончено.
  

КАЗАЧИЙ БЫТ ДЕТСКИМИ ГЛАЗАМИ

  В музеях эта экспозиция зовётся казачий быт. Он знаком мне с детства, он в моих воспоминаниях.
  Я рисую. За окном - фиолетовый, с налётом седины, виноград с зелёными резными листьями. Я знаю, его зовут "Изабелла". Он покрыт тонкой серебристой паутинкой, а в ней живут маленькие шустрые паучки. Я пока ни одного не поймала, как ни пыталась. И сейчас я рисую портрет паучка. Думаю, получится неплохо. Хотя ни одного паучка я еще не видела вблизи. Виноград заплёл весь двор. Совсем не видно неба, и даже дождь не проходит сквозь густую виноградную крышу.
  Папа подарил мне большую коробку цветных карандашей и толстый альбом. Я знаю все цвета, люблю рисовать и обязательно стану известным художником.
  Тётушка Валя, папина сестра, принесла новые краски и кисточку. Она сказала, для того, чтобы стать настоящим художником, мне надо научиться писать портреты, а для этого необходимо быть очень наблюдательным человеком. Она сама великолепно вышивает гладью, крестиком. У нас на стенах в каждой комнате висят её вышивки. Все её работы очень яркие, сочные и праздничные. Эти "живые картины" создают красоту в нашем доме.
  Маму с братиком положили в больницу. Бабушка была занята на огороде, а тётушка и папа с утра до ночи пропадали на работе. И мне предложили такой вариант, вернее, вариант напрашивался сам собой. Я буду сопровождать папу в рейсах на элеватор, ему как раз надо возить зерно с тока, и у него до сих пор нет напарника. Теперь я - его напарник. А с сентября я начну учиться, но только не в школе, а в детском садике.
  И вот мы едем с напарником на грузовике. Меня разбудили рано, я хотела ещё поспать. Жарко. Сиденье очень горячее, хочется пить. Компот в бутылке уже закончился. И всё в кабине пропахло бензином, горячей расплавленной резиной.
  Меня совсем разморило. Папа открывает окно в кабине, но только возле себя, чтобы меня не продуло. Вместо прохладного свежего ветерка в кабину врывается раскалённый воздух, но мне уже всё равно. Спать, спать... А машина всё едет и едет, и не видно конца и края этой бесконечной дороге.
  Мы делаем уже третью ходку на элеватор. Как я узнала недавно, это такая высокая башня, в которой хранится зерно. Наверное, в башне живёт прекрасная принцесса. Конечно, кто же еще может жить в таком замечательном месте? Только прекрасная принцесса, в ожидании рыцаря, который освободит её из заточения и увезёт в тридевятое королевство. А пока храбрый рыцарь ещё в пути, принцессе ничего больше не остается, кроме как ждать, грустить и охранять зерно.
  Как только я вернусь домой, то обязательно нарисую всё, что сегодня увидела. И огромную башню без окон и дверей, и прекрасную принцессу.
  Альбом и цветные карандаши остались дома, а в кабине у папы не нашлось даже маленького листочка бумаги. И я вглядываюсь в горизонт, пытаясь запомнить картинку до малейших деталей, чтобы потом ничего не забыть и не упустить. Надо быть очень наблюдательной, чтобы со временем стать известным художником.
  Жёлтая-жёлтая степь, синее-синее небо. Голубой воздух звенит и поёт, зеленые деревья призывно машут мне ветвями. А белое лохматое облачко одно в большом небе. Оно улыбается мне с высоты и все больше напоминает воздушную мыльную пену в тазу. Мне очень хочется домой. Подбежать бы к цинковой ванне и окунуться в прохладную воду. Но до дома ещё далеко, и я снова засыпаю.
  - Обед! - едва слышно доносится до меня голос папы. - Просыпайся, напарник!
  Я вылезла из душной кабины и присела рядом с ним на ватник. Папа развернул узелок. Бабушка собрала в дорогу харчи. Харчи - это наша еда: яйца, хлеб, огурцы, сало, помидоры и лук.
  Неожиданно из-за акации показалась подвода. На ней восседал маленький старичок, похожий на сказочного гномика: "А вот и холодная водичка, работнички!"
  У гномика нет, наверное, половины зубов. И тётушка сказала бы, что с ним надо серьёзно поработать.
  На подводе стоит огромная бочка с деревянной крышечкой, ведро и маленький ковшик. Я беру ковшик, черпаю воду. От холодной воды болят сразу все зубы, трудно дышать. Наверное, зубы выпадут, и я тоже стану гномиком. Но я продолжаю пить, пью и не могу напиться. Потом, оторвавшись от ковшика, обливаю плечи, спину и ноги.
  В бочке плавают длинные зелёные нитки бус.
  - Папа, а зачем здесь эти бусы? Их потеряла принцесса, а добрый дедушка-гномик спрятал в бочке, чтобы их не украли? - Я вопросительно смотрю на папу.
  - Вот выдумщица, - смеётся он. - Это "чёртов орех". Его кидают в бочку, чтобы вода не выплескивалась, когда этот скакун пойдёт рысью. А ты зачем облилась? Водица - студёная криница, близко до больницы. Теперь заболеешь, напарник.
  - Дык, и по стерне ходила, смотри, все ноги до колен поцарапала, - погрозил мне пальцем весёлый водовоз. - Тута змеи есть, они мышек-полёвок гоняють. Их комбайны растревожили. А у тебя и платье-то с подпояской, попадёт чего за пазуху, так не вытрясешь ужо.
  Мне становится страшно, и я больше не хочу гулять по степи и трясти "ужо".
  Лошадь в упряжке машет мне хвостом, а я глотаю слёзы. Я не люблю, когда меня ругают, а лошадь меня жалеет. Лошадь старая, облезлая, вся шкура в пятнах. Вокруг нее роятся мухи. Я плачу еще громче. Теперь мне жалко не только себя, но и лошадь.
  - Погоняй слепней, деточка. Заели, проклятые, Лысуху. - Старичок протягивает мне большую колючую ветку акации. На ней красивые гроздья белых цветов. Это кашка, она вкусно пахнет.
  Я стучу по спине лошадку. Не больно? Нет, лошадке нравится. Она фыркает и бьёт копытом. Слепни - это, наверное, слепые голодные волки из лесопосадки. Очень злые. А дедушка - добрый. Папа называет его водителем кобылы.
  - Да не кобыла это, а мой напарник, - смеётся "водитель", и Лысуха важно кивает головой. Дедушка даёт папе целую кошёлку маленьких пёстрых яичек: "Это Перепёлкины, она не вернулась в гнездо".
  - Сегодня по такой жаре мы и перепелов будем выводить в машине! - Папа весело подмигивает старичку. А мне жалко Перепёлкину мать. Придёт в гнездо, а деток нет. И я опять начинаю плакать.
  - Внучечка, не плачь, - вздыхает дедушка и гладит меня по голове. - Оплошал я маленько. Это ж специальнаи яйца для еды, - он подмигивает папе. - Перепёлка их в ларьке купила. А пишла сбирать цветы, да и оставила за ненадобностью, тута я на них и набрёл.
  Вот это мне нравится. Я вытираю слезы и бегу собирать полевые цветы. Синие васильки, красные маки, белые ромашки. Добавляю в букет жёлтые колосья ячменя с усами, мохнатый сиреневый клевер, лиловую медуницу. Я бегу к машине, а за мной летят пчёлы. Хотят отнять сорванные цветы.
  - Извините, пчёлки, - строго говорит папа. - Что с возу упало, то пропало. Букет теперь наш. У вас ещё гречихи да акации много. Варите степной мёд. Ждите в гости!
  Так вот кто, оказывается, вкусный мёд варит! А я думала, что его цыгане на базаре делают или тётушка стряпает. Она частенько приносит мне разный мёд в баночках. И липовый, и горный, и цветочный. Белый и жёлтый я люблю, а чёрный горный мед - горький и совсем несъедобный. Но очень полезный и лечебный, как говорит тётушка. Теперь я знаю, что его варят чёрные полезные пчёлы.
  Машина увозит меня все дальше от Лысухи. И вот на пригорке снова показалась башня "без окон и без дверей".
  - Ну-ка высаживай свой подарочек, - кричит весёлая девушка в платочке. - А то ещё полтонны добавим к весу.
  - Вот пересмешница! Шла бы лучше, работала! - ругает её добрая тётенька, подоспевшая к папе на подмогу. - Сиди, дитятко. Намаялась, поди, по жаре да в чаду. Уже пятую ходку делаете. А тебе, Лёшка, и твоей принцессе кавуны привезли, забирай!
  Так, значит, принцесса все-таки выйдет из башни, и мы вместе с ней будем есть сладкие арбузы?
  Какие они разные, эти арбузы. Есть маленькие, тёмно-зелёные, с малюсенькими чёрными косточками. Даже я могу поднять такой арбуз. А есть огромные светло-зеленые полосатики. Такие арбузы папа берет в руки только по одному.
  Долгожданная принцесса к нам так и не вышла. Видно, у нее много дел или она не любит арбузы.
  И мы отправились домой, нас с папой очень ждут с работы.
  - Принимайте жареную красавицу с жареным букетом! - кричит папа, заходя в хату.
  - Да вона уся сожглася, - охает сердобольная бабушка. Меня мажут сметаной и на лоб кладут смоченный ледяной водой платочек.
  Я заболела. Поднимается температура, и клонит в сон. Мне снится степь, мышки-полёвки, лошадка Лысуха и Перепёлка в магазине, полном специальных яиц, предназначенных для еды.
  - А где тут моя больнушечка? - В комнате появляется тётушка. - Добытчица ты наша, сколько арбузов заработала. На всех хватит! Будем тебя лечить и заберем маму с братиком из больницы домой. Они уже поправились.
  Ну, вот мама и братик Вова дома. Температура спала, и я снова рисую. Это мой папа. Его зовут Алексей Андреевич, но все называют его просто Лёша или Лёха. А ещё - "парень из нашего города" и "чубчик кучерявый". Он у меня очень сильный и весёлый. У нас большая семья. Бабушка, мама, братик, тётушка. А ещё овцы, козы, поросята, птица и "анчиболы".
  - Ишь, опять анчиболов развели! - так говорит бабушка, когда сердится. Это она про папиных голубей и кроликов.
  Мне так хорошо. Бабушка сидит на кухне у окна. В углу под потолком на узорной полочке божница, много икон. Они смотрят строго, укоризненно, не улыбаются, словно следят за нами и осуждают.
  - Ликами зачернелись, беда будя, - печально вздыхает бабушка и крестится. В комнате горит лампадка. Кого-то поминают или готовятся к празднику. Приятно пахнет воском и ладаном. Горят тонкие жёлтые свечки. Из-за большой иконы Николы Чудотворца, покровителя всех казаков и нашей семьи, торчат веточки вербы и сухие головки мака.
  Я люблю исподволь смотреть на иконы и слушать, как бабушка по вечерам читает им молитвы и рассказывает, как прошел день.
  Она такая добрая и маленькая, моя бабушка. Кланяется иконам, крестится. "Да святится имя твоё..." Она долго перечисляет имена всех живых, которые нуждаются в божьей помощи, и ещё дольше - имена умерших, которым тоже надо помочь.
  Я тоже молюсь тихо, лежа в кровати.
  - Ижеесинанебеси, аминь, - шепчу я и крещусь под одеялом. Я не понимаю, что говорю, хотя бабушка учит меня разным молитвам и я ношу крестик.
  Я тоже прошу Боженьку о помощи: "Пусть у нас будет еда, пусть в доме будет тепло, пусть в семье никто не болеет! Но больше всех, Боженька, помоги моей бабушке!"
  Корова ударила бабушку копытом по голове, когда та ее доила. И теперь у бабушки постоянно болит голова.
  Бабушку зовут Пелагея Тихоновна, но станичники называют её просто - Тиховна.
  Она лучшая стряпуха нашей станицы. Её приглашают на свадьбы, юбилеи и другие семейные праздники. Она не любит ходить только на похороны и поминки, но всё равно ходит.
  Про мою бабушку говорят, что если Тиховна испекла молодым на свадьбу шишки - это такие булочки для свадьбы, - то они никогда не уйдут друг от друга.
  Готовясь стряпать на очередной праздничный стол, она всегда берет с собой парадный фартук да разные травки-приправки: "Ежели дело гарное деется, надоть скупаться, помолитеся да и за дело".
  А еще она немного колдунья. Гладит меня по голове и шепчет: "Расти, дитятко. Я тэбе на свадьбу таки гарны шишки спеку, вовек в коханье житии будешь".
  Я частенько хожу вместе с бабушкой в церковь. И очень устаю. Идти далеко, стоять долго, в маленькой церкви очень тесно и душно. Вокруг меня одни юбки да дошки. Больше я ничего не вижу. Потом мне дают просвирку. Она невкусная и жёсткая, и бабушка забирает её у меня. Ещё дают выпить из ложки что-то сладкое, похожее на виноградный сок.
  - Тело и кровь Христова, пей, дитынька, - шепчут бабушки и пропускают меня вперёд.
  Папа запрещает водить меня в церковь, и мы ходим, когда он отправляется в дальний рейс.
  Сейчас бабушка прядёт. Одной ногой нажимает на досочку, колесо крутится, а другой успевает качать люльку, похожую на деревянное корыто на дугах.
  В люльке спит мой братик Володя. Он недавно родился, ему всего три месяца. Его крепко завернули в моё одеяло. Никаких свободных ручек-ножек. Мне не жалко одеяла. А еще я положила братику в люльку своего клоуна. Игрушек у меня немного, и бабушка делает разных куколок из лоскутков. Они забавные и мягкие. С ними так удобно спать. Их всех зовут "куколя". Бабушка и меня так называет.
  В обед мы с бабушкой носим братика к маме на работу, чтобы она его покормила. Это очень далеко. Он ещё сосёт молоко и громко плачет, когда голодный.
  Мама работает начальником цеха на пищевом комбинате. Готовит вкусный лимонад, варенье, соки.
  Пока она кормит братика, я пою тётенькам-работницам песню про "ландыши - светлого мая привет". Я почему-то всегда пою одну и ту же песню, хотя знаю много: и про рябину кудрявую, и про парней холостых. Мама говорит, что пою я хорошо, только вот медведь мне на ухо наступил.
  Тётеньки радуются моему приходу, улыбаются и дают мне яблоко или грушу. А еще - картинки, которые приклеивают на банки и бутылки. Картинки я оставляю себе, а грушу и яблоко забираю домой - братику, вдруг он тоже захочет попробовать.
  - Деточка, приходи к нам работать, - в шутку предлагают они мне. - А мама пусть дома посидит с братиком.
  Дома с детишками, которые только народились, долго оставаться нельзя. Надо выходить на работу. Раньше маленьких детушек в поле с собой брали, да одних дома оставляли.
  - Серденько кровушкой обливалося, на них глядючи. Немного в живых осталося, - вздыхает бабуля. Я плачу, мне жалко бедных детушек.
  Бабушка снова прядёт. Из пестрых клубочков она навяжет мне и шапок, и рукавичек, и носков. У неё целых шесть спиц, но она в них не запутывается. А я умею вязать только крючком. Меня научила моя тётушка.
  Её зовут Валентина Андреевна. Она врач. Дома делает нам уколы и ставит банки, а на работе лечит всем зубы.
  Тётушка работает на эфиромасличном комбинате.
  Там много цветов - розы, жасмин, касатики. Растут и деревья. Их называют очень забавно - катальпы. У катальпы такие большие листья, что из них можно смастерить парус для кораблика или сделать шляпу. А из длинных семян-палочек - игрушечные сабли.
  Там всегда очень вкусно пахнет. Тётушка говорит, что на комбинате делают из цветов духи. Ей нравится, когда я называю её крёстной любимой мамочкой.
  Крёстная мамочка очень красивая. Все зовут её "шамаханская царица", как в сказке "про золотого петушка". Она похожа на цыганку: чёрные волнистые волосы, чёрные глаза, вся такая тонкая, изящная.
  Тётушка говорит, что только с хорошими зубами можно стать зубным врачом.
  Я люблю, когда она по утрам приходит к нам домой, колотит в ставню и кричит: "Эй, вы, сонные тетери! Отворяйте брату двери!"
  Крёстная всегда приносит с собой сладости: горький шоколад без сахара и зелёный яблочный зефир. Мама с папой говорят, что она "шехеризада" и может исполнить любое наше желание.
  Тётушка не носит ни серьги, ни бусы для красоты, как цыганки на базаре, но когда мы идём вдвоем по улице, прохожие оборачиваются вслед и цокают языками: "Вай-вай!"
  У неё много духов. Особенно я люблю "Красную Москву" в пузырёчке из Кремля и "Красный мак" в жёлтой коробочке с красной кисточкой. Я могу с ними играть, это мои сокровища, и она отдаёт мне пустые флакончики, когда духи заканчиваются.
  У мамы другие духи: "Рижская сирень", "Уральские самоцветы". Они пахнут не хуже тетушкиных, и мама тоже не носит серьги. И платья они шьют у одной портнихи - Титовны. Но на тётушке они смотрятся лучше.
  Крёстная за шалости меня никогда не ругает, только смеётся и называет "Буля", что значит "цибуля". Это большой толстый белобрысый лук. Я не обижаюсь. Она моя крёстная мама, и ей всё можно.
  Моя тётушка недавно вышла замуж. Муж у нее красивый, Григорием звать. А еще с ними живут родители Григория - Манька да Гордей. Я их видела. Они почти не покидают свою комнату и всё время молятся. Бабушка говорит, что они старообрядцы. И Вале надо помочь построить отдельный дом и съехать от них вместе с мужем. Я их боюсь. Они машут на меня руками и кричат: "Тикай, тикай, дивонька, отселя". Я тоже буду помогать маме с папой строить новый дом для Вали и её Григория.
  Я люблю, когда бабушка прядёт. Колесо скрипит, веретено крутится. А еще я очень боюсь за бабушку. Мама читала мне сказку про Спящую Красавицу. Она нечаянно укололась веретеном и заснула на долгие годы. И я смотрю, чтобы бабушка не уснула за работой, а то она зевает, потому что рано встаёт, топит печку и готовит на всю семью.
  Овечья шерсть такая колючая, вся в репьях да в череде. Потому овец бабушка стрижёт вместе с папой. А козий пух - мягонький, его вычёсывают с козочек мама и тетя. Из шерсти и пуха прядут нити, а потом вяжут на спицах.
  Возле печки суетятся крохотные "жёлтые одуванчики" - цыплята. На полу рассыпано пшено, приготовлено блюдце с водой, а сверху перевёрнутый стакан, чтобы пили только по краю. Они ещё маленькие, глупые, могут облиться, простудиться и заболеть.
  В углу комнаты стоят ухват, кочерга и совок. Они нужны для нашей печки. Сама печка - красивая, белая, на ней синькой нарисованы цветы "мальвы" или "рожи", как называет их бабушка и её подруги.
  Подруги частенько забегают к бабушке в гости. Зовут друг друга "бабочки", "сеструшки" или "кумочки". Бойкие на язык и такие весёлые. Только вот песни поют грустные. И я не всегда понимаю, о чем они, эти песни. Поют и на мамином языке, и на том чудном, на котором говорит бабушка.
  На печке в большом горшке булькает тыквенная каша с пшеном. Я не люблю такую кашу, но бабушка сажает в огороде много тыкв. Они вырастают размером с бочку и все, кроме меня, радуются хорошему урожаю - сытая зима будет.
  Ещё я не люблю мамалыгу. Это кукурузная каша. Её режут ножом как хлеб. Но взрослые говорят, что она сытная и питательная.
  Мне не нравится и бабушкин холодный борщ. Там щавель, крапива и варёное яйцо со сметаной. Его варят по весне, когда появляется первая зелень. Я выбираю из него только яйца.
  Папа тоже не любит холодный борщ: "Опять пустохлёб сварили! Зелёные борщи - хоть портянки полощи".
  А бабушка всегда с ним спорит: "В горшке не пусто и в брюхе густо".
  Я очень люблю настоящий кубанский борщ. Бабуля знает много секретов и учит меня с малолетства.
  Лучшее мясо - говядина с чёлушкой! Сельдерей - волшебная приправка, "утеха для желудка", и без неё никак. А ещё корень петрушки, бочковые помидоры, с перцем да с хреном.
  - Да смотри, бери не свёклу кацапскую, а бурачок наш, полосатенький, чтобы добела зажарился, - подсказывает бабуля. - Обжаривай на смальце, чтобы свининкой пропахло, всё посытнее будет.
  Я киваю головой. Мне и так всегда сытно. Если борщ на хранение, в погребец, то сметану подают отдельно. А если сразу на стол, то кладут в борщ, и горшок на припечек - томиться.
  Меня разморило, клонит в сон. В духовке топится молоко. Уже каймак на целый палец. Достать да слизать, но духовка ещё горячая, печка трещит и сыплет искрами, хотя поддувало давно закрыто.
  - Вьюшки-то, вьюшки, запамятовала! А ты што молчишь? - вопрошает бабушка.
  - Знать бы, что такое "вьюшки". Может, мы съели их уже, вместе с каймаком, - думаю я.
  Бабушка делает "варёнку" из топлёного молока. Сверху - вкусный каймак. Мама называет его "варенцом", а папа - кислятиной. Печёт блины-кружевницы. Блинчики получаются очень тонкие, и папа берёт их сразу стопкой: "Визьмишь в руки, маешь вещь".
  В доме вкусно пахнет хлебом. Он лежит на полке, за ситцевой занавеской. Бабушка испекла его по утру. К поду прилипли капустные листья, на которые кладут тесто, когда пекут хлеб.
  Она достаёт караваи из печи деревянной лопатой и бросает на лавку. Стелет поверх чистый фартук и садится на них. Затем сымает фартук, и булки поднимаются как надутые шарики. А ту, которая остаётся смятой, забирают на двор, кормить живность.
  - Бабушка, дай хлебца, - канючу я. - Ну хоть горбушку, хоть мякушку.
  - Неча кусочничать. Сбирутся усе, та и зараз сядом вечерять, а то в пузо накидаешь попусту, - добродушно ворчит она. - И то опара поспела.
  В большой глиняной макитре "живёт" опара. Иногда она вылезает из макитры и ползёт по стенке. "О, побёгла, горемычная, не дождалася свово часу".
  Большое сито летает в бабушкиных руках словно мячик. Она подметает стол птичьим крылышком. Насыпает муку горкой и вбивает туда яйца и сыворотку. "Мучица воздухом напитаться должна, справнее тесто будет".
  Пирожков бабушка печёт два ведра: с фасолью, с горохом, с капустой, с картошкой, и с печёнкой. Бабушкины пирожки всегда разной формы, их не перепутаешь. А когда не хватает начинки, смазывает тесто маслом с яичком. Получается вкусная пышка - "лепендик". Лепендики всем нравятся!
  Но самая вкусная еда, конечно же, лапшевник. В начале бабушка раскатывает тонкие круги теста. Они сохнут по всей комнате: и на столе, и на кровати. Затем скатывает их и нарезает лапшу. Её варят и запекают в духовке с яйцами и маслом.
  А когда папу продувает в кабине за рулем, бабушка готовит пышку по особому рецепту: наливает на нее скипидар и обматывает папину спину. К утру папа становится бодрым и веселым.
  А ещё бабуля умеет стряпать "бобышки". Она печёт толстые пышки, затем жарит на сковороде мак, крутит его на мясорубку и разводит мёдом. И в этот "маковый мёд" обмакивает каждую пышку. Папа говорит: "Так вкусно, что ум отъешь!"
  На ужин она делает вкусные вареники с разными начинками, а потом обжаривает их на сале.
  Я папу, маму и тётушку зову "господа", а бабушку и брата - "товарищи": "Господа-товарищи, пошли вечерять!"
  В сенцах на полатях стоит здоровенный тазик с холодцом. Его варят всегда "на косточках", так вкусно потом их обсасывать.
  - Тю, грец вас визьми! И мослы обглодали, як в голодный год, ироды, - ругается бабушка на того неведомого "ирода", который их обглодал. Наверное, это братик или коты.
  Котам нельзя жить в хате, их не пускают на порог. И живут они в клетушке в сарае. А если кто и забегает, Тиховна кричит: "Носются як оглашенные и сраму не имут". Наверное, не имут, потому что крутятся всегда под ногами, норовят утащить то, что плохо лежит.
  В глиняной макитре с узким горлышком - квас. Горлышко затыкают кукурузным початком. В квас добавляют и виноград-кишмиш, и хрен. Папа зовёт его "горлодёр" и фыркает, когда пьёт. Бабушка тоже пробует и ругается: "Чаво привередничать, не ндравится - не пей, за шиворот лей".
  - Ну, разошлась Тиховна, - смеётся папа. - А нам всё по ндраву, да, Люська?
  В сенцах - ведро с колодезной водой, накрытое дощечкой. Ковшик. Ящики с салом. Я люблю на него смотреть и нюхать его. Здесь и молодое, свежее, розовое, с прослойками мяса, и старое, желтое. Старое сало пахнет уже не так вкусно, но с хлебцем есть можно.
  Бабушка вовремя спохватывается: "Архаровцы, усё утащили! С голодухи не пухнете? На зажарку хочь оставьте, на суп степской".
  Это очень вкусный суп. Его варят на полевом стане, на костре, заталкивают травками со старым салом и разбивают туда яички.
  Больше степного супа я люблю только "шахматку": кусок масла жёлтого, кусок масла белого, и так до самой пенки. Эту шахматку папа покупает у старого дедушки, который пасёт своих коров на разных лугах. Он живёт возле самого яра.
  Я думаю, что он добрый Дед Мороз. Длинная седая борода, палка в руках. Птицы подлетают к дедушке очень близко, он кормит их прямо из рук. Да и злые пчелы его не кусают.
  - Моим бурёнкам, что пчёлкам, разные травки пахучие нужны. Коровки тоже толк понимают, не едят осот да пырей. У меня не балуют. И масло сливочное дают разноцветное да пахучее, - улыбается дедушка.
  В сенцах на полу ютятся цыплята-подзимки. У многих уже пробились белые перья. Цыплята проклевали один мешок с пшеницей, и она тонкой струйкой течёт на земляной пол. Самый прыткий, видно, атаман, запрыгнул на бидон с маслом.
  Масло бывает разное. Есть льняное, рапсовое и кукурузное. Но самое вкусное - это подсолнечное, "солнечное", как называет его бабушка.
  Подсолнечное масло делают из жареных семечек. Тюря - одно из любимых блюд на Кубани. Настоящее лакомство. Кусочки чёрного хлебца надо посолить, подлить воды, а потом и масла. Папа добавляет перец, зелёные стрелки лука и чеснок.
  На тюрю берём масло из белого бидона, а другими заправляем "коганец", светильник такой, когда не бывает света.
  - Ишь, графья каки, - возмущается бабушка таким расточительством, - а без энтого баловства зубы повыпадають? И хто таку тюрю царскую делае?
  Но сама с удовольствием обмазывает мякушкой пустую тарелку. Тот, кто всю жизнь прожил в голоде, умеет ценить еду. На тарелке нельзя ничего оставлять.
  Цыплята "дырявят" ещё один мешок, скинув шубу, наброшенную поверх мешка для защиты.
  - И полперденчик не помогае, - сокрушается бабушка, поднимая с полу старую шубу.
  Теперь посыпалась кукуруза. Я очень не люблю её молоть. Два жернова. Ручка. В ямку насыпаешь зерно, а из-под камня высыпается мука. Пусть склюют хоть весь мешок, не надо будет крутить эту проклятую ручку.
  - Ироды, спасу на вас нема! - У бабушки заканчивается терпение.
  "Ироды" с перепугу сбиваются в тесную голенастую кучку.
  В хату заходит папа. Я узнаю его по запаху. Когда он возвращается из рейса, от него пахнет "Шипром", "Беломором", бензином и машинным маслом.
  На сковороде уже шкворчит сало с жареной картошкой, бабушка бьёт туда яйца.
  - Десяток бей, - кричит ей папа с порога. - Я голодный! Вечерять, так вечерять!
  У папы много друзей. Сегодня он ездил в Чечню к своему другу Шамилю.
  - Я привёз "Красную Розу", как ты просила, - папа протянул бабушке сверток, - можно сажать. Шамиль передал.
  Я развернула сверток в надежде увидеть розу, но там была только картошка. Папа и бабушка долго смеялись.
  А ещё папа частенько навещает в Хатукае дядю Аслана. Его мама посылает нам пироги с овечьим сыром и зеленью, кислую фасоль "туршу" и красивые цветные носки - "джурабы".
  Мама уже забрала братика, а я лежу на бабушкиной кровати и жду, когда папа позовёт вечерять. А потом достанет из кармана кулёчек с подушечками. Это конфеты с начинкой из повидла, а бывают и совсем пустые. Без начинки.
  И вот я за столом. Наливают взвар. Это настоявшийся компот из сушёных груш и яблок. За целую грушу в компоте у нас с папой идёт самая настоящая война. Папа съедает мою грушу, и я плачу. А он из-за спины, жестом фокусника, достаёт сразу две и отдаёт их мне. Я открываю рот.
  - Смалились с дитяткой! - защищает меня бабушка. - Одна шея цыплячья, жиру немае.
  Всё готово к ужину, а отец заснул за столом, положив под голову пудовые кулаки. И меня клонит в сон.
  - Бабушка, расскажи про старое, - ною я сквозь дрёму.
  - Ну, тадыть бачу про Чахлика Невмирущщего да Видмидика Клишиногова, - нараспев произносит бабушка.
  Это я люблю. Это про Кощея Бессмертного и про Мишку Косолапова.
  Тикают ходики. Бабушка подтягивает гирьки. Котик на часах подмигивает глазками. Спать, спать...
  Скоро застучат подводы, зацокают копыта лошадей, станичники поедут на базар.
  Завтра - воскресенье, а значит, мама останется дома.
  Лениво, сытно, тепло, надёжно, радостно.
  Очень надёжно и радостно.
  На всю жизнь.
  

МОЙ ДЕТСКИЙ САД

  Второй день шумит весь город - из детского сада убежали двое мальчишек. Спрятались от воспитателя, пролезли через дыру в заборе и пешком отправились к папе одного из них на работу.
  Почему такое стало возможным? Не нравится детский сад, воспитатель? Нет друзей? Или нет такого человека в этом детском саду, к кому хочется бежать ранним утром?
  Детский сад, в который меня устроила тётушка, принадлежал богатому комбинату и находился довольно далеко от нашего дома. Тётушка работала на комбинате врачом, и по утрам отводила меня в садик. Нам было по пути, и время для нас пролетало незаметно.
  Новый садик меня потряс, если можно так сказать, с первого взгляда. Дом, вернее, дворец, белый, двухэтажный, с огромными колоннами и широкими ступеньками. Я не знаю, в каком архитектурном стиле был построен этот дом и кому он раньше принадлежал, но почему-то сразу подумала, что он остался от "прошлой жизни" и жила в нём царская семья. И к этому огромному чистому крыльцу подъезжали кареты.
  А как восхитительно здесь пахло цветами: ночной фиалкой, гиацинтами, сиренью, жасмином и ещё чем-то незнакомым. Такой приятный, нежный и настойчивый аромат. Этот чудесный запах "долетал" со стороны комбината, там изготавливали эфирное масло, духи и специи, как говорили взрослые. Возможно, но именно так пахнет счастье в понимании ребёнка.
  Большой сад, цветники, беседки и веранды в четыре года кажутся огромными, загадочными, и сказочными.
  Мы вошли с тётушкой в парадную залу, иначе её и не назвать. Зала светлая и высокая, с мраморным полом и лепным потолком. Справа и слева рядами стояли красивые детские шкафчики с картинками. Мне достался шкафчик с цибулей (луком). Да и дома меня называли не иначе, как "Цибуля", "Буля" за толстые щёки и вредный характер.
  Не успели мы толком осмотреться, как к нам приблизилась высокая элегантная дама, просто "английская королева", и поздоровалась с тётушкой. Оказалось, они давние знакомые. "Мой сын служит в Краснодаре. И мой внук ходит в этот детский садик. Миша, подойди к нам, поздоровайся".
  Таких необычных мальчиков я еще не встречала. Длинные волосы, зачесанные на пробор, белая рубашка, жилет и бабочка. Были у меня уличные приятели, бритые наголо, которые зимой и летом бегали в одной рубашке и в резиновых сапогах на босу ногу. Но этот, конечно, красавец, сказочный принц из книжки, которую мне недавно подарили.
  Миша склонил голову в знак приветствия, взял меня под руку, и мы, как старинные приятели, торжественно прошли в залу. Онемев от изумления, я даже забыла попрощаться с тётушкой. Миша, на правах хозяина дома, представил меня его обитателям, и весь остаток дня мы провели вместе, осматривая комнату за комнатой и держась за руки.
  Стоит ли говорить, что вечером все разговоры были только о Мише?! Наутро я потребовала от мамы новую кофту, не старую зелёную со слониками, а выходную красную с собачками, и огромный бант. Мама только посмеялась в ответ, а бабушка посоветовала: "Не одёвай, всё одно вкрадут. Дюже кофточка баская".
  Теперь каждое утро меня встречал новый друг - Миша. Если было тепло, то он ждал меня на широких ступенях, если холодно, то в прихожей. Помогал снять верхнюю одежду, сменить обувь, закрывал шкафчик и торжественно провожал в залу.
  - Какой воспитанный да красивый мальчик, весь в папу. Вот кому-то счастье достанется! - мечтательно говорила дома тётушка. - Хорошо бы нашей Буле да такое счастье!
  В мальчика, а значит, и в детский садик, где я впервые его встретила, я влюбилась окончательно и бесповоротно. Меня покорила Мишина вежливость, доброжелательность, обходительность, ну и, конечно же, белые гольфы, свежая рубашка и ежедневная бабочка.
  И каждое утро я получала от него маленький подарок: конфетку, красивый фантик, свечку, цветок катальпы или орех конского каштана. Я тоже с вечера готовила подарки для Миши и всегда советовалась с тётушкой - а понравится ли приятелю мой сюрприз.
  В детстве я была "мальчишатницей", как говорили дома. Казаки-разбойники, горелки, поиск кладов, синяки под глазом и сбитые коленки.
  - Носятся, як угорелые, анчиболы, нет тоби на завалинке посидыть да погутарить, так усё шлындают, - причитала бабушка. - В кого ж така атаманша пошла шальная? Вылупит глазыньки, вторитету для неё немае!
  А тут я внезапно изменилась. Научилась признавать чужой авторитет. Я не бегала по улице, не дралась квартал на квартал со своей ватагой. Я читала книги, которые приносил мне Миша. Ну, не совсем читала, а благоговейно, чуть дыша, перелистывала. Они всегда были обернуты в красивую бумагу, вместо закладки в каждой книге лежала засушенная роза, а на титульном листе красовались буквы и птички.
  - Крёстная, а для чего они, эти буквы и птицы? - однажды поинтересовалась я у тётушки.
  - Для того чтобы знать, что книга эта из домашней библиотеки. Мишина семья очень любит книги. Его бабушка - женщина образованная. Она свободно говорит на нескольких языках и хорошо играет на рояле, - отвечала тётушка.
  - Знамо жлобы, ишо книшки метют, як тёлок в гурте, - поддерживала разговор бабушка, не слишком одобряя эти "метки".
  Когда папа возвращался из рейса, мы подолгу сидели в комнате и разговаривали. Я рассказывала ему про Мишу и про детский сад. А папа смеялся: "Ну, давай мы этого Михаила себе заберём, а братика Вовку им отдадим". На такой обмен я не соглашалась: "Нет, пусть оба живут у нас".
  В комнату заглядывала бабушка и по нескольку раз спрашивала одно и тоже: "А хто ж сёдни верховодил, Аннушка или Клавишна? Што сёдни вечеряли? Што ж ты, дзыга, небось, харч ухажёру скормила, а таперича зубьями клацаешь?" И уходила, не дожидаясь ответа.
  А потом начинался новый день. День с Мишей.
  Мне казалось, что когда-то, возможно, в прошлой жизни, я уже жила в этом дворце. Всё здесь было мне знакомо. Вот большое старинное зеркало, вот громоздкий комод, а здесь должны стоять вазоны с цветами. Я помню пианино в каждой игровой комнате, картины, занавеси.
  А сейчас в красивых вазах на круглом столе лежат фрукты: яблоки, абрикосы, черешня, клубника. Их можно брать и есть в любых количествах и в любое время, даже в тихий час. Условие только одно: чистые руки. Такого шведского стола в теперешних детских садах я не видела никогда. Да и таких Детских Садов тоже.
  Игрушек в группе было много, на любой вкус и кошелек. Не каждая семья могла позволить себе купить детскую игрушку, а потому детям на выходные разрешали брать домой полюбившуюся куклу или машинку.
  Бабушка вопрос "брать или не брать" решила просто. И брать не будем, и своё не отдадим, "ишо побачимо". Да, что игрушки - мелочи!
  Я не могла представить себе детсадовскую жизнь без Миши. Он отодвигал для меня стул, подавал тарелку, отдавал свой компот или пирожок, если я хвалила обед. А еще мой приятель очень любил запеканки и пудинги, и я, в свою очередь, мужественно отказывалась от вкуснятины в его пользу.
  Обеды в детском саду были на славу. На всю жизнь я запомнила огромные тефтели с мясом-рисом, запечённые в духовке со сметаной. Румяные шарлотки из яблок с ароматом корицы и ванили. Никогда мне больше не доводилось пробовать такую рисовую запеканку с патокой и шоколадной крошкой, чудесный пудинг из моркови, жерделы и творога, огромные пироги-плетенки с повидлом и сладкие фруктовые пирожки с медом.
  А какао, а компот, а взвар!..
  Дома все готовили великолепно: и бабушка, и мама, и тётушка. Но я даже не просила их повторить эти кулинарные шедевры.
  Мой ежедневный обед в детском саду - это маленький пир! Сказочный пир для нас с Мишей.
  За столом полагалось вести себя чинно и благонравно, добавки можно было попросить сколько угодно.
  Воспитатели регулярно твердили нам, что мы должны быть очень счастливы, попав в элитный детский сад и что "судьба поцеловала нас в лоб", ведь другим детям повезло меньше.
  Тётушка только смеялась над моими рассказами, но сама расхваливала такой замечательный детский сад всем друзьям и знакомым. А папа говорил, что от судьбы не уйдёшь, "уж коли она начнёт целовать, то так тому и быть".
  Недавно в газете я увидела меню из "десяти лучших детсадовских блюд". С фотографиями. Да, это были они, лучшие из лучших, таинственные и незабываемые, с любовью исполненные блюда. Сказочные блюда моего детства.
  Для моих детей в детском саду уже готовили иначе. Они возвращались домой полуголодные, зато в каждой группе стояло ведро с "пищевыми отходами". То ли у избалованных детей просто не было аппетита, то ли изменился подход к приготовлению продуктов питания в бюджетных учреждениях. Причем, изменился не в лучшую сторону.
  А нас с Мишей после завтрака при любой погоде ожидала прогулка. Необъятная терраса. Много свободного пространства. Огромный навес с каруселями, лабиринтами и качелями. В отдалении - заповедная территория, запущенный сад. Одним туда ходить нельзя. Но порой наше любопытство брало верх над запретами взрослых, и мы с Мишей тайком убегали в сад.
  А потом были длинные прогулки на железную дорогу. Мы махали платочками вслед уходящему поезду и собирали с насыпи перламутровые ракушки. Казалось, что мы попали в волшебную страну, вышли за границы реальности, заблудились в пространстве и времени. Но, как известно, ничто хорошее не длится вечно. И через некоторое время, словно очнувшись от колдовского сна, мы короткой дорогой бежали домой.
  Мы с Мишей обычно не резвились вместе с остальными детьми, а усаживались в плетёные кресла на лоджии и величественно сверху наблюдали за играющими. Нам вполне хватало нашей маленькой дружбы. Дружбы вдвоем.
  Нянечки в садике нас привечали и ласково называли "попугайчиками-неразлучниками". А мы, в свою очередь, очень любили Анну Михайловну. Нашу добрую и красивую воспитательницу. Анна Михайловна выделяла нас среди других детей, читала нам стихи, играла на пианино, дарила детские книжки и разрешала не спать в тихий час.
  Для Анны Михайловны мы были "любимыми карасиками" и "птенчиками". Наша любовь выражалась в безоговорочном послушании, выполнении всех её просьб и, конечно же, в тайных знаках внимания. В кармане своего белоснежного халата она находила то грушу из компота, то красивую мертвую бабочку, то примятый цветочек. Это были наши с Мишей подарки.
  Тётушка однажды заметила, что Анна Михайловна прекрасный человек, но у нее тяжелая судьба и к ней надо относиться с сочувствием.
  С того момента я навсегда запомнила одну простую истину: у красивых людей тяжелая судьба. И никак иначе. В дальнейшем взрослые частенько смеялись над моими заблуждениями.
  Другая воспитательница, Клавдия Михайловна, нас с Мишей просто ненавидела. Клашка, как звали её за глаза, была плоской, костлявой бабой с "рабоче-крестьянскими" замашками.
  - Ишь, графьята явились! Добро пожаловать, Ваше благородие, милости просим! - злобно выкрикивала она, наблюдая, как мы с Мишей за ручку прогуливаемся по залу.
  Когда нас снимал для виньетки "заезжий маэстро" (по 70 копеек за портрет), всем девочкам по очереди прикладывали на макушку маленький красный бант, а мальчикам - мятую бабочку. На фотографии никто не должен выделяться. Все должны быть одинаковыми.
  Моё "Я" взбунтовалось. Я не хотела фотографироваться.
  Миша жил где-то рядом. Не знаю, как ему удалось, но он сбегал домой и принес огромный белый бант для меня и нарядный галстук для себя.
  - Ишь, графьята, всё то у них не по-людски, - проворчала Клашка и запретила нам с Мишей фотографироваться вдвоем. "Деньги сдаты на кажного, вот и снимайтеся поодиночке".
  Моя тётушка называла её "чумной", а Мишина воспитанная бабушка добавляла от себя: "Просто у Клавдии Михайловны пролетарское воспитание".
  Ту зиму я проходила в "козловой" серой шубке и красных сапожках, которые мне расстёгивал Миша, когда мы возвращались с прогулки. В прихожей стояла сушилка для обуви, и Миша сушил на ней мои сапожки.
  - Весь в папу, тот так же за женой ухаживает, на руках носит, - торжественно говорила Мишина бабушка, наблюдая, как Миша возится с пряжками на моих сапогах.
  И мне очень хотелось, чтобы Миша носил меня на руках на прогулке. Особенно в грязь и в снег.
  У нас был кабинет для занятий. Девочек учили вязать, а мальчиков лепить скульптуры и клеить поделки. Но больше всего мы любили рисовать. Я всегда рисовала большой корабль без единого матроса, а Миша - пикирующий самолёт. Даже когда все ребята ко дню 8 Марта рисовали вазы с цветами для мам, в наших альбомах красовались корабль и самолёт.
  - Это, ничего, - говорила добрая Анна Михайловна, - вазы с цветами, между прочим, тоже на транспорте доставляют. И морем везут, и на самолетах.
  Но счастье не бывает вечным. Мишин папа был военным и вскоре получил новое назначение. Отправился в другой гарнизон, взяв с собой семью.
  
  "И она не знала, и он сам не рад,
  Что перевели его в новый детский сад".
  
  С отъездом Миши мой мир рухнул. Никто меня больше не ждал, никто не заботился обо мне.
  Каждый раз, когда мы возвращались домой из детского сада, тётушка покупала новые игрушки. Но, несмотря на это, почти каждый мой день проходил в слезах.
  Мама сделала мне красивый альбом с фотографиями из детского сада, поместила в отдельную сумку все Мишины подарки, чем вызвала мои нескончаемые рыдания.
  И только Клашка злорадствовала: "Ничаво, скоро новые графьята объявятся, про Мишку-ухажёра забудешь".
  Маленький человечек всё доброе и злое впитывает как губка, и это знание, хорошее или плохое, остаётся с ним на всю жизнь. Он не умеет дать отпор злу, он ещё не осознает, не понимает, что это зло. Клашку я воспринимала как данность, как назойливого комара, как черную тучу, как непроглядную ночь. Я на неё не жаловалась никому.
  Подругами в садике я так и не обзавелась, мне хватало общения с Мишей. Я отказывалась завтракать, обедать, играть. Сидела и рисовала кораблик, на котором уплыл Миша. А над ним пикирующий самолёт.
  Дома я ревела в голос без всякого повода. "Чахнет и хиреет", - ставили диагноз взрослые. А потом я бросила ходить в детский сад. Вернее, полгода до школы сидела дома.
  Весточки от друга и его родителей не было. Я возобновила общение с уличной ватагой, но уже без всякого интереса. Всё больше рисовала да листала книжки. Я перестала отзываться на "Булю", и бабушка стала называть меня "Куколя горемычная".
  - Всё потихоньку заросло травой, но не деревьями. Не надо ей пока говорить об этом. Слишком мало времени прошло, - таинственно перешёптывались между собой мама и тётушка.
  Недавно я с дочкой ездила на Кубань и навестила свой детский сад. Ноги сами привели меня к нему. Там шла масштабная перестройка, больше похожая на снос. Котлованы, груды щебня, разорение.
  Он мне показался умирающим, убитым, но светло сквозь слёзы улыбался нам.
  Детский Сад прощался со мной, а я прощалась с Детством.
  Погасли краски, праздник превратился в будни. Осталась только память. Светлая, трогательная, нежная. И запах свежести. Остался яркий маленький лучик, который во мне, в ребёнке, зажёг Детский Сад и Миша. И они оба и есть моя первая осознанная Любовь.
  А Миша погиб в авиакатастрофе вместе с семьёй при переезде. Самолёт оказался пикирующим. Но я узнала об этом слишком поздно.
  
  В синем небе летят самолёты,
  И один из них самый красивый,
  Потому что на нём ты летишь ко мне...
  

ПУТЬ В ШКОЛУ

  Старая давно забытая песня разбередила душу и перенесла меня на пятьдесят пять лет назад.
  
  Здесь каждый дом найдем,
  Хоть глаза завяжи.
  Где-то за тем углом
  Детство вдаль бежит.
  Ты погоди,
  Погоди уходить навсегда.
  Ты приводи,
  Приводи, приводи нас сюда
  Иногда...
  Детство мое, постой,
  Не спеши, погоди!
  Дай мне ответ простой,
  Что там впереди?
  
  Меня собирали в первый класс всей семьёй.
  Задолго до этого знаменательного события купили два коричневых платьица. Папа долго не мог выбрать между разными фасонами: с отложным воротничком или с воротником-стойкой. В итоге, купил оба.
  А кружевные фартуки, чёрный и белый, потрясли не только мое воображение, но и удивили рукодельницу-тетушку. Бабушка тут же подсчитала, что "деньгов немеряно на енто багатство ухайдокали".
  Первый фартук был с широкой пелериной, второй - с узенькими бретелями, ниспадающими складочками, вставками-ришелье и бантиками. Украшали новые платьица ажурные воротнички и манжеты.
  А еще у меня были настоящие гольфы. Мы носили только чулки, а эту красоту с кисточками папа привёз из очередной командировки.
  Портфеля тоже было два. Коричневый, с одним большим замком, и черный - с двумя маленькими.
  Когда папа сомневался в выборе, он скупал весь магазин, чтобы потом "не жалеть об упущенных возможностях". Вот такой у меня был папа!
  Новые портфели скрипели и вкусно пахли кожей. Мама подписала их изнутри "Гущина Люда" и сказала, что теперь они именные и не потеряются.
  А бабуля поделилась воспоминаниями: "Наш щитовод да пресседатель артелев с такими пузатыми хаживали, да кожей скусно пахло".
  Учебников не было, их выдавали прямо в классе, зато свежеотпечатанные в типографии тетради с розовыми и сиреневыми промокашками радовали глаз.
  Я сложила в портфель карандаши, краски, пенал - такой красивый деревянный ящичек с отделениями для перьевой ручки и перочистки.
  Перочистку мне сшила мама. Современным детям уже не объяснишь, что такое перочистка. Стопка кружочков ткани, а сверху - цветная клеенка.
  В отдельной сумочке торжественно упакована чернильница-непроливайка.
  И мое главное украшение, без которого на праздничную линейку не дозволено выходить из дома, - огромный белый бант.
  Всё это богатство было приготовлено примерно за месяц до школы. Каждое утро я просыпалась в страхе, что в последний момент чего-либо не окажется на месте. И такой долгожданный и важный для моей семьи день будет омрачен этим неожиданным обстоятельством.
  Я дотошно проверяла портфель: всё ли на месте?! Я перевешивала форму из угла в угол, чтобы на неё не падал солнечный свет и не садились пылинки. Я смотрела утром и вечером: не исчезли ли разноцветные промокашки или чудесная перочистка, - и пересчитывала в коробках тщательно подточенные мамой карандаши. Почему-то в одной упаковке было двадцать четыре карандаша, а в другой только двенадцать, но цвета разные.
  Брат не допускался в комнату, где всё это хранилось. А вдруг он замыслит недоброе: потрогает мои сокровища, ну или прихватит чего?!
  И вот он наступил, долгожданный день. В школу меня провожали всей семьёй. Здание школы находилось довольно далеко, кварталов восемь от дома, и идти к нему было неудобно, приходилось спускаться с горы.
  Моя первая линейка. Толстая тетя, увешанная длинными нитями бус, словно новогодняя ёлка, объявила, что школа состоит из нескольких зданий и является базовым учебным заведением при педагогическом училище. "Ваших детишек здесь будут не только обучать, но и изучать, рассматривать как под лупой. У нас проходят практику студенты-выпускники, будущие педагоги, а ваши дети - базовый исходный материал для научных исследований".
  Эта тётя оказалась школьной заведующей. Надо ли говорить, что она мне сразу не понравилась?! И не только мне, бабушка тоже осталась недовольна.
  - Грец тебя визьми, фифа, - возмутилась она. - Да хто ж на базу-то школу мостит? Сбираемся, дитятко, до хаты.
  Еще чуть-чуть, и я бы так и осталась не образованной, но тут вмешались мама с тётушкой. Школа названа не только "базовой", а еще и "начальной", объяснили они бабушке. Такой вариант устраивал и меня, и бабушку. А потому конфликт был улажен, и "фифе" принесли извинения.
  А вот и моя первая учительница. Валентина Романовна. Она знает моих родителей. С косой-короной вокруг головы, в коричневом платье с кружевным воротничком, красивая, строгая, приветливая. Она напомнила мне любимую воспитательницу детского сада, а потому - понравилась с первого взгляда. Я буду любить и её и школу.
  Дети дарят ей огромные букеты. Собирая меня в школу, мама тоже срезала все георгины в нашем цветнике, а тетушка принесла с собой красивые гладиолусы.
  Мой букет такой большой, что я, устав держать его в руках, волочу цветы по земле, наступаю на них и спотыкаюсь. Ну, вот, чуть было не испачкала свои новые гольфы и нарядные туфельки!
  Но сегодня счастье переполняет меня, и нет места для огорчений и тревог.
  Немного омрачает радость то, что знакомая девчонка - рыжая Ирка - попала в другой класс. Он называется "сдвоенным", в таких классах - половина первоклассников, половина третьеклассников. А к нам определили противного рыжего мальчишку Петьку Нагтигаля. Мальчишек в их семье много, и все, как на подбор, рыжие.
  Нет, все-таки школа мне очень нравится. Во-первых, меня посадили с красивым мальчиком Костей, во-вторых, в ней будет учиться много знакомых детей, ну и, наконец, нас практически сразу повели в столовую. За десять копеек можно купить два пирожка: один с ливером, а другой с повидлом. А за три копейки в придачу ещё и булочку с заварным кремом. Очень вкусную. Папа дал мне с собой целый рубль, и я успела прокутить его сразу за одну переменку, угощая знакомых и не очень знакомых детей пирожками и компотом.
  На перемене я познакомилась с красивой девочкой по имени Таня. Загорелой, кудрявой, в нарядном платье.
  - Давай с тобой дружить, - предложила она. И я согласилась.
  Два моих одноклассника - Витя и Серёжа - жили рядом с домом учительницы, она так и называла их "мои приятели-соседи".
  Правда, мне не очень понравилось, что она обнимала ребят совсем как меня. Подходит, смотрит в глаза, улыбается и обнимает. Ну прямо как мама.
  - Она и будет для вас первоклашек вашей школьной мамой, - обрадовала меня тётушка. - И будет любить вас всех одинаково, никого не выделяя.
  - Ишо чего, матка одна, неча на усех смениваться, - не соглашалась с тётей бабушка.
  На первом этаже школы был спортивный зал и раздевалка. На второй этаж вела скрипучая деревянная лестница. Там и располагался наш класс.
  Он оказался большим и светлым. Для того, чтобы встать или сесть, нужно было откинуть крышку парты. Портфель я повесила на крючок сбоку. А затем нам раздали буквари и пересчитали всех присутствующих по журналу. Надо было тихо вставать и садиться. Не кричать с места, а поднимать руку.
  Затем наступила перемена. Мы с Таней ходили, взявшись за руки, и знакомились с другими детьми. А по коридору то и дело пробегала заведующая и делала всем присутствующим разные замечания. Дома я пожаловалась на неё и сказала, что она плохой человек. А тётушка засмеялась и ответила, что она "хороший человек, просто не на своем месте".
  Мой дом был далеко от школы. Правда, рыжая Ирка жила ещё дальше, но её встречали родные, а я возвращалась домой в одиночестве. Первого и второго сентября я ходила в школу с тётушкой. Но именной портфель несла сама, не доверяла даже ей.
  А на третий день меня отпустили в школу одну.
  Я уже прошла половину пути и остановилась посмотреть, не перевернулась ли моя непроливайка, как вдруг из кустов с визгом выскочила кучка рыжеволосых мальчишек-Нагтигалей.
  Первым пострадал бант. Затем портфель. Моя новая чернильница оказалась на деле самой настоящей "проливайкой". Разноцветные промокашки разлетелись в стороны и начали "промокать асфальт".
  Битва состоялась. Несмотря на то, что в банде рыжих было человек пять, мне удалось отбить все свои сокровища. Правда, именной портфель до школы я несла, вернее, везла по земле, потому что ручки у него уже не было, как и замка.
  В школе мой потрепанный внешний вид не сильно обрадовал Валентину Романовну, и она вызвала родителей.
  Вечером на семейном совете бабушка ругала "бандитскую школу". А мама ругала меня.
  - Все дети как дети, а вот ты ознаменовала начало учёбы в первом классе безобразной дракой. Как можно тебе доверять? - строго вопрошала она. - Мы думали, что ты взрослая.
  - Люся отвечала адекватно, - защищала меня тётушка. - Ну, подумаешь, порвала фартук и платье. Есть ещё одно платье, и новый белый фартук. Завтра можно пойти в школу нарядной.
  - Завтра то можно, а вот послезавтра в чём пойдёт? Я думаю, что у неё это система, - не соглашалась мама.
  Слова, которые произносили взрослые, были мне незнакомы. Но я была горда тем, что меня не выпороли, не наказали и не ругали. Значит, я поступила правильно. Я отбила свой портфель, не наябедничала учительнице, не заплакала из-за синяка под глазом.
  На следующий день я пришла в школу в белом фартуке. Валентина Романовна, желая приободрить меня, заметила: "Посмотрите, как Людочке понравилось учиться. Сегодня она нарядная. В школу - как на праздник!"
  Дети не способны подолгу переживать из-за мелких проблем и неурядиц. И вскоре я забыла об этом неприятном происшествии.
  От дома до школы и обратно пролегал длинный путь, полный опасных приключений, неожиданных открытий, и удовольствий.
  У знакомого мальчишки Юры папа работал заведующим аптекой. Мы частенько навещали его по пути в школу. Нас угощали витаминами, мятными леденцами и каким-то необычным лакомством, напоминающим шоколад или ириски.
  А потом, когда нас с Юрой приняли в октябрята, мы оказались в одной "звездочке". Меня назначили санитаром и доверили сумку с красным крестом. Юра ходил к папе в аптеку, брал с прилавка медицинские вещи и складывал в мою сумку. Это продолжалось довольно долго.
  Но однажды Юрин папа пришёл к моим родителям. Они о чём-то поговорили, а потом мама забрала у меня сумку и сказала, что она пригодится нам с Юрой только в дни испытаний. И совсем необязательно набивать её леденцами из аптеки. Леденцов мало и на всех не хватит. Особенно пострадают от нехватки леденцов больные дети. А папа засмеялся и сказал, что "жадность фраера погубит".
  Я не стала уточнять, кто такой "фраер" и зачем ему мятные леденцы. Просто, с этого дня я ходила в аптеку без сумки. С одним портфелем. В него помещалось даже больше конфет.
  У меня появился еще один друг - Коля. Худой, бледный, конопатый мальчик. У Коли недавно умерла мама, и мы всем классом ходили на похороны. Шли впереди похоронной процессии и бросали под ноги цветы. Коля держался молодцом, не плакал. Зато плакала я.
  Его мама долго болела и часто лежала в больнице. И теперь у Коли остался только папа.
  - А ты дружи с ним, - говорила мне мама. - Помогай ему, учите вместе уроки. Пусть он приходит к нам в гости.
  Видимо, дружбу я понимала по-своему. Дралась с его обидчиками, давала списывать уроки и отдавала свой завтрак.
  По пути в школу нам попадались разные магазины.
  Старый хлебный магазин - деревянная покосившаяся лавочка - продавал самый вкусный на свете хлеб. Возле лавочки так вкусно пахло, что невозможно было пройти мимо. На белую булку за двадцать две копейки или каравай с пояском за пятьдесят копеек денег, конечно, не было. Но в моем кармане всегда находились восемь копеек на половину булки вкуснейшего чёрного хлеба. Для меня и Коли. Этот запах свежего хлеба остался со мной на всю жизнь. Он пах мёдом, перцем, цветущей гречихой, кориандром. И дружбой. Настоящей крепкой детской дружбой.
  А когда папа выделял мне карманные деньги в размере рубля или даже трёх, мы ходили в ресторан "Голубой Дунай".
  Детей туда не пускали, но можно было дождаться взрослого посетителя и попросить купить сладкой, уже порядком заветренной пастилы или заварных пирожных. Это были чудесные волшебные мгновения, когда подходит твоя очередь облизывать вкуснятину. Не кусать, нет, а именно облизывать, растягивать мгновения счастья. Удовольствие портил лишь толстый швейцар, похожий на неваляшку, который гнал нас от заветной двери и обзывал "шантрапой".
  Но ещё большее удовольствие мы, дети, получали от посещения магазина "Культтовары". Там в огромной застекленной витрине, выходящей на улицу, плотными рядами сидели плюшевые мишки, тряпичные слоники и целлулоидные куклы. Висели дудочки и барабаны. Стояли грузовики, машинки и паровозики. Из магазина нас всегда выпроваживали, "как старшую дружку", едва продавцы убеждались в нашей неплатёжеспособности.
  Но у витрины мы с Колей могли стоять часами.
  
  Что-то случилось вдруг в этот день, в этот час.
  Словно хороший друг покидает нас.
  Будет спешить рассвет, будет снег, будет дождь.
  Только прошедших лет больше не вернёшь...
  

ДЕТСКОЕ ГОРЕ НА ВСЮ ЖИЗНЬ

  В магазине плакал маленький мальчик. Да так горько, так отчаянно. Слёзы лились, что называется, в три ручья: "Мама, мамочка, не бросай меня больше. Я так испугался, когда ты потерялась в магазине. Я без тебя не смогу жить, не смогу в садик ходить".
  Я подошла к малышу, протянула конфетку, найденную в кармане. Сама готова была разреветься от услышанного.
  - А маме конфетку? - блестя заплаканными глазёнками, заканючил малыш. - И маме моей тоже дай, тётя. Мама ведь уже нашлась.
  - А почему же ты плакал? - Я лезу в карман за второй конфеткой.
  - Страшно было. Испугался, что мама меня бросила. - Малыш не сводит глаз с моего кармана. - А теперь она нашлась, и плакать я больше не буду.
  Детское горе беспредельно. Отчаяние маленького человечка так велико, слезы так горьки, что и любви всей Вселенной мало, чтобы его утешить. Мама, только мамочка может осушить горючие слезы, залечить обиду. А обиды бывают, и очень часто.
  С первого класса я была отличницей. Учеба давалась мне легко. И вот любимый предмет - чистописание. Буква "Э". Я написала целую страницу "Е". Не знаю, почему, но первый в своей жизни неуд я получила именно по чистописанию.
  Я помню всё так чётко, словно это было вчера. Светлый погожий день. А мне не хотелось жить. Очень долго шла из школы. Шла с ощущением, что всё вижу в последний раз.
  Бабушка управлялась по хозяйству и не сразу заметила, что я вернулась из школы.
  - Бабушка, а если я получу плохую оценку, меня побьют?
  - Бисова дивчина, не побьют, а забьют. Пидишь быкам хвосты крутить таперича, а не в школу сызнова.
  Неосторожно брошенное взрослое слово - взрыв в душе ребенка, страх, ужас, паника.
  В тётушкиной книжке я однажды увидела картинку. Огромный разъяренный бык уносил через море на спине какую-то перепуганную тётю. Глядя на эту картинку, бабушка вздохнула и заплакала: "Тако и мою детину в омуте войны закрутило да и схоронило".
  Я не поняла, почему заплакала бабушка. Но очень ее пожалела. Мне говорили, что в войну погибла её дочь Людмила, и бабуля не знает, где её могилка. Теперь я её Людмила, но я очень боюсь быков: они всех везут в омут войны. Мне очень страшно, но, видимо, придется самой идти к быкам.
  Меня и раньше наказывали. Я была "бой-девкой", атаманшей. Часто дралась. За справедливость, как думала я. Из хулиганских побуждений, как говорила мама. А папа и вовсе считал, что девочке драться не пристало: от соседей стыдно.
  - От усех людын на базаре не пройтить, всё жалобятся на тобя, - добавляла бабушка, не объясняя, чем же я, маленькая девочка, обидела сорокатысячную Усть-Лабу. Я ей верила на слово. Мне и самой было искренне жаль замордованных мной усть-лабинцев.
  Хворостины я не боялась, папиного ремня с металлической пряжкой - тоже.
  Меня ставили в угол на колени и насыпали на пол кукурузу, горох, гречку или фасоль - в зависимости от провинности. Колени болели, краснели и наутро покрывались синяками. Подходила мама, трясла меня сонную, испуганную за плечо: "Проси прощения, отцу рано вставать на работу. И стой прямо, не спи, не прислоняйся к стенке". Я засыпала, вздрагивая, и всё-таки прислоняясь к тёплой стене - за этой стеной на кухне топилась печка. Папа всегда говорил, что "надо жить, не склоняя головы". А сейчас моя сонная голова упрямо билась о стену и не хотела меня слушаться.
  Я до сих пор не понимаю, зачем так наказывать детей? В детстве не спрашивала. Надо, значит надо. И прощения не просила.
  "Время тяжёлое было, жить нелегко, а тут вы ещё..." - потом оправдывалась мама.
  Итак, физического наказания я не боялась. Но меня не оставляло ощущение своей полной никчемности и ненужности. Опять родителям волноваться, не спать из-за меня, а бабушке извиняться на базаре перед людьми.
  Почему-то на ум пришёл старый колодец. Можно прыгнуть в него, там быстрое спасение. Я видела утопленных котят. Им не было больно.
  Колодец на чужой улице, далеко. Когда заглядываешь вглубь колодца, внутри совсем черно и тянет могильным холодом. Бабушка говорит, что в нем живет водяной да мокрые ведьмы. Ну и пусть, выбора нет.
  Я тихо открыла калитку, отложила в сторону портфель - зачем ему пропадать; сняла фартук, туфли, гольфы и бант. Пусть все это останется той новой хорошей девочке, которая, наверное, родится у мамы с папой после меня. И я медленно, заливаясь слезами, пошла топиться. Опасения вызывала лишь крышка на колодце. Ничего, как-нибудь подниму.
  Я уже прошла босиком три квартала, сердце сжималось в груди от предстоящего ужаса, как вдруг меня окликнули. Тетушка и бабушка бежали за мной "сломя голову".
  Тетя пришла с работы пораньше и увидела подозрительную поклажу. Не знаю, как она вычислила траекторию моего побега. Я никогда ее об этом не спрашивала.
  Я добежала до колодца, но, на моё цыганское счастье, не смогла сдвинуть пудовую крышку. Кто-то осторожный и предусмотрительный сделал ее тяжелой, неподъемной, и этим спас мне жизнь.
  И тут мне стало жалко - маму, не себя. За чистой питьевой водой домашние ходили на этот колодец. Но чаще других ходила мама. Коромысло на плече, два ведра и толстый моток бечёвки. Его привязывали к вороту. Каждый "водочерпий" ходил со своим мотком - общий, видимо, воровали.
  - Бедная моя мамочка, ей ещё, кроме ведёрок и бечёвки, меня мокрую домой нести, - огорчилась я с опозданием.
  О маминых чувствах я тогда и не подумала. Вспомнила лишь её красные мозолистые руки, грубые, но такие теплые и ласковые.
  Пока я медлила, копошилась с тяжелой крышкой, бабушка с тётушкой успели меня настичь. На чистой и опрятной бабушке был грязный домашний фартук, в котором она кормила свиней. Это обстоятельство меня так удивило, словно я воочию увидела тех самых быков, которым должна была "хвосты крутить".
  Тётя первой приблизилась к колодцу и сняла меня с крышки. Ругать не стала, а поступила очень мудро: рассказала сказку, напомнила о голодных кроликах. Родителям сказали, но не сразу, и мой страх перед неотвратимым наказанием отступил, но не прошёл бесследно.
  Впоследствии, когда мы в школе проходили "Молодую гвардию" и учили наизусть монолог Олега Кошевого - о маминых руках - я плакала навзрыд. К новым впечатлениям примешивались страшные и тяжёлые воспоминания.
  У маленьких людей от несчастья до отчаяния всего полшага. Не давайте им сделать его. Рубцы на детских сердцах врачуются только любовью да терпением. Детские слёзы, что роса, взошло солнышко - высохли.
  А ко мне в тяжелых жизненных ситуациях до сих пор приходит во сне бездонный чёрный колодец. Скалит гнилые зубы, зовёт, воет, хрипит. Я отчаянно сопротивляюсь. Зову на помощь бабушку и тётушку.
  - Мамочка, почему так много ненависти у людей?
  - Время тяжёлое было, жить нелегко, а тут вы ещё...
  

ОТКРЫТЫЙ УРОК

  Наступило первое сентября, и я иду в школу.
  Двадцать пять лет назад в этой школе учился мой сын Сергей, а сегодня я даю первый открытый урок. Урок дружбы, любви и доброты.
  Я принесла с собой письма, которые сын бережно хранил долгие годы. Их написали одноклассники, когда Сережа лежал в больнице с тяжелым диагнозом. Тепло маленьких сердец и мудрость учителя помогли ему, в прямом смысле слова, встать на ноги, победить болезнь.
  Наших детей надо учить сочувствию, отзывчивости, чтобы не зачерствели их души, чтобы всегда были открыты для правды. Какой бы горькой эта правда ни казалась.
  Моя школа была тесно связана с педагогическим училищем. Студенты училища принимали зачеты, давали открытые уроки вместе с учениками школы. Один из таких уроков, накануне празднования Дня Победы, проводила в нашем классе молодая девушка-практикантка.
  Класс был полон. Свободных мест за партами не хватало. Учащиеся педучилища стояли в проходах, толпились в коридоре, возле открытой двери.
  Мне на таких уроках всегда поручали декламировать стихотворения. Я была дисциплинированной отличницей. Двоечников не спрашивали, по идейным соображениям.
  И сегодня я вновь выступала перед знакомой аудиторией.
  
  Твардовский!
  
  Подъехали. - Вот здесь. - И с разворота
  Заходим в тыл и полный газ даём.
  И вражью пушку, заодно с расчётом,
  Мы вмяли в рыхлый, жирный чернозём.
  
  Я умудрилась не только звонко, без ошибок прочитать стихотворение, но и ответить на каверзный вопрос: "А почему с расчётом? Что такое расчёт?"
  - Расчёт - это солдаты, которые были рядом с пушкой, - показала я свою эрудицию.
  - А у кого-нибудь из вас родственники воевали? - прозвучал вопрос, адресованный классу.
  Наступила тишина. Я тяну руку и в ответ на одобрительный кивок практикантки, поднимаюсь со стула: "Мой дедушка погиб без вести на войне в 1942 году".
  - Как это "погиб без вести"? - недоумевает она. - Скорее всего - пропал без вести. А это значит, что он либо погиб, либо сдался в плен. А может, вообще оказался в концлагере.
  - Нет, мой дедушка казак. Очень смелый. Он бы живым не сдался фашистам, - не соглашаюсь я.
  - Не надо его оправдывать, только потому, что он твой дедушка. Вспомните Павлика Морозова, смелого пионера. Он не стал защищать своих родственников - непримиримых идейных и классовых врагов Советской власти. Ты ведь не будешь защищать своих родственников, если ничего о них не знаешь и если они враги?
  В воздухе повисло тяжёлое молчание.
  - Нет, не буду. - Мне очень неудобно перед остальными ребятами. - Я лучше расскажу про Ивана Кожедуба. Наша дружина носит его имя.
  - Молодец! Садись. Но за сегодняшний урок я ставлю тебе четыре балла. Надо быть твёрдым пионером!
  Дома меня спросили, почему я получила четверку. Может быть, забыла стихотворение? Или растерялась?
  Мой сбивчивый рассказ частично прояснил ситуацию: я не была твёрдым пионером.
  Бабушка смотрела на меня молча. Тётушка заплакала и выбежала из комнаты. Папа швырнул на пол венский стул с резной спинкой, на котором сидел, с такой силой, что тот развалился на части. А мама забрала братика и вышла во двор.
  Потом взрослые закрылись в комнате и о чём-то долго спорили. Первым на пороге появился папа. Он подошел ближе, снял ремень, но не выпорол. Только посмотрел на меня и плюнул на пол.
  Следом за папой в комнату вошла тётушка. В руках она держала стопку старых писем и фотографий, которые доставала очень редко. Письма с фронта.
  Вместе с бабушкой мы посмотрели фотографии, прочитали письма деда. И я заплакала.
  - Это твой прадед - казак, это твой дед - казак, это твой отец - сын казачий, а ты - хвост собачий.
  В тот вечер я легла спать без ужина.
  На следующий день к нам домой пришла Валентина Романовна и попросила прощения за свою подопечную студентку.
  - Не надо подражать Павлику Морозову. Мы не знаем, что там произошло на самом деле. Никогда, ты слышишь, Люда, никогда и ни при каких обстоятельствах, не предавай свою семью, своих близких, и свою Родину. Это был открытый урок для всех нас: испытание на честность, порядочность, справедливое отношение к людям.
  Спасибо вам за ваши золотые слова, Валентина Романовна!
  А волевая и несгибаемая студентка-практикантка, окончив педагогическое училище, ещё долго работала с молодёжью в городском комитете комсомола. Нахмурив брови, она принимала нас, вчерашних пионеров, в комсомол: "Надо быть твердым пионером, потому что только твердый пионер сможет стать настоящим комсомольцем!"
  Нет, надо быть порядочным человеком, просто Человеком.
  Бабушка ждала деда всю жизнь. Отправила десятки запросов. Когда семья переезжала в другой дом на новую улицу, она обошла всех дальних и ближних соседей, оставила им свой новый адрес, вдруг родной человек объявится, и будет искать. Сорок лет не срок.
  За минувшие годы я бывала в Усть-Лабе очень редко.
  - Люда, - качала головой мама в мой последний приезд, - отложи на потом все дела. Возьми девчонок, и сходите к вашей первой учительнице. Она вас помнит, ждёт. Расспрашивает о вас. Даже конфеты вам откладывает, которыми её угощают. Помнишь, как она приглашала вас в гости, кормила пирогами? А сейчас у Валентины Романовны никого не осталось.
  - Конечно, мама! Непременно. Вот только дождёмся приезда Тани, прихода Володи. И уж тогда всем классом... Как в старые добрые времена...
  Навестить так и не получилось, не хватило времени, а через год и навещать было некого.
  Открытый урок повторился, и я снова не выдержала его.
  Простите меня, Валентина Романовна! Я помню вашу доброту, отзывчивость, порядочность.
  В центре города воздвигли мемориал в память о земляках, погибших в Великую Отечественную войну. На именных плитах памятника, наряду с другими павшими героями, я нашла фамилию своего деда и многих родственников. Погибли, пропали без вести, умерли от ран. А здесь все собрались. Теперь они рядом, их души греются у Вечного огня.
  Спасибо вам, родные, за то, что продолжается жизнь.
  Дедушка, прости, что в детстве усомнилась в тебе!
  

ЛУЧШАЯ МАМА НА СВЕТЕ

  - Моя мамочка самая лучшая, - приплясывает маленький внук у входной двери. И с надеждой дёргает трубку домофона. Может быть, мама уже позвонила в дверь, а мы не услышали?
  - А у тебя, бабушка, есть мама?
  - Да. И моя мама тоже - самая лучшая.
  Этот день врезался в память до мельчайших подробностей. Я помню всё: цвета, запахи и звуки.
  Был апрель. День рождения Володи Ульянова.
  Белый гипсовый бюст Володи - мальчика в кудряшках - стоял прямо в главном коридоре школы. Весь в цветах. И в день рождения Володи мы дежурили возле него, посменно. Почетное дежурство доверяли только лучшим ученикам - отличникам, хорошистам, активистам.
  На уроке к очередному счастливчику подходила учительница и тихо говорила: "Твоя очередь дежурить". И ты, преисполненный чувства гордости, шел к бюсту: "Смена пришла".
  - Пост сдан.
  - Пост принят.
  Назойливые весенние мухи норовили сесть на лицо, укусить за руку. На них нельзя было обращать внимания, потому что ты на посту, тебе доверили самое главное дело. Ты дежуришь возле Ленина. Он еще совсем мальчишка, но скоро вырастет и станет великим революционером.
  И совсем не важно, когда ты заступаешь на пост - в перемену или во время урока. На переменах даже труднее - нельзя улыбаться, когда плохие ученики кривляются или жуют возле тебя пирожок. Надо стоять прямо, вытянув руки по швам, и думать о мальчике Володе, о воспитавшей его маме и о том, как он стал революционером.
  А я думаю сейчас о своей маме. На восьмое марта я подарила ей фотографию. Учительница на доске красивым почерком написала поздравление, и мы поодиночке сфотографировались рядом с торжественным пожеланием "здоровья и радости в жизни". А сегодня на уроке мы будем писать сочинение: "Лучшая мама на свете".
  Сейчас Валентина Романовна рассказывает, что надо писать. А я - дежурю. Но ничего, я напишу сочинение, как всегда, на "отлично".
  В нашем классе всего четыре отличника - моя подружка Таня, Костя, Витя и я. Мы и сидим вместе, за передними партами: я с Костей, а Таня - с Витей. Он круглый отличник, этот Витя. Мы с ним соревнуемся, у кого больше пятерок. А еще мы в одной "звездочке". Я - санитар, а он "по работе с маленькими". Мы - октябрята. И у каждого из нас на груди сияет алая звезда с маленьким кудрявым мальчиком, Володей Ульяновым.
  И вот смена подходит к концу.
  - Пост сдан.
  - Пост принят.
  В классе тихо. Все уже пишут сочинение. Скрипят перья. Учительница листает журнал. И я беру в руку перо.
  "Самая лучшая мама на свете - моя. Она ходит за водой к колодцу и помогает папе строить новый дом. Не спит ночью, когда болеет брат, а болеет он часто. Мама вкусно готовит. У нас дома всегда много "солений-варений", "сушек-ватрушек", как говорит тетушка. Она любит цветы, моя мамочка. У нас растут розы, георгины, гладиолусы и много других цветов без названия. Она умеет делать сок. У нас много винограда. Она делает со мной уроки. Стол очень высокий, и на стул мама кладет две толстые книги "Семья Тибо", чтобы мне было удобнее дотягиваться до тетрадей и учебников. Она шьет, вышивает, крахмалит. Постели у нас очень красивые, хрустят. Но на них нельзя садиться днём, только спать ночью. Мама любит читать. Бабушка ей говорит: "Опять за книжечку ухватилась". Она сама неграмотная, только крестик ставит вместо подписи. Мама научила ее писать свою фамилию, и она пишет "Пол. Гуща". Пелагея Гущина, значит. Когда мама лежала в больнице, я к ней убегала. Меня все ругали, и бабушка, и тетя. Папе не говорили, ему нельзя волноваться, он возит людей".
  "Моя мамочка самая лучшая в Усть-Лабе. Нет, во всем мире. Миру - мир". Так закончилось мое сочинение.
  На следующий день нам выставили оценки: одна единица и много пятерок. Единица была у меня. Оказалось, что лучшая мама на свете, - это Мария Ульянова, мать Володи. А я и не знала.
  Вечером мама долго била меня хворостиной: "Вернется отец, еще и ремнем получишь". А младший брат бегал рядом, по привычке засунув в лыжные штаны маленькую вышитую подушечку - на всякий случай. Вдруг и ему достанется, все попе не так больно!
  А потом меня поставили на колени за дверью спальни. Для ужесточения наказания на пол насыпали просо и кукурузу.
  Вернулся с работы папа. Но ремень так и не достал. Мама жаловалась ему на то, какая я тупая - не знаю, кто лучшая мама на свете, и не признаю доводов. А папа с ней не соглашался.
  - Молодец, стой на своём, если считаешь, что права. У жизни верёвки гнилые - выкрутимся, - говорил он мне. И я ему верила. Ведь папа меня любит. Я его "донюшка".
  Стоя на коленях, я заснула, так и не осознав своей вины. А наутро мама высыпала зерно курам, проводила в рейс отца и долго говорила со мной, спорила, убеждала: "Лучшая мама на свете - это мама Володи Ульянова". Я с ней так и не согласилась.
  - Растите диссидента, - смеясь, подвела итог "воспитательной меры" тётушка. - Не смейте ребёнка наказывать, а то вырастет "забитком".
  С детства я усвоила, что "диссидент" - это тот, кто любит свою маму больше, чем маму Володи Ульянова.
  Мама, ты не права. Для меня ты - самая лучшая мама на свете. Навсегда.
  

У ПОДРУГИ ГОРЕ

  У соседнего подъезда стоит крышка гроба. На двух полуразвалившихся креслах, сгорбившись от холода, сидит компания ребятишек.
  - Тётю Таню, соседку, хороним, - деловито сообщает один случайным прохожим. - Вон, его маму, - и указывает на паренька постарше.
  - К Сашке смерть приходила, а его дома не застала, - доверительно, глядя мне в глаза, произносит самый маленький, - вот его маму и забрала.
  - Смерть давно за ней по пятам ходила, мама долго болела. - Сын умершей Тани теребит в руках старую фотокарточку. - Теперь вот только фотография у меня и осталась. А отчим новую жену привёл и мамины кресла выбросил.
  - Ну, ведь кто-то из родных у тебя есть? - Я пытаюсь отвлечь паренька от грустных мыслей. - Бабушка, сёстры или братья?
  - Нет, - он не отрывает взгляда от фотографии, - я совсем один.
  Невольно на глаза навернулись слёзы. Как часто ты, маленький человечек, будешь вспоминать свою мамочку?
  У моего одноклассника Коли умерла мама. В день похорон весь класс выстроили в шеренгу на дороге, дали в руки сирень, тюльпаны.
  Валентина Романовна предупредила нас, что мы будем медленно идти под музыку и бросать цветы под ноги похоронной прецессии. Неожиданно грянул оркестр, и все вокруг заплакали. И я тоже плакала, потому что когда-нибудь и моя мама умрёт, а я пойду по дороге бросать цветы.
  Цветы ужасно хрустели под ногами и пачкали новые ботинки. Оркестр играл громко. Слишком громко. Хотелось, чтобы пришла мама и забрала меня домой, подальше от этой жуткой процессии, заплаканных лиц и растоптанных цветов. Мне было жалко себя.
  А жалость к Коле пришла намного позже. Неожиданно мы стали друзьями, но мне понадобилось около года, чтобы осознать, что дома его больше никто не ждёт.
  После школы мы забегали в хлебный магазин и на восемь копеек покупали полбулки чёрного хлеба. Я отламывала кусочек, остальное он прятал в карман - на обед и на ужин. На тот момент смерть означала для меня только одно: тебе не с кем разделить даже кусочек черного хлеба.
  Со дня похорон Колю мучила какая-то тайна, и, наконец, он мне её доверил.
  - В том гробике была вовсе не моя мама, а чужая бабушка. А мама ушла, но скоро она ко мне вернётся. Мама спряталась, чтобы смерть её не нашла, а мне оставила свою фотографию. Клянись, что никому не расскажешь, а то смерть придёт и заберёт её. Ешь землю!
  И я клялась, а потом ела землю, пополам со слезами.
  Мне было жалко Колю и его маму. И даже смерть, которая зря будет ждать и не дождется.
  А вечером я поведала Колину тайну тётушке. Вернее, тётушка сама ее "выпытала", увидев мои красные глаза и распухший нос.
  - Колина мама навсегда останется рядом с ним. Она будет навещать его во сне, приходить к нему в воспоминаниях, - улыбнулась тетушка и погладила меня по голове. - Пусть Коля принесёт фотографию мамы, а мы сделаем из нее большой портрет.
  Я вытираю слезы и обнимаю крестную: "Тётушка, ты ведь поможешь Коле обмануть смерть? Она придёт за его мамой, а там только портрет. Я тоже вижу во сне маму с папой, и братика, и бабушку, и тебя. Вы навсегда со мной!"
  А вскоре и у моей подружки Светки умер папа. Мы его почти не знали. Он был военным, где-то служил, и, когда приезжал в увольнение, нас не приглашали в дом, чтобы мы не мешали.
  Во дворе у Светы играла траурная музыка. Военный оркестр. Венки, военные, много военных.
  В комнате пахло лекарствами. Мама Светы лежала тихо, неподвижно. Свете было жалко маму, а мне - Свету. Мы, ее лучшие подруги, не знали, чем помочь её горю, как поддержать. Нас не взяли на кладбище. И не пригласили накрывать стол для поминок.
  Приехали взрослые, сели поминать. Не зная, как выразить своё сочувствие подруге, мы с братом решили помянуть её папу. И пристроились в конце стола. Так все делают, и нам так надо сделать.
  Нам положили на тарелки блинов и жареной картошки, налили сок. Незнакомые бабушки в чёрных платках гладили Светку по голове: "Сиротинка!"
  И тут на нас, как вихрь, налетела Светина тётка - Катя. Базарная торговка. Женщина злая и склочная. Света всегда сторонилась ее, да и мы не жаловали. Она вытащила нас из-за стола с руганью: "Ишь, дармоедов навела! А сама чего расселась?!"
  В слезах мы побежали ко мне домой, вместе со Светой. Было очень обидно, а еще стыдно перед знакомыми людьми. Нам ведь не поесть захотелось, а посидеть за общим столом, присутствовать на поминках, поддержать Свету и ее маму. А как ещё это сделать мы, дети, не знали.
  Мама поняла все без лишних слов, как только увидела нас на пороге.
  - Давайте здесь, со мной, я тоже помяну. Картошку пожарим и блины испечем. Главное, чтобы Света помнила папу, а ты всегда помогала Свете и ее маме. А смерти не надо бояться. Стать чёрствым и бездушным - вот что по-настоящему страшно.
  Прошла жизнь. Родных моих на земле уже нет. А во сне я всегда вижу маму с папой, и братика, и бабушку с тётушкой. А теперь уже и Колю со Светой. Они всегда со мной. У меня есть их фотографии...
  Да, главное, чтобы помнили. На то и память.
  Мамочка, я вас всех буду помнить, пока жива. Да и потом...
  

КУКЛА ВСЕЙ ЖИЗНИ

  Однажды, накануне Нового года, маленькая дочка устроила истерику в магазине: "Не хочу новогодние игрушки, хочу вон ту куклу".
  Немецкая кукла была просто великолепна: высокая, зеленоглазая, в лыжном костюме и меховой шапке.
  И стоила каких-то десять рублей при моей зарплате в сто двадцать. С детьми в магазин игрушек можно ходить, только когда ты "при деньгах". А мне до получки оставалась еще неделя.
  Одна из покупателей - женщина довольно пожилая, - увидев "безутешное детское горе", решила вмешаться и помочь мне. Пока дочка рыдала, сидя на полу магазина, она сбегала домой и принесла ободранную, хорошо поигранную куклу: "От внучки осталась".
  Бабушку поблагодарили, неожиданный подарок приняли. А наутро кукла "отправилась" в детский сад, где вскоре бесследно исчезла.
  Дочкины горючие слезы не высыхали до тех пор, пока вожделенная лыжница не поселилась в нашей квартире.
  И всё. Лыжница грустно сидела на книжном шкафу среди других красивых кукол, собирая пыль.
  Не надо было идти на поводу у детского каприза, корила я себя. Что кукла? Так, баловство, блажь...
  Свою первую куклу - большую, сделанную из целлулоида - я очень любила. Относилась к ней как к лучшей подруге: мы вместе гуляли, фотографировались (каждая фотосессия была настоящим событием для моей семьи). А когда ее нечаянно раздавил младший брат, эта невосполнимая потеря очень расстроила меня.
  В детском саду тоже были куклы. Но все они были одинаковыми, ни одна из них так и не стала моей "подругой". После случившегося несчастья папа купил мне целых две куклы, про запас. Но это были чужие куклы - гости. Я так и воспринимала их: они здесь "проездом" и в нашем доме не задержатся.
  И вот я начала ходить в школу. Моя дорога пролегала мимо магазина "Культтовары". Когда папа давал мне карманные деньги, я покупала себе игрушки, но чаще просто "глазела" на витрину и уходила без покупок.
  Но однажды на витрине появилось чудо - немецкая кукла "Малыш" из папье-маше: загорелый, с черными вьющимися волосами, голубыми глазами и ямочками на щеках. В маленьком приоткрытом ротике куклы можно было разглядеть два крохотных зубика. Малюсенькие пальчики сжимали соску. И одет он был диковинно - в самые настоящие ползунки, пинетки и вышитый слюнявчик.
  Не кукла - мечта! И стоила эта мечта десять рублей.
  Игрушек у нас всегда было много, и родители не понимали, чего еще мне надо, чего не хватает?! Зачем очередная кукла? Так, баловство, блажь...
  А для меня это была любовь с первого взгляда. Каждый день мне давали пять копеек на пончик с повидлом или на пирожок с ливером, на выбор. Но мечта о кукле не позволяла мне тратить деньги на эти "кулинарные изыски".
  Вначале Малыш, как наиболее дорогая и красивая игрушка, занимал почетное место в центре витрины, за спиной у продавца. Затем в магазине появились новые немецкие куклы - барыни, и Малыш расположился на краю витрины. А через некоторое время его и вовсе посадили за витринное окно, грязное и пыльное.
  И вскоре под палящими лучами солнца костюмчик малыша начал выгорать, черные волосы - выцветать, а загорелое личико светлеть.
  Мне, маленькой девочке, было физически больно смотреть на его медленное угасание. Чем он провинился? Почему к нему так отнеслись взрослые?
  Один раз я набралась храбрости и обратилась к девушкам - продавцам магазина с нижайшей просьбой: "Можно мне взять Малыша и помыть его дома?"
  Они долго смеялись: "Попроси у мамы денежек и мой сколько хочешь".
  Мне показалось, что после моей неловкой попытки спасти Малыша они стали относиться к пупсу хуже.
  Сейчас, став взрослой, я точно могу сказать, что испытывала тогда. У меня отобрали единственного, нежно любимого, больного ребёнка. Он каждый день умирал на моих глазах. И я не могла ему помочь.
  Я не знаю, почему папа так небрежно отнёсся к моему горю. Он меня всегда понимал, а тут - глухо. Отказ.
  Я стала хуже учиться, чаще болеть.
  - Птичьего молока не хватае бисовой дивчине, усё гребует. Усе перед ней на цирлах ходют, - горячилась бабушка.
  - Своё счастье надо выстрадать, - вторила ей мама. - Пусть поплачет, пусть побудет несчастной. Подумаешь, не купили десятую куклу по первому требованию.
  Папа ничего не говорил, лишь сочувственно пожимал плечами.
  А я постоянно думала о Малыше. У нас с ним словно была телепатическая связь.
  - Я замерзаю, мне холодно! Помоги! - раздавался плачущий голос среди ночи.
  И вот, едва дождавшись утра, я бежала с узелком тёплой одежды в магазин: "Малыша надо укутать потеплее, ему холодно".
  Продавцы уже не смеялись надо мной, а молча переглядывались и вздыхали.
  - У меня замёрзла голова, - жаловался мне Малыш.
  Я хватала шарф и шапочку младшего брата и бросалась в магазин к Малышу.
  После очередной просьбы одеть и укутать его продавцы положили Малыша в новую коляску, которая прибыла на продажу. Коляску водрузили высоко на прилавок, и Малыша не стало видно. Теперь его почти не разглядеть, но здесь ему тепло и он не простудится.
  Моя любовь к Малышу могла бы лечь в основу трогательной сказки, написанной Г.-Х. Андерсеном.
  Девочка копила пятачки целый год, ежедневно отказывая себе в завтраках. Она даже в выходной навещала Малыша. Здоровалась по утрам, желала спокойной ночи по вечерам. И так каждый день, при любой погоде.
  "От дома до магазина было восемь кварталов, но каждый день..."
  Однажды кукла исчезла с витрины вместе с коляской. Утром я её не увидела, но не осмелилась подойти и спросить, куда она делась. Может быть, Малыша продали?!
  Я прогуляла уроки, и проплакала в парке на скамейке целый день. Там меня и нашла бабушка. Я не вернулась домой после школы. Такого не случалось никогда.
  К вечеру я заболела. Болела долго и тяжело. А потом в моей жизни снова появился Малыш.
  Оказалось, его купил мамин брат, мой дядя. Видимо, так распорядилась судьба.
  Дядя был не самым богатым человеком, мама всегда его жалела - жизнь у него не очень удалась. Он словно чутьём унюхал "собрата по несчастью". Занял у папы денег и купил мою мечту. А потом почему-то долго ждал, пока я пойду на поправку, чтобы отдать мне Малыша.
  У папы деньги водились всегда. Он мог бы купить десяток таких пупсов. Просто папа, дитя войны, не хотел, чтобы "немецкая зараза пачкала его дом". Папу я простила, но не сразу.
  А пупса назвала "Малышом". Ухаживала за ним, как за больным, протирала от пыли, прятала от солнца, от младшего брата, и даже от бабушки.
  Глядя на пупса, та вздыхала: "Заморочил куколе моёй памараки, немчура".
  Хотя в душе я сочла Малыша предателем. Исчез и не сказал мне, где был всё это время, пока я болела! Словно лопнула неразрывная струнка, натянутая между нами. Всё перегорело. Может, он и правда "немецкая зараза"?
  - Жаль, что я пошла у вас на поводу, - сокрушалась тётушка. - Надо было Люське сразу эту куклу купить. Сердечко детское не должно быть в занозах, вся жизнь впереди, ещё хватит для него колючек.
  Мой Малыш безвозвратно разбился при переезде семьи в другой дом. А я в это время училась в институте в другом городе и не могла его спасти.
  Прости, Малыш!
  Ты был предназначен не мне.
  Видно, не судьба...
  

ЖЕСТОКОСТЬ

  Накануне в переполненной маршрутке услышала разговор двух попутчиц.
  - Представляешь, на День учителя обнаружила в ящике стола большую коробку конфет. Ну вот, думаю, мои малыши решили меня поздравить! Открываю, а там пластилин.
  - А мне выпускники подарили целый пакет фантиков. Это же сколько конфет надо развернуть, чтобы столько фантиков набрать?!
  Я, погруженная в свои мысли, почти упустила нить диалога. Но на следующей остановке к моим попутчицам присоединилась третья.
  И снова: школа, жестокие дети, наше поколение...
  А вечером, заходя во двор, стала нечаянным свидетелем, девчачьей ссоры.
  - Может, ты вообще весь буфет скупишь? Тебе что, одной эти пирожные нравятся?
  - Мама даёт мне деньги на буфет. И это мое личное дело, на что их тратить.
  - А мы возьмем, порежем тебе куртку, и не сознаемся. Будете вместе с мамашей на пирожных экономить.
  Дети бывают неоправданно жестокими и скрытными в любом возрасте. И это беспокоит их совесть, их память, их сердце всю взрослую жизнь.
  Валя проучилась с нами всего каких-то два-три года. А потом, когда мы перешли в пятый класс, она появилась снова.
  Пятый класс поделил нас на "своих" и "чужих", а для маленьких детей это тяжёлое испытание.
  Мы несколько лет не видели Валю, но сразу заметили в ней перемену. Она приходила в школу голодной, в синяках и царапинах. Чуть меньше года назад Валя похоронила маму. Отец женился во второй раз, и новая жена оказалась самой настоящей "мачехой".
  Но однажды она появилась на пороге школы с нарядной белой дамской сумкой и в чёрных кружевных перчатках.
  Пионерский актив потребовал выбросить "это" в урну. Валя отказалась.
  Кто-то из присутствующих достал резиновую скакалку и мы, благополучные девочки из обеспеченных семей, начали бить её. По очереди. Нет, не бить, избивать! А отобранные вещи торжественно выбросили в мусорный бак.
  Мы заслужили похвалу учительницы, на глазах у которой развернулась эта драма: "Молодцы! Настоящие пионеры! Бдительные!" А Валя перешла учиться в другую школу.
  Через тридцать лет мы случайно встретились.
  - Почему вы меня били? Что плохого я вам сделала? - Валя первой обратилась ко мне с вопросами, которые я боялась задать самой себе. - В этот день была годовщина со дня смерти мамы. Я так скучала по маме, мне так её не хватало. А эти вещи - всё, что у меня осталось на память от мамочки.
  Мне нечего было ей ответить.
  И сейчас, когда я слышу в новостях, что кого-то избивают, снимают это на видео и выкладывают в сеть, мне становится физически больно.
  Мы ведь поступили подло, знали, что ни одна живая душа не заступится за сироту. Мы просто позавидовали, потому что не могли пойти в школу с "этим" , нас бы наказали, осмеяли, вызвали родителей. А она осмелилась, и мы били её за смелость.
  Но самое уродливое то, что за столь низменный и подлый поступок нас похвалила учительница. Мы - настоящие пионеры, герои, а малолетняя сирота с вещами покойной матери - классовый враг и стиляга.
  Валя, прости меня, если сможешь!
  Валентина сейчас торгует на местном рынке. И довольно успешно. Крупную громогласную женщину, которая, по слухам, поколачивает своего мужа, многие уважают и боятся. А я, глядя на Валю, вижу перед собой лишь маленькую затравленную девочку, потерявшую маму, но не предавшую память о ней.
  И за это прости меня, если сможешь!
  Был в моем детстве еще один поступок, которому я не нахожу оправдания.
  Не по душе пришёлся классу новый предмет - география, а заодно и новый учитель, бывший фронтовик.
  Он не выделял ни отличников, ни двоечников, никого ни хвалил. Говорил скупо, одевался небрежно, любил книги. Ну, не от мира сего, как сказали бы сейчас.
  И вот, накануне значимого для него праздника - Дня Победы - кому-то из ребят пришла в голову забавная идея. Подарить фронтовику вместо книги... кирпич. А что, пусть побесится?!
  Этот кирпич в школу принесла я, вместе с подругой. А ребята завернули его в красивую бумагу. Всем классом поздравили фронтовика устно, подарили букет цветов и злополучный сверток.
  Несмотря на свою обычную сдержанность и холодноватую отстраненность, учитель был растроган. Рассказал, что служил в разведке, прошёл всю войну. Ему трудно быть учителем, не привык, но постарается. "Благодарю за память, за цветы, за книгу. А давайте почитаем ее вместе!"
  Он развернул сверток, и кирпич с грохотом выпал из его рук.
  На следующий день учитель не пришёл в школу. Уволился. И хотя мы очень боялись огласки, нас никто не наказал.
  Я перешла в другую школу. Появились новые учителя, новые впечатления, и этот день почти стерся из моей памяти. А потом, позднее, когда пришло осознание всей подлости совершенного поступка, моего в том числе, стало горько от того, что я уже не в силах ничего изменить.
  Простите нас, Яков Васильевич, хоть на этом свете, хоть на том!
  

ЕСТЬ У РЕВОЛЮЦИИ НАЧАЛО...

  
От памяти нам никуда не деться,
не выжечь в мыслях прошлого огнём,
Но если лучше в прошлое вглядеться,
увидеть можно будущее в нём.
В. Тушнова
  
  "Есть у революции начало, нет у революции конца" - коммунистическая аксиома и тема сочинения к пятидесятилетнему Юбилею Великой Октябрьской социалистической революции.
  Я - гордость школы - часто выступаю с поздравительными речами, декламирую стихи на всех съездах, концертах, и конкурсах разных уровней. Очень люблю тематические песни: "Орлёнок", "Шёл отряд по берегу", "Яблочко", "Широка страна моя родная".
  Я - ученица седьмого класса - готовлюсь к сочинению на Всероссийский конкурс. Своё личное отношение к этому давнему, но столь близкому каждому советскому человеку, событию надо выразить через трактовку известных произведений социалистического реализма. Или включить "свободный полет фантазии".
  Главные условия - твоя откровенность, смелость и честность. Что дала твоей семье Революция? Стали ли вы счастливее и свободнее?
  И сейчас я опрашиваю бабушку, тётушку и маму, ищу "революционные корни". Мы все за красных, долой белых. Мы все за бедных, долой богатых. Всё просто и ясно.
  "Твоего прадеда по отцу, Павла, убили в степи. Семнадцать ножевых ранений. Оборонялся. Сильный был. Сказали - конокрады. Прадед был крепким работящим хозяином, честным, уважаемым казаком. Джигитом был отменным.
  Деда Андрея, его сына, тоже несколько раз пытались убить. Сказали - цыгане. Виновные не найдены.
  Семья была большая, работящая. С раннего утра до позднего вечера, от зари и до зари в работе. В хату заходили только ненадолго, поспать. Посевная, сенокос, уборка урожая - все в поле: от дряхлых стариков до малых детушек. Все родные встречали свою смерть в бою или в поле, на пахоте.
  Потом пришли тяжёлые времена раскулачивания, доносов, зависти, сведения личных счётов, ожиданий арестов. "Слово и дело".
  Кто-то гнил в Сибири, кто-то пропадал в застенках, кого-то убивали "цыгане", а кто-то неожиданно богател и "шёл во власть". Честная, работящая, относительно бедная, размеренная жизнь закончилась.
  Заставляли вступать в колхоз, распахивали межи. Забирали всю живность, коров, лошадей, птицу, утварь, одежду. Не оставили, конечно, и казачью форму, оружие, медали, полученные в боях за заслуги перед Россией, за мужество.
  "Революционеры" поснимали серебряные украшения с икон, оклады. Конфисковали лампадки, свечки - борьба с религией.
  Забрали утюги, керосиновую лампу, оцинкованное корыто - борьба с мещанством. Медный таз для варенья, горшки, макитры - всё это было признаком зажиточности и подлежало раскулачиванию.
  "Реквизировали" женские сундуки, где хранились подвенечные платья и детские вещи.
  Места на телегах оказалось мало, поэтому на дорогу выбрасывались сбруи, сёдла, вожжи, иконы.
  Соседка, донёсшая в Ревком на неблагонадёжных "суседей-кровопивцев", щеголяла после "разборок" в бабушкиных нарядах. Многое добро, нажитое непосильным трудом, осело у соседа-ревкомовца.
  Раньше мы жили в хате твоего прадеда. Стены из самана, крыша - камышовая, всего три комнаты. Полы мазали глиной, смешанной с трухой и конским навозом. Да, не боярские хоромы, и даже не атаманские. Трубу печную на хате украсили железным конём, да и того сняли революционеры - не положено, признак богатства. Пока лазили снимать - провалили крышу.
  Беднели те, кто работать не хотел. Потерю барахла пережить можно, хотя и обидно. А вот коровушку-кормилицу, спасительницу детушек, жалко. И корова "приказала долго жить" через полгода в общественном гурте, и детушки от голода помирать стали.
  Зерно, муку, масло - всё забрали, подчистую. Картошку и даже буряки с огорода подёргали "именем революции".
  Несправедливо, нечестно, лучше бы сразу всех постреляли. А так ушёл наш хлебушек "мировой бедноте". Ты его не заработал своей кровью, потом, мозолями, так и не раздавай чужое!
  Но самое страшное, невосполнимое - потеря родных и близких. Брат шёл против брата, сын против отца - вот в чём ужас революции и гражданской войны".
  - Тётушка, а как же книжки про Кубань? Там пишут: "Вместе со всей Страной Советов станица Усть-Лабинская шла по новому пути. Революция уничтожила сословное деление крестьян на казаков и иногородних. Не стало помещиков. Все крестьяне получили земельные наделы". Выходит, не надо было работать, а надо было отнимать? Отнял, поделил - и айда в колхоз?
  - А ведь в чем-то ты, Люда, права. В твоих словах есть доля истины. Я тоже читала, помню: "Это был крутой многотрудный поворот. Ведь крестьянину нужно было отказаться от земельного надела, сдать тягло (лошадей, быков), инвентарь, корову. Нигде такого не бывало. Беднякам было нечего терять, и они охотно шли в колхозы".
  - Вот видишь! Лучше быть бедным, не обремененным хозяйством. Да здравствует нищета и свобода! А теперь расскажите мне про мамину родню.
  - Пусть мама тебе сама всё расскажет.
  "Твой дед Александр происходил из бедной, пролетарской семьи, как и его отец Павел. Семеро детей по лавкам, мал мала меньше, да рабочий сундучок с инструментами - это всё, что дед нажил. Беднее не бывает.
  Революцию принял всем сердцем. Долой богатеев, даёшь равенство, братство, свободу! Но нищета лезла из всех щелей.
  А ведь семья вела свой род от людей знаменитых. Наш прапра- запорожский казак Иван Швец (Шевчик-Шевченко). Его дочь - Катерина Шевчик-Шевченко, по мужу Безродная. А его правнук Йосип - брат поэта Тараса Шевченко.
  В годы войны Александру дали "бронь". Мастер - золотые руки, всю войну он проработал в железнодорожных мастерских.
  Бабушка Матрёна, его жена, была из многодетной бедной семьи. Её отец Семён рано умер, семь лет прослужив в царской армии. Оставил сиротами двоих сыновей и пятерых дочек.
  Семья Матрёны тоже радостно приняла революцию. Сёстры выучились на портних. Боролись с богатеями за счастье, равенство, братство всего трудового народа. Бабушка была активисткой. И своих старших детей воспитала идейными, политически грамотными коммунистами.
  Сын Пётр ушёл на фронт, где вскоре и погиб. Дочка Лидия - активистка, комсомолка, коммунистка - работала заведующей клубом, библиотекой. Вела кружки политической грамотности бедноты.
  Правда, в военные голодные годы дед ушёл из семьи, бросив на произвол судьбы жену с тремя малолетними детьми. Четверо к этому времени выросли, "стали на крыло". Бросил, не оглядываясь на социальное происхождение семьи, на их политическую убеждённость. Ушёл к буфетчице, там жизнь была сытнее, можно было выжить. А семья... Ну, что ж, советская власть прокормит нищих. Твоя бабушка поднимала нас сама, как могла. Так что, возможно, революция и благо, но не для всех".
  Я не могла согласиться с мамой.
  Революция - счастье для народа: трактора, метро, космос, коммунизм. Всё просто и ясно. Радость жизни, светлое ясное будущее, свобода, равенство - вот что дала нам революция! Об этом нам рассказывают в школе, об этом вещают дикторы радио и телевидения, об этом пишут все газеты.
  - Но, мамочка, ведь наша Конармия гнала деникинцев, врангелевцев, "Антанту" за море в Турцию, в Европу. Победа за нами, большевиками! "Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе..." Ведь в книгах всё правдиво написано. Аркадий Гайдар - всадник, скачущий впереди. Чапаев, Ворошилов, Будённый... И именно так закалялась сталь. А наш пролетарский поэт, Демьян Бедный?
  - Демьян-то он Демьян. Да не совсем бедный. Жил в Кремле, имел прислугу, личный автомобиль. Собирал подлинники работ известных художников. Дорогое увлечение. И фамилия его Придворов.
  - Нет, мамочка, такого не может быть! Ему бы не позволила семья, революция.
  Через несколько лет, в сознательном возрасте, я познакомилась с романом Владимира Дудинцева "Белые одежды", в основу которого положены реальные события. Псевдоучёный Бревешков ради карьеры отрекается от своих родителей, семьи, меняет имя, вступает в партию. И разве только он один? Сколько таких "перевёртышей" было по стране? Тысячи!
  День рождения бабушки Пелагеи приходился на Покров - 14 октября. Но я упорно поздравляла её на две недели позже, в день рождения комсомола. Это "наш" праздник, революционный, большевистский, не чета какому-то церковному Покрову.
  Мамин день рождения был 3 ноября, но она принимала от меня поздравления "в красный день календаря" - 7 ноября, я даже уговаривала её официально сменить в паспорте дату рождения.
  И Демьян Бедный - наш советский поэт, и Алексей Толстой вовсе никакой не граф, это всё россказни сторонников "Антанты"!
  - Не надо ничего писать о нашей семье, - вздохнула мама. - Сходи-ка ты лучше к соседу, деду Белаеву. Он лучший рассказчик на квартале. Революционер. Коммунист. Имеет награды. Воевал в Гражданскую с Сергеем Лазо. Напиши о нём, а семью не тревожь. Всего ты сейчас не поймёшь, надо подрасти, осмыслить. Мы - и то многого не понимаем. Пусть пройдёт время, оно всё расставит по своим местам.
  И я пошла в гости к соседу.
  Дед Белаев оказался словоохотливым бодрым старичком. Он лихо связывал пучочки поздней тепличной редиски на продажу, и между делом рассказывал про коварных и тупых белогвардейцев, которых сам лично ловил пачками. Целую роту поймал, когда они купались в речке, и всех без штанов привёл в штаб.
  А вот Лазо захватили коварно. Целый полк набросился на боевого командира и красноармейца Белаева, бывшего с ним.
  А ещё, теперь уже красногвардеец, Белаев переплывал Урал вместе с Чапаевым и спас его.
  Свои награды он потерял в боях с бесчисленными врагами советской власти, в том числе и с басмачами.
  Опрос закончен. И вот мое сочинение готово. Я довольна проделанной работой.
  Тетради сданы на проверку, и сейчас объявят оценки.
  Учительница литературы, Мария Герасимовна, которую я боготворила, всегда выражала свое мнение прямолинейно, но оставалась доброжелательной по отношению к собеседнику. А сегодня она была настроена на резкий тон: "Все сочинения написаны неплохо, но одно поразило меня. Люда, у тебя единственная тройка в классе. И то за большую проделанную работу. Столько фальши, сомнительных фактов и неточностей. Скомпрометированы идеи, память о нашей великой революции. Твое сочинение - чистый плагиат. Подобные сюжеты есть в нескольких произведениях советских писателей".
  В ответ на мои возражения она предложила: "Что ж, пригласи коммуниста Белаева на классный час. А в конкурсе твоё сочинение участвовать не будет".
  Я была растеряна и подавлена. Вот сейчас подойду к герою моего сочинения и докажу всем, что всё написанное правдиво!
  Дед Белаев в этот час торговал на рынке.
  - Никуда я с тобой не пойду и никому ничего рассказывать не буду. Сейчас не тридцать седьмой год. И тебя я впервые вижу. Эй, станичники, а кто эта девочка?
  Я была не просто удивлена - убита ложью.
  Прошло пятьдесят лет. Многое прожито, переосмыслено, передумано. Прочитаны книги, которые были под запретом в 1967 году.
  Первой была "Конармия" Исаака Бабеля. О Бабеле писали: "Он был реалистом в самом точном смысле этого слова, познал все надежды, всё горе своего времени. Сохранил высокие идеалы справедливости, интернационализма, человечности". Его правда потрясает, в неё веришь!
  Какое-то опустошение, непонятную обиду и ощущение, что тебя долго дурачили, я испытала и при чтении "белоэмигрантов". Шмелёв, Зайцев, Осоргин, Ремизов, Набоков - эти книги нельзя читать без слёз, без мучительного волнения.
  Когда же я познакомилась с творчеством Гайто Газданова, его проза неожиданно зацепила намертво и не отпустила.
  "Воюют две стороны: белая и красная. Белые пытаются вернуть Россию в то историческое состояние, из которого она только что вышла. Красные ввергают её в такой хаос, в котором она не была со времён царя Алексея Михайловича..."
  Кто прав, кто виноват?
  А ведь в семье редко говорили и о бабушкином младшем брате. Известно лишь, что он "сгинул весной семнадцатого в Питере. Убёг делать революцию. По своей воле убёг, без родительского благословления, отказавшись от казачества".
  Изредка, шёпотом вспоминали о казаках - родственниках, кумовьях, соседях, которые "родимые воевали за правду, за землю", а "жалкуют таперича на турецкой, неродной сторонушке".
  Вспоминали остров Ломонос, где "родные голодали, помирали от тоски по родине. Таперича по чужой для иховых буйных головушек".
  Бабушка всех их поминала за здравие: "Нема среди убиенных, очи мои не бачили. Нехай живы будуть". И долго плакала, когда впервые услышала Кубанский казачий хор с песней-плачем "Когда мы были на войне".
  Потом я посмотрела "Бег" и многие другие фильмы. Они не оставляли выбора.
  Прочитала Гария Немченко - "Вороной с походным вьюком". Не впервые в тысячелетней своей истории снова начинать казакам на пепелище...
  Бабушка не любила об этом времени вспоминать. "Што об энтим гутарить, захлебнулися, умылися кровушкой. Сгинули усе, а хто выжил - слёзы горючие лить да молиться".
  Мама говорила, что время не лечит, просто потихоньку начинаешь забывать о том, что тебя тревожит. А когда вспоминаешь, то не становится легче.
  Воспоминания тебя захватывают внезапно и независимо от того, чем ты занят, и думаешь ли ты об этом. Нельзя слишком серьёзно относиться к жизни. Надо жизнь принимать как земное приключение и жить по возможности здесь и сейчас.
  Я часто вспоминаю огромный куст сирени на старом Усть-Лабинском кладбище. Кладбище расположено на крутом обрыве, внизу течёт Кубань, сливаясь с Лабой, вокруг - бескрайние поля.
  Сирень терпко пахла кровью. Её соцветия в лучах заходящего солнца приобретали неправдоподобный, буровато-красный цвет. Или это мне только казалось после бабушкиного жуткого рассказа о похороненных тут невинно загубленных детских душах?..
  На этом кладбище покоятся больше ста человек. И все они - члены моей семьи. И те их них, кого не смогли похоронить по-христиански, обрели последний приют здесь, где их покой охраняет огромный куст сирени, заменяющий им крест.
  Не дай Бог, если у революции не будет конца.
  Не дай то Бог, чтобы на погостах Руси появлялись такие "кресты".
  И сегодня я не смогла бы написать такое сочинение.
  Не дай Бог жить в век перемен!
  
  Если умру - по мне
  Не зажигай огня.
  Весть передай родне
  И посети меня.
  Где я зарыт, спроси
  Жителей дальних мест,
  Каждому на Руси
  Памятник - добрый крест!
  
  Н. Рубцов
  

КНИГИ - НАША ГОРДОСТЬ

  
Чтение книг - полезная вещь,
Но опасная, как динамит,
Я не помню, сколько мне было лет,
Когда я принял это на вид.
В. Цой
  
  Книги - любовь всей моей жизни. Не могу сравнить компьютер или планшет с печатным изданием. Оцифрованные книги не способны передать восторг, который ты испытываешь от тактильного восприятия бумажной книги: запах типографской краски, шелест страниц...
  Книга может стать твоим другом на всю жизнь, верным и в горе, и в радости. И дружба эта зарождается неожиданно.
  В старой бабушкиной хате стояла тонкая этажерка из лозы, уставленная книгами. Тётушкины медицинские издания со штампами библиотеки, огромные, высокие тома Ленина, Сталина (которыми награждали безграмотную бабушку) едва помещались на узких полках. Мне запрещалось даже приближаться к этому "храму познаний".
  Я владела всего одной потрепанной книжкой - "Приключения Буратино" А. Н. Толстого, доставшейся мне от дальних родственников. Другие детские книги мама спрятала, до того момента, когда мы с братом достигнем "более сознательного возраста".
  А потом я нашла сокровище!
  В углу летней кухни громоздился старинный массивный сундук. Это был сундук прапрадеда. На крышке стояло его клеймо. Мы никогда не заглядывали внутрь. Да и зачем? В сундуке, по словам бабушки, хранились початки кукурузы и мешки с комбикормом.
  И вот однажды, когда закончилась вся кукуруза и на свет божий извлекли последний мешок, оказалось, что сундук на треть заполнен книгами.
  Детскими книгами. Красочными, альбомного формата, с витиеватым шрифтом и буквой "ять", ныне употребляемой только в церковнославянском языке.
  Позолоченный переплет, атласная бумага, чудесные объемные подвижные картинки-панорамы. Перелистываешь пожелтевшие от времени страницы, и о, чудо, перед твоими глазами, словно по мановению волшебной палочки, возникает замок принцессы, огненная Жар-птица, кони с кудрявыми гривами.
  И вся эта неведомая красота оказалась изрядно подпорчена грызунами. Мыши прорыли подземный ход под летней кухней, проели дно сундука и организовали там столовую.
  Я сидела в сундуке среди этого неожиданно обретенного и тут же утраченного богатства и плакала от бессилия. Вместо волшебных книг в моих руках оказалась куча обрывков, они рассыпались, превращались в пыль, стоило до них дотронуться.
  Одна из книг, которая лежала сверху - "Конёк-горбунок" П. П. Ершова - оказалась почти целой. Книга детства прадеда Павла. Она была подписана ему и подарена отцом на Рождество. Я не расстанусь с этой книгой, так я думала в тот момент.
  Но расстались мы практически сразу. Меня вытащили из сундука и отобрали прихваченную полукнигу. Взрослые хорошо знали, что такое мышиная лихорадка. А вечером сундук, со всем книжным богатством, сожгли в саду.
  Я безутешно рыдала. И рвалась к костру, но он пылал так сильно, что языки пламени поднимались выше самых высоких старых вишен. Самое обидное, что я никогда ни узнаю, что за книги хранились в сундуке и какие неведомые тайны они скрывали.
  А потом я долго ходила на пепелище и плакала, завидев чёрную прогалину. Мудрая бабушка догадалась о причине моих слез, и посадила на том месте куст белой персидской сирени. Мне стало легче, ведь покой книг теперь охранял этот куст.
  С действительностью меня примирили обещание мамы раздобыть абонемент в библиотеку и роскошный по тем временам подарок тётушки - панорамная книга "Щелкунчик". Нужно ли говорить, что я засыпала с книгой в руках, брала её с собой на прогулки и практически не расставалась до поступления в детский сад. А там нас разлучили. Мою любимую книгу украли. Потрясение от чьего-то гнусного поступка не прошло до сей поры.
  Второй прочитанной книгой, которая не на шутку взволновала меня, стала повесть З. И. Воскресенской о В. И. Ленине. Я взяла эту книгу в школьной библиотеке, когда перешла во второй класс. На страницах книги благородные революционеры проявляли чудеса доблести и отваги, подлые жандармы оказывались в "дураках", а казаки, мои любимые казаки, были настоящими злодеями, которые били нагайками и давили конями доблестных революционеров. Но разве это может быть правдой?
  Я поделилась своими сомнениями с мамой.
  - А ты читай, читай больше. Учись делать свои собственные выводы, - ответила мама. - Ты станешь добрее, умнее, счастливее. Ты проживёшь много разных жизней. Радуйся, плачь вместе с героями любимых книг, уважай или презирай их, но только не будь равнодушной.
  Эти слова она повторяла мне всю жизнь.
  У мамы тоже были свои любимые книги. Про "тяжёлую женскую долю". "Джейн Эйр" Ш. Бронте, "Дженни Герхардт" Т. Драйзера, "Женщина в белом" У. Коллинза были её подругами. Целая вереница несчастных женских судеб в стопках книг: "Мёртвое озеро", единственная проза Н. А. Некрасова, "Королёк - птичка певчая" Решада Нури Гюнтекина, "Поющие в терновнике" К. Маккалоу, "Кристин, дочь Лавранса", С. Унсет, трилогия Ю. Германа "Дорогой мой человек", Голсуорси, Золя.
  До самой её смерти мы обсуждали в переписке прочитанные нами произведения. А когда я привозила маме новые книги, она радовалась как ребёнок: "А это что? Ты в самолёт брала читать? Оставь, себе ещё купишь".
  На книги, в основном благодаря маме, в семье денег не жалели. Если стоял выбор, что купить: вещь или книгу, - то для мамы этот выбор был очевиден. Конечно же, книгу!
  Мой рассказ о "любви всей жизни" будет неполным, если я не упомяну повесть В. А. Каверина "Два капитана". Книгу эту, в качестве подарка на день рождения, мне преподнесла мама. С дарственной надписью: "Моему дорогому ёршику". Я храню её по сей день.
  Маму как раз готовили к операции, она лежала в больнице. Я прочитала книгу залпом, за пару дней. Эмоции захлестывали, молчать было нельзя. Несмотря на строгий режим, сердобольная нянечка впустила меня в больничную палату.
  - Мама, мамочка! Капитана Татаринова нашли, но слишком поздно! Он замерз! Погиб во льдах. А я написала стихи про них, про двух капитанов. Вот, послушай:
  
  Бороться и искать,
  Найти и не сдаваться.
  Девиз двух капитанов -
  Полярника бывалого
  И лётчика безусого...
  
  Стихотворение было длинное, витиеватое. Я стремилась донести "всю правду жизни".
  - Хорошее стихотворение, - одобрила мама. - Отошли его в "Пионерскую правду" на рецензию. Тебе ответят знающие люди, укажут на твои ошибки и недочеты, подскажут, что и где подкорректировать. А сейчас беги домой! Мы с тобой и так всю палату разбудили.
  Я набралась храбрости и отправила письмо. Ответа ждала долго, а когда получила заветный конверт, полдня ходила с письмом в руках и боялась открыть. И правильно боялась.
  Получила разгромный отзыв. Письмо резкое, взрослое и обидное. Видно, писал какой-то несостоявшийся поэт, который по иронии судьбы стал одним из редакторов популярного журнала. "Вам надо больше читать, расти и развиваться. Выбирать темы, соответствующие вашему детскому возрасту, и не отнимать время у занятых людей. С перечнем книг, рекомендованных к прочтению в школе, можете ознакомиться в детской библиотеке. А читать всё подряд - дурной тон".
  Я долго хранила это письмо, перечитывала, когда хотелось похандрить, прятала ото всех и не показывала никому. Боялась, что надо мной будут смеяться.
  А потом его нашла бабушка и растопила им печку.
  - Нехай кака польза будя от энтих грамотеев, - правильно рассудила она. - Ну, будя нюниться, вона всех анчиболов на дворе спугала.
  С ней трудно было не согласиться. Можно не стать великим писателем, но всегда оставаться неравнодушным читателем. Читателем чужих произведений.
  По осени в городе стали погибать деревья тутовника. Все шелковицы были окутаны серебряной паутиной. И у меня родился очередной опус для "Пионерской правды" про эту сказочную красоту и одновременно настоящее бедствие.
  
  Осень шьёт им сарафаны
  из серебряной парчи,
  Устремились к югу птицы -
  ласточки, скворцы, грачи...
  
  Я долго сомневалась в себе, но в итоге отправила письмо.
  Отзыв получила от того же нервного редактора. Он никогда ни видел серебряной парчи на деревьях и птиц, улетающих на юг именно в таком порядке.
  - Ентот дурень на Кубани ни був, - развеяла мои сомнения бабушка. - Вин сам бестолочь. Распитюкивает об незнамом, анчибол.
  Я в очередной раз согласилась с мудрой бабушкой. Видно, не судьба. Отныне я только читатель. Может, когда-нибудь я и пожалею об этом, но не сейчас.
  У маминой сестры в Лиды в Армавире потрясающая библиотека. Подписные издания. Тётя Лида в свое время была партийным деятелем и заведующей библиотекой педагогического института. И теперь я жду каникул, приезжаю к ней и читаю с утра до вечера. Правда, только то, что она выдает мне для чтения, а не то, что хочется. Ей виднее.
  - Книгочеи не редкость в нашей семье, - говорит тётя Лида. - Мы ведь из семьи читающей. Ведём родословную от брата Тараса Шевченко Йосипа. А гены проявляются. Вот ты и пытаешься найти себя. Не отказывайся от своей мечты. Читай, пиши!
  И сегодня любимые книги всегда рядом: Дж. Лондон, О. Генри, А. де Сент Экзюпери, О. Хайям, Х. Мураками, Э. М. Ремарк, Ш. Руставели, И. С. Тургенев, С. Цвейг, Л. Фейхтвангер. Вновь открыла для себя Юрия Левитанского, Веронику Тушнову, Виктора Цоя, Игоря Губермана, Николая Рубцова.
  Классика, современники, стихи и проза. Читаю всё, затаив дыхание.
  А чудесная библиотека армавирской тётушки переехала ко мне волей обстоятельств и завещания.
  По утрам я здороваюсь с книжными полками. Ведь книги - это и есть сама жизнь!
  Жаль не забрать с собой на тот свет это чудо. Вдруг там нет книг?!
  

ХОББИ - ЭТО МАЛЕНЬКАЯ ЖИЗНЬ

  Моя бабушка Пелагея Тихоновна, помимо недюжинных кулинарных талантов, великолепно шила на ножной машинке "Зингер". Машинка была её приданым. В двадцатые годы она стоила дороже дойной коровы-рекордистки. Ну и шила всё - мешковину, кожу, овчину, кружева, батист. От "раскулачивания" машинку спасали всей семьёй, закопав на огороде.
  А бабушка Матрёна Семёновна была профессиональной портнихой, обучалась этому ремеслу. Обшивала своих семерых детей, брала заказы. Работы было много, но стоила она сущие копейки. Приходилось шить и днем и ночью. И платья, и костюмы, и пальто.
  Хорошо шили и мама, и тётушка Валя. Долгими зимними вечерами обмётывали многочисленные воланы и оборочки на платьях "ленинградским швом". Делали ришелье на постельном белье, вышивали крестиком и гладью скатерти, наволочки, накидки.
  Универсальное семейное хобби. Хобби "по необходимости".
  Возомнив себя швеёй-модисткой, я испортила много дефицитных отрезов, купленных тётушкой. Выкройки брала из популярного тогда пособия "Курсы кройки и шитья" (Ростовский дом моделей, 1957 г.). Быстро загоралась и так же быстро остывала, столкнувшись с первой неудачей. Но меня не ругали, а напротив, даже поощряли шить. А потом мой очередной "индивидуальный пошив" уносили профессиональной портнихе, для "спасения" вещи.
  Каждое лето у тётушки гостила её хорошая знакомая из Ленинграда. Бывший геолог, блокадница, интеллигент в -надцатом поколении, Лидия к пенсии, неожиданным образом стала швеёй в "Ленконцерте". Да не просто швеёй, а одной из четырех костюмерш известной певицы Эдиты Пьехи.
  Столичная портниха привозила кучу невозможно красивых "царских" отрезов и немыслимых украшений - "бижутерии". Говорила, что опустошает все ленинградские скупки, когда едет на Кубань. К ней выстраивалась очередь из записных станичных модниц. Она полностью перевернула наше понятие о красоте, о моде, о фасонах.
  Тётя Лида строила персональные выкройки и давала советы, как правильно соблюдать диету. Требовала приходить на примерку в одном и том же белье, надевать обувь только на высоком каблуке. Для нас она была гуру моды, непререкаемым авторитетом, и ей беспрекословно подчинялись самые строптивые кубанские дивчины.
  - Разъелись все на Кубани как дойные коровы, шью какие-то чехлы для матрацев, а не платья. Давай мне фигуру, слониха! - кипятилась тётя Лида, снимая мерки с очередной необычайно стройной, по местным понятиям, красавицы.
  Помимо тётушки и мамы, нашу семью обшивали три знакомые портнихи. Первая из них, Любаша, шила аккуратно, быстро, но всё на один фасон. Две выточки спереди, две сзади, и безо всякой фантазии. Наше с Любашей деловое сотрудничество закончилось неожиданно. В тот самый момент, когда я увидела свое новое платье из отреза, купленного за баснословные деньги. Отрез с рисунком из "стоячих пальм" тётушка приобрела специально, накануне моего долгожданного отдыха на море. На спинке злополучного платья пальмы "стояли" правильно, а спереди - вниз головой. Это был первый случай, когда Люба "проявила фантазию", но меня он, почему-то не обрадовал.
  Вторая портниха шила долго, вдумчиво, подгоняла всех клиентов под готовые выкройки: "Нет, такой фасон я не смогу, давайте лучше по выкройке из домоводства".
  А третья швея славилась баснословной жадностью. Отрезала себе здоровенный кусок материи, купленной заказчиком, а из остатков лепила куцее платьишко: "Надо было метража раза в два больше взять, не жадничать. Да и модно нынче открытое колено да в облипочку. Вы, дорогуша, опять потолстели, вот и маловато платьице". Хоть три метра принеси, хоть пять, а платье будет маловато.
  У приезжей тёти Лиды не было достойных конкурентов. Каждую свою примерку она сопровождала рассказами об известных артистах, закулисных интригах, раскрывала подробности их семейной жизни.
  А иностранные журналы, привезенные Лидой? А импортные материалы с завораживающими названиями - кримплен, финлен, муслин, джинса, трикотаж?
  Не одна годичная зарплата отцов, мужей, женихов и просто ухажеров бросалась под ноги модной швее. Ну прямо "Дамское счастье" Эмиля Золя. Руки не повиновались хозяйке, сами погружались в пену привезённых кружев, в шёлк, парчу и бархат.
  Когда Лида возвращалась в Ленинград, ее провожал весь цвет кубанской молодежи. И с нетерпением ожидали вновь.
  Тётя Лида привозила альбомы с эскизами, выкройки эстрадных платьев знаменитой певицы и шила модницам аналогичные. Я не пропускала ни одного концерта с участием Эдиты Станиславовны, искала и находила знакомые образы.
  Наши местные портнихи всем заказчикам, и старым и малым, шили мешки с вытачками, в лучшем случае - платья прямого силуэта. А тут словно глоток свежего воздуха: расклешённые платья, юбки-годе, гофре, плиссе. Рукава с защипами, со складками, реглан, японка, летучая мышь.
  Тётя Лида научила меня дополнять повседневный наряд модными аксессуарами: цветами, брошами, поясами. Я узнала, как моделировать выкройку, как строить основу. Она приоткрыла мне дверь в иной, чудесный, захватывающий мир. Шить я так и не научилась, но поняла, что такое свобода стиля и красота в одежде.
  - Я не заурядная швея, а женщина с фантазией. Возможно, не хуже самой Коко Шанель, - гворила тётя Лида в нашу последнюю встречу. - И потом, это не только работа, но и увлечение, хобби, а хобби, как известно, тоже маленькая жизнь.
  И ещё одним незабываемым событием в своей жизни я обязана знакомству с тётей Лидой.
  Нас с тётушкой пригласили в гости в Ленинград. Брат Лиды "служил" главным санитарным врачом города.
  Неделя отдыха пришлась на белые ночи. Личный катер. Финский залив. Петергоф. Павловск. Настоящая сказка.
  Мы были в Эрмитаже. Одни. Музей был закрыт, но нам выделили личного экскурсовода и организовали экскурсию с неограниченным временем.
  Роскошный гардероб императрицы Екатерины, фрейлин. Всё можно было разглядеть в деталях, потрогать и помечтать.
  Тётушка хотела, чтобы я стала модельером. Действительно, при таких возможностях я должна была со временем "вырасти" как минимум в Валентина Юдашкина. Но, видимо, не дано.
  При рождении Бог забыл вручить мне иголку с наперстком. И я не пошла по стопам бабушек, тётушки и мамы. Но сохранила искреннее восхищение теми, кто умеет это делать профессионально и с душой. Вкладывать частичку себя в каждую новую вещь.
  Да, теперь хорошо бы понять, какое хобби приготовил мне Бог? Возможно, книги! Мне нравится читать книги, а теперь еще и писать их.
  Но не только у женщин в нашей семье было любимое хобби. И у папы было свое увлечение. Дорогостоящее увлечение - автомобили.
  Сказать, что папа любил свой автомобиль, - значит, ничего не сказать. Они были единым целым, как сиамские близнецы. Руль любимого автомобиля - продолжение руки его водителя, а пламенный мотор - сердце, одно на двоих.
  Под наши радостные крики: "А теперь Горбатого!" - папа торжественно выводил из гаража мечту своей жизни - запорожец.
  Как личную обиду он воспринимал все наши "подлые" и неуместные поползновения: привезти продукты с рынка, съездить на паёк, навестить родню в соседнем городе на "горбатом".
  Маленький мешочек для сахара и круп бабушка называла "оклунком", а здоровый рыжий мешок для семечек - "чувалом".
  - Чувалами хотите задавить коня?! - возмущался папа, бережно поглаживая отполированный до блеска кузов запорожца. - Оклунками завалить?!
  Но мечтал он, конечно, о большем.
  Горбатый был куплен после первого перенесённого папой инфаркта и буквально поставил его на ноги, вдохнул в своего владельца новую жизнь. Но когда отец слёг со вторым инфарктом, время для него и для всей семьи словно остановилось.
  На тот момент я уже работала на заводе старшим мастером. Это было отчаянное время товарного дефицита и продуктовых карточек.
  На цех выделили жигули. Дорогая машина. Целых семь тысяч, при среднемесячной зарплате в сто рублей. Желающих ввязываться в долгосрочную авантюру с приобретением автомобиля в цехе не нашлось, и я рискнула написать заявление.
  Прошла многочисленные комиссии, председатели которых потребовали от меня как от потенциального владельца мечты миллионов советских граждан: выучить назубок гимн страны, перечислить все социалистические страны на планете, назвать их столицы и приблизительную численность населения. А также озвучить личные творческие планы и как можно скорее вступить в ряды правящей партии.
  Ради отца я была готова вступить в любые ряды, хоть партию любителей пива, хоть партию любителей сала с галушками. Он лежал в реанимации, и дальнейшие прогнозы врачей были неутешительными.
  Но беда пришла, откуда не ждали.
  Как председателя цехкома, меня попросили поучаствовать в выделении внеочередной квартиры парторгу: "Я тебе талон на жигули, а ты мне - квартиру; рука руку моет". Я отказалась, и в то же мгновение последовали ответные санкции: отобрали голубую мечту моего папы - заветный талон на машину - и отдали передовику производства, у которого не было ни денег, ни желания выкупать "мечту миллионов". Вернее, даже не отдали, навязали.
  А я уже обрадовала маму. Отец ожил. Они продали Горбатого и заняли недостающие деньги.
  В тот же день они вылетели из Краснодара чартерным рейсом. Отец взял с собой в дорогу канистру домашнего эликсира - душистой и терпкой "Изабеллы" и канистру не менее чудесной чачи - "для хороших людей обмыть коня". Но в самолёт его не пустили.
  - Ну, мать, грех выливать такой нектар! Буду пить на поле, пока все не выпью!
  Подошли пилоты рейса:
  - Батя, а давай пятьдесят на пятьдесят! И нас уважишь, и тебя на борт возьмем с "нектаром". И коня твоего обмоем.
  - А давайте!
  А меня тем временем разыскал тот самый передовик производства и, пряча свои "передовые глаза", предложил едва различимым шепотом: "А давай ты заплатишь отступные мне и парторгу! По тысяче каждому! И мы переоформим документы на тебя. Владей, если сможешь, сегодня последний день выкупать машину".
  Родители ловили такси в аэропорту, а я бегала по друзьям и знакомым в безуспешной попытке собрать необходимое количество "презренных банкнот", вернее, набрать две тысячи отступных для двоих честных и неподкупных идейных товарищей. Мысль "кинуть" их на деньги почему-то не пришла мне в голову.
  Отец взял последнюю машину уже с пробегом.
  - Батя, - успокоили его в автоцентре, - мы выбираем лучшую машину и на ней гоняем остальные.
  Сотрудники автоцентра оказались правы. Папин жигуль цвета "примула" действительно оправдал все его надежды и превзошел самые смелые ожидания. Папа назвал свою долгожданную мечту "Ласточкой", а мы в обиходе частенько называли ее просто - yellow submarine.
  Покупка новой автомашины продлила жизнь отцу ещё на двенадцать лет. Это были годы взаимной, горячей и трепетной любви.
  После смерти папы его верный конь стал на прикол. Хотя и были шоферы в семье, его уже не холили, не берегли и не жалели. Некогда любимая машина долго, медленно и мучительно умирала без своего хозяина. Жаль, что её нельзя было похоронить вместе с ним.
  Когда мама, лишившись привычного благополучия, столкнулась с финансовыми трудностями, ей предложили продать машину на запчасти. "Сдать на органы". Она сопротивлялась, сколько могла, а затем под давлением соседей, заинтересованных в покупке хорошей машины по цене запчастей, и голодных родственников, которые зачастили к ней домой на чашку чая с куском пирога, сдалась.
  А я, как и в юные годы, снова находилась далеко от дома, от мамы и ничем не могла помочь ей и жигулю.
  И сейчас, спустя столько лет, они обязательно встретят друг друга там - папа и его последняя верная авторадость. Мне хочется в это верить!
  У папы был автомобиль...
  Его хобби, нет, его жизнь.
  
  Моя любовь к Усть-Лабе безмерна и нескончаема. А значит, будут и новые книги. Я не прощаюсь с вами. Я говорю: до скорого...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"