Аннотация: Что ты можешь отдать, если у тебя есть лишь страх и боль?
Будь у меня в руках небесный шелк,
Расшитый светом солнца и луны,
Прозрачный, тусклый или темный шелк
Беззвездной ночи,
Я шелк бы расстилал у ног твоих
Но я бедняк
И у меня лишь только грезы.
Я простираю грезы под ноги тебе.
Ступай легко -
Мои ты топчешь грезы.
Уильям Батлер Йейтс.
Мама умерла сегодня утром. ОН сам пришел сказать мне об этом, выбрав время, когда я больше всего уязвима.
Меня отпустили, когда солнце стояло в зените. Ноги не слушались, и до каюты я дошла, держись за стену. Сил одеться не было, я упала на толстый ало - золотистый ковер. Ненависть к себе прошла, она всегда исчезала после того, как кто-нибудь из них первый раз спал со мной. Удовольствие, изредка приходившее ко мне, исчезало еще быстрее, оставляя после себя стыд и душевную боль, переходившую к концу оргии в плотскую. А затем нисходило равнодушие и становилось неважно, что будто со мной делать. Не хотелось даже смерти. Даже свободы.
Когда мы с мамой попали в рабство, я сразу поняла, какая участь меня ожидает. Поняла, ужаснулась...и смирилась. Я слышала истории о девушках, убивавших себя, если их целомудрию угрожали. Одну из них в моем родном городе признали равной богам, в детстве меня водили в храм Тиа Непорочной. Из меня не выйдет богини. Я лишь расцарапала спрятанным в набедренной повязке кинжалом запястья и ясно поняла - не могу...Пусть меня презирает мать, пусть потом я пожалею о решении, лишь бы не резать собственное тело. Это казалось хуже любого унижения.
Первые недели плена я дралась, царапалась, как камышовый кот, которого однажды поймал в плавнях мой брат. Взять меня тогда можно было лишь грубой силой, если пятеро других держали руки, ноги и голову. На ЕГО месте я бы выбросила такую рабыню в море или побила бы так, чтоб она лежала неделю...
После особо бурной ночи, когда я едва не загрызла старшего помощника, ОН пришел ко мне, один, а не с пьяными дружками, как обычно бывало. Я сидел в углу, голая, измазанная чужой и собственной кровью, одуревшая от ее солоноватого вкуса. ОН замахнулся бичом, но я лишь хрипло зарычала, улыбаясь и одновременно чувствуя, как по подбородку стекает пена.
Потом один матрос рассказал, что ОН счёл меня заключенным в женское тело демоном моря. Говорят, эти демоны безжалостны, сильны и неутомимы в постели, а еще приносят удачу моряку, который сумеет подчинить порождение мрака и бесплодных глубин.
Больше всего я беспокоилась о маме. Она попала на этот же корабль, только я стала проституткой, а она - одной из делающих черную работу служанок. Я не хотела, чтоб ее унижали, не хотела, чтоб ее насиловали. И мы с НИМ заключили договор - ОН обращается с мамой, как с почетнейшей гостьей, а я ... Не стоит объяснять, да?
Мы ненавидели друг друга, но приходилось терпеть, тем более что удача и впрямь ЕМУ улыбалась. Так продолжалось два с лишним года ...
Я провела ладонью по животу и поморщилась - липкая от вина, меда и пота кожа ... До плена я много времени проводила на солнце и гордилась своим бронзовым загаром. Теперь мне редко позволяли подниматься на палубу, так что смотреть в зеркало стало пыткой: серо-голубоватая кожа, темнее круги вокруг глаз и, если присмотреться, первые нити морщинок. В семнадцать- то лет ... Мне запрещали стричься и волосы теперь доходили мне до пят. Я повела плечами, ощущая под спиной их прохладную гладкость. Сегодня было особенно больно, низ живота скрутило в тугой узел. ОН знал это, сегодняшний пир был маленькой местью демону. К тому же считается, что моя кровь повышает мужскую силу.
Открылась дверь. Я криво улыбнулась, поворачиваясь к НЕМУ спиной. - Хватит на сегодня. Я устала.
ОН сел рядом и сказал то, ради чего пришел. Теперь ЕМУ не надо было бича, чтоб в кровь избить меня.
Мама ... мы виделись два-три раза в неделю, постоянное пребывание взаперти и вся атмосфера корабля не пошли ей на пользу ... да и кому бы пошли? Но я и подумать не могла, что все закончится так скоро! Или ... могла, но боялась? Мама ...
Ее отношение к моей сделке так и осталось для меня загадкой. Мама очень гордая и сильна. Ей хватило бы сил убить себя и не торговать телом.
Но, как бы то ни было, мама ни раза не упрекнула меня и вела себя так, словно я осталась прежней ... Мама ... Слезы текли по щекам, смешиваясь с кровью из царапин, которые я себе наносила.
ОН слишком поздно понял, что демон не собирается искать утешенья в ЕГО объятьях. Давным-давно отец учил меня резать кур, коз и свиней, а заодно показал, где на шее человека проходит крупный кровеносный сосуд.
Приданное, которое он собирал мне пошло на поживу пиратам; но эта наука теперь оказалась лучшим, самым ценным наследством. Может быть, я на самом деле морской демон и правы жрецы, говорящие, что женщины - творение ада. Я обняла ЕГО; дальнейшее помню плохо ... ЕГО руки, оставляющие синяки на моих плечах ... струя густой крови ...упругая, пропахшая порохом и табаком плоть на моих зубах ...
Я стояла на четвереньках, уперевшись в пол ярко-красными ладонями. Страшно не было, хотя я понимала - за убийство капитана меня, самое меньшее будут насиловать до смерти. Иллюминатора в моей каюте не было, корабль я знала плохо, но оставаться теперь тут значило убить себя. Я подожгла от лампы в виде задравшего голову волка занавес на двери и вышла в коридор.
Выл ветер. Чайки летели за кораблем, мяукая, как глупенькие котята. На западе чернела полоса берега. Небо сияло тем же цветом, что и мои ладони. Ничего не изменилось за эти два года ... только я ... Да, я не изменилась - я исчезла.
Прыгнув за борт, я поплыла к берегу. Через некоторое время на воде заплясали блики, словно тонущие осколки солнца. Только это был вовсе не закат.
***
Я старался не шевелиться - даже при глубоком вздохе занозистая доска царапала и без того израненную спину. При попытке сжать кулаки тело сводило судорогой, в висках начинали пульсировать две белых точки боли, но это был единственный способ как-то снять напряжение в затекших руках и согреть пальцы. Безумно чесались раны на запястьях, я был уверен, что в них попала инфекция.
В грязно-серых многоэтажках загорелись огни - белые птицы, прилипшие к ядовитым костям древних чудовищ. Люди шли по черному от копоти и выхлопов машин снегу, глядя под ноги, наступая в лужи крови у подножия креста. Многие проходили сквозь меня. Я давно понял, кричать не имеет смысла, звать или плакать тоже. Бывает, кто-то замедлит шаг и болезненно, недоуменно нахмуриться ... все. Раньше я пытался выдернуть гвозди, орал до хрипоты, ругался так, что сейчас не смогу повторить без стыда, мечтал убить хоть одну из этих равнодушных тварей. Но потом успокоился, просто побоялся сойти с ума или окончательно истечь кровью.
Сегодня я почти не ненавидел реальность, прохожих с пустыми взглядами и себя самого. Скоро станет легче, я чувствовал это, хотя в небе над городом нет ни звезд, ни Луны с Солнцем: гладкий свинцовый купол. Может это и есть ад, о котором я как-то слышал? Тут нет любви, а это главный признак ада, если я правильно понял того, чудаковатого монаха, решившего прочитать проповедь волку.
Тупая, изматывающая боль усилилась, как всегда, когда я начал всерьез размышлять. Веки сами собой опустились ...
Огромный волк открыл прозрачно - желтые глаза. Видение стало менее отчетливым, в дующем с моря ветре слышался слабый запах - старая медная монета и гиацинты. Совсем скоро по воде протянется бледно-желтая дорожка ... Скоро ...
Город, убивающий маленьких белых птиц, начал меркнуть. Я мотнул головой, пытаясь отбросить с лица грязные волосы. В этой неизвестно кем созданной, пытке меня сильнее всего мучила не боль, а мерзкие вши, которых никак нельзя прогнать.
Волк лег на опавшую листву, тяжело вздохнул... Запах стал сильнее, зверь вдохнул его, широко раскрыв пасть, и забился в судороге.
Мне стало нечем дышать, будто в горло насыпали песка да еще вбили гвоздь. Город растекался лужей гноя и сукровицы по разлинованному листу, сквозь грязь на бумаге виднелось что-то совсем иное, еще более чуждое, чем реальность и чарующее, как обещание смерти.
Шерсть сползала с мускулистого тела, пальцы истерзанных лап вытягивались, морда ужасающе медленно перетекала в юное усталое лицо. Чуть выше переносицы на обветренной коже сияла алмазная капелька.
Я жадно хватал воздух пересохшими губами, стараясь проглотить душащий меня ком. Когда-то во время превращений я проклинал тот и этот свет. Теперь понял - в этом тоже нет смысла.
"Тебя послушать, Звездочка, так смысла нет ни в чем", - низкий голос (боги ... мой?!) в глубине души. Я не ответил ему, вместо этого сгреб в ладони влажную вялую листву, удивляясь послушности пальцев и свободе от креста. Расползающиеся листья оставляли на моей коже изумительный аромат, состоящий из сотен запахов, неуловимых человеческим обонянием. Их омыли капли дождя из облака, родившегося на другом берегу моря ... над городом, где все иначе.
Башни из платины и слоновой кости, золотые фонтаны, откуда льется густое сладкое вино ... пыль, поднятая над горячей от южного солнца дорогой, - сотни паломников босиком спешат к храму. Бессчетные, как рождения и смерти Луны, запахи: женских тел, теплых украшений; нефритовых браслетов, обнимающих запястья и щиколотки, стеклянных бусинок; цветов, принесенных из храма; масел и красок, лежащих на гордых юных или уже увядающих лицах. Аромат, прячущийся в складках платья, алого, будто разорванное горло оленя - женская кровь, впитавшаяся в нижнюю юбку ...
Как всегда после превращения, меня охватило сильное возбуждение. Ни разу я не разделял его ни с кем. Мой народ не может заниматься любовью просто так, лишь для собственного удовольствия, а вешать на крест ни в чем не повинного ребенка я не хочу, пусть даже с возрастом моя боль, как у всех бездетных, станет еще сильнее. Поэтому я изливал на землю семя, в тысячный раз благословляя грезы и иллюзию свободы, которую они даруют. Когда желание одолевает на кресте - это пытка, хуже которой лишь равнодушие прохожих. Все тело разрывается, изгибаешься, как последний дурак, кусаешь губы и язык ... и ничего не можешь поделать.
После пятого раза я окончательно обессилел и, закрыв глаза, растянулся на ковре изо мха, одной рукой вылавливая особенно надоедливых вшей. Какое же счастье - свободные, без ран, руки! Я люблю своих родителей, но и ненавижу тоже. Если бы я хоть понимал, за что с моим народом происходит вот это ... мучиться с рождения и отдыхать лишь в грезах, те несколько ночей, что Луна смотрит в мир снов полностью открытыми глазами. Если бы знать, какой в этом смысл и есть ли он вообще ...
Больше всего мне хочется, чтоб со мной рядом в реальности был хоть кто-то ... пусть не любимая или друг, просто создание, которому дано меня видеть. Когда в настоящем мире идут разъедающие асфальт ледяные дожди, я готов отдать превращение за один осмысленный взгляд.
Звериным чутьем (что сейчас переживает мой близнец - волк, боги мои ... Лучше не думать, не смотреть внутрь себя.) я ощутил совсем рядом тот же запах, что хранили листья. Душистое масло, вино, пот, юное тело, кровь ... Низ живота снова налился тяжестью. Я принюхался внимательнее - страх ... боль ... боль.
Она лежала в двух сотнях шагов, на берегу моря. Я встал на колени около, и острое желание смешалось с жалостью.
Молоденькая девушка, почти девочка. Изящное тело покрыто сизыми кровоподтеками и свежими царапинами. Она выглядела истощенной долгой болезнью.
Изо рта текла кровь, из ран на спине и ногах тоже, словно ее протащил по прибрежным камням прилив. Глядя на девушку, я вспомнил о дельфинах, что по своей воле выбрасываются на скалы. Мой приятель - монах рассказывал, будто дельфины - это души утонувших, которые не в силах забыть человеческую жизнь ...
Я погладил девочку по щеке, наощупь кожа была как нежное касание волны в летний день. Она с трудом открыла глаза и попыталась отползти в сторону, морщась от боли.
- Лежи ради всех богов!
- Ты ... мужчина ... - последнее слово она прошептала с отвращением. Я коснулся ее сознания, заглянул в память и устыдился своей ненависти к кресту, того, что родился мужчиной ... того, что почти одной расы с унижавшими ребенка.
- Уйди ...
- Не бойся, пожалуйста.
Тело девочки вздрогнула, я с суеверным ужасом увидел как из ее груди величественно, неторопливо, пугающе поднимается полупрозрачный единорог.
- Подожди! Не надо так! Она же еще не жила!
- Она не сможет вернуться к себе прежней. Память - кара хуже, чем твой крест. Ты жалуешься, тебя не видят люди. Тут они смотрят друг на друга, но видят только возможность причинить сородичу боль. Лучше я уйду, пусть всё завершится сейчас, пока она еще ребенок.
- Ребенок, переживший больше многих взрослых! Не бросай ее теперь, когда страшное миновало. Она же вытерпела все, не сдаваясь, разве нет?
Единорог поднялся клочьями тумана к ярким, не смотря на полнолуние звездам. Сердце девочки под моей ладонью билось все тише ... на безупречной формы губах появилась страшная улыбка уходящего из жизни.
Я лег на гальку, обнимая ее - мою первую и единственную женщину. Прижал к себе и поцеловал, передавая в касании губ все человеческое, что было во мне.
***
... где-то далеко-далеко, в глубине наполненной водой, слезами, кровью и семенем чаши бился на кресте тощий седой волк. Окровавленный язык скользнул по сухому носу. Шерсть сползала клочьями, на асфальт с губ падала розовая пена.
Девочка в темно-зеленой куртке выронила из рук мобильный телефон и замерла, закусив губу. А затем обняла подножие креста, не замечая того, что происходило с реальностью.