Дмитрий Н. Племя Собирателей

Дмитрий Н

ПЛЕМЯ СОБИРАТЕЛЕЙ

Глава 1.

Этот день, я запомнил. Будничный, суетливый и пролетевший за пару секунд. Безликое надгробие прежнего мира. Рубикон. И лишь один свидетель -- я, Малышев Кирилл Геннадьевич, 1987 года рождения, уроженец... Земли.

Голливудские режиссеры с детства готовили к чему-то красочному, эпохальному. Будто Конец Света -- это материковая мощь столкновения континентов, гигантский астероид, ядерный гриб в полнеба, фейерверки. Не угадали. Я его едва заметил, но об этом чуть позже...

Единственное к чему приучила меня армия, это к распорядку. Мой организм четко знал когда, куда и для чего. И отзывался бодрым румянцем и пропорциональным ростом мышечной массы. Мне повезло с частью, с командиром, ребятами. Пусть я это и понял далеко после. В то время грызло меня осмысление факта, что вице-чемпион России по картингу, надежда автоспорта, два года должен бегать, стрелять, отжиматься, при этом ни разу не касаясь баранки автомобиля. Логики никакой, лишь немое удивление на призывном пункте.

Зато с баранками и автомобилями, я наверстал, только выйдя из ворот части. Осень еще готовилась стать золотой, а я уже знал что делать. Возвращение в спорт, равно как и в родной город Алексин, я решил чуть отсрочить. Требовалось вначале набрать форму и слегка подзаработать. На первое время, с жильем в Москве мне помог мой друг и компаньон: верный сопортяночник Чекан. Наш бизнес план был шикарен. Мы вскладчину купили у его отца красную, как огонь, шестеру-ровесницу, и принялись посменно "бомбить" широкие московские проспекты.

В наши бездонные, дембельские карманы хлынул шальной ручеек мятых десяток. Эйфорию первых денег мы топили женщинами и пивом. Я успешно изучал закоулки Москвы, попутно теряя доверие к людям и становясь хорошим физиономистом. Месяца через три Чекан стал уставать. Увиливал от починки машины, динамил свои смены, и в итоге сказал:

-- Надоело.

Я тогда уже снимал комнату и, отдав за машину долю, пустился шаманить в одиночку. Как любому дремучему провинциалу, мне был интересен этот город. Его улицы, ритм. Но приедается всё, когда-нибудь.

Под конец январских праздников, я уныло прочесывал заснеженную Сретенку, с ее бесчисленными кабаками. Вечер выходил бестолковый. Этот долбанный снег, эта вонючая незамерзайка, эти кривые щетки, обстукивай их на каждом светофоре. Темень, скользко. Бензин кончался вместе с моим терпением. Я уже двинул в сторону дома, когда фары осветили два черных силуэта и вскинутую руку. Без слов, они влезли на заднее сиденье.

Молодой и нахальный голос, пьяно рявкнул:

-- В Алтуфьево!

Я спросил также громко и нагло:

-- Сколько денег?!

-- Тебе пятьсот хватит?!

И не вопрос, и не ответ, скорее приказ. Я включил левый поворотник, тронулся. Повисла гнетущая пауза, которую прерывал только скрип дворников. Через минуту парень продолжил, видимо, долгий и взвинченный разговор:

-- Конечно, ты у нас королева! Звезда! А я вообще, хер, кто! Так?!

Вторым пассажиром оказалась девушка. Она ответила чуть нервно:

-- Влад, давай ты не будешь при чужих...

Он грубо перебил:

-- Давай без давай! Давать ты будешь без меня! Кому хочешь! -- он вдруг стукнул кулаком о пассажирское сиденье. -- Марина, ты тварь! Поняла меня?! Тва-арь!

Она всхлипнула и вставила умоляя:

-- Влад, я тебя прошу...

Он зарычал, искажая голос:

-- Пошла ты на хер, со своими просилками! Ты мразь, и мразь конченная!

Я включил правый поворотник и припарковался возле высокого снежного бруствера. Не то чтобы я хотел бить этого козла, или объяснять, как разговаривать с дамой позволительно, а как нет. У меня вообще отсутствует привычка лезть в сторонние разборки. А салонное зеркало я давно называл "телевизор" и отношение должное. За полгода там такого насмотрелся. Разве что мужики не рожали. Но пинать мою машину...

Я открыл его дверь и схватил молодца за шкирман. Такого поворота не ожидал он явно, но как среагировать сообразил быстро. Перехватил мою руку, притянул к себе и попытался боднуть головой. Я дернул сильнее и выволок его на дорогу. Он тут же поскользнулся и мы упали, но сверху получился я и, сгруппировавшись, придавил его грудь коленом. Черт оказался крепким и уловчился мастерски двинуть мне в ухо. Я его мощно за грудки приподнял и резко приложил теменем о ледяной накат. Черепушка парня издала глухой звук. Он матюгнулся и, кривя по-быдлячьему рожу, пригрозил:

-- Сука, отпусти! Я тебя урою!

Нашел кого пугать. Я такой же. Если не хуже. Приложил его еще раз и предупредил:

-- Рот закрыл! Или я его сломаю! Ты понял?!

Он выругался, но уже более беспомощно и я переспросил:

-- Ты меня понял?!

-- Да понял, отстань!

Я разжал руки и, глубоко дыша, встал. Рядом посигналила желтая волга и водила спросил громко:

-- Случилось что? Подсобить?

Я махнул рукой:

-- Уже не надо, спасибо.

Он усмехнулся и покатил дальше. Мы друг друга поняли.

Хотел я этому, подняться помочь, но видно Влад с детства рос парнем гордым. Отмахнулся, кое-как встал и, послав меня, побрел в обратную сторону. Перегорел. Ну и хрен с ним.

Я вернулся за баранку. Его дамочка все еще сидела в машине. Я уже и забыл про нее. Аккуратно спросил:

-- Так куда нам? В это... в Алтуфьево?

Она проговорила тонко:

-- Да, пожалуйста.

Вот и правильно. А то некоторые могут еще и впрячься за своего хахаля. Бабы народ неадекватный. Он ее прессует, как хочет, а она терпит, прощает, надеется. Ждет когда грохнет, что ли? Да и то простит.

Доехали мы спокойно. Даже поболтали о чем-то. В заваленный снегом двор, заезжать я не рискнул, и Марина попросила ее проводить. Ночь все-таки. Ну, а я, вроде как, уже был проверенный. Потому и проводил. А весной мы играли свадьбу.

И было бесполезно кому-то доказывать, что женюсь по любви я к Марине, а не ради прописки. Это понял еще по собственным корешам. Куда там Маринкины родственники, но они хотя бы делали вид, что молчат. А вот ее "друзья детства", которые слетелись на халявное бухло и салаты, возможные обстоятельства скорой женитьбы высказывали более смело. Особенно расстарался один говорливый блондинчик, что-то все язвил, подкалывал:

-- А где жить собираетесь? Ага, ага, понятно. А сколько будет стоить из Шереметьево до Казанского доехать?

Не знаю, чего именно хотел добиться этот крендель, но после вскользь брошенной фразы что-то там:

-- У Марины открылся или закрылся междугородный портал.

Его родня, громко возмущаясь, до приезда скорой, бегала по банкетному залу с окровавленными бинтами. Конечно, Марина для вида меня отругала, но как мне тогда показалось, лучше было закрыть эту тему раз и навсегда. При всех. Да к тому же, что это за свадьба без драки? Чушь! И вспомнить нечего.

Наш медовый месяц сверкал миллионами блесток и продлился целое воскресенье. А в понедельник я повез Маринку на работу. Ей только-только удалось зацепиться за перспективное место в крупном рекламном агентстве и понятно, что само слово отпуск для нее являлось еще чем-то призрачным. Ну, а меня, вдоль дорог, ждали руки и, отчего-то железобетонная, уверенность в завтрашнем дне.

Про полосатость жизненных циклов знал я давно. Эти черно-белые качели умели на землю приспустить. Но видно везет, действительно, тому, кто везет. После свадьбы буквально не прошло и недели, а, наматывая по Садовому круги, подвернулся очень привередливый клиент. Почему-то я ехал не с той скоростью, не в том ряду, плохо смотрел в зеркала и поздно тормозил. Сообщалось это все непрерывно и, как по мне, в достаточно грубой форме. Такие у меня, обычно, быстро заканчивают на обочине, но в тот вечер я был как удав.

-- С данной полосы, поворот направо запрещен, -- строго предупредил цитатник дорожных правил. -- Водитель, вы нарушаете!

Я спокойно повернул и пошел протискиваться между увязшем в пробке джипом и криво припаркованной Газелью дорожников. Пассажир резко уперся руками в приборную панель, будто летим в столб и закричал:

-- Задеваешь! Стой!

Мы легко прошли с запасом сантиметров в пять и покорили еще один проулок. Он зло, но с облегчением проговорил:

-- Вот криворукий... остановите у кирпичного здания, я лучше пешком пойду.

Я остановился и размеренно сказал:

-- С вас семьсот рублей.

Он возмутился:

-- За такую езду? А не много ли?!

Я повернул к нему голову. Этот лысоватый мужик с иссушенными чертами лица смотрел внимательно и даже с вызовом. Маленькие цепкие глазки опытного провокатора, будто подначивали: "Давай, давай, сорвись!". Но я сказал вполне благожелательно:

-- Семьсот рублей будет достаточно.

Он ухмыльнулся:

-- Разумно, -- и вместе с деньгами протянул визитку. Добавил: -- Наберешь. Это стабильность.

Мужика звали Егоров. Он заведовал гаражом при крупном проектном институте, под вывеской "Моссетьпроект". Оформил меня стремительно и посадил на достаточно крепкую Шкоду. Машина! Гидроусилитель, кондиционер, теплая попа. Не пожмотились. Бизнес прет у людей. Современное офисное здание с башенкой, своя парковка, шлагбаумы, охрана. Человек пятьсот в конторе пашут. И я теперь часть этой команды. А работа -- не бей лежачего. Коробки с проектом куда доставить, в натуру гоблинов с нивелиром вывезти, кого на согласование подбросить. И народ интеллигентный: проектировщики, геодезисты, ГИПы. Лафа! И одно большое НО. Сам Егоров.

"Руководитель группы водителей" -- забавное название для того, кто сделал из ненависти к людям профессию. Пусть и маскировал это тщательно, подменяя термином требовательность.

Самое важное было пережить утренний развод. В эти адовы минуты напрочь сбивало дыхание и замирало сердце. Причиной мог стать плохо проглаженный носовой платок, усталый взгляд, пятнышко на капоте. И казнь начиналась... Даже в армии дрессируют как-то гуманнее. Чувствовалось, что из бывших комитетчиков.

Но я подстроился. Главное было молчать и, опустив глаза, виновато кивать. Егорову орать надоедало, и он переключался на соседа.

Костяк водил составляли трое, так сказать "вечные" и три-четыре примыкающих, "ротационных". Еще был один избранный небесами господин по фамилии Мезенец (ударение на последний слог). Со слов Егорова: "Живой пример для вдохновения, легенда, наша икона, эталон и образец водителя в веках". Мы же, смертные, относились к нему без придыхания и ненавидели звезду эту люто. Называя между собой фамильярно Мизинцем. Этот помазанник здороваться с челядью брезговал, держался статусно и величаво сторонился. Потому что он возил Владимира Семеновича Зеницкого -- президента всего и вся, нашего Папу. А за глаза, просто, Семеныча.

В коллектив влился я быстро, зарплата пошла капать на карточку и я успокоился. А что? Жена. Квартира в Москве. Стабильная работа. И это за неполный год. Старт удался. Жизнь встала на рельсы и мы с Маринкой, не спеша, начали меблировать наш свадебный однокомнатный подарок.

Глава 2.

Время бежало. Два года прошло ровно. Съездили в Турцию, Египет. Новый 2010, весело встретили в Риме. Майские провели на Кипре. Завели собачку, но она, правда, через месяц подохла. Маринка !сама! сдала на права, и мы купили ей машину. Грех жаловаться. Даже кризис прошел стороной. И уже проходило это невыносимое лето, с этим смогом и жарой, когда жизнь стала меняться. Только не знал я еще к хорошему или...

Прохлада! Как же я балдел в это утро, протирая, чуть влажной тряпочкой, лобовое стекло своей серебристой рабочей лошадки. Наша корпоративная парковка впервые за два месяца отличалась от раскаленной сковороды и ощущать себя комфортно, было непривычно и просто изумительно.

Вдруг, откуда-то из кустов на меня выскочил Боря-микроавтобус. Взгляд шальной. В руках грязный баллонный ключ. Сам в белом. Не зная эти полтора метра, испугаешься легко. Мужичок взрослый, но постоянно встревоженный. Весь в себе и в своих проблемах. Он из тех, кто всю жизнь крутится, вертится, но больше топчется на одном месте.

Боря взволнованно спросил:

-- Егорова видел?

Я ответил осторожно:

-- Егорова нет еще. А ты чего хотел?

Боря будто обрадовался, что вот хоть кто-то интересуется его делами. Заговорил:

-- Понимаешь, у меня свадьба у дочки. А надо будет водку привезти, шампанское и там разное. В кафе говорят, что им все равно, жена говорит, что заранее, Боря бери день. Там их не поймешь. Тут еще глядь, саморез в колесе. Я его, на фиг, выкрутил, засвистело. Это я у тебя балонник взял. Спасибо. А ты что двадцать пятого делаешь?

Я переспросил:

-- Сентября?

-- Да, -- кивнул Боря.

Я поднял крышку багажника, и, тихо ужасаясь какой у меня нереально грязный балонник, ответил:

-- Еще не знаю. Ты же вроде про другой день спрашивал?

Боря, как бы, извиняясь, объяснил:

-- Точной даты тогда не было. Сами они на попозже хотели, а жена говорит, в сентябре холодно, надо летом, а потом, куда в эту жару, в сентябре хорошо. Ее не поймешь.

Нас отвлек шлагбаум. Дергано вскинул полосатый костыль в небо. Через секунду, визгнув резиной, на парковку резко залетел черный Пассат Остапенко. Из передней пассажирской двери выскочил Егоров и помчался в здание. Боря, как дворняга на запах колбасы, за ним. Я заворожено хлопнул багажником. Как так. Егоров бегает?

Над Пассатом возникла круглая ряха Остапенко. Перевернуто отражаясь в черной крыше, будто трефовый король, он сказал строгим, но загадочным голосом:

-- Малышев, иди сюда.

Сконцентрировано обтирая о тряпку руки, я подошел. Спросил:

-- Что случилось?

Остапенко выразительно выгнул брови:

-- Мизинец умер.

Я так и подсел:

-- Да ладно!

Остапенко нагнетая:

-- Егоров ночью позвонил, я Семеныча с Рублевки в Москву привез.

Я робко допустил:

-- Криминал?

-- Не знаю, Семеныч при мне кому-то звонил, просил помочь проблему решить.

Я только выдохнул что-то похожее на:

-- Офигеть.

Остапенко нервно подергал физиономией, будто подтверждая, что вот именно он тоже "офигел", зацепился за Борин взгляд и прикрикнул:

-- Боря, иди ты сюда!

Боря рысью подбежал и, пожимая Остапенко руку, спросил:

-- Чего Егоров психованный такой?

Остапенко, прикрываясь озабоченным ликом, повторил:

-- Мизинец умер.

Боря вздрогнул:

-- Сам?

Остапенко усмехнулся:

-- Боря, с его зарплатой ты бы умер сам?

На Борином лице, стало видно, как в реальном времени ложится на старые проблемы, колоссальная новая. Секунду переварил и выдал заключение:

-- Все, мы попали, -- еще немного помолчал и спросил незатейливым голоском: -- Остапенко, ты чего двадцать пятого делаешь?

Конечно, Мизинец подставил конкретно. Характер Егорова так-то был подарок сомнительный, а тут такой повод раскрыться. Хорошо меня отпуск выручил и я свалил из Москвы на две недели. Помог родителям справиться с остатками урожая и перекопать целую пустыню Гоби. Ну и факультативно с местными хлопцами молодость вспомнили, по-ураганили слегка.

А, вернувшись, узнал, что у Семеныча второй водитель сменился. Да и третий рекордом стойкости не отметился. Лицо четвертого я даже запоминать не старался. И без этого имен калейдоскоп. И Егоров за сентябрь полысел как за десять лет. Озлился. Цеплялся вообще к ровному месту. Мы уже, на полном серьезе, хотели всем коллективом к Семенычу с петицией идти, с этим инквизитором что-то решать. Ну пускай не всем коллективом. Унижал-то он всех, а изменений хотел только я. Как мог подсказывал, направлял эти тугие головы. Куда там! Они вроде что-то мычат, кивают, а на завтра, словно чистый лист, и давай все по-новому. Эту инертную массу хренушки расшевелишь. То ли дело за проктологию поговорить или кто как тырит бензин, вот там да. Герои все. Задолбали...

И как-то вечер уже наступал, в октябре темнеет рано. Я на парковке болтался. Подходит Остапенко, сердитый весь, говорит:

-- Иди, Егоров зовет.

Я пошел. Морально готовлюсь. Думаю, сейчас и меня "обрадует".

А нора Егорова с черного хода, прямо на первом этаже была, рядом с каптеркой завхоза. И, когда к Егорову заходил, я отметил, как этот хрыч старый посмотрел на меня странно. Ну, а куда деваться, не убегать же. Зашел.

Егоров, сидя за столом, с серьезным видом молчал в телефон. Тыркнул ручкой в диван. Я присел на еще теплую кожу. Остапенко постарался, нагрел. Так-то это не только Егоровский кабинет, но и наша комната отдыха. И диван и телевизор. Просто отдыхать напротив Егорова, получалось у одного Остапенко. И как он может добровольно смотреть на эту канцелярскую ящерицу? Идеально ровные стопки бумаг на столе. Допотопный пенал и заточенные карандаши в ряд. Компьютер? Этот промысел дьявола? Ни за что! Ну, а вот счеты -- да. Это мы умеем. Наверное, в столе прячет. Ископаемое. И кабинет под стать. Не хватало напольных часов с боем и, над головой, портрета Дзержинского. Так и ждешь, что кнопку нажмет и прикажет: "Уводите".

Минут пять мы сидели, в тиши. Я уже постарел со скуки, когда лицо Егорова вдруг оживилось, загримасничало улыбкой и лилейным голоском сказало:

-- Да-да, я понял.

Вот подхалим! Аж смотреть противно. Он положил трубку и его неестественно обрадованная рожица, как в замедленной съемке, трансформировалась в нечто привычное, злое. Размышляя, он постучал ручкой о стол, исподлобья на меня посмотрел и бац, опять улыбка. Второй раз, за минуту.

Я сделал вид, что не удивлен и небрежно положил руку на широкий подлокотник. Он вдумчиво встал, вычертил по кабинету дугу и резко сел рядом. И сел впритирку. А диван-то трехместный! Я слегка так, как смог, отодвинулся. Затаился.

-- Закурим? -- предложил он вдруг и протянул пачку Парламента.

Чего? Это что за ролевые игры?

-- Я же не курю, -- настороженно сказал я и добавил: -- И вы, вроде, тоже.

-- Ну и что, -- сказал он с добродушностью гиены и подмигнул: -- Разок-то можно, а?

Я пробурчал:

-- Что-то не хочется.

Егоров, чуть переигрывая, упрекнул:

-- Вот и зря, -- и тут же перескочил на: -- Кстати, дезодорант твой как называется?

Я пожал плечами:

-- Никак.

-- Не пользуешься? -- спросил он в удивлении.

-- Так не жарко, -- ответил я.

Егоров, излучая неземную заботу:

-- А пищеварение как, гастриты? Вздутия есть? -- и проникновенно заглянув в глаза: -- Метеоризм тебя сильно беспокоит?

Я с подозрением:

-- Да нет. А должен?

Егоров встал и, убирая так и не вскрытый Парламент в карман, сухо бросил:

-- Что должен, врач скажет, -- он прошел за стол и открыл бумажную папку. Судя по лицу, акция бесплатных улыбок закончилась, но голос что-то еще исполнял. Он спросил, как бы с дружеской подковыркой: -- Малышев, а ты как часто моешься?

Да задрал уже! И я ответил достаточно резко:

-- Я каждый день моюсь. Справку от жены принести?

Он сдвинул брови и сказал уже по-обыкновенному строго:

-- Не груби. Это тебе не идет. Лучше подумай и скажи. Ты готов сделать серьезный шаг?

Увольняет! Настучали, вот сущности... Кто?

Естественно я возмутился:

-- И за что? За два года ни одной аварии, я даже ни разу не опоздал. Это не законно!

Взгляд Егорова поменялся на гневно-удивленный. Он в прямой агрессии:

-- Малышев, ты слабоумный совсем?! Люди за это место глотки рвут, а тебя уговаривать надо?! Может мне на колени перед тобой встать?

Я понял, что утерял где-то нить разговора. Ответил нейтральное:

-- Да?

Он прорычал:

-- Что да?! Или мне очную ставку с профессором, который Мезенца вскрывал, организовать. Чтобы он тебе, придурку с фантазией больной, сказал, что умереть Мезенцу никто не помогал. Знаешь такую штуку инфаркт? Знаешь?!

Я слегка попятился:

-- Слышал.

Егоров одернул рукава пиджака. Почувствовал контроль. Сказал с ровной строгостью:

-- Слышал он. Вот будешь жрать все подряд -- узнаешь. И вообще, что тебе так не нравится? Люксовая машина или надбавка к зарплате? Малышев, твою фамилию утвердили на таком уровне, а ты еще визг поднимаешь?

Я в мозгу наконец-то все сопоставил. Мизинец -- машина -- зарплата. Это получалось, что... Не может быть. Я робко допустил:

-- Теперь я буду возить Семе... Владимира Семеновича?

Егоров будто на горячий паяльник сел. Воскликнул в страхе:

-- Не дай Бог! -- и чуть отпугнув эту мысль, добавил: -- Исключительно временно. Кандидат серьезный в понедельник придет. Твоя задача эти дни продержаться и сильно не скосячить.

Такое недоверие меня задело:

-- Да как я скосячу?

Он осадил:

-- Лет тебе сколько?

-- Двадцать три.

Егоров акцентировал:

-- Вот именно! Да еще гонщик. Шумахер.

Я отвел глаза:

-- Ну, это в прошлом.

Он отрезал:

-- Не важно. Только с такой анкетой, тебе пиццу в Бирюлево развозить, а не... Так что запоминай: едешь -- молчи, спросят -- отвечай, скажут -- делай.

Через пару секунд раздумий, я спросил:

-- Значит, до конца недели?

-- И выходные.

-- А моя Шкода?

-- Ждать тебя будет.

Я тяжко вздохнул. Дилемма. Нажить себе за вот это вот "временно", совсем не временные проблемы -- свободно. Семерка БМВ машина дорогая. И Семеныч, черт его знает с какими он заскоками... Но, блин, ладно. Будет потом с чем сравнить. Я спросил:

-- И как мне теперь, куда?

Он с готовностью ответил:

-- Все объясню. Ты на автомате когда-нибудь ездил?

Я усмехнулся взглядом. Мол, командир, что за вопрос? И сказал легким голосом:

-- У меня у жены автомат.

Егоров будто топором замахнулся. Пригрозил:

-- Это у жены автомат, а там пулемет и две турбины от самолета. Чуть сильнее нажал и в мясо.

Я кивнул:

-- Ну, я соображаю.

-- И соображай за спиной кто.

Я очень кивнул.

Егоров заметил в моих глазах фазу осмысленности и скорее в меня наговаривать, словно на диктофон:

-- Ты пришел, машинку завел и забыл. Пусть молотит до вечера. Сидушку и зеркала под себя поправишь и больше ничего не меняй. Там все настроено. У него сзади кнопки, если надо, он сам сделает. Ты главное всё плавно. Плавно тронулся. Плавно катишь. Плавно тормози. Джип всегда на хвосте. Он и перестроиться поможет и если проблемы, ты сиди, они решают. Понял?

-- Да понял я. Все плавно.

-- Выспись, как следует. И ничем не душись, нового ничего не ешь. Как обычно живи.

В тот момент, значения этому, как потом оказалось, очень важному наставлению, я не придал, но кивнул. Егоров дал время информации закрепиться и еще зачем-то присовокупил:

-- И все что увидишь и услышишь, должно умереть с тобой.

А от этого почему-то покоробило.

И, поймав мой обеспокоенный взгляд, он спешно добавил:

-- Сам Мизинец умер, сам!

Той ночью не засыпалось никак. А как заснешь? Тело ворочается. Сердце долбит, мыслей пресс. И вроде страшного такого ничего: ездить на машине по Москве. А Егоров, скотина, запугал же.

Маялся до половины четвертого и на кухню пошел. Чаю попить. И все думаю, думаю. Маринка заходит. Лохматая, щурится.

Спрашивает:

-- Все не спишь?

Я вздохнул:

-- Угу.

Пошуршала в холодильнике и поворачивается:

-- На вот тебе, -- протягивает на ладошке таблетку.

Я насторожился:

-- Это чего, снотворное?

-- Валидол. Под язык положи. Успокоишься.

Жена сказала -- муж сделал. И пошли спать. Помогло.

На завтрак я вышел пусть не огурчиком, но с парой часов сна за плечами. Догнался в метро, когда висел на поручне. И пока я, стараясь не шуршать листьями, прошелся от Кропоткинской по Гоголевскому бульвару до гнездовья Семеныча, то уже выглядел свежо, как и мечтал Егоров. Очень свежо. По крайней мере, внутренне.

Раньше мне почему-то думалось, что Семеныч должен жить в большой квартире, в элитном доме. Но Семеныч жил просто в большом элитном доме. Во всем.

Если с мансардой считать, получалось три этажа "Купеческой усадьбы какого-то там века. Охраняется государством". Домина солидный, страсть как ухоженный, разные финтифлюшки на фасаде, витые балкончики с козырьком, будто в Италии, а посередине грузная арка с воротами.

Опираясь на план-схему Егорова, я, игнорируя парадный подъезд, к этой арке и прошел. Нажал кнопку домофона. Калитка в воротах бодро щелкнула, и я шагнул в другое измерение.

Свой внутренний дворик. В центре Москвы. Чума! Точно как в Риме. Достаточно просторно, пусть и колодец. По центру липа, толстенная, голыми ветками чуть шевелит. Летом, наверное, красиво мешает на земле тени и свет. И вокруг этой доминанты обыгран дворянский мини-парк. Ровная рамка заборчика из остриженных кустов. Причудливо сплетенные декоративные деревца, будто меховые шапки на ножках. Сочно зеленый газон. Гипсовая нудистка с кувшином в перекрестье дорожек. Высокая беседка и деревянные качели с матрасиком. Ничего особенного, но все на своих местах. Уютно. И много воздуха.

В теневой части двора отдельная зона парковки. Черный БМВ Семеныча, серебристый Астон Мартин, не знаю чей, и два свободных места.

Ко двору примыкал еще торец соседнего дома и его голую стену закрывал, словно мох, темно-зеленый ковер винограда. Жадный до солнца, он уже нахально заполз на хозяйское здание, оплетая окна и набрасывая длинные усики на крышу.

Возле основания ствола липы притаилась, только заметил, палатка. Обычная туристическая, отхватила часть газона. Наверное, детки Семеныча забавляются. Или сам Семеныч?

-- Здоровеньки буллы, -- раздалось сзади.

Я обернулся. Из-под арки на меня надвигался, будто медведь из берлоги, Ваня Желудок. Улыбаясь кривым, перебитым белыми жилками шрамов, ртом. Или это не улыбка? Да, похоже, он просто что-то жевал. Ваня протянул растопыренную лапу и я верно автомобильную покрышку пожал. Он справился, чуть с ленцой:

-- Як сам?

У меня получилось как-то с волнением пожать плечами. Сказал:

-- Нормально.

Он сосредоточенно поцыкал языком, выуживая из прореженных зубов, застрявшие волокна мяса. Без интереса спросил:

-- Куды ехать знаешь?

Я утвердительно качнул головой и предпочел сослаться на:

-- Егоров сказал, на работу.

Ваня поцыкал сильнее, с оттяжечкой. Опять не получилось. Мяско засело глубоко и он помог подковырнуть пищу ногтем. Тут еще со мной приходиться говорить. Он отвлекся, на секундочку, и предложил:

-- Ты сидай пока, грэй. Я тоби знак дам и вот сюда во подашь. Лады? Ну, давай.

-- А ключи? -- спросил я.

-- Не треба. Тильки кнопку тисни.

Этот центнер с гаком сала, в разношенном костюме, покосолапил к дверце, которая пряталась в толще арки. Видать караульная комната с удобствами. А я направился погружаться туда, что видел только снаружи.

Бэха. Вещь! Здорова, реально здорова. Заточена. Блестит. Прямо дышит силой. Она еще и удлиненная. Супер. Тонировка плотная. Я улыбнулся своему отражению. Сейчас это случится. Даже ладошки вспотели. Я с трепетом потянул за ручку и эта могучая зверюга, покорно распахнула свое богатое чрево. Моё! Под восторженный шепот липы, я в нее окунулся, дверью хлоп и... Вакуум...

Вот это баржа! Дворик сразу меньше стал раза в три. Арка сузилась во все десять. Ёлки, как на этом ехать?

Спокойно. Я погладил руль. Покрутил головой. Офигеть, сколько тут органов. Управления. По-хорошему надо курсы кончать. Шкода как-то проще будет и на-амного. Но лирику для слабаков в бездну. Пора это оживить. Я уверенно продавил упругий кругляш с пиктограммой "start".

Шкалы вспыхнули. Штурвал придвинулся. Главный реактор рыкнул, ждет команды. Я повелитель мира! Ух!!! Надо попривыкнуть.

Поправил послушное кресло во всех плоскостях. Зеркала, информативные -- великолепно. Руль чуть пониже. Всё. Зовите Семеныча. Я готов. Конечно, арка шире не стала, но я готов. Мои дворовые ребята узавидуются, когда расскажу. Такой аппаратище погонять. Наверно, на трассе -- ракета. Только успел подумать и тут же угловатая морда Егорова возникла перед глазами. И сверлит взглядом. Вот же гад и сюда добрался. Ладно, твоя взяла. Все плавно. Все аккуратно.

Пока Семеныча дожидался, на всякий случай, маршрут в голове освежил. Сейчас обратно на бульварное в сторону Кропоткинской, затем налево на Волхонку, мимо Храма Христа Спасителя, упираемся в Боровицкую площадь и направо на Большой каменный мост. Слева промелькнут звезды Кремля, а нам на Якиманку. И шуршим из центра прочь, до площади Гагарина. Прокрутимся на этой космической развязке и до улицы Вавилова. Важно не забыться и подать Семеныча, как утку в яблоках, к главному входу прямо на площадку для пешеходов, куда нашим машинам строго настрого. Как же приятно, когда тебе можно чуть больше чем остальным.

А Семеныч обожал показать свою избранность и власть. Рассказывали, что любит по зданию гулять, покуривая сигару, и вообще, когда он проходит по коридору, охрана разворачивает народ, без скидок на возраст и звания, носом к стене. Еще, якобы, практикует выдачу сотрудникам беспроцентных кредитов на покупку жилья, под расписку по которой человек до конца жизни становится фактически рабом. Слышал от Остапенко и такое, как на совещании, за срыв по срокам, он прилюдно избил начальника одного отдела и тот ходил потом в темных очках, а весь институт, в наказание за чужой косяк, премии лишился и месяц работал без выходных. Популярна была легенда про новогодний корпоратив, это когда Семеныч пансионат в глуши снял и на столы выставил декалитры водки, а из еды только дольки лимона. И заставил всех, включая замов и директоров, ужраться до полусмерти, со всеми вытекающими безумствами. Впоследствии, даже кто-то покончил с собой от стыда.

Ходили и более криминальные сказания. Половина смахивала на постперестроечный боевик или сильно раздутую полуправду, типа убийства Мизинца. Я в это верил не слишком. Как-то не вязалось откровенное бандитство с невозмутимой и даже интеллигентной внешностью Семеныча. Интеллигентной, наверное, из-за очков в тонкой оправе. Конечно, сказать можно, что и мне очки надень, так прибавится сразу процентов пятьдесят к начитанности. Но, по-любому, меня нигде там не было. Чему очевидец лично я, это что Семеныч, игнорируя дресс-код, мог на работу в голубых джинсах приехать и безумного цвета рубашке. Еще у него волосы чуть длинные и вьются. Они, как правило, аккуратно уложены назад, отчего лицо выглядит целеустремленным. И опрятный всегда. Я первый раз, когда Семеныча увидел, почему-то подумал, что это богатый иностранец на экскурсии. Профиль у него такой, типично итальянский. Или не итальянский. Что-то у меня все итальянское. Надо срочно в какую-нибудь еще нормальную страну съездить. Как раз Маринка вовсю мутила нам январские каникулы в швейцарских Альпах. Дорого ужасающе, но хоть можно будет на европейцев посмотреть, а не только на этих горячих джигитов с шенгеном.

Но внимание! Ваня Желудок выскочил из конуры. Уже собранный, активный. Антенной рации задал мне в воздухе вектор. Я глубоко вздохнул и так аккуратненько сместил рычажок коробки. Ногу с тормоза и легонечко тронул педаль акселератора. Покатились. Рулем, рулем и тормоз. Оп, как схватывает четко, надо будет с ним нежнее. Но что-то не так? Ваня продолжает нервно дергать антенной. Я продвинулся еще на десять сантиметров. Ага, вот теперь стоп. Он широко распахнул с моей стороны заднюю дверь, запустил холодный воздух и уличные звуки. Секунды без движения, затем машина чуть просела, дверь захлопнута и все поменялось. Я ощутил мощную энергетику Хозяина.

-- Поехали, -- сказал уверенный и твердый голос.

Я кивнул, скорее себе и снял ногу с тормоза. Желудок из арки призывно рацией дирижирует. Торопит. Я выкручиваю до упора руль. Только хренушки в такой тесноте быстро сманеврируешь.

Впереди угрожающе близко угол этой арки. Я вообще прохожу? И Желудок, сволочь, убежал уже. Хрен его знает, где этот нос закончился, а там бампер и одной оптики, на мою годовую зарплату... разминуться бы... вроде получается. Все протиснулся. Нырнул под арку.

Вылезаю с опаской на улочку. С одной стороны движение машинам заблокировал своим телом Желудок, с другой еще один боец в костюме. Я окончательно выруливаю на дорогу. Они быстро запрыгивают в наш двухсотый Крузак, который из-за десятка антенн мы называли "Рогач" и он, рычащим бегемотом, обгоняет меня по встречке. И, выскочив на бульварное, в наглую перегораживает обе полосы, чтобы я спокойно выехал с переулка. Удобно!

Ну и дальше в том же духе. Рогач сидит на хвосте как приклеенный. Я только включаю поворотник и он немедля, бешеным танком, отжимает соответствующий ряд. И как я раньше ездил без него? Даешь каждому автолюбителю Ленд Круизер с охраной! С таким лозунгом любые выборы твои! А когда на Ленинский вышли, уже БМВ показала кому здесь куда. Народ с левой полосы ксеноном сдувался только в путь. Даже мигалка не нужна. Дорога твоя. Еще на лобовом стекле цифры светятся. Как в истребители! Обалдеть. Кстати, а что за цифры? Двести девять, что это?

Глаза скользнули по приборке. Это моя скорость!!! Мама! Ногу с газа. Вот идиот! Сто семьдесят. В первый же день... Сто тридцать. Егоров узнает, мозг выест... Сто десять. Тут ментов с радарами, как... Впереди вспыхнул красный светофор. Я молился, чтобы его включили не для нас. У стоп-линии остановился. Глазами по сторонам шарю. Никто с обочины не подбегает? Но только одинокий ДПСник у светофора за пультом стоит, похоже, просто держит стрелку. Фуф. Обошлось...

-- У вас проблемы с сердцем? -- неожиданно спросил Семеныч.

Я даже испугался слегка. Внезапно так. Но надо что-то отвечать.

-- У меня? -- взволнованно переспросил я и быстро сказал: -- Да нет.

-- Вы уверены?

Я?! Уже ни в чем не уверен! Особенно когда так спрашивают. Я рефлекторно посмотрел в салонное зеркало. Лица Семеныча не видно. И как понять к чему эти расспросы? Тут я вспомнил про валидол. Меня прослушивают? Срочно рубить правду!

-- Я сегодня заснуть не мог. Волновался. И жена таблетку валидола дала. А так, проблем с сердцем не было никогда...

Допрос продолжился:

-- Жена медик?

-- Да нет. Она в рекламе работает. А по медицине любит просто книжки читать. Увлекается этим.

-- А вы чем увлекаетесь?

Опа. Задачка. То, что с тестем в гараже пиво пью, наверное, лучше опустить. Ну, как-то в боулинг с Чеканом ходили. А что еще? Пришлось пусть и несколько экспромтом, но схватиться за любимую палочку-выручалочку.

-- Я с пеленок занимаюсь картингом.

И Семеныч попался, через секунду спросил, но уже с заинтересованной строгостью:

-- Успешно?

Еще как! Но я постарался сказать это более небрежно:

-- Серебряный чемпион России среди юниоров. Ну и по мелочи. Кубки там разные...

Я кожей почувствовал, что добился нужного. И удачно развел Семеныча на мемуары:

-- Согласен, это может увлечь. Меня как-то старший сын в Нюрбургринге затащил, на болиде прокатиться.

Я отважился уточнить:

-- Это формула один?

-- Да, конюшня Макларен. Держат они шоу-кары, из на пенсию списанных, единственное кокпит под людей адаптируют и двигатель слегка душат. Но по сути, та же формула.

-- И как ощущения? -- спросил я, но быстро понял, что переступил незримую черту. Смертный, как смеешь ты, ковыряться вопросами такой глубины в святая святых? Говорил Егоров молчать!

Показалось, что Владимир Семенович ответил исключительно из уважения к моим регалиям.

-- Ощущения? Сначала тесно, затем страшно. Подобный переизбыток мощности, если хотите, удел молодых. В старшем возрасте от машины, при равной стоимости, ожидаешь большего комфорта. Да! Я подъехал, пусть Баранов зайдет с выкладкой по Нагатинскому затону...

Последние слова были уже совсем не мне. Свой ресурс внимания я на год вперед вычерпал. Только вот радоваться этому или нет?

Наш кортеж у входа встречала целая свита. Охранник, секретуточка, еще какая-то баба с бумагами. Егоров чуть поодаль, по струнке, раболепской улыбочкой личико терзает. Потешный. Напоминает сейчас нервическую мамашу первоклассника, которая отпросилась с работы проведать своего хулиганистого отпрыска. Усердствует. Семенычу почти в ноги кланяется. Издалека так лебезит. А Семеныч его даже взглядом не удостоил. Зря Егоров только старался. Но ему не привыкать. Сейчас преданно во след отулыбается и всех собак на меня спустит.

Я сразу слово себе дал, если начнет про скорость горланить, посылаю его на три буквы и пускай Семеныча самолично возит. Мне этот стресс, даже за деньги не уперся.

Семеныч в здание зашел, а за ним пена из людей. Егоров это дело выждал и меня почти на руках из машины вынес и в сторонку. Вокруг лица так обнюхал, будто жена на предмет любовницы, отступил и осведомляется настороженно:

-- Ну как прошло? Не опоздал? Он что-нибудь спрашивал?

Да пошел ты! Но вслух сказал я чуть иначе:

-- Это со мной умрет.

Егоров дернулся, диким зверем посмотрел. Зло было начал:

-- Малышев, ты это..., -- запнулся. И хочется ему матом сказать и колется. Понимает, кто тут сейчас главный. Сдержался. К шмоткам моим привязался: -- Ты что на себя нацепил?

Я ответил спокойным голосом:

-- Что. Костюм.

-- Чей костюм? Ты себя в зеркало видел? Он же на пузе не сходится.

-- Ну, поправился со свадьбы. Что теперь?

Видит, что мне пофигу все. Силы решил в пустую не тратить и отыграться потом. Протягивает бумаги. Говорит:

-- На вот тебе маршрутный лист. Садись в машину и учи.

-- А в туалет сходить можно? -- спросил я.

Лицо Егорова скривило в язвительной улыбке:

-- Уже приперло? Сходи, только быстро. И с этими не разговаривай, -- он кивнул на Остапенко и Борю, которые курили возле своих машин. -- Что не понятно звони.

Я быстро по маршруту глазами пробежался. Чего-то всего много и до глубокого вечера. Спросил:

-- А что такое с часу до трех Шантэлион?

-- Какая тебе разница?

-- Как это какая? А обедать когда мне? И где? Сюда приезжать?

-- Зачем? -- спросил Егоров и, направившись к Остапенкам, напоследок обнадежил: -- Там тебя, покормят.

Покормят! Слава яйцам! Что-то приятное услышал. С этого и надо было начинать. Не волнуйся, тебя покормят, все будет хорошо, если что я прикрою, за тебя замолвлю. А у него же никакого к человекам подхода. Только запугивать и умеет. Пережиток лысый. Еще до костюма докопался. Можно подумать ради двух дней мне за спасибо тратиться надо, чтобы в шкаф потом повесить, моль кормить. Сам-то он патологическое жмотство за собой не замечает. Весь год одним цветом. Институтская даже примета была, что зимний Егоров отличался от Егорова летнего, поддетым под пиджак коричневым джемпером. И куда он только со своей зарплаты копит, это с четырьмя знаками вопроса. Матрас, что ли потуже набивает? Фу. Надоел. Только о нем и думаю...

Я закрылся от внешнего мира в машине. Почитал маршрутный лист, Пречистенка, Садово-Спасская, названия, названия. И все по запруженному центру. Сквозь толчею. Бибиканье. Не боись. Прорвемся. У меня БМВ и Рогач.

Вытащил мобильник, на видео поснимать. Маринке покажу, Чекану. А то он запарил своим Мерсо-динозавром хвастаться. Больше чинит его, чем ездит. Надо будет завтра, если за сегодня не уволят, еще и фотик принести. Попрошу Остапенко, чтобы за рулем сфоткал. И на память, и в Одноклассниках выставить не стыдно. И что хотят пускай думают. Да. Накопил!

В зеркало вижу, Ваня Желудок идет и подозреваю, что ко мне. Я клавишу нажал, стекло приспустилось, разделив мир на черное и белое. Он так, не касаясь машины, надломился в поклоне и, бережно, как с умалишенным, заговорил:

-- Хлопчик, эта. Як тоби кличут?

-- Малышев. Кирилл, -- сказал я.

-- А-а, -- протянул он, имея в виду "ну теперь-то ясно многое" и с деликатностью в голосе попросил: -- Ты эта, шибко дюже не гоняй. Мы не поспеваем. Лады?

Что тут скажешь? Только:

-- Я постараюсь.

Он кивнул с лицом "хотелось бы верить" и распрямился. Рация в его руке зашипела и он в нее что-то сказал. По всей вероятности: "Я сделал усе шо мог".

Даже неудобно за себя стало. Я какой-то в его глазах совсем отмороженный выходил. Но это, же не так! И я сделал попытку исправиться. Высунул голову и спросил с легкой наивностью:

-- Слушай, а с какой скоростью надо?

Ваня, держа рацию у рта, осматривался по сторонам. На мой вопрос чуть отвлекся и сказал, как мне почудилось, с укором:

-- По ситуяции, -- и тут же в рацию сказал: -- Открывай.

Перекладина шлагбаума взметнулась, впустив на территорию нашей парковки повозку с бутилированной водой. Ушатанная газель, чьи гнилые борта, как казалось, держатся только на рекламных наклейках. Припозднилась сегодня. Что значит подмосковные номера плюс пробки. Газель, надрывисто подгазовывая, заехала на парковку и заглохла. А не... так задумано. Из этой дырявой скороварки на колесах, сноровисто натягивая перчатки, вылезли два молодых парня. Каждому на горб по двадцать килограммов, в голубой баклажке с ручкой, и вперед, к светлому завтра. И лет им, похоже, столько же. И зарплата, вряд ли больше. Да за квартиру отдай. Да родителям отошли. Еще какой-нибудь турсунбек над ними с плеткой стоит, штрафы за опоздания лепит. И вся радость -- бесплатный комбинезон. Мдя...

Я поерзал на эксклюзивной коже, в эксклюзивной машине. Да, что БМВ, им и Шкода с кондером покажется раем. Несбыточной мечтой. А Егоров начальником строгим, но справедливым.

Опять эта фамилия?! Сколько можно? Даже в самокопание лезет, поздравляю. Прослушку точно поставил и еще гипнозом давит. Их там учили всему и техсредства всякие на выбор. Когда с Лубянки увольнялся, спер чего-нибудь и тайком теперь облучает. Приеду домой первым делом трусы из фольги смастерю. Самое дорогое буду спасать. Голову, походу, уже поздно.

Приближение Семеныча я почувствовал загодя. Часов этак в двенадцать. Ваня Желудок вылез из своего японского баркаса и, хлопая в ладоши, устремился ко входу, чем спровоцировал среди курящих вокруг урны проектировщиков легкую суету. Быстро переросшую в тревожные мельтешения. Несколько магических: "Кыш! Кыш!" и уже через считанные секунды молодая интеллигенция, словно пугливая стайка синичек, была рассеяна, и секьюрити слаженно сформировали коридорчик из открытых дверей. Проход удачливо случился и... Погнали.

Пока мы ехали, Семеныч постоянно с кем-то разговаривал. И ни пойми о чем. Тот случай, когда носители одного языка не пересекаются словарным запасом. Бесконечные УСРиЗы, Москапстрои, Колесниченки, экспертизы, какие-то Лантухи. Сокращения вроде РП, ТП, ГРП, ППУ. Ливневки, очереди, каналы, байпасы. Все это вперемешку с Кузьминками, Нагатино, Тушино. И прочее, прочее. Минуте на пятой я отключил мозг и все это пошло где-то сзади, таким ненавящевым фоном.

До Пречистенки добрались без особых пробок и Шантэлион встретил нас, услужливо распахнув кованые ворота с золотым гербом, где в рыцарский щит, была вписана корона и лев. Внутри двора вылизанная парковка и типа-дворец с витринными окнами. А за ними стулья и столы, понятно. Ресторация для избранных.

Когда Семеныч в этих недрах растворился, Ваня предложил и мне тоже "похлебать". Хлебать я пошел с двумя бойцами из нашего Крузака. Откуда-то с торца, через кухню, мы прошли в столовую комнату. Для челяди. Бедненько, но чистенько. Разумная теснота и шесть прямоугольных столов. За двумя столами усердно жевали, знакомые моим провожатым, здоровенные дядьки. Они безмолвно обменялись кивками и мы сели за уже подготовленный для нас столик. И именно что столик. Его издалека обычный, обеденный размер, никак не соответствовал здешним столовникам. Моя охрана села плечом к плечу, но крайние руки все равно выходили за габарит столешницы, еще больше сужая проход. Но это их проблемы. Я уселся как король.

Меню "Привет Икея". Суп-пюре из шампиньонов, тефтельки с вареной картошкой и чай. Изысков ноль, но все хорошо, что съедобно. Мы кушали молча и когда тянули чаёк, зашла новая партия тяжелоатлетов в костюмах. Сели они по соседству и все бы ничего, только крупная лапа положила к нам на столик картонную коробочку. Я лишь ненароком заметил надпись "9 мм". Коробочка немного полежала и спокойно ушла в карман нашего бойца, чай мы спокойно допили и тоже ушли. Блин, дико это все.

Катать Семеныча по Москве я закончил где-то в районе восьми вечера. Дома его высадил и двинул за Крузаком. По маршрутному листу это значилось как "сервис". К моему удивлению мы заехали в Храм Христа Спасителя. Точнее под него. В такой нехилый гаражный комплекс. Улыбчивый паренек в белом комбинезоне сменил меня за рулем, а мы с Желудком пошли в комнату отдыха. Симпотная бабца принесла кофе и круасаны. Мягкий диван, мужские журнальчики, спутниковые каналы. Это натуральный сервис. Любопытно, а есть ли в Храме сауна? Отсюда что-то не видно. Надо будет, ради кругозора, пошукать.

Машины мы получили через час. Наполированные. Полный бак! Я вернул аппарат во дворик Семеныча, чтобы на следующее утро опять поздороваться с Желудком. Пятница прошла примерно под копирку. А выходные отличались, моим приездом к двенадцати. В общем, отработалось, перетерпелось. Да и к Бэхе здорово привык, собака удобная, у нее, оказывается, камеры по кругу. С точностью до миллиметра я уже везде пролезал. И еще кресло с массажем всего... редкостный кайф. Но хорошее, сами знаете, рано или поздно, а случается понедельник.

Привез я утром Семеныча. Опять этот кипишь у входа, лица те же, только Егорова нету. Бегай, этого кронпринца ищи. Я на парковку. Иду, штаны от костюма жмут как черти. Я уже и пуговицу не тревожу, итак на бедрах в облипочку. Трещат, когда сажусь. Надо было джинсы взять, переодеть, но теперь-то ладно.

Пришел на парковку. И где Егоров? А где обещанный серьезный кандидат? Увидел только Остапенко. Драит лобовуху Пассата.

Я к нему:

-- Егоров где?

Остапенко в ответ буркнул и как-то с агрессией:

-- Где-где. У себе!

У себе так у себе. Можно, конечно, отвечать и корректней, день тяжелый для всех. А у кого-то и вся неделя без выходных. Но как я заметил, Остапенко ситуацию с БМВ переживал ревниво. Вот он такой с ног до головы достойный и заслуженный, а даже на время не сгодился. Как будто я виноват. Но параллельно еще и с ним собачиться сил у меня точно не хватит. Слопал так.

И почти в здание зашел, но по привычке бросил взгляд на Шкоду. Сюрприз. Там сидит мужик! У меня ступор. А он вылез и давай дворники поправлять. Мои дворники! Я их покупал! Кулаки сами сжались. Шаг почти сделал, когда окликнули:

-- Малышев! -- я оглянулся и Егоров из дверей мне: -- Чего встал? Зайди.

Это он. Это Егоров, отомстил. Егоров... Вот... падаль, злопамятная.

В кабинет я вошел с конкретной установкой: "Вломить!"

Для разгона спрашиваю:

-- Это что за мутант у моей Шкоды трется? Это как называется? Был же уговор!

Егоров на меня так мельком глянул, порылся в бумагах и будто в предательстве сознался:

-- Я тебя за БМВ закрепил.

Чего? Что за бред? Опять его мудреные ужимки?! Я спросил со взвинченным недоверием:

-- За какой еще БМВ?

Он глаза резко вскинул, а в них злость, обида, страх. Сказал с внутренним напряжением:

-- Малышев, вот и я точно также спросил. Знаешь, что мне ответили?

-- Что?

-- У нас одна БМВ.

Эта... я... видимо сказал:

-- Да?

Егоров маршрутный лист в руки мне сунул и на дверь кивнул. Я отвернулся, подошел к двери и вроде надо уходить. И как-то все это вдруг. Я только одно решился уточнить:

-- А я как теперь, без выходных буду?

Егоров с вызовом вякнул:

-- И что?

-- Ну, не знаю. А надбавки там предусмотрены? Это же выходит переработка...

Он перебил:

-- Малышев, поверь мне, когда ты зарплатную ведомость получишь, ты заткнешься раз и навсегда. Свободен!

Вот такой случился резкий карьерный скачок. Когда, минут через пять, его я осознал, чуть лицо себе улыбкой не порвал. Слезы в глазах. Орать жуть как хочется, но прослушку боюсь, подумают, что псих. А вибрация по телу идет, штаны жмут, сбегал в туалет, там себе пару хлестких пощечин влепил. Насилу успокоился, а в груди все равно щекочет приятно-приятно. Я даже выше стал, сантиметров на восемь. Мир у ног лежит. Воздух -- пьяница. И солнце светит одному мне. Великому.

Таких моментов за жизнь и бывает, хватит пальцев одной руки. Даже серебру России я так не радовался. Я тогда вообще не радовался. Кто я -- второй, а тут -- первый. Как говорил нам, еще о Мизинце, Егоров: "Все вы тупые дуры! А личный шофер это как любимая жена". Сопоставление, конечно, сомнительное, но так сказал Егоров, а значит это правда.

И зарплата, не зарплата. Заплатище! Когда ее, после повышения, на карточку упало. Мы с Маринкой давай от старых накоплений отсеивать и... сколько-сколько?! Раз десять пересчитали. Итог -- шок! Мне уже впору и себе водителя нанимать, чтобы до Семеныча возил, а то на метро не комильфо как-то. Но это, конечно, все шутки. Ездить пешком важный элемент профилактики всевозможных физиологических неприятностей, работа сидячая.

Зато моя теперешняя зарплата позволяла смотреть на ценники под иным углом. Дорогое, значит хорошее, берем. Копить на телевизор? Выискивать где дешевле? Извините, некогда. Пришел, увидел и купил. Одевать на тело синтетику? Ни в жизнь. Исключительно хлопок и бренд. Я только на костюмы сильно не тратился, брал итальянских середнячков. А то вширь поперло, в месяц из размера вылезал. Униформенную брешь компенсировали золотые запонки и ботинки, у многих машины дешевле. И как вершина сытой жизни, я все чаще пролистывал журналы о недвижимости с нацеленной заинтересованностью. А то однушка, да еще в Алтуфьево. Да еще в соседнем доме с Маринкиными родителями. Бррр...

А то, что без выходных работал, так это все наоборот. Семеныч больше месяца в России никогда не выдерживал. Обязательно куда-нибудь сваливал на неделю, полторы. Я его в Шереметьево и гуляй Вася. И Егорова я видел отныне совсем с другой изнанки. Разочек утром и то, очень слегка. В основном общались по телефону. Терпимо. Да и вообще не работа, а сплошные плюсы. И больше жены получаю, наконец-то. Хоть Маринка у себя и тоже подросла прилично. И кормят меня и поют. За моим здоровьем следят. Егоров заставил в супер-пупер клинике полную диспансеризацию пройти. Курсы экстремального вождения при кремлевском гараже, который особого назначения, закончил. Как сказал мой инструктор: "Теперь ты знаешь пределы машины, и чтобы больше никогда так не гонял". В следующий уезд Семеныча на завод БМВ отправят. То ли этикет, то ли еще что изучать.

И да! Забыл сказать! Я же вычислил Семеныча! Я понял его фишку! Когда я прозрел, это будто ватное одеяло с меня сдуло. Ну такая очевидность! Что даже глупость не оправданье.

Было как-то дело, окучивал Семеныч из городских теплосетей одну принципиальную тетку. Это когда после ухода Кепки дошла и до них очередь перетрубаций. Так вот она встала к рулю вообще из ниоткуда. Без башки и страха. И как раз под согласование нашего Левого Берега. А там по техзаданию перекладка полупроходного канала с ответвлением на новый микрорайон. Длина одной теплосети километров десять. Сроки все вышли, заказчик давит. А она проект жестко зарубила. И кто с ней только не пытался говорить. Она: "Слышать ничего не хочу. Проект в ведро, трассу менять, все вон!"

Пришлось Семенычу лично включаться, собственные бабки спасать. Как он ее уболтал не знаю, но какими-то пряниками заманил в БМВ и мы поехали в Шантэлион. Только сейчас понимаю, что за подвиг он совершил. От ее туалетной воды, даже у меня щипало носоглотку посильнее паленой незамерзайки. А Семеныч так он совсем рядом сидел. И еще обедал с ней два часа. Непринужденно беседовал, когда обратно везли и как только ее пышный зад покинул диван, он опустил в машине все четыре стекла (это в конце-то февраля!), снял с себя рубашку и выкинул ее в окно. Желудок на светофоре запечатанную принес. Естественно, что все на свете отменил и, перед тем как отправить меня на глубокую чистку салона, на полном серьезе приказал по приезду домой сжечь мой костюм.

Вот оно! Сложился пазл. Нос его Бог! Запахи, он помешан! Маньяк!

Вмиг объяснились и эти обнюхивания Егоровым и эта навязанная постная диета, от которой я только полнел. Ежемесячная гуманитарная помощь в виде средств личной гигиены для аллергиков, ну таких мудреных фирм о коих даже Маринка не слыхивала. Один штатовский стиральный порошок лишенный и малейшей отдушки чего стоил. И парфюм Семеныча. Его просто не было! Он никогда не душился. Очень изредка я подмечал легкий цветочный тон, практически неуловимый. Может его жены или дочери. Какие там сигары? Табачный дым он ненавидел! Морщился когда по улице проходил.

И на кого обижался Остапенко? Глупый прокуренный мул. Сиди в Пассате, пепельницу забивай.

Так что так. После этой теплосетевой тетки у меня самого обоняние обострилось. Ко всему принюхиваться взялся. И я все проклял. Конечно и раньше, в жарком, переполненном вагоне метро, душок доставлял. Но отныне тысячи сопрелых тел смердели как-то особенно усердно. Пытаясь пропитать мою одежду, волосы, мозг своим терпким букетом рвотных масс. Это напрягало. Хотелось непрерывно мыться. Тереть и тереть кожу жесткой, армированной губкой, до крови, мяса, костей. Как в наказание туда спускался. И лишь БМВ, моя стерильная комната с многоступенчатой системой фильтрации воздуха, берегла, спасала рассудок от неизбежного расслоения.

И еще! Эта тетка исчезла. Возможно, что было бы логично, запах туалетного освежителя, которым она так старательно пользовалась, долго витал над каким-нибудь подмосковным пустырем. Либо ее банально сократили в домработницы. Но Семеныч, компенсируя мне утраченный из-за этой козы костюм, дал направление к своему портному.

Не по годам шустрый грек, я сначала подумал, что еврей, а он сказал:

-- Я грэк! -- и обиделся что ли, но сделал все быстро.

Через неделю я примерил стандартную двойку, а грек смотрел на меня с такой гордостью, будто Боги на только что сотворенную ими вселенную.

Я покрутился перед зеркалом. И что в нем такого волшебного? Костюм как костюм. Цвет насыщенный серый. Ну материал мягкий. Сидит хорошо, это да, но со стороны, а изнутри как-то с пугающим запасом.

Но я все равно поблагодарил, как-никак старался человек. И когда уходил, его помощница, достаточно взрослая дама, мне прошептала:

-- Через полгодика придете, и мы вам сделаем его свободнее.

Да никогда. Я в то время за себя серьезно взялся. Уже неделю на диете. Хлеб не ем, не ужинаю. Моя цель -- дембельские восемьдесят пять килограммов. Я ей тактично и тоже шепотом уточнил:

-- Он и так свободный.

Она глубоко кивнула:

-- Придете-придете.

И накаркала...

Глава 3.

К греку я пришел еще раньше, в июне. Мне были рады. А я нет. Но как любил говорить при наших встречах Чекан: "Кость широкая, бороться с весом бесполезно" и "Чипсы -- лучшие друзья пива". И если бы не эти проблемы роста, лето 2011 начиналось благоприятно. В Москве белой метелью кружил пух, цвела какая-то пахучая дрянь и Семеныч свалил на две недели в Лондон. Вернулся счастливый (я уже научился определять), отдохнувший, в новых очках и со свежеприобретенной машиной. Свой помоечный Астон Мартин, как оказалось, он слил. И привез нам на обозрение нечто.

Бентлей Континенталь ЖиТи. Цвет -- Бардо. Четыре колеса и две тонны железа по цене московской квартиры. Желудку "это" понравилось, мне нет. Та же БМВ, только дверей меньше. Она, бесспорно, быстрая, наверное, но никакого тебе "Вау!!!". И на каждом светофоре таких через одну. Приелась.

А Семеныч балдел. Все выходные на ней катался и вторую неделю на Вавилова, утром до пробок, сам приезжал. Как взрослый. Вылезает в шарфе, в перчатках. Кино. Только мне одна боль головная. Днем-то Семеныча на БМВ возить, а вечером еще париться, чтобы Бентлей обратно на Кропоткинскую перегнать. И еще помыть их надо. И ту и эту. Ночью домой приходил. Утешение, что на работу к одиннадцати. Выспавшись.

Но в понедельник, Егоров зачем-то заставил приехать на Вавилова к половине девятого утра. Семеныч еще даже не успел приехать. Да вообще никто не приехал. Проектировщики не в счет. Только охрана по территории слоняется. Нашу с Семенычем Бэху стерегут. Она, на время, у офиса прописалась. Я заглянул к Егорову, закрыто. Погулял по парковке. Обошел Шкоду... Критин! Этот новенький, Баев -- сын вольных степей Бурятии, умудрился бампер до пластмассы поцарапать. Красавец. Доверили технику водятлу. И дворники до сих пор мои стоят. Хоть бы поменял, а то затрут лобовое, дождь сильный будет, машину в хлам угробит. Куда Егоров смотрит? Только что на меня.

Я подошел к БМВ. По капоту глазами скользнул. Вот зараза. И на крыше та же ерунда. Что значит черный цвет. Какой-то мелкой пыльцой покрыться успела. Где толк от вчерашнего мытья? Когда у Семеныча во дворе стоит, заметно чище. Ночь без проблем, даже сутки, но затем липа берет свое. А здесь, конечно, ветродуй и с дороги пыль летит. Никаких для хранения условий. Скорее бы Семеныч со своим двухдверным корытом наигрался.

Решил БВМ к главному входу переставить и набрал номер Желудка, чтобы сигналку разблокировал. Он вне доступа. Значит не срочно. Егорову звонить почему-то желания никакого. Тут как раз Андрюша подоспел, наш совсем молодой. Месяц назад, на своем жигуленке, по протекции маменьки-уборщицы, устроился. И, зная Егорова, за копейки. Но старается, душой за работу болеет. Для нашего рабовладельца истинный подарок. Смотришь на это чудо и сомневаешься, что ему пятнадцать-то есть. Портфель на спину и типичный школьник, мальчишка. И наивный до слез. Что не скажешь, всему верит. Я таким лет в семь был. Меня уважает, прямо боготворит. Я что-нибудь ляпну, а он в рот мне смотрит, кивает. Приятно.

Подбегает, белесые волосики, на ветру растрепались. Взволнованный, глаза на мокром месте, звонким голоском так:

-- Здравствуйте!

Я ему басовито:

-- Привет.

-- Я не опоздал?

-- Да расслабься. Ты первый.

-- Да? Хорошо...

Он вздохнул, с такой жалостью, как бездомный котенок. И что за водитель нынче пошел? Ему в оркестровую яму, малому треугольнику ноты перелистывать. Смычки бегать менять, но это...

Вдобавок Остапенко идет и через всю парковку орет:

-- Эй ты, пионер! Я тебе говорил машину туда не ставить или нет?!

Андрюша содрогнулся, совсем прозрачный от страха стал. Знает, что кричат ему. Трясется, воробьиное сердечко вот-вот из грудки выпрыгнет.

Остапенко подходит в упор и прямо не голосом, а сапогом по лицу:

-- Тебе сколько повторять?!

Андрюша пискнул:

-- Но там знак!

-- Повторяю, ставь на дорогу, никто ее не тронет. Иди!

Остапенко проводил Андрюшу гневным взглядом и вытащил пачку сигарет. Сказал с великим раздражением:

-- Он заколебал уже с этим знаком. Нервы сажает, -- чиркнул зажигалкой, прикурил: -- Нет, ты видел, как он ставит? Хрен проедешь.

Я для разговора спросил:

-- Там же матиз кто-то ставит?

-- Да это эта... Баба из сметы. Но, согласись, то матиз. А не этот Мандрюша. Как четный день, так начинает дуру делать. Баев! Куда пошел?

Баев издали показал, что к Егорову. Остапенко крикнул:

-- Нет его! Ты представляешь, ПДДой мне угрожал?!

-- Кто?

-- Андрюша. Книжечку открывает, в этот знак пальцем тычет и морду капитальную корчит. Я его чуть не убил! Привет.

Баев подошел и, пожимая нам руки, спросил:

-- Ты про кого?

Остапенко, затягиваясь, отмахнулся. Я помог:

-- Про Андрика.

Баев повернул голову к выезду с парковки:

-- А чего он, опять к шлагбауму поставил?

Остапенко, выдыхая облако дыма, с апломбом развел руками:

-- Ну а куда еще? Сегодня же четные.

Баев, улыбаясь, кашлянул и попросил:

-- Дай закурить, -- и, ожидая сигарету, допустил: -- Твой Андрюша марсианин.

Остапенко вынул пачку и вздохнул:

-- Да дебил он. Я не знаю, как его отучать. Этим пусть Егоров сам занимается. Мне дураков и без него хватает, -- и воскликнул, как в доказательство: -- Во, глядите, Боря идет!

Боря не шел. Боря плыл, зигзагами. Баев удивился:

-- Что это с ним? Какой-то косой.

Остапенко нервно сплюнул и Баеву возопил:

-- Он бухой!

От Бори несло спиртягой уже метров за пять. И когда он руки пожимал, едва не упал. Удержали. Но Боря, притворяясь трезвым, залихватски распрямился с немым вскриком: "Я никуда не падал!". А ногами не стоит, колышется. Лицо отекшее, вместо глаз, красные вспухшие щелки.

Остапенко, приговоренный некогда ужасом, сдержанно спросил:

-- Боря, это что за фигня?

Боря возмутился:

-- Кто... чего?

-- Ты понимаешь, где ты?

Боря аргументировал:

-- У меня дочка родилась!

-- Кому ты чешешь? Твоя внучка, месяц назад родилась!

Боря дал всем понять, что сват в гости на выходные приезжал. Как бы, алиби. Но Остапенко не впечатлился и ультимативно рекомендовал:

-- Иди лучше, быстро заболей. Ты мертвый!

Боря невнятно пробулькал, что у него все нормально и Остапенко, заметив надвигающийся грозовой фронт по имени Егоров, заключил:

-- Тогда готовься к встрече с прекрасным.

И Егоров налетел. Целым ураганом и почему-то на меня:

-- Малышев, ты чего улыбаешься? Пьяный что ли? Ну-ка дыхни.

Я дыхнул. Егоров анализатором посопел и давай наезжать:

-- Ты зачем тут стоишь?

-- Да я по ветру.

-- А по е..лу?

Я чуть не сказал "тебе". Повезло, что сдержался. Тет-а-тет еще прокатило бы, а хамить Егорову, при коллективе, это заработать на всю жизнь, хитрого и опасного кровника. Издержки жанра. А раздувать из этой миниатюры себе лишние проблемы, глупо. И раз билеты куплены в первый ряд, будь готов подыграть. В данном случае разумнее смолчать.

Тем более Егоров к моему возможному контрвыпаду подготовился. Нижнюю челюсть выпятил, рот скривил. Зэк в бешенстве. Спросил с угрозой:

-- Напомнить, кого ты возишь?

Мой выход:

-- Я помню.

-- Помнишь? Ну-ка, отойдем, -- взял меня под локоть и утащил в сторонку. Ногами бить. Но сказал (кто бы сомневался) с более мягкой интонацией, подразумевающей "желание добра": -- Пойми, ты не меня, ты себя подставляешь. Сегодня утром одним клоуном меньше стало. За паровозом хочешь пойти?

Так, а вот это уже серьезно. Я с вниманием переспросил:

-- Подожди, каким клоуном, ты о ком?

-- Желудок с нами больше не работает. Мне сказали предупредить, если вдруг объявится или будет звонить, сообщай в службу безопасности. Понял?

-- Понял. А кто вместо?

-- Бесков.

-- Кто?

-- Саша Бес.

Опаньки...

Новость, скажу прямо, швах. Саша Бес. Личность приметная, одиозная. Из всей бандитской кодлы Семеныча, которую называли секьюрити, я всегда для себя выделял и отчего-то знал лишь его. Это не только и не столько, неприязнь к самцу, конкуренту, на право выбирать женщин. Место под солнцем. Закон. Саша Бес. Он смотрел на людей по иному, с интересом, своим. Кто как реагирует на боль, у кого что внутри. И чем ярче, сложнее соперник, тем сильнее желание нагнуть, сломать, и не просто доказать свое лидерство, а насладиться в полной мере, вырвать глотку, вкусить еще теплую кровь.

И ошибаться был бы я рад, но только внутренний голос и опыт жестких дворовых разборок, сформировали определенное чутье, виденье человека. Достаточно полу-взгляда. Мы враги. Остальное вопрос времени. Неизбежность. Судьба. Она вела нас параллельно, будто специально давая друг друга заметить, понять, чтобы однажды столкнуть лбами, а самой, в 3d-очках, похрустеть попкорном из мягкого кресла.

Вот земля задрожала. Нагрелась. Упругим тестом вздулся асфальт. Седые облака почернели, обретая твердь. Их закружила сердцевина воронки, запах серы, разряд молнии... УДАР!!!

Семеныч приехал. Главный вход со стороны парковки увидеть нельзя, он за углом. Куда я и шел. Бес уже занял позицию, четкая середина между зданием и машиной. Похож на каменную глыбу. Монолит. Не улыбается он, скалится. Зубы щербатые, меленькие, будто сточенные. Лицо, когда-то работало боксерской грушей, теперь неподвижная маска. Широкое как белый блин, с кривыми рубцами рассечений и кратерами оспин. Глаза сидят глубоко и пристально смотрят откуда-то из черноты черепа. Ростом чуть пониже. Но заметно плотнее. Грудь развернута. Кулаки сбитые. К труду и обороне готов. И стоит вполоборота, контролируя меня, словно нападения ожидая... желая.

Первым не говорит. Хочет понять меня. Гад.

Ну, давай, понимай. Хер я прогнусь. И, в доказательство, я приказал:

-- Сигналку сними. Я подгоню.

Прозвучало нагло. И ухмылка с его лица поистерлась. А за спиной у Беса джип и банда трется. Три лба. Интересно им, как новый босс себя поставит. Мы оба это знаем.

Он быковато цыкнул:

-- Сюда поставишь, -- и, чуть разогнув мизинчик, с царской небрежностью указал.

Я отрезал:

-- Не умничай. Сам знаю.

И в глаза ему, не моргая, смотрю. Страшно, но смотрю. Он тоже смотрит, но как волк из капкана. Зубами скрипит. Я достаточно времени дал для ответного слова. Что молчишь? Вот и молчи!

Я отвернулся и пошел на парковку. Душа в пятках. А с такими только так. Не привык он к эдакой наглости. Где под эту ситуацию слова взять? Тут или морду бить, или колено стрелять... а нельзя!

Но когда завернул за угол, я услышал позади, как гоготнули его пацаны. То ли над ним, то ли надо мной. Над ним не посмеют и без команды тоже. Значит, нашел что сказать. Через минуту. Долго же ты думал, но дал понять, это начало большой и не очень чистой любви. Помолвка случилась, жди подарков. Фантазией блещет он вряд ли. "Дружить" будет через силу, искать повод и, конечно, после работы, а как еще?

Я подошел к БМВ. И остановился. А если сигналку не снял? Из его серии, вариант "чисто поржать". Тогда как мне дальше? Бежать обратно? Возмущаться? Давить... Ох, не хотелось бы. Себя знаю, могу переборщить.

Потянул за ручку. Дверь открылась. Обошлось. Бесу или мозга не хватило, а может как раз и хватило. Не рискнул интересы Семеныча затронуть. По его прикидке, я способен стукануть Егорову, Егоров -- Шаборзину (начальнику службы безопасности), он Беса за такое легко натянет. Точно, что этого. Еще не разгадал меня. Не боится, остерегается, но лучше так, чем шестерить перед этим тупорылым быком.

Я завел двигатель. Постарался отвлечься. Если разборка и случится, то вечером. Зачем настроение на целый день гробить?

Посмотрел по сторонам. Вспомнил! Где Егоров и компания? Чем кончился праведный гнев царя Соломона? Кто скажет? Уже разбежались. И трупа Бори не видно, наверное, птицы склевали. Обидно. Такой замес пропустил! Я вздохнул. А как хорошо все начиналось. Зарплата. Ясный лик Егорова и только в подзорную трубу. Милая рохля Желудок...

Ваня, Ваня. Где же ты, пузатый ангелочек? Что же ты такое учудил? В любом случае, подтвердил негласное правило, Семеныч ошибок не прощает. Карает наотмашь. Вершит. Повод задуматься. И принюхаться... Что-то пиджак... попахивает... как-то... Принюхался учащеннее. Лацкан и вправду, табачком-с отдает. Факт! Я ударил затылком подголовник. Идиот. Зачем с этими Остапенками стоял? И еще так долго. Зачем? Есть же ориентиры. Слушай Егорова! Делай, как говорит. Тем паче сейчас, когда неизвестно во что выльется наш с Бесом конфликт интересов. Мне теперь косячить никак. Любой промах, это козырь в его рукав.

Я снял пиджак и сунул в багажник. Другое дело. Рубашка свежа, как горный ручей. Если Семеныч спросит, скажу что испачкал. Руками причесал волосы. Зарос. Понюхал пальцы. Вроде нейтрально. Опустил козырек и лицо в зеркале осмотрел. Везде гладенький, а подбородок все же плоховато побрил, он у меня сложный. Встретился с собой глазами. Тип сурьезный. Не подходи!

Захлопнул козырек назад и вздохнул. Вот жизнь. Как по минному полю.

День выходил жаркий. Это в смысле погоды. Тридцать три в тени, за сорок, если в пробке. Пока до туалета добежишь уже взмокнешь. Благо, что кондиционеры везде. Я нет, а Семеныч засопливил. В Шантелион едем, он сидит, по носу их гоняет. Подкашливает. Точно знак ему, Бес в доме к несчастью. И очки в золотой оправе должны помочь разглядеть. Дадим слепцу время. А я, как только в Шантелион добрались, пиджак обратно одел. Так плечистее и на Крузак в атаку.

Имеется отличный шаблон. Водитель ест первый. Если есть пожелает. Знает ли об этом Саша Бес? Его проблемы. Моя задача предупредить:

-- Я ушел.

Бес в ответ злобой из глаз сверкнул, но все молча. С построением диалогов, у него явно беда. Либо конкретная задержка. Что, скорее всего. Подготовился к одному, постарался, фразу сформировал, но тут, бац, стряслось похудеть другое. Катастрофа! Надо заново к мозгу обращаться, вспоминать слова, увязывать, рот открывать. Готово! А уже, извините, ночь, он один, все ушли.

Я даже сдержаться не смог, фыркнул от смеха, когда борщ ел. Подельники его, то есть коллеги, посмотрели на меня, с понятным испугом. Это как с головой не дружить надо, чтобы смеяться над самим САШЕЙ???!!!

Возможно, он и способен, быть заброшенным в тыл врага с самолета, без парашюта и сменки. И в одиночку, тупо заточенной палкой, лишить обороноспособности небольшое европейское государство. Но только мне до этих вот его умений и выкрутасов... Продался он, тому же Богу. И точно также стареет за деньги. По трудовому договору. Где мерило не прошлые заслуги, а сиюминутное исполнение прописанных обязанностей. В его случае, это открывать Семенычу двери. В идеале, геройски умереть. Я же -- священная корова, которая осознала свою священность.

Бесу можно только посочувствовать. Считал себя альфа-самцом. Самым-самым. Подсидел тюфяка Желудка. Тут какой-то я. Молодой, большой и лох. Хотел взять нахрапом, не получилось. Странно. Всегда получалось. Это же Саша Бес! Таких как я, одним взглядом ломает. А тут, значит, нужно руками. Не вопрос. Но стоп. Водитель Семеныча. Бить меня, скорее всего, чревато. Если обойтись угрозами, а что дальше? Я, вот те раз, оказалось, могу ответить. Придется бить. А бить меня чревато. А пустые угрозы, пацаны не поймут. Надо бить. А бить, вы уже поняли. Замкнутый круг.

Так и вижу, как в его голове, будто в маленькой хрущевской кухоньке, бухой детина, замахиваясь табуреткой на чертей, орет: "Кто он такой?! Да я в девяностые химкомбинат держал! Да у меня свое кладбище, в леске, под Норильском! Сука! Кто он такой?!"

Как ему смириться и дружить? Ну, или, как все нормальные люди, делать вид, что дружишь, как? И меня не переделать. Люблю найти слабину и давить. Не всегда умышленно, а выходит, однако, больно. Тут еще, как нарочно, Бес меня бесит. Ура!!! Тавтология! Блин, доиграюсь... Соскочит собачка в этом пустом черепе, с одного удара меня захлопнет. Наверняка умеет. Будет, конечно, сожалеть, отсидит. Мне легче? Нет. Я сам себе порою враг. Членовредитель.

Вторую половину дня я больше грустил и загонялся. Размышлял как я и с кем. И про общую взаимосвязь с человечеством.

С родителями Маринки, понятно. У меня зарплата, я крутой. Пока не лезут, уважаю. Правда есть у них скрытый рычаг. Так и читается в глазах: "Вот бабкину квартиру вам отдали, могли бы сдавать". Охи, ахи. Упущенная выгода. Грустное лицо... Это лечится. Куплю нам свою и пошлю еще дальше, уважать.

На Остапенко, мне класть, пусть, что хочет за спиной говорит, я его сделал и это очевидно всем. Бори, Баевы -- статисты, не в счет. Да и вообще, эти вышеперечисленные люди, больше раздражающий фактор. Не так интересно. А вот те, кому я подчиняюсь...

А кому я подчиняюсь? Ясен пень -- Семенычу. Кормящая рука, начало и конец. Мой завтрашний день.

Егоров, это вынужденный союз, строгого отца и непослушного сына. Там и возраст, и опыт, и мозг. Есть чему поучиться.

Кто еще? С Желудком ситуация другая. Не то чтобы я подчинялся, он вроде гуру, сэнсэя, объяснял мои действия в новом качестве. Я слушался. Опять же, принцип старшинства. Я пришел, он уже работал. И, в общем, адекватный увалень, лишенный нужды всех подряд прогибать. Такой типичный старший брат. Был.

Остальные -- моя семья. Родители, это родители. С детства внимание и деньги на меня и мой автоспорт. Шины, шлемы, горючка, куда ни плюнь: плати. Еще катай меня до Тулы и обратно, без продыху, столько лет. Было им очень тяжело, а в люди, через силу, но вывели. Долг неоплатный.

В отношениях с Маринкой лидер, наверное, я. Хотя не уверен. Мы делаем, что она говорит и, в основном, только ей все покупаем. Но она молодая и красивая, а я сытый и обласканный, меня устраивает.

Чекан -- шальной метеорит. Собутыльник, товарищ, балбес. Настоящий кладезь историй. То пылесосами торгует, то где-то коллектором пашет, риелтором. Зрителем в телешоу сидит. Без конца кровь сдает, сперму. Студенты-художники, с его обнаженного организма картины рисуют. Он мне, зачем-то, одну чересчур преувеличенную за тысячу рублей пытался подарить. Дебил. Ой, прошу прощения, коренной москвич.

И куда прикажите Беса записать? В хозяева? Там занято. В друзья? Как с ним дружить-то? Живодерские байки травить? И прочее не по моей части.

И ожидал я от Беса, мягко говоря, большего. Мускулатура это гуд, умение разбить кирпич о голову, не всегда свою -- опупенно как здорово, но это в драке. Чтобы Малышев Кирилл кого-то зауважал этого мало. Мыслить он должен более маневренно. Изощреннее. А для Беса и просто мыслить потолок. Агрессивное, тупое мясо. Удивительно как он так поднялся? На авторитете? Крови? По мне это не личность, а человечий сор. Не хочу о нем думать, подстраиваться.

Да и к вечеру я особо не готовился. Пригнал Бентлей после полировки к Семенычу во двор. Устал что-то, еще душно, парит. Липа стоит как испуганная, замерла, листья не шелохнутся. Облака над ней, так недобро скучковались, что зонт в руки сам напросился. И обстановка тревожная, не по времени темно, успеть бы до метро добежать. Я про Беса честно и забыл, уткнулся в него под аркой. Вот демон! Чур, меня. Еще нахмурился он изуверски. И хотел, наверное, очень страшное что-то сказать. Рот приоткрыл, но я, как всегда, опередил:

-- Береги себя, -- и похлопал его по плечу.

Всё. Система зависла. Перезагружать бесполезно. Надо форматировать, но это без меня. Мне и так завтра, чуть свет, с Вавилова Бэху сюда перегонять и все из-за этого недо-Роллс-ройса. Чтоб он в первую же московскую зиму, превратился в сугроб и сгнил.

Но Бентлей не сгнил. Семеныч еще в августе распорядился построить во дворе над зоной парковки навес. Изящный, с прозрачной крышей, на которую щедро сыпалась липа, как бальзам на душу, кислотные дожди и естественно снег. Вечерняя помывка машины, наконец-то обрела всепогодный смысл и ощутимо прибавила продолжительность моей жизни.

Правда, Бес эту прибавку нивелировал. Своим ожесточенным тупоумием.

Как раньше было. Что не ясно, звоню Желудку или в лицо, вопрос -- ответ, ноу проблем. Кто-то скажет: "Это скучно. Где накал? Борьба нервов? Сила характера? Где?"

Вот зато с Бесом этого добра навалом. Любое мое обращение, он воспринимал словно вызов на дуэль. Морщил лоб, тужился мозжечком, пытаясь что-то доказать. Кому? Зачем? Схема беседы утомляла однообразием: вопрос -- наезд -- ответный наезд. Грозные взгляды. Тупик.

Поэтому за эти полгода, я разговаривал с Бесом раз пять. Исключительно из крайней нужды. В остальное время, старался его не замечать, хотя о напряженности в наших отношениях знали все. И даже кое-кто ушлый на этом руки грел. Угадайте кто? Правильно, Егоров.

Мой контакт с охраной теперь шел через этого мудрого человека, чему он, кстати, несказанно был рад. Пиджачок одернет, нос задерет, лысина прямо-таки светится. Что вы! Такую значимость обрел. Нужность небывалую. И дополнительный контроль. Камзол ему и белый в завитках парик, а на грудь орден "Придворный интриган первой степени".

Но должен признать, пару позиций выиграл и я. Холодная война, очень быстро приобрела некий элемент соревновательности. Кто четче выполнит свою работу. И удивительный итог. У нас с Бесом образовалась, не просто похожесть, абсолютная слаженность, которой с Желудком подчас не наблюдалась.

Я подтянул дисциплину. Внешний вид. Купил боксерскую грушу и, повесив ее в межквартирном тамбуре, с периодичностью месил, думая, что Беса. Совпадение, но соседи убрали из тамбура строительный мусор, который хранился там со времен нашей свадьбы.

В тренажерный зал еще, выгадав минутку, заглядывал. В лучшую сторону офигурился. Заматерел. Торс приобрел рельефность, конечно, без особых чудес. На животе из кубиков, виден был лишь один и крупный. Но зато, я перестал дальше полнеть и завис на приемлемых ста двадцати. Плюс-минус три килограмма.

Да и вообще год 2011, можно обозначить как период становления меня как человека, профессионала. Полноценную боевую единицу. Легион.

В какой-то момент, я ощутил Беху продолжением своего тела. Это и есть мое тело. Совершенное. Я -- акула. Дорога -- океан. Мой стиль -- надежная агрессия. И народ реагирует с пониманием, предсказуемо. Не сказать, что обалдеть как разбегаются, но основная масса автолюбителей проявляет чудеса толерантности, вкупе с благоразумной учтивостью. Конечно, попадаются редкостные отморозки и не только из "понаехавших". Раз в месяц да найдется неадекватный хрен, который не уступит, резко вылезет, подрежет, еще в окошко что-то будет голосить. Таким моя улыбка, помноженная на искреннее и глубокое сострадание. Наивный чудик. Поверь, это до первого VIP-ДТП. Не приведи Господь, тебе открыть ящик Пандоры, что ездит у меня на хвосте. Знать бы всем заблудшим, как рвется Бес явить грани своего темного таланта. И даже не столько перед Семенычем.

Семенычу мирские дела были по фигу. Он жил в другой Москве. Своей. Насыщенной островками роскоши. "Моссетьпроект" -- деревня с крепостными. Поутру высечь, пряник показать. Мотивировать холопий люд. Настоящие дела творились после. Среди своих. Рестораны, загородные клубы, резиденции. Десятка два постоянных адресов, где высокие заборы и эшелонированная охрана, непроницаемым куполом берегли атмосферу избранности зажиточного процента граждан.

Что это? Работа, отдых, тусовка. Три в одном. Главное, красиво подъехать.

Не скажу за всех, а мне всегда нравилось наблюдать, как выкатывает на красную дорожку новый кортеж. Особенно эффектно вечером. Многоточечная, рельефная подсветка здания. Ребристая колоннада. Граненый портик. Светский антураж. Нерушимая, вселенская статика. Покой. Вдруг, взрыв света головных прожекторов процессии. Вокруг входа возникает движение. В пестрых бликах, мельтешат лакеи, прихвостни, пажи. Крики: "Едет! Едет!" Строятся цепочкой, с придыханием всматриваясь, как изо тьмы вырывается сводный корпус, полированных японо-немецких машин. Десант телохранителей, что окружают вниманием и заботой, его величество Драгоценность, царя бронированного лимузина. Божество. Многие заочно мне знакомы. Известные политики, бизнесмены, чинуши. Здесь вот они, руку протяни, окрикни. Иногда с бабами, порою без. Но ослепителен каждый. Их выход -- маленькое шоу. Событие эпохи. Благодать.

Улицезрел, возрадуйся! Ты находишься рядом, дышишь одним воздухом, тебе разрешили, снизошли. Ты приближенный САМОГО! Счастливчик!

Опьяненная моментом свита бросается с поклоном к ногам, плетет кружева, ревя с мольбою:

-- Прикажи!

Но Хозяину некогда. Он раздражен. Машет по мордасам кожаным хлыстом, приговаривая:

-- Вон! Пшли вон!

Получив удар, довольные, они падают на колени. Вскинув руки и рассеченное до крови лицо к млечному пути. Блаженная улыбка, слезы радости. Дрожь в голосе:

-- Спасибо тебе, на меня плюнул ОН. Я избран!

Мириады ярких точек, молча, соглашаются. Знают. Нет большей награды, чем дорого себя продать. Непорочные, чистые люди. И почему не хочу быть таким?

Глава 4.

Лето 2012-го я ждал с нетерпением. Но едва оно началось, как тут же перекатило середину стремясь промелькнуть незамеченным, чтобы исчезнуть в небытие. Семеныч от московской копоти окончательно перебрался в коттедж на Рублевке. Где обитала жена его. И теперь, чтобы в Жуковку попасть, я вставал чуть свет. К метро добавились еще маршрутка и ноги. Как-то попробовал Маринкину Хонду взять, так там бросить ее негде. Заборы, охрана, все нервные, бдительные. На такси -- накладно. Элитное сельпо. А какие там пробки!!!

Хорошо, что в остальное время года он туда ездил, ну очень изредка. Чаще в Москву приезжала жена, на своем перламутровом Ягуаре. Ее приезд, обычно совпадал с появлением на парковке Ниссана Микры -- дочки Семеныча. Эта стыдоба, я про Микру, жуть как диссонировала с машинами премиум класса. Похоже, что дочка заработала на нее сама. Фифа. Пару раз ее видел. Далеко не красавица, чуть полненькая, но колбаса деловая, сразу видно. Вылитая Семеныч. Не в моем вкусе. А вот его жена очень даже. Породистая такая, поджарая кобылка. Еще конский хвост любит делать. В содержании, наверное, безумно дорогая. Меха, бриллианты, золото, косметические процедуры. Зато выглядит моложе своих лет. Больше тридцатника не дашь. Один раз во дворике, под липой, совсем близко пересеклись. Я все же мужчина, по привычке уставился, а она сквозь меня посмотрела и мимо процокала. Чувствуется характер. Леди жесткая.

А моя леди, только вернулась из Сочей. Вроде была там по работе, вроде скучала. Вроде, вроде. Поговорить все никак. Прихожу, уже спит, ухожу, еще спит. Телефон, да телефон. Все на бегу и фразами: "Я занята, перезвони". Звоню, не берет или возьмет, но опять некогда. Суета, спешка и, кажется, что во имя спешки.

Догадки уже не точат меня, а грызут, подозрения. Хоровод теней. Черные мысли блуждают. Зреет, зреет разговор, серьезный. Не хочу его. И думать о плохом, но... но. Но! Давит, душит, сжимает внутри и скребет. Этот червь. Он же силу набрал, мною движет. Царит. Чтоб убить его, нужен ответ. Мы семья? Да или...

Нет, никак. Ждал, искал, все выгадывал, время, повод. Неделю, наверно, так пас. И все не с руки. Не будить же ее. Но сегодня она встала рано. Раньше меня. Слышу, на кухне посудой гремит.

Я будильник в телефоне придушил. Сел на кровати. Прикидываю.

Разговаривать утром? А когда еще? На вечер полагаться? Ладно, с порога, без разведки, рубить не стану. Посмотрим...

Двинул на кухню, а сердце с тревогой стучит, как к зубному иду. На душе беспокойно.

Маринка кофе пьет, за нашим стеклянным столом, уже накрашенная. Полуголая. Красивая, родная и такая чужая. Опять суетится. Понятно...

Сегодня презентация чего-то там. Переживает, готовится. Подумал было начать, но дал заднюю. Один фиг, эмоция пойдет, поедет. В пять минут не уложимся. Я опоздаю, она опоздает. День весь на нервах. Шаг до фатальной ошибки. Еще и работу потерять, будет полный абзац.

Тут и Егоров позвонил. Жуковку отменил, приказал ехать на Вавилова.

Я приехал, без стука вхожу. Егоров что-то пишет. Вздрогнул. Вторженья не ожидал и очки сразу с носа снимает, в чехол прячет. Не любит на людях слабым казаться. Как ранимый школьник. Комплексует что ли? Дитё. Не очкуй, четырехглазый, мы не злые. Я с ним поздоровался. Он даже не кивнул в ответ, пачку документов в руки сунул. И сказал ехать на Рублевку.

Как стоял я, так и спросил:

-- Егоров, ты охренел? -- и с угрозой: -- Курьера нашел?

Острый взгляд он как бросит в меня, будто гильотина ножом блеснула. Но по лицу моему, видно, быстро прочел, что закончились шутки. Череп под давлением и только дай, сорвет вмиг. Милость тут же проявил:

-- Не плачь. Баев тебя отвезет.

Выкрутился. Этот Егоров, эластичный как теплая клизма. Адаптируется мгновенно. Я бы реально ответил, трехэтажным. А на Баеве поехать, сойдет.

Вышел на парковку, экипаж глазами ищу. Машин сегодня море и что-то моей шкоды не видно совсем и Баева тоже. Баев, Баев, басмач-оленевод, шайтан тебя, где носит?

Голос Егорова из-за спины:

-- Баев занят. К Остапенко иди.

Не понял! Я обернулся:

-- Мне его просить еще?

Егоров вякнул:

-- Он в курсе, -- и сгинул за дверью.

И Остапенко действительно был в курсе. Меня заметил и к Пассату пошел. Я гадал еще сзади поехать, впереди. Впереди табаком провоняю, сзади тоже провоняю, но типа босс я, Семеныч. Зазнался! Канистру бензина в костер "дружбы" подброшу. Сел впереди. Окно приоткрыл, пока не жарко. Едем молча. Радио бубнит занудно, ветер растительность на голове тревожит, от светофора к светофору. Я призадумался, приборку взором обвожу. И навеяло что-то...

Пассат. Помню, когда только сюда устроился, Остапенко меня за руль пустил. Радости было, полные штаны. Немец! Фольц! А сейчас... Нет, конечно, аппарат вполне добротный, собран качественно. Маринкин Джаз, по сравнению с этим и вовсе, аттракционная машинка. Но все же. Вибрации, шум. Пусть окно и открыто, вот я закрыл. Гул есть. Низкочастотный. На скорости на уши давит. Трансмиссия, мотор или шины, пойди, разбери. Да и вообще... Пластик, вставки, пространство салона, уныло все, тесно. Отсутствует та презентабельность, лоск. Бюджетный тарантас. Не хочу такой.

Правда, мне и Бэха за полтора года, как-то наскучила. Нету в ней гармонии. Единства содержания и формы. Изнутри на премиум тянет, но снаружи... Слишком простая. И на младших сестер, как две капли похожа. Конечно, у Ауди с этим еще хуже. Там их в ряд поставь и разгадать, кто есть кто, без шильдика и курвиметра, вообще без шансов. Модный тренд или функция "ленивый дизайнер"? Скорее второе.

А теперь возьмите Мерин. Лицо, стать, сядешь в кокпит, точеная авионика, безупречное лекало салона. Доказывать что-то? Не смешите. Эталон!

Знакомый водила обещал прокатиться дать, когда сможет. И я очень хочу. И робею, влюбиться. Потому что, не судьба мне водить ее. Не желает Семеныч как все быть. А жаль.

Мы ехали долго. Еще на Кутузовском, возле арки, встали в пробку. Всем потоком. В область же! Пофиг. И встречка через газон пустая. Менты, видно, обе стороны держат.

Сидим с Остапенко, как двое немых, в изящный зад тонированной Инфинити уставились, ждем проезда кортежа. И по радио, в тему, политиканский гундеж развели. Остапенко только вдруг дергаться взялся. Елозит. Курить, наверное, хочет, а в машине боится. И, очевидно, кого. Ждали-ждали. Он не выдержал, вышел. Стоит на бордюре газончика, никотином травится. Кто-то впереди тоже вылез. Опираясь на дверь, смотрит вдаль. Где-то бибикать, слабонервные, начали. И рядом, коза, на Кашкае клаксон придавила и сигналит, сигналит. Противно так. Короче, понеслась. Людской набат! Я окно обратно закрыл. Убогие. Кому вы, что даете понять? Раздражение вызвать только способны. Впрочем, ваше право. Бараны в стойле тоже блеют. Я радио покрутил, нашел музыку, сделал громче.

Вскоре Остапенко в машине дверь открыл. Только плюхнулся и табачное амбре на меня у-у-ух! Густым облаком. Укурок. Есть же пластыри, разные жвачки. Я клавишу стеклоподъемника до упора вжал, надеясь, смрад этот перебить. Но с улицы, тоже далеко не розами дыхнуло. Выхлопы, нагретый битум, что-то красят где-то. Меж двух огней. И дура эта без конца гудит. Никакого терпения не хватит в себе это все удержать. Заколебали вонять и сигналить! Хоть выходи и всем звонким фары битой колоти. Апофеоз страстей.

И как раз слева, по встречке, пронесся ментовской Форд с включенной люстрой, ну наконец-то. И еще один. Еще. Задержка... и через пару секунд разом, единый сгусток черных джипов... Ших! Там среди них Папин Мерс мелькнул. И как прорвало: мигалки, мигалки, мигалки... Чуть отстав, замыкающий ДПС. На мгновение стихло все. Замерло. Как в неверии. Точно проехали? В соседнем ряду жигуленок ответил первый, стартером закрутил. И тут же по принципу домино. Приободрился народ. У Инфинити уже стопы зажглись. С ручника снимаются повально. Даешь свободу! Вот и встречка поехала. Спустя минуту, поехали и мы.

Счастье есть.

Нет привычной размеренности. День как начался набекрень, так и шел. Семеныч открывал новую фирму под старт или рестарт городской программы. Промышленная экология, рекультивация, восстановление территорий. Деревья, кусты, то ли вырубка их, то ли посадка. Впрочем, название и задачи -- не главное. Перспектива кучерявые цифры поднять. И сказать, что мотались по серьезным адресам, это правду смолчать. Мы сначала в Мэрию, а затем в Думу приехали! Вот это масштаб!

Первый раз я здесь. Парковка жесткая. Навал солидных тачек. Кое-как втиснулся. Вышел машину осмотреть. О! Знакомые лица. Стоят, обсуждают чего-то. Я поздоровался и подметил, что почти всех водил, ну через одного, знаю, видел. Необычно только их созерцать с урбанистическим задником. И плебеи по тротуару шастают. В преступной близости. Глазами бесстыжими смотрят. Негоже, отнюдь. И как в подтверждение, две казалось бы мирные тетки, срываются ко входу в Думу и разворачивают за секунды плакат. Все с шумом, с визгом. Что за лозунги, не понять. Люди в штатском, откуда ни возьмись, уже отняли плакат, тут же полицаи, теток в Думу завели. А шустрый фотограф сделать снимки успел, попытался слинять. Замечен быстро, "костюмы" его обступили, намекают пройти. Он уверяет, мол, случайно гулял. Сказочник, камера его из серии "профи", белый объектив. И к тому же наглец этот, попытался в сторону дернуться, изловлен и под локотки. Вслед за тетками сопровожден. А тут весело!

Только смеяться, имея пустоты в душе, как? По возможности отвлекаюсь. В нете лазаю, муть всякую читаю. Лишь бы наедине с мыслями не остаться. Ползал по сайтам, ползал и поймал себя изучающим страничку агентства по аренде квартир. Блин... Всё, значит? Отсупружил свое? Как серпом по лицу. Не хочу. Только денусь куда?

Из Думы заскочили на Вавилова и на бреющем в Жуковку. Четыре часа дня и я отпущен на все четыре. Доехал до Молодежной, там помаялся. В Елках-палках, пообедал кое-как и, выдохнув, двинул домой, на Голгофу. К самому худшему готовлюсь. Телевизоры делить, торшеры. Кричать утомленной судье: "Обои я покупал, стеклопакеты, стиральную машину подключал, и помню как дверной замок менял. Вот чеки, приходные ордера, квитки. Могу свидетеля позвать, Чекан!"

Ничего не надо мне. Дарю. И даже выпишусь, хоть завтра. Заново, все с чистого... Как же больно-то!

Хонда наша, то есть ее, во дворе стоит. Приехала уже. Угу. Ну что ж. Отлично. Оттягивать не будем. Вперед, в подъезд, десяток шагов и лифт, секунды гула, тамбур, дверь и... обломись. На два замка закрыто. Значит пешком поехала. Будет банкет...

Я ключи на комод с досады скинул. Надо было утром высказать все. Не могу держать это, край уже, как специально она! Насмехается! Глумится!

Сковырнул ботинки. Холодильник резко открыл. Еще не знаю зачем. Что ищу? Вот! Стоит в дверце, початая, беленькой. Я уж и забыл когда, на старый новый год или на двадцать третье, откупорили. И почему тесть не допил? Прятали от него мы, как будто. Он вино еще квасил, ругался.

Холодная. Грамм двести. Самый раз. И время шесть вечера. К утру, быть может, выветрится. Не важно. Заполирую борщом! Теща, как в воду глядела, сварила вчера. Только будущее у Егорова уточню. В мобильник рявкнул:

-- Лысый!

Пошел набор. Егоров строго:

-- Слушаю.

Я в нетерпении:

-- Во сколько мне завтра?

-- Девять ноль-ноль, Жуковка.

-- Точно?

-- Ты глухой?

Я сбросил. Нет. Нельзя. Бутылку обратно, захлопнул. Безработный буду, бездомный. Все потеряю, сопьюсь и посадят меня, Бес убьет. Или вообще в Алексин вернусь, доброхотам на потеху, на автовокзал с шашечками, ключи на пальце вертеть. Командир, соточка, полтишок. Смех! А Маринка, нормальная она, любит меня. Просто выдумал небыль я, чушь про развод. Кто так делает? Сам накрутился, себя завожу, ее завожу. И даже Егорова, мою лакмусовую бумажку. Как на шизика смотрит.

Маринку набрал. Долго держит. Сейчас сбросит. Сбросит.

Она раздраженное:

-- Что?

Сказал глупое:

-- Это я.

Она:

-- Я знаю. Давай быстро.

Сердце жмет, я с тяжестью, на выдохе:

-- Марин, нам поговорить надо.

Она изумилась:

-- Сейчас?

-- А когда? -- искренне спросил я.

Она конструктивное:

-- Твой разговор до утра потерпеть может?

Я себя в руки взял и сдержанной интонацией произнес:

-- Не может. Я тебя очень прошу, нам надо встретиться.

Она промолчала, лишь приглушенный мужской голос на мгновение стал фоном. Марина ответила:

-- Третий вариант вычеркни. Извини, я не тебе. Что ты сказал?

Я мобильник в кулаке сжал и выговорил твердо:

-- Я сказал, что приеду.

Она осеклась:

-- Куда? -- словно напугана.

-- К тебе.

Процедила сквозь зубы:

-- Кирилл, не вздумай! Не смей!

Я повторил:

-- Приеду.

Почти срываясь на крик она:

-- Не приезжать, я сказала! Ты понял?!

Я швырнул телефон, как бейсбольный мяч, в стену. Будто взорвался он. Бах! И дождем из осколков вдоль плинтуса. Стул подвернулся, я об пол его, стену, бью, бью, в труху уработал. Еще на замахе потолок натяжной ножкой зацепил и порвал. Ну и пох. Что от стула осталось, шваркнул в окно. Не разбилось, живи. Из шкафа чемодан свой вырвал, как гигантскую устрицу, на кровати раскрыл. За глаза его хватит. Из вещей у меня пять трусов, ну костюмы, рубашки. Куртки, джемпера, пальто, дубленка. До фига чего-то вышло. Чемодан под этой горой уже не видать. А еще в коридоре ботинок разных, два больших комодных ящика шмотья для вояжей, шорты, майки, все брендовое, дорогое. И откуда столько? Оставить -- выкинет. Лучше Чекану отдам, заодно и вывезти поможет, и поживу пока у черта. Только... какой же номер у него?

Из трупа мобильника симку выудил. Цела. Еще бы вставить было куда.

Где-то видел, валялся ее Эриксон старый. А вот где? Я покрутил головой по комнате. Типовой набор корпусной мебелью из Икеи. Одни дверцы. Прячь, не хочу. По ящикам пробежался, сплошной хлам. Отделения укромные распотрошил, сувениры, подарки, свечки, пульты, мусор и только. Думай-думай. Сколько раз порывался на бумагу переписать, все ленился, один Егоровский номер и помню. И свой... домашний!

Трубку городского на базе нашел. Вбил заученную с детства комбинацию цифр. Окно приоткрыл, встал у него. Ветер, шум с дороги заполнили комнату. Я облокотился о подоконник и расставил ноги пошире. Двадцатый этаж, как-никак, мечта самоубийцы, а также полная картина погоды и дорожной обстановки по району. Солнце в тучах. Воздух влажный. По направлению к центру в облаках пока голубые проплешины, над МКАДом черное все и вертикальные полосы дождя. К нам идет. На Алтушке вялотекущая пробка в область. Байкерам раздолье. Вышивают между рядов. Я все трубу возле уха держу, симку зажал между пальцев о подоконник ей стучусь. Где вы, родители, где? Должны же дома быть. Обязаны. Но гудки слишком долго идут. Если огород поливают, попал. А если...

Голос отца:

-- Да?

-- Бать, привет.

Он обнадеженно:

-- Ты на подлете?

-- Да не. Я из дому.

-- А-а, -- протянул батя.

Я виноватым себя почувствовал. Спросил:

-- Ма что делает?

-- В парнике своем сидит. Расстаться не может. Позвать?

-- Не надо. Ты чем занят?

Он запнулся, будто ерундой страдает, а сказать стесняется. Но все же признался:

-- Да, бензопилу разобрал.

-- Что так?

-- Сдохла. А ремонтировать не берет никто.

-- И что вскрытие?

-- Поршень развалился. Не металл, а дерьмо. Как из силумина они льют их, что ли?

Я постарался поддержать:

-- Секретные китайские нанотехнологии. Разбери, узнай, что сломалось и выкинь.

Поддержать не получилось, но зато батю разбудил. Он энергично возмутился:

-- Молодой, соображай! Из-за копеечного поршня, хорошую пилу выкидывать?

Я удивился:

-- А есть варианты?

-- В Тулу поеду, армянам отдам. Выточат.

-- Вот ты заморочился. Новую, не китайскую, купить не проще?

Он поучительно:

-- Проще, это жить за пазухой у тещи, а нормальному токарю здесь работы на пять минут, с перекурами.

-- Ну как знаешь. Слушай, мобильник свой возьми.

-- Зачем? -- бросил батя с подозрением. Электронику боится, как огня.

Я еще кипящего масла подлил:

-- Номер один скажешь. Взял?

Батя напряженно:

-- Не гони. Дай очки одену, -- попыхтел и решился сказать: -- Давай, говори.

-- Кнопка под словом меню, шагаешь на контакты, затем имена и листай по списку, ищи слово Чекан...

-- Стой ты! С блока сниму. Так. Дальше куда?

Я повторил. И вроде даже Чеканские номера нашли. Батя спросил:

-- Тебе все нужны?

-- А сколько их?

-- Пять штук.

-- Давай где код города четыре девять пять.

-- Есть ноль девять пять, пойдет?

-- Во! Диктуй.

Я записал номер на газете Маринкиным карандашом для глаз и батя, чувствуя, что утратил нужность, спросил:

-- Марина как?

Сказал бы я, но ограничился дежурным:

-- Нормально.

-- На декрет не собирается?

Я скептически усмехнулся:

-- Ага, собирается. Родила уже.

Батя с укором обронил:

-- От вас дождешься.

Упреки пошли. Я скорее:

-- Ладно, бать, давай. Побежал я.

-- Беги. И привет передавай.

-- Ты тоже. Пока.

Плохой я сын. Да и муж. И человек. Объяснил бы кто, что делаю не так. Только спросить не у кого. У Чекана? Уже дела печальные. Ладно, продолжаю квест. Набрал в телефонной трубке пароль к новому уровню и стал слушать гудки.

Гудок, гудок. С хрипотцой голос отца Чекана ответил:

-- Да.

-- Дядя Валера.

-- Да?

-- Это Малышев Кирилл. Здрасьте.

-- Здорова, -- нехотя буркнул Чекан-старший.

Я спросил на силу бодро:

-- А Саша дома?

-- В деревню твой Саша срыгнул.

Вот, Чекан, сук! Переехал я, блин, и лишь выдохнул:

-- Давно?

-- Вторую неделю, ни слуху, ни духу.

Я вздохнул:

-- Понятно, -- и чтобы совсем расстроиться, спросил: -- Он на мотоцикле уехал?

-- А на чем же еще? Дал же Бог сына-дурака, -- высказал старший, будто кому-то, и спохватился: -- А ты чего сюда звонишь? Он что, опять мобилу похерил?

-- Да не, -- сказал я по возможности легко. -- Это я думаю, мало ли, дома он.

-- А-а, -- чуть успокоившись, протянул он и попросил: -- Кирюх, слушай, будешь дурню этому звонить, скажи, письмо счастья пришло.

Я поинтересовался не по-товарищески вяло:

-- Которое?

-- По штрафам, от пристава. Там срок у него последний, тридцатого. Они звонили еще, обещали имущество описать.

Я, для приличия, спросил:

-- Большая цифра?

-- Да там... пойми, вопрос не в деньгах, -- и жестким тоном: -- С хера он, меня еще ладно, на кой ляд мать он доводит?! Кто так делает?

Я согласился:

-- Ну, хорошо, я попробую.

Он услышал, что хотел и остывая:

-- Попробуй, мозги вправь, тебя он слушает.

Я вздохнул:

-- Угу.

-- Бывай.

Бываю. Некуда мне. В гостиницу? Смысл? Бабло и время потрачу, а поимею -- ничего. Надо отпуск ждать, брать за шкирку агента и квартиру искать. Выберу день и спокойно перееду. Как взрослый, а сейчас... Стул сломал, вещи разбросал, в окно, спасибо, не выпрыгнул. Прыщавый, импульсивный подросток. Татуировку еще надо сделать "Марина -- ...ь" на лбу, вдоль руки, иероглифами. Монтажной пеной в машине ей двери залить. В Одноклассниках единицы наставить. Пускай страдает. Плачет в подушку.

Я бросил телефон на кровать, куда-то в ком вещей. Мда. Надо бы прибраться.

Ужин в горло не полез. Лежу на диване, пультом щелкаю тупо, две таблетки глицина под языком перекатываю. Нервы усыпляю. Но все равно, раз в минуту на потолок, на рваную черную полосу над кроватью смотрю. Заметна хорошо. Лоскутом висит. И будут вопросы. Без четких ответов. Или, пожалуй, скажу: "Рогами порвал". Меня больше волнует: на кровать уйти спать или на диване остаться? И выбор не так очевиден. Можно остаться и здесь, иногда засыпаю. Но сегодня, хочу посмотреть на язык тела, как поведет себя, когда ляжет в кровать. Обнимет или что, может сама на диван уйдет? Я спящим буду крепко, храпеть. Пусть она сделает выбор. Свой я сделал. Какой? От нее зависит.

Двенадцать ночи. Темно. Только циферблат электронных часов зеленым светиться. И еще красная точка телевизора, дивидишника, центра, как звездная микро-плеяда без названия. Капли дождя в железный отлив лениво тук, тук. Я ворочаюсь. От постельного белья, подушек Маринкой пахнет, а сама она где, даже не знаю. Голая на столе танцует? В такси с мужиком сосется? С бабой? И придет ли домой ночевать? Нормальные вопросы, да? Благоверная...

И не помню, как провалился. Сквозь сон услышал звуки, ключи, выключатель. В коридоре раздевается. На часы глянул. Половина второго. Банкет удался! Спасибо, что никого не привела. Вроде. В ванну пошла. Чистюля. Обычная гигиена или ход чужой секрет, запахи смыть? Думай что хочешь. А точнее гадай. Взять бы ее и допросить! Но нет. Нужна мне правда, истинное отношение, а не маска и защита.

Принял расслабленную позу, дрыхнущего увальня, достаточно нелепую для притворства, распластался. Похрапываю.

Она монотонно гудела феном, а затем зашла бесшумно, как мышка. Стараясь меня не задеть, легла с краю. И ко мне спиной. Я почувствовал запах волос, оттенок геля для душа, едва заметный перегар. Время дал ей освоиться, расслабиться. Могла же прижаться хоть как-то, слегка. Не торопил, оправдывал. Что разбудить боится, там, чувствует вину. Ждал, ждал. И не выдержал. Будто во сне, перевернулся и положил руку ей на бедро. Горячее. Она повременила и руку сняла. Отвергла! У меня аж слезы, впервые лет за пятнадцать. Отвернулся.

И почему-то, подумал: "Даже не попрощались".

Глава 5.

Не мог уснуть долго. Путался в мыслях, все проклинал, себя мучил, душу терзал. Хаос, каша в голове, озноб. Панические атаки. Ломалось что-то во мне. Будто сбрасывал кожу, меняя оболочку на твердый, щетинистый панцирь. Слезы -- гниль это, плесень меня, того прошлого. Я зарок дал утро встретить другим. Этих море Марин, если тратить на каждую долю, процент своих чувств я седым в сорок лет буду, сморщенным. Дедом.

Перерубил. Сквозь барьер я прошел. Через терния. Фу-ты, пафос один. Тоже мне, горе. Колоссальное! Нечто вбитое в жилы, в анналы Земли. А на самом деле... Мелом по асфальту. Пальцем на песке. Вся любовь...

Я заснул. На секунду. На миг. Как моргнул. И проснулся... один. Приподнялся.

Тишина. Яркий свет. В комнате отчего-то беспорядок. Дверцы мебели открыты. Обыск был? И Маринкин силуэт высвеченный, в ночнушке, на фоне окна стоит, над раскрытым ящиком комода. Роется.

Вещи собирает? Надо же, как приспичило.

Я встал и в ее сторону бросил:

-- Не трудись, уйду сам.

Ноль эмоций. Рыться продолжает. Делает вид, словно нет меня. Допек я женщину. Довел до черты. Подлец.

Из шкафа чемодан извлек. Как на вчерашней тренировке. Но решил взять минимум. Самое насущное. В багажнике Бэхи его спрячу. А вечером, видно будет. Гостиница, ну или что. Главное бритвенные не забыть, исподнее... в комоде. Там дура эта все торчит. Что ты в нем роешься?

Сходил за бритвой, мелочевку подсобрал. Комод все занят. Ждать некогда. Подошел и сказал:

-- Разреши.

Марина замерла и, не поворачивая головы, спросила:

-- Ты мои сережки-гвоздики видел?

Пять баллов! Зритель рыдает. Критики пищат. Внесите Оскар уже!

-- Я повторяю, не надо жертв мне таких. Это твоя квартира, твоя мебель, все твое.

Марина прикусила губу и спросила осторожно:

-- Кирилл, а можно я твои запонки возьму?

Я усмехнулся нервно:

-- Бери.

Она сразу:

-- А зажим для галстука?

Я крикнул:

-- Все забирай!

Дальше случилось самое странное в моей жизни. Она повернулась, слезы с ресниц прыгают, прошептала:

-- Спасибо, -- и обняла. Добавила: -- Я тебя так люблю!

Прижалась...

...Я ей все отдам!

Мы стояли обнявшись минуту, час, вечность. Все в радость и я забыл проклятья все. Стихи! Сейчас смешно. Тогда уместно. И никогда ни до, ни после не испытал я букет столь ярких, ярчайших эмоций. Касаясь счастья. Владея и держа ее в руках.

Она отпрянула. Моська в слезах, но взгляд игривый, улыбается. Вцепилась в мою ладонь и подергала обручальное кольцо, словно хочет снять его. Проверила, крепко ли сидит? Сидит крепко. Как наш брак.

Нескромным тоном предложила:

-- Пойдем в ванную?

Вау! Помыть друг друга? Утренний секс?! Я всеми ногами за! Кивнул:

-- Пойдем!

За руку меня к раковине притащила. Правую ладонь и особенно пальцы намылила мне. В теплой воде их полощет, бережно, как грудного. Я попытался помочь, она возразила:

-- Не мешай. Я сделаю сама.

-- Что сделаешь?

Сказала:

-- Помолчи.

Нагнулась и взяла мой безымянный палец в рот. Обалдеть. Я глаза закатил. Состояние нирваны. Ее ласкаю в ответ. Она старается. Палец слюнявит, вокруг кольца покусывает. Я уже давно созрел и дальше перейти. Перезрел уже! Лопну вот-вот!

Но она все настойчивее, как бы корректней выразиться, в себя его втягивает, будто заглатывает. И возвратно-поступательно движется... Я держусь...

Вдруг она зубы резко как стиснет и за кольцо с силой рванет!

Я вскрикнул:

-- Ай! Больно! -- и палец из мясорубки на волю.

Неожиданно она истеричкой орет:

-- Снимай его!

Я кисть себе сжал, жмурюсь, палец щиплет, пульсирует.

-- Что снимай? Кого?

-- Кольцо! Ты обещал!

-- Ну, видишь, оно сидит?! -- и, в доказательство, слегка тронул кольцо. Оно в крови, палец под ним задергало, я просипел на вдохе: -- С-с-с-а-А!...

Маринка крикнула:

-- Ты не любишь меня! -- и убежала в комнату, рыдая.

Я под холодную струю скорее палец сунул, кровь смыл, блин. Больно как! Холодно! Черт! Черт! И немеет. Черт!

Когда отпустило чуть, осмотрел. Кожа прокусана здорово, но жить, вроде, буду. Оригинальный приход у нее был! Что случилось-то? ПМС?

В комнату зашел, палец трясу, обдуваю. Эта, лежит на кровати, рядом с чемоданом. Лицо в подушку уперла, вздрагивает. Сел рядом, обождал и сдержанно спросил:

-- Марин, ты что творишь? Я на тридцать килограмм поправился. Теперь его отдельно снять от пальца не реально. Ты это понимаешь?

Она приподнялась, чтобы вскрикнуть:

-- Уйди!

Охренеть. Я еще и виноват! Уйди? Уйду. Глаза отвел и, хорошо часы заметил. Восемь! Час на все! Пулей собираться. Единственное зеленкой на кольцо капнул. Гляделки на лоб, а замотать не нашел чем. Ранка кровит, рубашку испачкал. Но бежать надо. Пиджак вроде пятна прикрыл. Счет на секунды.

Ржавую Нексию на Алтушке поймал.

-- На Рублевку, тысяча!

Бомбила залихватски махнул:

-- Садись!

Собянин, одни пробки!!!

К воротам Семеныча я подбежал весь взмыленный. Кнопку домофона терзаю. Дышу как загнанная лошадь. Лесной воздух, сосенки, уже не в радость как-то. Умом понимаю, что плохи дела. Когда деньги отдавал, у бомбилы на часах было девять двадцать. За шлагбаум его, конечно, не пустил никто, и пока по территории поселка пробежался, долой еще минут десять-пятнадцать. Итог: более получаса. Беда...

Калитку открыл местный охранник-проживало. Крупный такой дед в камуфляжной форме. Серьезный как боров.

Кивнул ему:

-- Привет, -- и пробую пройти.

Но он проход загородил и сказал гениальное:

-- Ты опоздал.

Я крикнул:

-- Знаю! -- и пытаюсь придурка старого отодвинуть.

Однако навалился он на калитку тушей всей и говорит зло:

-- Не лезь. Уехал он.

У меня тут же упало все. Я продышал:

-- Как уехал?

-- Руками.

Я на мыски встаю, за спину ему, во двор заглядываю. Спрашиваю осоловело:

-- А за рулем кто?

Он бросил равнодушно:

-- Сам, -- и оттолкнул меня. Калитку закрыл.

Я стою, в забор таращусь. Поверить не могу. Это что?! Я труп?! На ватных ногах отошел.

Нет, надо дрыгаться! Кинулся обратно, на трассу, к остановке. Там девяносто девятая, таких как я пасет. К двери подскочил. Упитанный Ара за рулем сидит. Добрую половину машины занял. Не бритый, наверное, год.

Я, запыхавшись, спрашиваю:

-- До Площади Гагарина сколько?

Он глянул, оценив, и хамски:

-- Десять.

-- А до Молодежной?

-- Десять.

-- Ты другие цифры знаешь?

Морда его в удивлении вытянулась и наглости хватило оскорбиться:

-- Э-э?! Что не так?

Я плюнул словом:

-- Всё! -- и на дорогу с поднятой рукой.

Он подождал и крикнул в спину, как одолжение:

-- Давай за пять!

Я отмахнулся. Черная волга с мигалкой остановилась. Там русский парень молодой. До Молодежной за восемьсот домчал.

И с ветерком!

К работе от метро бежать не стал. Две отыгранные минуты уже не спасут, а вот мужицким запахом одарят. Так-то на нитке вишу. Семеныч за рулем, на Бэхе! Фаталити мое. Иду, будто ящик гвоздей на бошку уронили. Даже не знаю, на что уповать мне. На чудо?

Еще издали приметил в офис вход. Черный стан БМВ, наш Крузак. Мама, мама, будет больно. Вон и Бес трется близ. Явно бодр. Глазки бегают, ищут меня. Ща найдут. Да. Нашел. Счастлив, горд. Что тут скажешь? Сегодня праздник у девчат. Не танцы будут, пляски! Промежность ты, смотри, свою в шпагате не порви. Как светится! Бочка фосфора слабже. Веселись, благословляю. И, сумев пережить этот радости взор, я к Егорову. Захожу. Голову на пороге снимаю. Ни жив, ни мертв.

Он стоит возле стола, словно лом против воли проглотил. Ректально. Уставился.

Взгляд его сказал, быть может, все. Мне Ха-на. Спасибо, что пытать не стал. А может и зря. Стало бы легче. Я, так подумать, виноват везде, и телефон не отвечал, и сам не позвонил, и опоздал. Эх, перегара нет. Ну, чтоб наверняка. Придется мучиться.

Егоров, через паузу, сказал, точно проклятому:

-- Иди в отдел кадров.

Я тихо испросил:

-- Заявление писать?

Он вдруг озлился:

-- Дурой не дури! Бланк возьмешь и в бухгалтерию! Понял?! Или проводить?!

Зачем же провожать? Я сам. Гореть огнем, гореть...

Прошелся по второму этажу. Народ какой-то шальной по коридору носится. Дикие. Проект что ли сегодня сдают? Мне бы ваши проблемы.

Я постучался в открытую дверь отдела кадров. Логово "простых" русских женщин. И здесь суетятся. Мне сразу крикнули:

-- Фамилия?!

Я признался:

-- Малышев.

Их главная из дырки своей кабинетной вылезла. Уперла руки в крутые бока, спросила:

-- Почему так поздно?

Я передразнил:

-- Ну вот так! -- ты отчитай меня еще, овца.

Но она лишь скривилась в презрении. Не достоин я слов. Другая баба в стеллаже документы ворошит, мне кричит:

-- Ты водитель?

Я через кабинет:

-- Водитель! -- чуть не добавил "Бывший". Уж скорее бы.

Но ей бы мои проблемы. Все перерыла. Никак что ищет, не надет. Вторая помогать взялась. Спорят. Бегают. И у себя на столе нашла. Живо протянула мне лист и давай стрекотать:

-- Пулей заполняй и в подвал, где геодезисты сидят знаешь?

Я с подозрением:

-- Где банкомат?

Она кивнула:

-- Где банкомат, вот там дверь и теперь наша бухгалтерия. Беги!

Ага. Я полетел. Иду себе эту бумажку читаю. Точнее, пытаюсь понять. Бланк загадочный, номерной, "на сдачу изделий", ниже пустая таблица. Два столбца: перечень предметов, вес. Очень любопытно. И что я должен сдавать? Мне казенное, неужели выдавали что? Ничего я не получал. Но в бланк моя фамилия вбита. Разве что... стиральный порошок и прочая лабуда без запаха. Вот гниды, из зарплаты вычтут! Но это мы посмотрим.

Готовлюсь к битве. Не исключено, что жаркой. Оскорбленные в лучших чувствах бухгалтерши, по природе своей, бодрее любого шизофрена. Но в подвале неожиданно утыкаюсь в спины. Человек десять. Думал, что в банкомат они. Затем разобрался. Очередь вся в новый кабинет бухгалтерии. Сверхновый. Поверх таблички "Геодезия" наскоро бумажку прилепили. Да еще у двери охранник стоит и пускает строго по одному.

Хотел я мужичка впереди, что да как, расспросить. Только от меня он тут же открестился:

-- Не знаю! Ничего я не знаю!

Псих и тварь. Гнида щуплая, сдохни.

Ожидание тянулось, минут двадцать прошло. Душно и влажно. Тамбур в ад, с евроремонтом. И низкий потолок давит. Сзади бабища пристроилась, еще кто-то. Нервный шлак. Они тоже все с бланками. День сегодня, видно, большой.

Очередь ползет издевательски медленно. И выходят из бухгалтерии люди с каким-то видом озабоченным. Убегают не задерживаясь. Даже интересно стало, что там с ними делали?

Когда пришла моя череда заходить, этот урод в пиджаке не пустил. Без команды нельзя. Инструкция -- это святое. Он этим дышит. Живой барьер. А хряк здоровый. Со сломанными ушами и сплющенной переносицей. Юсупом, кажись, звать. Из старой гвардии Беса. Априори мой враг. И роста мы одного. В глаза ему смотрю, стараясь не моргать. Уже минуты три.

Из-за двери когда послышалось:

-- Следующий!

Мне дозволил шагнуть в кабинет, на ковер. В гробовую тишину.

Целая комиссия за длинным столом собралась. Шесть бройлерных кур, пять баб с бумагами, а перед шестой теткой отчего-то стоят небольшие такие весы, с блюдцами на цепочках, как у Фемиды. Рядом махонькие гирьки. Но обстановка тяжелая. Под электротоком. Чем-то учительскую напомнила или кабинет директорши перед казнью. У нас Тихомирова была. Жесткая длань, но праведная, как дух святой инквизиции. А эта карательница, что во главе здесь сидит, ее копия. Красный комиссар в лихом парике. Решительный и беспощадный. Коня ей, шашку! Она сказала приказным тоном:

-- Пройдите ко мне, -- и протянула руку. Бланк хочет.

Я подошел и дал. Она вздернула бровью:

-- Что это? Почему не заполнен?

Я под дурачка кошу:

-- А что я должен заполнять?

Она возмущенно:

-- Вы что, ничего сдавать не собираетесь?

Я желчно улыбнулся:

-- Ну, а с какой стати?

Она многообещающе хлопнула ладонью о стол:

-- Та-ак! -- и у соседней тетки с вызовом спросила: -- Это какой отдел?

Та кивнула:

-- Водители.

Резко приказала:

-- Егорова быстро мне, -- и крикнула в дверь: -- Охрана! Зайдите!

Хряк, ворвавшись в кабинет, чуть коробку дверную на плечах не внес. Взглядом смерил меня, будто требуя от хозяйки команды: "Порвать!"

Нет, она ограничилась:

-- В комнату его.

Юсуп за плечо меня развернуть схватил. Я отмахнулся:

-- Руки убрал!

Он челюсть выпятил:

-- Иди! -- но без рук.

Провел меня вдоль стола в торец кабинета, к обычной белой двери.

Зашли. Не комната, а дознавательская. Три на два, без окна. Один стул и стоит. Он кивнул на него, вместо слова:

-- Садись, -- и, закрыв дверь, встал в позе "секьюрити на посту".

У меня же выбор невелик. Я подчинился. Хотя процедура увольнения становилась все менее обходительной. Если не сказать, страшащей. И минуты тянут. Интересно, Мизинец также начинал? Начинал кончать. Блин, жутковато.

Еще этот мясник, чувствуя силу, бросил фразу:

-- Что, клоун, допрыгался?

Я огрызнулся:

-- Пасть закрой! И охраняй меня!

Юсуп ухмыльнулся. А чего горевать? Качусь я, похоже, конкретно. Того и гляди очнусь в глухом лесу, к березе прикованный. Только вот за какие грехи?

Что Егоров прибежал, я услышал еще через дверь. Эта комиссарша, помимо прочих претензий, ему высказала:

-- Сами с ним разбирайтесь!

Егоров заскочил, нехарактерно, взволнованный. С порога мне:

-- Малышев, это правда?

Типа винясь, я кивнул:

-- Чистая.

Егорову быстро взвесить ситуэйшен все помешало. И охранник мешается. Он сказал Юсупу:

-- Выйди. Я сам, -- сделал по кабинету круг, как любит, и меня спросил: -- Ты зачем это делаешь?

Стыдит. Офигеть. Только ты адресом ошибся, друг. А раз ошибся, так получай надменный стеб:

-- Скорее всего, я очень жадный и мелочный человек.

Егоров дернул скулами:

-- Смешно, -- но без смеха спросил: -- Тебе мало утренних подвигов?

Я улыбнулся словами:

-- Очень мало.

Егоров тоже улыбнулся. А вернее сделал на лице улыбку. Мне бы насторожиться, но... Я лишь заметил первую фазу движения руки. Хоп! И мой кадык, как в клещи, пальцы его зажали. Боль! Вырвет вот! Я руку его стиснул, на колено со стула припал, хриплю. Круги красные перед глазами пошли...

Он к рубежу сознания подвел и с силой оттолкнул. Я упал в угол комнаты, опрокинув стул. И тут же скрючился, слюнями подавившись. Шею схватил, чтобы не взорвалась. Кашляю, харкаюсь. Все кружит. Страх, болевой шок.

Егоров орет:

-- На место сядь! Быстро!

На ощупь, стул, кое-как сел.

Он мне в лицо, аж брызжет, как вопит:

-- Запонки пять граммов! Зажим для галстука, три! Кольцо, четыре! И еще восемь грамм с тебя! Это я находить должен?! Я?!

Меня еще не отпустило, но как я смог, так и прохрипел:

-- Егоров, ты о чем? Какие запонки?

Вопрос не правильный. Егоров куда-то в солнышко мне, в болевую точку, выдвинутой фалангой среднего пальца, резким ударом это дал понять. Дыханье сразу ноль, тело отнялось, и я лицом вперед свалился, как поп лобешником о пол. Не понимаю, верх где низ. Но чувствую, за шкирку тянет:

-- Встал! Встал!

На стул меня усадил. Кричит:

-- Кольцо снимай!

Я как смог его подергал. И рана кровью лопнула, палец скользким стал. Я ему:

-- Видишь, сидит?

Он сам давай крутить, вместе с пальцем. Как не сломал, не знаю. Еле я вытерпел. Крутил-выкручивал. Хрен получилось у него что. Бросил это дело. Отступил. Платком руки вытирает и допрашивает:

-- Где запонки твои? Галстука зажим?

-- Потерял.

-- Твои проблемы. Завтра чтобы двадцать граммов принес! Ты понял?

Я прохрипел с надрывом:

-- Понял!

Он брезгливым тоном:

-- В туалет иди. Рожу умой и в БМВ, работать. К вечеру если кольцо сам не снимешь, инструментом помогу. Все понял?

-- Да.

-- Ушел!

Я выпал из бухгалтерии, на чужих ногах. Сквозь жидкую очередь вброд перешел, народ чуть напугав. Вломился в туалет. Тело, руки дрожат. Как не со мной все. Под кран голову пихнул. Уже минуту стою. По волосам мокрый холод размазываю. Затем распрямился, на себя посмотреть. Действительно, рожа.

В зеркало ухмыльнулся:

-- Егоров, красавчик! -- и стиснув зубы: -- Ладно...

Снова умываться. Привел лицо в порядок, кровь остановил. Студеная вода и отрезвила, в чувства привела, но понимаю, что на этот раз, действительно серьезное творится. Калечить так, без позволения, он вряд ли мог. Прогневал сильного мира я. Отца родного. Семеныч -- спасибо тебе за все!

Толку, что верой и правдой? Этого мало ему. Шестеренка я. Болт. И цена мне копейка. Увольнять? Ну а зачем? Я фактически раб, без права ни на что. Выдрессирует, приучит к лотку. Лечь, встать, на место, голос! След! Кредит вот взять я не успел, но даже спорю, что возьму. Силой дадут. Тогда точняк, попробуй дернуться -- прижмут. Хотя и так прижали. Одним Егоровым, за пять минут.

Ага, прижали, думайте так.

На улицу я вышел, стараясь с охраной глазами не встречаться. Пусть убедятся: сломан я, стух! Только Беса заметил, и то, по привычке больше. И, кстати, Бес удивил. Рассержен, как будто. Странно. Расстроился, что без него такое сладкое едят? Вот незадача, но мы-то знаем, ты умеешь, и терпеть и ждать. Настоящий казак!

Не то, что я. Побитый выскочка, закрылся в Бэхе. Читайте: "спрятался". В свой монастырь, обитель. На шесток. Дом, милый дом. Только спинка кресла откинута сильно. И как Семеныч так ездит? Полулежа. Как на шезлонге. А Маринка, наоборот, к рулю любит жаться, гвоздиком. Никогда не понимал я таких извращений. Сиди после них все перенастраивай. Плохо все же, когда кафтан с чужого плеча. Хорошо, что не саван! Пока...

Да, Егоров, мог упаковать. Но напрасно он так. И не важно, чей приказ выполнял. Теперь, пусть извиняет, заранее. Буду бить как свою ровню. Даже впрочем, Егоров мастеровитей. За мной будет лишь фора веса. И внушительная. Если прикинуть, кости его, потянут на сколько? Ну, семьдесят, от силы, семьдесят пять. Не чета моим ста двадцати. Полцентнера, казалось бы, солидный перевес. А раскатал, как пацана. Исподтишка, конечно, бил, по-скотски. Но обучен, надо признать, знатно, все по точкам лупил. Руки не поднять, не вздохнуть. Что там масса играет моя? Только падать больней. Вон я в мареве, до сих пор. Не отойти. Гад, убью!

Я кашлянул. В правую руку. Палец потревожил. Болит. Весь изжеванный. Сизый. И опух. Обручальное кольцо уже как перемычка на сардельке. Утрирую, конечно, однако теперь без кусачек точно не снять. Еще бы знать, для чего?

Примерно тысяч за семь мы купили оба кольца. В ювелирном, возле Курского. Маринка нашла.

-- Классно! Дешево! -- все визжала. -- Они такие широкие!

Последние брали, с витрины. Ей пришлось в самый раз. Мне чуть было мало, но я смог натянуть. Теперь сам не рад. И зачем оно тебе Егоров? Оскорбить меня? Унизить? Куда больше-то?

И да... Как ни странно, Маринка... снять кольцо тоже хотела. И не просто хотела! Палец чуть не отгрызла. А еще запонки мои золотые увела, зажим для галстука, опять же, золотой. Что за канитель?

В эту минуту я, наверное, впервые призадумался, но у входа засуетилась охрана...

Семеныч в машину буквально вбежал. И, не давая опомниться, оглушил вопросом:

-- Кирилл, что за проблемы?!

Я чуть потерялся и без подготовки, стал оправдываться:

-- Владимир Семенович, я понимаю, что виноват и опоздал, и телефон...

Он перебил:

-- Я не об этом. Почему кольцо не снято?

Вот здесь я запнулся, правая кисть сама от дужки руля отомкнулась, и рот выдал некие звуки:

-- Как... Оно... я...

Семеныч, усаживаясь более удобно, резким тоном:

-- Его сдать срочно надо. Это понятно?

Не вполне, но я предпочел согласиться:

-- Владимир Семенович, я сегодня же...

-- Есть информация, что и с остальными предметами вопросы?

С ответом я затупил и краем глаза вижу, как Андромед с другой стороны машины Семенычу на диван чемоданчик пристраивает. И чемодан своеобразный, будто усиленной конструкцией, с замком, опутанным белой толстой нитью, с сургучной печатью на хвосте. Точно опломбирован. Семеныч его в ноги себе переставил и вопрос повторил:

-- Так что с другими предметами?

Мне пришлось кивнуть:

-- Я исправлю.

Он предупредил:

-- Времени меньше суток. Завтра крайний срок.

-- Да я, понимаю...

-- Понимай правильно. Быстро домой, затем на Даниловский Вал, к Монетному двору, -- и кому-то в телефон деловито: -- Да! Аллё, Елена Викторовна, это "Моссетьпроект", Зеницкий, у нас в силе? Да, я выехал и получилось на сегодня, я вам отписал, общий вес без десяти граммов семь... Да, большей частью пятьсот восемьдесят пятая... По остальным сколько? Чтобы не ошибиться, если вы откроете табличку, там указано... открыли? -- он достаточно долго молчал, затем удивился: -- Еще килограмм? -- и смиренно: -- Я поставил схожую задачу. Люди работают. Мы будем стараться, изыскивать, но достичь килограмма... Я понял... да, да, нет... не в спорах дело... я понял. Мы очень постараемся. Спасибо.

Ого! Семеныч под эту бабу прогнулся и так безропотно. По закону сохранения энергии, теперь сам кого-то нагнет. И, как в доказательство, кому-то из замов уже угрожает в телефон:

-- Нам подняли планку. Три килограмма. Да. Три. Это уже твоя задача. Собери людей, разъясняй, работай! Голову за результат!

На последнюю фразу Семеныч сделал особый упор. А слово он держит.

Блин, как же кольцо это снять?

Я вырулил на Ленинский, вклинился в поток, ухожу уверенно влево. Свободно что-то сегодня. А кто есть, те летят как черти, хорошо Крузак сзади, отсекает уродов, двигаться помогает. Впрочем, нервозность на дороге очевидна. Стабильность отсутствует у основной массы машин. Водителей будто лихорадит. Одни из ряда в ряд излишне скачут, кто-то тупит, сигналят. По нашей левой полосе какой-то борзой встречный джип пролетел. Я предпочел на крайнюю левую не соваться. Занял средний ряд. Около ста иду за одной прозрачной Маздой, чтобы не подрезали, к ее попе прижался. Справа, слева лихачи обгоняют. Того и гляди цепанут. Мазду мою режут, она стопами вспыхивает без конца. Я за руль всеми руками. Лишний раз не моргнуть. Не отвлечься. Еще Семеныч на уши давит, похоже, жену песочит. Орет на нее:

-- Лучше ищи! Сейф оставь, я сказал! Значит в ячейке! Не посылай никого! Поезжай сама и проверь, забери. Тогда позвони ему! -- и мне крикнул: -- Кирилл, к Монетному двору!

Черт! Я садовое только переехал. Семенычу говорю:

-- А как нам?...

-- На Житную поворачивай, до Люсиновской!

Отлично придумано! Там по Житной двести метров и кирпич, односторонняя пойдет. Для нас четыре полосы, ну очень встречные. Но приказ, есть приказ. У Октябрьской, возле церквушки, ушел направо и когда белую цитадель Министерства Внутренних Дел проезжали, за забором их, на парковке, бросилась в глаза, не хилая такая активность. С полусотни ментовских Фордов, построившись, переливаются красно-синими маяками. И полицейские в бронежилетах бегают, с калашами наперевес. Деревянные ящики от здания к машинам таскают. А время час дня. Поздновато для развода.

Но мне сейчас не до этого. Разметка полос моих давно направо ушла, на разворот в туннель. А Люсиновская прямо, через встречку, а встречные стеной прут. Как назло, движение плотное. Я на треугольном островке безопасности остановился. Машинам дальним светом мигаю, даю понять, что в лоб собираюсь идти. Но Крузак быстро осознал задачу. Меня обошел и встал впереди, атомным ледоколом. Наглости не занимать. И попер! Я за ним. Машины ших, ших с обеих сторон. Такое чувство, что скорость даже не сбрасывают. Чумовые. Встречку продавили и на Люсиновскую повернули. Я по зеркалам глазами бегаю, кажись, не гонится никто. Чуть отпустило. А когда возле перекрестка на Тульской в пробочку встали, я позволил себе облегченно выдохнуть. Конечно, вряд ли кто нам сделает что. И Семеныч не прост и охрана наша с корочками, но при общении с ментами всегда присутствует скрытая переменная. Сколько волка не корми...

Пробка оказалась глухой. Десять минут ни с места. На фоне Дома-корабля, подвешен светофор, с красным пятаком. Теперь вот он зеленый... опять красный. Эстонская цветомузыка. Трамвай, из двух вагонов, далеко впереди раскорячился. Колокольчиком запарил звенеть. Я сижу, караулю подвижки. Да, через площадь смотрю, на белый фасад огромной обувной коробки с вертикальными ребрами. Убогое советское зодчество. Архитектор в детстве, наверное, в кубики переиграл. Или недоиграл. Но буду справедлив, об индивидуальности здания подумал, на обрезе крыши прилепил буквы "Московский Монетный Двор".

Место для рабочего визита не типичное. Даже специфическое. Двор монет. При мне Семеныч о нем ни разу, не то чтобы приезжать, и вскользь не упоминал. И с какой стороны подъезжают к нему, хрен поймешь. Сегодня день вообще выстроен из одних вопросов и проблем. И кадык болит, когда глотаю. Егоров -- гнида, ноги сломаю, искалечу...

-- Кирилл, почему долго так? -- спросил Семеныч в нетерпении. -- Иди, узнай что там!

Я отстегнулся, пошел смотреть. Хотя, куда ни глянь: сплошь крыши тачек воздух плавят. Лавируя между торчащими ушами зеркал, прошел по ходу пробки, метров пятьдесят, чтобы убедиться: сколько есть площади перекрестка футбольное поле, все забито. И с мигалкой один крутой на месте стоит. На привилегии его болт положили. Сюда бы телевизионщиков, такой репортаж пропадает. На Тульской случился коллапс. Микродурдом. Народ пешком через пробку как через парковку магазина чешет. Водилы вовсю машины свои покидают, на сигнализацию ставят прямо как есть, посреди дороги, и по делам уходят. Опупевшие. Анархия сплошная. Что будет дальше? Да еще от моторов и нагретого солнцем железа нестерпимый жар пышет. Надо валить. И без этого в июле в пиджаке тепло.

Я обратно ломанул. Навстречу мне люди, двери открывают, зеркала, машины. Семеныч из Бэхи тоже вылез. Стоит в окружении Андромеда и еще одного нашего, чемоданчик к груди прижал. Беспокойство на лице.

Я ускорился и, подбежав, Семенычу:

-- Там все плохо. Намертво.

Он мне:

-- Ты в машину, ждать меня здесь, -- и охране: -- За мной!

Пешком пошел! Удивительное рядом. Ну, может, конечно, ему срочно. И этим всем остальным. Поток людей к Монетному Двору направлен, однако. И людей не самых обычных. Идут-то не абы кто. Серьезные дядьки. Деловые, в дорогих костюмах, ботинках. Кто-то с сопровождением. Перерегистрация фирм? В Монетном Дворе? Чудеса. Проспал я видно, нечто важное!

Радио покрутил. Реклама, музыка. Станции по второму кругу лопачу. Половина второго дня, а новостных блоков никаких что-то нет. И ди-джеев не слышно. Только одного мужика и нашел. И то он про недвижимость Болгарии втирает.

Нет. Все же что-то я упускаю. Сначала Маринка, затем Егоров, Семеныч... Кольцо им далось это чертово. А еще запонки, зажим -- все мое золото. И двадцать граммов можно догадаться чего Егоров завтра увидеть хочет, а еще бланки у народа в очереди, весы в бухгалтерии... Будто, золото сдает. Весь "Моссетьпроект". Коллективно. В качестве бреда, конечно. Только вот с какого хрена?

Позвонить бы Чекану. У "земли" человек живет как-никак. Он-то в курсе движения масс. Знает конъюнктуру. Я в карманах пошарил, вытащил деньги, симку. Что портфель и документы свои дома забыл, это я спохватился, еще утром, когда к Семенычу ехал. Хорошо, что симку вечером в брюки пихнул, а из денег после бомбил осталось... Две тысячи, с мелочью. Интересно, за такие копейки телефон в Москве купить, осуществимо? А еще жрать я хочу, как не знаю что! Не ужинал, не завтракал и не обедать мне, похоже, сегодня. Пробка на метр подвинулась в час. И Семеныча нет все, как нет и понимания творящегося.

А когда прошло еще около часа, по другой стороне дороги, у Монетного Двора, завязалось крайне странное действо. Там где газон и пешеходная дорожка, крякая зазевавшимся прохожим, проехала машина ДПС. За ней БТР с десантом из красных беретов на броне, далее с пяток инкассаторских Камазов и еще один увешанный бойцами БТР. По дорожке они слегка проехали, затем всей колонной свернули к Монетному Двору, напрямик, по траве, между деревьев в зарослях остановились. Бойцы с БТРов рассыпались, охранение у Камазов выставили. Замыкающий БТР, опорожнившись, еще и маневрировать взялся. На газоне агрессивно крутанулся, что комья земли из-под колес разметались и к перекрестку газанул. На углу зеленого острова, у светофорного столба встал резко и давай турелью своей крупнокалиберной по сторонам нервно водить. Жути нагонять. Хорошо далеко я, не так страшно, а кто ближе был, смотрю машины в пробке пятиться стали. И в самом деле, пойми ты ковбоя этого, очередь "случайно" даст -- мало не покажется. Кто сидел за рулем, наверное, тоже подумали так. Один нашел дырку, уехал, за ним второй, третий. Объезжая "припаркованных" разворачиваются и к Садовому скорее. Лишь бы удрать отсюда. Смотрю и перекресток зашевелился, трамвай поехал. И соседний ряд тронулся. Дело пошло, но машин много брошенных. Так бы все рассосалось на раз. Я с правым поворотником к тротуару прижался и Семеныча вижу. Бежит, с обезьянами нашими. А чемоданчика нет.

Плюхнулся он на диван. Дышит, что меня горячим воздухом обдает. Журналом обмахивается. Андромеда за водой послал. Климат на заморозку поставил. Воздуховоды дуют на полную. Он телефон терзает, набирает все кому-то. Мне уже и думать не знаю что. На свой страх и риск, спрашиваю:

-- Владимир Семенович.

Он резко:

-- Что?

-- Извините, а что, война началась?

-- Какая война? Аллё. Да. Всё нормально. Приняли. Нет, завтра ехать не надо. Во второй половине дня инкассатор будет проезжать. Но ты мне сегодня подготовь реальные списки, только реальные, сколько мы можем. Да, сколько у нас будет железно... На завтра никого не откладывать, срочно пригоняй из отпусков, прямо сегодня же... да, оплачивай самолеты, вертолеты, и тащи больничных, уволенных, кто на пенсии. Всех!... Обзванивай... значит выезжай! Как хочешь, а цифру чтобы закрыл! Так что за война?

-- Да, нет. Я просто не пойму..., -- хотел я продолжить: "не пойму, что происходит", но Семеныч грубым тоном перебил:

-- Не надо понимать. Надо делать. Я делаю, ты делаешь, тогда будет результат. А "не могу", "не получается" это кому интересно? Спросят с каждого, с меня. Что мне за тебя ответить? Что там у тебя не получается? Дай сюда руку!

Я рефлекторно сжал кулак и спросил:

-- Зачем?

-- Кольцо твое посмотрим!

Пытаюсь бодаться:

-- Там сложно. Я сниму сам...

-- Тебе сколько повторять?! -- пригрозил Семеныч.

Я нехотя выполнил приказ. Семеныч за запястье схватил, кулак мой выкручивает, раскрыть пытается. Но на меня как нашло что. Не позволю и все тут!

Семеныч рычит:

-- Пальцы разожми!

Я руку с силой отдернул. И повысив голос:

-- Сказал, сам сниму! Значит сам!

Семеныч обескураженно:

-- Мальчик, забылся? Напомнить тебе кто ты? -- и строго: -- Водитель, в зеркало большую машину увидь. Там люди. Одно мое слово и... Ты понимаешь?

Я процедил зло:

-- Понимаешь, -- сам думаю: бью по газам, пока сообразят и мой движок сигналкой вырубят, оторваться успею. Метро близко -- туда сигану, потеряюсь... Вдруг Семеныч из машины вышел. Я тут же ногу с тормоза на газ переставил... Он открыл пассажирскую дверь и сел рядом.

Молчит. И я тоже. Сижу, головы к нему не повернув. В руль вцепился. Внутренне напряжен, да и внешне. Чувствую перелом момента. Пан или пропал. Здесь от быстроты реакции жизнь вся решиться. Что он задумал? Может руки свои "замарать"?...

Но Семеныч заговорил неожиданно по-свойски, даже снисходительно:

-- Ладно, Кирилл, погорячились и хватит. Оба не правы. Я знаю. Тебе сложно. Слышал проблемы в семье, и работали мы с тобою прошлый месяц на износ. И Егоров, что скрывать, привык людей через колено ломать. Шакал тот еще. Как считаешь?

Я с недоверием согласился:

-- Есть немного.

Семеныч кивнул:

-- По нему я вопрос в ближайшее время решу. Даю слово. А тебе обещаю месяц отпуска и двойной оклад. Как тебе такие условия, пойдут?

Бесплатный сыр напомнили. И я спросил:

-- А взамен что?

Он сказал, как мне показалось, очень искренне:

-- Ты мне нужен. Нужен лично ты. Понимаешь?

Мечтая понять, я ответил:

-- Не вполне.

Семеныч заговорил медленно. Тщательно подбирая слова:

-- Сейчас поймешь. Об этом еще никто не знает. В организации после меня, ты -- второй человек, -- он сделал паузу, чтобы я проникся степенью доверия и продолжил: -- Сегодня на рынке появился отличный шанс ухватить кусище. Пирог! Заказ капитальный. Все что я делал до этого, за двадцать лет -- баловство. Поверь, это не просто слова. Там перспектива всего. Взрыв! Космос! Под этот заказ "Моссетьпроект" из местечковой конторки быстро раскрутится до крупнейшего холдинга с неограниченными возможностями роста. По сути, в стране, проектировать будем мы одни. Я знаю, как это сделать. Но для этого мне нужны надежные, проверенные люди, которые могут в сжатые сроки выполнить поставленную задачу. И ты один из них. Я вижу в тебе стержень. Ты работаешь не на кого-то, ты работаешь на результат. Что крайне редко и ценно.

Я осторожно спросил:

-- И что мне делать надо?

-- Пока не многое. Тоже что и все. "Моссетьпроект" должен доказать: Мы способны не только выполнить, мы способны перевыполнить. Для нас это норма. Нам сказали: "Килограмм", а мы дадим три. Громко заявим о себе. Это как допуск к торгам, показатель нашей состоятельности. Где вклад каждого оценим, обязателен.

Руки чуть ослабили хватку руля. Что-то начинается проясняться. И я задал основной вопрос:

-- Поэтому кольцо надо сдать?

Семеныч ответил мгновенно:

-- И не только кольцо, и не только тебе. Мне, ему. Всем! И чем больше ты сдашь, тем лучше. Но есть неукоснительный минимум. Для каждого свой. Ты позвони Егорову, свою цифру уточни. И не пугайся. Ничего непосильного там нет. Все рассчитано индивидуально, применен персональный подход. Согласись, десять-пятнадцать граммов благородного металла, мужику современному, по зубам.

Я озвучил свой "минимум":

-- Егоров про двадцать граммов говорил.

-- Все может быть. Ты уточни. И сегодня же надо постараться, чтобы завтра долги все закрыть. Время есть, -- Семеныч заметил Андромеда, вставшего с бутылкой воды, возле задней двери. Открыл окно и, высунув руку, добавил: -- Так что, Кирилл, дерзай. Я сейчас тебя отпускаю и надеюсь, что наш разговор, останется лишь только нашим разговором. Договорились?

Я слегка удивился:

-- Мне можно идти?

Открывая зеленую бутылку "Perrier", Семеныч вскинул брови:

-- Нужно! И результат, Кирилл, результат!

Глава 6.

Водитель Крузака сел за руль БМВ. Андромед прыгнул в Крузак и, оставив меня на дороге, они поехали в сторону Третьего кольца.

Я проводил процессию взглядом, дождался, когда их огни затеряются в потоке и побрел мимо Даниловского рынка к Дому-кораблю, к метро. На душе двойственно. И вроде ответ я услышал на вопрос, но вот прогнал он мне что? В голове лишь бессвязный набор слов: перспектива, задача, результат... Как же тупым быть хреново. Дерьмо!...

Короче, надо звонить. Егорову. Я снова пересчитал свои две тысячи, без труда нашел павильон Евросети и зашел. Посетителей пока нет. Это хорошо. Не так опозорюсь. Вперился в витрину, ценники изучаю.

Чудо в желтой майке осторожно сбоку подходит и спрашивает:

-- Здравствуйте. Чем я могу вам помочь? -- и стоит вздохнуть боится.

Я на это глянул. Стремноватый метис. Помесь ущербного хиппи и начинающего растамана. На голове вместо прически -- каштановая копна, вьющейся пакли. По лицу утыкан пирсинг. Нижняя губа окольцована. Уши -- в стальных бородавках. Сам тощий, сутулый. Плечи узкие, руки -- палочки. Жертва субкультуры или круглосуточного доступа в интернет. Ему бы сказать: "Ты, сначала, себе помоги", но я сказал:

-- Здрасьте. Телефон нужен.

Он как-то неловко указал на витрину тонкой ладошкой:

-- У нас есть смартфоны, слайдеры...

-- Нет, мне что проще.

-- Нокиа, Сони-Эриксон...

Я снова перебил:

-- Еще проще. Тысячи за полторы.

Чел заторможено среагировал:

-- А, ну могу вам предложить ЭлЖи, Санмсунг...

-- Давай Самсунг, он заряжен?

Открывая витрину, чел задумчиво скривился:

-- Трудно сказать. Обычно там заряда немного.

Я ультимативно спросил:

-- А можно его здесь зарядить?

Вручив мне телефон, хиппи согласился:

-- Ну-да, я пока гарантийку заполню, присаживайтесь, -- вытащил коробку телефона, бумажки разложил на столе. Приготовился писать, но поднял голову, чтобы сказать заученное: -- И могу предложить вам расширенную гарантию нашего магазина...

Я, присаживаясь напротив, отмахнулся:

-- Не надо, -- кручу эту пластмассовую херь. -- Куда здесь симку вставляют?

Чел помог собрать телефон и поставить на зарядку. Пока он бумажки заполнял, я все пытался телефонную книжку открыть, но симка никак инициализироваться не желала. Гадина. Раздражает. От телефона я отвлекся и случайно поймал взгляд этого нарика. На руку мою косится, на кольцо.

Я спросил нахально:

-- Что?

Он скорее:

-- Ничего, -- снова взялся писать.

Так уж и ничего? Херня нечесаная.

Я оперся локтями о стол и лицом к улице повернулся. Людишки бегают. Снуют туда-сюда. В хлопотах по макушку. И мне сейчас туда же. Золото надо купить, двадцать граммов. А как Семеныч дал понять лучше все шестьдесят. Даже не знаю это сколько денег? Если тысяча рублей за грамм, то получится уже охренеть сколько. А если грамм сейчас две?...

-- Извините, -- сказал чел.

Я повернул голову. Он смотрит, молчит, мысль свою глубокую не продолжает. Что-то мнется. Я с вызовом:

-- Ну?!

Он почти шепотом заговорил:

-- Могу предложить вам хороший телефон... Двухсимочный...

Я откинулся на спинку стула:

-- Да? Как интересно. Ну, давай, предлагай!

Он вытаскивает из кармана джинсов затертый, белого цвета мобильник, боязливо расхваливая:

-- На гарантии еще, сенсорный дисплей, емкая батарея..., -- мне протягивает.

Не смея дотронуться, я издали посмотрел и как вдумчивый и ошеломленный ценитель, соглашаюсь:

-- Шикарный! ЭлЖи, да? -- и напоминаю: -- Только я купил у тебя один телефон. Зачем мне второй?

-- Это не проблема, сделаем возврат. Просто бюджетная линейка Самсунгов очень слабая. Много жалоб и батарея плохо держит. А вот эта вот вполне приличная звонилка, есть блютуз, интернет настроен...

-- И сколько ты хочешь? Полторы?

Он сдавлено вздохнул:

-- Я брал за девять, вот на витрине у нас точно такой же выставлен, за девять семьсот...

Я кивнул:

-- Ну допустим, а ты сколько хочешь?

Он вздрогнул:

-- Сколько? Ну не обязательно же деньгами отдавать, если имеются, -- глубоко вдохнув и на выдохе: -- затруднения...

Я удивился и напористо слегка:

-- Да?! А если не деньгами, мне тебе как прикажешь отдавать, натурой?

Его пирсинг задрожал, как новогодние игрушки на задетой случайно ёлке. Чел к обмороку близок, но говорит:

-- Нет, ну вы же можете, расплатиться, допустим..., -- он неуклюже зевнул, прикрыв трясущимся кулачком рот. -- Допустим, вашим кольцом? -- сказал и оцепенел от страха.

И я оцепенел. Вот это да! Кольцом расплатиться?! Всего-то? Поразительно свежая идея! И как я сам не догадался?! Я сделал вид, точно только сообразил о не зазорности грядущей сделке. Ее простоте, рентабельности. И, будто представив сулящие дивиденды, протянул:

-- Ах, кольцо тебе дать?

Он уже более смело кивнул:

-- Ну-да. Кольцо. К примеру...

Я вдумчиво встал и, совсем по-Егоровски, сделал у витрины круг. Остановился и допустил:

-- Значит своих железок тебе мало, да?

Чувак замялся и, пожав плечами, криво улыбнулся:

-- Так это...

Я сказал озаренно:

-- Слушай, а у меня другое предложение!

Он сразу ожил, подался вперед и спросил:

-- Какое? -- и стал внимать, боясь что-нибудь важное упустить.

Я оперся прямыми руками о стол, нависнув над чуваком, и глядя прямо в глаза:

-- А давай, за это кольцо, ты ртом поработаешь?!

Он непонимающе насупился:

-- Это как?

-- Ну так. Ты мне отсосешь?! А?!

Чел вздрогнул с боязнью:

-- Где?

Я крикнул:

-- Здесь! И сейчас!

Он, попятившись, посмотрел на стеклянную стену павильона, на проходящих мимо пешеходов и, подняв на меня свои рыбьи глаза, с мольбою попросил:

-- Давайте, мы в подсобке, хотя бы...

Я на секунду обомлел. Ушам не верю. В сторону откинул стол и резко двинул ногой по выглядывающей спинке стула, на котором сидела эта мразь. Стул, вместе с мразью, отлетел метра на два. Мразь забилась в угол и, ожидая продолжения бойни, загородилась руками.

Я опустил кулак. Нельзя, нельзя, спокойно. Взял Самсунг, зарядку сунул в карман пиджака. Потроха из коробки на стол высыпал, гарнитура, бумажки, мусор весь я, короче, оставил в дар магазину. В качестве компенсации, за неприятные минуты, забрал авторучку с их логотипом. И, прежде чем выйти, этому челу, который трясся, лежа в луже, бросил пятьсот рублей и слова:

-- На тебе, за испуг, -- и ушел.

Без промедлений смешавшись с толпой, спустился в метро. На случай всякий. С улицы мог кто-нибудь зоркий сей инцидент углядеть, не правильно истолковать. Опять же камера под потолком висела. Повяжут еще и доказывай, что он сам обмочился. Без причины.

Стою на платформе, в черную дыру туннеля таращусь. Поезда не слышно все. Поторопил бы его кто. Люди-то прибывают. Сильно обжиматься с этим стадом не хочется. Да к тому же, я не вполне уверен, что по стулу ударил. Отлетел этот педик как-то далеко. Запросто мог его тушку я сорок пятым размером зацепить и писец. Он же дистрофик. А там любой контакт и грудак сломан, легкое порвано или селезенка. Или почка! Черт! Заткнись! Он нормально лежал. На полу. Шевелился. Кровью не кашлял. Лужу сделал тоже без примесей, я бы заметил неладное. Так что не фиг накручиваться. И паспортом я не светил. Документы все дома. Концы запарятся искать.

Поезд подъехал забитый под крышу, но многие вышли. Я встал удачно. В уголок, где неподвижные двери и поручни. Дабы в живот не пихали, повернулся к людям спиной, выгадав еще немного жизненного пространства. Симка к тому времени уже подружилась с телефоном и чтобы отвлечься и на перспективу, переписал на бумажку номера Маринки, родителей, Чекана и еще парочку друзей детства.

Пока ехал, мне Егоров пытался звонить. Спасая батарейку, я отключил телефон и включил терпение. Начиная с Чеховской поезд встречала дурная толпа, и наш вагон брался штурмом. Когда плотность тел достигла предела, двери тупо перестали открываться. Но кому-то же вечно выйти надо. И вот этот индивид, с руганью и вонью, вагон покидал. На его место с криками и охами влезало четверо особо спешащих и еще минут пять двери не могли закрыть. Машинист из динамиков уже матом орет. Двери туда-сюда дергает. И ему, видно, в какой-то момент, открывать их надоело в принципе. Пару станций он проехал, остановившись только для галочки. Кого-то серьезно обломав. Но только не меня. Я -- минуты считаю.

Несколько раз мы подолгу стояли в туннеле. Особенно перед Петровско-Разумовской. Стоим и стоим, стоим и стоим. Бабка под боком от духоты воет, в печень локтями пихается. Мне и самому плохо. Еще где-то в середине вагона астматик задыхаться начал, кашляет, с ним кто рядом был, паниковать. Масса людская задергалась. Женщину придавили, она как завизжит! И не деться никуда, в западне, заколоченном гробу. Хоть в туннеле этом слазь.

Когда мы тронулись, я не знаю, уже молился. Дальше легче стало. Выходит народ. Я Алтуфьевскую платформу, почти расцеловал и на улицу выскочил. Купил воды самой дешевой. Освежился. И глубоко пофиг, что мусорка рядом дымит. Я заплеванному тротуару просто счастлив. Воздухом надышаться дышу, как из петли выпал. Проклятое место, ненавижу метро. Включил телефон и мгновенно звонок Егорова.

Я:

-- Аллё.

Егоровская желчь:

-- Малышев, ты почему не отвечал?

Я ожесточенно:

-- А сейчас я ответил?

Он спросил:

-- Что с кольцом?

-- Снимаю! -- крикнул я.

Егоров помолчал и сообщил:

-- На отдел пришла разнарядка. С каждого сотрудника по тридцать граммов.

Я подумал: "Зашибись!", и вслух сказал:

-- Отлично!

Этот припомнил:

-- Что отлично?! Ты еще ни единого грамма не сдал!

Я себя в руки взял и заверил:

-- Сдам я, сдам. Завтра. Семеныч в курсе.

Егоров предупредил:

-- Не смей телефон отключать. Перезвоню.

-- Звони! -- и я сбросил. -- Козлина, заколебал...

Пошел ювелирный искать.

Искать не пришлось. Почти у выхода из метро, в жилой башне, на первом этаже, над квартирой, переделанной под магазин, вывеска золотом, с кольцами, ниже закрытые двери и жирная очередь. Жирная и длинная. Извивается аж. Спускаясь по ступенькам на тротуар, огибает запаркованные машины и обрывается лишь у соседнего подъезда.

Подошел я к крайнему и спросил:

-- Все туда?

И услышал нервозный смешок:

-- А куда еще?

Часто я применяю ход. Морда кирпичом и мимо очереди, мимо этих списков, порядков, сразу в дверь захожу. И действенно и нервы целее. Но здесь, не дойдя до ступенек считанных шагов, я уперся в выставленную руку толстого мужика в сетчатой зеленой футболке и с наездом вопрос:

-- Куда прешь!?

Я еще борзее:

-- Куда надо! -- и по руке его ребром ладони. -- Клешни убрал!

Но на помощь ему разом человек десять кинулось. Зашибись единство. За пиджак схватили, как гигантский мутант-осьминог. И я уже не вешу ничего. Лишь в защиту успел выкрикнуть:

-- Мне узнать сколько стоит!

Из толпы довольный голос:

-- Всем узнать!

И буквально катапультировали меня. Охренеть бараны. Я на низкий заборчик, что обрамляет газон, чудом не угодил. Мог сломать себе что-нибудь запросто. Твари, блин. Отряхиваясь, ушел, чувствуя позвоночником презрительные взгляды. Но свет клином не сошелся на этом поганом ларьке. В торговом центре, что в тридцати метрах, был отдел, вроде как. По первому этажу прошелся. Многие точки закрыты, а ювелирный открыт. Даже слишком...

Я вхожу. Свет их выключен. Тусклый дневной, кое-как проникает. Но один фиг смотреть не на что. Пустые стеллажи, витрины, где вместо украшений битое стекло. Ни продавцов, ни охраны. Кто-то типа меня, осколками хрустя, озабоченно шастает. Телефонами подсвечивая, под прилавками роются нервно. И подсобка разорена. Два напольных сейфа стоят раскрытых, но магазин будто бросили в спешке. Телевизор оставили, чьи-то личные вещи по полу разбросаны. Микроволновка, кокнутая, правда. Хлам. Искать поздно здесь, нечего. Опоздал!

Я на воздух. На свет. Сердце бьет с перебоем, колотит. Что за хренотень?! Нынче вдруг ювелирная лихоманка? У всех? Совпадение? Ой, не уверен... И куда бежать дальше? Время -- деньги, здоровье! На другую сторону дороги, на красный, помчался. Надеждой горю! Знаю одно отдельно стоящее здание. Там продуктовый, рядом вход в обувной, а с торца еще вывеска круглые сутки стродоскопами мигает. Вывеска крупная и сам ювелирный, ну не меньше вывески должен быть. Подлетел и даже заходить не стал. На окна надвинуты рольставни. Пластиковая дверь приоткрыта. Стекло в двери покрывает сетка трещин. Замок выломан. Я туда голову сунул... Темно, кто-то ходит. Понятно...

Вспомнил! Ломбард! Метрах в ста! В многоэтажке, с обратной стороны подъезда. Место дремучее, в зарослях, если не знаешь и в жизнь не найти. Прибежал. Там есть очередь. Уже хорошо. Конусом стоит, и не сказать что большая. Приятная такая, вполне проходимая себе очередь. Встал за крайним. Подкрепления жду. Чтобы позицию зафиксировать.

Вскоре женщина подошла и мягким голосом спросила:

-- Вы последний?

Я кивнул:

-- Я! -- начало положено! Еще хвостом слегка обрасту и за баблом слетаю.

Женщина оказалась еще и любопытной. Меня тронула за плечо и спросила:

-- Вы не знаете, они работают?

Из очереди, сварливый дед в льняной рубахе и бейсболке, ответил за меня:

-- Хрен их там поймешь!

Женщина вздохнула:

-- Господи, хоть бы работали. А то мы с мужем уже пол-Москвы объехали.

Дед это услышал и ему как об мозоль кувалдой вдарили, орать взялся:

-- Да бардак в стране! Это правительство гнать надо!

В разговор влез высокий мужчина со спортивным рюкзаком на плече. Он деду, не оборачиваясь, пригрозил:

-- Это тебя гнать надо, с твоим Жириком! Ты рот закроешь сегодня или нет?!

Дед озлился:

-- Закрой сам! -- и, жонглируя бранными словами, стал поливать и мужика и существующий политический строй.

За ширмой этой перепалки, я повернулся к женщине, обстановку пробить. Спрашиваю:

-- А вы много сегодня объехали, да?

Она вздохнула, так мило. Будто нет этой ругани вовсе. На ухоженном личике, тень усталости, шарма. Носик аккуратный, когда хозяйка говорит, чуть шевелится. Сладкая барышня, даже сетует без малейшей нотки игры. Искренне:

-- Мы облазили, наверное, все. Медведково, Лианозово, в Отрадном были, на ювелирном заводе. Все закрыто. Это кошмар какой-то и так жарко.

Я, без задних мыслей, спросил:

-- А вы, случайно не в курсе, почем сейчас грамм золота?

По щекам ее ударил румянец. Спинка отчего-то выгнулась, глазки вспыхнули. Красные губы дрогнули словом:

-- Как?!

Я повторил:

-- Почем золото?

Грудь ее при вдохе вздымается, рот приоткрылся, показав жемчужную полоску зубов и алый язычок. И она словно простонала:

-- Что?

-- Золото! -- сказал я и понял, что сказал это в абсолютной тишине.

Обернулся.

Кто из народа только услышал, встревожены. Головами крутят. Интерес в глазах. Ищут источник звука волшебного. На мне зенки свои, как по очереди, сфокусировали, будто бы зомби на свежее мясо и полукругом давай обступать.

Я попятился.

Их толпа, надвигается... медленно... и до первого вскрика, вздрога, сигнала...

Я поверх голов этих взгляд обратил и, пальцем показав, гаркнул:

-- Вон, глядите! Открыли! Пускают!

Они отвернули и бросились от меня, на ломбард. Роем всем. Звон стекла. Крики, ор! Мат-перемат!

Я бежать!

Ну вас на фиг, уроды!

Через секунду я уже по свою сторону дороги, за высоким кустом, у стены панельного дома. Дышу. Гонки нет. Но колбасит меня. Их глаза -- черные шипы зрачков, точно воткнуты в мозг, все преследуют. И я чувствую каждого. Страсть и жажду порвать, на куски, чтоб в сторонке, укромненько, свой шматочек, смакуя...

Я на кольцо посмотрел. К черту! К лешему! Я дворами! Помню хозяйственный магазинчик, здесь же, где-то, в жилых высотках. В теневой части, не популярной у случайных ходоков, там где зелень и мусорные контейнеры, соседствуют с детской площадкой. Был же "Мастер" или "Мастеровой"! Я ЖЭК как-то искал и приметил еще. Сам не знаю зачем. А в карманах сто одиннадцать рублей. На кусачки должно хватить. И ведь дома вроде лежали. Но тесть, то приносит, уносит. Перекладывает. Лезет с порядками своими... Где же магазин?

И спросить некого. Только на лавке, возле песочницы, маргиналы трутся. Кружок узких интересов. Четверо местных разновозрастных запивал. Головная боль округи. Некоторые загорелые рожи примелькаться за лето успели. Вечно рядом с метро мелочь сшибают. Я таким не подаю, посылаю. Меня знают, боятся. Отбросы.

Я им крикнул:

-- Хозяйственный где?!

Сиплый голос ответил:

-- Дальше иди!

Самый активный и молодой, через паузу от стаи откололся, догнал с вопросом:

-- Братишк, а чего тебе надо там?

Уголовный тип. Спортивный костюм, четки. Бритая башка, солнцезащитные очки и две фазы души: еще не посадили и только вышел. Я ему бросил с недоверием:

-- Да так, посмотреть, -- иду дальше. Некогда мне.

Тип оказался мыслечтеем, сразу в точку:

-- А инструмент интересует? Недорого!

Я сдвинул брови:

-- Какой инструмент?

-- Хороший, наборный. Фирма!

Ушлый аферюга, зацепил. Я остановился:

-- Покаж.

Он свистнул своим и махнул с криком:

-- Чемодан неси!

Я руки на груди сложил. Дал урке шанс. Все бывает. Иногда за бутылку батя выменивал у подобных субчиков уникальные вещи. Принесет порой килограмм разных железок и давай перед матерью хвастаться. Она не понимает. Тогда он мне сверло или перемотанные сальной бечевкой ключи показывал, взахлеб что-то объясняя. Ну а если ему сосед трезвым попадался, оханье на всю улицу. Бабушка только ворчала, что он грязь домой тащит. Зато в гараже у нас было все. По номерам, как у зубного. Под любую нужду. Там двигло перебрать, свинтить, отжать, нарезать. Мне бы туда и минуту дать... Снято!

Нет. Не в этот раз. Подбежал, ущерб бородатый, хромая. Светло-серый футляр этот мог не открывать. Китайский блескучий набор типа-инструмента из пластилиновой стали. Сквалыжный автолюбитель, сегодня утром, видно, в багажнике своем не досчитался. Деньги за это? И бесплатно не возьму.

Сказал:

-- Нет, спасибо.

Кто принес, пьяно заартачился:

-- Бери! Ты че, он импортный!

Молодой на него заорал:

-- Иди отсюда! Видишь не надо человеку!

Бородатый удивился:

-- Кастет, ты че?

Кастет влепил ему звучный подзатыльник и мощным пинком под зад, дал понять:

-- На ... пошел! -- иерархия, мать ее. Тот кто сильный, тот прав. Да и мне показал норов свой. Не шути мол, я крут. И уже лыбится. Скачет впереди, рукой призывно машет: -- Братишк, идем за мной. Тут магазин этот, рядом. Покажу!

С хера ли такая забота? Что-то задумал урод. Я же вижу. Но делаю по его. По ломаной дороге вдоль многоэтажки пошли. Крона деревьев густая, над дорогой смыкается, аркой. Ниже, шарообразные кусты, окнам вид отсекают. Укромная аллея.

Он идет, пружиня, вприпрыжку. Как заводит себя. Я готов. Тяжестью кулак налил. Долго ли еще? Показалась узкая асфальтовая тропа между зарослей к дому. Кастет встал у нее, правую руку в кармане олимпийки держит, левой, четками в заросли кажет:

-- Вон он, в подвале.

Ага. В подвале. Хитрец. Я, чтобы свою руку поднять, спросил указывая:

-- Там?

Он нервозное:

-- Там-там! -- и стоит меня пропуская.

Я пошел, на расстоянии и боковым зрением этого черта пасу. И Кастет не подвел, из кармана руку вырвал и характерный звук: Чик! Лезвие ножа мелькнуло, но в руке опущенной. Труханул он, не решился сразу бить, хотя сам на взводе. Сорвется вот-вот. На месте дергается, как вспрыгнуть пытается или держит его невидимый кто. И орет:

-- Снимай кольцо, сука!

Я будто в страхе:

-- Да-да, я снимаю, -- и тут же делом подкрепляю слова. Имитирую. Далековато, гад.

Он прыгал, прыгал:

-- Давай быстрее! -- и невтерпеж ему стало. В руки заглядывает: -- Ну че ты там? -- и неосмотрительно дистанцию со мной порвал. Молодец.

Я мимо него глаза скосил и выдохнул испуганно:

-- Менты! -- как с толпой.

Кастет вздрогнул. Потерялся на секунду и получил прямой в челюсть. Упал он навзничь. Сквозь ветви куста, на траву. Но в сознании удержался.

Я тут же прыгнул на него, коленом вперед, грудь подмяв. И по зубам ему сразу левой, правой. Кричу:

-- Кто сука?! Кто?!

И Кастет, если можно сказать так, ответил: фыркнул кровью, утопая в ней. Вмиг я отскочил. Рукавом пиджака лицо отираю, сплевывая со словами:

-- Вот, ..дило, ..анное...

А оно лежит как черепаха, одной рукой по воздуху водит и ногами перебирает, будто идет куда-то на ощупь, повернувшись на бок. Другой лапой морду закрыл, через пальцы кровь. Он мычит, землю ногтями царапает, но встать не получится долго. Это факт. Я поднял нож и выглянул из-за кустов. Его ребята невдалеке стоят рядком как сурки. Что случилось, проспали. Не видно, не слышно им, страшно. Я выкрикнул типа:

-- Сгинули! -- и будто разрывом фугаса их рассеяло по кустам.

Как сложить нож я, быстро, не понял. Лезвие в рукав, спрятал его. И домой!

Глава 7.

Побежал через дикие парковки, дворы, кивнул сонной консьержке. Лифт меня ждал на первом этаже. Поднял на двадцатый этаж, а дверь в квартиру приоткрыта... Вскрыли? Я осторожно подошел, прислушался. Шорох есть, звуки, роняют на пол что-то, вилки-ложки. Кто-то орудует. Делать что? Ноги делать? Нет, там деньги, вещи, документы. Я ножик половчее ухватил. Будь, что будет. Шагнул.

В комнате бардак. Вверх ногами все. А слышно, вор один и на кухне. Видно через матовый витраж в двери, что мельтешения, справа. Где разделочная зона. Посуду выгребает. Надо резко войти и все сделать, там ведь тоже ножи. Тесаки! Их там всяких в деревянной подставке натыкано, как в мясном цехе. Дубля второго может не быть. Прикинул: первым ударом падлу оглушаю, если мимо или мало бью вторым. Если что -- бью ножом.

Я вдохнул, резко выдохнул. Боком в дверь я влетел, с разворотом на вора и кулак почти выстрелил, но реакция: тормоз! Маринкина моська!

-- Дура! Дура! -- я сплюнул и нож бросил об пол. -- Овца!

Она в лифчике и брюках от делового костюма. Стоит у раскрытой полки над мойкой, глазами хлопает, вот же дура! Матом ее перекрыл. С головы до ног. Кипит все внутри. Едва жену не укокал. А она нет, спасибо сказать, что жива еще, волосы откинула и с претензиями лезет:

-- Это ты их взял! Ты!

-- Кого я взял? -- хрущу, под ногами осколки. На полу разбитая посуда, кухонный скарб. Вперемешку все. Пячусь к столу, понять не могу. -- Ты что здесь устроила?

Она с кулачками набросилась:

-- Ты сережки забрал! Ты!

Я рукой загородился:

-- Какие сережки?

Она дурой орет:

-- Гвоздики!

-- Ты затрахала своими гвоздиками! -- отпихнул ее.

В коридор пошел. Дверь на два оборота закрыл. Портфель на полу мой. И его разорила. Ридер с трещиной по экрану валяется, нетбук в углу, на ботинках. Но вроде спасся. Я на кухню. Она рыдает на табуретке, ладошками лицо закрыла.

Я ей битым ридером тычу:

-- Ты зачем это сделала? Зачем?

Она сквозь слезы вскрикнула:

-- Ты украл их! -- и в комнату убежала. Больная!

Бросил я ридер об пол и под кран сунул голову. Весь умылся, попил. Крикнул зло, но устало:

-- Дура!

В холодильнике взял колбасу, откусил. Две сырые сосиски сожрал. Сижу, черный хлеб с куском сыра подъедаю, челюстями шевелю. В желудок мертвая пища падает, я на палец смотрю, что с кольцом. Разглядываю запекшийся слепок с Маринкиных зубов, рядом отпечатались кривые прямоугольники передних резцов Кастета. Совсем свежие. Стоматология района, блин. И тенденция, однако. Такими темпами вечер могу и без пальца встретить. Черт!

Подставил табурет в антресолях порыться, инструмент где мой по пакетам уложен. Коза эта сюда еще не добралась. Ворошу узелки целлофановые. Себя ругаю. Хотел же нормальный ящик купить, разложить... Дуралей... Отвертки, шурупы... плоскогубцы. Нет, ими не снять. Ничего путного так не нашел. Хотя помню кусачки, что были. Может тесть в машину положил?

Зашел в комнату. Марина, всхлипывая, волосы свесив, на полу сидит, поверх разбросанной одежды. Перебирая ее, карманы проверяет. Я спросил:

-- Марин, где ключи от машины?

Она выпрямилась. Взгляд осмысленный, острый. Неожиданно ахнула:

-- Гений! -- и помчалась в коридор. С пола схватила брелок с ключами и выбежала из квартиры. В лифчике!

Дверь опять нараспашку. Я из ванной халат выцепил. Лифт подъехал уже. В нее халат кинул, ну и крикнул, что думал. Но бесполезно. Клиника.

Вернулся в квартиру. По комнате прошелся. Бардак! Шкаф и ящики можно не смотреть. Содержимое их все валяется на полу. Все! Пластами. В навале из своих рубашек откопал семейный бюджет. Конверт старый, счастливый наш, свадебный. Он с деньгами. Пересчитал. Сто двадцать тысяч рублей. Неделю назад было двести. Куда тратит? Я переломил купюры и спрятал в карман. Продолжаю.

Ковыряться в вещах. Поднимаю, трясу их и на кровать скидываю. Что-то на пол тяжелое выпало. Тук. Моя "Оса"! Еще с бомбильных времен. Да, заряжена. Тоже в карман. Патроны бы к ней запасные. Искал, искал, не нашел. Ладно.

С кухни забрал нож Кастета. Увесистый, крепкий. Я же шваркнул его, будь здоров. Ему пох. Ближе рассмотрел. Выкидушка занятная. Самоделка, но добротная. Лезвие толстое, заточено. По длине статья вряд ли. "Кастетов" шманают часто. И ручка удобная, пухлая, под мой хват. Я потренировался, кнопку понажимал. Работает четко. Четкий нож, четкого пацана с четками. Вери гуд.

На кухне же нашел в Маринкином запасе лекарств, пластырь для ног. И пластырь такой грамотный, цвета телесного. Кольцо вместе с пальцем залепил. Издали на руку глянул. Эффект супер. Хрен заметишь теперь что. Пластырь с пальцем как слился. Еще раз пощелкал ножом. Наловчившись, убрал.

В коридоре, перед зеркалом встал, причесался. Провел экзамен по карманам пиджака, где что лежит. "Оса" слева, нож справа. С готовностью выдохнул. Вот теперь и на улицу можно.

Спускаюсь в лифте. Соображаю головой. План не план. План один -- кольцо снять, а дальше... Не знаю, будем решать проблемы по мере их поступления.

Вышел из подъезда. Маринка роется в Хонде. Распотрошила весь салон, коврики на дорогу выкинула. Не отвлекая ее, в багажник влез. Там где ниша с докаткой, вытащил пенал, домкрат, балонник. Пусто. Нет кусачек. В гараже!

Предупредил Маринку, что я хату нашу закрыл. Вроде, услышала. Сунул в карман халата ключи ей ее же. И к шоссе направился. Все хорошо. Все под контролем. Объяснится.

И людей много. Тоже по тротуару чешут, с кем-то я поздоровался даже. Приятный летний вечер. Около шести. Тепло, солнце, небо. Я обошел нашу панельную высотку и ступил на пешеходную дорожку, которая тянется от метро вдоль, наверное, всего Алтуфьевского шоссе. Такая мощная прогулочная артерия. Арбат для нищих, мам с колясками и пожилых гулен с собаками. Мне же пройти немного по ней дальше и выскочить на светофор. Цель: другая сторона шоссе, промзона, гаражи!

Так я и пошел. Как все. Почти спокойно, почти не спеша. И когда сделал шаг на проезжую часть дублера, чтобы перейти к светофору, вращая головой, заметил Кастета. И двух его дружков. На этой же пешеходной дорожке, но чуть поодаль, за спиной. Они блокпостом, на месте болтаются. Не как прохожих опрашивают? Уж не меня ли ищут? Я за припаркованную Газель. Укрылся. Тент высокий, я нос высунул. Да, похоже, что ищут меня. Кастет окровавленную тряпку комом у лица держит и свободной рукой какому-то деду рост и габариты на воздухе рисует. Вот братишка, живучий. И шакалов опасных взял в долю. Один коренастый бычок, в майке и клетчатых шортах, предплечья в наколках. Что набито не различить. Но далеко не иероглифы любви, секса, счастья. Зэково творчество. Второй долговязый, с меня или выше, и газета в руках, трубочкой. Ломик или монтировка? Подготовленная бригада упырей. Плохо дело. Будут так район чесать еще ладно, шансов найти меня мало, а если встанут у метро?

Я проверил карманы. "Оса" слева, нож справа. Тоже есть синонимы силы. Хотя, вру я кому? Пугач и точилка. Снять кольцо на хрен. И скорее!

Десять минут бодрым шагом и я вышел на пыльный пятачок-развилку, плоскостного гаражного комплекса. Теплушка сторожа, опираясь на крышу железной будки дирекции, высится над распахнутыми воротами, безмолвно страша ворюг и злодеев узкими бойницами окон. Шлагбаум опущен, но пространство рядом позволяет пешим посетителям вотчины МГСА циркулировать без помех. Семейное трио откормленных дворняг, как тюленята на лежбище валяются возле мисок, под лестничным маршем теплушки, в тени гаражей. Когда я проходил, беременная самка пусть лениво, но все же тявкнула. Обозначив бдительный контроль.

Гараж тестя притулился к собратьям крайним. В тупике первого ряда. Уткнувшись левым боком в бетонный забор, отрубающий территорию от кирпичного завода. Раньше, с тестем, мы здесь часто бывали, чинили его пятерку, пили пиво. Затем он Субару купил. И с тех пор я наведываюсь сюда два раза в год. Забрать-положить резину, чтобы Хонду переобуть. Он чаще. Пыль с машины протирает, с полки на полку все перекладывает. Аккуратист, как мой отец. А может это с возрастом приходит?

Я щелкнул тугим тумблером. Тусклые плафоны подсветили обшитые вагонкой стены и его темно-синюю Импрезу. Я просочился вдоль машины в торец гаража, к верстаку и сел на барный стул, за этот "операционный стол". Включил станочную лампу, прилаженную к столешнице на гибкой гофрированной ноге. Осмотрелся.

Справа мощные тиски, слева наждачный круг с электромотором. На стене фанерный фартук, заряженный суровым инструментом. Made in USSR. Зубила, молотки, чего только нет. Выудил из проволочной скобы-проушины кряжистые кусачки. Бывалые. Матовая с патиной сталь. Синяя изолента на ручках. Как пить дать, тесть с завода девайс этот свистнул. На гвозде-сотке их опробовал. Ход тугой. Ух! Перекусили стержень, словно гвоздик из олова. Такими арматуру с палец шинковать.

Перехватил их в левую руку. Очень кстати рабочую зону верстака покрывает толстый резиновый мат. Промасленной тряпицей смахнул с него металлическую стружку и стер пылевой слой. Нагнул ниже плафон лампы, сконцентрировав всю мощь светового пучка над правым кулаком. И раскрыл ладонь.

Снял с пальца пластырь. Кожа вокруг кольца сопрела, вздулась, выпирает. Кольцо широкое и сидит на фаланге, между костяшками как в пазу, намертво. Даже не крутится. Проморгал я час Хэ. Идиот. Затянул... Ладно, на бичеванье времени нет. Чуть прихватил клювом кусачек полоску золота за кромки, дал на ручки давление и... Чик! Соскочили. Царапину оставив на внешней стороне кольца.

Я выругался. И тщательно, о колено, протер вспотевшую ладонь. И опять их примерил. Тупые кончики кусачек, чтобы не срывались, пришлось совсем по-Горбачевски углубить с усилием в кожу. Пока недвижимы они, то терпимо, но дальше... Начинаю их смыкать и звиздец. В мясо вгрызаться идут. Боль и понимаю, что если и сомкнуться, то с куском пальца. Вот же уродство! Я бросил кусачки на верстак. Плохая мысль. Инфекцию еще внесу...

Спилить?! Да! Точно! Спилю!

И полчаса мудрил с ножовкой по металлу. И как ее я не крутил. И в тисках зажимал и рукою, но не левша я, убейте. Затем насобачился и бороздку на кольце наискось проделал, кожу вокруг расцарапав до крови. И мог я допилить, смутила не столько боль, сколько пугающая не стерильность. Дома же есть водка! Два в одном.

В ящиках под верстаком отыскался Ашановский пакет. Сложил в него кусачки, ножовку, запасные к ножовке полотна. Распотрошил старую автомобильную аптечку, обмотал палец бинтом и, как гласит табличка на тыльной стороне калитки: "Уходя, гасите свет!"

Все я выключил, гараж закрыл. Закрытость перепроверил. Замок, повышенной секретности, накладной, на калитке по нацарапанным рискам отъюстировал. Ибо так и только так он сидеть должен. И никак иначе. Автохтонная тайнопись. Свой-чужой метка. Тесть -- параноик. Что значит в коммуналке полжизни. Не понять мне. На счастье.

Провожал меня взглядом, полупьяный сторож, который вылез из теплушки на помост лестницы. Покурить. Отчего у шлагбаума, собачатины, показывая боссу на местах рвения, энергично меня облаяли.

Грунтовая дорога из гаражей вывела на бетонированную маневровую площадку, что делят выезды стоянки для фур, безымянные склады и сдвижные ворота кирпичного завода. Его дымящую круглые сутки трубу -- основной источник коричневой пыли на окнах и в бронхах жителей района, с прошлого века все префекты Северо-Восточного округа настырно обещают уровнять с землей и гаражи заодно. Тесть на эту тему очень парится, пишет письма в управу и каждый год облегченно выдыхает. Кирпичи столице нужны. Я же воспринимал завод как большой бетонный забор и ворота, откуда на скорости вылетают груженые Камазы. Кстати, здесь и произошел у Маринки первый страховой случай. По КАСКО красили бампер и крыло.

Я поравнялся с воротами и присел зашнуровать ботинок, когда с проходной завода вышел мужик. И мы пошли с ним одним темпом в сторону шоссе. Он впереди, я сзади. Метров пять между нами. Маневровую площадку вскоре сменила подъездная дорога и разбитый асфальт. Вдоль дороги слева заросший диким кустарником пригорок с глухим забором, справа бесхозные гаражи, плавно переходящие в длинный фасад промышленного здания, из коричневых панельных плит. А мужик, как мужик. Идет себе и идет. Внимание на него и не сразу обратил. Думаю о своем. Но он раз оглянулся на меня, второй. Что за черт?

Я тоже оглянулся. Кроме нас -- никого. Себя осмотрел. Выгляжу прилично. В деловом костюме, ширинка закрыта. Ну, палец замотан бинтом, да пакет с железками в руке и что? Он опять оглянулся и пошел быстрее.

И я тоже. Ускорился. Чувствую, что спортивная ходьба неспроста. Непонятный он, мутный. Да еще, ладно, я в пиджаке, этот в пухлой черной куртке. Летом, в тридцать градусов. И руки в карманах же куртки. Я помянул Кастета урок и руку к ножику опустил. Кто знает, как дело дальше пойдет.

И дело не пошло, оно вдруг побежало, от меня. Мужик побежал!

Я за ним.

Бежим.

Я вполсилы, а мужик старается, но его руки в карманах. Особо не разогнаться. Что же с ним такое-то?

Я убыстрился, схватил его за шкирку, массой надавил, тормознул и серьезным голосом:

-- Стоять! Милиция! Не дергайся!

Он, остановившись, вжался весь, скукожился.

Приказываю:

-- Руки медленно, из карманов!

Он молчит, только голову в плечи и руки в карманы сильнее вжимает. Я еще страшнее:

-- Ты не понял?! Руки из карманов вынь!

Хрен там! С органами на контакт идти отказался, так в протоколе и запишем. Странный фрукт.

Я оглянулся по сторонам. Безлюдно, лишь на Алтуфьевке машины, вдалеке. А пригорок от сползания держат бетонные блоки. Я мужичка к себе развернул, в блоки пятой точкой уперев. Птицу изучаю.

По лицу мужик не боец. Мирный житель. Испуганный только. Весь дрожит, как в напряге каком-то. Я сказал:

-- Что трясешься? Вынь ты руки!

Он молчит, лицо морщинами скривил. В глазах ужас. Капли пота на лбу. Я за рукав подергал. Руки его внутри куртки будто связаны. Интересно...

Я пакет свой обронил. Правой рукой, которая с ножом, взял куртку у горла, за ворот, левой вниз ему молнию вжи-и-ик! Как утробу раскрыл.

Куртка на голое тело, карманы внутри вспороты, а кисти его вцепились и поддерживают у живота зеленую грелку. Плотно набитую чем-то. На жидкость никак не похоже, как монеты в ней или гайки-болты. Словно пояс шахида. И дополнительно грелка примотана к талии пищевой прозрачной пленкой.

Я спросил:

-- Что это?

Мужик в испарине, заикаясь:

-- Я вас прошу! Это мое!

Очень интересно! Что можно с кирпичного завода грелками тырить? Я строго:

-- Разберемся, -- и за грудки потянул за собой.

Где-то прореха в заборе была...

Там где пригорок сходит на нет, лаз в заборе, загаженный. Внутри кривые деревья, кучки экскрементов, банки, бутылки, разбросан картон. Гнездо бомжа. Для подпольного аборта, самое место.

Завожу мужика. С белым светом прощается он, но послушен. Приставил к забору его. Оперировать. Сам волнуюсь!

За горло левой взял, чтоб не дрыгался, и острием ножа, между рук его, на грелку опасливо нажал. Резина, сопротивляясь, слегка продавилась, растягиваясь и раз! Она лопнула чуть! И нож в грелку вошел. Неглубоко. Уперся в твердое. Ком у меня к горлу. Аж взмок. Момент ответственный. Я нож медленно потянул, и вместе с лезвием из дырки вывалились как кишечки... Золотая цепочка и кулон!

У мужика слезы. Он голову откинул и сквозь зубы давай выть!

Я за ворот горло ему сдавил и, напрягая связки:

-- Тихо! Тихо! Все не надо мне! Я мало возьму! Мало! Куплю! Понял?! Не дергайся!

Он на меня как зарычит с надрывом:

-- Это мое!!! -- кровь в глазах.

Ждать я зверя прихода не стал, головой своей о его резко тюкнул. Он вскрикнул и, поплыв, подсел. Нежный какой, в туман ушел, а руками за грелку, за золото держится. Я его на землю усадил и дырку ножом крупнее расковырял и к себе в карман из нее быстрее тяну. Цепочки, серьги, кольца, вперемешку все, приговаривая:

-- Не бойся! Чуть-чуть я возьму! А денег много дам! Много денег! Хочешь денег?!

Он в тумане, я в страхе. И, кажется, что смотрит кто-то в спину из кустов.

Вдруг телефона звонок. Я, вздрогнул и, не глянув на экран:

-- Да?

-- Кирюх! Здорово!

Я удивился:

-- Чекан, ты?

Он своим беспечным голосом:

-- Да! А кто еще? С утра тебе, калеке, звоню. Чем занят?!

Я оторопел:

-- Да так, тут..., -- смотрю на нож, на мужика, -- занят. Ничем.

Чекан язвительно:

-- А че, запыханный такой? Маринку шпилишь?

-- Типа того, -- наконец-то расслабив булки, я выдохнул: -- Скотина, напугал меня! Чего хотел?

-- Да ничего. Вон мы с Польшем, сегодня с деревни вернулись. Помнишь Польша? Так вот мы таких улетных девок сняли. Двух сестер. Буфера у одной, шестой номер! Я наплел, что банкир, все дела. Ты бы видел, они такие сразу, хоба-хоба, мужчина...

Телефон жалобно пискнул и я сказал:

-- Извини, перебью, батарея садится...

Чекан заговорил быстрее:

-- Не вопрос, эта, Кирюх, бабы реальные, мне бы понтануться перед ними, ну что я реальный банкир, знаешь, я такой приеду королем, в галстуке...

Телефон пискнул снова и мужик еще начал в себя приходить. Головой из стороны в сторону водит. Я прикрикнул:

-- Короче!

-- Эта, помнишь, у тебя запонки такие были?

Я осторожно:

-- Какие?

-- Ну такие..., -- Чекан замялся, как вот слово вспомнить не может. Но затем, засмеявшись: -- Ты понял! Мне бы их на день буквально, взять, ну чтобы, все дела... ну ты понял!

Я ножик заторможено складываю-раскрываю и растерянно:

-- Запонки? Тебе? Так их нету, уже.

-- Как нету?! -- возмутился Чекан. -- Кирюх, ну ты че? Мне их на вечер один! Я верну!

-- А тебе-то зачем? Ты же не работаешь. Чекан, ты слышишь? Аллё!

Сдох телефон. А мужик очухался, зенки его лезвие ножа поймали, вспомнился печальный расклад и руки лихорадочно отверстие в грелке сдавливать скорей. Губы кривит от осознания потери, ногами землю боронует, начинает истерить. Хотя забрал я по совести, грамм сорок-пятьдесят. Грелка его и не заметно чтобы сдулась.

Спрятал я нож и перед глазами у него деньги считаю, тысяч шестьдесят где-то. Говорю:

-- Все по честному! Сколько взял -- столько положил! -- и в руки сую. -- Без обид?

Он мычит, вдоль забора от меня, по дерьму, боком, на спине уползает, роняя купюры. Беременный эпилептик. Не по пути нам. Высунул я голову из заборной дыры. По дороге, с проходной завода, люди бегут. Мужиков десять. Кто с лопатой, кто с палкой. Ну а мне их бояться чего? Справил за забором нужду. Что такого? И спрыгнул я на дорогу. Поднял и отряхнул от грязи пакет с ножовкой, их будто бы не замечая. Они мимо, сосредоточенно пыхтя, пробежали и там, где дорога перпендикуляром смыкается с дублером шоссе, встали на миг и как по команде рассыпались в стороны, фейерверком. Еще подумал я: "Кого потеряли?". Сейчас уверен, что мужик мой крыса. А тогда...

...я к дому поспешил. По дуге, путая следы. Теперь-то ученый.

Крюк заложил я сумасшедший. Фиг знает откуда к дому пробираюсь. Через молодой парк возле роддома какими-то козьими тропками. Но это лишь полбеды. Иду, оглядываюсь. Хвоста не вижу. А вижу, неладное, бред. Все то знакомое мне стало... иным! Как упал я в кроличью нору. Алис, в стране зазеркалья, хреновых чудес. Чувствую, что мир сменился. За час какой-то. Но что сменилось? Земля и небо на месте. Воздух свежий и трава зеленая. Людей подменили! Теплый вечер, пейте, гуляйте! И пешком не идут. Беготня поголовная, слева, справа, на горизонте, торопятся фигурки невесть куда. Или мне чудится?

Я прошел по газону, через путаные посадки пушистых елок, на открытую небу и утоптанную поляну, что вблизи с транзитной дорожкой, делящей парк на две половины. Здесь всегда, даже ночью, наверно, среди тонких березок, мамаши коляски качают, да карапузов в траве пасут, но сегодня, совсем не досуг. Хоть бы кто пьяный на лавке сидел. Ноги в руки, бегает народ. Как ужаленный, по местности пересеченной. Рыхлый мужик в джинсах, заметно, что не спортсмен, но, допустим, он за водкой бежит. Тетка толстая с сумками и отдышкой, по тропинке, кулебяками трясет какого хрена? Тоже за водкой? Уже в другую сторону девушка, типичный офис-менеджер, с озабоченным проблемами лицом, ей-то куда срочно? Будто гроза ударит вот-вот. Небо-то ясное! Идиоты!... Или я идиот?

Переворот! Как кольнуло меня. Власти больше нет. Анархия. Деньги -- бумажки. Жизнь -- тихий пшик. Я матюгнулся. Все же выборы гребанные, так не заглохли. Уличные беспорядки аукнулись политическим расколом. А если империя в штопоре, всем станется на орехи. Военное положение, комендантский час. Погромы, хаос, трындец...

Я, интуитивно, с открытого места ушел, под кроной взрослой лиственницы встал, скрывшись за стволом. Ноздри травит смолянистый запах коры. Левый карман натисканной ювелирки выпирает. "Осу", получилось, засыпал, не вытащить. Опуталась вся. Придется ножиком махать, если случится. Но то ерунда, справлюсь я и руками. За родителей больше боюсь. У матери золота, бабкино и свое. Шкатулка целая. А батя не мальчик уже, против местных Кастетов...

И я далеко. Даже позвонить. Вон мой дом. Отсюда как шоколадная вафля, воткнутая в миску с брокколи. За каким хреном обходить было так?

Я оттолкнулся от шершавого ствола и быстрым шагом, обгоняемый шальными бегунами. По кратчайшей, к дому.

-- Зачем так обходить? Зачем? Ну купил я по рыночной цене вещи. Купил! Насильно чуть. Слегка. Олень! Олень! Ненавижу!... И мало купил!

Себя подгоняю. В пиджаке как в бане. Рубашка уже мокрая напрочь. Семь потов сошло. Сходит восьмой. И ногам мою тушу двигать на скорости тяжко. Сердце под нагрузкой хреначит. В пакете железки болтаются. Сквозь собственное дыхание, различил едва звуки тревоги. Остановился.

Прошивая деревья и кустарники, сквозь плотный фильтр густой зеленой массы обрывки мужского голоса. Многократно усиленный мегафоном, оттого уже искаженный, еще эхо перебивает, он проговаривает фразу, и опять повторяет. Я в гаражах отголоски слышал похожие. Но стоп! Он где-то близко совсем! Я дыхание затаил.

-- Граждане!..., -- что-то неразборчивое, -- выпуск... вечера! -- пауза. -- Граждане! -- и как отдаляться пошел?

Я на звук этот, через заросли -- не заросли, как лось. Ветки ломая, поцарапался. Но прямиком на дорогу, на тротуар выскочил. Напротив остановки и "Пятерочки". Машин, считай, нет. И медленно проезжает УАЗик-буханка, цвета хаки. На крыше нарост, это кругообразное сочленение прямоугольных динамиков и металлический голос долбит слова:

-- Граждане! Смотрите сегодня специальный выпуск новостей, в двадцать часов вечера!... Граждане!...

Я в телефон. Он сел! Часы не ношу с детства! Парень рядом пробегает.

Ему я крикнул:

-- Время скока?!

Не сбавляя скорости он:

-- Восемь!

Ё! Через дорогу я, задыхаясь, мысли все, думы... Успеть бы! Успеть!

Глава 8.

Дверь в квартиру нараспашку, влетаю, дура-Марина сидит на полу перед теликом. Втыкает. На экране наш новоизбранный, за столом, на фоне Российского флага, вещает что-то. Я дышу как слон, не слышу ни фига.

Марина шикнула мне:

-- Тихо! -- и громкость пультом прибавляет.

Из телевизора размеренно:

-- "...я не допущу возникновения беспорядков и той паники, которые творятся в цивилизованной Америке и Европе. Я подписал указ, где завтрашний день объявлен выходным. Это позволит каждому гражданину, я повторяю, каждому, без суеты и спешки закончить начатые дела, -- он нарочито спокойно отложил в сторону прочитанную бумажку и, подсматривая в текст, продолжил: -- По стране созданы тысячи пунктов приема. В каждой школе, больнице, на почте, здании городской и сельской администрации организованы ответственные комиссии, которые осуществляют круглосуточный прием населения. Знайте! Отказать в приеме вам, не имеют права, ни днем, ни ночью, а также обязаны выдать расписку, установленного образца, где указан перечень и вес отданных изделий.

Хочу отдельно обратиться к работодателям и напомнить о социальной ответственности бизнеса. Директора и бухгалтеры. Если к вам обратился человек и даже если он в штате не числится и никогда в штате не числился, но по какой-либо причине пришел именно к вам. Прошу идти таким людям навстречу, производить стандартную опись и прием, а также выдавать документ с печатью вашей организации. Это позволит не только разгрузить государственные пункты приема, но и благотворно скажется на показателях конкретно вашей организации.

На адрес моей электронной почты приходят тысячи обращений от граждан нашей страны, находящихся в данный момент на территории иностранных государств. Их беспокоит подчас невозможность скорейшего вылета в Россию. Спешу успокоить. Консульские отделы оповещены, их адреса и телефоны для каждой страны дополнительно указаны на сайте Кремль точка РФ. Звоните, подъезжайте к представительствам, вас ждут и готовы принять в любое удобное вам время.

Отдельно остановлюсь на гражданах по каким-либо причинам, не имеющим возможности попасть на объект, где хранятся изделия. Командировка, состояние здоровья, иные причины, делающие невозможность участия лично. Такие граждане могут также воспользоваться телефонами бесплатной горячей линии и сообщить адрес, либо указать конкретное место хранения изделий. Оперативная бригада МЧС будет выслана незамедлительно. В присутствии участкового и двух понятых, она произведет вскрытие объекта и осуществит выемку предметов, составит их опись, с обязательной выпиской акта приемки на фамилию, заявленную в телефонном обращении..."

Дальше это слушать мозг мой отказался.

Я открыл холодильник. Налил в хрустальный фужер грамм сто холодной водки и обжег ей горло. Пьяная кровь тут же напитала мозг, ретушируя внутреннюю дрожь.

В окне -- беда. Пустое, как поле, шоссе, безлюдные тротуары. В зомбоящике сидят все. Послушные. Двадцать пятым кадром давят? Или еще как? Организованная истерия. Психоз. Надо золото с народа собрать и... хрен знает. Пропить? Родители!

Воткнул зарядку в мобилу, добился длинных гудков и услышал с привычной нежностью голос.

Я почти крикнул:

-- Ма, привет!

Мне сразу:

-- Ты смотришь? -- а фоном голос из телевизора.

Я замер, и ком к горлу, чуть сникая, осторожно:

-- Смотрю. Как у вас дела?

-- У нас все хорошо. Мы сегодня все сдали. Три часа в очереди простояли. Но, правда, сказали нам, что мало. Теперь вот думаем, как дальше. А бабушкино колечко и браслет записали на тебя, ты на работе скажи, не забудь. Восемь граммов. Она была бы рада. А у тебя как, Марина?

-- Да, нормально. Батя как?

-- Тоже хорошо, вот детали свои целый день плавил. Транзисторы какие-то. Говорит, там есть много чего. Ой, слышишь, ругается?

Отец, возмущаясь, что смотреть мешаю, передал большой привет и я свернул разговор:

-- Ладно, Ма, давайте, я завтра наберу.

Только сбросил и уже Егоровский номер на экране под музыку висит.

Я:

-- Алле!

Он гадюкой шипит:

-- Малышев, ты долги свои собрал?

Ору:

-- Собрал я, собрал! Все?! Что тебе еще?! Что?!

-- Завтра, семь утра, Вавилова.

Телефон едва опять не разбил. Удержался, а заслуга... Не злость, отчаянье. Я -- взрослый, крепкий, у меня психика. Стабильный гормональный фон, круглый год. Квартира, зарплата, семья. И вот стою я в пиджаке, у меня в кармане нож и ворованное золото, и, отрежьте голову, не дойдет, зачем это мне нужно?!

Тут из комнаты послышалось: Бу-бух! Маринка уронила что-то серьезное. Я туда! Эта дура шкаф опрокинула и стоит над ним, комья пыли на полу разглядывает.

Схватил ее я за плечи. Она не понимая, смотрит. Я ей с пристальным спокойствием:

-- Что ищем?

-- Сережки...

-- Какие сережки?

-- Гвоздики...

Я, сдерживаясь, через силу:

-- Неужели? Гвоздики! А ты мне скажи из чего твои гвоздики?

-- В смысле?

-- Сережки-гвоздики, из чего они сделаны?

Она ресницами хлопает, отказываясь понимать:

-- Это сережки...

Я настойчиво:

-- Люди их сделали, из металла какого?

Маринка напрягается, краснеет. Как знает ответ, а внутренний барьер перешагнуть не может. Давит из себя:

-- Из такого... Они...

Кричу:

-- Дура! Из какого! Слово называй! Желтый еще он такой! Начинается на Зэ! Говори! Зо!...

Она заикается:

-- Зо... зо...

Я помогаю:

-- Зо!... Ло!...

Маринка перевозбужденная, задыхаясь. Вена на лбу кривая, вздулась. Рот и звука родить больше никак. Лишь ее губы шевелятся, немо.

Пытаюсь расслышать, ловлю артикуляцию. И вскрикнул:

-- А?! Это золото?

Она в лихорадке, перепугана в хлам. Губы скривила. Из глаз брызнули слезы. Я кричу:

-- Повторяй: Золото! Тварь! Повторяй!

Она вырываться вдруг, мерзко рычит, дергаясь в стороны.

Я сильнее сжал и в лицо ей кричу:

-- Золото! Золото! Золото! -- будто секу раскаленным прутом. -- Золото!...

Марина, прочно скованная, словно в струбцине, извивается, жжет ее слово, как вампира крест. И закричала гортанно:

-- Урод! Отпусти!

-- Зачем оно тебе? Зачем, зачем?

-- Отстань!

-- Говори!

Она отбиваясь:

-- Чтобы сдать!

-- Зачем тебе сдать? Зачем? Отвечай!

Всхлипывая, заикаясь:

-- Чтобы... чтобы...

-- Чтобы что?!

Выстрадала:

-- ОСВОБОДИТЬСЯ! -- и подавилась слезами.

Бросил ее на кровать. Ушел на фиг, на кухню.

Выпил водки из горла и сел. Под ножкой табуретки осколки тарелки, в ногах разбитый горшок, ком сухой земли и мертвый цветок. Это роза с нашего первого свиданья. И все...

Куда я пакет с ножовкой бросил?

Взял себя в руки, как смог. Сильный я, сильный! Жахнуть бы водки еще, да осталось две капли ее, на компресс. Пошел по квартире. Маринка, всхлипывая, опять на разбросанных вещах, перед теликом, на экран пыльный молится.

Я мельком глянул на панель. Презика сменил репортаж или документальный фильм. Что-то про Сибирь, про золотоносные месторождения и лесные ручьи, полные самородков. Тему дня электорату долбят. Благодарный пипл хавает.

Поднял пакет. А в башке карусель, только стены держать успевай, а то падают. Стоять ровно! Снял на кухне пиджак. Под табуреткой разгреб ногой чистый пятак. Не качайся тольк. Сел. Инструмент на стол стеклянный тук, тук, громко, что в ушах звенит, все я выложил. Как бы готовлюсь. Правда, плывет перед глазами стол, его ловлю. Накрыла водочка чуток. Но делаю дела.

Стянул с пальца бинт и остатками зелья белого его пропитал, ножовочное полотно протер, опять же вокруг пальца полигон обработал. Между колен зажал раму ножовки, зубчиками вверх, пристроил на них палец с кольцом, начал водить и... хренак! Неудачно провел. Проскочило полотно по руке. Над порванной кожей красной росой выступила кровь. Бинтиком ее стер и заново с ножовкой мудрить. Но ни терпения уже, ни трезвости мозга, хотя понимаю, что надо... А с другой стороны, кому это надо? И что?

Залез в карман пиджака и вывалил на стол, свой разбойничий улов. Комок желтых изделий. Цепочки, в основном. Сережки есть разные и пара колец. Одно с рубином красным, тонкое, ну а второе, вполне. Широкое, чуть шире моего и явно с бабушки, старомодным бочонком. Но, в целом-то, на мое похоже! И в цвет почти, как показалось. Я взял кусачки. Чик! Готово. Раскрыл полоску и хрен ты отличишь, Егоров! Знай, сука, меня!

Открыл я полку, где мы храним спиртное, там коньяки, мартини, вина всякие. И взял, не помню что, бутылку, отметить, и получилось, повернулся к двери. Маринка стоит. На стол, на золото, на дозу смотрит наркоман. Секунда и...

Прыжок!

Поймал ее я в сантиметрах от стола. И никогда не думал, что в моей Маринке, с виду хрупкой девушке, прячется столько силы, ярости, огня. Короткая борьба. Брыкается. Поднял ее и в санузел насилу затолкал, но дверь не дает закрыть, то руку высунет, ногу и быстрая как кошка, еле я справился. Теперь не отойти! На волю ломится! И ручку, блин, ни чем не подпереть.

Затихла! Я головой верчу. Чем бы?! Чем бы, ее там закрыть-то?!

Воду пустила! Из душа на пол льет. Вот ...! Слов нет!

Дверь открыл, она в лицо мне с ножницами маникюрными прыгнула! С глазами как остался, чистый фарт! Успел я руку ей перехватить и выкрутил за спину, подломил. Она визжать! Закрыл ладонью рот... Кусается! До комнаты довел, в кровать лицом упер, и вторую руку заломил, запястья смежил, одежкой, что подвернулась, их перевязал и кляп соорудил. И в ванную лечу. Вода уже корыто перешла и в коридор водопадом хлещет. Я полотенцами, грязным бельем. В тазик мутную воду выжимаю. Мозг мой кипит. Ментов соседи если вызвали, полный кабздец, статья мне сразу. Пьяный и жену избил, связал, ворованное золото, там что еще? Да и этого хватит.

Но вроде жидкость подсобрал. На коленях, с мокрым полотенцем в руках затаился, за стенами что, слушаю. Тоже какая-то двиготня. Наверху как стол по полу перемещают. Ножками паркет скребут. Что снизу, слышно плохо. Не поймешь.

Я сел на край ванны. Беда-беда. Куда деваться-то? Подальше от греха, затянул вентили на стояке, плоскогубцами свинтил с них бабочки-крутилки. Прошелся с отверткой по квартире. Снял ручки со стеклопакетов, как в дурдоме. Маринка, связанная, на кровати рыдает, неопасна пока, но оставлять ее так тоже нельзя. Изъял ее телефон и городской. Ключи. Что забыл еще? Колюще-режущие, в бардаке таком, найди, попробуй. Ладно.

Подошел к ней. Успокоилась вроде.

-- Тебя развязать? -- спросил.

Благоразумно кивает. Снял я кляп. На меня косится. Зареванная, помятая мордашка, мимика страха. Ребенка сломал. Вот я зверь или что хуже. Но жалость прячу, предупреждаю грозно:

-- Запоминай. Еще подобная выходка и будешь так все время лежать. Поняла? -- она молчит. Я громко: -- Не слышу!

И получаю тихое:

-- Да.

-- Что да?

Проговорила:

-- Поняла.

Освободил ей руки, приказал:

-- Спать ложись, -- но вижу по лицу, есть мнение свое. Спросил: -- Что?

-- А можно я сережки буду искать?

-- Ищи, только тихо. И на кухню, ни ногой. Ясно?

Договорились как будто. Я выцепил одеяло и закрылся на кухне. Чтобы проснуться наверняка, дверь холодильником загородил. Вдоль окна одеяло расстелил. Разделся и к холодной батарее лег. Закрыл глаза. Не со мной это все, не со мной. Сон, сон, просто очень херовый сон...

Тело липкое, душно, помыться бы. Стемнело уже. И соседи сверху таскают по полу все что-то, роняют. Еще спать, умираю, хочу. И пьяный вроде, но жмется в груди, а думаю не за себя. Родители, Маринка, увезти их куда-нибудь, спрятать, спасти. Уберечь, от самих себя же. Ага, связав с кляпом во рту. Влезь ты в голову. Как же противно быть сильным и... беспомощным. Скотство! Встал.

Копаю в полке, во тьме... ликер, мартини, вино, что за дрянь бабская? Вот он, коньяк. Свинтил крышку, под треск, приложился... глотков шесть сделал. Ух, дерьмо крепкое! Выдохнул, не закусив. Свалился на одеяло. Так-то лучше. Утро вечера...

Хлопок... хлопок...

Я глаза открыл. Потолок и стены на кухне светло-бледные, зримы. Уже светает. Сушняк. И голова гудит. Я приподнялся. Дайте воды!

Хлопок!

Я напрягся... Крики с улицы... подорвался к окну.

Между оранжевой просекой фонарных столбов, по широкой ленте шоссе, наискосок, бежит человек в белой рубахе, за ним двое. Фора у лидера метров дцать. Но бежать ему сложно, машин для рассвета полно, а притормаживают единицы. Беглец рискуя прокатиться на капоте, по дерганой траектории, вдоль полос, отчаянно петляет, отчего проигрывает в скорости своим прямолинейным визави. Понимает это и, без оглядки, сиганул через отбойник, под колеса встречной легковушки. Машина по тормозам и ее юзом, с дымом, поперек полосы развернуло. А беглец на ногах уже, но дистанция с дядьками почти никакая и один резко в стойку встал, вытянув руки. Искр сноп с кистей вырвался, чуть с задержкой я услышал хлопок! Хлопок! Беглеца в спину, будто камнем ударило. Он упал, как бежал, на четвереньки, но оттолкнулся от асфальта, вскочил. До исступления хочет жить. Очень хочет, с линии огня уйти, в темень. И скрылся под черной кроной деревьев, те за ним, обширным фронтом. И на ментов не похожи...

Ох ты ж, блинский-блин. Дело пошло как. Минут пять я в окне просидел, слушал покрышек шум. Гул моторов, резкий визг мотобайков, а хлопков пока нет... и назад не идут. Что догнали без шансов там. Он потерял за один мой отрезок, без малого, все! И с травмата подстрелен. А подранка вдвоем брать, сухая формальность. На раз.

Я оставил окно и попил молока. Отпускает водочка с трудом. Сел за стол. Время -- граница. Ночное утро, утренняя ночь. Не туда, не сюда. На работу еще рано, ложиться уже поздно. Ничего не поздно. Я лег. За дверью, в коридоре шорох настойчивый.

Я крикнул:

-- Марин, иди спать! -- затихла.

Как же башка-то болит...

Глава 9.

Разбудил телефон. Егоров "позаботился", напомнил, что вставать пора и чтобы ничего я не забыл. И разговаривал, нежно, без дураков, с подозрительной заботой. Самый проверенный знак лиха нависшего. Если б я головой поскрипел, может и придумал что, но почувствовал: лежу на мокром!

Проснулся мгновенно. Подскочил. Из-под холодильника, от двери озеро тянется. Залила-таки! Дрянь! Я скорее двухметровый шкаф этот двигать. А скользко босяком на мокром керамограните. Еще осколки тарелок, в ступни вгрызаются, злят и бесят, все сделала, чтоб убил ее, диверсантку.

Дернул дверь.

В коридоре, у пола, раздался, как петарды взрыв. Даже вздрогнул и чуть я от вспышки ослеп. Попятился. Марина в темноте с утюгом стоит, что ли? А со стены, где клавишный выключатель "ванна-кухня", воткнутый в розетку белый провод свисает, прямо в лужу. Я даже сразу не сообразил.

Крикнул в коридор, силуэту:

-- Марин, это что такое?!

Она тенью в комнату мелькнула, хлопнула дверью и мебелью громыхает. Я лужу по краю перешел. Вода в ванной закрыта и вроде сухо там. Мистика. На провод оглядываясь, дверь в комнату толкаю -- не поддается, изнутри ее лихорадочно баррикадирует. Я свет в коридоре включаю -- не включается. И начинает медленно доходить:

В розетку выключателя воткнут провод, из утюга и вырванный. Где-то с середины он из оплетки раздвоенным идет. Кончик коричневого провода, придавлен в луже ботинком. Хвостик синего, с оголенной медной петелькой, тоже в луже. Похоже, был на ручку намотан и когда я дверь потянул, длины не хватило, соскочил в воду, замкнулся. Жизнь спас, и еще, что до этого я в лужу ногой, умудрился не влезть, а то бы двести двадцать пошли через сердце и...

Мне конкретно поплохело. До мурашек на спине. План -- железо. Шансов выжить -- процент. Даже не знаю. Что спасло меня? Провидение, помочи ангела, божий аванс? Что бы ни было, сильных вмешательство. Дар.

Я выдернул вилку из розетки. Ладонь своей смертушкой обмотал.

И откуда воду взяла? Ну конечно же. Из бачка унитаза колпачком от освежителя натаскала. А еще с утюгом стояла, добивать. Маринка, моя Маринка? За горстку желтого лома...

Сдать это золото, сдать без сомнений, расчета на выгоду, хитроватых ходов. Как от лепры избавиться. С ним магнит я проблем. Только в плюс мне пойдет. Покажу ей бумажку и Егоров отстанет, а Семеныч тем паче, еще грамоту даст! Вот с кольцом моим... что-то на утро херовая рекогносцировка. Палец отек, вздулся, кожу растянув, под кольцом чешется. Тронешь чуть -- нарывает, болит. Копит рана гной, правый кулак мой ударный ломает. Вот не вовремя...

Вылез я в тамбур, включить автомат. Соседи с чемоданами, квартиру закрывают. Покосились еще пуганно. Я в трусах мокрых. Пусть что хочется думают. Не кивнув им, ушел. В ванной краны кручу. И холодной нет. Лишь смеситель носастый воздух тихо сосет. Двумя каплями зубы почистил, умылся. Мне Егоров уже восемь раз позвонил. Задолбал.

Одевался я долго. А точнее, себя понуждал.

Рубашка с пола мокрая, мятая, грязная тряпка. Чистая альтернатива лежит комом в комнате. Куда зайти, даже думать боюсь.

Пересилил свой мозг, как-то "это" одел и сырые носки. Но пиджак и брюки, есть привычка складывать тщательно. Косяки все прикрыли, будто опрятный я, стиранный. Образцовый планктон.

Нарыв на пальце, йодом обработал. Вчерашним бинтом замотал. Получилось с характером, со следами крови, боевой бинт, с историей.

Бижутерию всю в кусок пищевой фольги конвертом замял.

Над "Осой" долго думал, оставить, взять? Карман топорщит слишком уж, а испугает одного на миллион. Сначала хотел в вытяжку на кухне заложить, затем одумался, следопыт домашний может найти. Привязал короткую нитку к спусковой скобе и с внешней стороны окна, под железным отливом приладил, вдоль наружной стены дома. В каком-то фильме видел или читал.

Что замурую Маринку в квартире до своего возвращения и секунды не сомневался. Снял с ее телефонов батарейки, под входным ковриком их заложил. Запер дверь, помолившись, в лифте нож в карман левый заслал. Ум заткнуть все стараюсь -- никак. То ли день, что возник с ликом смерти, фонит, то ли похмелье виной, но на каждый метр, делаясь ближе к земле, точат страхи сильнее, мысли голову хворую мнут. Еще кабинка, тесная, темная, как оболочка плода, шахта -- родовой канал. Что же ждет меня там, на свету?

Я в подъезде, дверь открыл. Солнце. Ух... печка... С лавки встал Бес.

И Егоров навстречу идет. Руки распростер:

-- Заждались мы тебя. Заждались, -- улыбается.

Я подумал: "Бежать?", но куда? Как?

Егоров по плечу хлопает:

-- Что? Не ждал? Радуйся, довезем! -- и на Пассат рукой гостеприимно кажет. Там тусклая рожа Остапенко в рамке двери нарисована.

Я опомнился, резко сделав улыбку, воскликнул:

-- Отлично! А то в метро, вчера, такая попа была! -- и к машине, Егорова быстрее пошел.

Чем, наверное, Беса расстроил. Как-то кулак он почесывал, мрачно.

Егоров мне сзади место уготовил. Обходительно дверь открыл. Бес в обход капота, наперед.

Я сел за Остапенко, но Егоров в бок толкает:

-- Двигайся, дальше.

Я пододвинулся, но и этого мало ему, теперь о моей безопасности печется:

-- Ты пристегнись, -- и, с трогательной заботой, помог замочек защелкнуть.

Опять же я подчинился. Хотя быть единственным пристегнутым в машине -- привилегия та еще.

С благословления Егорова, Остапенко выкрутил руль и помчался по двору, что голуби из-под колес едва разлетелись. Мы борзо проехали по дублеру шоссе против шерсти, до перекрестка, там зеленый свое уже отмигал. Остапенко, естественно, на это положил. Выкатил на середину. В область машины стоят, а мы... мы повернули к центру. Нам в центр! Уже хорошо.

Егоров дождался прямого отрезка, когда нет отвлекающих факторов, поворотов. Под монотонность хода машины, устроился половчее и ко мне полубоком, спросил натужно бодрясь:

-- Что новенького? Значит, снял ты заботу с себя?

Я, как бы, довольно, даже излишне довольно, гордясь:

-- Снял! Вчера еще, -- и палец с бинтом демонстрирую.

Егоров без интереса глянул, помолчал, и также нехотя спросил:

-- Как снимал?

Я плечами пожал простецки:

-- Да так, кусачками.

Он удивился слабо:

-- Кусачками, сам?

Я возмутился:

-- Зачем сам? -- и ляпнул: -- Бригада МЧС помогла...

Егоров ухватился:

-- Что за бригада? Вызывал?

Вот, блин. Проверит еще. Давлю беспечность:

-- Не. Я в гараж ходил. Они мимо проезжали. Тормознул их: "Помогите, Христа ради", они спешили, мне быстро чик. Вон рана, кровь, замотал. Теперь нарывает, гноит. Вот...

Егоров покивал, выводы вроде как сделал. Умолк. В окно смотрит. А в голове его лысой что? Криптография дьявола. Будь готов ко всему.

И подозреваю, что дверь моя открывается лишь снаружи. Чисто зэка они этапируют. Но как бы там ни было. Сопротивляться не просто бесполезно, вредно, нельзя! И не в планах моих. До работы доедем, будет пища.

В пробки мы уткнулись знатные. Все одиннадцать баллов из дести.

Центр и магистрали стояли прочно. Если бы не мастерство и наглость Остапенко, ехать нам год. На московские кольца мы не совались. Он умело крутил по узким переулкам, под кирпичи, на красный свет, по встречным полосам. Любым.

Конечно, моя неприязнь к Остапенко не померкнет в веках. Но отдать надо должное. Его внутренний навигатор вещь исключительная и редчайшая. Вкупе с колоссальным опытом он работал по наитию. Чуть заметив стопы впереди, резкий уход в какую-нибудь арку, и уже перепроложен новый, кратчайший маршрут в лабиринте старомосковских дворов.

До Вавилова добирались, на какие-то полчаса дольше обычного. Из машины меня дружно вывели и, под конвоем, сопроводили в подвал. Бес, Егоров и я, дисциплинированно встали в очередь. Перед нами два человека. Бабка и какой-то хромой. Но прошли они быстро. Егоров оставил Беса за дверьми и подвел меня к столу расстрельной комиссии.

Сидят ... жирные, рядком. Как-то сразу навеяло унижением вчерашним.

Еще эта надменная рожа комиссарши, с презрительным взглядом. Тварь фригидная, в парике. Посасывая леденец, губами причмокивает. Явно рада, злорадна мне.

Ухмыляясь, чванно вякнула:

-- Поумнел, за вчера? -- и, сделав паузу, насладиться моей покорностью, приказала: -- Доставай.

В ладонь как-то сам первым нож влез. Даже представить успел. Бью Егорова, затем эту козу, а на визги когда залетают орлы -- режу их. Но из комнаты-саркофага мне выйти? Едва ли. Всю охрану не сделать, никак.

Понадеялся заткнуть ее алое дупло добычей весомой. Развернул на столе фольгу, с массой желтого. Но произвел впечатление обратное. Она удивилась, кривясь:

-- Это все? -- и с выражением лица еще "че так мало-то?".

Я прихудел эдак, и не слегка. Тварь, зажралась! Но, стиснув зубы, молчу, винясь.

Она, между делом, мерзким голоском:

-- Егоров, а разве ваш хам, говорить не обучен?

Егоров, как цепной надзиратель, прикрикнул:

-- Отвечать, Малышев! Это все?!

Едва держась, я возмутился искренне:

-- Обыщи!

Дважды просить не пришлось. Егоров влез мне в карманы. Золото не нашел, нашел нож. И положил его перед комиссаршей.

Она его в руки взяла. Покрутила с желчным комментарием:

-- Ишь, какой пуганный. Боишься кого? -- насмешливо глянула и отложила нож в сторону.

Егоров ножик тут же и сцапал. Знает меня.

Комиссарша ювелирную лупу в глаз вставила и, мелкими щипчиками, тонкую золотую соплю из кучки на фольге вытянула. Оценив, сказала:

-- Цепочка, восемьдесят пятая, -- и положила ее на блюдце весов.

Заработал конвейер. Одна говорит, другая пишет в бланк, под копирку. Третья на весах, да не вчерашних, а электронных, вешает и цифру сообщает:

-- Два грамма.

Четвертая в тонкий, маленький конвертик бумажный складывает, вес и пробу подписав. Пятая этот конверт заряжает в небольшой ящик-кассету.

Перекусанное кольцо прошло без осечки, по маслу. Удивила реакция на кольцо с рубином. Его отдали шестой тетке. Она чем-то вроде шила, этот рубин выкорчевала. Рубин смахнула в мусорку, и на весы отдала золото голое.

За какую-то пару минут весь мой клад описали, сложили. Комиссарша шлепнула на бланке печать, подмахнула широким росчерком и ноготком эту бумажку мне двинула.

Сообщила Егорову с ухмылочкой:

-- Семьдесят четыре грамма.

По интонации я понял, что не хвала это, а разговорчик отсроченный. Разгорается. Претензии слышно меж строк, выплеск грядет их вот-вот. В голосе, злобном, конфликт. И друг мой, заклятый, Егоров, рот бананами набил. Как старый пес, сделавший лужу в углу. Глаза опущены, а баба жмет:

-- Что Егоров, теперь, ты скажешь? Где остальное? И когда? Или вашему отделу все можно? Ты это видишь так?

Егоров молчит. Хотя слова задевают его, как по щекам бьют. Дай напор -- разъярят. Чувствую это, по взрывателю долбит она, молотком, расходясь:

-- Егоров, где результат? Ты вчера обещал мне что? А?! -- и, одергивая прилипшую к телу блузку, приговаривает: -- Отдел чурок убогих. Набрал подобие себе. Не могут ничего. Элементарное!

Может сорвется сейчас? Ну же! Егоров! Давай! Срывайся! Сорвись! Ножик мой, примени! Нет, сглотнул, сдержанным тоном:

-- Я уверяю, что делаю все возможное...

Она яростью взорвалась, перебив:

-- Ну-ка заткнись! Кукарекает здесь! Деятель херов! Это я устрою тебе возможное все! Будешь землю в свинарнике жрать! Ослик плешивый! Что ты скалишься?! Дует свои желваки. Вон отсюда ушел! Час даю, чтобы ты остальное принес! -- и на меня кивнула: -- Этого забери! Уверяет он..., -- крикнула в спину: -- Работать надо, а не уверять!

За нами хлопнула дверь.

Егоров опущен. Посрамлён, или даже посрАмлен. Втоптан в грязь. Я бы не выдержал, нос ей сломал. Пох, что баба. А этот...

Оправился быстро так. Говорит, не взглянув:

-- Пойдем в отдел, план тебе на день выдам, -- но лицо в пятнах серых. Ощущения "кайфа" слишком свежи.

Мы поднялись на улицу. Бес сопровождал сзади, но на выходе Егоров сделал знак, тот у главного входа отстал. И пока мы, в молчании, огибали углы здания и через парковку шли, я испытал эмоции сложные. Скотская радость и неловкость, позор. Мне позор, что подчиняюсь до сих пор ему. Пусть он и сведущ, силен, изощреннее в каких-то вещах. Но мириться с подобным, молчать -- не по-мужски. Мог ответить. Заткнуть! Трус! Подстилка! Чуждый мне элемент. Лучше в пашню, за трактор и всех посылать, чем в прогибе таком пенсию встретить... Он иначе считает. Терпило.

Завел в кабинет. Закрыл. Сел за стол. Собран. Краток. Произнес:

-- Значит так. Задача усложнилась. Надо срочно собрать двадцать шесть граммов.

Повезло на диван, я успел раньше сесть, чем услышал вот это. Необдуманно вырвалось с уст:

-- Чего? Это кому задача?

Егоров нервно в кресле качается, от вопросов как от пуль летящих будто уклоняясь. Пробурчал бессвязно:

-- Задача это... Задача. Для нас, для всех. Ты понял.

Продолжаю глупость:

-- Не понял. Вчера ты сказал, двадцать граммов с меня, затем тридцать. Я сдал семьдесят четыре. Какие ко мне еще задачи? Объясни!

Егоров усмехнулся. И мне не понравилось как. Будто делать чего-то не хочет, а видно придется. Встал, по кабинету круг невидимый обошел. Остановился напротив и спросил странным голосом:

-- Значит, ты в отказ идешь? -- взглянул пристально.

Чем-то взгляд его вчерашний напомнил. И позиция моя проигрышна. Он стоит, я сижу. У него нож, у меня кулачок сломанный. В угол себя загоняю, нельзя!

Тут же мягкость в тон я вложил, кротость:

-- Не в отказ. Я хочу лишь уточнить. Что поменьше нам надо. Родители восемь граммов на меня записали, вчера.

Дергая скулами он:

-- Есть бумага?

-- У родителей есть.

Он еще тверже:

-- Значит, задача прежняя. Двадцать шесть граммов.

Я согласен на все:

-- Ну, окей, я могу тогда в срочном порядке броситься и задачу эту решить.

Егоров, стойку не ослабив, спросил с вниманием:

-- Есть задумки?

Под ответ я вскочил и кричу:

-- Ну, конечно же, есть! -- показывая телом и мимикой, что готов за дверь, на улицу бежать, немедля все выполнять.

Егоров брови хмурит:

-- Какие? -- тревожит активность моя резкая.

Я обороты сбавил, и размеренность, конструктив проявляю:

-- Их есть несколько. Вчера, видишь, одна неплохо сработала. И сегодня, думаю, граммов сорок отжать, в легкую.

Егоров задумался. Внезапное соглашательство мое, видно, смущает. Словно борется сам с собою внутри. И мне верить сложно, и землю жрать в свинарнике тоже особой охоты нет. Но выбор сделал. Или монетку подбросил в башке, но сказал:

-- Тридцать минут у тебя, справишься?

Я наконец-то проявил корректную приспособляемость, привычно спорю:

-- Этого мало, дай час!

И Егоров повелся, прошипел грозно:

-- Малышев, ты глухой или глупый? Тридцать минут у тебя, исполнять!

Я под козырек:

-- Понял! -- и к двери быстрей. Куплен, лох!

Дергаю ручку, но никак что-то она и кричу за спину:

-- Эта, дверь открой!

Но услышал, не очень приятное:

-- Кстати...

Я медленно обернулся.

Егоров, вынимая из ящика стола, автомобильную аптечку, произносит:

-- А не пора ли тебе бинт на пальце поменять?

Я запнувшись:

-- Зачем?

Егоров, как бы пространно рассуждая:

-- Обработать рану, чистым перевязать.

Что-то пытаюсь мямлить, к дивану пятясь:

-- Да не срочно это, -- прячу волнение. -- Мне жена, дома, она любит это...

Он подходит ближе:

-- Снимай бинт.

Цепляюсь за воздух, апеллирую:

-- Ты же видел, что кольцо мое перекусанное бухгалтерии я отдал...

Он с угрозой:

-- Помочь? -- и ножиком щелкнул.

Понял я все. Еще Беса кликнет. Вредно спорить, соглашаюсь:

-- Да, не надо, я сам, -- усмехаясь под нос: -- Устроил братство кольца, -- узелок мусолю, но он крепкий, как бы. И зубами пробую, признав: -- Что-то никак не подцеплю, -- прошу: -- Ножиком по узлу полосни!

Егоров мне, глядя в глаза, дважды по узлу провел и, в момент отвода ножа, я всей дурью по челюсти снизу, левой. Попал! Он уж падал, схватил его за пиджак. Шуму наделать не дав. Тихо на диван усадил. Голова его как на нитке, туда-сюда болтается. Еще слюни кровавые изо рта, пачкаются. Язык, наверное, прикусил, а может и зубы поломались. Злым проснется, точно. Шепнул я:

-- Квиты, -- когда ключи и нож забрал.

Выскочил в коридор. Встал на распутье. Бес заботит меня. И выхода, как вечно два. Легкий -- вот она дверь уличная, сложный через коридоры всего здания -- главный ход. Как узнать? Затаился он где? Еще правую кисть на Егорове поднапряг. Гудит, ломит ее, биться ей даже думать забыть. И ножа не удержит. С пальца бинт еще весь, обвиваясь, опал, мой секрет обнажив. Наскоро перевязал и заложил ноющую лапу в карман. Ну! Куда?!

Выбрал я легкий путь... зря!

Бес на улице, у двери. Только заметил и на меня двинул.

Я в крик, во всю глотку:

-- Где Егоров?!

Бес резко встал. Потерялся. Орать продолжаю:

-- Он кольцо украл, выбежал! Видел его?!

Убедил. Рожей водит Бес. Растерян! Ему я:

-- Главный ход! Он уходит! Бежим!

Тупость Беса, хоть здесь к месту, бот. Он туда, носорогом слепым. Я в другую степь. Через парковку, кусты, за фасад кирпичного здания, огибаю крашенный забор, по газону к Ленинскому напрямик. Машину поймать чаю. В голове долбит пульс и дыхание ртом, каждая секунда, миг -- это жизнь, без украшательств, истина, смысл.

Вылетел на остановку. Людей много, автобуса ждут, автомобильная пробка. Дальше что? Я оглянулся. Или заметил, или страх "подсобил", показалась погоня за мной из глубины, между домами плечистые фигуры мчат. Я на проезжую часть бросился, вдоль машин побежав, в сторону центра, к метро, как бегун тот ночной, но закончилось плохо тогда, это помню. А сейчас... шансы все повторить. Поперек целый мир. Зрим я четко, еще пекло на солнце, еще сил почти нет. Но терпеть! Малышев мочь! Только как? Тело пасть в траву требует, губит себя. Мышцы дубеют, молочная кислота их корежит, печень колом, каждый шаг через боль, все резервы жгу. Уже сжег. И где выход? Выход какой? Нет его! Нет! Проиграл?!

Глава 10.

Мотоцикл. Спортивный. В соседнем ряду порыкивая, пробирается между стоячих машин.

Поймал мутным глазом я этот скрюченный над байком силуэт. В защитных ядовито-зеленых щитках, он как богомол, замедленно, переступает.

Кинулся я наперерез, последние силы вложив.

Он, заметив меня, газу дал, уходить. Мимо уже пролетал, я за рюкзак его прихватил. Он обернулся ударить. Кричу:

-- Золото! Кольцо золотое! -- и наживку ему к шлему сую. -- В Алтуфьево гони! Только быстро!

Черным забралом своим над кольцом он на время завис. Соображает. Или погоню заметил? Не тупи, ну! Он кивнул! На галерку запрыгнул я, в рюкзак его вцепившись зубами, кое-как. Ноги не зная куда деть, поджал. Он скорость еще дал. Под визг мотора, ветер сдувает, сползаю. На заднем фонаре повис. Чем держусь, именно что чудом, оторвались. Наконец, уперлись в кого-то. Остановились чуть. Я получше подсел, ноги пристроил. И тут же пару зеркал коленом задел, сшиб. Больно очень, но это фигня. Движение рваное. То петляем, то гоним. Так-то тряска одна, амортизаторы жесть. Брюхо спазмы-сигналы вовсю подает. Завтрак к горлу пошел. Подавляю позывы, отвлекаюсь, дышу. Рюкзак, как поводья держу, мой крепеж к этой дрыгалке шальной.

Ленинский прошли довольно быстро. Якиманка ехала. У Манежки застряли. Конусом поток к Тверской загнут, стоит. Не протиснуться. Вылезли на тротуар, помчались сквозь толпу, разгоняя народ. Он еще газ крутит бешено. Как не сбили никого, дивный лес. Половину Тверской пролетели так. Дальше я не смотрел. Голову в рюкзак упер. Хреново мне вообще. Вестибулярное издевательство. Каждая ямка, точно под дых бьет. Так и жду. Вот сейчас вырвет. Нет, вот сейчас. Краем глаза заметил Савеловский вокзал. Далековато мой дом, но терпения уже нет и летим по встречке, как назло, хорошо. Не соскочишь.

Но там где сужение и прокол под железнодорожными путями, возле метро "Дмитровская" все же сбросили. Вижу, фура тентованная под мостом криво стоит, две полосы заняла, раскорячилась. Легковушку о центральную опору путепровода слегка притерла, соорудив тупик. Наш поток кто на разворот идет, остальные через встречную дырку под мост прут. К этому встречные машины никак не готовы и совсем не согласны. Бодаются. И мой байкер объездов не знает, в эту кучу влез. Встал. Там еще драка массовая у разбитых машин. Водителя фуры бьют или уже всех подряд. Мужики друг на друге срываются.

Но вот кто-то в кабину фуры влез. Черное облако сажи окутало машины. Автопоезд дернулся, еще больше примяв своей бочиной легковушку. Его и собственный тент тормозит. Подергиваясь и задевая верхним углом крайнюю опору, рвется, ломает свой каркас, но тому за рулем кто, все пофигу. Он сильнее тапок нажал, тягач вперед и попер, все на свете сминая, но продрался-таки сквозь эту узкую для великанов, и позорную для мегаполиса щель.

Освободилась долгожданная дыра, куда, бросив драться, народ табуном ломанул. Только наш байк всех быстрее и юрче. Раньше остальных автолюбителей мы под мост, по цветным осколкам фар, фрагментам облицовки бампера, кривым молдингам, и пролезли. Перед нами пустая дорога. Что сделает заточенный на скорость байкер, увидев это, додуматься можно. В момент его старта я и спрыгнул. Кинул спасителя. Пока он сообразил, остановился, разделили нас метров сто. Дымя задним колесом, он крутанулся на месте, ужалив меня ярким зрачком фары.

Извини. Я метнулся в сторону. За бетонную стену, за насыпь, освободив машинам путь. Метрах в дести, народа толпа у выхода из метро, на остановке. В нее я и вклинился, пересек. Слышу его рваный рев, за спиной, сигналят машины. Я ушел в зелень. За ларьками завтрак свой на волю выпускать. Мне уже честно, без разницы, что догонит, найдет меня он или там как. Мотомальчик опаснее вряд ли Беса с Егоровым. Переживем.

Избавился я от еды. Лишнее сбросил, опираясь о ствол косой липы. Тут и случайные зрители носы воротят. Не фиг недовольно бурчать, за ларьками вам -- не в фойе театра.

Сплевывая и озираясь, поспешил убраться глубже, в зеленый массив. Ненавижу ньюзмейкером быть, еще этот привкус во рту. По натоптанным тропам уткнулся в небольшой магазин, на первом этаже сталинского дома. Колокольчик на двери, знать дал, что гость и товар береги, но продавщиц в поле зрения нет. И за кассой стул пуст. В отделе напитков взял минералку без газа, подошел расплатиться. Кассирша все ходит где-то. У кассового аппарата на блюдце лежат деньги, мелочь и бумажки, тысячи на две. Хватай и беги, ни охраны, никого. Или продукты выноси, как при коммунизме. Но на ровном, заработать себе новые проблемы, был пока не готов. Я в подсобку, этих искать.

Иду среди коробок, по лабиринту из крашенных стен и кричу:

-- Есть кто?!

В одной комнате, за дверью движения суетливые. Женщина в чепчике и светлом халате, нагнувшись, колбасой сумку туго набивает. По комплекции судя, кассирша. Не отвлекаясь от дел, на меня покосилась с вопросом:

-- Чего орешь?

-- Расплатиться.

-- У кассы оставь.

-- А сдачу?

-- Набери сам..., -- и в нос мне дверь толкнула. Захлопнулась.

Ни хера себе! Ей бы пендаля дать за такие манеры. Я же без затей и скандала ушел. Ни копейки на блюдце не бросив. Под тенью здания горло прополоскал, умылся. Все полтора литра пока не спустил, не унялся. В сторону метро посмотрел, но вернулся в магазин. Самой мелкой у меня нашлась сторублевка, а вода эта, кажется, по сорок была. Чтобы карман железной мелочью не грузить, жвачек разных набрал, вот тогда только и вышел. Совести раб, не смешно даже.

К выходу из метро подходил я внимательно. Кручу головой. Богомола со шлемом смотрю. В левой руке нож, на изготовке. Правая в резерве. Если что, тоже махану ей. Он, гад, в щитках весь защитных, проблематично будет срубить. И вот также не легко его здесь разглядеть. Людей у метро как-то резко прибавилось. Близко теперь к переходу не подойдешь. И по тротуару от центра толпа потоком сплошным валит. Идут семьями, с детьми, собаки на поводках и почти все с вещами, словно дачники по весне. У метро упираются в стоячую к выходу из перехода орду. Толкотня там. Визги слышны.

Обошел я краем это столпотворение. А точнее пробрался через тела. Встал возле подножья отвесной железнодорожной насыпи идущей к мосту, в стороне от людских масс. Видно все отсюда хорошо, ситуацию мониторю. Богомола смотреть уже не пытаюсь. Найти кого-то на этом митинге "хотящих в метро", при всем желании, бесплодный надрыв. Думаю, как домой мне доехать? Четыре станции разделяют. Десять минут. Но под землю пытаться спуститься -- с головой не дружить. Там конкретный аншлаг. Мясной пресс. Первый раз вижу такое добровольное смертоубийство. Но ведь лезут же, детей на плечи сажают и прямо в давку, на штурм, идиоты...

Машины по Дмитровке едва ползут. Не вариант. Кто отчаялся к метро пробиться, попутку ловят, но сдаются быстро, пешком дальше. И народ все прибывает и как-то волнообразно. Вот и ширина тротуара уже с ходоками не справляется. У машин одну полосу пешеходы постепенно отняли. И хоть обгудись ты, людей сотни, тысячи, целый исход, шествие в сторону области, по обеим сторонам.

Мотоциклетку искать? С ним махаться затем? Ух...

Отвлек обращенный ко мне полный радости голос:

-- Подержите сумку, любезный! -- и какой-то улыбчивый хрен протягивает мне матерчатую авоську. Я заторможено сумку взял.

Сам он встает рядом к насыпи и, приспустив до колен тренировочные штанцы с лампасами, начинает справлять на кустик малую нужду.

Странноватый мужик, не больной, как блаженный. Пухленький, очки квадратные, минус десять, на цепочке, пожизненная улыбка в оправе пунцовых щек, за плечами солдатский вещмешок, кепка с кокардой. Гусар городской. Такому, пожалуй, простительно все.

Он оправился и руку тянет с улыбкой:

-- Благодарю, за службу! -- забрал сумку и отвернулся к дороге уходить.

Я окликнул:

-- Любезный, а в метро не пойдете?

Он, обернувшись, прищурился хитро и будто гостайну открыл:

-- А не работает метро.

-- Как? Вообще?

Он рапортовал:

-- От Новослободской иду!

Дернуло спросить:

-- А куда идете?

-- Как куда? В Сибирь! Видел вчера, какие самородки в ручьях там валяются? С твою голову, во! -- и руки, улыбкой, развел.

Я напомнил:

-- Так Сибирь в другую сторону.

-- Неважно! Автобусы на бетонном кольце стоят, доставят в срок!

Не блаженный он все же, больной. Время трачу. Молча кивнул.

Он все пристает:

-- Ну что, мы идем? Вместе веселее!

Я отмахнулся:

-- Иди. Догоню.

Он козырнул браво:

-- Служу Отечеству! -- и пошагал.

Дворовый дурачок. Наш оплот. Средний срез избирателя. Сумку его вонючую держал еще. Вытереть руку теперь обо что? Фу! Нечего ждать. Отсюда, бежать! Брать Маринку и к родителям, к черту...

Я пошел по улице Руставели. В составе молчаливой когорты горожан, повернувших с Дмитровского тракта. Эта улица столько ног и не видела разом. А кому здесь ходить? Слабая дорожная сеть. Точек притяжения не особо тут. Низкорослый, сонный райончик, ставший вдруг пешеходной аортой.

Люди рядом идут разные, молодые, старые, дети, женщины, мужики. Но сосредоточенные на ходьбе. Кто чемодан на колесиках тащит, кто баулы, клетчатые сумки, рюкзаки. Девочку с розовым ранцем мамаша тянет за собой. Турпоход коллективный. И единое направление, все на МКАД. Такое лишь в фильмах про войну и встретишь. Враг у стен.

Встал я за фонарный столб. Зажмурился. Сложно идти и не видеть все это, не замечать. Мне одному это дико?

Открыл глаза. Они идут и идут, слева-справа. Широкая река спин, рюкзаков, огибает скованные пробкой машины, выдерживая святой перпендикуляр МКАДа. Я усмехнулся и опять со всеми пошел, людское течение знает причины, ответ. Есть ответ. Должен быть. Ошибаются все, но если все ошибаются, значит что-то во мне. Так учили, привык так. Ориентиры. Стадное чувство. Это милое стадное чувство. Как толпа делай, будешь прав... Надоело. Я пить хочу. Хочу я пить!

Где-то на Милашенкова мы проходили магазин, крупный, сетевой. Я зашел. Покупателей было мало, брали воду одну. И все в спешке, бегом. Их встречала пустая линия касс. Самообслуживания верх. Оставляй деньги -- иди. Я прошел в брошенный на разграбление зал. Ни уборщиц, контроллеров, товара укладчиков. Света, кстати, тоже нет. Это я уже после заметил. Взял бутылку воды, мимо заваленной деньгами кассы пошел. Там мужик из кошелька мелочь на блюдце выкладывает. Торопится.

У меня тысячные только остались. Повод начать разговор. Я спросил:

-- Извините. Уважаемый, тысячу разобьете? -- и ему в поле зрения купюру ввожу.

Просьбу он игнорирует, кошелек вытрясает. Я обошел его, в лицо заглядываю:

-- Слышите, нет? Десять по сто есть? -- эффект тот же. Я ему помогаю: -- Нету, да? -- и к чему-то спросил: -- А куда вы идете?

Он, наконец, вздрогнул словом:

-- Что?

-- Идете вы куда, любезный?

Он нервно:

-- Не понимаю. Я заплатил! -- и побежал на улицу от меня.

Ему на смену грубоватых черт тетка, увешенная сумками, узелками. Тащит к кассе пятилитровую баклажку воды.

Я руки распростер, с улыбкой:

-- Женщина, куда спешим?

Она визгнула, как от укуса змеи, уронила баклажку, и бежать на улицу.

Те кто в зале был, резко встревожились и уже бросаются покидать опасное место. Но на выходе я стою и пугаю страшным вопросом:

-- Все вы, куда путь держим?! Эй! Народ! Тысячу даю, кто ответит!

Они в панике. Огибая меня, как чумного, бросая вещи. Бегут!

Я за ними, кричу усмехаясь:

-- Куда же вы, люди! -- пройдя через двери и встав к краю лестницы. -- Эй!

Люди прыгают в толпу, к соплеменникам. В лоно привычное им и понятное. Надо идти, ожидает там где-то что-то. Сверхцель. Это я здесь изгоем, маюсь вопросами, деньги сую. Все же всем ясно бесплатно, без слов. А может, я им "сую" не достаточно?

Выдернул из внутреннего кармана пачку казначейских билетов, все которые оставались. Пачка толстая, тугая. Веером солидным раскрыл и над головой потряс, как Леонид Ильич ладошкой с мавзолея трудящимся. Зрелище, как ни крути, минимум, любопытное. Но эти идут ровно, пыхтят. Посмотрел бы хоть кто. Не замечают в упор. Сволочи. Так не бывает! Жадные, жирные свиньи, смотреть! Хрен!

Дальше я совершил, возможно, самый безумный поступок в жизни. И не знаю почему. Без жалости, сомнений, метнул в воздух не просто половину месячной зарплаты, бросил в толпу единственные, последние деньги.

Купюры летели сорным облаком, кружась и снижаясь на головы идущих в Сибирь. Успев превратиться из символа возможностей, власти в мусорный слой под ногами, одноцветный ковер. Видимо, в Сибири деньги не особо в почете. Да вообще не нужны. Рухнул мир.

Я спустился с лестницы, мимикрируя под рядовое звено из толпы. Только бы успеть родителей спасти. Господи, помогай! Спаси, пожалуйста!

Мы шли тяжело, под палящим полуденным солнцем и почти военной шеренгой. Обреченно отступая или наступая. Принимая окрестное пополнение, наши ряды обрушились на цветущий район "Бибирево" многотонной лавиной человеческих тел.

И на всем пути я пытался звонить. На мостах, в низинах -- глухо. Исчезли нити-невидимки, казалось, навеки обрекшие людей быть на связи. Сгинула сеть, к себе приручив. Верил я что, не навсегда. Я тогда еще во многое верил, к дому повернув.

Нашей Хонды у подъезда нет. Угнали? Это возможно вполне. Заводская сигналка, для людей знающих, барьер слабый. Другие блокировки не ставил. В цивилизации думал, живем. Впрочем, не страшно. Расчет на Субару тестя в силе пока.

Лифты не работают. Пешком на двадцатый этаж, после трех часов ходом, я все же поднялся, дополз. Отдышался едва, через хрип. В тамбуре свет отсутствует. Но я вырубил в щитке автоматы, как в подстраховку. Хотя ножи в квартире остались, а могла и "Осу" найти. Вся надежда на козырь мой. Бумажку с перечнем сданных изделий в руке заготовил. Руку с кольцом буду прятать, а там будет видно. Выбора нет.

Дверь железная закрыта. За ней -- тишина. Осторожно ввел и провернул ключ в скважине. Приоткрыл дверь, прислушиваясь и, сев к стене спиной, нараспашку ее, резко толкнул. Распахнувшись, она глухо ухнула об ограничитель и с вибрацией пошла обратно, на закрытие. Я ногой ее придержал и говорю громко, на свет:

-- Марин! Я все сдал! -- и бумагу в проеме афиширую. -- Вот мой перечень, смотри!

Я обождал и, не дождавшись ответа, заглянул в квартиру, опершись на руку. Прищурился. Маринку не увидел. А тот бардак, что провожал меня утром, по сравнению с этим, был всего лишь легкой разминкой. Квартира предстала сейчас месивом ломанной мебели. Я поднялся, с натугой, и вошел. Сначала в комнату. Там вперемешку шкафы, стулья, шмотки. Свисают обои, местами вскрыт пол, потолок натяжной вспорот, вырвана люстра, розетки висят на проводах. Санузел, как после взрыва гранатой. Расколот унитаз, умывальник вдребезги. Выломан сантехнический шкаф, сбитая местами плитка валяется. На кухне разбито окно, стол, холодильник лежит на боку, полки содраны с крепежей, в кучу брошены. Был почти евроремонт, стал строительный мусор.

Чьих это рук дела даже не знаю, но Маринки здесь нет. Как уйти смогла? Теща, с тестем, видать, приходили. Помогали сережки искать. А затем дочь, любимую, на прииски забрали. Богатеть. Теперь в пробке стоят, бензин жгут, туда вам и дорога, любезные... Я приоткрыл окно. Провел с внешней стороны панели рукой. "Оса" на месте висит. Перекочевала в карман. А сверху народ выглядит, действительно, полноводной рекой. Или как миграция полчищ крыс, тараканов или скорей миллионной семьи муравьев. Машины беспомощно теряются в этом черном потоке. На МКАДе, наверное, сейчас что-то с чем-то твориться. Не приятно, страшно смотреть.

Я побродил по обломкам прошлой жизни. Постоял на руинах прихожей. И присесть негде. Все чужое теперь. Не вернуть. Перед уходом, в коридоре выключил не зажженный свет. Рудиментарный рефлекс. Дом прощай.

Глава 11.

Вышел я из подъезда на воздух. Пыльный, сухой, городской. Слабый ветерок провел колючей шалью по лицу, задев пестрые лепестки объявлений на стене.

И все дороги у ног. Только пойти некуда. В никуда лишь. К родителям? Четыре сотни километров и пехом? А куда еще? Здесь стоять? Я сделал первый, неуверенный шаг в пустоту. Затем второй и третий. Ноги принесли к ларьку, вросшему в торец нашего дома. Дверь грубо взломана, внутри кавардак, полки и холодильные горки разграблены. Затоварился народ основательно. Только водку что-то не тронули. Дождались. И она не в цене. Дурачье.

Грабить я не хотел. Лишь поесть и попить. Насобирал кексов, печенья и нащипал разную сладкую не востребованную ворами снедь. Быстрые углеводы в дороге самая вещь. Минералка, к сожалению, успела уйти по чужим карманам. Колу пришлось брать. Баночку малосольных огурцов, для восполнения водно-соляного баланса взял. Взял и водку. Хорошую. Теплое пиво -- есть яд.

Чтобы принять пищу, как человек, пробрался через россыпь мелких деревьев и кустов. Сел за стол доминошников, возле трансформаторной будки, напротив соседнего подъезда. Дозорный пост пьяных трутней. Их круглосуточный бар. Теперь мой. Выставил на прибитую гвоздями драную клеенку, бутылку, банку огурцов, высыпал съестное. Тут же, под столом стаканы припрятаны. Самый чистый выбрал. Продул от пыли, протер. Налил половинку и выпил. Жар по телу пошел, снял пиджак. Сгорбился над столом, вяло жую приторную шоколадку. Легче не становится никак. Дозу беленькой повторил. Нет. Не идет что-то, горечь оставляет во рту. И внутри голоса шепчутся: "Ушли родители, ушли!"

Я стукнул стаканом о стол.

-- Ну-ка, заткнись!

Пройдут пару километров по жаре и вернутся. Опомнятся. Тут и я подоспею. Будем за грибами ходить, в Оке купаться, на карьере. Там песок чистый, морской и глубина до черноты, не достанешь дна даже с гирей пудовой. Да. Пойду.

Надел я пиджак. Привстав, задумался. Брать еду? Нет. Это лишнее. Разживусь по дороге. Как пойти, правда, не придумал еще. Надо вниз, на Варшавку. Если через МКАД, с толпой этой, заманаюсь обходить. Через центр? Вспять баранам? Возможно. Эх, был бы велик. С ним будет легче километры мотать и намного быстрее. Можно по дому, по этажам пройтись. Поискать. Или в магазине, на углу? Да! Водится там спортивный отдел!

Встал я с лавки, из-за стола. Жизнь наладилась. Есть и планы и цель. И не успел я выйти на открытую солнцу тропинку. Эхом по пустому двору, шум многолитрового мотора. Я застыл.

Крузак мимо пролетел, по дворовой дороге и у моего подъезда встал, как вкопанный, что его столб пыли обогнал. Вскрылись двери разом и оттуда секьюрити наши Андромед, Юсуп и Бес! Побежали в подъезд. Я попятился, за кусты, задом, задом, огибая трансформатор, обернулся бежать и они...

Другая троица, окружив, по ранжиру. В центре Кастет, с криво намотанным скотчем на челюсть. Длинный черт с бейсбольной битой слева, плотный Бычок справа. Подступают ко мне медленно и не разговаривать, действовать.

Нож я быстро выхватил, в западне. Лезвием по воздуху провел, отсекая их. Выиграл пару секунд. Вот хреново, что левой... Справлюсь! Кастет -- пуганный. Длинный, по повадкам, лох. А вот Бычок самый тертый здесь. В шрамах череп обритый. Исподлобья уже смерил меня, кровь почувствовал. Он из боксеров или бывший борец. Закаленный в боях, и на слона голыми руками пойдет. Слабость показать такому, приговорить себя, сразу убить. Это я здесь охотник!

К слову, Кастет на меня, не открывая обмотанный скотчем рот, губами разбитыми зашевелил.

Я, насмехаясь:

-- Что ты бормочешь там? Клоун! Громче говори!

Он с угрозой застонал.

Я спросил с удивлением:

-- Прилетело мало тебе? Надо еще?

Длинный перевел:

-- Это Костино перо!

Я, целясь ножом:

-- Да? Ну ты иди его и возьми! Или ссышь?

Как и откуда нож в руке у Бычка оказался, не успел я понять. Но он прыгнул ко мне, лезвием блеснув. Я едва в сторону, к трансформатору, отскочил и получил болезненный удар битой по левому плечу. Удержал нож и отмахнулся от Длинного им. А Бычок под это дело, выпад новый сделал. Правой рукой я поставил блок, левый кулак с ножом в него перебросив, но он ловко подсел, промахнулся я, и пропустил удар в живот. Еще бита в голову прилетела, касательным по лбу прошлась. Я с силой оттолкнул Бычка, бейсболиста заткнуть и поймал лицом от Кастета привет. Тварь ссыкливая, только отвлек. И мне бита в скулу пришла, по хорошей дуге. Аж качнуло, я припал на колено и заметил новый замах длинного палача. Левую вверх выставил, скрасив удар, нож потерялся уж где-то, в эту каланчу бы метнуть. Вот и новый удар. Гадина рослая! Бьет же с дистанции, не допрыгнешь. Кастет еще, ногою под шумок в ребра пинается, я его прихватил за спортивки и к себе притянул. Закрылся им как щитом, передышка на миг. Даже встать удалось, об него опираясь. Боком в мелованную стену трансформатора уткнулся. Через удушающий захват Кастетом манипулирую. Длинный биту из руки в руку перекидывает. Обходит медленно, слабые ищет места. У меня глаз, подбитый, застилает, я его на время прикрыл. Как про "Осу" вспомнил, сам не пойму. Из кармана ее хоп. На упыря навел, в глаза ему лазерной точкой свечу.

Приказываю:

-- Бросил биту!

Пока он думал, я на спусковую клавишу нажал. "Оса" с дымом хлопнула и резиновая пуля ото лба Длинного отскочила. Вскрикнул он и, выронив биту, согнулся, за голову схватившись, качаясь. Блин. Вообще-то я рассчитывал "Осой" его вырубить. А он колышется только, распрямившись даже. В область паха сделал выстрел второй. От удара пулей он подломился и побежал коряво, спасаться. Не любит, наверное, когда больно ЕМУ. Ну, беги. И помни. МЕНЯ.

Да. Помни. Меня ноги не держат, почти оседлал я Кастета, навалившись, но один фиг, пошатывает. Таким странным танцем, двух пьяных закадычных друзей. Эту дружбу надо кончать. Кастета я головой о стену трансформатора и приложил. Устояв, он клешнями давай закрываться. Нагло мычит! За то и получил рукояткой "Осы" по темечку. Он упал наземь, сознание потеряв, а может и притворившись. Поэтому я ногами мешок этот, от души и для профилактики попинал, опираясь о трансформатор и...

Распрямился. Все тело ноет, болит! Значит жив. Вдруг спохватился. Бычок?! Куда делся?

Обернулся на триста шестьдесят. Бык исчез! Я посмотрел вниз. У ног ножик мой, весь в кровавых разводах, заляпанный. Вокруг него смята трава, кровь лежит сгустками и дальше смазанной красной полосой идет, по сломанным стеблям одуванчиков и взрытой с промежутками земле. Как волокли что-то. Я пошел по следам. Через три метра входят они под размашистый куст. Я присел. Ноги там волосатые в клетчатых шортах. Одна нога, как выбитая из сустава, беспомощно вытянута, другая, едва сгибаясь, зацепляет пальцами землю, толкается, продвигая тело еще чуть вперед.

Я отпрянул. Черт. Уходить! Схватил скользкий нож. Отпечатки же. К дому ломанулся. Ё! Там Крузак! Я обратно, мимо трансформатора и свежих тел. По детской площадке ковыляя бегу. Водитель выстрелы мог услышать. Бес, когда спустится, завернет посмотреть, след возьмет! И возьмет без проблем! Кровь Бычка с ножа предательски капает. Раз в метр капля. Дорожка пунктирная. Вытер я нож о пиджак. Пробежал зеленую зону, до калитки платной парковки и пересек асфальтовую площадку насквозь. В вытянутый дом уперся. Вдоль него побежал. По Шенкурскому.

Сиплю размеренно, под шаг. Голова полуслепая, кружится. И видок у меня, представляю, если наткнусь на кого. Амбал с пистолетом, с окровавленным ножом. Сразу один один два набирай, вот и труп в кустах. Но хорошо, что не мой... А, не! Не позвонят. Телефон не работает!

Возле угла дома я встал. Там где булочная. Обернувшись, дышу. Сзади никого, пока. Осу в карман убрал. А нож опять в крови! Да что такое? Приподнял правую руку. Что за херня? Рукав пиджака тяжелый какой-то, от локтя идет мокрым. Кровь! Моя! Тварь!

Скинул пиджак я с плеча. Рукав рубашки ярко алый, к коже прилип. Закатал его. Все предплечье кровью обмазано. Не разобрать, откуда сочится она. И что за темно-красное рассечение под локтем? Кожу рядом тронул. Ай! Выплюнула рана кровь. Вот откуда. Сантиметра два порез длиной и, подозреваю, что глубокий. Сука, Бычок, в печень метился. Считай, повезло мне. Опять. Но сильно радоваться рано. Перемотать надо, вытеку! Где аптека? Через два дома. Белых и очень длинных.

Побежал. Рану зажав, руку повыше держу. Немеет она. И не от водки пьяный, организм быстро теряет жизненные силы. Слишком быстро. Сдуваюсь, как пробитый на гвозде баллон. Долго так не протяну.

К аптеке подошел, уже зигзагами. Пузыри в глазах. Дергаю ручку двери -- за-кры-тая, а-а! И кнопку звонка я зачем-то нажал. Кто откроет? Все на фронт ушли. Я к палатке "Мороженное" передохнуть отвалился, там тенек. Сел на землю. У метро аптек еще много, но дойти туда... не дойду. Клонит в сон. Клонит... голову...

Я содрогнулся. Вскинул котелок. По щеке ладонью шлепнул. Отругал себя. Рядом же Бес! Встал. А то расклеился, из-за маленькой ранки! Дешевой. К аптеке вернулся. Двери пластиковые, двустворчатые, наполовину стеклянные. Но даже открыв их, за ними решетка железная, сдвижная. Пальцем ее не взломать. Через окна витринные буду входить!

Отшатнулся от аптеки. По земле глазом скольжу. Камень! Камень! Надо срочно и крупный!

Не нашел камня, лишь кусок асфальтовой глыбы. У палатки. Поднял тяжелую ее над головой и запустил в витрину. Глыба, ударившись, отскочила. Только отражение улицы в стекле задрожало. Опыт я повторил -- неудачно. Крошится глыба. Дерьмовый асфальт, а стекло грамотное научились мы делать.

Сплюнул я и пошагал настырно к метро. Прямо под солнцем. Рядом люди идут, но мне что-то подсказывает, что на проблемы мои, глубоко и обильно им. Все равно. Упаду -- перешагивать будут. Бил стекло, когда, шли с безразличием. Значит, время такое пришло. Каждый сам за себя и поддержки не жди. Мысль эта мобилизовала малость. Я остановился, накинул на правое плечо соскочивший пиджак. Рану зажимаю, но сквозь пальцы сочится все.

В сращенной с остановочным павильоном палатке, канцелярские принадлежности тронули взгляд. Я просунул в открытое окошко руку, выцепив скотч. В разоренном магазине у метро раздобыл пузырь водки. Не отходя от прилавка, руку ей всю промыл и скотчем рану замотал в десять витков.

Возле кассы зеркальце нашел. Посмотрелся. Глаз левый заплыл, на лбу шишак начинает дуться. Красавец писанный. Прополоскал водкой рот и ее проглотил. Уходить надо. Завтра урожай фиников соберу.

Обошел дом, выйдя к метро. По Алтуфьевке народное шествие в самом разгаре. В метро не ломиться никто. Не актуально видать. Я обогнул выход из метро и прежде чем примкнуть к стройным рядам горожан, обернулся. Беса посмотреть и вообще, попрощаться с районом. Дома, дома, одни дома. Типовые коробки. Друг на дружке сидят. Жарятся на солнце.

Я отпил водки. Пора...

Глава 12.

Проснулся от боли. И холода. Отомкнул лицо я от мокрой травы. Болевые импульсы проскочили по спине, срикошетив затем в руку и особенно в мозг.

Приоткрыв глаз, первое, что понял. Лежу в лесу. Голый. И очень холодно. Тело в мурашках, простывшее до костей. Пересиливая боль, сел я калачиком, синие колени обняв. Озноб накатил резко, зубы стучат. Пар изо рта. Утро сейчас раннее. Около пяти. И не в лесу я, а на берегу овального озера. Рядом бутылки в траве. Стелется над озером слоеный туман. Над туманом, в кронах старых вязов церквушка, золотые купола. Ничего не помню. Все болит. Колотун же какой!

Вдалеке посигналила машина. Я покосился. Там дорога видна, машины едут. И окрестности эти до боли знакомы. Как в Алтуфьево еще я. Похоже на место, где шоссе в МКАД упирается. Вон и пост ДПС. Его опоры освещения даже горят. Что же я тогда голый и пьяный?

Я покрутился и заметил пиджак, висящий на сучке дерева. Подскочил к нему на полусогнутых. Пиджаком завешена рубашка, штаны. Ну хоть в этом себя не подвел. Вот и ботинки, аккуратно к дереву прислонены. Окровавленный рукав рубашки ссохся, закостенел. Но капризничать некогда. Скорее оделся, весь скукожился в дерево ткнувшись спиной, согреваюсь. Минут через пять, в сознание возвращаясь, соображать начинаю.

Тусклыми урывками картинки в голове скачут. Как шел с толпой помню. Водкой себя обезболивал. Затем к озеру поперся, купаться и воды наглотался. Орал чего-то в надрыв, когда скользил по бетонным плитам и на берег вылезти не мог. Природы дитя. Как не утонул?

Я распрямился. В пиджаке потеплело, тело набрало рабочую температуру, умерив приступы судороги и возвратив сухожилиям сносную эластичность. Я обыскал пиджак. "Оса" послушно лежала в кармане. Вынул нож. Он в запекшейся кровавой пасте, весь. Рука дернулась, отторгая заразный оттиск чужой смерти. Ножик упал, но маленькие, бурые частички биологической грязи прилипли к ладони.

Об лацкан пиджака тру их, тру, а снизу смотрит соучастник мой. Свидетель. Приговор.

Желание одно: кинуть в озеро его и подальше. Похоронить, как тысячу бед. Но этот импульс -- глупость крайняя. Бороться надо с собой и за себя, вымыть его и на видном месте "потерять". Чужой карман надежнее озера дна, так верней. Да.

...Кровь отмывалась паршиво. Или что я в холодной воде полоскал этот нож? Но она въелась в металл, будто ржа, держится насмерть, за каждую щелку. А может и специально, еще и пачкая меня. Мстит мне Бычок, проникая, закрепляясь фрагментами эпителия, ошметками внутренних тканей. Набиваясь под ногти, с брызгами прыгает на пиджак, я его чувствовал на губах, изнутри уже. Словно ел холодеющие потроха трупа. Меня чуть не вывернуло. Стряхивая воду с ножа, уходил я от берега, мечтая сжечь пиджак, да всю одежду и мыться, затем, сутки, обрившись наголо. Забыть. Забыть.

Тропинка, плутая, провела до магазинчика при входе в этот минипарк. Вандалы порезвились здесь знатно. Удаль молодецкую распустив. Побили стекла, витрины, опрокинули внутри все. Бутылок разбили -- море. Уроды, блин. На уцелевших стеллажах я раздобыл орешков, безалкогольного питья. Повернулся уйти. И что-то вдруг вспомнилось, как я кассовый аппарат в витрину кидал. Бил, крушил здесь все. Уф. Перебрал я вчера и немало. Вот до серьезного зря недобрал. Идиотина, поскользнуться, упасть на стекло и порезаться глубоко -- вот нормальный итог. Вот тогда поделом. Ибо нехер. Как до армии клялся водку мимо рта только лить? Слово не держу -- получай.

Вышел я к Алтуфьевскому шоссе и на безжизненный светофор дорогу перешел. Пробка и люди рассосались. Редкие машины пролетают на хорошей скорости, чтобы притормозить у поста. Приемлемый трафик для шести утра. Вдоль правой обочины, как закономерный результат вчерашнего затора, автомобильное кладбище, и в основном нашего автопрома.

Ковыляю в метре от бордюра. Первая в списке волга, с поднятым капотом, стоит. Задняя дверь приоткрыта. За тонировкой салон плохо виден. Может хозяин и есть. Спит внутри. Я не стал рисковать.

Чуть поодаль светло-коричневая восьмерка прозрачная, еще с коротким крылом, по диагонали в бордюр уперта. Чувствуется, уже мертвую из левого ряда толкали. Подходя, я подметил, что заперта. Но сразу за ней четверка-баклажан с опушенными окнами. Даже ключи в замке зажигания. Я оглянулся на проезжающие легковушки, сел за руль. Ни на что не надеясь, выжал сцепление и повернул ключ. Стартер едва крутанулся и сдох. На приборной панели лампочки сигнальные сникли. Не судьба. Я тогда поднял окна и, разложив пассажирское сиденье, прилег. Мне впервые за утро стало мягко и тепло.

Закрыв глаза, я вздохнул.

Мне показалось, спал я минуту. Вздрогнул от звуков. Разбудила вибрация и низкочастотный гул. Повернувшись к окну, заметил, как за отбойником в центр колонна строительной техники движется. Желтые мигалки моргают. Приподнял я голову. Впереди кто у них ехал, прощелкал. А замыкали колонну тяжелые тягачи и на платформах не фиговые такие секции сборного крана закреплены. Исполина куда-то везут. Спать не дали.

Я опустился на подголовник. Но заснуть уже не моглось. С болью свыкся. Духота в салоне висит, даже дверь приоткрыв. Солнце, вылезшее высоко, машину греет, я дышу перегаром. И температурю, кажется. Горячая голова какая-то. Я толкнул дверь и сел ногами на улицу. Сплевываю на асфальт. Алкогольный марафон дает знать, еще битый я. Самочувствие ноль. В зеркале рандеву с рожей мельком провел. Левый глаз не открыть и понятно отчего, веки опухли, синими губами сомкнулись. Лоб -- это шишак перекошенный. Руки в ранениях сломаны. А прокол на правой и открыть что-то страшно. Вылежаться бы где. Залечиться, как следует. Но...

Время в телефоне без десяти минут одиннадцать. День в разгаре. Однако улицы практически пусты. По дороге машины редко еще пролетают, но это спецтранспорт все, грузовики, бетономешалки, самосвал проехал. Патрульная машина ДПС. Частников мало. Десять машин в десять минут.

По тротуару, в сторону МКАДа тянется жидкая цепочка немощных. Бабушка, мелкими шашками, плетется, прихрамывая с палочкой и сумкой. Гримаса боли въелась в морщинистое лицо. Сзади дедок, артрозом скрюченный. Делает шаг и стоит, шаг опять. Десять шагов в десять минут. Золото зовет, всех. И не щадит. Даже таких.

Я отвел взгляд, будто виноватый в их слабости. Или стыдно за свое нытье стало. Провел беседу с собой. Не без крепких слов. О родителях вспомнил, злость здоровую раззадорив. Что уезжать из этого города хоть на чем и открыл капот у четверки.

Двигатель неухоженный, грязный. И по внешним признакам: тосол ушел -- перегретая. Меняй аккумулятор у такой, не меняй, нужно что-то живое искать. Захлопнул я крышку и пошел вдоль шоссе. Высматривая достойный экземпляр. Мог бензин у кого-нибудь кончится или терпение. Но пройдя километра два, до метро, ничего нормального так и не встретил. Хлам у дороги помоечный. В свой квартал заходить остерегся. Глубже в старый массив взял, где девяти-, двенадцатиэтажки. Иду мимо подъездов. Ни человека здесь. Как барабан пустые дворы. Из машин, одна на целый дом может и припаркована. И то, под слоем пыли и на ржавых ободах. Встретил раз паркетник из приемлемых Сузуки Витара, но лампочки сигнализации мигают, не заведешь его силой мысли. Дальше пошел, к поликлинике. Разговоры с тенями виду.

Я не верил тогда ни в одну из минут. Списывал на что-то все. Объяснял. Ругался. За прошлое цепляясь, как падающий альпинист за росток на отвесной горе. Спорил-спорил и рассуждения вроде сошлись: все наладится, люди вернутся. С автобусами на бетонном кольце обломаются, оголодают и вернутся. Как иначе?

В некогда передвижном тонаре "Овощи-фрукты", среди ос и мух, витаминов поел, апельсин, банан, киви, что не испортилось еще слямзил.

Спелую грушу объедаю, себе вторю:

-- И как объяснишь вот такое? Деньги, согласен, бумага. Но разве бросит такой нежный товар вменяемый продавец? А хозяин? За свои помидоры удавит, удавится. Будет с родственником и кинжалом сидеть и воров отгонять. Да? А кого отгонять?

Я зашвырнул грушу в тонар. Мне надоело думать. Каждый аргумент упирался в стену вопросов, нестерпимую для рассудка. Голову мысли срывают уже. Я мародер. И еще я... убийца!

-- На хер! На хер! Заткнись! На ... ушел!

Автомобиль, мне нужен. Автомобиль. Желательно Российский, рабочий и с ключами в замке. Просил я не многое, прямо говоря: чуть-чуть. Заслуженно -- нет, но кто-то наверху это услышал и в тот же миг, напротив крайнего подъезда двенадцатиэтажки, подвел к нему... Мурена!

За что я любил сорок первый Москвич? Спроси меня это месяц назад и на природе, у мангала, под холодное пиво. Я бы не был так скуп на эмоции, на слова. Говорил бы, говорил взахлеб. И что первая машина у бати. Что на велосипед сел я позже, успев объездить с колен родителя целый мир. Да что там мир, деревню всю. Я знал его насквозь, с ногтя мизинца заводил. Он был реальным королем, для времени того, для наших мест. И даже после, повзрослев, девицы визжали от восторга, когда я, в компании, проходя мимо совершенно чужого Москвичонка, ради прикола, открывал его. Проезжал по двору круг и ставил на место. Правда, раз веселые покатушки закончились приводом в отдел. Статья по малолетке светила, но батя договорился, городок маленький, свои все. Только от бати затем семья вся спасала и тщетно. Уши месяц горели.

Но это так, присказка. Суть в другом: открывался Москвич чем угодно, железной линейкой, ножовочным полотном, да практически любой плоской ерундой, способной пролезть между стеклом водительской двери и резиновым уплотнителем. Без хитростей суешь предмет сверху вниз и опен дор. Я же, приспособлений гнушался и открывал своим "универсальным" ключом, который уж и не знаю почему, но подходил ко всем Москвичам нашего города. Вся беда, что именно сейчас ничего из выше названного у меня и рядом не было.

Я подергал ручки дверей, ножом личинку расковырял. Или поздние версии усиленные шли, как-никак "Святогор", а может и автолюбитель озадачился. Не вышло ничего. А дефицит времени, сил. Придется бить. Сложенный нож в кулаке зажал, чуть его торец выставив. К двери спиной, насел, над задней форточкой замахнулся и... тук, тук. На третий удар рука провалилась в салон и бусины осколков прыгнули на асфальт. Сигнализация, за отсутствием, промолчала и я вспомнил хозяина сего авто. Пару раз видел этого пенсионера, когда по Маринкиным делам в поликлинику ходил. И оба раза он грел свой аппарат, окутывая едким туманом, половину двора. Грел и еще колесо переднее ножным насосом качал. Харизматичный тип. Седой, в берете. Ярый собственник. И место себе перед подъездом у детской площадки оттер. Это МОЕ! А фантазия ущемленных жизнью статьями УК РФ не зажималась никогда. Такой способен и капкан поставить, жало электрошокера под сиденье заложить, ядовитые шипы сообразить, педали заминировать. Ну разорвать массу или топливопровод прерывателем это святое. Спрятал где-нибудь кнопку. Искать полдня. Но на одометре пробег пять тысяч километров. Машина новая! Пусть и девяносто восьмого года выпуска, что на стеклах выбит. И по кузову в идеале. В гараже, наверное, долго укрывал. Надо брать. Обязан.

Прежде чем сесть, кресло проверил, подвигал. Пиджак под попу постелил от заготовленных сюрпризов старика. Устроился. Не БМВ, конечно, и не факт, что заведется. В бардачке разные ключики, отвертки. Чтобы замок зажигания силой грубой не курочить, свинтил его кожух, сам замок разобрал. Провода замыкать начинаю -- тишина. Подумал: сбываются прогнозы мрачные и, благо, заметил плафон освещения. Открыта дверь или закрыта -- плафону по боку. Молчит. Поднимаю капот, ага, зашибись. Старый стратег. Аккумулятор домой спер.

Ругнулся я вслух. Пнул Москвич в колесо спущенное. До Сузуки идти далеко и вскрывать капот зае... будь здоров притащить еще в руках-то больных аккумулятор... тяжелый, и не факт что полярность его подойдет, ух...

Я вздохнул и зацепился глазом за окно на первом этаже. Оно грязное, чуть ли не единственное на фасаде деревянное. За ним есть шторки, как в пассажирских вагонах дальнего следования. На ниточке убогая тряпица, на нижнюю половину окна лишь. Так в деревнях сродни делают и опять-таки это окно, прямо напротив Москвича. Кому пристало любоваться?

Я поднялся в темный и холодный тамбур подъезда. Дедову дверь ставили еще строители этого дома. За тридцать лет дерматин возле скважины замка изодрался, и хулиганы разукрасили, папиросками пожгли. Для приличия я постучался, последний раз в жизни, и открыл дверь ногой. Бил, кстати, долго. Башка разболелась даже, но в квартиру вошел, как в прошлое пал. Бумажные желто-коричневые обои из совка. Линолеум, половички. В коридоре пыли тьму растревожил. И застоявшийся, ядреный смрад ударил в нос. Ненароком представил, что хозяин квартиры лежит где-нибудь на полу, мухами покрытый.

Но обошлось. Без треша. Да и лежать особо в квартире этой негде. Скопидом дед. Барахольщик. В комнату зайти едва можно. Узкий проход к стулу. И маленький пятачок для локтя на столе заботливо устланный газеткой. Остальная полезная площадь забита вещами. Полированные шкафы, будто карие гробы вдоль стен. Картонные коробки, перевязанные, на них, макулатура. Два серванта, набитых посудой. Но это не мебели, это склад телевизоров. Их тут раз, два... семь телевизоров! Вон и восьмой. Ламповые и разобранные. На каждом пыли слой сантиметровый. Лишь один "Рубин" напротив стула, на тумбе швейной машинке, судя по засаленным кнопкам, рабочий. И где спать здесь шарада сложная, подобие дивана завалено тюками, стопками книг. И как привидение, семейная фотография со стены выглядывает, ускользнувшим сквозь пальцы мгновением, как песком, прахом, пеплом супруги. Обман зрения, памяти и будто снова команда фотографа:

-- Внимание, смотрим сюда, -- вырванный образ. Фрагмент, даденный щедрой на праздные лета жизни. Мол, убедись, ты был молод и с ней. Будто в чем-то упрек. И, увы, не поспоришь...

Оказалось, на кухне обитал дед. Что там спартанец, отшельник-монах? Разборная, худая софа, возле стола, дозорный табурет, чтобы на "ласточку" свою смотреть. Вонища! Старый холодильный шкаф протек какой-то жижей липкой. Продолжительно находиться тут обмороком будет чревато. Форсировал налет. Аккумулятора стояло два, у батареи, один на другом. Я взял что выше и чище, а уходя, заметил в хрустальной пепельнице на столе связку ключей от Москвича. И я расстроился слегка. Зря только пепелац покалечил. А, впрочем, многое делал я зря.

В кране воды не было, света, естественно, тоже. Снял телефона трубку -- молчок. Это я чтобы убедиться: случилось оно, нечто страшное, что боюсь и признать. Я же надеялся все. Подтвержденья искал мира прежнего. Косный мозг человека, отрекается от привычных вещей, близких, прошлого, ну с такой неохотой. И даже сейчас я не верю, смирился -- да, но не верю. Во снах, порою, стою в пробке и куда-то спешу по московским делам. Но открываю глаза... и до слез. Выть мне хочется, а нельзя. Ночью опасность слишком близка. Я постоянно чувствую присутствие, дыхание. И я уже знаю тень, что мне начертана, которая убьет. Я слишком далеко зашел... забежал.

Я тогда не знал еще ни-че-го. В тот момент я заводил машину. И шестерочный двигатель не подвел. Прочихавшись, заломил обороты до звона клапанов. Я отрегулировал ручку подсоса и открыл багажник, чтобы затем накачать колесо, опершись рукою о капот. Совсем как дед.

Через десять минут, подгазовывая, я вырулил на дорогу. С грехом пополам перемещаюсь по двору. Ощущения, конечно... У штурвала люфт пугающий и как закусывает его в положениях определенных. Машина только ревет или глохнет, холостые не держит в упор. А когда слишком сильно газ даю, то обратный эффект. Захлебывается бензом что ли, а может и наоборот, голодает. Карбюратор нужно смотреть. Дед -- чудило, он же мог извратиться как ему угодно. В устройство двигателя влезть, с ума большого, зашаманить. На семьдесят шестой бензин перевести его, на солярку, древесный уголь, бересту. Миллион вариантов. Но самое дерьмо -- это втыкать разболтанные передачи. Руки отвыкли и ногам надо кучу тугих педалей жать. Тренажер в зале или как на лодке гребу сломанными в разных местах веслами. Довести до такого новую машину -- редкостный дар.

Наш с отцом Москвич был часами, перышком, кабаном. Иномарки тех лет -- точки бледные в зеркале. Гнил только, сволочь, что не делай с ним. Но, пожалуй, заткнусь. Лучше плохо ехать, чем хорошо идти.

Я повернул на Алтуфьевку, в сторону Отрадного. С ревом ползу шестьдесят по свободному шоссе. Знаю куда и зачем.

Глава 13.

Автомагазин, что в низине, возле моста, окружала голая зона парковки, расчерченная елочкой под машиноместа. Парадные двери его были на замке, только неизвестные доброхоты позаботились и "открыли" монтировкой рядом витрину. Стремянку даже подставили. Тут же валяются пустые пластмассовые бутыли из-под антифриза, тосола. Жанровый товар, учитывая вчерашний катаклизм, брали жадно.

Я залез в магазин, с опаской еще, осколки под ногами хрустят, между стеллажей пробираюсь на ощупь, вот не раздобыл нигде раньше фонарик. Без него тут совсем грусть, ни фига не видать. Но освоился быстро, выручил отдел китайского ширпотреба, превратив меня в шахтера или огромного светлячка. А затем, час кропотливого воровства и в багажнике Москвича, вместо дедова мусора, построились пять двадцатилитровых канистр для бензина, кейсовый набор серьезного инструмента, груда запчастей и разных штук, вроде гигантских кусачек, лома, кувалды. Ту же аптеку, магазин вскрывать, да хоть что. Дорога предстоит большая. Взял и биту, пневматический пистолет, небольшой арбалет. На заднем сиденье все непрофильное разложил. Лишь стекло к форточке, выбитой, не нашел. Черт на складе этом ногу сломит. Скотч проблему решит.

Отъехал я недалеко, в соседний с магазином двор жилого дома. Парковка слишком уж с большой дороги видна, изредка кто-то мотается, дергайся. А во дворе благодать. Многоэтажки вытянутым полуколодцем. Детский сад в сердцевине. Замкнутый, зеленый мирок. И мне будет слышно чужих и к магазину близко. Там где у подъезда площадка пошире и поровней, полевой сервис разбил. Только прежде, из зачуханной палатки, пива натаскал, съестного. Апохмелившись, раны обработал, подкрепился снеками и вперед, на двигатель, взялся жидкости, все навесное менять. Ближе к вечеру на ходовую перешел. Там капут полный, тормозные шланги в трещинах. А еще дед секретки на колеса строгие поставил, ЦРУ-шникам на заметку. Принцип их врагу не понять. Я уматерился свинчивая эту блажь старого извращенца. Из-за чего засветло все задуманное сделать не успел. Работы часа на два осталось.

Переночевать думал в квартире. Выбрал дверь, что проще, ломом вскрыл. Квартирка уютная, чистенькая, но запашок... набитый холодильник без электричества и два дня жары, сделали пребывание в закрытом помещении удовольствием спорным. Конечно, проветрить можно было бы, но зачем? Я разжился там чистой футболкой, полотенцем и пошел во двор, мыться. Мне хватило двух пятилитровых баклажек. Вода приятная, как парное молоко. Специально днем солнцем грел. После баньки, от прикуривателя вскипятил для Доширака воду, сопли эти сожрал. Вот сколько пива я выпил, точно не помню. Раза три, в ночи, к палатке ходил. Теплое, противно, знаю. Этот пробел я ведь тоже продумал закрыть. Генератор мобильный из магазина вытащил, холодильник подключить. Разобраться тупо не успел, заводить его как, чем заправить, а в темноте это хлопотно. Не соображаю уже. Все болит.

К Москвичу возвращаюсь и фонариком с тьмою борюсь. Рукотворные, геометрически верные скалы, окружив, над душой нависают. Люди в них спят, типа. Редкий, хрупкий покой. Ни тебе пьяной ссоры на кухне, бдений бездельников, голубых всполохов телевизора. Окна черные все, случилось разовое принуждение ко сну. Партия сказала: -- СПАТЬ!!! Только кошка мяучит на весь двор, где-то в квартире забыли ее. Выдает тайны, правду, самообман!

Я запустил бутылку в дом, в чье-то окно над козырьком подъезда. Звон стекла, перемноженных эхом, срезал тишину, раскатился резкими звуками между домами панельной серии такой-то. И... ничего. Свет включить? Ни чья штора не дернулась! Сволочи. Крепкий сон. Ладно...

Кроме моего Москвича, во дворе был еще светлый Мерс, в старом кузове, глазастый. Я к палатке мимо него все ходил. Открыть двери даже пытался, но он за хозяина горой. Сиреной на меня орал, отпугивая и успешно. Вот и сейчас, на мой дружеский удар в колесо, он ответил переливчатой трелью противного колокольчика, а реалии не учел. Прав сегодня чувак с монтировкой. То есть -- я. Я и не поленился, за монтировкой этой сгонял.

Все же склонность к вандализму сидит в каждом. Но это как раз и нормально. Оно естество. А вот натужная маска законопослушности, вечный пост внешневнутренних зажимов, барьеров, лишь благодарный очаг стрессов. Следствие кодексов. Прихоть чьей-то бумажной совести. Отповедь грешника. Я мол, таким не был, а вы вот нате, отныне, блюдите: правила перенаселенного общества. Они заставляют быть похожим, другим, ломая тебя, направляя в жесткое русло. Ты ограничен. В сторону шаг -- попадешь на бабло, на проблемы, посадим! Строгий ошейник одного размера и на всех. Как же страшно его потерять. Но не в эту ночь.

Я сначала пытался отжать дверь Мерседеса, суя плоский край монтировки в прощелину. Уродовал железо, мял, краску царапал. И вдруг надоело миндальничать, взялся лупить по стеклу, на капот влез -- крошу лобовуху, по крыше бью. Все под улюлюканье сирены и цветомузыки поворотников. Еще прыгал зачем-то на крыше, люк в салон продавить мнил и на исходе силенок, фары все тщательно выбил. А машина орет. Орет громко, противно. И я тоже ору, пьяный бой:

-- Что?! Давай! Выходи! -- на темный фасад дома с вызовом смотрю. -- А?! Не слышу! Или что?! Одному страшно? Соседа бери! Не пойдешь?! А почему? А-а! Вы в Сибирь все ушли?! Надо же... Я и забыл... А надолго ушли?! Ты не знаешь?! Ну-да... Извини... извини.

Я вернулся к Москвичу, висящему без колес на домкратах. Бросил пьяное тело на зачехленное сиденье. Устало матерился что-то, ворчал, ворочался, так и заснул.

Окончательно проснулся я в полдень. На улице дождь моросит. Всю ремонтную зону лужей за ночь залил. В планы влез. Но даровал временем лишнем, перебинтоваться, плотно позавтракать и я засел список вещей подготовить. А "покупать" много чего предстоит. Федеральная трасса может оказаться машинами напрочь забитой, заваленной. Придется дней пять по проселкам, грунтовыми дорогами плутать, а это запасная резина, бензопила, лебедка. Вода, еда, одежда, сопутствующий набор туриста: палатка, спальный мешок, примус. И запчастей надо гору. Как в Москвич запихнуть это все, нюанс такой жирный. Заднее сиденье придется снимать, ставить багажник на крышу, распределять груз. Здесь я уже призадумался. Мне бы джип или что-то большое найти... а если поломка? И застрять возле Малой Кукуевки? И Москвич я почти подготовил.

Прочь сомнения, закрывать стал вопросы все по ходовой. И просвет в небе в тему. Тормоза прокачал, как сумел. Под пружины проставки поставил, зад и перед задрав. Новую, мясистую резину и литые диски загасанил. Противотуманки мощные к бамперу саморезами прикрутил. Оффроуд Москвич получился. Проехался по двору, через бордюр влез на раскисший после дождя газон. Прет свирепо, как танк. ОТК с успехом пройден. Периферию штурмовать готов!

Из необязательных дел: тонировку на стекла приклеил, глухую. Халтурно получилось, с белыми жилками и пузырьками, я спешил. От солнца и такая сойдет. Хотел еще фаркоп прикрутить, но опять-таки вечер настал, потемнело, а вставать завтра рано, за день надо вычеркнуть список успеть.

Выпил пару холодного пива (зря генератор, что ли гонял?) и прилег. Свинцовые веки закрыл, но про список все думаю. Бензогенератор вещь удобная, это широкие грани комфорта в любом месте, годен он для любого прибора, но буду вынужден оставить. Большой слишком гад и тяжелый. Топор надо взять где-нибудь, надо фильтр для воды... охотничьи спички... котелок...

...Громкий стук. Я глаза приоткрыл. Светло. И оба-на! Стекло водительской двери разбитое, на тонировочной пленке висит, рваной тряпкой. И камуфляжный рукав в салоне, направлен мимо руля, под приборку, дергает ручку капота. Это что такое?!

Я тут же, биту прихватив, наружу выскочил. А там солдатик, дохленький, пригнувшись, под открытый капот чумазыми ручками влез. Я за шкирку сохатого от машины отдернул и с угрозой ему:

-- Э! Салага, ты че творишь?! Ты видишь занята? Ушел! -- и битой в плечо его дополнительно оттолкнул.

На лице у солдатенка красные пятна взошли. Он стоит, испуганный, выкидыш чахлый, комар молодой. Подзатыльник такому дать -- умрет тотчас. И откуда тут взялся? Я, смягчившись чуть:

-- Иди, давай! Много их на шоссе, -- битой указываю. -- Там себе выбирай.

Я подумал, что он понял намек и капот повернулся закрыть, но боец прыгнул к мотору и провода свечные с трамблера сорвал. Может он и еще что-то сделать собирался, однако не успел, упал, с моей помощью. Сидя на земле, глазами хлопает. Я на него битой замахнулся, кричу:

-- Ты вообще что ли?! Что творишь? Ногу тебе поломать? Это моя машина! Ты понял?!

Он опять, вроде испуганный, но доверия к страху его уже нет. А еще за спину мне посмотрел. Я обернулся. Тот Мерседес, мною покоцанный, на боку отчего-то лежит, а рядом с ним несколько солдат, у днища инструментом колдуют. И будто бы один заинтересовался движеньями нашими. Далековато ему все осознать и внимание остальных служивых в мою сторону обратил. И пошли они к нам. Разбираться. Хероваты дела. Я давай лихорадочно провода в крышку трамблера по гнездам рассовывать.

У солдата мозг меньше наперстка, себя помню же. За товарища, даже за духа, но своего, он врага сапогами забьет. А тем паче оленя гражданского. А учесть, что их пять человек...

И еще этот со спины набросился. На руке повис, стряхнул его, блин, вот он клещ, снова цепляется. Центральный провод остался! Вставил! И, не глядя, кинул капот и в бойца быстро правой махнув, прыгнул за руль. В зеркалах вижу: Бегут! Близко. Я подсос на себя дернул. Завелась влет. Газ даю, тронуться, но холодная дергается! Глохнет! Сцепу выжал, погазовал. Уже руки чужие в салон ворвались, руль хватают, скользнули когтями и мне по лицу, я уклонился, сцепление бросил, и машина, с буксами, сорвалась. Я услышал удар о капот и подпрыгнул на чем-то. Едет машина! Но один вояка держится за рамку двери, там где стойка. Рядом бежит. Я рулем вильнул влево, к бордюру. Хруст неприятный раздался и вскрик. Он упал. Сзади трое бегут. Тесный двор, замкнутый, арку я мимо уже проскочил, вдоль подъездов на первой, вот опять поворот. Скорость сбросил, руль вернул, газ даю -- дергается! Впереди еще одна арка. К ней злобный Халк наперерез уже мчит с гвоздодером в руках. Мой единственный шанс первым там быть! Сцепу нажал, прогазовал. Тащи! Тащи! К арке пришли мы почти вровень. И куда солдат целил не знаю, но удар гвоздодера пришелся с моей стороны, в стекло задней двери, его разбив и зацепившись за обшивку, гвоздодер остался там висеть. А солдата не вижу... Отстал?

Арка! Прошел! На вторую передачу! Газ! Поворот, поворот! Еду под мост, на шоссе! В зеркалах чисто! Кажется, выжил!

Я прямо выдохнул:

-- Хух, блин, черти пошли...

Ни фига себе утром проснулся.

Это были мои, наверное, самые долгие секунды в жизни.

И в последнее время, что-то очень везет на группы молодых людей, озабоченных имуществом моим. Тут же на палец, больной, посмотрел -- "прелесть" скрыта бинтом. Что же тогда он хотел? И они?

Я обогнал колесный трактор. Желтенький такой, с ковшом и отвалом, который пружиня, катился по шоссе. Я проехал чуть дальше, подумал-подумал и съехал с большой дороги, повернул в промышленные дебри, тупики. На подтопленную лужами территорию брошенной автобазы по-хозяйски въехал, в открытый бокс машину загнал.

Вылез и Москвич обошел. Конечно, вид... Вся водительская сторона остекления лишилась на ура. Скотч здесь пасует, надо вставляться, а это снова автомагазин, время и половину инструмента во дворе, солдатам оставил. Заново теперь набирай. Я вытащил застрявший гвоздодер. Суровый, боевой. И подчистил им от осколков рамы дверей. Отряхнул обивку сиденья. Только хрен ты осколки все вытряхнешь. Хоть опять салон пылесось. Арбалет на заднем диване заметил, в руки взял, усмехнувшись не радостно. Редкая чушь. И не пугнешь им и не убьешь. Огнестрельный ствол нужен. И я будто очнулся. Дуралей! Вот с чего начинать надо было!

Прыгнул за руль. На Таганке знаю охотничий магазин. Мы с Чеканом патроны к Сайге покупать его ездили. И "Осу" я себе там же купил.

Уступив дорогу груженому панелевозу, я выехал на шоссе. В голове целый взрыв, ворох идей. Вскрыть такой магазин специфический, здесь подход нужен. Гидравлический инструмент, резаки, автоген!

Смутное представленье имел, где мне сейчас это все взять. И вообще, жив ли там этот "Охотник". Может куда переехал давно. На Милашенкова я снова обогнал желтый трактор. Ну а может и жив, вовсе открыт. Лишь приехав, узнаю. Обогнал армейский ЗиЛ, с прицепленной полевой кухней, и меня вдруг другое убило.

Еще на подъезде к Третьему кольцу, на Шереметьеской, недалеко от бывшего "Рамстора" я встал в... пробку! За бортовым Камазом. В правой полосе фура кряхтит. Сзади Мановский самосвал подпер. Они чадят. Мы медленно ползем. И правый ряд быстрее, как всегда. В нем грязное стадо грузовиков, был и трактор, который я уже задолбался сегодня обгонять. Перед ним и перестроился. Плетемся в пробке. Практически обычный, будний день. Только я на угнанной машине, которой солдата переехал и у меня в багажнике пиджак, а там в кармане нож, которым я... Что здесь происходит-то? Через пять минут я узнал.

Древний МаЗ груженый десятиметровыми прутьями арматуры стоял на мосту, с откинутой кабиной. Горки небольшой не выдержал. Сломался. Теперь-то ясно все. Злое сужение. Дальше поток уже ехал. Я на левую полосу вышел, этот тихоходный дизельный транспорт весь обгоняю. Бетономешалки, грузовики с прицепами, с наваленным цветным металлоломом, самосвалы с накидками. Часть их под военными номерами. Многотонники. Но были и братья меньшие: Газели тентованные и цельнометаллическим фургоном, пассажирский Пазик с рабочими в спецовках. И на третье кольцо все они уходили. Кто налево, кто направо. А я прямо проехал и над туннелем этим остановился. Вышел вниз посмотреть.

И да. Город жив, как ни странно. Дорога, достаточно плотно забитая, подо мной, движется. Рыча дизелями, извергая сизый смог, ползут грузовые ребята красок всех и мастей. Строительного комплекса обслуга. Причем едут в оба направления. И ни одной легковушки.

Открытие нежданное. С толку сбило, посеяв в душу тревогу, обман и надежду. Я же поверил почти, что все плохо. Себе это внушил. И еще дурачку тому, очкастому, кредит веры открыл беспрецедентный.

Я воротился в Москвич и к Садовому двинул. Рассекаю по сквозным улицам, ветер в окна открытые бьет, вслух себя поношу:

-- Тоже мне, преданный ученик писающего мальчика. Оракула века нашел? Теперь молимся на него? Какого хрена?! В Сибирь все ушли... полная чушь, ахинея, абсурд. Уйдут они, как же. Жди. Может загород просто. Слиняли на дачи. Радиации выброс прошел, при каком-нибудь Курчатовском институте. Ну конечно же. Ядерный реактор ухнул. Информация сарафаном прошла. Люди перепугались, ноги сделали. Пик переждут, вот и под боком техника вся, саркофагом бетонным место накроет, едва микрорентгены в норму вернутся и..., -- и что-то вспомнилось: -- А на золоте сдвиг? Это было к чему? Черт. Не сходятся концы, ни лешего. Никак!

Я повернул на Садовое. Мне уже что-то положить через край на причины и следствия. Добрые вести будет гоже и с многозарядным карабином встречать, а плохие подавно. С ним я всех раздавлю! Всех!

Глава 14.

Садовое кольцо было свободным. Почти. Грузовые тягачи прицепы таскали, самосвалы носились, трактора, но это все так. Уже ожидалось. А вот...

По обе стороны кольца, вдоль обочины сплошной зеленой вереницей расположилась запаркованная колонна армейских Уралов. Стоят впритык, лишь разрывы на перекрестках и выезды с переулков обеспечены. Табличка "ЛЮДИ" на бортах. И что-то ни конца колонны не видно, ни края. Будто Садовое кольцо ими перепоясано. А местами Уралы набились даже в два ряда. Это же сколько солдат они здесь сосредоточили? Настоящая армия где-то по улицам шастает. Ее цели? Задачи? На себе уже одни "заботливые" руки бойцов испытал. Или... так получается, что нарвался я на дезертиров? Тогда легко отделался. Супер легко! Лежать мне в кустах, как Бычку... Хрен!

Патронами весь багажник забью! Бронежилеты нужны, еще каска -- никогда от нее толку нет, но возьму. Свой Москвич забронирую. Карты дверей бронниками проложу и еще оберну спинки сидений. Настоящий БТР будет. Живым запарятся брать!

На "Охотника" весь мой расчет. Родник силы моей, огнестрельной. Я подъезжал к нему осторожно. Примериваясь издалека. Огрызок старой, двухэтажной Москвы, усердной прореженный. Смущала только плотность техники в этом районе. На машине теперь к магазину не подъедешь. Улицу колесными бытовками всю заставили. Котлован посреди проезжей части вырыли. Бульдозеры возле него тарахтят. Огромные бобины с намотанным грязным электрокабелем тут же построились. Автокран их, чуть дальше, грузит на открытую платформу седельного тягача.

Я припарковался загодя. Пиджак на футболку одел и пошел по улице краем. Полевая разведка. Внимание, стараясь не привлекать, рассмотрел выкладку дел и все издали. Новостей случилось три. Хорошая: магазин на месте. Плохая: закрыт. И очень плохая: людская активность у магазина и вовсе зашкаливает. Кабель из тротуарного колодца бригада ремонтников тащит. Рядом компрессор рычит, асфальт неподалеку отбойными молотками вскрывают. Через дорогу трактор, пневматическим ногтем, дорожную одежду тоже долбит. Работа кипит. И даже надев оранжевую жилетку и закосив под рабочего, ковырять ломом усиленную дверь магазина? Не готов я пока, столь интимный процесс доверить сторонним глазам. Человек двадцать их тут. И в инструмент свой не верю и таскать далеко. Против все. Вспомнить бы, где еще оружейные точки есть?...

Без понятия. Это Чекан старший знает все адреса. Он "убийца" со стажем. И сынка подсадил. Два охотника, на "белок". И чертей. Стоп. А ведь мысль!

Я быстро пошагал к Москвичу. У них в сейфе целый арсенал. Нарезная Сайга, помповый Иж и двустволка. Сел за руль, только завел и... осекся. Нет. После кражи, железную дверь они поставили из крутых и еще оружейный шкаф. Ломом это мне открывать? И патронов никогда у них нет. Вечно расстреливают все. Что один, что второй. И Сайга эта с кривым стволом после истории одной. Чекан, идиот пьяный, с дерева упал.

Так что в этот магазин я просто обречен войти. Да и список отбивать -- время. Или эти закончат с ремонтом или другую оружейную лавку найду. В "Желтых страницах"! Точняк! Найду и открою. Инструмент будет разный. Будет много чего.

Я выкрутил руль и развернулся через две сплошные. Следующая остановка: Строительный рынок!

Северо-Восток Москвы знал я достаточно твердо. Куда и возвращался, опять. Там полно этих торговых точек. Еще когда ремонт в квартире делали, со строителями помотаться пришлось. Болгарки, перфораторы и прочее я не очень смотрел, но обычно они располагались плечом к плечу с электрикой, смежным товаром. Выбирай -- не хочу. Особенно в сетевых магазинах.

Но вылезать за МКАД, чтобы попасть в этот Мерлен и дважды пересечь стремный пост ДПС я интуитивно пока остерегался. К тому же первым на пути, возле метро Бибирево торговый центр окопался. "Миллион Мелочей". Откормленный ларек в три этажа. В кучу всего там намешено. Поживиться сойдет. А мне сейчас перво-наперво основной товар зацепить. Догребать -- где-нибудь догребу.

Только прежде, когда по Алтушке, по мосту над автомагазином проезжал, я остановился и вылез к парапету. Потянуло посмотреть. И опа... У магазина стоят два грузовика и солдаты цепочкой, через дыру в витрине, что-то в кузова их загружают. Уж не мои ли знакомые дезертиры? Щурю глаза... нет, отсюда рожи зеленых не различить. Бинокль мне бы в руки, хорошей кратности. Кстати, пора и его в список внести. И вообще пора.

В смешанных чувствах я двигатель завел, и указатель уровня топлива лампочкой подмигнул, припугнув. И заправок, оглянись -- полно, а только пользы теперь от них. И вот канистры я взял, шланг забыл. Выкручивайся ты опять. Впрочем, позже это, терпит пока.

Свернул я с шоссе к метро, к строительному базару под крышей. Не сбавляя скорости, по лежачим полицейским скачу. Стало что-то неспокойно внутри и торопит меня как предчувствие. Или сказка о потерянном времени. Я бухаю, туплю. А меняется быстро все. Отставание в день. Даже в необитаемой Москве ритм.

На перекрестке, у метро, я почти на парковку "Мелочей" завернул, но там фура здоровая стоит, задницей обращенная к крайнему подъезду торгового центра и суета сзади. Руль оставил в прямом положении и медленно, по улице мимо качу, заглядываю и... даже притормозил слегка, ухмыльнувшись горько. Солдаты фуру загружают! Ирония судьбы. Инструментами! Вот которые брать я хотел. Каркасные генераторы вижу... вон и болгарки мелькают... Все Кирилл, садись, это пять. Ты дождался дерьма. Подоткнул вторую передачу. Двинул на "Дмитровский двор". Твари, что же вам надо-то?

Проезжая бывший свой дом и пересекая шоссе, я заметил у дороги еще один отряд "дезертиров". Они размеренно и слаженно дербанили подкапотное пространство праворукой японки. После проезда перекрестка в зеркало глянул, солдаты на один бок машины перешли и навалились приподнять ее, перевернуть.

Какая-то странная форма вандализма. Обычно этим занимается разношерстная отморозь, спущенная с короткого поводка. Укуренная молодежь носится по улицам с палками, криками. Цель их, как себе представляю, получить, прежде всего, кайф. Много кайфа. Разбить, украсть, поглумиться! Все ломай, поджигай! Безнаказанно. Эта возможность столь редко случается и так весело!

И если подумать, они лакмус захворавшего общества. Они-то и понуждают нормальных людей вставать в рост, объединяться, наводить в доме порядок. И вообще, смысл вандализма в его полной бессмысленности. А сейчас, хмурые солдаты, группами и по-армейски четко организованными. Действуют лаконично, как по уставу, инструкции. Распотрошить машину, перевернуть. Подъехать к магазину, двери аккуратно вскрыть, и вынести товар. И вообще, нету на улицах лишних, праздных людей, из гражданских лишь я. Гребанный бред медленно стал приобретать глубокую, осмысленную структуру. Уловить бы ее мне...

Я закончил спешить. Не спешить надо, соображать! Внимательно осматриваясь по сторонам.

Здесь происходит что-то иррациональное. Нарушение канонов смутного времени. Безлюдные улицы, дворы -- это, допустим, еще понятно, человечество ушло золото добывать, но строительная техника в центре Москвы и мародеры-солдаты -- они остались. Значит помешательство избирательно? И получается, что солдаты нормальные. Как я. И не беспредельничают, а выполняют определенный, боевой приказ. Вот какой? Хорошо бы выяснить этот момент. Будет мне параллельной задачей.

Еще загодя до платформы Лианозово, нос ощутил оттенки гари. Проезжая мимо входа в местный Парк Культуры и Отдыха, уже запах ядреный встречал, все крепчающий. Перхота в горле и раздражение слизистой. Кашляю. Сквозь лесопарк, сука, еду же, а дышать тяжело и не закрыться никак. Майку на морду лица натянул. Фу! Запах резкий, фенольный, горящего пластика, химической дряни. Дымка желтовато-белесая, низкая, ядовитая. Нагнал ее ветер, и деревья под собой держат, как юбку. Прижимая к земле, застилая дорогу и делая только плотней.

Но выехав на открытое место, где туман этот ветерок по окрестностям чуть разогнал, распахнулась свободная площадь и стал виден источник и пожара масштаб. Над Лианозовским оптовым рынком черные клубы дыма извергаются. Густые, с раскаленными хлопьями в небо прут. Языки пламени, гул огня, слышно, как этот костер воздух сосет ненасытно и хлопки, звон стекла. Жар там чудовищный. И меня достигает, лицо обжигая. Жмурюсь, не дышу, пониженную передачу воткнул, уйти быстрей. Проскочив пятачок самого пекла, выдохнул. В зеркало стихию смотрю. Знатный гриль. А когда пламя на лесной массив, перейдет, вот тогда будет размах. Грандиозный. Ездить тут будет лучше дня на два забыть. И тушить некому.

Я остановился у обочины и вышел к придорожному кусту, по нужде.

Да... Была привычка у тещи мотаться на рынок сей. Рыбы, консервов, колбасы просроченной по-дешевке, как в последний путь хапнет и звонит: "Забери меня, Кирилл. Сумки поднять не могу". Можно было б и мне здесь в дорогу продуктовый набор подсобрать. Но теперь-то поздняк. И что там за фигня у тротуара дымится? Листва заслоняет...

Застегивая ширинку, сделал пару шагов, огибая разлапистые ветки. Выжженный ореол газона вокруг, пепел, земля тлеет, а в метре от тротуара ноги манекена? Я еще сделал шаг... Труп, там! Перекореженный. Как бензином сожженный и белым порошком посыпанный. Хлоркой? Мерзкая херь...

Я в Москвич удрал, завожу его. А впереди что? Над Дмитровским шоссе, тоже дым поднимается. Эпидемия бубонной чумы по району гуляет?

Я поехал к шоссе и вырулил на мост к центру. На другой стороне дороги стоит армейский ЗиЛ. Я уже напрягся. Перевалил горб моста и ознакомился с новым очагом. В спонсорах дыма: киоск шаурмы возле строительного рынка. И горит он не сам по себе. Ему помогает:

Солдат, в защитном фартуке и каске с железным забралом, баллон за плечами, уже соседние продуктовые палатки огнеметом жжет.

Я притормозил, напротив, через разделительный газон. Зрелище какое-то нереальное. С кончика длинного стержня срывается струя огня. Пылающие брызги ударяются в палатку, прожигая ее, воспламеняя. Лопаются стекла, черный дым. Блин. Предприниматели еще ныли, что их бизнес держава проверками, штрафами жмет. Тут вон штраф -- огнемет.

Солдат, отступая спиной к ветру, ко мне голову повернул. Замер. Что за мысли под каской родил? Для него я шизофреник опасный? Испытать струю огнемета на дальность?! С буксами я стартанул. Ноги отсюда!

Мыкаться по району я закончил на Тимирязевской улице. Она тихая, длинная и лесистая. Без солдат и прочих движений. Но я, все же, покидать машину пока не спешил. Вслушиваясь, всматриваясь, цепляясь глазами за каждый куст, угол дома. Настороже больше минуты провел. Вроде никого вокруг. Только тогда нос показал, с большими кусачками в руках. Там в основания многоквартирной башни подвальный "Военторг" устроился. Крутой лестничный спуск в цокольный этаж преграждала железная решетка с навесным амбарным замком. Внеплановая репетиция встала на моем пути, потому как:

Замок добротный. Кусачкам дужка его оказалась не по зубам. С ломом пришлось попотеть. И кувалдой долбил. Мудрил час. Дело принципа. Исковеркал замок, но открыл. Вниз спустился, вот черт! Там еще одна дверь -- железом обитая. Лом мне в помощь и где-то опять час.

Внутрь "Военторга" я геройски вошел. Бросил лом, с грохотом, на кафельный пол и фонариком стул за прилавком нашел, плюхнулся. Выключил фонарь и что глаза закрыл. Откинул голову на мягкое, на висящие позади образцы одежды. Отдавшись подвальной тишине. Массивные своды склепа незримо присутствуют, умиротворяя. Обволакивая покоем. Пахнет каптеркой. Хоть не вылазь. И как мне сегодня "Охотника" вскрывать, если честно, не вижу уже. Рука правая ноет, что пипец. Еще на ремонте Москвича надорвал ее. Вот и опять рану растеребил. Такими темпами никогда, наверное, не заживет. Лечь бы на дно. Только медлить, вон как чревато. Солдафоны уже все пожгли, подгребли. Крохи оставив. Нажал я кнопку фонаря. Начнем-с.

Форму выбирать. Ее тут всякой... Будет у меня полевая и старого образца. Так надежнее. Подобрал себе размер быстро. Над погонами что-то завис. Чины высшие -- не по возрасту мне. Капитан, как вердикт -- ты проблемный старик. Дома теща, жена, дети, пеленки вторым кругом. А летеха -- зеленый сопляк. Сисю женскую толком не тискал еще и боится всего. Вот старлей самый в точку. И молодой он и стреляный. Гроза баб незамужних, замужних. Такой дерзкий поручик и всегда на бровях. Может прапора вздрючить легко и полкану сунуть в седые щи, в будущее смотрит смело. За свои звезды особо не держится. Решено. Тем паче раньше старлеем мечтал быть. Ну хоть вот так. Я присвоил себе внеочередное звание старшего лейтенанта. Экипировался, соблюдая устав. И что по списку нашел, то ничем не побрезговал.

Окончательно вылез на воздух часа через полтора. По теперешней моде, в погонах, боевой офицер. Портупея, берцы, кепка. Фингал, настырно желтеющий, очками прикрыл. Смирно, ..я! Подустал, но на пользу. Картину маслом с открытого багажника можно писать. Дань с "Военторга" собрал я не то, что солидную. Самое ценное это нашел там армейский паек. Суточная доза калорий, запаянная в небольшой полиэтиленовый брикет. На учениях нам немного другие давали. Но и этот для оголодавшего рай. Одну банку тушенки я сожрал сразу, пока таблеткой сухого спирта, вторую грел. А еще концентраты, крекеры, чай. Как человек пожевал. И коробки с запасом пайка, в свой Москвич запихал на два месяца. Головной болью одной меньше. Уже осточертело в вонючем гнилье палаток копаться.

Сел за руль и по списку бегу. Карандашом пункты чиркаю. И что-то радости поубавилось. Пусть я и приоделся, и запасся жрачкой умело, но хромать начал список. Если с таким геморроем искать и открывать каждый магаз. Я на месяц застряну с бумажкой этой. И рука все болит.

Но вроде был один пункт обязательный и посильный. Ста литрами бензина как-то смочь запастись. Подрезал я шланг от стиралки и поехал по дворам, доноров искать. И что до этого знал: убедился. Конечно, нищий народ у нас. Даже в Москве. Горючки заправлено мало и еще крышки у большинства на кодовых замках или ключах. Опять рану тревожу. Бензобаки гвоздодером вскрываю. И в канистры дою, испарения глотая. Когда последнюю, пятую заполнил, розовые пауки перед глазами уже бегали. Как на бензоколонках заправщиками люди работают? То-то рожи меняются в месяц раз. Весь воняю!

В магазин продуктовый пошел. За водой. Магазин, типа Копейки, у дороги, не сожжен, вход открыт, уже праздник. Но только порог перешагнул и крыса под ногой проскочила. Подумал что глюки, но внутри их кишащая стая. С полки на полку сигают. И меня не боятся, писк подняли. Новые хозяева, едва разрешили водички взять. Серая рать андеграунда. Вылезли, блин, конкуренты. Еще одни. Только вас не хватало мне.

Я умылся, попил, что-то съел. Телефон разрядился. Время теперь для меня: утро, день, вечереет, темно. Вот сейчас вечерело. Поехал по улицам, скрупулезно выбирая место под ночлег. Нужна горочка вниз длинная, чтобы, в пожарном случае, заглохшим катиться. Идеально подошел участок бульварного кольца от Сретенки до пересечения с Цветным. Там уклон сумасшедший, километра полтора. Лыжный трамплин.

Я встал на верхушке горы, притершись левым боком вплотную к ажурному забору бульвара, за которым густая растительность. Двери теперь на этом борту не открыть и не подойти. Сторону свою обезопасил. Без доверия к первой передаче, колесом в бордюр уперся. И остался на водительском месте спать. В руку "Осу", в пассажирских ногах возлежит гвоздодер. Слово дал, что последнюю ночь без ствола провожу. Завтра возле "Охотника" капитально засяду.

Первостепенная цель!

Глава 15.

Спать под рулем -- целая пытка. Не повернешься никак, и ногами в педалях я вязну будто в силках. И все казалось, что кто-то ходит вблизи. Пару раз я вылезал в ночь. Фонарем по теням проводил. Но то стайка дворняг, у машины молча крутилась. Как рассвет занялся, кошаки взялись свадьбу играть. Шиканьем разогнал. Ну а так, тишина была. Ветер листьями мог пошуршать. Птица каркнуть. Человечий род ночью спал. И лишь с первыми лучами солнца звуки моторов пошли. Садовое кольцо ездуны бороздить взялись.

Дожидаться, когда в окна лезть руки чужие начнут, я не стал. Голову умыл, в нее, с капота, позавтракал. И, как бы, сделал все вовремя. По Цветному бульвару Камазы катаются уже. Вот и мимо проехался один. Оживает район. Мне сигнал. Недвижимая цель уязвима, зная это, завелся, прогрел.

Воткнул передачу. Куда едем, к "Охотнику"? И подумалось что-то: дом Семеныча слишком уж близко. До неприличия. По прямой будет пять минут. А проникнуть в него, как два пальца. С крыши Москвича ломом окна побить и войти. Поглядеть напоследок, чтобы знать, как людям полагается жить и слинять. А возможно и самому там денек потусить. Условия быть должны. Что генератор имеется, это Желудок еще говорил. И воды запас. Ежели сильно свезет, могу там и стволы найти, охраны или подарочные. Взять добычу с жирком. Очень, очень заманчиво. И ничего не теряю!

И поехал я, крадучись. Не от незнания, наоборот. По Бульварному кольцу я могу даже с закрытыми. Помню каждый колодезный люк здесь и асфальта неровность, вздутость, стык. Пешеходные тропы, их любимые ходы-выходы. Но теперь-то угроза в другом. И другой степени. Что говорить...

Когда туннель под Арбатом прошел, мандраж по телу усилился, трепет внутренний экспонентой растет. У поворота в проулок Семеныча остановился. Сижу. Не отпускает меня и не допускает на улицу сделать шаг, стена воздуха, иллюзорная преграда. Воспротивилось что-то во мне. Как запретное или святыню иду разорять. Решил проехаться по кварталу разок. Думал, мало ли где-то зло притаилось. Да, нет. Чисто все. Ни людей, ни машин. Арка Семеныча с закрытыми воротами. Прилегающие улочки тоже, подозрений особых не вызвали. Выехал опять на Бульварное и дернул ручник. Перебираю в голове: пехом пройтись, звуки послушать? И никак заставить себя выйти из машины не могу. Капсула АЗЛКа держит намертво, как ни борись ты. Но вот, кажись, сподвигся, ручку двери тронул и...

...Акулий профиль черного БМВ бесшумно выехал с переулка, повернул в сторону Кропоткинской. И только красные полоски габаритных огней, оставили на сетчатке глаза смазанный след.

Я очухался, резко воткнул передачу, педаль газа втопил и, звеня клапанами, кочегарю аппарат, но настичь БМВ... и троллейбуса этот Москвич в лучшие годы свои не догнал бы. Отставал как стоячий. Лишь промелькнувшие огоньки далеко впереди, среди деревьев, домов, ускользая, задали линию. Настоятельный курс. Быть не может. Все. Дальше преследовать хоть вслепую. Ехал он на работу!

Люди, мир, государство рассыпалось. Вон и на Храме Христа Спасителя куполов уже нет. Сняли золоченые листы сегодня, вчера, там молившиеся. А Семеныч, его религия, не в куполах. Вера в себя, в свои силы, в работу, жизнеспособнее оказалась денег, благ. Если, конечно, я правильно все понимаю. Скоро узнаю. Выехал я на Каменный мост. Затормозил неожиданно. Попрощаться вдруг с открыточным видом Москвы. Он исчезнет вот-вот. Окончательно и невозвратно.

И сюда добрались...

Над Кремлем высятся стрелы телескопических кранов, пики подъемников. Косые ножи гильотины, вознеслись над памятью прадедов. В исполнение приводят указ демона. Альпинисты линчуют комплекс церковный. Вот на маковке купола, под крестом, оранжевым цветком распускается искр фонтан. Он живет ровно минуту, меняя форму объем, раздается звонкий щелчок, металлический хруст и золотой крест, повалившись в смертном поклоне, ухает, чиркая белоснежный фасад колокольни, успев воротить восходящему солнцу лучи. И облачко пыли, как душа вверх отходит, развеиваясь медленно. Даже замерло сердце.

Поверьте, не богомолец я истовый, верующий очень посредственный, по обстановке. Атеист больше крещенный, но казнь эта в сознание запала. Глубоко. Никогда не думал дожить до такого... Да и кто делает это, вряд ли на дереве рос. А историческая ценность? Совести суд? Высший? Не-е... Не про них. В библии? В автогене вся сила, брат.

Я хлопнул дверь на себя. Выбор ваш. Новому миру -- новые боги. Одного мне такого посчастливилось лично знать. На него я работал еще три дня назад, молодость меняя на бумагу. И приговорен я был жизнь провести, за рулем вот той самой машины. Интересно, кто мой сменщик? Он сам?

Проезжая по непривычно свободному Ленинскому проспекту, я старался не выделяться. Не спеша, по правой полосе, ползу за самосвалом, везущим гору электронного мусора: платы, провода, кинескопы. Раскрывая для себя свежие страницы новой реальности. На другой стороне дороги совершалось очередное надругательство. На этот раз попрание интеллектуальных достижений человечества. Из окон сталинок, окаймляющих проспект, руки дружно выкидывают предметы, до которых мы тянулись неисчислимые века. Телевизоры, бытовую технику, системные блоки. Отрекаясь от благ, человек-разумный устилает разбитой электроникой проезжую часть. Там где дома уже разорены, один трактор сгребает этот угловатый, пластмассовый ковер в кучу, другой, черпая ковшом, загружает электронное месиво в кузова самосвалов. Помогают догребать лопатами солдаты-срочники. Никуда без них. Так и кажется: до рычагов власти дорвались генералы. Мормоны. Их радикальное крыло. Или кто?

Я надеялся очень, что "Моссетьпроект" поможет снять шоры. Зная Семеныча, он не будет жить зря. А на свою голову, без надежд уже. Истощил думалку. В ней только ругань и матерный крик. На кого злобу срывать? Фоторобот Шерифа, индейцу явите!

С площади Гагарина я завернул под мост, на 60-лет Октября. Крадусь на второй. До пересечения с Вавилова рукой подать. Чуть теплеет. Мертвые глазки светофоров впереди готовятся встретить. Вон уже и три верхних этажа нашей башни, справа над кроной деревьев взошли. Тепло. Плотная и высокая изгородь листвы прикрывает основной фасад здания, но в окнах первого этажа промелькнул искусственный свет. Жарко!

На дороге машин других нет, но отчетливо слышен басистый, дизельный гул. Где-то здесь техника, по ощущениям, прет от здания звук. И, кажется, вижу, чем он вызван.

Вдоль Вавилова запаркованы Зилы, специальные. Это генераторные установки на ведущих мостах. Вот кто чадит. И провода от них к офису тянуться. Лихо. Подкатываясь к перекрестку, на дорогу не смотрю, голову вывихнув на площадку центрального входа. БМВ там моя и Остапенко!

Прямо руль! Переехал трамвайные пути и тормознул далеко за перекрестком.

Бинокль, прихватив, побежал, пригибаясь, к офису, через зелень. На последнем рубеже естественных укрытий, упал на газон, подполз к дереву. Высунулся из-за ствола. Оптику на вход наш настроил. БМВ видна... и Остапенко рядом стоит. Оперся пухлой ладошкой об открытую дверь. Пузо как выгнул! Ну боярин, не меньше. Бодренький. Ушлепок, дорвался-таки до мечты, только... Что он делает? Поначалу подумалось: обман зрения. Но в окулярах опять: урюк этот... курит! Дым в салон попадает и сам Остапенко пропитан не розами. Воняет за сто метров! Перебивая даже, висящий повсюду запах гари. А как же Семеныча нос? Просто не может, не может никогда этого быть! Если только, он не Семеныча возит. А кого? Егорова? Беса? Или черного генерала?

А вдруг, "Моссетьпроект" и есть Логово, новых правителей? А что? Кому попало, армия выделять технику не будет. Тут целых пять самоходных генераторов. В каждом мощности -- вал. Два работают. Два отдыхают. А в железных потрохах последнего, что-то чумазые солдаты инструментами ковыряются. И топливозаправщик под боком устроился. Служивый возле него с ведром болтается. Горючку сливает. Но отвлекся! Семеныч из здания вышел. Кипа бумаг в руках. Сам открыл себе. Прыг в БМВ. Остапенко, впопыхах, финальную затяжку и за руль. Ших с парковки и на Вавилова к центру.

Вот куда они теперь? Адресов где-то сто. Каждый мне проверять никакого бензина не хватит. И даже если узнаю. Дальше что?

Я уперся лбом в кору дерева. Дятлом слабым о древесину стучусь. Ложный путь. Отставить. Забыть, послать. Послать Семеныча. Послать! Не мое это дело. Не, мо, ё. Мое: ехать к "Охотнику", обрастать шипами, чешуей и, уезжать из Москвы домой, чтобы убедиться, что там... а что там ждет? Хрен знает. Увижу.

Один фиг, не понять мне, почему это все. И к чему? И зачем? Черт!

И ответ, допускаю, что есть. Вот за этими стенами прячется. Кухня, цех производственный, который штампует проект, нормативную базу развала страны. Слишком уж согласованный хаос, за ним холодные головы. Коллегии, скупые дебаты. Принятие оптимальных решений, соглашения, подписи ответственных сторон, документооборот.

Вдруг из-за внешней угрозы, действительно, где-то в Сибири, построено или строится государство "Новых русских старателей". Пофамильные списки, люди все учтены, закреплена за каждым койка, номер барака, в поле нора. А в Москву цыгане придут жить или китайцы. Метеорит гигантский летит. Астрономы наши первыми траекторию его рассчитали. Доложили президенту: "Так и так. Кранты". Ноги в руки, быстро продали Москву, как Аляску, да и всю европейскую часть. Психотронным оружием по головам прошлись: "Ценности сдаем и уходим в Сибирь". Иначе, какой смысл золото собирать? Что за власть без людей? Наверху тоже не дураки сидят. Просчитали ходы наперед. Значит, выбора другого нет.

У меня, зато, этот выбор: либо жить в глуши, спиваясь и придумывая вот такую галиматью, либо сделать два шага, через дорогу, и прикоснуться к тайне, плану. Истинному. В котором зашит ключ... Соблазнительно, но...

Увы. Слишком рискованно. Каждая собака там знает меня. Пятиться вынужден. Так разумнее, правильней. Это не трусость, в моем случае -- это поступок. Взрослого, трезвого человека, который может оценить и принять...

Я вернулся к Москвичу, дверь открыл, бросил на пассажирское сиденье бинокль. На козырьке приборной панели, солнцезащитные очки. Рэмбо, не я. Не мое.

Надо к "Охотнику". Вот где правда моя. И моя власть. Я, как-никак, офицер ФСО. При исполнении. Конфискую у работяг трактор или прикажу проход в магазин разворотить. Загружу патроны, стволы. Пожую, опосля. Да. Решено. И уверенно дверь захлопнул. Оставшись снаружи.

Ненавижу себя! Шило в заднем кармане! Плюнь на все и уйди. Нет! Буду ж лезть на Егорова с Бесом, с голой ... без ствола, без мозгов. Два патрона "Осы"... Идиот!

Я шагал по тротуару, чеканя шаг. Открыто. Почти маршировал, на верную смерть.

В здании из охраны есть кто? Нет? Или, не важно! Нагло зайти и водички спросить? Не спросить, а потребовать и допросить! Вот уж нет. Это нет. Кирилл! Заходить, точно нет. Поклянись! За секунды узнают меня. Тихо мирно, мимо пройтись, обойти. Для видеокамер солдат я. Их тут лазает... Если выйдут ко мне: "Я с инспекцией, скрытной. А хватает ли вам мощностей?" Как-то вот так.

Переходя дорогу, натянул я кепку на уши. Козырек пониже, ниже очки, ниже лицо переходит в небритость. На плечах погоны и безграничные полномочия. Я возглавляю спецотдел. У меня приказ генерала! Но в груди, все равно, в страхе пищит боязливый тролль: "Двигатель не додумался включенным оставить? Удирать если". Тихо! Заткнись! Смотрим.

Вдоль фасада иду, под глазками видеокамер. Свежих открытий пока никаких. Что в бинокль уже видел, теперь только вблизи. Генераторные установки, дизелями гудят, на уши с непривычки давят. Жилистые кишки проводов от них к зданию тянутся и в окна подвала идут. Возле главного входа кучерявых машин заместителей Семеныча нет. И никаких нет. Как сейчас день выходной. Но в кабинетах горит свет. Я завернул за угол, на основную парковку. И, ага. Здесь уже лучше. Занятых мест где-то четверть. Аппараты знакомые, братии проектировщиков, есть и чужие. Только меня, в большей степени, интересует окно Егорова. Издали, не пойму, жалюзи открыты или, кажется... тоже свет! Ближе подходить? Или куда? Не тупить! Быстро решай! И о чудо!... Вон одно чудо! Курит у дверей.

Из отдела конструкторов оно. Гошей звать. Лично с ним не знаком, но субъект странноватый. Не захочешь, запомнишь. Молодежного течения какого-то адепт. Наушники больше головы, волосы черные, стрижка каре. С виду тесные джинсы и серая водолазка с горлом. И вот как ему летом не жарко? Ботинки высокие, армейские, глянцевые, синего цвета с красными шнурками. Еще кулон пацифиста на шее. Чей он сын после этого? Эмо и гота? Стоп! Он об урну окурок бычкует. Языка упущу!

Подлетел я мгновенно. Ему:

-- Дело есть.

Он наушники снял, оглянулся на дверь, на меня. Спросил напуганно:

-- Что?

Я повторил:

-- Дело есть, -- поневоле отстраняясь от Егоровского окна. Изнутри дрожь бьет ключом, я глушу ее и давление, кровяное, за двести. Тело манит за угол массивный. Бежать! Но уверенность, силу показывать надо. Требую: -- Подойдите ко мне.

Гоша подступил. Застыл в глазах вопрос. Я с небрежностью взял под козырек:

-- Старший лейтенант Чекан, спецотдел ФСО, -- самого колбасит, до конечностей паралича. Кошусь на окно, предлагая: -- Давайте в сторонку отойдем, -- указывая рукой еще дальше, и когда за угол окончательно Гошу увел, развернулся и в уши лить начинаю, сходу придумывая: -- Я здесь по секретному приказу. Негласный опрос пользователей. Нашим доверия нет. Сам понимаешь, сухие цифры отчетов. Могут подсунуть одно, а на самом деле другое. Лично приходится проверять, -- сделал паузу и: -- Ты скажи, на энергоснабжение у вас жалобы имеются в целом?

Гоша, на секунду, завис. Наверное, другое что-то, более жуткое услышать ожидал и, сморщив лоб, переспросил:

-- Что?

Для дураков разжевал я:

-- Электричество в здании нормально работает?

Гоша вздрогнул расколдовано:

-- А, -- и, пожав плечами: -- Ну да.

-- Скачки напряжения есть?

-- Да нет.

-- Отключения, перебои часто случаются?

Он помотал головой. Разговорчивый малый. Я все глубже линию гну:

-- Это значит не часто или вообще не случаются?

Гоша задумался и сказал:

-- Один раз отключалось. Совсем.

Вот стукачек! Я ухватился наигранно:

-- Когда именно?

Гоша начал воодушевленно:

-- Вчера вечером, вчера, вырубилось, минут на десять, -- и отчего-то сникая: -- На пять. Где-то.

Я восхитился:

-- Видишь как! А мы и не знали ничего. Ты нам здорово помог! -- и загнал себя почему-то в тупик. Слова кончились резко.

Видимо, не один я это понял, и Гоша, подождав, спросил опасливо:

-- Мне уже можно идти?

Уф! Нет! Я... что же мне? Осенило:

-- Дай закурить!

Я затянулся не глубоко. Опасаясь закашлять, сразу выплюнул дым. Спросил по-братски:

-- Ну как работа, движется? Работаете?

Гоша, закладывая в напоясный чехол бензиновую зажигалку, кивнул с безразличием:

-- Работаем.

Я согласился:

-- Мы тоже. Не знаю как вас, а наш генерал гоняет нас..., -- я усмехнулся натянуто и только нижней частью лица. -- У вас хоть времени поспать бывает?

Гоша индифферентно:

-- Вроде бывает.

Я скривил губы в отрицании:

-- У нас вообще нету. По объектам гоняет... Ты у меня за сегодня десятый. И еще сорок адресов впереди, -- сказал я как ляпнул.

Не вяжется разговор ни к черту. Бред бессвязный несу. Гоша выпал уже и зевает почти. Ща заснет! И запаниковал я, необдуманно перепрыгнув девяносто девять ступенек, поспешил, явно, не к месту, грубой прямотой:

-- А чем занимаетесь?

И спугнул! Гоша попятившись:

-- Извините, мне сейчас очень некогда, я лучше...

-- Стой! -- вскрикнул я и, неожиданно для себя самого, бинт с пальца сорвал. -- Смотри сюда! -- сунул под нос ему золотой ободок. Алчный. Манящий. Гошины глаза вмиг напитала влага, зыбь на коже, тихий, тонкий стон. Щелкнул тумблер. Заглотил. Подсекать!

Я сказал вкрадчиво:

-- Отдам тебе, хочешь?!

Гоша замычал. Взгляд приклеен к гипнотическому блеску кольца. Слюна капает. Очень хочет!

Я за горло его водолазку, в кулак прихватил и через грудную клетку Гошей стену подпер. Приказываю жестко:

-- Быстро говори, что вы тут делаете!

Гоша простонал, еще под впечатлением диким, трепетно:

-- Проектируем.

-- Козлина! Без тебя знаю. Что сейчас делаете?

Гошу заело:

-- Проекти...

Я ударил в живот. Гоша согнувшись, закашлял. Я над ним навис, угрожая:

-- Выброшу кольцо! Быстро говори, что ты делал сегодня? -- и выпрямил его.

Другим человеком. Гоша защебетал живо:

-- Что и всегда! Я на дренажной системе сижу, дают отметки, схему подключения, я конструкцию водосточных колодцев рисую.

Не теряя темпа я:

-- Название объекта? Быстро!

-- Не знаю, их много, номерные они. Дают отметки, схему подключения...

Я грозно:

-- Врешь!

Гоша клятвенно:

-- Честное слово, пожалуйста, верьте, я говорю правду!

-- Вынеси проект!

Гоша совсем испуганно:

-- Как? Какой? У меня их нет!

-- У кого есть? -- спросил я, подоткнув на переносице очки.

-- У ГИПов, у ПОСовцев, -- жалостливо поныл Гоша, ловя глазами палец с кольцом.

Я уверенно:

-- К ним иди, скажи, что исправить, проверить отметки надо, срочно. Вынесешь сюда, на секунду. Я тебе сразу верну его и кольцо отдам. Понял? Иди! У тебя три минуты!

Он попытался:

-- Да, но...

-- Вон в том углу я буду, -- и на дальний угол парковки, где зелень указываю, пугая: -- Никому не говорить про меня. Жду ровно три минуты. Тебя нет или выходишь без проекта, или не один. Ни кольца не увидишь, ни меня. Время пошло!

Гоша сгинул, в дверях, обернувшись на миг. Взором отчаянья тронул меня. Страх обманутым быть, как укор мне в еще не содеянном. Наглый пес. За колечко ценой два гроша, совесть мою баламутить посмел, желтого металла раб. Иди! Ты сегодня еда. Сэ ля ви, дружок. Так решил сам.

Я в деревья скоро ушел, где кусты, спрятался за темно-зеленой кущей подстриженных веток. От наружных камер подальше и дистанция для маневра. Вход Егоровский виден и если с главного кто-то левый пойдет, тоже смогу среагировать, растворюсь на районе. И примерно придумал уже как запутать следы. Через дворы побегу, арками, рваным крюком и назад, к Москвичу.

А пока подожду. Буду ждать. И не три минуты, а четыре, десять, двадцать пять. День простою, чтобы еще кого-нибудь отловить. Гоша меня огорчил что-то или я палку слегка перегнул, мозг ему кольцом вскипятил. Сильно плохо стыкуется эмоциональный лепет его с тем, что вижу и как понимаю ситуевину я.

Людей в городе нет, ну а те, кто остались, церкви дружно ломают, огнеметами инфраструктуру всю жгут. А вот Гоша особенный, видишь ли, он рисует колодцы. Колодцы рисует он! Гоша не рисует, Гоша бредит. И думаю, что напрасно ему приказал я с проектом светиться. Побежит по всему институту вымогать навязчиво, переусердствует, подозрения вызовет, сдаст меня. Черт. И под камерами я пинал его. Дважды черт! Если за мной погонится весь "Моссетьпроект", умотаюсь круги нарезать.

Получается что? Вот сейчас уходить? Пока есть и возможности, время. Или как? Или что? Ну же! Решайся, Кирилл! Тихо! Я пригнулся. Гошан!

Он выбежал из здания, как обдолбанный грабитель из дежурной аптеки. Крутясь, оглядываясь. Под водолазкой очертание книги большой. Ее поддерживая снизу, пропетлял между машин и, потерявшись, встал на углу, где мы были. И давай рожей водить, глазами искать меня. Идиотина! Там же камеры! Идти куда я сказал? Сюда посмотри! Но Гошу кроет страх упустить меня. Еще закричит или может по округе метаться начать.

Из кустов я вылез и, рукою махнув, шикнул:

-- Сюда! Псс! -- и опять махнул ему, но куда там. И рожна не видать мутанту этому крашенному. Я еще громче: -- Эй! Сюда!

О! Ы! Где?! Надо же! Услышал, увидел меня. Подбежал. Морда в испарине, озабоченность дикая, ломка. Выудив из-под водолазки, тянет белый буклет, со словами:

-- Вот, я..., -- сухую глотая слюну, -- вам это, ПОСовский. Достал!

Я рыкнул:

-- Заткнись, -- и в кусты его затащил.

Глава 16.

Как выглядит проект, я знаю. Когда на Шкоде еще под развозами сидел, вечно с этой прошитой макулатурой в багажнике катался. Листал, иногда, от нечего делать. Самообразовывался. И что выяснил для себя: у проекта томов много, отдельно для каждой сети, такая книжка, по толщине жирнее Советской энциклопедии. Сформированы внутри профиля всякие, продольные, поперечные. Конструкторские чертежи, спецификации. В них разбираться -- череп сломаешь. А вот схема и план. План я любил изучать и кое-как в нем соображал. Та же автомобильная карта с нанесенными контурами улиц, домов, плюс показана еще туева куча подземных коммуникаций, которые есть и которым только быть предстоит. Короче, слету не напугаешь меня умной мазней.

Я прошерстил том ПОСа (проект организации строительства), с лицом заправского дока. Мало что понял, но вида не показал и, в конечном итоге, развернул цветной план в пятисотом масштабе. Однако и здесь, что мне глазом знакомое ухватить не нашел. По центру большой фиолетовый прямоугольник, по кромке очерченный коммуникацией какой-то, оранжевого цвета. Если прищуриться, будто воздушный шарик Спанч-Боба на ломанной ниточке нарисован и еще окрест разбросаны непонятные зоны заштрихованные черным. Хрен поймешь что и зачем. Я спросил, выказывая недовольство:

-- Ты что принес? А где адрес объекта? Где объяснительная записка? И что это на плане за херня фиолетовая? Давай рассказывай!

Гоша послушно стал водить по картинке пальчиком. Комментируя:

-- Фиолетовым прямоугольником отмечена железобетонная монолитная плита основания, к ней вот подъезды обеспечены, это вот зоны разрытия.

-- А для чего вокруг этой плиты водопровод? Что за цифры? -- спросил я и, очень похоже, что выдал свою слабую компетентность.

Гоша распрямился как-то вдруг. В его взгляде проскользнула насмешливость. Он разъяснил:

-- Трасса водостока. Яркими, оранжевыми линиями нанесена проектируемая водосточная сеть, бледными существующая. Вот их отметки. Где нити пересекаются, кружочки с номерами это колодцы. Я их внутреннюю конструкцию и рисую.

Да, точно. Оранжевый это водосток. Сейчас вспомнил. Синий -- водопровод, зеленая -- теплосеть, красный -- кабели. Блин, лоханулся. Знал же. И возобновил расспрос:

-- Так и, что вы проектируете в целом? Только подробно и нормальными словами!

Гоша заговорил совсем, как с ограниченным человеком. Вкладывая в слова излишнее терпение, помогая жестами рук придать рассказу наглядные очертания:

-- Есть существующий объект. Как, допустим, вот эта парковка, только настоящий объект в несколько раз больше. Так вот в задании нам сказано: ничего знать не хотим, заложить здесь железобетонную плиту. Она, как бы, основа проекта, вокруг которой все и крутится. У нее есть красные отметки и жесткие требования к уклонам и нагрузке, исходя из которых нам и надо все рассчитать. Чтобы строители понимали, на какую глубину рыть им котлован, как вязать арматуру, объем и марку бетона. Также наша задача предусмотреть и обеспечить к этой плите технологические подъезды и разные площадки рядом, для техники и грузов. А, учитывая, огромные размеры объекта, дожди и прочее, мы должны заложить в проект прокладку водостока и дренажа с подключением и сбросом ливневых стоков в существующую сеть. Вот.

Я напряг каждую извилину. За два года от Семеныча я слышал много чего и в основном про перекладку сетей. И я в курсе всех грядущих проектов на годы вперед. Как-то слышал, о подпорной стене для насыпи. И ни разу, повторяю, ни разу... Я спросил непонимающе:

-- Ну и? Кому и зачем нужна эта плита основания?

Гоша ответил чуть высокомерно:

-- Я же говорю. Так сказано в техзадании. Дана схема и указано заложить армированную плиту основания таким размером и в таких отметках, обеспечить подъездом и перехватом дождевых вод.

Пытаясь вернуть над разговором контроль или, хотя бы, вымостить нужное русло, я еще раз пробежался по плану и прицепился:

-- Что за херь? Водосток по колодцам других сетей шурует. А где тогда проектируемая канализация? Теплосеть, кабели, водопровод? Их перекладка? Что за объект такой, где плита и одна ливневка нужны?

Гоша борзея, отбрехался:

-- Не знаю. Такие объекты, -- имея в виду: "Не виноватая я, отвали".

-- Что тут знать? -- я присмотрелся к овальной форме существующего объекта, в которую вписан фиолетовый прямоугольник и предположил: -- Плиту вашу, как трибуны окружают. На стадион эта байда похожа, так?

Гоша в утомлении нервном:

-- Ну, допустим, да. Похожи, они.

Я прищурился на Гошу с вниманием:

-- Они? Объекты? И много таких похожих стадионов с плитой?

Гоша усмехнувшись с пафосом превосходства, передразнил тихо:

-- Много, -- и выпучив на меня бельма, психанул в раздражении: -- Ты тупой?! Говорю тебе! Все!

Что?! Я метнул ему в морду проект и за грудки прихватил, горло сдавливая:

-- Ты дебил?! Ты что чешешь тут?! -- к березе прижал его удавить. -- Какие стадионы еще?! А?! Умник! Олимпиада к нам идет? Чемпионат мира по футболу? Ты оглянись, придурок! Где все люди?! Сука, не тупая! Где?! Куда ты дел их? Гад! Говори! -- трясу это чмо слюнявое.

А он, нет молчать, наглости нашел упрекнуть меня, крикнул, страх потеряв:

-- Кольцо отдавай! Обещал!

-- Обещал?! Получай! -- и под дых ему, снизу, коленом, массой всей.

Гоша, сломавшись, упал. Съежившись на земле, глухо подкашливать. Я уже ногу резко отвел, в голову пенальти пробить. Даже в мозгу, опередив, промелькнули картинки, звуки. Смачные шлепки, кости как лицевые сминаются, кровь из ноздрей, из разбитого рта. Прыгнуть на нем пару раз или берцем в висок пнуть и он сдох бы. Не узнал бы никто. Но я нет, совладал, остановился. Мягко ткнул его рожу подошвой об землю, чтобы не пялился, из-за волос как болонка. Вытянул Гошины хилые руки. Он сопротивлялся, но я берцем помог достучаться и в обхват дерева плетьми их сложил у корней. На запястьях наручники туго защелкнул. Сел на корточки рядом, одной рукой за волосы приподнял эту пустую голову, второй ключики от браслетов держу на уровне вытаращенных глаз. Гоша трясется как беременная мышь в зубах голодного волка. Я, стараясь спокойно, но голос, опять-таки, получается страшным:

-- Дебиленышь, запоминай. Приду завтра. Сюда же и в это же время. Ты распечатай титульные листы всех проектов, что у тебя были за эти дни. Тогда и обменяю их на кольцо. Ты меня понял? -- и, гляжу, Гоша не на ключи, а на кольцо смотрит. -- Сука!... -- я ладонью ключи об его морду точно размазал. Бросил лицом в дерн и слова: -- Развлекайся.

Я захлопнул дверь Москвича. Слегка взбудораженный внешне, внутри сильно подавленный. Этот обнаглевший Гоша в мозгах и профанство мое и рука разболелась. Уходил за ответом, а нажил еще больше вопросов. Стадионы, плита основания. И полная абсурдность целей проекта. Я, конечно, не эксперт и на звание "Магистра градостроительства" не претендую, но зачем, вообще, кому-то на стадионах заливать траву бетоном? Как постичь сакральный смысл прожектерской мысли? Теперь нервничай, трепещи от бессилия, думай. Или стоп. Даже думать не буду. Очевидно же, что у Гоши крыша съехала. Перемены в настроении, внезапные, резкими амплитудами. Страх и бесцеремонность, безразличие и тут же хамство. Неадекват. А о реакции Манту на золото я уже промолчу.

Не исключено, что и Семеныча тоже клинит не хило. Не хило? Если в водители он Остапенко взял и курить у машины тому разрешает. Переклинило Семеныча по полной! Искривление физиологии, следом психики, а еще зависимость от работы и все эти факторы вместе дали интересные всходы. Воспаленный разум его породил такое нечто. Залью бетоном стадионы. По СНиПу!

Безумство? Разумеется. Но куда большее безумство, сидеть и пытаться понять, что ими всеми движет. Задрало уже время на них тратить! Я провернул ключ зажигания и стартер расшевелил мотор. Руль от бордюра, газ на полную, до одури, до красной зоны и, резко передергивая ручку передач, я сквозь зубы:

-- Критины, козлы. Всех вас слать,... -- ветер в лицо лупит, я лечу по бесконечно петляющим улицам-призракам, туда, в сторону Таганки, проскакивая на скорости перекрестки. Военные Уралы, кое-где попадаются, где-то ремонтники над открытыми колодцами колдуют, вон солдаты высотный дом потрошат. Жадные стервятники, отрывают мясцо с косточек гниющего трупа Москвы. Неохота мешать, эдак стараются, азартно и с рвением. Вашу б энергию, да в мирных целях, любо-дорого...

Так получилось, что маршрут моего "Святогора" сложился через Малую Тульскую улицу. По обратную сторону Дома-корабля проскочил я до площади Серпуховской Заставы. Когда уже вывалился на открытую сердцевину перекрестка-паука, увидев, вспомнил про "Монетный двор". И поразился, затормозив на резиновом настиле трамвайных путей.

Изменения просто разительны. Зеленый тот островок вокруг ребристой коробки здания исчез. Два десятка деревьев, как будто и не было, а вместо газона, взрытая колесами тяжелой техники земля. Фасад "Монетного двора", частично разрушен. Или нет. Он модифицирован! В стене, что выходит на площадь, зияют три квадратные дыры -- погрузочные доки, наскоро выдолбленные в облицовочном бетоне пневмоинструментом. К ним от перекрестка проложены подъезды из глухих, состыкованных плит на гравийной подушке, изрядно уже подразбитые. И самосвалы по этим дорожкам, как по конвейеру.

Блюдя очередность, Камаз, рыча, проезжает вдоль здания и задом к фасаду сдает. Рядом на вытянутой гидравлической ноге стучит поднятым кузовом его коллега, в док что-то ссыпая, в то время как от третьей дыры уже отъезжает другой самосвал, загруженный или разгруженный, выбрасывая большими колесами грязь на проезжую часть.

Рядом бульдозер, коричневые комья земли в сторону перемещает. Автокран, растопырив пневматические лапы-упоры, плиту, для более ровного выезда приподнимает. Тут же экскаватор, на подхвате, ковшом помогает поправлять. И солдаты, в сизой дымке выхлопов суетятся, лопатами гравий кидают под плиту. Вдоль обочины самосвалы, разных размеров, с брезентовыми накидками на кузовах, своей очереди ждут. Концентрация техники и на другой стороне, возле бетонной сферы рынка. Копошатся все что-то. Туда-сюда, через площадь, дизельные погрузчики таскают на вилах вспомогательные причиндалы к навесному оборудованию тракторов. Ацетиленовые баллоны. Не пойми что. Горячая точка. Движения века.

Я здесь лишним звеном. Отбраковка, кривая деталь, выпавшая из алгоритма жизни и строительного помешательства. На фиг вас, мне теперь и отсюда линять, на Садовое. Меньше видишь -- крепче спишь. Что уже не про меня. Насмотрелся. Бесят, нервируют. Обрыднули, говорю же: Козлы!

На пустое Садовое вышел. Площадь Павелецкого вокзала пролетел. Ну, хоть тут все осталось по-старому. Ну а, впрочем, не все. Солдатские Уралы исчезли куда-то, разбежались по городским улицам. Выполнять чьи-то приказы. Усердно высекая в граните тяжелые приходы, галлюцинации больных кукловодов, отдавших на откуп Москву мне, единственному и нормальному.

Я же нормальный! Ведь так? Обязано так быть. Должно.

Я бросил в салонное зеркало взгляд, встретиться глазами с собой. Убедиться, что я это, все еще я, но заметил не глаза. С широкого асфальтового поля укололи горящие точки фар. Мне четко в спину. Странные фары, не к сегодняшнему месту. И не грузовика, а машины гораздо меньше. Очень похоже, что она легковая. И достаточно еще далеко, но вот она ближе и ближе. А на крыше ее как багажник или возвышенность, мигалки. Менты?

Мигом пот на ладонях, на лбу. Я заехал в обесточенный туннель под Таганской площадью. Не за мной они, не менты, показалось... Сразу после туннеля взял правее параллельно эстакаде вниз спускаюсь к светофору, в зеркало смотрю: нету, нету... фары! Опять! Они! Совпадение?

Я тормознул под знак "уступи дорогу", у бесцветного светофора. "Охотник" направо будет по Николоямской, которая дальше-то перерыта, тупик, был. Есть? Я левый поворотник включил и повернул уезжать от магазина, в арку эстакады, к Бульварному. Неспешно, все внимание на зеркало, черт. Черти. Это менты, на Форде. Бок, разукрашенный, мне показали, прежде чем повернуть, в мою же сторону. Кровь в лицо. Я стараюсь не гнать. Аккуратно, сорок-пятьдесят где-то, если поворот -- с поворотником. Они держатся крепко, все дублируя, тенью. И дистанция средняя, не далеко и не близко. Сердце под кителем тук-тук, тук.

Вытащил я "Осу" из кармана. Зажал в кулаке, аргумент мой единственный. Против ментов? Нет. Без шансов. Обратно в карман. Повернул на Бульварное. К Чистым прудам. Они как привязаны к бамперу тросом. Сопровождают. Знают, что вижу я их. Смотрят? Или что... провоцируют? А если поддаться, удрать? Но с мотором моим как? Я лишь встречу ускорю. И легенду убью. Мой сценарий под литерой "А". Я талдычу, даю установку: "Я -- офицер. Офицер ФСО! Спецагент!" Тут же себя перебивая: "Ты ряженный... Слабый... Ни одного документа,... -- но перечу настырно: -- А вот пох! У меня полномочия, власть!"

Площадь Покровских ворот мы прошли хором. Их отражение крупное в трех зеркалах. Совсем близко они, что-то скоро начнется. Только что? Я прижался к дужке руля, хватая глазами выезды с примыкающих к бульвару дворов, не оставляя мыслей о резком маневре, ища возможности внезапного виража и случайно заметил правую руку. Кольцо голое! В бардачек, аптечку, нервно... бинт... упал! Под сидение. Быстро, другой! Зубами упаковку вскрыл. Размотал белую полоску марли, коленкой руль держу, успеть перевязаться...

После излома дороги на Чистопрудном, впереди вспыхнули фары встречной машины. Этот Гастелло, что за рулем, прет на меня по односторонней! Я в правую полосу. Он туда же. Беру левее -- повторяет. И не разминуться, мы в коридоре между забором бульвара и монолитной стеной из прижатых друг к дружке особняков. И он все ближе. Таранит в лоб. Гашу скорость. Гашу, остановился. А встречный, тоже мент! Он сбросил лишь в последний миг и прямо к бамперу, впритык. Его лобовое атермальное стекло зеркалит, не разобрать, не видно сколько их и что там делают они. Сзади легкий удар, чуть тряхнуло. Зажали. Ну! Что?! Узелок кое-как! И... была, не была!

Я выскочил на улицу. Вперед, на встречную машину выбегаю по наглому. И кричу в стекло пассажирской двери, искаженному отражению своему:

-- Вы совсем охерели?! -- будто вижу их лица. -- Что творите?! Из машины быстро вышли!

Пассажирская дверь на меня подалась уверенно, мощно.

Вылезает, придержав фуражку, красная, щекастая рожа. Погоны с крупной звездой, бронежилет, рация. АКМС на плече обрубленный, лязгнул на коротком ремне карабинами. Мент настроен по жесткому, твердым движением дверь захлопнул и на сближение, холод в зрачках.

Я под образ сжигаю мосты и ору ему в морду:

-- Майор! Ты чего мне ведро свое подставляешь?! Ты проблем захотел?!

Он почему-то мимо меня посмотрел, но я обернуться не успел. В шею ужалила резкая боль и колким параличом вдоль позвоночного столба всего выгнула. Упал я навзничь, сам того не понимая и не чувствуя ничего, кроме страшной боли, скрюченный судорогой, не контролируя ни рук, ни ног. Отпустило не сразу, рывками, пытаясь приподняться на локте, я просипел:

-- Вы охренели, что ли..., -- двум окружившим меня великанам, с расставленными ногами.

Ударивший шокером, держит дубинку опущенной, в поле зрения, готовый, если что, немедленно повторить. Майор стоит, напротив, расслабленно меня изучая, сложив руки, как крылышки цыпленка табака за переднюю стенку бронежилета. Он спросил высокомерно:

-- Кто такой?

Все еще пытаясь подняться, я залепетал надрывно, изображая голосом весомую угрозу:

-- Майор, я при исполнении! Ты понял?! И знаешь, что я с тобой сделаю за это?!

Майор кивнул второму. Он тыкнул концом дубинки мне в пах. И под электрический треск, моя кожа будто вывернулась наизнанку. Скрутило в узел, до онемения острого, быстрых, исступляющих импульсов, как разрубили мечом, наживо сшили, опять разрубили. Задыхаюсь. Думал умру, но когда я чуть оклемался, майор проговорил:

-- Повторяю вопрос. Кто такой?

Резко план "Б". Я выдохнул, заплетающимся языком:

-- Старший лейтенант Бесков,... -- вижу лишь фигуры черные на светлом фоне.

Голос майора:

-- Тихо, Чагай, тихо. Мальчик уже осознал. Документы сюда! Старший лейтенант...

Я вру истошно:

-- Документы все у начальника. "Моссетьпроект", срочно звоните Зеницкому, я в охране его старшим. Подтвердит.

-- Что делаешь здесь?

Жмурюсь от боли, сиплю:

-- Из офиса еду, с Вавилова. У него дом здесь на Кропоткинской. Важные документы забрать должен. Срочно!

-- Ну-ка, Чагай, подними.

Этот хрен, Чагай, в одиночку, на ноги меня поставил, в забор спиной уперев. И обыскал еще, вытащив "Осу" и протянул ее майору. Тот принял находку и, постукивая ее о ладонь, спросил с интересом:

-- Как, говоришь, фамилия твоя?

Слышу урывками. В голове шум. Орган пульсирует мой, я зажал его, мысли все разбежались от боли. Но я как-то собрался и достаточно твердо заявил:

-- Бесков! -- перед глазами картинки чуток прояснились, сошла пелена, начал видеть цвета, отдышаться, правда, никак.

Майор обернулся к своей машине и крикнул, торчащей над "люстрой", голове водителя:

-- Филин, пробей, через центральную Бескова! -- повернулся ко мне: -- Имя-отчество?

Я мимо посредника, громко Филину:

-- Скажи Саша Бес. Они знают.

Филин скрылся в машине, Чагай, в недоброй усмешке, люто буравит мне переносицу зенками, прокручивая в зажатом кулаке фаллическое либидо свое на батарейках. Майор, внимательно разглядывая "Осу", то меня, спросил с пристальной прямотой и практически упрекая:

-- А что же ты, Саша, на зачуханном "Святогоре" по городу рассекаешь? Без документов? -- и, мельком глянув на лобовое стекло Москвича: -- Без пропусков?

Я за литой завиток забора держусь, отвечая не думая, сходу:

-- Машина эта не моя. Наш Крузак колесом в открытый люк залетел, тягу вырвало.

-- Почему форма старая?

-- Не люблю я Юдашкина.

-- А с рожей у тебя что?

-- По работе.

-- А с пальцем?

-- Перстень ножовкой срезали. Инфекция попала. Теперь палец гноит. Гной густой, идет желтый. Рана. Гнойная...

Первую пачку вопросов, я вроде как выдержал, на хорошо. Майор несколько ослабил позу и взгляд. Его мимика без былого уже напряжения, между щек разрез типа улыбки мелькает, настрой пошутить и поржать. И совсем уж по-доброму:

-- А че за "Оса", зачем?

Я буркнул чуть нагло:

-- Злодеев пытать.

Он спросил, выгнув брови:

-- Ну и как, эффективно?

Я кивнул в сторону его напарника:

-- Ты на своем Чагае проверь.

Майор сарказм оценил и, как раз, Филин высунулся и крикнул громко:

-- Есть такой!

Майор тогда совсем в добродушную фею превратился, по плечу похлопал меня, с улыбкой:

-- Ладно, Сашок, извини. Ошибочка вышла, -- роняя "Осу" мне в карман, рукояткой вперед.

Я возмутился вполне искренне:

-- Извини? Твой Чагай чуть не убил меня! Ни за что.

Майор вздрогнул брылями:

-- Ну! Если б было еще и за что,... -- и со значением ладонями развел, добавив: -- Сам понимаешь, работа!

Я пробубнил:

-- Ага, понимаешь, -- и, отцепившись от забора, перехватил ноющий детородный орган в левую руку. К машине захромал.

Майор окликнул весело:

-- Слышь, Сашок. А хочешь за дружбу вмазать?

Я переспросил не поворачиваясь:

-- Кого вмазать?

-- Геру, чистого. Три девятки, а? У нас есть!

Не отвечая прямо, бурчу под нос:

-- Иди ты в баню,... -- у двери Москвича ручку потянул.

Сзади к машинам нашим, новенький Камаз с шумом подкатил. Габаритами не сильно шире, чем размер дырки свободной. Раскорячился в метре от Чагаевского бампера, даже не стараясь притереться к забору, хотя можно было ему и попытаться протиснуться. А по тротуару, так вообще объехать легко. Но религия не позволяет. Стоит над душой, нервно подгазовывая.

Майор, перекрикивая дизельный хор цилиндров, мне:

-- Так что, Сашок?

Я, наконец, придумал, что ответить, но меня перебил водитель Камаза. Он высунулся из кабины, повиснув в открытой двери, на подножке, и крикнул вызывающе, с уголовным акцентом:

-- Эй, мусорня! Помойки свои резко убрали! Красный пропуск!

И майор неожиданно это проглотил. Даже слишком безропотно, взглядом лишь попрощавшись, в машину к себе сел. Филин, разворачиваясь, сдал назад и Чагай на своем истребителе объехал меня, пока я заводился. Они пульнули по Бульвару. Два порезвившихся хищника. Дальше добычу искать.

Я воткнул первую передачу и вот только собрался тронуться и рулем вправо принять, торопыгу дерзкого пропустить, когда этот урод на Камазе, с нифига, гашетку нажал. Раздался сильный удар в зад. Меня смело в сторону и, подбросив передок на бордюрном камне тротуара, я уткнулся капотом в стену дома. Заглох. Конечно, я выскочил сразу и ему крикнул вслед много всякого. Но только он этих слов не услышал. А я, и номер его не запомнил, стрельнуло в паху остро, до слез. Я согнулся беспомощно, на корточки присел, проклиная весь мир.

Готовый, вся и всех убивать. Было б чем.

Глава 17.

Москвич пострадал больше внешне. Зад сильней, что естественно, фары, жестянка помята. Бампер соскочил частично с крепежей. Пятую дверь задрало вверх. Закрываться не хочет. Я ее наскоро ремнем безопасности к низу притянул. Бампер тоже починил -- оторвал. А передок в целом жив, правая часть лишь слегка в моторный отсек подалась. "Телевизор" зажал своим мятым железом аккумулятор, но, не задев нежные соты радиатора. Даже капот закрывается, слушаясь замка. Но двигатель начал сопливить, видимо, трубки системы охлаждения теперь смещены. Короче, не было печали.

Кряхтя от боли, сел я в салон и завел мотор. Он зашумел где-то раза с четвертого, неустойчиво, да с вибрацией и с каким-то посторонним свистом. С подушек слетел? Некогда разбираться, когда надо тикать. Стал сдавать я назад. Об угол поребрика пузо скребет дико. Спрыгнул не сильно крадучись левым колесом, правым.

Первая передача вошла под ощутимое усилие и с подозрительным треском. Но удалось разогнаться, и я попытался переключиться выше, однако вместо плавного включения второй из недр коробки раздался громкий хруст и никак. Нет второй, не хочет. Сцепление живо. Я обратно, на первую, но теперь и она отказалась втыкаться. Третья как? Получилась! И мотор, низким басом, вытянул! Считай с холостых. Запел лебединую песню на рабочих оборотах.

Насилуя умирающий Москвич, надрывно мчу по улице и, подозреваю, что это до первой остановки, чиха бабочки. Про педаль тормоза, мне забыть. И забыть про "Охотника". Удирать скорее из Москвы и желательно на подменном автомобиле. Мертв без смерти Москвич. Он засвечен. Если еще существуют в этом мире менты и "центральная", списки с фамилией Беса, то они разберутся вот-вот, кто из нас настоящий. Крутанется правоохранительный маховик. Ориентировки мои по всем экипажам, постам. Часа не пройдет, и увижу я финишный флаг. Что вот нетушки. Бежать, пока могу, бежать!

Не сбрасывая скорости, вывернул на любимую свою Сретенку. Сколько раньше я в день здесь кругов нарезал? Не сосчитать. Рестораны, бары. Клиент, когда пьяный, податливый, щедрый. Правильно поговоришь, пару психологических ходов и чаевые тебе сверху, номер телефона, жена!

Маринка... Где ты теперь? И где родители? Кому мешали вы? Тем, с пропусками красными, ментам? Все ценности вдруг с ног на голову. Балласт гражданский увели, структуру власти сохранили. Приоритеты изменив. Теперь элита это урки на Камазах. Менты -- константа. А вот нормальный человек им враг.

Я перескочил Садовое кольцо, чуть сбросив скорость и на Проспект Мира. Газ в пол. Теперь только прямо, на Ярославку, она ровная, как аэродром. Десять минут и вылечу за МКАД, за которым полно деревень, частных домов, а еще призрачная надежда найти вдоль обочины что-нибудь, пусть слегка сдохшее, но самобеглое. Привередничать не с руки. Я готов и велосипед с мотором сейчас взять. Дальше уже разберусь, каким курсом мне жить.

На высокорослую эстакаду над ВВЦ я вырвался, как на панорамную экскурсию, оккупированного варварами города. По обеим сторонам моста вдали, вблизи над горизонтом висят черные шапки дымов, локальных пожарищ. Объясняя наглядно, причину резких запахов в воздухе, утреннюю дымку, смог над головой. Кремируют столицу изнутри.

И в унисон своей теске, Москвич тоже стал подавать очередные знаки скорой кончины. Загорелась лампочка давления масла, а температура двигателя, медленно и верно, стала ползти в красную зону. Я и печку включил, словно мертвому сделал припарку. Похоже, что не тосол из двигла капал, а масло. Букет полный. Картер пробит, коробка передач, что ящик с грудой шестеренок. Кто раньше из них стуканет? И явный фаворит, похоже, обрисовался. С каждым километром двигатель ревел все натужнее, угрожая в любую секунду взорваться, рассыпаться.

Понимал это я, но продолжал давить газ, добивая Москвич. Из альтернатив, только ноги. Брошенные машины, что увидел пока, вскрытые все, распотрошенные, перевернуты.

И Москвич, словно чувствуя мою ситуацию, надрываясь, вез на зубах. Я, как мог, помогал ему, облегчая работу. Если в горку, старался накатом. Щадил его, берёг, но когда, я прошел широкую эстакаду над развилкой с улицей Летчика Бабушкина, и полез на затяжной подъем, Москвич стал неотвратимо грузнеть. И забраться на гору почти получилось, практически вывалился на пологое, но! Двигатель сначала громко застрекотал, теряя всякую мощность, а затем, под появившийся в дополнение стук, разразился звонким хлопком и, через щели капота, пошел густой белый дым. Он скончался. Я -- нет.

У меня уже был и план в голове, а в руках походный рюкзак. Я быстро скинул в него на неделю пайка, всю гигиену, аптечку и мелочи. Листок сданных изделий и Кастета нож. Гражданскую одежку свою еще раз обыскал и бросил в багажник, вместе с прощальным взглядом. Подумалось: "Все же хороший костюм сшил мне Грек".

Обильными шлепками пролил из канистры салон и запихнул ее под днище машины. Черный ручеек, захлюпав, вырвался из горлышка, зажурчал по уклону, прижимаясь к бордюру и стремясь к дождеприемной решетке. Заготовив охотничью спичку, я поспешил рядом с ним. Озираясь по сторонам, наметившись обратно, на развилку с Летчиком Бабушкиным. Меняя направление бегства. Пускай ищут меня под другим от Москвы углом.

Вспыхнул Москвич мой красиво. Прям как в кино. Огненный шар в небо, ух! За ним пламя и дым! Внес свою лепту в экологическую катастрофу. И этот бесконечный привкус бензина во рту, все преследует. Я сплюнул на землю. Некогда любоваться.

Из-за фонарного столба, просмотрел в бинокль оба направления Ярославки. Заметил лишь пару грузовиков вдалеке и, пригибаясь, перебежал на другую сторону шоссе. Побежал вниз. С давних времен, там располагался, Ниссановский автосалон. Унылый бетонный парник с аляповато прилепленной круглой оранжереей из стекла. Белые флагштоки, вдоль парковки торчат. Уже вон они! Пять минут и, по битым осколкам витрин, я шагнул в шарообразный шоу-рум. Выставленные образцы модельного ряда, чистые, новенькие, лежали на боках, в гранулах разбитых стекол. Оперативно побродив, между дорогих и не очень, японок, я наконец-то разглядел, что именно тискают из днищ солдаты. Берут катализаторы, а в двигателях, как электрику, предположительно датчики. Золото содержат?

Я прошел за разоренную стойку рецепшена. Бумажки, прайсы, печати, договора разбросаны. Смахнул на пол со столешницы лишнее и шваркнул на стол тяжелый рюкзак. Облегчить его малость. Вскрыл банку с паштетом и вместе с крекером его лямзаю, мощно работая челюстями. Марш бросок впереди. Ну а тут хоть условия. Кулер с водой. Кресло, стол. Иллюзия защищенности. Чужие разграбили уже, что могли. Парадокс. От природы нищие солдаты, расхерачили абсолютно новые машины и вообще не жалея. А еще компьютеры со столиков менеджеров смели. И за моей стойкой, только провода от вырванного монитора и системного блока торчат.

Да, похоже, что обирают все золотосодержащее. Миллиграмм, думаю, с любой машины урвать можно. И бытовая электроника за этим же нужна. Пусть концентрация и мизерна, но если с миру по нитки, там и сям, плату к плате. Сосредоточив человеческие ресурсы и разбив Москву на квадраты, насобирать на переплавку тысячи тонн электронного мусора. Получить дополнительный килограмм с округа или сколько там? Неплохая прибавка к пенсии. И охренительная щепетильность у кого-то.

Только я теперь, получается, со своим кольцом, иду по стоимости как сто машин или многоквартирный дом. Хороший куш. Три грамма золота по городу бегает. Недооценивал я сильно свой вес. Собственно, поэтому и фамилия Беса в списках, и Егоров, наверняка, рядом же, паутину плетет.

Или могли разделиться. Бес, например, возле дома родителей, затаился в засаде. А Егоров в кабинете с географической картой на столе, мои возможные ходы просчитывает, над остальными вероятными точками визита колдует. Очень, очень это может быть. Свет же горел. И Гошу я прессовал, под камерами, кольцо засветив. Ух...

Я отбросил банку недоеденного паштета на стойку. Посмотрит запись или уже посмотрел. Не отстанет Егоров, теперь, точно! Пока не завалю, я его или он меня. Нужен ствол. Чекан!

Уверенно влезая в лямки рюкзака, я прикидывал всю степень риска и десятиминутной задержки в Москве. Но отговаривать себя не пытался, категорически постановив. У Чекана в квартире оружие есть. Я знаю точно. И точно знаю какое. Надо только войти и забрать. Идти рядом тут, до Медведково будет, от силы, километров пять-шесть. Каким образом мне в квартиру попасть, на месте придумаю. А вычислить существование в моей жизни Чекана, Егоров никогда не сможет. Я укрывал нашу дружбу, как грех. Чекан, конечно, периодами робко ныл: "Устрой к себе, устрой". Ему я прямо отвечал: "Извини. Не сюда. Не дай Бог мне, на репутацию такую тень". Идти к Маринке предлагал, им нужен был как-то водитель-экспедитор. Но Чекан лишь капризничал, будто не знаю что. Зарплату ему сразу два куска зелени дай. И еще запросов сверху, десять листов, мелким подчерком. Ладно...

Я выглянул на улицу, из-за разбитого проема витрины. Москвич вдалеке на пригорке горит. Грузовик мимо него проехался, не притормозив. Красным пропускам левые движения по фигу? Это радует.

И побежал я вниз, на удалении и параллельно шоссе, прикрываясь тонким штакетником молодых деревьев. За мутным оргстеклом остановочного павильона притормозил и окулярами бинокля окрестности обстрелял. Впереди контрольная точка с округлой и желтой буквой "М" на шесте.

Перебежав открытое место и сгоревшую бензоколонку, я остановился за обожженным кирпичным остовом Макдональдса. С атласом Московских дорог сверился, мысленно прочертив кратчайшую ломаную. Отдышался и, с усилием перемахнул забор зоны отчуждения РЖД. Через железнодорожные пути побежал, резать углы. Я -- мобильный отряд. Сам себе партизан. Все учили чему и два года готовили, пригодилось мне вдруг. Только бегать отвык.

Перепрыгнув кучу рельс, спотыкаясь, увязая в сыпучем гравии, вскарабкался на крутой пригорок и опять сверился с картой. Отдышаться уже все трудней. Тяжеловато мне в темпе таком, сбавил прыть. Пробегал лишь открытые участки между строениями. Вдоль фасадов теперь я пешком. Когда звуки машин различал, приседал за кустами, в складках местности прятался. После длинного отрезка промзон, тенистыми дворами панельных пятиэтажек пошел. В ветках слышно чириканье, тихое шебуршание листвы, но обманчив покой, напряжение в воздухе, гарь, тухлый запах висит и к пустым я дворам все никак не привыкну, нет доверия к чужим окнам. Ноги терпят. Уже полчаса.

По диагонали одолел район, что расстроился вокруг метро Бабушкинской. С мерами предосторожности перебежал дорогу и вторгся в вытянутый парк, обступивший небольшую речушку, загнанную в искусственное русло. Минут за двадцать пересек его и вышел к массивному пятну новостроек. До Чекана оставался квартал, когда появился шум, такой специфический и нарастающий, вмиг окружил. Вертолет! Я успел метнуться под козырек подъезда. И, оглушительно хлопая лопастями-лапами, в небе промелькнула массивная тень. Задевая крыши почти. Ми восьмой сотряс воздух в закрытом ящике двора, задребезжали стекла, поднялась вихрями пыль. Обдав звучными шлепками, он исчез, все еще продолжая щелкать в ушах, что их заложило. Я зажал пальцами нос и продулся, кое-как отпустило. Урод.

И не знаю, зачем обернулся. По чутью или что, но даже вздрогнул. В отрытой двери подъезда, в метре от меня стоял высокий и сутулый офицер, судя по синей форме и нашивкам из летунов, со сдвинутой на затылок фуражкой. Он обеими кистями удерживал приложенные к планшету бумаги, чтобы не вырвало ветром. И выглядел захваченным врасплох не меньше моего.

Но я первым и донельзя агрессивным движением взял под козырек:

-- Старший лейтенант Егоров! Спецотдел ФСО! -- также руку резко отвел и, в силу неограниченных полномочий, потребовал: -- Капитан, представьтесь!

-- Капитан Авдеев, -- сказал он, в легком смятении. -- Северо-Восточный корпус, второй батальон, четвертая бригада.

Я заносчиво:

-- Что здесь делаете, капитан Авдеев?

Авдеев, больше по привычке, отчитался:

-- Сверяю деталировку по квартирам, сейчас с домом работать начнем, -- и уже с нотками легкого подозрения, обретая собственный вес: -- А вы, простите, что здесь делаете?

Я здесь... ух... что? И, менее резво начав, придумываю вслух:

-- Есть информация, что в одной квартире... здесь... склад! -- последнее слово я почти выкрикнул.

Авдеева это зацепило, удивленно он:

-- Склад?

Я уверенно:

-- Да. Схрон. Изделий. Необходимо ее срочно вскрыть и проверить.

Капитан обернулся назад и спросил заинтересованно:

-- В этом подъезде?

-- Нет. В соседнем доме.

-- Какой адрес?

Я, с бесцеремонностью продажного дознавателя, усмехнулся придирчиво:

-- Ну-да? А ты, как будто, не знаешь? -- влез капитану в нагрудный карман рубашки и начал хлопать его по боковым карманам летной куртки.

Он развел руки в стороны, не препятствуя личному досмотру. Искренне убеждая:

-- Я понятия н, не имею,... -- жалкий заика.

-- Разберемся, -- перебил я, выворачивая офицеру карманы.

Присвоенных ценностей я не нашел и в неподдельность слов капитана, мне поверить пришлось. Пока.

С недовольством на лице, я поддернул на плечах рюкзак и приказал:

-- Следуйте за мной.

Он все еще ошеломленно:

-- К, куда?

-- К дому, капитан. К дому, -- и вышел на тротуар.

Я шел впереди, с рюкзаком, словно школьник, который, насмотревшись "Крепких орешков", порешил в одиночку банду матерых оборотней взять или внедренного агента исполнить, щеголяя повязкой дружинника и купив игрушечный пистолет. Самонадеянная дурость. Клял себя, в тот момент, я во все щели. Капитан же не дурак совсем. Если вздрогнет, очнется, прищурится и парочку наводящих вопросов задаст, то моя кепка вспыхнет огнем. Нельзя думать ему разрешать!

Я обернулся:

-- Лейтенант Геев! Что ты плетешься там? Иди вперед!

Он поправил послушно:

-- Ав, Авдеев, -- и оббежал меня по дороге, что-то все роясь на ходу в бумагах.

Я исправился:

-- Прапорщик Авдеев, а ты наглый!

Капитан, потерявшись в бумагах, возмутился робко, заикаясь:

-- Я, я... н, не понимаю, ничего крупного мы не н, на...

Мы уже обогнули торец новостройки и зашли в рассадник старых берез, оставшихся от снесенных хрущевок, когда над горизонтом занеслась разбитыми окнами Чекановская двенадцатиэтажка.

Я кивнул:

-- Вон этот дом.

Капитан спохватился живо:

-- Этот? Мы с ним еще н, не закончили,... -- роясь в бумагах: -- Какой подъезд?

-- Восьмой.

Он забубнил под нос:

-- Восьмой, восьмой,... -- нервно перебирая листы. -- А н, номер квартиры?

-- На десятом этаже.

Он буквально потребовал:

-- А можно н, точнее? На каждом этаже их четыре штуки!

Я раздраженно:

-- Авдеев, это закрытая информация! -- скажи спасибо, что этаж помню. И толкнул его в спину: -- Двигай булками!

На ходулях своих, он туда поскакал резво.

Мы перепрыгнули детский городок и подлетели к крайнему подъезду, над которым, из открытых окон шестого этажа периодически что-то вылетало, чтобы удариться об асфальт. Я встал возле капитана по обрезу дальнего радиуса разлета осколков, напротив подъезда и площадки, предназначенной для развертывания пожарного расчета. Авдеев, подняв голову на белый фасад и сложив ловко пальцы у рта, свистнул протяжно.

В окнах показались рожи солдат. Капитан крикнул:

-- Мирахимов, ко мне! -- и, отвлекшись от дома, обеляясь, пытаясь объяснить: -- Это какая-то ошибка. Если бы они что-нибудь бы н, нашли, мне бы сообщили сразу.

Я сказал сухо:

-- Заткнись. Не мне тебе объяснять, что предусмотрено для укрывателей, -- и демонстративно отвернулся.

Чекановский двор. Не раз мы тут куролесили вечерами. За ракушками любили шашлычное пати по выходным устраивать. Но ракушки уже год как в небытие сгинули, превратившись в открытую парковку и открыв для обозрения колоритную стену бойлерной, которую теперь загораживал высокий борт тентованного Урала. А еще двор отличался от моих воспоминаний навалом телевизоров на дороге, вместе с грудой компьютеров и музыкальных центров. Павшие с разных высот, они имели разную степень увечий, теснясь, друг на дружке, обстоятельным слоем. Часть техники в кронах деревьев застряла, двое солдат ее выбивали оттуда, словно спелые яблоки, длинными палками. Еще двое мутантов этот распыленный по клумбам и газону хлам перебрасывали кучнее, на внутридворовую дорогу.

Из подъезда выскочил мелкий солдат, с лычками сержанта. Перебежал через пластмассовый лом и встал перед нами, как пес на задних лапках. Азиатский разрез глаз упирался то в меня, то в капитана. Чумазое, мальчишеское лицо. И невинный взгляд, смиренно ожидающий чего угодно, оскорбления, хвалы, казни, чуда. Лишь оторванный ворот, с петлицей танковых войск, трепыхался на ветру, как-то оживляя его образ. Опрятность сейчас не на первых местах. Все остальное нутро солдата, обмерев, затаилось.

Капитан с высоты своих метров, навис над сержантом и начал грозно:

-- Десятый этаж вы сейчас чисто прошли?

Мирахимов, наперекор нависшей опасности, чуть расслабился внешне и, снимая пупырчатые перчатки, будто специально выдержал паузу. Кивнул и, с достоинством, без акцента сказал:

-- Да, чисто.

Капитан напряженно:

-- Что там было?

Мирахимов, скривив к низу уголки треснутых губ, задумался сильнее и ответил:

-- Ничего.

Капитан надавливая:

-- И что, совсем пусто?

Сержант кивнул сравнительно твердо:

-- Да.

-- Точно?!

Сержант вздернул плечами, окончательно и безапелляционно: "Ну куда уж точнее?!" и капитан уставился уже на меня в немом восклицании, но все еще снизу, как из лакейского поклона. Источая агрессию, мольбу, божась взглядом. Но вот хрен вам, а не жалость моя. Я выпятил на него подбородок и процедил:

-- Авдеев, что ты таращишься? Я не верю ни тебе, ни ему! Ответишь, по всей строгости! Понял?!

Он тут же схватил сержанта одной рукой за китель и, выронив планшет, стал наотмашь хлестать того по лицу. И не пощечинами, он просто бил открытой ладонью, приговаривая:

-- Что там было?! Что?!

Сержант, выгнув спину, пятясь под хлесткими ударами и не пытаясь закрыться, лишь жмурясь, кричал сквозь шлепки:

-- Ничего не было, ничего! Как обычно, телевизоры, ноутбук, ничего!

Капитан лупил, как заведенный, отключив мозг, онемев. Я приказал:

-- Сейф спроси.

Авдеев форсируя избиение, орал в исступлении:

-- Сейф там был?! Был сейф?!

Роняя кровавые слюни, под жестокими ударами, сержант кричал стойко:

-- Не помню, да, был, оружие, обычное! Ничего, там! Проверьте! Сами!

Капитан замер, тяжело дыша, согнутый напряжением. Ожидая от меня затылком новый, абсолютно любой приказ. Лицо сержанта взбитое, багровыми пятнами, разводами, отекало на глазах. Из ноздри выбежала красная полоска, сместившись в уголок губ и огибая подбородок, закапала на камуфляжную ткань. Хватит с него...

Я напористо крикнул:

-- Ну, Авдеев! Если что, я расстреляю тебя лично! -- и в подъезд побежал.

Те, за мной.

Уже с первого этажа я влетел словно в парную. Душный, задымленный лестничный марш, в воздухе мелкодисперсная пыль. Двери квартир на площадках закрыты, но чем выше, тем громче надрывистый стон болгарки, стуки. Запахи, вонь все ядренее, гнилья, окалины, выхлопов. Где-то на пятом этаже встретил ад. В плотной, тяжелой дымке, темные людские фигуры, в подсветке огненного веника искр и надсадного визга, прорезали раскаленным по ободу диском кромку железной двери. И на секунду не отвлеклись.

Я по грязным ступеням, сточенным кругляшам дисков, по длинным проводам дальше. Окруженный какофонией звуков. Здесь уже двери распахнуты или же снятые с петель, в квартирах мелькают движения. Еще через этаж на приподнятой ноте выл бензиновый генератор, гражданский, новенький. Извергая токсичный туман, который частично утягивало сквозняком в разбитое межэтажное окно.

Стараясь не дышать, надышался. Дохая, плюясь этой дрянью, дошел до десятого. До Чекановской площадки. Тут хоть существовать уже можно. Рабы мои ниже на пару ступенек, пыхтят, два брата -- гомеопата. Мою волю поймать, выполнить ждут.

Я кивнул на изрезанную у замков небрежными полосами дверь и приказал:

-- Пошли!

Капитан в квартиру первым заскочил и по комнатам побежал, громыхать, стулья ронять, что-то бить. Сержант в коридоре завис. Шмыгая носом, ловит косым взглядом мои телодвижения.

Еще отплевываясь и отпихнув по дороге сержанта, я прошел в большой зал Чекановской трешки. Вещи разбросаны, гарнитурная "стенка" вся выпотрошена. Узкий шкафчик под оружие с отворенной и перекореженной дверцей в углу. Пустой. На полу рядом двустволка...

Капитан заскочил сзади, сержанта за шкирку забросил в центр комнаты. Как нашкодившего кутенка, единственного, уличенного преступника. Не дожидаясь команды, Мирахимов отчитался:

-- Вот, я же сказал. Ничего. Сейф. Вот, пустой. Ружье, автомат, патроны, всё!

Я спросил строго:

-- Остальные комнаты хорошо посмотрели? -- заметив под комьями одежды знакомый приклад из черного пластика и ствольную коробку Сайги.

Мирахимов уперто:

-- Да, вот, смотрели! -- указывая открытыми ладонями и взглядом на перевернутую мебель.

Я изобразил муки выбора. Информация была так верна, кучи золота в сейфе, россыпью, слитками, но факты... Факты! Вещь упрямая, жесткая, но я попытаюсь еще что-нибудь сделать. Как-то поискать. Снизошел, поверить:

-- Ладно, свободны. Я здесь сам посмотрю все. Идите.

И едва дождался, когда они скроются, сцапал Сайгу, из-под тряпья и короткий рожок. Он с патронами!

-- Бинго! -- прошептал я восторженно, приучили же заокеанские киношники.

Вон и длинный рожок. Я его быстро схватил, засадил снизу в Сайгу и передернул затвор. Все! Ура! Троекратное. Цепкое цевье в левой ладони, шершавая рукоять в правой. Курок гладкий, холодный. Нестерпимый, тактильный приход. Счастье-то! Начал жить я теперь, в новом статусе. В зеркале трюмо увидел себя. Глаз не оторвать. Настоящий боец. Мне бы теперь в дополнение броник и хорошо бы разгрузку. Но и так сойдет...

Эта Сайга копия Калаша. И еще Чекан купил длинный рожок "Псевдо тридцать", помещалось в нем те же десять патронов, но визуально Сайга стала натуральным АКМС-74. Ну и пусть что с кривым чуть стволом. То для ближних дуэлей вообще не критично, снайперить мне не светит. А что бить одиночными, так совсем хорошо, буду выцеливать тщательней и патроны беречь. Патроны!...

Через голову накинул ремень, "автомат" за спину и на колени кинулся, собирать разбросанные по полу боеприпасы для Сайги и для дробовиков. Двустволку решил здесь оставить. И насчет помпового Ижа были сомнения. Всего пять патронов к нему, маловато, а таскай эту дуру. Но я все-таки взял. Приклад по ручку отпилю, пригодиться. А патроны найти не проблема, калибр этот востребованный. Пробегусь по дому еще, после работы солдат теперь красота. Да...

Я встал у распахнутого окна, поглаживая на груди свой "Калаш". Сквознячок лицо остужает. Смотрю сквозь старомодную бахрому тюли на улицу, капитан как бумаги разбросанные по двору бегает, собирает. Но в голове уже зудит желание разобрать огнестрельную "машинку", вычистить, смазать. Просто чешутся руки, они помнят, умеют, хотят. И патроны в карманах приятным грузом, уложить бы их тоже. Пересчитать. Около двадцати штук, примерно. Плюс два рожка, в каждом по десять. Готовился Чекан ехать, зверье жизни лишать. "Слава охотникам!" -- никогда не подумал бы что скажу это, но...

Перпендикуляром к дому мчался рогатый джипарь. Наш Крузак! За ним ментовская Лада...

Глава 18.

Я вскинул Сайгу, совместив прорезь прицельной планки с черным коробком Тойоты, не успевая выстрелить.

Крузак врезался бампером в кучу электроники. Двери вскрылись совсем подо мной и бритые головы с ногами устремились в подъезд. Следом трое ментов. У одного на длинном поводке собака.

Стрелять?! Поздно!

Я выскочил из квартиры. Здесь встречать? Нет!

Кинулся наверх. На двенадцатый. Решетчатая калитка и доступ на технический этаж открыт! Спилен замок и на второй двери, которая лаз на крышу. Прежде чем выбежать мысль промелькнула: Наручниками решетку закрыть! Быстро в карманы, забыл куда сунул их. На Гошу потратил! Некогда мудрить! Побежал по мягкому гудрону плоской крыши, огибая лифтовые будки змейкой. Но кружит голову и без змеек, от высоты и дыхание бьет. Чувствую за спиной холод, жар подгоняет. Если пустят собаку...

Рюкзак на лямках скачет, в противоход, сбивая с ритма, Иж с плеча соскочил и Сайга. Я, растопырив руки, их удерживаю, у крайней будки уже, об угол ее тормознул, врезавшись, развернулся. Погоня! Вижу гадов! Я дробовик к плечу, под отдышкой ходит ствол. Затаил дыхание на секунду и, не думая, не жалея, картечью по толпе. Раз, два, три...

Они спрятались хором. Но показалось, что в кого-то попал. Дымный порох.

Перебежал по другую сторону. Там фигуры бегут пока. Я шмальнул. И еще. Скрылись. Я опять на другую, нажал, щелк, пусто, кончились. Быстро так? Бросил ружье.

Залез в будку и, вниз, по лестничным переломам сигаю. Рюкзак задолбал уже прыгать, конкретной помехой. Скинул его. Лишь Сайга, ее в руки.

Пролетев этажи, вывалился из подъезда, на открытую площадку, на грохот. Голову налево. Крузак по дороге бульдозером прет, бампером пластмассовую горку срезая, подпрыгивая на телевизорах, все раскидывая.

Встал на автомате я в стойку, будто на стрельбище. Мушку на лобовое стекло Крузака и, прижав щеку к прикладу, надавил спусковой крючок. Сайга хлопнула, ударив в плечо. Пороховые газы облачком. Попал, не попал. Без промедлений жму еще. Еще!

Сайга, задергалась в руках, выдавая звонкие хлопки, дым и на лобовом стекле у Крузака стали появляться отчетливые белые пятна пробоин. Я по свежим заметинам корректирую бой, утюжа водительскую зону. Как он жив еще? Продолжает нестись на меня, раздавить. И все ближе, черной лавиной он. Бью в упор! Десять метров! Выстрел, выстрел! Ну же! НУ!

Как он вдруг, колеса резко вывернул вправо, перескочил тротуар и, взрыв газон, врезался в дерево, загудел, продолжая буксовать и расшвыривать протектором шматки дерна.

Я прошептал:

-- Сука...

Сайгу за спину, побежал по проезду. Фора есть!

В конце соседнего дома я уже видел бежевый кузов грузовика. Он медленно сдавал задним ходом, характерно для старых Зиловский моторов громко подгазовывая, а солдаты шли в авангарде рядком, слаженно закидывая в него хлам с дороги.

Подбегая к грузовику, Сайгу на изготовку, на солдат, ору им:

-- В сторону от машины! Ушли!

Послушными, безвольными барашками они отступили, сутулясь, сбиваясь в группки. Пуганный скот.

Я уже сбоку голубоватой кабины, целясь на окошко, на пропитую водительскую рожу, кричу:

-- Вышел!

Он подчинился проворно, спрыгнул, но без особого страха или же рвения. Даже мне дверку услужливо придержал. Зря его только с табуретки согнал. В чем через секунду я уже убедился, вскочив за штурвал. Жеванный ЗиЛ, черт знает какого года. Латанный сотни раз. Эцих с гвоздями. Это даже не Москвич.

Ход у педали сцепления метр, ручка передач словно лом воткнутый в землю. Болтается ни пойми как. Но всадил я, будто бы вторую, жму на газ, дырк... Заглох! Ключ в замке провернул, ЗиЛ опять затрясло. Повторил порядок. Нет!

Ору водиле в окно:

-- Почему глохнет?!

Он доходчиво:

-- Ты к себе и на пониженную, -- показывая рукой, -- и газуй!

Я перевел ручку как сказано и вдавил газ, бросил сцепу и вот надо же! Заревел мотор бешено. Едет! Зеркала дрожат, едва различаю фигуры людей бегущих за мной и вспышки. Звуки от кузова идут: дзынь, дзынь. Бах мое зеркало! В сеточку теперь. Я пригнулся, на повышенную передачу как-то смог перейти. ЗиЛ, раскочегарившись, несется, на ямках козлит, но рулем его в тесном дворе вращать нереал. В одну связку поворотов через угол тротуара я как-то вписаться сумел и еще метров сто на прямой отвоевал. Однако следующие девяносто градусов, как ни выкручивал баранку, а неудачно заскочил на бордюр, на железный заборчик и вдобавок бочиной теранул столб фонарный. Заклинился. Бросил Зилок тарахтеть раскоряченным. Вылетел из дворов и по проезду Шокальского, в сторону Медведково помчался.

Пешеходная аллея примыкала к прямой и такой же ровной дороге. Я бежал, как мне казалось, уже вечность, через боль, начиная прихрамывать, чувствуя, что постепенно теряю темп. А петлять, прятаться без толку, если собака за них. Но и бежать тоже нельзя до бесконечности, они будут тупо сопровождать и когда сядут мои батарейки, возьмут теплым.

Я уткнулся плечом в дерево. Воздух хватаю сухим ртом. Обернувшись, вскинул на преследователей Сайгу. Метров сто -- сто пятьдесят до них. И, особо не целясь, на крючок нажал. Щелк. Дебил. Оттолкнулся от ствола. Дальше бегу. Патроны в кармане бренчат и рожок второй бултыхается. Близок локоток... А еще ближе конец сил. Но спасение мне, что хоть местность моя. Все здесь знаю!

Автомобильная дорога по проезду Шокальского, за каким-то хреном, внезапно обрывается на середине, вперившись в большой автобусный круг, их отстойник. Предлагая машинам делать крюк, объезжая сугубо пешеходный перешеек по кривой букве "П". Дальше, после слабого перепада высот, Шокальский продолжается, чтобы влиться в Осташковское шоссе. И организованный пешеходный проход между двумя половинками Шокальского есть, бетонная лестница вниз, среди зарослей. Супер место! Для супер засады!

Я побежал по этому кругу, обретая второе дыханье. В разрыв зарослей, к этой лестнице, с ее ступеней спрыгнул и обратно упал на них. Как в окоп. Почти в дот укрепленный.

Быстро поменял местами рожки и приготовился к бою. Замаскированный по высшему классу. Шайба кепки над лесенкой лишь торчит слабо. Но ты пойди, разгляди ее. А вся площадь круга у меня, как на ладони. Автобусы слева, конечно, мешаются, могут эти за ними укрываться начать. Только до автобусов еще добежать надо. Под свинцовым дождем. Им я всех обеспечу. И враги, уже вон они! И течение времени для меня вдруг размазалось.

Вооруженные люди бежали в тягучей раскачке. Вытянувшись цепью в тени аллеи. Первой на высвеченной солнцем асфальтовой поляне показалась овчарка, с длинным языком из пасти, на бок. Мех ее золотистый, на солнце переливается медленно. Она тащит на поводке мента молодого. Вторым наш... Юсуп? Да, похоже, что он. Скривил рожу от боли. Тяжко борцу косолапому марафон этот вынести. Пистолет в руке. А за ним кто, не успел разглядеть. Обезличенное зло. Мои враги. Без пяти минут, трупы.

Я целил по голове колонны, в собаку, делая поправку на ветер, на кривой ствол. Выверял до миллиметра. И... выстрел! Картинка сразу затряслась, пошла мельком, редкими кадрами. Попал я в мента, ему в ногу. Он будто споткнулся и с криком упал, но самое для меня дикое, тут же за поводок собаку стал притягивать, прятать за собой. На бок повернувшись, подставляя под пули собственную спину, едва защищенную прямоугольным листом бронежилета. Чертовый камикадзе. Что-то кричит на собаку или своим. Не давая опомниться, я по Юсупу. Бах! Он нырнул на асфальт и, выпрямив руки, выдал по мне серию хлопков.

Пули прошли где-то рядом. Путь одной я почувствовал кожей. Плотная струйка холодного воздуха, пискнув, тронула ухо. Я прижал голову ниже, к ступеням и, чуть сместившись с линии обстрела, навел ствол на тех, кто оставался еще на ногах. Три бойца. Они, предсказуемо, к автобусам ломанулись. Живой, качественной мишенью. Я нажал на курок. И, даже не понял. Осечка, передернул затвор -- не осечка. Обойма пуста! Чекан сука, уродец! Кто в рожок два патрона додумался? И вот, надо же, я не проверил...

И уже все. Весь момент упустил. Слышу звуки, глухие удары прикладом и шумно рассыпались боковые стекла в автобусе. Через секунду затрещал автомат. Ветки над головой ожили, осыпаясь вместе с листвой. Пули, жужжа, беспорядочно, чиркая об асфальт, ударяясь о железные перила, окружили, рассекая воздух. Я, пригнувшись, побежал отступать, оставляя шикарную позицию. Там, через полкилометра, на пересечении Шокальского и Осташковского шоссе, ангар автосервиса и еще картинг-клуб по соседству. Если добраться до здания и позицию правильно выбрать, занять, то исполнить смогу снайпера. Главное не пригибаться, а бить, по патрону, в крайнем случае, две попытки, на каждого, мне бы их ранить. И, самое основное, собаку! Уверен, получится тогда в лесопарке, который рядом, в пойме Яузы, запутать следы, потеряться. Другого шанса может не быть!

Все в теории.

Практика -- это на редкость дерьмовые берцы, отдышка, которая душит и большое желание жить. Просто огромное. Оно двигало мной, отвлекая от боли, крича, подгоняя.

Я терпел и бежал. Бежал, пожирая метры, нацелившись на этот автосервис. За спиной кто, им не слаще. Они точно такие же люди, из такого же мяса. И еще одним бегуном стало меньше. Четверых? Смогу, справлюсь. Лимит будет на сервис -- обойма. И точка. Вон в том окне я засяду, из него хороший прострел.

Сто метров... девяносто... восемьдесят...

Я уже отчетливо видел открытые ворота ремонтной зоны. Рампу подъемника с автомобилем...

По шоссе проехал Камаз. И второй. Через пять секунд третий. Шла колонна. Из области в центр. Не успею?! Рискну!

К черту сервис. В Камазах спасение. Так легко оторвусь. И Камазы мелькали, скоростной вереницей, дразня, угрожая закончиться резко, в любую секунду.

Я вложил последние силы, все в ноги. Для вида, забежал в автосервис. Схватил с пола ржавую железку и запустил ею в окно. Стекло разлетелось, по моим расчетам, сбив догоняющих с толку. Огневую точку должны испугаться, залечь, а я пробежал ангар насквозь и к шоссе. Застигая уже хвост колонны, выскочил на дорогу, махая руками. Камазы, игнорируя приказы вооруженного офицера, сигналили, отклоняясь, увертываясь от меня. И не думая тормозить, даже теснясь, друг к дружке и будто бы в скорости прибавляя.

Замыкающий шел с небольшим отставанием. И я бросился на полосу, перед ним, раскинув руки крестом. Камаз, присев, взвыл заблокированными колесами, в стороны дым от вскипевшей резины. Неслась на меня уже неуправляемая масса. Сущая, мгновенная смерть. Высокой кабиной надо мной он навис в метре и осадился назад, отшатнувшись, с грохотом железного содержимого кузова.

Водила из окна:

-- Куда вылез?!

Кричу:

-- ФСО! Проверка! -- прыгая к пассажирской двери, на подножку, и залезая в кабину. Ствол на водилу: -- Вперед! -- захлопывая дверь.

Сам на автосервис нервно оглядываюсь. Секунды считаю!

Он возмущенно:

-- Только что проверяли!

Я, затвор передернув:

-- Сука, гони!

Водила, заткнувшись, придавил газ, перемешивая ручкой передач скорости в коробке. Я дышу загнанно, осматриваясь по зеркалам. Прося, уповая. Быстрее, быстрей!... Тянутся секунды, тянутся...

Но в зеркалах пусто! Пусто в зеркалах, пусто! И перекресток уже скрылся за переломом рельефа.

Я выдохнул облегченно, откинув голову. Еще не понимая, не веря... Как хорошо!

Водила осторожно попробовал опять возмутиться:

-- Меня на посту уже проверяли.

Я огрызнулся пассивно:

-- Без тебя знаю. Ты, давай, жми.

Он помолчал и предупредил серьезно:

-- Превышать не положено! -- правильный какой.

Я покосился на него и спросил с вызовом:

-- А тебе с дыркой в башке жить положено?! Догоняй своих! -- и, оттолкнувшись локтем от спинки сиденья, надменно потребовал: -- Где твой пропуск?

Водила кивнул на лобовуху. В пластиковом кармашке, приклеенном клейкой лентой к стеклу, притаился фиговый листок. Я выудил и покрутил это в руках. Вот ты какой. Красный пропуск. Хотя, ничего такого особенного. Сложенный на пополам плотный лист А4 с красной косой полоской в углу и типографским трафаретом: "Паспорт груза", а ниже: "пломба кузова номер ..." и цифры. На обратной стороне заглавие: "Для отметок", под ним несколько прямоугольных печатей, с припиской даты и времени. Внутри паспорта цветная фотография водителя, графы и строчки, колонка с цифрами, подписи, печать. Что сумел вычитать. Водитель такой-то, на машине с государственным номером таким-то, везет некие пронумерованные изделия. Как называются эти изделия, нормальными словами не указано, груз зашифрован под аббревиатурой "Си". Конечный адрес: Москва, Лужники-1.

Ублюдочная грамота. Бросил эту хренотень на козырек щитка приборов. Спросил водилу:

-- Есть вода?

Из-за сидения он выудил пластиковую бутылку. Вода мутная, с хлопьями. Да хоть прямо из лужи, я присосался к горлышку, сдавливая ломкие, прозрачные стенки, жадно глотая живительную влагу. Впереди видна высокая эстакада Ярославского шоссе. А по встречной полосе, с включенным правым поворотником, нас обогнал черный Крузак и понесся вперед. Я поперхнулся. Не иначе, он в начало колонны идет, стопорить?! Да вот чтоб тебя!

Я вскричал:

-- Тормози! Тормози!

Я спрыгнул на асфальт и кинулся прочь от дороги. В зелень жилого массива.

Водитель требовательно успел выкрикнуть в спину:

-- А отметку проверки?! -- но остался на месте, мысленно и далеко посланным.

Я бежал сумасшедшим галопом, по дворам, по газонам. Примерно в сторону метро "Свиблово" или "Ботанического сада", не отпускает же район этот чертовый, как флажки волка. И придумать бы как собаку скинуть с хвоста? Лезло в голову лишь фригидное: по реке пойти. Где-то Яуза петляя проходит здесь. Атлас нужен. И хорошо, что хватило мозга в гаражи забежать. Внимание привлекли открытые боксы. Часть их с машинами, но уже искалеченными. Да и не машины искал я и не атлас уже. Пробегая вдоль распахнутых поголовно ворот, заглядываю жадно. Канистра... канистра... есть! Из-под верстака, я выхватил железную емкость. Еле поднял ее. Полная! Сорвал с горловины заглушку, деревянный настил гаража тут же облил, дорожку следов своих и напротив, обшитый вагонкой гараж бензинчиком обработал. Бросил почти пустую канистру в ноги красному газовому баллону на пятьдесят литров. Будет жарко.

И что оставалась последняя спичка охотника, кинул зажженной на мокрое и бежать. Вот теперь догоните меня. Любая собака рехнется в ста метрах с таких запахов.

Я взобрался на крышу гаража, упертого попой в забор, за которым пути окружной железной дороги. Соскочил к рельсам. За спиной оставляя дым и начало большого костра.

По шпалам побежал, но уже не так рьяно. Наконец-то обретя безопасный маршрут по Москве. Ни машин тебе, ни солдат, никого! И насколько хватает глаз просматриваются пути, что вперед, что назад. И пешочком теперь можно. И Сайгу зарядить.

Через полчаса, вышел под мост Алтуфьевского шоссе, на большую сортировочную зону. Нашел открытый грузовой вагон, сделал привал там. В темноту, в угол забился. Перезарядил Сайгу, патроны пересчитав, семнадцать. Не густо. Ноги от берцев проветрил, размял. Натерли, сволочи, в кровь, что обратно надеть их никак не решился. И вообще устал дико. Тело требует три вещи: пить, еду, спать.

Под мостом, на грязных досках вагона жить -- настоящее нищенство. Я связал берцы шнурками и повесил на плечо. Слез носками на гравий. В метрах пятидесяти по ходу движения заметил конец колбасы пассажирского состава. Каждый вагон: автономная субмарина. Тут тебе и вода, туалет, и угольный бойлер, должен быть. А жратва? Я покрутил головой и остановил взгляд на желтом сталинском здании, с раскрытыми окнами. От угла пересечения моста и путей железной дороги начинался квартал, состоящий из пятиэтажных однотипных строений -- гостиничный комплекс. Я быстренько взвесил все "за". Гостиница это не жилой дом, где ты зажат одним колодцем подъезда. Там весь номерной фонд пронизан сквозным коридором. Больше свободы перемещения. Смогу выйти с любого края, из любой точки здания. Холодильники в номерах, по идее, должны быть пусты, следовательно, не воняет. А внизу обязательно есть автомат с шоколадными батончиками или вообще буфет, где съестные запасы длинного срока хранения, а еще море воды, пива, крепкого алкоголя. Но последнее мне и за даром, а вот первые пункты...

Я пролез сквозь забор, у гаражей, через разинутые и натертые до блеска железные прутья. И, перед тем как войти в гостиницу, вынужден был берцы одеть.

Парадный вход открывали похоже, что карьерным бульдозером, проломив с мясом высокие двери подъезда и раскрошив гусеницами мраморные ступени. Дальше, чуть лучше. Обычный бардак.

Буфет отыскался на втором этаже. Кроссовки своего размера, в чьем-то барахле, нашел я на третьем. И поднялся на последний. В угловой, стандартный номер и сразу к окнам. Участок железной дороги, просматривался отсюда не так четко, как мне думалось снизу, зелень сильно мешает. А зато весь шестиполосный мост Алтуфьевского шоссе с дохлым троллейбусом посередине, под тотальным контролем. Лучшего не найду.

Аккуратно пластиковые штапики вынул и стеклопакеты из конструкций изъял, чтобы под пулями осколки на голову не посыпались. На третьем этаже в номерах замерший ремонт потревожил. Мешки с цементной смесью, шпаклевкой поднял к себе на этаж и сформировал крутые бока у подоконников. Длинные погоны штор выпустил на улицу, чтобы замаскировать подготовленные позиции. Все. Вот она, мировая точка. Снайперское гнездо. Для окончательного спокойствия четыре бутылки с коктейлем Молотова вдоль стеночки выставил. Теперь и танковую атаку отобью. Патронов, конечно, маловато. Что такое семнадцать штук? На все про все. Десять секунд боя. Но решил эту задачку на завтра оставить, жилой дом, какой-нибудь прочесать. Разживусь.

Матрас под окном разложил. Планировал наконец-то поспать, но заснуть солнечным днем, да еще после сегодняшнего стресса... Поглощаю безвкусную тушенку, сверху пивом поливаю. Мерзкая каша во рту, жир один. Выкинул банку в открытую дверь. Ворочаюсь. Лежу, в обнимку с Сайгой, желтые разводы на мелованном потолке разглядываю, думаю. Или пытаюсь думать, спать. Сконцентрироваться мне никак, ни на чем. Урывками что-то мелькает, коренные слова: Егоров, Чекан, пропуск, родители, Лужники...

Начинаю проваливаться в забытье: машина по шоссе проедет, подрываюсь. Торчу в амбразуре, провожая глазами какой-нибудь грузовик, тишину в напряжении еще долго слушаю и опять ложусь. Безвольная, слабая плоть. А куда идти? Некуда. Всюду ждут. Всюду... они... Тук, тук.

Я проснулся, вскочил на ноги. Ствол на дверь! Не дышу. Где шаги? Звуки? Были же. Или приснилось?

Стою, замерев, Сайгу ловчее перехватил, сердце в ушных перепонках пульсирует.

Лязг! Опять! Тихий! Рядом!

Я сгруппировался. Целюсь в открытый проем. На любое движение готов среагировать, выстрелить. И наступаю медленно, бесшумно, первым ударить, повезет если в спину. Выскочил в коридор. Пусто. Никого. Лишь раскрытые двери-книги.

А в ногах... Это крыса, у консервной банки крутится, остатки тушенки подъедает. На меня посмотрела, пока мордочку чистила и снова за трапезу. Распрямляясь, я опустил Сайгу. Не поленилась на пятый за лакомством сбегать.

Я перешагнул королевну грызунов и прошелся по этажу. Вслушиваясь в звонкую тишину, в эхо от собственных шагов, когда периметр полностью изучил, только тогда окончательно успокоился. Спустился на улицу, во двор. Большая зеленая зона, напротив здание-близнец, помогает обнимать этот правильный четырехугольник. Посмотреть сверху: классический форт. И если его периметр и территорию подготовить слегка, то даже отряд из пяти человек, при желании, сможет организовать здесь круговую оборону, как по учебнику, капитальную. Батальоном уматаешься выбивать. Да. Тухляк одному.

Остатки дня я провел, копаясь в брошенных подсобках, разграбленных номерах, чужих чемоданах. Особо ценного ничего не нашел. Так, по мелочи. За час до заката в спортивный рюкзачок сложил свой прожиточный минимум. Затянул все как следует. На месте попрыгал, вроде громко не брякает ничего. Вернулся к себе на этаж. Сломал несколько стульев, вскипятил на костре воду. Суп из тушенки сообразил. Все пустые банки в окно, в сумерки. Вечер сегодня удивительно теплый и, наверно, поэтому быстро растаял.

Сижу на широком подоконнике, на мешках, за окном непроглядное царство ночи. Я молчу, в голове вакуум. Пивом гашу очаги сознания. Лениво наблюдаю за тьмой, за редкой сменой картинки.

Фары, вдалеке, белой точкой вначале, медленно делаясь ближе, множась на два, четыре ярких пятна. Выуживая из черноты виселицы фонарных столбов, разлинованный асфальт. Пронзая ослепляющими клиньями длинный пенал троллейбуса. Шум от мотора, догоняет свет, удары отбойника рессор на стыках моста и фары проносятся мимо, утаскивая за собой в темноту красные огоньки и тонны подвижного железа.

В ночном небе, между черными контурами домов, тонкой, алой полосой зарево, вдруг мелькнули вспышки зарницы, а затем прозвучала, далекая автоматная трель: "Тра-та-та", спустя секунды одиночные: "Та, та, та..."

Я вздохнул. И что нету людей -- плохо. И когда есть они, то лучше бы не было вовсе. Я смял банку и бросил ее вниз.

Перед тем как заснуть, разумная мысль навестила: Ночное виденье, где бы взять? А хз...

Глава 19.

Дрожал пол. Подо мной. Он басисто гудел от вибрации. И не только пол, стены. Трепещала вся коробка здания. Будто Гулливер, впавший в детство, одним махом подсунул под фундамент сотню тесаных дубов и теперь, как машинку за ниточку, волоком дом этот тащит.

Через секунду я опомнился и в окно подскочил. Щурюсь спросонья от света. Лишь считать успевая. Получилось... Шесть тепловозов. Дымящая связка черных махин, медленно потащила в сторону Дмитровки вереницу вагонов. Хрен знает сколько. Около сотни их. Минут пять проезжали. А в хвосте три цистерны. Дизтопиво? Вот тебе и безопасный путь по Москве. Эти черти везде уже.

Я Сайгу наперевес и прошелся с инспекцией по этажу, приспособив для отхожего места номер в дальнем крыле. И вернулся к обжитому матрасу, досыпать. Но никак. Встать пришлось. Сел за стол, чем послал Бог позавтракать и за утреннюю чистку Сайги взялся. В одном ухе затычка от плеера. Гигабайты попсы зарубежной по извилинам гоняю. Даже кому-то подпевал в забытье. И на посторонние голоса то внимание не сразу обратил. Лишь когда откровенно кричать стали, меня дернуло. Вырвал белое ухо плеера. Крики с улицы!

Я на карачках, к срезу подоконника. Козырек кепки назад. В щель бойницы медленно голову поднял. Машина ментов на мосту! Черт!

Бросился обратно к столу. Резко Сайгу собирать. Слышу крики. Окружают? Передернул затвор и в окно, локтями на мешки. Встал в позицию, в амбразуру. Мушку на фигуру в форме. Стараюсь не дышать.

Мент стоит. С автоматом за спиной. У белой Приоры. Покачиваясь. В другую сторону от меня смотрит. Изредка кричит. На троллейбус. Куда?

Я рискнул голову над мешками поднять. Позади троллейбуса другой мент. За поводья штанги токоприемника дергает. Рога длинные, упруго соскочили с проводов, пружинят и мент виснет на них, чтобы вскарабкаться на крышу или просто покачаться, как на тарзанке. Только ни то, ни другое не очень-то получается, координация у него конкретно нарушена. Обкуренный что ли?

Первому кричать надоело и, застегивая ширинку, он пошел коллегу от троллейбуса оттаскивать. Тот сопротивляется уходить, веревки не отпускает, обороняясь, локти выставляет. Но с автоматом который, все же доминирует и, обняв, силой и уговорами пытается его подчинить себе. Спорят о чем-то. Циркачи.

Раньше бы я лениво ухмыльнулся и, может, на камеру телефона снял эту сценку, а сейчас... я видел лишь автомат, который мне мешали забрать два живых человека. Я плечом сильнее нажал на приклад, стиснул цевье. Это как тир. Это просто мишени. Лишь нюанс в тени, есть в машине еще кто? Допускаю что есть. Максимум двое. Нет. Двое -- много. Пусть будет один. Тогда точно смогу. Они пьяные или обколоты, с метра промажут. Я смогу. Вспоминая для злости Чагая глаза. Смогу. Теперь точно смогу. Целюсь в голубков, чуть с поправкой, правее. Они неподвижны. Не дышу. Момент истины. Пик! Осталось... Жми на курок! Ну же! Жми! Жми! Жми!...

Черт!

Оттолкнулся я от окна. Выругался. Кулаком по лбу себе постучал. Хоть ори, идиот! Что за слабость? Не сметь!

Я опять над мешками, в стойку встал. На врагов ствол. Карать! Раздавить! Ну?! Нет... Не я... Не готов.

Я ослабил хватку Сайги. Сдавшись. Мысленно усмехнувшись. Уже будто казалось, что привет, это стало нетрудным. Нажать кнопку. И уже нажимал. А в итоге... Худшего мнения был о себе. Те бы точно не думали. Что за формальности? Сзади? В спину? И че?

Автоматчик уже затолкал на заднее сиденье несостоявшегося Тарзана и к нему подсел. Машина дернулась, затем из водительского окна, высунулась прямая рука с автоматом и одной очередью, весь рожок по троллейбусу. Стекла, корпус, колеса, невидимые иглы прошили насквозь. И водила с буксами, с места сорвался. Включив сирену и маячки люстры, по шоссе помчался, джигитуя.

Я вздохнул. На работу пора.

Что в гостинице искать следы оружия бесперспективно, я хорошо понимал. В момент затишья перебежал по другую сторону шоссе к жилым пятиэтажкам. С квартирами здесь уже успели "пообщаться" болгарки солдат, оставив мне контрольно-ревизионную функцию. В успешном исходе этой вылазки я не сомневался.

В Москве, наверное, миллион огнестрельных единиц зарегистрировано. Один охотафил на дом, это как будьте любезны. А еще людей просто озабоченных оружейной тематикой или собственной безопасностью. Подводных камней я не видел, но ждал.

В первый подъезд я шагнул осторожно. И породил шорох. Серые, хвостатые тени, цокая коготками, засуетились вдоль стен. Мерзкие твари. Их тут как живой грязи!

Крыс я никогда не боялся. Мама, бабушка -- да. Они прямо до слез, визга, паники. В частном доме, пусть и с толпой кошек, а явление это имело место быть. Иной раз самым неожиданным образом. В три часа ночи, какая-нибудь обнаглевшая морда, могла упасть на родительскую кровать, испугать кошаков и поставить на уши домочадцев. А в один урожайный год началась твориться сущая анархия, пока я не взялся за дело.

Благодаря плодовитости вредителей и щедрости спонсора, я поставил "Фабрику смерти" на поток. Имея с этого отменный навар. В свободно конвертируемой валюте. Батя платил мне по доллару за мертвую тушку. И я перестал учиться, спать, выслеживая тропы, мастерски ставя капканы, ловушки. Я шел к успеху, оттачивая мастерство, совершенствуя оснастку. Но продолжать и далее стабильно обогащаться мне помешали близорукость и жадность.

Когда по весне крысы в нашем домовладении стали кончаться, я стал по дешевке скупать мертвые тела у знакомой детворы. Затем у слабо знакомой. Пошла молва. И как-то одним субботним утром к нам на порог завалился в дюбель пьяный бич с грязным мешком, приехавший автобусом из Алексина, и стал требовать от бати, чтобы тот купил у него два десятка свежеубиенных крыс.

Конечно, под давлением фактов и улик, я сознался. И естественно мне по макушке досталось. И не в первый раз. Я вообще доставлял родителям одни хлопоты. То подерусь с кем-нибудь, что-нибудь разобью. Вот и тенденция к денежным махинациям. Может быть после этого, на закрытом семейном совете и решили придать моей энергии рациональное зерно. Угадали, а может и знали. Но в картинг я влился всем телом, душой. Я им жил, у меня все получалось, до той самой аварии...

Почему я вспомнил это? Не знаю. Потому что это было со мной. А что будет?

Пока мало чем обнадежить себя мог. Сегодня я мародерничал сообща с паразитами. Шманал вонючие хаты. Вонючие это не только в переносном, но и в прямом смысле. В каждой квартире гниющий продуктовый замес выпотрошенных солдатами холодильников источал рвотный дух, завлекая "ароматами" тысячи навозных мух, сотни крыс. И меня туда же. Настоящее разделение труда. Они больше по кухне, я по комнатам. Разминуться в дверях главное. Крысы нервные, бесятся, а покусанным быть. Сапоги резиновые, высокие одел. Все равно, ни хера не комфортно. Еще результат был бы. Вшивую двустволку нашел, обрезать ее? Да и перезаряжать в запарке боя, морока одна, бросил. И вообще, эти пятиэтажки, малогабаритные, гостиничного типа. Или коренные нищеброды проживали в них, либо же в аренду жилье. От зарплаты к зарплате. Не до излишеств. Надо повышать этажность и качество квадратного метра. Уверен, что в современном монолите и будет достойный результат.

Вышел на улицу, как в той сказке. К Ярославке пойдешь, коня потеряешь, в Бибирево -- жизнь. К центру, до настоящего монолита будет далеко и по автомобильным дорогам получится. Не безопасно. Оставалось по железки на Дмитровку или пройти к Войковской. А у Сокола, так вообще, хоромы одни. Выбирай. И "поселок Художников". Там и кров "от дизайнера" и мнительные нувориши на бесценных сотках. Патроны, говоришь, к Сайге? Шестиствольный пулемет, гаубицу легко найду. Сто пудов.

Озираясь, я поспешил к гаражам, к знакомой уже дырке.

То, что стал полагаться теперь я на слух, это как-то не знаю, само пришло. В тесноте современной застройки, глаза констатируют свершившийся факт, встречу, которой и быть не должно и не будет, без моего ведома. Звуки подскажут задолго и многое, что нельзя утаить. Но метров за пятьдесят до гаражей, я замер. Я услышал то, что услышал бы и не такой бдительный. В гаражах дергают стартер. Как мотоцикл кто-то завести пытается. Или генератор? Нет, генератор навряд ли, гаражи стояли разграбленными еще вчера. Зачем возвращаться? И зачем мне идти туда? Из любопытства? На кого там смотреть?

Без Сайги убежал бы, не думая. А сейчас я поперся на звук. Через страх. Заготовив Сайгу, аккуратно ступая по пыльной дороге, между гаражами и распахнутыми створками ворот, выверяя каждый шаг. Неизвестный уже близко. В середине аллеи. Он раздраженно бубнил, клацал железками, дергал стартер и опять тихие матюки. Совсем близко! Я примерно уже понял, в каком боксе он. Я будто вижу его, перегородки никак не помеха. Бесшумно и резко я выскочил. Он один.

Крикнул в спину солдату:

-- Замер!

Он вздрогнул, распрямившись над скутером чуть. Загнанный в угол. Еще на внутреннем перепутье: сдаться или бешеные танцы начать?

Инициативу за горло я взял:

-- Руки, медленно! -- и для закрепления материала, щелкнул предохранителем. -- Не глупи. Дернешься, застрелю. Кто такой?

Солдат, недвижимым манекеном, встревоженным голосом:

-- Я не хотел... не специально... я потерялся...

Бред. Ложь. Сразу. Что же меня так смущает-то в нем? Солдат, солдат, а зачем солдату скутер заводить? Даже потерявшись. Выйди на дорогу, менты быстро найдут. Он, словно услышав мои мысли, сделал движение повернуться. Я оборвал:

-- Не оборачиваться! Что тут делаешь?

-- Я же говорю, я потерялся...

Нет. Что-то не то с ним. А может все то? Я приказал:

-- Скажи золото.

Он тихо:

-- Что?

Я более грубо:

-- Золото сказал.

-- Золото? -- переспросил он.

Я, улыбнувшись, повторил:

-- Да, золото...

Он отнекиваться:

-- У меня нету золота! -- не рубит фишку со страху.

Я выдохнул:

-- И не надо! Обернись! -- и раскинул руки, как перед старым знакомым. -- Свой я! Свой! Я такой же! Нормальный! Опусти ты ласты.

Он, растерянно, с какой-то глупой улыбкой:

-- Да? -- медленно опуская руки. -- Я думал все! Что прибёг!

Я даже обнял придурка, но без особых взаимностей, трясу его:

-- Нормальный, черт. Ладно-ладно, ты успокойся, -- сказал я, по большей части себе. -- Что ты это... Жрать хотишь?

Он оживившись:

-- Давай!

Голодный леший. Сожрал банку тушенки не жуя. Вторую впитывает уже спокойно, смакуя, качаясь на скутере, как на игрушечной лошадке. Изредка дергая подножку стартера. Никак не хочет смириться с отсутствием искры. Я на троне из стопки шипованных покрышек сижу, балансирую, одним оком пасу проход по гаражам, вторым парня разглядываю, начиная расспрос со стандартного:

-- Где служил?

Он что-то не очень охотно и не поднимая на меня глаз:

-- Серпухов, моторизованная бригада.

-- А в Москву как попал?

Он дернул скулами:

-- Округ весь по тревоге ночью подняли, в Аны, как селедок набили и перебросили.

-- Делал тут что? -- спросил я.

Он усмехнулся не радостно:

-- Что скажут и быстро! -- облизывая ложку и вставая со скутера, уточнил: -- Дали на отряд генератор и болгарку, а норматив на квартиру -- две минуты. И херач, пока солнце.

-- Компьютеры, электронику в окна, да?... А машины вскрывал?

Покачав головой он:

-- Я нет. Ребята вскрывали, -- и, отставив тушенку на деревянную полку, висящую на стенке бокса, на корточки присел, осмотреть мотор скутера.

Я спросил его висок:

-- Что из машин они вытаскивали, знаешь?

Туго затягивая отверткой винт в карбюраторе, он проговорил под мышечное усилие:

-- Электрику какую-то и про катализаторы говорили, -- и встал в задумчивости о правильности действий.

-- Слушай, а вот откуда золото в катализаторах? -- наконец-то озвучил я мучавший вопрос.

Солдат посмотрел на меня, как на дурака и сказал:

-- Ты че? Палладий там.

-- Ну, палладий не золото, -- констатировал я.

Он, выкатывая скутер из гаража:

-- И чего? Мы ложки серебряные тоже выносили, -- попросил: -- Помоги толкануть.

Я встал с покрышек и взял сиденье за бока. Упершись, спросил:

-- И где работали?

Мы пробежали со скутером до конца аллеи. Хрен что вышло и мой напарник, придерживая за ручку тухлый мокик, распрямился огорченно:

-- В Отрадном, а сегодня утром на Владыкинское кладбище нас привезли, -- обернулся на меня через плечо и, с офигевшими глазами, сказал: -- Старые могилы отрывать, ты прикинь! Я тикать, блин, пусть стреляют, но в мертвяках ковыряться...

Что ж, это разумно, вполне. Зачем покойникам золото оставлять? Все то полезно, что в рот по... Я спохватился:

-- Подожди. Кладбище, Владыкинское... Это которое рядом тут?!

Он спокойно:

-- Ну-да. Тут оно, -- кивком подтвердив направление. -- А что?

-- Ничего! -- я Сайгу в руки: -- Тебя менты по округе ищут! А теперь и меня!

Он поставил скутер на подножку и сказал, не по возрасту степенно:

-- Чтобы искать, надо хватиться. А это вечером. И то, может быть. Всех опять перемешали, никто в рожу не знает никого, -- сел боком на скутер и, вытирая тряпкой руки, предупредил: -- Тебе, старлей, не ментов бояться надо. Ты вообще в курсе, что береты и спецназ, по городу засады расставили? И еще везде снайперы на высотках?

Я нахмурился:

-- Нет. Что за снайперы? Ты о ком?

-- Альфовцы. Вертолетами их по верхушкам раскидали, чтобы таких как мы убирать.

-- А какие критерии? -- спросил я.

Он сморщил лоб и протянул:

-- Чего?

Я разжевал:

-- Как они понимают, кого убирать?

Он нервно дернул плечами, перекидывая тряпку из руки в руку:

-- Одинокие, кто отличается, дезертиров видно же. По дорогам вообще опасно! Там еще какие-то контуры безопасности есть. Их менты пасут.

Я кивнул на его "стульчак" и спросил:

-- А тогда как ты на скутере хотел?

Он протер тряпкой пластмассовое окошко спидометра и сказал рассудительно, точно вспоминая ускользнувшую мечту:

-- Я бы ночью, без фар.

Прошаренный парень. В каждом ответе есть логика, цель. Возраст его явно отстает за развитием. Или это мое развитие отстает? Но этот человек ясно мыслит и крепко держится на ногах. За лидерство еще с ним побороться. А пока надо инфу тянуть. Я спросил прямо:

-- Слушай, а куда люди из города делись ты в курсе?

Он с безразличием:

-- Хер знает. Кто мне скажет?

Я под легкий наезд:

-- А у себя спрашивал?

И так же агрессивно получил:

-- А когда спрашивать? В норматив если не уложишься или сделаешь плохо, тебя проверяющий так сапогами пропишет. Сука...

Я, подумал и оставил нажим. Действительно, в армии использовать мозг, да еще не окрепший, отучают за один световой день. Жизнь на инстинктах. Я поинтересовался:

-- И куда ты теперь?

-- Куда-куда, на Горьковское, М-7 и домой! В Нижний.

-- А затем?

-- Что затем?

-- Двинешь затем куда?

-- Никуда, -- сказал он серьезно. -- Жить там буду!

Я удивился:

-- Ты прикалываешься что ли? Как ты будешь там жить?

Он встал разудало, оглянулся по сторонам, влез в карман и тугую пачку пятисотых евро-банкнот обнажил. Сказал увещевая:

-- Нормально буду жить! -- типа фурор произвел. -- Понял? -- и отвернулся к скутеру. Начал топтать стартер с удвоенной энергией.

Ах, это вот его план?! Карманы валютой набил и думает, что в шоколаде? Он пацан еще! Дальше носа не видит или видеть боится. Я решил вслух сказать, что он и сам знает, но по каким-то причинам...

Я не давил, не сгущал. Говорил будто ровне:

-- Слушай, ты только не подумай, что я пытаюсь тебя отговорить или еще что-то. Сам выводы сделаешь... Короче, есть мнение, что люди словили на золото жесткий клин, оставили свои города и пешком поперлись в Сибирь, якобы самородки собирать. И есть большая вероятность того, что вдоль обочин федеральных трасс трупы уже в два слоя лежат. Херовую тему сечешь?

Он вдруг бросил скутер и резко сам начал заводиться. Сказал мне с неожиданным вызовом, петушась:

-- Пускай лежат! -- глаза в глаза. -- Я по железной дороге пойду! Понял?!

Тут меня уже взбесила такая тупость. Я на повышенных:

-- Ты чего совсем не догоняешь?! -- схватил его за грудки. -- Нет твоего Нижнего больше! Умер он! Такой же пустой как Отрадное и такие же солдаты из твоей квартиры телек на улицу выкинули, а теперь на кладбище могилы копают, чтобы у деда твоего коронки золотые рвать!

Он оттолкнулся от меня со злостью:

-- Да пошел ты!... -- ярость в глазах, слезы. Спиной отступает. Бежать.

Я окликнул:

-- Куда ты? Дурень!

Он выхватил из кармана кулак с зажатой гранатой и, дернув чеку, замахнулся, предупреждая:

-- Ты сиди, старлей, дырку новую в черепе жди. Скоро будет. А про меня забудь. Не видел, не помнишь, не знаешь. Или найду тебя. Если живым, пожалеешь...

Задом, задом и выбежал из гаражей в город. Гребанный дурак. Догонять его? Нах надо. Я к прорехе в заборе и на железную дорогу. Лучше одному, чем с таким союзником. Целее буду...

Я шел по шпалам и матерился. Жаль, как звать его не спросил. Но он редкостный... Молодой, горячий... не понимает еще ни болта. И о чем думает? Полагает, судьба много вариантов представит? Ага. Выбирай любимый колер. И естественно, что родные его и Новгород исключения, вдруг. Там-то все хорошо! Все случится как в сказке, приедет, обнимутся, кинет с плеча, от щедрот евро-котлету на стол, и заживут они счастливо. Еще гранату нашел где-то. Пропуск дураку в небо. С такими замашками, уже сегодняшний вечер ему раскиданным по деревьям встречать. Вот воронье-то порадуется. Свежачок-с-с...

Сел я на рельсы, шнурок потуже завязать. И почувствовал пятой точкой вибрацию. Быстро ухом к наполированной стали прижался. Что-то едет. В ближайшие кусты побежал. За ветками схоронился.

Нет, он труп. Крайне туп. Фантастически. Так растранжирить, такую встречу...

Долго я ждал, пока отчетливо загудело и головной локомотив замаячил в переливах расплавленного воздуха. От Ярославки едет. Еще минут пять и я уже различал за радужными разводами стекол синие рубахи и головы машиниста с помощником. Вон и приложенная к стеклу бумажка, с красным уголком. Что-то подумалось или генетическая память сработала: "Подорвать бы поезд и что везут в вагонах посмотреть, пощупать!"

И что за груз в опломбированных кузовах у Камазов? Куда они? Зачем? Что там в Лужниках?

Доктрина слепых волонтеров. Муравьизм. Коллективизацию разума кто-то устроил. Распыленный в воздухе ядреный феромон, выхолостил общество, кристаллизуя особо послушных приспешников. В Лужниках доктор-Зло сидит с мини-Мы. Это вот везут подношения...

Мысли заглушил шум от дизелей, колесных пар, стыки рельс. Покатилась мимо энергия, питающая эго гения, мега-мозг. Медленно, чтобы по дороге не растрясти. И когда, через минуты, хвост состава поравнялся с моей скромной персоной я, особо не стесняясь, выскочил из-за естественных укрытий, догнал и запрыгнул на стыковочный набалдашник последнего вагона. Чего подошву напрасно стаптывать, если рядом подставлен горб неприятеля? И вообще, паразитировать на паразите это вершина развития. А возможно и мое скрытое преимущество. И ведь я, получался, не один такой. Есть и другие. Так же бегают, всего боятся, притираются к новым условиям выживания. Как этот вот, гранатоносец. Просто молодому чудику пару дней в одиночку помыкаться, чтобы смириться, чтобы мозги встали на место. Позже прибьется к отряду, я к другому, отряды встретятся, армейских складов в каждой области -- сотни. Будет крепкая, боеготовая армия. Поставить на служение ресурсы, что еще не растрачены. С нуля создать место под солнцем, отбить, доказать право на жизнь. На все это годы и годы, настойчивого, кропотливого труда...

Мне бы понять кто мой враг, хоть одним глазком, мельком. Что за могущественный "ОН" в короне из палладия, елозит на златом унитазе, платиновым скипетром почесывая между лопатками. Эх, взглянуть бы на Лужники... Правда, пока все мои вылазки, ни до чего хорошего и кольцо еще, радиомаяк проблем...

Я скупо матерился на чурбаны распиленных тополей, что были разбросаны вдоль дороги. Злился на тянущийся белой полосой телетайпа забор, испещренный лозунгами, призывами, емкими оскорблениями политических лидеров. Обычная наша чернуха, которую спустя тысячи лет будут изучать археологи, выставлять в музеях, изумляться, рукоплескать переводу, экзамены сдавать.

Как же нажраться охота!

Глава 20.

Состав стал сбавлять ход. Отстучав перекличкой стыковочных узлов, каждый вагон через плечо брата, уперся в связку локомотивов, подталкивая их, сопротивляясь покою. Дальше атмосферу насытило скрежетание и скрип колодок и железный мул замер. Я немного выждал и спрыгнул на гравий. Выглянул вперед, но там лишь бесконечная вереница вагонов, которая прячется между частыми опорами, под эстакадой шоссе. Очень похоже, что Ленинградского. Немного до Войковской не дотянули.

Памятуя, что путейцы любят в моменты остановок обходы устраивать, я слинял на городскую территорию. К заводу "Авангард". Гектары производственных цехов, окруженные глухим и высоким забором. Чтобы на открытой местности не светиться, решил туда перелезть. Благо, что поломанная Газелька притершись к забору, неподалеку стояла. Два приема и я уже спрыгнул на заводскую землю, первое впечатление: обратно!

Люди на заводе. По пояс раздетые, солдаты и гастарбайтеры, от ангара к ангару возят тачки с каменным углем или что-то типа того. Полосатые трубы дымят. Чуть в глубине, между производственными корпусами, бортовой Камаз, в него стапельный кран загружает литую болванку, как шпалу из алюминия. У Камаза тоже солдатские фигуры и офицер в фуражке обособленно, руководство погрузкой осуществляет. Вооруженных надзирателей или ментов не видно нигде. Похоже, и нету их здесь. Стало быть, нет и угрозы здоровью. Без конкурентов: я власть! И мне будто фитиль подожгли.

С проверкой к офицеру встрять? Допросить! Опять?! Черт. Малышев, надоел уже! Это полная херь, когда мозг в контрах с телом. Одному хочется знать все, а другому хочется жить. За уши себя от вредоносных мыслей утаскивал. Убеждая не лезть, отступить. И мой ум, пусть и с трудом, но согласился. Не повел в "коллектив", только что с патронами напряженка. Так бы их всех поставил раком старший лейтенант Егоров из спецотдела ФСО.

Я пошел стороной, вдоль забора, озираясь. Обнаглевшим разведчиком, мне бы еще фотоаппарат на шею, а можно и барабан с горном. Один фиг, кто трудится на территории, не замечают меня, такого большого и злого в упор. Что им до чужака? Вкалывают эти ребята на износ. Жилы рвут, без респираторов, перекидывая сыпучие кучи подозрительно желтоватых гранул, удобрений каких-то или химикатов. Бегают с тачками, машут лопатами, будто с плеткой стоит над каждым могущественный кто. А может крепкая дурь или правильная мотивация решает, но подобной самоотдачи я не вспомню, чтобы вообще когда-либо видел. Даже как-то жутковато стало от их остервенелого, тотального мазохизма, не дай Бог вкалывать самому так. Натуральный концлагерь. Или сбежать отсюда никак? Да, ладно! Хотя...

Я беспрепятственно прошел весь завод и, без особых усилий (с больной-то рукой!) вскарабкался на помост из поддонов, прислоненных к забору, спрыгнул по другую сторону реальности. На свободу. Добежал до внутреннего двора торгово-офисного центра, за которым проглядывалось шоссе. Никто не попытался помешать, даже не окликнули. Их неволя вся добровольная! Кто бы сомневался. И я уже начинал чувствовать каркас нового порядка, вертикаль рабства. Распределение ролей, как на ладони все. Но вот глобальная цель общества?

Моя -- форсировать шоссе. По нему активно катаются самосвалы и открытые участки местности хорошо просматриваются откуда хочешь. Снайперы? А кто знает? Может и во истину, сидят на высотках. Как говорится: береженого бережет...

Прижимаясь к стеклянному кубу торгового центра, я прошел до скошенного угла здания, где двери главного входа. Мимо которых идут ступеньки вниз к шоссе, а далее сто метров асфальта. Сто метров, ничем не прикрытых. Перебежками буду. Мысленно выстроил маршрут с точками остановок. Сейчас до фонарного столба, а у разделительного ограждения на середине шоссе, стоит пыльный "паровозик" из трех столкнувшихся иномарок. Есть зазор между ними. Заслонит на секунду от лиха. Готов!

Я бросился к столбу... секунды бега... прижался к холодному бетонному бревну. На шоссе свободно, пока, кинулся к иномаркам... бегу, бегу... и прыгнул в прореху разбитых машин. Отдышаться, отдышаться. Отдышался. Схватился за гнутую кромку отбойника, пропустил грузовик и, с силой оттолкнувшись, перепрыгнул барьер и побежал на другую сторону. Я видел меж зданиями свободный проезд, туда бежал, в спасительную зону и был уверен, что все хорошо, но совпадение или нет. Я отчетливо услышал не хлопок, а щелчок, одиночный, далекий... рефлекторно пригнулся... пять шагов и... В безопасности я уже, но продолжал бежать и бежать. Остановился лишь хрен знает где, во дворах. Дышу, сердце бьет. И не верю. Не может быть. Тот щелчок для меня? Совпадение, точно, совпадение. Но почему-то, теперь еще и казалось, что после щелчка, за дыханием, послышалось над головой резкое: "вжик". СВДэшник?...

Нет, нет, чушь. Глупо так запугать себя с ничего, за здорово живешь. Все придумать, раздуть и сидеть, бояться, всю жизнь. Я пошел обратно к шоссе. Развеять, стереть все догадки. Уверенно подступил к углу светло-коричневого монументального здания, чей массивный фасад был обращен на шоссе. Чу-у-уть-чуть высунулся из-за угла в сторону центра. Ландшафт городской такой ровный. Зажатое домами шоссе, уходит вперед. Единственное что... Над дорогой и крышами домов вдалеке занесся точеный шпиль жилого небоскреба. Для наблюдателя позиция еще допустим, ну а для снайпера... нет, вероятность ноль, исключено. Лишенное мысли. Тут, без малого, километра три будет. С такой дистанции хрен попадешь и в слона спящего, а в бегущего человека...

Я огляделся. Палка со следами побелки у тротуара валяется. Ради прикола, кепку свою на нее одел и выставил в бок, подвижной мишенью. Вверх и вниз поводил, бросая мастеру вызов, провоцируя доказать. Профессиональные навыки покажи! Крутой ты? Нет? Нет, конечно, никого там нет. Почудилось...

Бах! Взрыв!

Кепка взорвалась! Щепки в лицо!

Я отпрыгнул назад, выронив палку. Все в груди сжалось...

Блин... Что-то ноги подогнулись. Даже... Сел на корточки. Ух...

Я вломился в разоренную сталинку, в узкую и высокую квартиру. Крысы, крысы, ногами их раскидал. Баклажку воды на богатой кухне нашел, с головой умылся. Мурашки по телу. Холодно. Упал на стул. Замер. Это же пипец, когда снайперы! Не разогнуться, не расслабиться, в окно не посмотреть. И в любую секунду. Плохи дела? Настоящая жо...

Я очухался. Мухи жужжат, крысы у ног крутятся, гнилым мясом воняет, а на улицу выйти, что-то как-то. Загнали по шляпку. Прижали? Да пошли вы!

Распрямился штыком, по осколкам тарелок, разоренного быта, пошел в комнаты, в этот бардак. Навал из ажурной мебели, моднявые шмотки, шубы. В викторианской спальне стилизованный под старину сейф, толстостенный. Рваный надрез у замка. Винторез там! С первого хода! Я его в руки. Тяжеленный. Ложе из орехового дерева. Вороненая сталь и... у затвора свежий след от болгарки. Резанули казенную часть! Это солдаты ствол искалечили. Невзначай, когда сейф открывали? Да, нет. Как? Пропил сделан будто специально, словно портят умышленно! Ну, нет, суки...

Я на третий этаж. И четвертый, пятый, шестой. Как под копирку дела, где нашел, то угробленные ружья. Вся добыча с подъезда -- горсть патронов и оптический прицел. Надо было мусоров у тралика валить. А теперь...

Я побродил по кварталу, надежно скрытый живой кроной старых деревьев. В наполовину сгоревшем овощном киоске, набрал в пакет пару килограммов картошки, которую крысы не успели или побрезговали погрызть и зашел в открытую всем ветрам районную поликлинику. Запах лекарственных препаратов, как отдушина уже. И никаких грызунов тебе. На первом этаже, в холле решил окопаться. Мудрить с огневыми точками, да и прочее баловство, не стал, переболел. Бросил на дерматиновую банкетку у зеркала вещи и за дровами пошел. Тащу от магазина картонные коробки и деревянный поддон... Выстрел! Я замер. И разом переливы автоматных очередей, хлопки, хлопки... Стихли. Стихли так же резко, как и начались. Я постоял немного. Менты забавляются? Кто ж их знает-то? Но вряд ли сильно близко. Я поддернул на плече Сайгу и дальше потащил топливо для костра.

Костер сложил на кафельном полу, прямо в холле, возле окон регистратуры. Картошку варил в кастрюле для стерилизации инструментов. Сварил ее много, с прикидкой на вечер. Рассыпчатая получилась, класс. Колбасу в лотке из нержавейки обжарил. Пиво заменил свежим чаем. Хотя все получилось горячим и вкусным, но ел без аппетита. Стараясь впрок, тупо желудок забить. В аптечном пункте набрал всякого разного, бинтов, анальгетиков. Руку хотел сразу и перевязать, только обезболивающее все отказывалось работать. Тогда я выкатил кресло охранника в застекленный предбанник входа в поликлинику и сел на вахту. Сайгу на колени. Скрытно и без суеты, просматривая почти всю длину тенистой улочки, покрытую пестрым слоем бумажного мусора, что натаскал ветер от разоренных домов. Время до заката полно. Успею переварить пищу и наконец-то спокойно поработать зубной нитью. А может еще и вздремну. До Лужников дорога предстоит большая...

Глава 21.

Я их сразу заметил. Тут же соскочил с кресла на пол, в плитку врос и Сайгу к плечу. Глаз в оптический прицел. Две фигуры, пригнувшись, бегут по улице и прямо ко мне. Первый вооружен, а второй... это вторая. Точно, что баба, хоть и коротко стриженная и в шмотках мужских, но широкие бедра и узкие плечи, как ни прячь. Она позади поджарого, у того автомат в руке, ремешок бесхозно болтается и почти по земле стелется. Ну вот кто так бегает? Подбери ты ремень! Споткнешься об него сам или зацепишься обо что. Еще шнурки развяжи. Чистый ламер. Случайный гость на оружейном празднике. Мой коллега по лодке, клиент! Как бы не спугнуть их?!...

Я прополз в дверь и слегка высунулся в открытый проем, на улицу. Дождался когда поравняются со мной, метров десять меж нами, и крикнул:

-- Стойте!

Они мгновенно упали к бордюру, оружие на меня, распластавшись и, отползая от парня, девка из пневматического пистолета хренак, и по мне. Первой же пулькой в лоб прилетело. Я дернулся за дверной косяк, металлические шарики вокруг об стены щелкают.

Я кричу:

-- Дура! Не стреляй! Я свой!

Надо же, она заткнулась. Я пальцами по лбу провел, кровь. Идиотка, был бы тот автомат у нее... Только б ее мужик оказался умнее. Кричу:

-- Золото! Золото! Я свой! Свой! Такой же!

Через задержку раздался голос парня. Твердый и грубый, презрительным тоном:

-- Ты че орешь там?!

-- Золото! Я свой!

-- Не зли меня! Я тебя грохну сейчас, урод! Бросил ствол! -- такой же тупой, как и его баба.

Вот попал! Я зубами бинт с пальца рву, выкрикивая с паузами:

-- Не стреляй! Подожди! Сюда посмотри! -- и высунул раскрытую правую ладонь в проем.

Он -- баран. Угрожает еще:

-- И че ты мне тут? Вторую руку покажи! Или до трех считаю и открываю огонь на поражение! -- и лязгнул затвором. -- Я контуженный!

Я практически ору:

-- Дебил, на безымянный палец смотри!

Теперь он уже крикнул:

-- Не стреляй! Мы свои!

Ну наконец-то... Они забежали ко мне в предбанник. Баба -- молодая и стремная. Парень -- полуцыган какой-то кучерявый, взгляд шальной, полон радости. Я спросил:

-- Вас только двое?

Он довольно:

-- Ага, -- и, прищурившись, спросил: -- Ты реально нормальный?!

-- Нереально! Кто-нибудь гонится?

-- Не-а!

-- Жрать охота?

Он с подъемом:

-- А то!

Я кивнул в сторону холла.

С гостеприимством бедуина, я предложил странникам лучшие места. Выставил на журнальный столик, перед диваном, стальную кастрюлю с еще горячим гарниром и мясные закуски. Чай, пиво! Широкое дерматиновое кресло прикатил себе от стены и сел напротив, просматривая весь холл и разглядывая новых знакомых. Самый главный тут...

Джексон -- имя его, вроде как, настоящее. Балаболистый тип. Не расставаясь с короткоствольным Калашом, почти не жуя и не затыкаясь, минут за пять вывалил на меня заученные байки о своей жизни. Про детский дом, про черный пояс карате и тяжелую судьбу. Мама его из арабского клана шейхов-мультимиллиардеров, папа, то ли американский дипломат, через секунду уже вождь какого-то племени или сам Барак Обама. Ушлый метис, лезет по старой привычке из кожи, чтобы в новом коллективе веса с лету набрать. Он-то битый не раз и ученый. Как, наверное, каждый сын "дружбы народов". Я его, особо не вникая, прослушивал. Кивал чисто из дипломатической вежливости, отвечал односложно. Больше я на девицу смотрел. Она необычная...

Не сказала ни слова еще, жует и жует, замирает и опять жует. Меня не видит вообще. Или... боится? Хотя вроде не мышка. И взгляд не забитый, а пронизанный будто болью, встревоженный. И теперь не скажу, что совсем она юная, где-то ровесница. Да и не стремная, совершенно. Грязная лишь и на губах ссадины. И воняет от нее за два метра. Или это разит от ее мешковатой одежды, снятой с мертвого бомжа? Еще волосы отстрижены наспех, клоками, как садовым секатором. Ногти на руках обрезаны грубо, тем же секатором. Мочки порваны, в запекшихся ранках. С нее серьги срывали?

А так, еще неделю назад, была барышня видная. Брови четко очерчены, словно рисованы, только вышли из-под руки косметолога. Под разводами сажи, прячется ровный загар. Вот и зубки мелькнули -- и они в абсолютном поряде. Нет-нет, если отмыть и одеть, то вполне себе можно... Я вздрогнул. О чем это я?

Переключил внимание на Джексона. Он заткнулся как раз. Ритмично отстукивая ногой, энергичное что-то напевает, пережевывая колбасу. Я спросил:

-- Это вы, с час назад, стреляли?

Джексон улыбнулся во все лицо чуть кривыми, но белоснежными зубами и с гордостью подтвердил:

-- Ага. Слыхал? Это мы у Сокола с Дэпсами схлестнулись. Я хотел еще один автомат забрать. Удирали они, ты бы видел, -- он отпил из банки пива, скривился и спросил: -- У тебя нормально бухнуть есть чем?

Я кивнул в коридор:

-- Там аптека.

Он подскочил. Девица дернулась за Джексоном, но испугалась чего-то или передумала, села обратно, убирая с лица дрожащими пальцами золотистые локоны, которых и нет уже. Только убрав, об этом вспомнила. Ноги на диван поджала, сохраняя достоинство, отвернулась в сторону, нечаянно обнажив кусочек тонкой шеи с пятаками синяков. Красивой бабой быть в смутное время охренеть, наверно, не сладко.

Я сказал угрюмо:

-- Не бойся ты. Не трону. Как тебя звать-то?

Она вздрогнула и впервые глаза мне в глаза, как острием финки блеснула, смертным проклятьем. Будто я всю родню убил ее только что. Замерла в напряжении.

Больная что ли? Даже покоробило от взгляда.

Джексон, хорошо, идет. Крутит в руках прозрачные пузырьки и кричит на радостях:

-- Эге-гей, ребятки! Гуляем! -- плюхнулся на диван рядом со своею спутницей и спрашивает меня: -- Слышь, а ты че "золото" орал, а?

Отрекаясь от ведьминых глаз, я наблюдением поделился:

-- Не могут они слово "золото" произнести. Хоть убей.

-- Кто? Эти? Старатели? Ты проверял?

Я удивился:

-- А по мне не заметно?

Он усмехнулся и, открывая пластмассовый пузырек, изрек весомо, будто вышколенный камердинер английскому лорду:

-- Шило, сэр! Изволите шило?

-- Нет, спасибо, -- отказался я.

Он вздернул бровь:

-- Спортсмен?

-- Болею.

-- Да? -- сказал Джексон разочарованно: -- А по виду здоровый такой. Я думал, знаешь, военный штангист.

-- Не, это я камуфляжку для маскировки одел.

-- А чем по жизни занимался?

-- Проектирование, там, городские коммуникации знаешь? Я подземную внутрянку рисовал. Инженер, короче.

Он спросил искусственно строго:

-- Служил?

-- Не, -- так же непринужденно соврал я. -- По здоровью комиссовали.

Джексон закинул в горло два булька спирта и рыкнул с агрессией:

-- И меня тоже, суки. А я хотел, веришь? Хотел! -- уже пьяные глазки. -- Говорю: дайте автомат, забросьте в Чечню меня, в Дагестан. Но там белый халат в комиссии сидел, важный гнида. Сказал, что после семи сотрясений мозга, мне даже лопату давать опасно, но я его потом у выхода отловил, говорю: Че творишь? Мне надо! Я нормальный! Я черных сам ненавижу! А он: Таких нормальных вдоль дорог, на столбах вешать. Я с ноги ему в нос, на! А тут менты проезжали,... -- и Джексона унесло в воспоминания еще минут на десять.

Я эти сказки не слушал. У меня в голове лишь один вопрос: Кто же она тебе?

Когда Джексон вышел на минуту, на улицу, мы остались опять наедине. Лезть к ней с вопросами, тем более с предложениями, я желанием уже не горел. Осматривал пустой холл, слабо подсвеченный дневным светом. На бессмысленные теперь окна регистратуры, зеркала, обрамляющие квадратные колонны, щетинистые позвоночники вешалок гардероба.

-- Лена, -- неожиданно представилась девица и спросила: -- Больно?

Я сначала не понял о чем она, но вспомнил ранку на лбу и ответил:

-- Да, так. Обычно. Я привык уже.

Отводя глаза она:

-- Извини. Мне жаль, -- слова скупые, а сказаны были с такой глубиной, что впору извиняться самому, правда, неизвестно за что.

Я постарался приободрить:

-- Не парься так. Спасибо, что из пневматики.

И уже Джексон с улицы возвращается, поддергивая замочек на ширинке, и громко, на весь холл:

-- Ленка-пенка, и в зеленке вся коленка! -- и, довольный изреченным двустишьем, падает на диван. -- Не слушай ее, брат! Это она прикидывается добренькой. Знал бы ты, братуха, как тебе повезло! Она из этой пневматики вчера мента грохнула.

Я невольно удивился:

-- Как это?

-- А так. Со мной Макар, мужик был. Дядька мировой, вообще такой дельный. Это он ее спас. А она мента раз, раз...

Я нахмурился:

-- Подожди. Какой Макар, что за мент? Нормально расскажи.

Джексон сменил бесшабашный тон на доверительный:

-- Короче, когда шум этот по городу пошел, ну я так, ради приличия, заглянул в пару сладких квартир в центре. А в одной, случайно, наткнулся на мужика с ружьем. Чуть не пристрелил меня. Познакомились. Он каким-то директором был или комерс, короче, крутой. Здоровый такой, типа тебя. Мудрый еще. Сказал: Что дядя Макар он теперь просто. Мы с ним хаты бомбили. Набрали всего Ремингтоны, хератоны. И тачка нужна была с города срыгнуть. Переулок выбрали один. По нему, как по расписанию, раз в час ментовской Форд не спеша проезжал. А там как по переулку едешь и поворот слепой. И вот мы после поворота пятнашку на середину дороги вытолкали и по бокам встали. Ну, понял, да? Подъедут менты, затормозят, мы их с двух сторон и херак! Ждем и слышу, машина едет! Макар мне кивнул, за угол я прижался и вылетает, и, не тормозя, Мерин такой, сходу в эту пятнашку... Бах! Отлетели они метров на двадцать, пятнашка в хлам. У этих капот в небо, дым, подушки стрельнули. И я такой, ну хер ли, настроился же, с двух стволов по салону саданул. Стекла, чух, осыпались, мы такие, подбежали такие, а там менты коцанные все. Я, думал, ну че там ловить? А Макар, нет. Надо автоматы забрать, рацию, броники. Двери открыли и один мент вывалился совсем тухлый, а второй что-то хрипел еще. Ну, сняли быстренько все. Я говорю: Валим отсюда! А Макар: Сейчас валим, только в багажнике ящик патронов, типа, возьмем. Я: Макар, да ё-ё! Открыл он багажник, а там вместо патронов девка, голая и живая. Вытащили, думал поломанная. Нет, бодрячком. А у Макара за поясом пистолет был, это какая-то пневматика усиленная, запрещенная, он объяснял. Она пугач этот выхватила и на мента, который хрипел, в висок ему чик, чик, чик, шариков насовала, -- Джексон сделал глоток спирта и спросил меня: -- Кстати, тебе вообще не больно? -- и на лоб мой пристально смотрит.

Я даже попятился:

-- Да, нет. А что?

-- Да ничего, -- он толкнул локтем в бок спасенную барышню и спросил: -- Что сидим? Перевяжи пацана.

Лена вернулась с ватой и бинтами. С серьезным лицом конфисковала у Джексона пузырек спирта. Легкими движениями, но уверенно, обработала лоб и крепко забинтовала мне голову, как раненому партизану. Под такое мастерство и заботу я подставил искалеченную руку.

Лена работы не испугалась, не побрезговала, но раскрыв рану, почему-то замерла. И, внимательно осмотрев, приговорила:

-- Плохая рука. Чем ты ее лечишь?

Я пожал плечами:

-- Ничем. Перевязываю просто.

Эти слова неожиданно рассердили ее. Она вскрикнула, отчитав:

-- Ты совсем идиот?! -- и ушла со злостью в аптеку.

Я вопросительно посмотрел на Джексона. Он, закуривая сигарету, прошептал понимающе:

-- Крутая!

Через минуту она возвращается с лекарственными коробочками и упакованными в шуршащую ленту шприцами, приказывая:

-- Штаны снимай!

Я прищурился:

-- Чего?

Она еще строже:

-- Задом повернись!

Я повернулся. Она воткнула иглу, как показалось, на всю длину. До кости. Выдернула шприц и припугнула:

-- У тебя гангрена может быть! Два раза в день по ампуле коли! -- показывая коробочку с названием антибиотика. -- Вот такие. Запомнил?

Придерживая ватку и присаживаясь на бок, я кивнул:

-- Запомнил. Только не сподручно колоть самому себе как-то...

Она отрезала:

-- Ничего, любишь жить, изловчишься! -- и села на диван, поджав ноги и отвернувшись от нас.

Джексон, по случаю, мне поплакался:

-- Вот так вот, брат. А я с ней второй день уже, воюю!

Через плечо, она огрызнулась:

-- Не держу никого! Можешь оставаться и бухать здесь!

Джексон с улыбкой фыркнул, молча потягивая дым из сигареты. Даже он, пьяный балабол, не нашел слов для ответа. Похоже, главная здесь все же...

Я спросил:

-- И куда вы путь держите? Если не секрет, конечно.

Лена будто заранее готовилась к этому вопросу. Заговорила напряженными, лаконичными фразами:

-- Загород, по Новой Риге, -- в глазах отчаянный демон, решимость. -- У нас там с мужем коттедж, а в лесу домик охотничий. Ружья серьезные, нарезные, с оптикой. Квадрациклы. Генератор, с запасом топлива. Коммуникации свои, скважина.

Я спросил, ну так, на всякий случай, чтобы знать:

-- А муж твой, из этих... старателей?

Джексон, затянувшись:

-- А ты думаешь, кто мусорам ее сдал? -- и, медленно выдохнув в атмосферу аккуратные колечки дыма, уколол: -- Пригрела гомосека на груди.

Лена огрызнулась рьяно:

-- Он был нормальный!

Джексон удивился:

-- Серьезно? -- и отстраняясь назад, показал открытые ладони потолку. -- Ну все тогда, без вопросов. Аллах мой свидетель. Я не знал...

Она упрекнула сердито:

-- Не знаешь, молчи тогда!

-- Молчу, -- спокойно сказал Джексон и стал мелодично напевать, барабаня по Калашу: -- А я любила, я любила его, опять, опять, опять. О как намаялась я с тобой, моя попытка номер...

Она предупредила зло:

-- Бесишь! Заткнись!

Джексон, подтрунивая, согласился:

-- Заткнулся! -- и, немного помолчав, начал тужиться и слова давить из себя: -- Никак... что-то,... -- выдохнул обессилено, признавшись: -- Не удержал. А ты можешь меня еще заткнуть, но поглубже?!

Лена соскочила с дивана, процедив злобно:

-- Чурка безмозглая! -- и ушла в коридор, в сторону аптеки.

Он крикнул ей в спину:

-- Лучше нам расскажи, чем ты голая с ментами занималась?!

Скрываясь в темноте коридора и не оборачиваясь, она ругнулась:

-- Пошел в ...!

Джексон усмехнулся, довольный собой. Случайно поймал мой прямой взгляд, с легкостью его подержал и подмигнул, со словами:

-- Не бери в голову, брат. Это наши с ней разборки.

-- Я заметил уже. Прямо любовь.

Он отмахнулся:

-- Да-ну. Мажорка балованная, жизнь только понюхала. Давай лучше бухнем брателло с тобой! -- и утомленным жестом протягивает мне пузырек.

Мы чокнулись пузырьками, и я симулировал распитие. Джексон выпил и, поморщившись, залип, потягивая дым и о чем-то задумавшись. Я спросил, пока Джексон еще соображал:

-- А Макар куда делся?

У Джексона ни один мускул не дернулся. Он все так же смотрел мимо меня, белые завитки дыма огибали его смуглое, слегка небритое лицо. На вопрос среагировал он заторможено, но достаточно ровно:

-- А все. Нету больше Макара. Срезали... одной очередью. Те менты, что на Мерине, залетными оказались. Я когда Ленку с ее пистолетом успокоить в сторону утащил, Макар там, у Мерина задержался и как раз подъехал ментовской Форд, -- Джексон усмехнулся. -- Я, главное, весь рожок в этого мусора долблю, а ему вообще пофиг все. Ленка, говорит, они нарики жесткие, прямо на системе сидят и надо им только в голову стрелять. Так что братуха так, хмурого по венам гоняют и нормально себя чувствуют. Не то, что мы с тобой, -- он выкинул бычок и спросил с утомленной улыбкой: -- Вздрогнем?

Джексон выпил, затем он долго и путано выспрашивал про патроны мои. Сколько у меня их в принципе есть. Все не верил, что это Сайга, а не Калаш и между ними может существовать хоть какая-нибудь разница. Я пытался объяснить, что калибр здесь другой, но Джексон был уже или совсем пьяный или действительно не рубит в оружейной тематике, склонял все насчет: "Было бы здорово боеприпасами поделиться". Я тогда по ушам проехал ему, что мой типоразмер капсулы настроен под обратный удар многокулачкового бойка, а у него под прямой, левосторонний толкатель. Он отстал.

Так я и не понял, сколько отсутствовала и где была Лена. Но она вернулась в другой, чистой одежде. Легкая, спортивная курточка яснее обозначила грудь. Голубые, вареные джинсы подчеркнули стройные ноги, талию, бедра, а вязаная шапочка скрыла катастрофу на голове. Лена молча поставила на столик еще два пузырька спирта, села к Джексону на диван, но все также с дистанцией, отвернувшись. Джексон с подозрением взглянул на Лену и, чтобы отсечь зреющую их очередную волну пикировок, я влез с вопросом:

-- Народ, а хотите загадку по теме дня?

Джексон пьяно выкрикнул:

-- Подожди! Дай угадаю. Почему от Ленки перестало вонять?

-- Нет. Что такое "Си"?

Он скривился и повторил:

-- Си?

-- Да, Си, -- я поднял щепку от поддона и нарисовал на закопченной от костра стене этот слог.

Джексон выпятил слюнявые губы и предположил:

-- Не знаю. Нота?

-- Нет. Что-то другое. Они это в грузовиках по городу перевозят.

Лена сказала без эмоций:

-- Это купрум. Медь.

Я усмехнулся, больше над своею тупостью:

-- Да. Точно. Купрум, -- и задумался вслух: -- И как это я?...

Джексон, тоже отметил хваткость женских извилин и для достижения сценического эффекта, сильно откинулся на спинку дивана и восхитился:

-- Еленина! Рукоплещу в твою сторону стоя! Ты что такая умная? Тебе самой не страшно? -- и, незапланированно сползая на пол, выронил автомат.

Я помог вернуть оружие бойцу в руки и самого приподнять на диван. Но Джексон, кажется, этого уже не замечал. Он все пытался подколоть Лену. Что-то бормотал язвительное, но уже невпопад. И как-то незаметно заснул.

Она сама подошла. Села на подлокотник. Я, интуитивно, замер. Как трактовать? Она забрала мою левую руку, медленно, сверху вниз, провела ей по своей высокой груди, по животу и приложила в ложбинку к ногам, к внутренней части бедра. Пальцы окружила горячая, упругая плоть. Я схватил ее в резко подскочившем половом исступлении. Меня унесло и я впился в эту женщину без остатка, мозгов. Я ее взял как в первый и последний раз, смяв, стиснув, вручив тело глубинным импульсам. Любил и любил. Потерявшись во времени и отдаваясь усладе онемения, награжденный маленькими тихими толчками в конце... Просто... я... выдохнул... стресс этот и напряжение исчезли куда-то... все отступило... Я откинул голову, пребывая, как в невесомости, покачиваясь на волнах ближнего космоса. Смакуя ускользнувший и пережитый быстро так пик мужской радости...

Секс -- универсальная валюта, такая востребованная и неизбежная к обращению, единый двигатель для всех без исключения существ. Это ловушка, стимул быть сильным, источник гормональных препаратов, природное лекарство от всевозможных проблем, душевных и телесных ран. А регулярная и качественная половая жизнь, так вообще: исключительная роскошь, доступная, разве что баловням судьбы. Особенно сейчас.

И Ленка, прямо эталон самки. В процессе этого волшебного соития делала правильно все, и теперь не лезет с левыми вопросами, поцелуями. Дрему, кайф не ломает. Приятной кошечкой на мне, удлиняя собой негу и растягивая тактильное послевкусие. И где была раньше?

Вертолет! Он встревожил нас, согнал с места, как хозяйский сапог, пущенный в молодую парочку возлюбленных-крепостных, позволивших себе в разгаре покоса секунды милования.

Я прижался к стеклу, застегивая ремень на штанах и с тревогой всматриваясь в небо. В просветах кроны он мелькнул. Ми-24. Хорошо было видно в сумеречном небе его хищный абрис и как лампочки на фюзеляже мигают. К центру полетел.

Я вернулся в этот мир. Егоров, золото, медь, Лужники. Бросился к банкетке, собирать свой рюкзак.

Лена испуганно:

-- Ты куда?

Складывая кружку, спички, флягу с водой, я напутствовал:

-- Дождись рассвета. Если я не вернусь. Уходи. С ним или одна, но обязательно уходи. Лучше с ним. Обещай!

Она ошарашено:

-- Не пойду я с ним, я хочу с тобой.

-- Ты на меня посмотри, на себя, а теперь на Джексона. Ни одной царапины. Рыба в воде. Это его время. С ним ты как в танке. А со мной в Москве опасно.

-- Почему?

Я подушечкой указательного пальца постучал о пластырь, скрывающий кольцо, и сказал:

-- Ищут меня здесь.

Ее зубки прикусили губу, глаза набухли от влаги, но Лена возмутилась достаточно твердо:

-- Из-за кольца? Ну отдай ты его им! Зачем оно тебе?

Осматривая холл на предмет забытых вещей, я сказал без эмоций:

-- Ничего, как-нибудь перебьются.

Лена, оскорбившись, отчитала с ревностью:

-- Все еще любишь ее?! Зря! Поверь, она другой уже человек. Даже не человек, это зверь!

-- Я знаю. И не в любви дело. Это кольцо моя самодисциплина, цена ошибки. И, если хочешь, путеводная звезда. Понимаешь, я знаю, что эти старатели делают.

Она, оробев:

-- Что?

-- В Лужниках, на стадионе бетонную площадку заливают. И, похоже, свозят туда все железо цветное.

-- Зачем?

-- Я знаю "что", а не "зачем". И знаю где. Осталось придти и на месте выяснить, -- и, вешая Сайгу на плечо, сказал с внутренней решимостью: -- Я должен это сделать!

Она вцепилась в рукав со слезами:

-- Ты дурак? Для чего это? Узнаешь ты, что измениться? Мир спасешь? От твоих знаний легче кому-то станет? Ты погубишь себя! Тебя убьют! Оно стоит того?

Я положил ладонь на ее кулачек, мягко сжал, пообещав:

-- Я найду вас. Обещаю. Как твой поселок называется?

Она отдернула руку и поставила ультиматум:

-- Или ты идешь с нами, или...

Я предпочел не давить. Затянув потуже лямки рюкзака, добавил:

-- На дороги не выходите и на открытые участки тоже, снайперы везде. Старайтесь лесом или по железке, -- кивнул в сторону сопящего Джексона и предупредил: -- Не разрешай ему в перестрелки влезать.

-- Не полезет, -- сказала Лена, похоже, смирившись. -- У него патроны закончились.

-- И хорошо. На вот тебе, -- я вытащил из кармана "Осу". -- Это мощный травмат. В нем два выстрела. Если в упор, в горло, завалить сможешь.

Она взяла "Осу" так обреченно, будто жизнь ее только что оборвалась. Но, кажется, она оказалась сильнее, чем я мог подумать. Лена спросила, не поднимая головы:

-- Ты пирамиду знаешь?

-- Какую пирамиду?

-- На Новой Риге.

Я примерно понял, о какой пирамиде идет речь, детали вспоминая:

-- А, эта... ерунда бетонная?

-- Да. Я оставлю знак тебе там.

-- Я найду тебя. Слово даю!

Она промолчала. Отвернулась. Не верит. Я пошел. По-дурацки все вышло.

Глава 22.

Иду и чувствую себя последним негодяем. Попользовался и бросаю. А как? С собой ее брать? Притащу еще в лапы к Егорову. Не дай Бог, просчитал уже, где ловить меня. Или как мне, когда Лужники в двух шагах, остаться и не пойти? И вообще. Будь бабская воля, сидели бы мы у юбки вечно и жили бы в пещерах, до сих пор. Впрочем, к этому все и пришло. И я приду, до рассвета должен вернуться успеть.

Прежде чем перелезть бетонный забор железной дороги, я сверился с автомобильным атласом. Судя по карте мне по прямой, без мудрежа и даже не петляя рельсы выведут к Лужникам. Осталось лишь с расстоянием разобраться. Шутка ли, одолеть треть Москвы и пешком? На попутный поезд надеяться можно, сбережет часа три бодрого шага, но обратно идти точно, придется на своих двоих. И в Лужниках еще, неизвестно получится, как ни крути, время на потоптаться уйдет. За одну ночь исполнить задуманное все? Буду стараться. Я полез на забор...

Вечер отступал неохотно. Сумерки мне казались какими-то слишком светлыми. И пока сохранялась достаточная для снайперского глаза видимость, я, не выходя на рельсы, пробирался пригнувшись по водоотводной канаве, где она была. Если встречалось отрытое место, преодолевал его перебежками от столба к столбу. Гаражи здорово выручали, прикрывали бока, но их белый забор слегка демаскировал, засвечивая темный мой силуэт, но при отсутствии на горизонте шпилей высоток, шел я, даже, распрямившись.

Как стемнело, на шпалы вышел, взвинтив темп. Монотонность перемещения под лунным светом разбавлял диалогом с собой, измышлениями. Доказывая, что все правильно делаю. Если хочешь узнать человека, сдружись с ним или подерись. И с врагом точно так же. На дистанции, из коттеджа с удобствами, в тепле и холе красивой женщины, хрен что выяснишь. А возвращаться специально из пригорода в Москву в ближайшие месяца два, я навряд ли решился бы. Бухал бы с Джексоном, с Ленкой любился. В маяньях и мозговых ломках эти два месяца. Изводил бы себя поутру, под похмелье: "Малышев, трус, мог подраться, а убежал, испугавшись. Трус! Трус!" А кого бояться там? Наркоманов-трудоголиков? Отловлю и допрошу, хоть генерала. Под первобытным страхом смерти, любой торчок расскажет все...

На каждом узловом пересечении с дорогами, я с картой сверялся, делал карандашом заметки. С середины пути, железка бок о бок пошла с Третьим Транспортным Кольцом. По нему, даже ночью, движение самосвалов активное. Но их я не замечал, не отвлекался, я шел и шел вперед, к намеченной цели. И на высокой эстакаде после первого моста через Москва-реку, остановился. Заворожено улицезрев на фоне черного, звездного неба напитанную искусственным светом чашу Лужников. Овальная воронка стадиона люминесцентным огнем так и сияла. Над ней возвышалось четыре высотных крана. Как распятые скелеты, вырезанные из темноты мощными лучами прожекторов, стрелы их согласованно двигались, перемещая по воздуху строительные грузы. Зрелище, конечно. И я -- мозг! Прав оказался. Там ответ!

Хищником, почуявшим кровь, я устремился на добычу.

Вступительным экзаменом стало перейти последний перед Лужниками мост через реку. Он был занят вагонами состава, который, возможно, подвозил меня днем. Вон и люди видны. Распрямившись, я повесил Сайгу на плечо и пошел неспешной походкой дозорного. Возле локомотивов собрались путейцы. Подсвечивая фонарями, они что-то колядовали с кувалдами, матерились, стучали. У железного колеса прыгал машинист с ломом, крыл всех матом, кричал на помощника. Удачная суета, я прошел ее незамеченным. Своим в доску, элементом контура безопасности и спустился на автомобильную дорогу, под исправно и дружно горящие опоры освещения.

Судя по карте, это называлось: улица Лужники. Она отрубала спортивную часть полуострова от гражданских земель и проходила демаркационной чертой вдоль восточных границ спорткомплекса. А теперь еще и служила временным отстойником для Камазов. Выстроившись одной цепью, ожидали они чего-то. Водилы, кто в кабине с открытой дверью спал, кто-то ел у примусов, некоторые копались в моторе. Но как-то все обособленно друг от друга. Ни разговоров, ни смеха. Каждый делом своим занят. Редкая для водительской братии картина.

Впереди, где улицу пересекала сквозная дорога, ведущая прямиком к стадиону, мелькала техника. Ждала серьезная жизнь. Я шмыгнул между Камазов с проезжей части к пешеходной аллее, к забору, который облегал обширный Лужнецкий землеотвод. Преграда, однако. Прямые прутья забора в высоту будут метра за три. И поверх еще закреплена оцинкованная спираль колючей проволоки. Однорукому перелезать слишком уж дерзостно. Если не смогу по земле пройти, то, конечно, придется карабкаться, а так, я шел к центральному входу. Освещенный косым светом с дороги. Не суетясь, я свой, я нарик из системы. Из отдельной роты ОМОНа, охотник за головами, разыскиваю двух беглых преступников. Мужчину -- мулата и женщину, славянской внешности. Вчера, в районе метро Сокол напали они на сотрудников ДПС и предположительно ушли скрываться к Лужникам. Вооружены и очень опасны. И что моя голова забинтована, тоже их следы нападения. Должно проканать.

С каждой минутой я становился ближе к главному входу. К эпицентру передвижения грузовиков. И все труднее становилось поддерживать в походке уверенность и непринужденную строгость. Не ожидал я, что ночью здесь так людно и жарко. За высоким забором, темные заросли окончательно сгинули и мне открылись рабочие будни "старателей". День у них ночью в самом разгаре. Вокруг стадиона огромная, грязная и перепаханная колесами площадь. Развернуты сотни разнообразных строительных механизмов, десятки жилых вагончиков, легкие ангары. Все освещено прожекторами, навешанными дополнительно на столбы. Где асфальт кончается, проложены по целине временные дороги из плит. Трактора по ним мотаются, Камазы, люди в спецовках с инструментами циркулируют. А что конкретно делают не совсем понятно. Похоже, что это все перевалочная, ремонтная и складская периферия. Основной строительный или какой там еще замес, кухарят они внутри стадиона. В железобетонный чан которого, через высокие стены, башенные краны переправляют массивные ингредиенты. Еще чуть в стороне гудят, построившись в ряд полуприцепы -- мощные генераторы, небо дружно коптят. Хотя на территории парк же был. На футбол когда ездил, помню точно. Куча деревьев, целый лес. Мы с Чеканом еще перед матчем бухали где-то в сквере здесь, на скамейке. А теперь тут такое...

Прямая лента забора, вскоре сломалась внутрь полусферы открытой площадки главного хода на территорию. Вот где дорожное движение кипит по-настоящему. Я высунулся из-за угла и присел, завязать крепче шнурки, исподлобья оценивая обстановку. Два крыла кассовых флигелей, предваряли широченный проем, состоящий из десятка самостоятельных секций ворот. Створки распахнуты лишь в центральной части, через них к стадиону, рваной вереницей, заезжают самосвалы. Вот и небольшая будка КПП пристроилась за чугунной колонной забора. Особого присутствия патруля, пропускающих, не заметил. Если таковые имеются, то весьма в ненавязчивой форме. Ан, нет. Вон, болтается один с красной повязкой на рукаве и полосатым жезлом. Издалека не выглядит грозно. Солдатик внутренних войск.

Я выпрямился лихо. Съем сырым!

Наглость и еще раз наглость. А когда есть и опыт, возраст, габариты. Ненависть к людям в глазах. Кто связаться рискнет? Я же хозяин всего! У меня же приказ с самого верха! Даже Сайга висит по походному положению, на плече. Мне и руки из карманов вынимать не случится. А если, не дай Бог, и придется, то этот щуплый дух, серьезно пожалеет и никакая дубинка или штык-нож, которые на поясе его висят, не помогут избежать в получении звездюлей.

Правда, чем ближе становился я, тем сильнее этот постовой начинал мне кого-то напоминать. Где-то я его видел... Только где?... Где-то... где... Не помню, забыл. Да, пошел он! Все духи на одно лицо. И напрягаться даже, чтобы вспомнить какого-то там чмыря болотного... Раздавлю!

Постовой заметил меня. В вытянутой руке, поднял жезл, остановив грузовое движение, и в мою сторону крикнул:

-- Стой! Кто идет?!

Не меняя направления и не снижая скорости, я отмахнулся вальяжно:

-- Свои...

Настырно он:

-- Пропуск! -- и, руки расставив, дорогу мне своим чахлым тельцем преградить пытается.

Я в него уперся, навис и с пренебрежением в интонации, отношением унижая:

-- Те говорят, свои. Значит свои, -- и пузом оттолкнул тупое ничтожество. Кто он такой, чтобы перед ним офицер объяснялся? С этими мыслями, я прожег его недвусмысленным взглядом и, по-пацански сплюнув, шагнул на охраняемую территорию. Торсом, без усилий, окончательно сдвинув растерянного духа на обочину поста. У меня и масса и плечо, как отвал грейдера супротив прозрачного комара.

Однако постовой не сдался. Я успел уйти метров на двадцать, не более. Он очухался и догнал меня. Схватил сзади Сайгу и с силой дернул на себя, что Сайга с плеча соскочила. Я ее за ремень прихватил и, на руку наматывая, обернулся, на этого хоббита. Выпучив глаза:

-- Ты обурел? Рядовой! Смирно! -- и тут я вспомнил, где видел рожу солдатенка. Даже вырвалось: -- Подожди, я же тебя на машине переехал?! -- и подумал: "Черт, неспроста!"

Он Сайгу как давай дергать и кричать:

-- Тревога! Тревога!...

В раскрытых дверях будки охраны, с грохотом падающих со стола кружек и ложек, появился взъерошенный и длинный офицер. Никак этот заика Авдеев? И прежде чем я успел, что-либо сделать. Он три раза, короткой трелью, свистнул в милицейский свисток.

Из кассового флигеля, за его спиной, разом высыпали тела солдат. Руки голые, но их человек пятнадцать-двадцать. Я обернулся. Из другого флигеля, их столько же. Они быстро сомкнулись цепью. Ряд один выстроился со стороны стадиона, другой вытянулся вдоль ворот, отсекая от улицы меня. Я -- в мешке! В клещи взяли? Х.. вам!

Боковым и резким крюком, я пробил в висок солдата, избавив его от сознания и освободив от цепких лап Сайгу. Вскинул ее к плечу, навел на шеренгу оголодавших и безмозглых рыл. В центр, в самого крупного целясь. Крикнул:

-- Ни с места!

Воздух пронзил командирский свист. Не в того целился! И они хлынули на меня. Шесть десятков сапог разом глухо всклокотали. Этот звук я перебил, нажав на курок. Выстрел, выстрел, я обернулся, выстрел, выстрел. Но их... не остановить. Уже не считая, я стрелял. Я бил, по темно-зеленой массе, которая неслась на меня. Карал в исступлении, расходуя последние секунды свободы, жизни.

Меня смела, накрыла эта волна, руки вцепились, опутали, отнимая волю.

Я еще пытался кричать пыхтящим надо мной собачьим головам:

-- Старшего! Зовите старшего!

Меня заткнули беспорядочные удары сапог и грязные руки, разрывая, раскрыли, как устрицу, поставив на ноги, удерживая на весу. Авдеев подбежал и, не беседовать, а по карманам сосредоточенно шманать. Я, полуслепой, ему рычу, кровавым ртом:

-- Авдеев, сука! Зови начальство!

Он проверил каждый карман и замер, посмотрев мне в лицо. Это злость в его глазах или жалость? Ударил в живот. Как умеет, проломив насквозь, до позвоночника. И отшатнувшись, подставил меня под прямоугольное пятно яркого света, льющегося из проема будки. Свет плавно заслонила коренастая фигура. Хозяин фигуры на секунду задержался, над всеми, над миром. Застыл, обрамленный внешним сиянием и пошел спускаться, по лесенке, не спеша. Тень. Приближалась всемогущая длань к обреченному барашку, подготовленному на заклание. Я различал лишь контрастные горизонтальные полосы на майке-тельняшке и что голова его без шеи, торчала из плеч.

Я уже плыл, но за мгновение до удара, мне открылось лицо убойщика.

Бес сказал, свое долгожданное:

-- Ну, здравствуй, сукан! -- и резким движением, выключил свет.

Глава 23.

Я проснулся от боли. Или скорее, меня разбудила боль. Она обрела во мне полновесное имя собственное, подчинив тело, манипулируя сознанием. Выкручивая суставы, взяв в заложники. И кричал даже не я. Это боль так общалась с внешним миром, посредством донора, носителя, меня. И уже после, повернувшись на спину, я смог свободнее вздохнуть, но подавился кровью. А сильно кашлять, когда поломаны ребра -- тот еще праздник. Левый бок, вот моя сторона, на которой смог я вернуться в себя. Оттолкнулся от ледяного кафеля, сел боком, опираясь на руку. Я смотрел по сторонам, но никак увидеть не мог и понять: Что и где же я? Как вдруг пол накренился, резко скользнул вниз. Я постарался выискать равновесие, но рука, в локте подломившись, уронила меня. Я упал. Нет, нельзя. Спешу. Слишком слаб. Слишком...

...Я открыл глаза. Надо мной нависала статичная, тусклая картинка темной стены. К ней прирастал твердый пол, из коричневой мозаики маленьких кафельных плиток. Тишина гробовая. Я поднес к лицу правую кисть. Развернул. Палец! На месте, и пластырь на нем. Я беспомощно выдохнул, глаза закрыв...

...Лязг провернутого механизма замка. Ржавые петли скрипнули и потянуло сквозняком по голове, будто направили в волосы струю холодного и бесшумного фена. Я ощутил шаги, их не слыша, чувствуя лишь глухое давление на пол. Тень пронеслась надо мной. Лица коснулся ветерок. Дверь громко задернули в железные пазы, клацающий поворот ключа и через паузу донеслись еще одни похожие, но более приглушенные звуки. Две двери здесь? Надо встать...

Переступая и подпрыгивая на левой руке, я приподнялся. Тусклый свет грязной лампочки едва шел с потолка, добираясь до пола вязкими бликами крашеной стены и криво отражаясь в вытянутой фаянсовой отливке писсуара-нужника. Глухая с утопленным глазком дверь и две откинутые от стены деревянные лежанки -- весь набор камеры. И намека на окно нет. А потолок высокий, но не сводчатый, с прямыми углами. Значит относительно современное здание. Да? И что мне с этого?

Болезненными, оттого нелепыми движениями, я перевернулся, встал на четвереньки, и подобрался к правой лежанке. Низко висящая над полом, быть может, специально, для таких, еле живых, случаев. Поэтому и смог я влезть, по сравнению с кафелем, на теплые доски. И даже сел, придерживая смятый солдатскими сапогами бок, спиной откинулся на стену. Сокамерника лучше разглядеть.

Рядовой обыватель и когда-то по конституции законочтимый человек с собственным мнением и в меру активной гражданской позицией. Наверное, семья, дети, внуки. Были. А сейчас -- никто. Просто напуганная женщина, пред или пенсионного возраста, на соседней скамье. Одна ее голова торчала с растрепанными каштановыми, а у корней седыми волосами. Кутаясь в темный, тюремный плед, она таращилась на меня, норовя забиться в угол еще дальше.

Я хотел всего лишь поздороваться, но опухший и неповоротливый теперь рот выдал неразборчивый хрип:

-- Зрас,... -- я осторожно кашлянул, поморщившись от боли, и произнес слово уже более похожее на: -- Привет.

Женщина продолжала трястись. Но послышалось тихое журчание и, из-под ее скамьи, потянулся по кафельной плитке к центру камеры небольшой ручеек, в лужицу вырастать. Терпко запахло мочой. Я лишь выдохнул:

-- Черт...

Постанывая от болевых спазмов, лег я на здоровый бок, уткнувшись носом в стену. Сил едва осталось на сон. Я аккуратно вздохнул...

Разбудил звук открывшейся двери. Что-то зашуршало и дверь закрыли. А через паузу вторую. Новым рефлексам быть! Я повернулся на спину, глаза приоткрыв. У двери, на полу, стояли две маленькие пластиковые бутылки с водой и на крышке каждой, как по шоколадному батончику в упаковке. Я повернул голову еще правее.

Тетка. Все там же и все так же продолжает бояться меня и дрожать. Я сказал, еще вяло:

-- Да не бойся... тесь, вы. Я... уф, -- тяжело говорить лежа.

Стараясь не подключать мышцы пресса, я приподнялся и сел на скамье. Лужица мочи на полу усохла прилично. Часа три-четыре миновало с момента моего последнего пробуждения. Время опасное. У этой дамы, поди, новая порция уже скоплена. Только бы ей в привычку не вошло под себя так ходить. И без того дышать нечем тут. А у тетки, похоже, и впрямь, с психикой не совсем все ладится. Да совсем все не ладится. Замерший, безадресный взгляд, с печатью ужаса. Куда я попал? В карцер дурдома?

На ноги встал, через боль, но легче чем думал. С упреждением обогнул лужу и сел на корточки у двери. Поднять свою порцию пайка. Вернулся на скамью.

Бутылку воды почти всю выпил сразу. На второе детские вафли в шоколаде. Еда не "фонтан", но кое-как зубами одной стороны это пожевал. Десне на другой стороне серьезно досталось от солдатского кирзача. Пальцем прощупал ротовую полость. Слизистая на обратной стороне щеки содрана, на десне ссадина и шатаются коренные слегка, ай, больно. Твари, мало я вас... Встретился глазами с этой... женщиной.

Вытаскивая пальцы изо рта, спросил спокойно:

-- Вы есть будете? -- безобиднее вопроса некуда, но к центру камеры потянулся новый ручеек. Я надрывисто выкрикнул: -- Ты надоела уже! -- и к двери пошел.

Постучал кулаком. Звучно получилось. Крикнул:

-- Эй! Есть кто?! -- и еще кулаком крупной дроби добавил.

Вскоре зашевелился замок дальней двери и железный лепесток с глазка съехал. Голос, с хохляцким говором спросил:

-- Тоби, чего?

-- Слышь! Что здесь происходит?!

Человек за глазком ответил молчанием.

Я потребовал тогда:

-- Позови главного!

-- Усё?

Блин, чей же голос это? Я спросил:

-- Желудок, ты?

Глазок задвинулся, и захлопнулась дальняя дверь. Поговорили, называется. По ощущениям: не очень гладко. Может я поспешил с вызовом главного? Сто пудов это был Ваня Желудок. А над ним из главных: Шаборзин, Егоров или же Семеныч... Ух... и чувство тревоги, опасности, струей паники в голову мне. Кто оттягивает себе удовольствие кольцо с меня живого снять? Срезать?! С пальцем откусить?! Нет! Суки!

Я по карманам. Пустые, выгребли все. И ремень сняли, шнурки, даже звезды с погон! Чем отбиваться? Я на тетку взглянул. Что под пледом? Схватил уголок пледа и под истошный ее визг сдернул. Она голая! Да вот чтоб тебя! Отшатнулся.

И уже различил звуки дальней двери. Тетка нервно визжит, головой и руками трясет. Но я отчетливо услышать их басистые голоса. Двое минимум! Зрачки сжались в точку. Думай, думай! Как их валить? Чем? Глазок дернулся и лязгнул последний замок. Я на скамью встал, спиной в угол вжался. Чем?! Чем?! Чем?!

В камеру влетели Юсуп, Андромед, последним Желудок. На меня!

Я оттолкнулся всем телом и вперед ногой прыгнул в Юсупа грудь! Он на лужу только ступил, как раз под мой выпад и поскользнулся. Уронил я гада! Сам тоже между лежаками упал, но сгруппированный и левым кулаком Анромеда попытался достать. Но Андромед слишком быстрый, на скамью одной ногой заскочил и на меня спрыгнул своим центнером. Руки вяжет, а Юсуп ноги. Лишь Желудок стоит у двери, к ним в подмогу не лезет. Со стороны смотрит, как в сомнениях. Я кричу ему:

-- Ваня!... Ваня!... Я свой!... Ваня!...

Перевернули меня. Сзади наручники на запястьях. Щелк. На голову плотный мешок. Справились...

Ведут меня буквой "Г" по коридору, по ступеням и опять по коридору. Я слепой мышью в лабиринте, что могу, через боль, подмечаю. Пол как мягкий и пружинит чуть. Здание здоровое, с длинными коридорами, куча поворотов. Петляли, петляли и головой в стену уперли. Задержка, дверь слышу, открыли. Завели, посадили на стул. Наручники сняли с одной руки и опять за спиной застегнули. Сорвали мешок и резво кабинет покинули. Тусклый свет, от настольной лампы...

Бес! Он сидит метрах в трех. У массивного стола и ко мне боком. На стуле покачивается в напряженной, неестественной позе. Всклокоченная голубая рубашка и широкие стропы "лифчика" с кобурой, висящей подмышкой. Ближняя к столешнице рука коленку трет. А левая, с закатанным выше локтя рукавом, вытянута и полусогнута. Открытой ладонью к верху, как мнимый паралитик на инвалидной коляске в переходе милостыню просит. Глаза прищурены и еле заметная улыбка, чуть растянутая по лицу. Что с ним? Сценка: Как паук радуется пойманной мухе? Сомнительно. Лицедей из Беса... И чтобы чему-то радоваться нужен ум и минимальная способность к перспективному анализу. Он же воспринимает все как должное. И только сейчас, я заметил на столе причину Бесова состояния: шприц и пустые ампулы. Ну, приехали...

Я дернулся, пытаясь встать со стула или куда-нибудь сместиться. Но крепкий стул и закреплен он крепко. Соскочишь с этой дыбы кусками лишь. Гнетущий кабинет. Пол -- линолеум, брутальный рисунок из далеких семидесятых. Стол заметно взрослее, основательный, на сплошной тумбе. Нижняя половина стен обшита, по старосоветской моде, под благородное дерево, ДСП-панелями, покрытыми темным лаком. Выше звукопоглощающие асбестовые плитки с дырочками. Высокий потолок. Высокая дверь, без ручки. Специализированная комната. И опять без окна. Это все бункер какой? Эшафот мой. Бастилия...

Бес сказал вдруг:

-- Малышев! -- и головы не повернув, не взглянув, спросил: -- Угадай, что я делаю?

Я помолчал и предположил:

-- На паперти стоишь?

Он протянул довольно:

-- Не-а. Единорога хлебом кормлю. Настоящего... Щикотно так.

Славное начало... Я проговорил искусственное:

-- Поздравляю...

Со счастливой рожей, Бес покивал, покачался немного и вскрикнул резко:

-- Ай! -- и растаманская нега, внезапно сменилась ожесточением и агрессией. Он вскричал: -- Кусаешься, сука?!

Его рука, тренированным движением, скользнула к кобуре. И Бес навел пистолет на только ему видимого врага и с вопрошающим криком:

-- Куда побежал?! -- выстелил в дверь. Маленький пятачок деревянного полотна с хлопком взъерошился светлыми щепками. Бес сильней закричал: -- Стой, сука! -- и обратил дуло пистолета на меня. Выстрел! Бес руку отвел. Выстрел! И стал резкими, непредсказуемыми движениями ствол направлять в разные стороны кабинета, дергать, нажимая курок. Хлопки, огненные вспышки, пороховые газы. Я, вздрагивая каждый раз, слышал, видел смерть. Я впервые молился, молил. Неосознанно. Десницу судьбы. Слепой рандом. Бес бросал тупо кости, ничего не решая. Просто случай. Значимый лишь для меня. Через секунду, ни для кого.

Все закончилось. Бес медленно водил рукой, продолжая, под неразборчивое, злобное бормотание, изредка щелкать пустым пистолетом...

Я дышал. Дрожал, предательской зыбью внутри. Я не верил. Не знал. Что никто я. Мешок потрохов теплых. Нечто живое, но лишенное выбора, мнения, слова. Для чего тогда жил? И зачем? Чтобы вот так...

Дверь отворилась и в кабинет, быстро и упруго, зашел Егоров. Сразу к заторможенному Бесу. Руку сверху наложил на пистолет и одним, едва заметным движением, снял с пистолета затворную рамку и выронил ее, горячую, на стол.

За Егоровым следом, бесшумно столкнувшись плечами и мешая, друг дружке, залетели Юсуп и Андромед. Они взяли под руки Беса и бережно выпроводили из кабинета. Егоров проконтролировал их уход, активно поторчал в двери, ее захлопнул и прошел за стол. Сел в темноту, на невидимое и тихо скрипнувшее кресло. Сразу хозяйничать и прибираться. Только руки мелькают. Скинул в корзину для бумаг использованный шприц, ампулы, смятые салфетки. Щепетильно, двумя пальчиками собрал мелкие осколки. И окончательным, широким штрихом, смахнул на пол гильзу, с дальнего конца стола. Все проделал без единого слова, не меняясь в лице. Будто выкинуть использованные шприцы для него нечто обыденное. Мало ли кто тут вмазался и пострелял? Дело житейское. А прибраться не долго. И уже потянул на себя ящик стола, вынул бумажную папку, раскрыл. Железный плафон лампы настольной висит высоко, сделал чуть ниже и запчасть от пистолета в сторонку. Готово. Над страницами склонился, спокойно листает. Как в старые злые...

Я смотрел в угловатый Егоровский череп. В его лысой башке взглядом дырку буравя. Вот же гнида костлявая. Отощал за неделю. Хотя, казалось бы, куда больше? Черная водолазка под пиджаком "стройнит", видать, сильно или это долгожданная онкология, раком всех внутренних органов заживо изжирает его. Как же я ненавижу тебя! Всей душой! И ведь смотрю, проклиная, но еще надеясь с этим кощеем как-нибудь полюбовно договориться, выискать выход или нащупать вход. Уже мечтая избавиться от кольца и вырваться живым отсюда, поставив точку в этом коме проблем. Только, что ты молчишь? Что ты тянешь?!

Но первой же фразой, Егоров поставил меня в тупик. Он спросил:

-- Ну, так что с этой женщиной у тебя?

Я ошарашено:

-- В плане?

-- Что ты решил?

-- По поводу?

Он, вычитывая из папки:

-- Москвичка, сорок пять лет. Двое здоровых детей. Разведена, по работе характеризуется положительно. По медицинским показателям, тоже особых препятствий не вижу.

Я, трепеща от злости, но еще как-то сдерживаясь:

-- Егоров, у тебя с головой все хорошо? Ты сейчас с кем говоришь?

Он поднял на меня глаза и сказал предельно строго:

-- Я, Малышев, разговариваю с тобой. И давай не будем и дальше усложнять друг другу жизнь. Это в твоих интересах. Отвечай, ты оставляешь женщину себе или нет?

Пьяный от страха или бессилия, я вскричал отчаянным вопросом:

-- Ты что издеваешься надо мной? Сука! Кто тебе право дал? -- тщетно дергаясь, прикованный, на стуле, требую: -- Выпустил меня, быстро!

Егоров, не меняясь в интонации:

-- Малышев, поверь. Я твой друг.

Я ору:

-- Да?! Друг! А ничего, что я наручниками тут пристегнутым сижу? В отличие от тебя!

Он спокойно:

-- Это мера безопасности. Твоей.

-- Всего лишь?! А я-то подумал,... -- обалдевая, я усмехнулся: -- Оказывается, Бес меня ради моей же безопасности пытался застрелить? Ты тогда, друг, перед ним извинись, за мои помыслы в его сторону не корректные. По рукам?

Он так же внятно и терпеливо:

-- Малышев, я не один здесь решаю с кем и как мне работать.

Я удивился:

-- Ты что-то решает? Егоров? Не смеши! Выдумал басню... Решает он...

Брови Егорова дрогнули чуть, и он спросил, слегка настороженно:

-- А, по-твоему, кто здесь решает?

-- Да понятно кто! Хмурый друг, за вас решает тут все. Ты через минуту забудешь, что видел и разговаривал со мной!

-- Ты о чем?

-- О том! Бесполезно беседовать нам с тобою! Наркоманы вы все чертовы!

Егоров выдохнул сдержанно:

-- Об этом,... -- он встал и вышел из-за стола на свой фирменный прогулочный круг. Размерено обдумав, затеял пространные измышления: -- Мне сложно тебе все объяснить. И вряд ли это возможно и так уж необходимо, но эти препараты... это ни есть чья-то блажь или прихоть. Сейчас не простое время. Стало крайне трудно мотивировать людей. Каждый человек требует свой, иногда медикаментозный подход...

Я не сдержался и перебил:

-- А-я-яй! Как тебе, наверное, нелегко. Время тяжелое. Так сочувствую. Слезы градом. Одни проблемы вокруг. Только ты ошибаешься, друг. Выход есть, он рядом. Ты себе дозу мутного в баян большой набери и вмажься, до упора, скорее забудешься!

Егоров молча вернулся к столу и, нагнувшись, открыл ящик. Сначала на столешнице появилась железная коробочка со шприцами, затем картонный патронташ ампул.

Я вскричал в поддержку:

-- Во-во! Правильно! Давай! Единорога покорми! А то он тут голодный по кабинету бегает!

Егоров, не отвлекаясь на меня, обжал ваткой и отломил стеклянный хвостик ампулы. Медленно набрал в шприц прозрачную жидкость, повернулся и направился ко мне.

Я сжался на стуле. Воскликнул в искреннем опасении:

-- Ты куда идешь?! Ты чего хочешь?! Сделай быстро, зачем ловили! Егоров!

Костлявой, но сильной рукой, он схватил за волосы и попытался отогнуть мою голову в бок. Я, дергаясь, сопротивлялся, как мог и Егоров предупредил:

-- Малышев, еще раз дернешься, иглою попаду тебе в глаз.

Я зажмурился, он ужалил меня в шею. Холодное тепло побежало по вене. Я мгновенно перестал чувствовать тело, но сознание сохранилось бледной, далекой картинкой. Я присутствовал, а ничем не владел. Будто небыль, чей-то сон наяву. Едва различимые звуки...

И не уверен я, что диалог, случившийся после, был в реальности. Что это не плод воображения, галлюцинации, приход. Но Егоров сел в белесый и одновременно черный туман, за бесконечно длинную крышку стола и спросил:

-- Так что скажешь насчет женщины?

Фраза вторично отзвенела в голове приглушенным, металлическим эхом, и Малышев переспросил, вяло двигая губами:

-- Ты о какой женщине?...

Он уточнил:

-- Которая находится с тобой в камере. Ты оставляешь ее?

Малышев помычал, повторив за эхом каждое слово, и, фыркнув от смеха, произнес:

-- Забери эту овцу, энурезную, себе.

Егоров прищурился:

-- Ты уверен?

Малышев, через паузу, кивнул:

-- Полностью.

-- Могу предложить еще вариант, -- Егоров извлек из стола и открыл новую папку, вычитывая: -- Женщина двадцати пяти лет. Уроженка Новосибирска. Один ребенок, замужем. По здоровью все основные показатели пока в норме. Но в роду плохая наследственность. По отцовской линии есть генетическая предрасположенность к эпилепсии. Будешь брать?

Малышев подумал-подумал и, усмехнувшись, процедил с колкостью:

-- Егоров, я не понял, ты в мамки подался, что ли?

Он переспросил строго:

-- Не понял, какие мамки? Объясни.

-- Ну... ты тут, как за старшего сутенера?

Егоров, повысив интонацию:

-- Малышев, тебе надо с бабами трахаться или нет?

Возмущенное эхо, повторило фразу, сгущая в грозной риторике вопрос, и Малышев, еще больше потупив взор, согласился виновато:

-- Надо. Ты тогда их всех покажи. Я посмотрю. Что-нибудь выберу.

Егоров, откинув папку, предупредил строго:

-- Смотри, но помни: Времени у тебя мало.

-- Очень?

-- Считанные дни.

-- Да? -- и Малышев, осмелев, предупредил усмехаясь: -- И значит у тебя, времени еще меньше. Я ее вижу, твою. Егоров! Я вижу за твоей спиной, чужую тень...

Егоров озлился, приподнялся из-за стола, будто бы раздуваясь. Из ноздрей, рта потекла синяя кровь, руки вытянулись в тугие, гибкие щупальца. Словно змеи они разрослись из Егорова жилистым корневищем, извиваясь по стенам и потолку кабинета, окрутили туловище, влезая мне в раскрытые раны, отщипывая мясо, отнимая еду у опарышей...

Я с хрипом проснулся. В камере. Один плед остался от тетки. Голову дурманит. Дикий сушняк. Тело ломит. У двери стоит бутылочка с водой и вафельный батончик. Осторожно, по стеночке, чтобы не завалиться, я пробрался к двери. Трясущимися руками поднял бутылку. Батончик упал и поднять его вряд ли сейчас получилось бы. Не до того. Мысли все о воде. Жажда владела, снедала меня. Держась за стенку, я пил и пил. А закончив, почему-то сразу и очень захотелось закрыть глаза. Немедленно лечь. И уже с опозданием вспомнил, что эта бутылочка до меня была кем-то открыта. Сдобрили жидкость они чем? И ладно... Добраться бы до скамьи!...

Я ехал за рулем. На своем карте. По виляющей трассе. Надрывистый визг двигателя, вопящего с максимальными оборотами, каждый раз, в конце прямого отрезка, сменялся холостыми хлопками. Я рисковал. Сбрасывал газ чуть позднее, тормозил не на, а за гранью, когда шины скользят, но, оставляя черный, резиновый след, успевают вцепиться в асфальт, едва, ввинчивая машину в поворот. И этого "едва" всегда мне хватало. Осталась позиция. Я висел на хвосте. Прятался за спиной лидера, в воздушном мешке, выжидая момент. Лидер меня чувствовал, не пускал. Всячески закрывая бреши, заранее пересекал траекторию. Я юлил, атаковал и никак! Осталось три круга... два. Ну! Когда же? Когда? Лидер ошибся единственный раз. Под конец финального круга, в связку поворотов вошел широко. Шире чем думал. Это шанс. Я нажал газ и... На эти доли секунды возглавил гонку, строчки, рейтинги. Цепляясь за асфальт, я выходил из последнего поворота. Первым... Должен был выйти... Капля масла под шиной, травинка, крупица песка, что-то стало причиной и мой карт вырвало с дуги, с трассы. Скорость. По неровной земле меня несет боком. Кочка и тут же вторая, карт подбросило... перевернулся он в воздухе трижды, как сказали над головой после. Кто-то успел посчитать. Дальше считал уже я. Месяцы. В больничной палате. Заново вспоминая родных, учился разговаривать, ходить...

Глава 24.

С грохотом закрывшись, разбудила дверь. Я простонал от боли. Меня изнутри резали ребра, жгло иссушенное горло. Эта бесконечная жажда. Сил уже от нее нет. Сел на лежанку, собираясь с мыслями. Надо встать, надо сходить за водой. А у двери...

Девица замерла голая, закрывается руками. По прическе лишь узнал ее.

Я выдохнул:

-- Ленка! -- боясь, не веря, желая.

Она вздрогнула, перепуганная, кинулась на меня, упала на колени. Обняла. Продышала сквозь слезы:

-- Кирилл! Я,... -- и, поперхнувшись, зажмурилась. Зарыдала. Дрожит.

И я тоже чего-то растрогался. Хлынули сопли, как у подростка. Перехватил ее и вцепился сильнее, словно падает она в пропасть или падаю сам. Будто бы навсегда с ней прощаюсь, а может, встречаю навек? Глажу ее по колючей голове. Смешалось все. И рад и нет.

Лена отстранилась вдруг и крикнула в страхе:

-- Я тебя не сдавала!

-- Ты чего, дура что ль? Сам я попался. Сам, -- притянул глупенькую к себе. Еще крепче прижал. Спросил, с опасением, но зная, что сделаю больно: -- А тебя взяли где, давно?

Она, всхлипывая:

-- В нашем коттедже. Они ждали нас. Понимаешь? Ждали! -- и опять в слезы.

Я скорее чтобы Лену успокоить, подцепил теткин плед со скамьи:

-- Одень ты одеяло! -- закутал ее. -- А с Джексоном что?

Она, мотая головой и шмыгая:

-- Я не видела. Он убежал. Они погнались, стреляли, но везли меня одну.

-- Сбежал, значит, -- я усмехнулся с горечью. -- Вот, балабол, и, правда, проныра года.

Мы затем долго молчали. Эмоции душили все мысли, не давая больше и слова сказать. Прижимая к себе, я ее успокаивал, растирал спину, гладил по рукам. Пусть почувствует силу. И что не одна она. Нас уже двое. Вдвоем легче, мы сможем. Всех. Все.

Чуть успокоившись, Лена, вытирая раскрасневшийся носик, спросила:

-- У тебя кольцо забрали?

Если бы. Но я кивнул:

-- Забрали. Только им еще что-то нужно.

-- Что?

-- А хер их знает. До тебя тут баба со мной сумасшедшая сидела. Мешают в воду наркоту. Егоров совсем сбрендил, допрашивает, что-то колет, женщин каких-то предлагает, в бреду каком-то я. То на измене или вообще овощем, неадекватным. Приливами плющит, -- и что-то самому противно от собственного нытья стало. Решил с этими соплями кончать: -- Ладно, это фигня все. Прорвемся, -- я помолчал и вспомнил: -- А хочешь есть? Там вафельный батончик у двери. Поешь. Я штук десять сожрал их, такие сытные.

Лена подождала и юркнула к двери. Шурша упаковкой, с обреченным видом подошла к теткиной скамье.

Я сказал:

-- Не садись на эту койку.

-- Почему?

-- Не почему. Просто не садись и все. Иди ко мне.

Мы легли. Я ее обнял. Она, сжавшись комочком на мне, молчала, кутаясь в плед. Грызла эту вафельку, как ребенок, изредка содрогаясь. Затем сказала:

-- Кирилл, мне страшно. Они убьют нас.

-- Не убьют. Хотели бы убить -- давно убили бы.

-- Ты уверен?

-- Сто процентов. Мы им нужны. Есть какая-то в нас ценность для них. Эти ребята слишком серьезные, чтобы впустую держать или беречь из-за какой-то там жалости. Играть привыкли по крупному, на результат.

-- А что с нами будет?

-- Мы будем жить. Это главное... Егоров что-то хитрое задумал. Ваню Желудка откопал где-то. Держит Беса на глубокой игле. А может и Семеныч мутит чего-то? Но сейчас, если честно, я пока и близко не представляю, за каким фигом они это устроили? Скоро увидим.

-- Ты знаешь этих людей?

-- Вроде того. Коллеги мои бывшие.

-- Инженеры?

Я отшутился, невесело:

-- Ага, проектировщики, в третьем колене,... -- я поежился и сказал: -- Холодно чего-то здесь. Тебе холодно?

Лена отстранилась от меня. Сморщенный в жалости лоб, прошептала:

-- Ты горишь!

С того дня, нас оставили в покое. Ни допросов, ни визитов. Желудок лишь снабжал осточертевшими снеками и водой, которая содержала заметно горькие добавки. Лена говорила, что, судя по действию, они подмешивают нам препараты седативной группы. Чтобы это и не значило, я ей верю. Она шарит в фармакологии покруче Маринки. Мой типаж. Боевая девица. Каждый раз кричала Желудку названия лекарств, чтобы принес для меня. Я кричал, чтобы одежду для нее. Безрезультатно. На контакт он не шел. Но один раз, когда воду выставлял, подбросил старые штаны от костюма, рубашку и носки. Приодели мы Лену. Она -- молодцом у меня. Не отчаялась.

Это я что-то сдал. Сил набраться стараюсь, но... никак. День ото дня их все меньше и меньше. Или вообще нет. Да и взяться откуда? Двигался мало я. Только спал или бредил, боролся с ознобом. Эта проклятущая рука тянула на дно, а может и поломанные ребра -- рецидивисты, но мне все труднее давалось дыхание, любое движение. Слабость тела, сознания, я уж давно б потерял с миром связь. Если б не Лена...

Она вытаскивала меня, дух поднимала. Заставляла думать, разговаривать, жить. Рубашку свою порвала и перевязывала ей. Плакала редко и тайком от меня, когда спал. Врала, что все хорошо, что выгляжу лучше сегодня и надо бороться. До той самой минуты...

Пока мы спали, открылась дверь. Я всегда слушал звуки дверей, даже сквозь сон или бред, готовясь, если что, к обороне, активному действию. Но это еду принесли. Я расслабился и тихонько пихнул Лену в спину. Режим. А по кухне она главная. Как и везде. Только сегодня, мой боец, что-то взял самоотвод. Не откликается. Рыдала наверно всю ночь. Теперь не разбудишь. Я поворчал на нее и поднялся. Откашляться. Голова -- деревянная. Легкие от крови хоть выжимай. Еще раненая рука тяжелая, опухшая и ноет в онемении. Я посмотрел на бутылочки с водой. Издевательски далеко. А что делать? И подойти силы нет, и боль эту терпеть силенок нету тоже. Но после дозы "живой" воды, чувствительность снижалась тела и мозга. Ощутимое облегчение. Стимул все же напрячься и попробовать доползти.

Я привстал и по стеночке. Немощью, в свои двадцать пять лет. Прокрался и на колени, с колен затем встал. Две бутылке в руке, а батончики на полу -- желудочная язва. Их уже видеть не мог.

Дошел до лежанки, на краешек сел. Лена спит, лицом к стене. Тормошу ее осторожно:

-- Ленк, вставай. Еду принесли. Слышишь?

Она не шелохнется, молчит. Я уже подумал отстать, как вдруг Лена произнесла громко и твердо:

-- Убей меня.

Я запнулся:

-- Ты чего? -- продолжаю будить ее: -- Просыпайся. Позавтракай!

Она еще тверже:

-- Я прошу тебя Кирилл. Убей. Пока можешь! -- голос слегка дрогнул на фразе последней.

Я, отстраняясь от нее. Не понимая, ушам не веря:

-- Ты что придумала себе?

-- Так надо. Я все решила. Это единственный выход. Ты задушишь меня этой ночью, во сне. Это будет быстро и не больно.

-- Ты чего, с ума сошла? С какого вдруг?...

Лена приподнялась и села на скамье в угол, поджав ноги и обхватив руками колени. Избегая моего взгляда, заговорила холодным голосом:

-- У тебя гангрена. Ты скоро впадешь в агонию и умрешь. Затем они перестанут кормить меня. Я буду есть твой труп. Медленно, -- и посмотрела на меня, будто это видела и теперь будущее мне внушает.

Я отшатнулся от нее, со словами:

-- Что за бред? Что ты городишь такое?

Она твердо спросила, вложив в интонацию упрек, утверждение:

-- А ты, разве, не этого хочешь?

Я, пятясь и бормоча непроизвольно:

-- Лен, ты чего... что случилось?...

Она с обвинением:

-- Признайся. Ты один из них!

-- Нет, я нормальный...

Она вскочила на ноги:

-- Нормальный? Тогда отдай им кольцо! -- и бросилась с кулаками на меня. -- Отдай!

В борьбе, мы повалились на противоположную скамью. Я обнимаю ее, сковывая руки:

-- Тихо! Тихо! Осторожней ты. Тихо! -- прижимаю Лену к себе крепко, но бережно, чтобы не причинить физическую боль. Стиснув, переждал ее слабеющие судороги и чуть хватку ослабил. Она сдалась уже, лишь обессилено плачет. Я глажу ее по голове, приговаривая: -- Вот так. Вот так. Успокойся. Все хорошо. Ты права. Нельзя дальше нам ждать. Мы найдем выход. И выйдем, сегодня же... Я придумал. Я покажу Желудку кольцо и договорюсь с ним. Он выведет нас отсюда. Вот увидишь! -- и, заглядывая в лицо, ищу отклика на слова: -- Будь готова помогать, если что! По рукам?

Она в тихой надежде шепнула:

-- Ты серьезно?...

Я решительно постучал в дверь. Звуков жду. Оглянулся на Лену. В плед закутанная, на лежанке сидит. Нервы до предела натянуты, внутренне напряжена и, не моргая, смотрит, вопя взглядом. Требует от меня силы, действий. Я интенсивнее постучал, что услышал бы и глухой, мертвый. Крикнул:

-- Ваня! Дело есть!

Я стучал и ждал. И кричал. Нет ни звуков, ни реакции. Странно... Он всегда приходил, сопровождаемый кем-то и в глазок смотрел. Пусть без слов, но смотрел. А сейчас... Паника у Лены. Я схватил ее:

-- Тихо! Тихо! Успокойся! Успокойся, я сказал! Мы подкараулим его! -- сдерживая Лену, я сумел открыть бутылочку. -- Выпей воды! Выпей!

Она в истерике:

-- Я не буду!...

Я воскликнул, с задержкой осознав:

-- Подожди! Когда бутылку открывал, слышала треск?

Лена прошептала в испуге:

-- Да!

Я ухватился, за далекое озарение, след, очевидный, спасительный путь, но еще не владея и не понимая его. Вслух рассуждая:

-- Значит они, бутылку не открывали, -- и тут же отчетливо припомнил еще одно расхождение с шаблоном: -- И когда двери Желудок закрывал, захлопнул он их странно. Что-то не так!

Лена воскликнула:

-- Кирилл! Он еще батончики уронил с таким звуком! Тук! -- и метнулась к двери. -- Кирилл. Батончик тяжелый!

Я прикрикнул:

-- Да пожди ты с батончиком! Когда дверь он задернул,... -- я закрыл глаза, мысленно возвращаясь на полчаса назад, воспроизводя услышанные звуки. Ловя растущий раж, проговаривая: -- Чего-то не хватало... Лен, не шурши!... Поменялось там чего-то. Он ключами в замке как не ворочал, что ли? -- и вскричал возрожденно: -- Точно не было! Получается, что ни хера эта дверь не заперта? Чем открыть ее?! -- оглядывая цельное железное полотно двери без малейшего выступа, а тем более ручки.

Лена обернулась с раскрытой упаковкой батончика и сказала оцепенев:

-- Кирилл. Тут нож!

Я схватил ее руку:

-- Это мой нож! Кастета! Желудок за нас! Помогай открывать!

Просовывая лезвие в щель и покачивая нож в разные стороны, я корчевал эту дверь. Но она стояла гранитной плитой, как литая сплошь или скала и вдруг... поддалась. По шажку, по миллиметру, продвигалась поступательно к нам. Мы тащили ее и откуда силы взялись во мне. Сам не знаю. Но когда смог, подушечками пальцев зацепиться за ее торец, на себя дернул. Открыли!

За ней проходная, темная комната и вторая дверь, но иная. Солидная, деревянная. С гнутой бронзовой ручкой. Зримая черта, за которой...?

Я обернулся и вложил рукоять ножа Лене в ладонь. Сказал, гипнотизируя взглядом:

-- Держись за мной. Там тесные коридоры. Когда нападут, то сначала на меня. Я повалюсь вместе с ними на пол. Они будут сверху. Ты бьешь ножом, сбоку, -- руку ее, направляя крюком, -- вот так. Держи нож крепко. Бей со всех сил. И целься в шею, в горло. Ударила, нож качаешь и вытаскиваешь и опять бьешь. Все резко и быстро. Поняла?

Лена кивнула:

-- Да.

-- Сделаешь?

Могла не отвечать. По глазам вижу, что осознает: "выбора нет", и услышал отчаянное:

-- Сделаю!

Я прошептал:

-- С Богом,... -- и обхватил ладонью бронзовую скобу.

Глава 25.

Мы выскочили в коридор. Страх и свобода. Но куда бежать? Темень. Лампочки редкие, аварийные лишь горят. А коридор длинный, обкомовский какой-то. Одинаковые двери с трехзначными номерами. И красная, ковровая половица в темноту уходит, в оба конца, и там и там мерцают под потолком зеленые таблички "выход". Я кивнул наобум:

-- Туда!

Пять шагов сделали и за спиной, из дальнего конца коридора послышались громкие хлопки, крики.

Я шикнул Лене:

-- Дверь, быстро, любую!

Она бросилась к ближней двери и протолкнула ее внутрь. Серый, уличный свет впустив в коридор. И махнула из нее мне. Я заскочил в просторный, разоренный кабинет с открытым пасмурным окном. От сквозняка, вертикальные жалюзи с шумом, лентами затрепетали, ругаясь и выдавая нас. Я дверь тут же захлопнул и мы, не сговорившись, вжались в нее. Навалившись. Я еще в ручку снизу уперся. Не дышим.

В коридоре все яснее слышался топот. Он все нарастал, становясь ближе и громче, как стук сердца и вдруг, прекратился совсем. Рядом скрипнула дверь, похоже, что нашей бывшей камеры. Раздались басистые возгласы. И опять топот. Мимо нас по коридору пронеслись. Я слушал и слушал. Стихли. Убедился. Тишина.

Кивнул Лене на окно:

-- Что там?

Она ринулась через кабинет, переломившись животом о широкий подоконник. И обернулась на меня:

-- Внутренний двор. Бумагами завален. И машина внизу черная.

-- Крузак?

-- Нет, другая.

-- Какая другая? БМВ?

-- Нет, не знаю такую. Русская!

Я быстро к Ленке, буркнув ожесточено:

-- Бабы, блин, -- высунулся из окна.

Внизу Волга, служебная. Капот закрыт, но разинуты передние двери. И человека нигде нет. Двор здоровый и здание тоже. Стоили еще при царской России, на века. Стены тяжелые, хмурые, цвета грязного песка и белые коробки наружных блоков кондиционеров, как прыщи гнойные. Все окна открыты, темные, кабинеты безлюдны, выпотрошены. Мы на среднем этаже, где-то на пятом. И не утро сейчас и не день. На дворе уже вечер. В самый раз удирать!

Я оттолкнулся от подоконника. Придерживая согнутую правую руку, скомандовал:

-- Скорей! Выходы перекроют!

Мы опять ворвались в темноту коридора. На ковер. Я спросил, проверяя себя:

-- Где стреляли они?

Лена, уверенно лезвием указав:

-- Там!

Вот туда и:

-- Бежим!

Коридор кончился дверью. А за ней стол и охраны пост. Бывшей... В темном углу, на полу, вытянув прямые, раздвинутые ноги, сидел грузный человек в костюме, с опушенными руками и поникшей головой. От лица его, по галстуку, на выпяченное пузо и, пачкая светлую рубашку, текла вязкая кровавая слизь. Может жив еще? Отстранив стул, я заглянул к голове ближе.

В волосах частицы черепа, мозга.

Я отпрянул:

-- Черт! Уходим...

Лена испуганно:

-- Кто это?

-- Это Желудок. На лестницу! Быстро!

Длинная, ломанная, тесная. Ее ступени стали неожиданно серьезным препятствием. Каждый прыжок, шаг вниз бил мне в ребра. Рвал на куски печень. Хватал за руку болью, дикими спазмами. Подумалось даже, что открылось внутреннее кровотечение. Так меня молниеносно накрыло. Начинало тошнить. Я дышал или нет? Уже без понятия. Через пару этажей, голова окончательно онемела и никак ни за что не отвечала. Это Лена тянула меня. Контролируя и заставляя бежать мое тело, я лишь как-то цеплялся левой рукой за поручень. Чувствовал, что выход близко. Его ждал, звал. Но темные ступени мелькали все и мелькали, и вдруг слились в одну плоскую картинку. Я даже не понял, что упал. Парализованный, полностью недвижимый. Я лишь видел темноту и слышал, как Лена пыталась ворочать меня и, кажется, что тратила силы напрасно. Мой организм требовал забытья, отрекался страдать, а тем более продолжать шевелиться. Самоистязание я прекратил. Сдался. Я. Прости...

Но прямоугольное пятно света тронуло, заполнило тускнеющий зрачок. Там улица! В трех шагах. Этот свет вырвал меня из тумана. Я хватался рукой. Я помогал своей женщине воскресить меня, встать.

Я на своих ногах. И не помню, как получилось подняться. Держусь, вцепившись за дверной косяк и прижимаясь к нему. Вдыхаю запах улицы. Он сырой такой, свежий, после дождя. Порывистый ветерок возвращает меня к жизни. Реанимирует сознание. И еще понимание, что воля вот она. В руках! Я обязан спасти Лену!

Она спросила в отдышке:

-- Ты идти можешь?

Я рву фразу словами:

-- Секунду... ща... Подожди... Что в машине? Бардачок... Смотри.

Лена бросилась к Волге, которая стояла в считанных метрах от нас. Влезла за руль, салон обыскать. Не сильно я верил в чудеса. Но всякое бывает. И выглядел этот угловатый членовоз, со стороны слишком бодро. Не похоже, чтобы машину потрошили солдаты. Рабочая, живая лошадь. Еще я отметил ширину кромки направляющих стекла. Здесь лишь фантик от Волги, а за ним -- тонированный броневик. Замаскированный, под машину сопровождения, танк. Можно закрыться внутри и запарятся открывать. Был бы там ствол! Ну, пожалуйста... будь!

Лена подбежала ко мне:

-- Там ключи! -- эти слова, как второе дыхание. Да еще лучше!

Я чеканно:

-- В машину! Я руль!

Лена уперлась в меня. На своем плече дотащила и упала вместе со мной на водительское место. Пробралась по мне на пассажирское, затащив меня в салон окончательно. Помогла сесть. Я в порядке! Я в норме! Захлопнул тяжеленную калитку. Кондовая приборная панель, словно чугунная отливка. Ключи в замке, две педали. Коробка -- автомат. Штучный зверь!

Я дотронулся до холодной связки ключей. И все стороннее точно исчезло. Прямо по курсу сводчатая арка и распахнутые ворота. Как по заказу. И тут меня страх обжег или предчувствие.

Я сказал:

-- Подожди. Нож, открытая камера, машина с ключами, а теперь и ворота открыты. Тебе не кажется это слишком?

Лена воскликнула в непонимании:

-- Что?!

-- Так не бывает. Это какая-то ловушка!

-- И что делать?

Сзади раздался его натуженный голос:

-- Малышев, заводи!

Я обернулся. На заднем сиденье лежал Егоров. Его окровавленные руки были сложены крест на крест, на животе, и левая удерживала направленное на меня дуло пистолета с глушителем. Егоров процедил:

-- Желудок не сможет один их долго держать!

Ложь! Я сказал прямо, что думал:

-- Я видел Желудка. Ты убил его!

Егоров, скривившись:

-- Малышев, ты дурак! Значит они уже близко! Гони!

Я встретился глазами с Леной. Она, до синевы под ногтями, сжимала у груди нож, готовая броситься на заднее сиденье. Я чуть качнул головой. Рано! И провернул в замке ключ зажигания.

Волга взревела двумя сотнями лошадей. Я переставил ступню с тормоза на газ, когда на пятачок между аркой и машиной выскочил из здания Андромед и обернулся на меня в изумлении. Весь растрепанный, с пистолетом. Я врубил фары. Ослепленный, он вскинул от света ладонь и на меня пистолет. Я нажал газ, он -- курок. И одновременно, бампером получая под колено, выстрелил. Пуля врезалась в нижнюю часть стекла и, мутным ореолом осколков, в дециметровой толще увязла. И Андромед тоже застрял, остался лежать на капоте, распластавшись, вцепился в него и на лобовуху лезет.

Я на улицу уже вырулил. Поворот крутой заложил. Андромед удержался, рожу скорчив от боли и злости. Терпит. Я дороги не вижу, жму газ, тормоз, газ, петляю, вокруг этого темного здания все кружу. И вот только на ровное место и он тут же пытается пистолет на меня навести. Я в вираж вхожу и он руку обратно вниз, за зеркала, за кромку капота цепляется.

Егоров еще орет:

-- Скидывай! Скидывай! Не давай стрелять!

Я и сам скинуть рад! Как нас сзади что-то ударило. В зеркале высокая радиаторная решетка вся в хроме и фары Крузака. Он завис на мгновение и в сторону вильнул, справа обогнать. Я туда же дернулся и подставился под... Удар. Не в их пользу. Подбросило и сорвало Андромеда. Слетел с капота к тротуару он, и об стойку дорожного знака его, хребет перебив, намотало. И я хоть увидеть смог и понять, где мы едем. Что здание ФСБ это я огибал все. А теперь прямо, обок с Крузаком, параллельным тандемом, высвечивая фарами кривые, сумрачным переулки, по лужам несемся. Кто кого отожмет? Перескочили Мясницкую.

Егоров, не унимаясь:

-- На Садовое крути! На Садовое!

Скорость под сто и перед узким перекрестком, я ударил по тормозам, рулем влево, девяносто градусов заложил. Визг резины. Крузак прямо пролетел. Не рискнул "уши" сделать. Я, похоже, их один сделаю. На Покровку юзом выхожу, зад унесло... Думал убьемся, но Волга не зря бензин кушала. Предсказуемо погасила скорость и пережила мощный боковой удар колес о бордюр, устояла, и резво пошла набирать. Оставив Крузак, из переулка задом сдавать. Но в зеркалах сменили его спаренные фары БМВ.

Что Остапенко за рулем, я почти был уверен. Рука мастера, ухватившая истинный инструмент. Он шел скальпелем, в тесной извилистой улочке. И настиг меня одним махом, так настигает перед прыжком леопард буйвола. К бамперу прижался, повторяя мой кильватерный след. Игра сильного с заведомо слабым или ждет когда ошибусь? Тормоз нажму?

Егоров оглядываясь на него:

-- На Садовое, поворачивай! На Садовое! Малышев!

Егоров -- кабинетная крыса. Командовать такому легко. Только вот как исполнить? Как повернуть, когда трасса мокрая, а на спидометре сильно за сто? Заложник я скорости. Остапенко сзади и он-то не дремлет. Мне нельзя тормозить в такой связке -- закон. Этому учили. Трону тормоз и все. Потеряю контроль, сцепление с дорогой. Остапенко подтолкнет меня, развернет, съест. Не доставлю ему такой радости.

Практически на пересечении с Садовым, я закричал:

-- Прямо едем!

Егоров выкрикнул как приговор:

-- Басманная впереди перерыта!

Ё! В поворот на Садовое я вошел даже притопив, набирая газ. Ширина перекрестка и количество полос позволяли успешно выполнить и безопасно закончить маневр. Заложить по размашистой дуге управляемый занос. Будь я на Бэхе, ее вытащил бы с большей скорости. Как два пальца. А вот на Волге, оказалось, что мы летим в стену дома. Я сильнее довернул руль, но машину несло по скользкой мостовой независимо от положения передних колес. Мне бы добавить газку, но я испугался непредсказуемого поведения этой баржи. Непроизвольно ударил по педали тормоза. Дерьмовые здесь тормоза. Машину тут же сорвало и закрутило вокруг оси. Я уперся в баранку, зажмурился, ожидая карусели конец. Я виноват, ошибся и в наказание должен был неотвратимо налететь на бетонное препятствие. Произвести громкий, финальный шлепок черепушкой о бронированное стекло. В одну секунду убить себя и своих пассажиров. Услышать их предсмертный вскрик...

Но услышал Егоровский голос. Вопил он настырно и вполне себе живо и внятно:

-- Газ! Газ! Газ!

Я открыл глаза.

Что и как остановило нашу машину в считанных сантиметрах от фонарного столба, и почему Остапенко не успел воспользоваться таким подарком, я уже никогда не узнаю. Ангел мой простил этот косяк и предоставил второй шанс.

Под ободряющий крик:

-- Идиот! Не тупи!

Я нажал педаль газа. Вжимая в сиденье, сорвалась Волга с места.

После столь короткого антракта, Крузак зашел слева. БМВ поравнялась и шла справа, параллельно со мной, метрах в пяти. Широким тралом они гонят меня. Не атакуя, выжидая до верного. Десять полос Садового позволяют. И тут Остапенко опустил стекло. Озираясь на него, я подумал, что сказать он или показать что-то хочет. Нет, едет молча. А сумерки хоть и суровые, но заметил я на пассажирском сиденье, как мелькнула рука с пистолетом. Очень похожий на Шаборзина человек из салона с двух рук по нам выстрелил и еще. По колесам бьет!

Обратным хватом я приложил кисть к верхней точке руля, крепко сжал в кулак и резко дернул его вниз. Свихнув колеса, Волга подсела на мой бок и метнулась в БМВ. Углом переднего крыла, как кувалдой, мощно врезала иномарке, вмяв водительскую дверь. Я за доли секунды даже сумел различить искривленную от удара рожу Остапенко и как в него с хлопком вздулись боковые подушки и шторки безопасности. Завиляв, БМВ потеряла управление и, проскочив поворот прямо, наскочила колесами на бордюр. Прозвучал громкий удар и, махнув лучами фар, Беху подбросило на газон. Клюнув носом, она там и осталась, аварийкой мигать.

Крузак рыпнулся вдруг обогнать меня, но я резанул его. Выдавливая урода с дороги. Он увернулся, на рожон не полез, на хвосте затаился. Уже понял, что моя броня реально крепка!

В тот момент мы подлетали к пересечению с Проспектом Мира и я уже спланировал на Сретенку повернуть и запутать Крузак там. Пока на волне я, пока все получается, но окровавленная лапа, схватила угол пассажирского кресла. Подтянувшись, Егоров привстал, просунув свою бледную харю в переднюю часть салона, ко мне. Приказывая:

-- Езжай прямо. Выходим на эстакаду, на открытое место!

Я перед мордой Крузака виляю, в хорошей позиции, вынуждая его жаться к левому тротуару. Доминирую ж бл...! Кричу Егорову в отрицании:

-- Он обгонит!

Егоров уперто:

-- Делай! -- глушителем дирижируя: -- На эстакаду!

Я ему:

-- Сука! -- пролетая уже поворот. -- Зачем?!

Он на меня крикнул:

-- Такой план!

У Егорова план? Ладно... Я дернул руль, выскочив из низины на шестиполосный путепровод, нависший над Цветным бульваром. Водила Крузака получил долгожданный простор для маневра. Врубил дальний свет и, грамотно расположившись по центру, набрал скорость, а догоняя, качнул влево, вправо.

Егоров мне рыкнул:

-- Не мешать!

Я не стал подставляться, обошел он нас. А, уверен я, хватило б мощи мне его сделать. Но... на середине эстакады, он резко перекрыл мне траекторию и ударил по тормозам. Я не успел среагировать и продолжал давить газ. А может и к лучшему? Нос Волги тараном ему, под красные огни, вдарил увесисто. Зад Крузака от такого пинка, словно пружинистый мячик, подпрыгнул и упал бампером на мой капот. Попутно разворотив штырем фаркопа радиатор. Пар под давление, белым облаком вырвался, окутав лобовое стекло. Я бы еще мог попытаться скинуть с эстакады его, но...

Егоров закричал:

-- Тормози! Дурак! Тормози!

Я подчинился. Волга, присев, застрекотала антиблокировочной системой тормозов. И сбросила Крузак с капота. Только остановилась и я сразу воткнул заднюю скорость.

Егоров оборвал:

-- Стой! -- и в щеку мне ткнул холодный набалдашник глушителя. -- На месте!

Как? Уже двери у Крузака вскрылись. Бес выскочил слева, наставив дуло автомата на меня, Юсуп справа, целится в Лену.

Я не двигаясь, уперев затылок в подголовник, сквозь зубы рычу:

-- Егоров! Ты что? Гад! За кого? Отдай пушку или стреляй!

А Егоров третьим стволом целится на меня изнутри, огрызаясь злобно:

-- Заткнись и не дергайся! Или насквозь прошьет. Бронебой у него. На паркинг коробку поставь.

Да как так? Сука! Где твой план? Или план у Егорова был -- Шаборзина с хвоста скинуть! Взрослые дяди, никак поделить не могли меня! А теперь я перепал победителю. И Бес служит Егорову...

В доказательство, Егоров надавил дулом на шею сильнее, повторяя:

-- Ставь на паркинг...

Я передвинул рычаг, заклиная про себя: "Лена, где нож?" Краем глаза на нее. А Лена сама еле жива. Вжалась в сиденье, стиснув двумя лапками ремень безопасности, будто единственно уцелевшую стропу парашюта. Связана паническим страхом и я связан Егоровым. Бес уже плавно потянулся к ручке на двери. Юсуп сблизился справа. Секунда осталась.

Я дернулся, когда кус черепа Юсупа с лоскутом кожи лица, кровавой кляксой шмякнулась на лобовое стекло. Лена взвизгнула, отстранившись. Юсуп рухнул, ударившись о переднюю стойку остатками головы. Бес пал в испуге, на корточки, за машину прячась. Егоров в ухо завопил:

-- Гони!

Я крутанул руль, рычаг коробки на себя и, утопив педаль газа, обогнул Крузак. Вырвался на простор.

Кричу:

-- Куда?

Егоров:

-- Прямо!

Через десять секунд я лечу уже сто пятьдесят и почти наугад. Во мрак туннеля под Тверской, когда заскочил, даже теранул боковиной высокий бордюр. Еле машину удержал. Не видно же не черта. Фары после тарана, светят теперь в небо куда-то. И радиатор дымит, я еще дворники зачем-то врубил. Они только сильнее размазали по стеклу кровь и рваные ошметки лица Юсупа.

И темнеет активно. Еду на ощупь, по памяти. Вот планетарий прошли, впереди черная дыра -- прокол под Новым Арбатом. Вылетел из него, а дальше куда?

Я спросить не успел, возле МИДа... Бах! Слева в окно что-то врезалось мне. На уровне виска белое овальное пятно и в мелких трещинах стекло.

Я вскричал:

-- Что это? Егоров! Что?

-- Снайперы!... Ведут нас.

-- Они за Беса или за нас?! Или за кого?

-- За себя они, теперь. Быстрее, на Комсомольский, в Лужники, к стадиону!

-- Зачем?

-- Надо так!

А кому надо, так не сказал. Я уже и знать не хотел. Да боялся я знать!

Я -- водитель. Я выполняю приказ. Прокладываю оптимальный маршрут из точки "А" в точку "Б". Удерживаю руль. Смотрю на дорогу, сквозь кровавую пленку, стараясь не замечать прилипшие к дворникам кусочки кожи с черными волосками. Как они на ветру трепыхаются. Я уже не думал о снайперах, стреляющих в нас, и что задумал человек, с пистолетом в руках, на заднем сиденье. Я просто вдруг осознал, что сегодня, этой ночью, вот-вот и сейчас это все кончится. Так или иначе. Ничего не зависело от меня, Лены или кого-то еще. Это случилось, уже. Будущее расчленено на квадраты, могилы. Все подписаны. Ты ляжешь здесь, а ты здесь. Только приди. И придешь. Есть события, коих нельзя избежать. Пропустить. Они сами найдут. Как ни бегай, не прячься и в мольбах не проси, будь ты хоть трижды святой. Ты умрешь. Завершишь уравнение жизни, с множеством функций и неизвестных, единственно возможным ответом, очевидным еще до момента рождения. Не хотелось лишь сильно мучиться там, страдать больше среднего. Вот за это был страх. Я просил быструю, легкую смерть, для себя и для Лены. Что не много и вполне исполнимо. На мой, дилетантский взгляд. Отпустил ситуацию...

Егоров утробно рычал лишь:

-- Быстрее, Малышев. Быстрей. Поворачивай!

Глава 26.

Я повернул на скоростную прямую Комсомольского проспекта. Во все небо огненный нимб Лужников...

Он взошел из низины на трон горизонта. Излучая рукотворное зарево, коронованный царским венцом, стадион парил над мертвым городом, щеголяя праздничным убранством. Выставляя напоказ самодержавное величие, богатство огранки. Блистая огнями гирлянд, сам себе бриллиантовый орден. Вычурный, кричащий. Не к месту и времени. Пир при чуме. Я летел на него мотыльком или мотылем. Заманивая в сети хищную рыбу. В зеркалах возникла далекая, яркая точка света от фар. Крузак...

Крик Егорова:

-- Стой!

Я вздрогнул, затормозил в пол. Поперек дороги, под эстакадой Третьего Кольца, на боку лежал Камаз, с развороченной кабиной. Рядом водителя труп.

-- Не спи, Малышев! Объезжай! Объезжай!

Я выкрутил к отбойнику руль, но человек лежит на пути. А никак мне иначе.

Егоров орет:

-- Жми! Давай!

Я нажал газ и переехал его по ногам. Дальше, по проспекту и на дублер, что ведет к забору Лужников, под Егоровский крик:

-- Главный вход! Главный! Быстрей!

Я гнал по проезду, подпрыгивая. Увертываться получалось только от брошенных посреди дороги тракторов, погрузчиков. А от трупов... людские тела на асфальте везде. Кровавая баня. Открытый могильник. Их слишком много. В спецовках когда, еще отражаются, а если в темной одежде, военные, то не видно вообще... Лежат беспорядочно, словно слепо метались они, до последнего вздоха, не понимая, зачем и куда. И уже я не понимаю куда. В тот момент я не думал. Не видел. Скакал по чьим-то головам, как по спелым арбузам. Я выполнял.

Егоров командовал:

-- Левее... На тротуар... Поворачивай! Быстрее...

На Лужники мы заехали через центральные ворота. По остаткам благоустроенной площади. Теперь она в муку вся избитая колесами самосвалов, гусеницами тракторов. Поле брани, перерытое траншеями. Вокруг хаос. Грязь. Брошенная техника. И впереди, перед зданием стадиона квадратная кишка, трубчатого каркаса рухнувшего башенного крана. Уронили его, не жалея. Искореженный, он лежал на взрытой земле, огибая рельеф, погребя под железной конструкцией бульдозер, чью-то жизнь и отрезая нам дальше дорогу. И развернуться назад поздно и его не объедешь никак. Лужи кругом. Я затормозил, в него вперившись.

Егоров ярясь:

-- Что встал?! Объезжай его! Объезжай!

Я воскликнул:

-- Как? Куда?

-- Направо, давай!

А там лужа, как озеро и вывороченные комья глины торчат. Я кричу:

-- Утонем!

Егоров угрожая:

-- Они рядом!

Сука. Но вроде был в луже гравий, а после торчала бетонная плита. С разгона бы. Я выкрутил руль и дал по газам. Волга спрыгнула с асфальта, в размочаленную после дождя земляную жижу. И все. Почти сразу села брюхом. На месте рычит.

Я крикнул:

-- Доволен? -- он молчит. Я еще громче: -- Егоров? Что дальше? -- и обернулся.

На вопросы Егоров не отвлекался. Оглядываясь назад, на ворота и скручивая с пистолета глушитель. Он заговорил напряженным голосом:

-- Малышев. Немедленно бегите внутрь стадиона. На поле. И лезьте наверх.

Это свобода? Живем? Я удивился:

-- А ты?

-- Не знают они, что я с вами. Задержу их...

Меня дважды просить жить, нужды нет. Я отстегнул Лену и за руку вытащил ее из машины. Она в трансе каком-то. Заторможенная, вся дрожит.

Будоражу ее:

-- Лена, Лена, быстрее! Очнись! -- протащил через лужу, поскальзываясь, на асфальт. Чуть сам не упал.

Мягко подталкиваю, насквозь пролезать конструкцию крана. Она ожила вроде. За гнутые трубы сосредоточенно цепляется. И мне бежать надо. Уже заметил фары Крузака, что по проезду несется, сейчас к нам повернет, но я сделал шаг обратно к Волге. Крикнул в черноту салона:

-- Что на поле? Куда лезть?

-- Ты поймешь! Вертолет! Он сейчас за вами прилетит! Быстрее!

Егоров!!!...

Я бежал за Леной. За ее пончо, из тюремного одеяла, держусь. У нее на спине прыгают ксеноновые лучи фар Крузака, полосатые тени труб крана смещаются. Пробежали пустой постамент Ленина. Стены стадиона уже высятся над головой. В них прорублены прямоугольные гроты. Лестницы со всех сторон ведут к подъездам, секциям, ярусам, этажам. Иллюминация полная, в каждом окне, закоулке. Возле стен басовито гудят дизельные генераторы -- спонсоры праздника света в ночи.

Мы подбежали к ближнему нам подъезду и только ступили на первые ступеньки, когда за спиной раздался хлопок. И второй. Третий, кажется, тоже был, но захлебнулся он в треске автоматной очереди.

Я взбирался по лестнице. Лена тянула наверх, в здание. Я карабкался и хотел, но не мог обернуться, увидеть, узнать, что же там, что с Егоровым? Почему не стреляет он и так долго?

И затрещал автомат. Хлесткими ударами пули окружили нас. Врезаясь в стекла, в бетон и рикошетом опять в окна. Нам на головы, со звоном, хлынули осколки. Закрываясь руками, мы проскочили внутрь, в помещения стадиона. И побежали по указателям, длинному коридору, он вел вглубь, предлагая проникнуть еще дальше, в толщу подтрибунного пространства. Я видел блики в конце почти что туннеля. Распашные двери чуть приоткрыты и мы прорвались за них, на поле и в лучах прожекторов, застыли, пораженные...

Она просто... огромна...

Никогда и ничто. До, а тем более, после. Улицезреть мне подобное, близкое по масштабу и той энергетике. Даже страх смерти не конкурент затмить волшебство этих красок.

Основание пирамиды, глубина медного цвета. Толстый слой кирпичей. Выше -- более широкая прослойка серебряной патины. Еще выше -- глянец золота. А верхушка божественна. Отражается. В небе, под куполом. Блики всех цветов радуги, яркие, благодатные.

Лена прошептала в неверии:

-- Кирилл, что это?

Мне бы сказал кто. Но за спиной, из коридора, раздались звуки погони. Крикнул:

-- Быстрее, бежим!

Мы кинулись к пирамиде. Вблизи она еще безумнее, массивней. Несметная, металлическая твердь. Отдельная планета с собственной гравитацией и ценою в миллиард человеческих жизней.

Мы на торцы из медных шпал прыгнули, что как ступени торчат, гладкие, мокрые и холодные. Лезем вверх. Подъем вплоть до конуса крутой, сильно отвесный. Практически неприспособленный для восхождения. Но жажда жить и зримые координаты спасения. Ясность цели. Оконечность пути. Я отключил боль, страх упасть и усталость. Мы взбирались и взбирались по ним, уже вечность, Лена плачет, я хриплю, но ползу, кончился медный, вот серебряный слой, а теперь золотой...

Выстрел! Громкий. Эхом в чаше, над трибунами прокатился. Я обернулся.

Далеко внизу, опираясь о поручни возле кресел первого ряда, пошатываясь, стоял раненый Бес. Он выцеливал в нас с пистолета, неуверенной, блуждающей рукой и, выстрел! Пуля хлопнула рядом со мной и отскочила от золотой болванки, оставив в ней глубокую вмятину. Я отвернулся и полез в сторону от Лены. Чтобы ненароком он ее не зацепил... Выстрел! Сука, кривая. Ползу выше... Выстрел! Хер ты, попадешь, утырок обколотый. Уже кончился золота слой, тонкий такой оказался, и пошли кирпичики мелкие, зеркальные, цвета ртути или наоборот бруски глубокого, матового тона. Лена уже на верхушке, от меня в пяти метрах. Добралась! Руку мне тянет. Выстрел. И теперь я дошел. Здесь плоская площадка, метр на метр из супер-благородных и редкоземельных булыжников. Я даже взвыл от усталости, нервов, обняв Лену. Мы смогли, справились. Она так уморилась, что повалившись в объятия мне, головой в плечо уткнулась. Вниз не смотрит, боится. На высоте такой самому жутковато, ну в том смысле, что дух на верхотуре подобной берет, ненароком нутром замираешь. Мы считай на уровне козырька крыши. Окружены овальным ожерельем софитов. Жар от них чувствую, так идет. Вытяни руку и ты неба касаешься. Черного, звездного. Освободиться успело от туч. И я увидел над головой точку света. Сверху в нас бил прожектор вертолета. Такой яркий, аж глаза слепит.

Я на Ленку взглянул, тереблю ее:

-- Лена! Вертолет! Он уже здесь! Готовься! -- и снова лицом к небу.

Но небо исчезло вдруг. Его нет. Не видно. Заслонило его сплошное, бесшумное, необъяснимое. Мерцающее в огнях...

Я, трясу свою женщину на руках, не в силах оторвать взгляда, отвлечься:

-- Марин! Ты это видишь?

Она молчит. Не может или, наверно, боится что-то сказать. Настолько неправдоподобно оно. Даже ладони вспотели, горячие. Слишком. Я отдернул руку. Кровь! Моя? Разве?

И почему ты молчишь? Марин! Что с тобою? Что?! Ответь! Открой ты глаза!

-- Марина!!!

Эпилог.

Ничего не болело. Ничего. Состояние глубокого, абсолютного покоя. Я в безопасности. В полностью защищенном пространстве. Слух тешит звук морского прибоя, размеренный, ненавязчивый и не громкий. Ветер едва касается кожи и совершенно не зло, будто играя, задевает одежду, перебирает волосы. Я возлежу в удобной, почти невесомой позе. И не в состоянии команду дать мышцам, даже глаза приоткрыть. Не могу, а возможно, робею. Ощущения эти спугнуть, оказаться... Не знаю. Без тела? Один?

Кто-то или что-то пощекотало руку. А точнее пальцы. Этот зуд блуждал сперва только в ладони, а затем пробежался по нерву, колкой реакцией охватив локоть, нарастая, ткнул шилом в плечо. Ударил в позвоночный столб. Мозг. Меня выгнуло с внутренним криком, воплем, но голос мой выдал лишь резкое и недовольное:

-- Ай! -- и на пальце, алым бугорком, взбухла капелька крови.

Я сел на песке, слюнявя ранку. Оборачиваясь нервно. Кто это сделал? Кто?

Это краб укусил. Вон он! Лохматый! Сволочь такая! Клешня мелкая, а кусючая. И еще вокруг братаны его крутятся. Таращатся из-под раковин на меня, офигевшие.

Я от них на ноги подскочил, и тут понял вдруг, что на острове, как на Мальдивах я. Зеленое море, белый пляж, усеянный кусками накиданных прибоем ломаных кораллов, синее небо, сзади пальмы и темные джунгли. Я в камуфляжке своей и кроссах без шнурков. В чем в Москве был. Рука правая, левая -- одинаковые, абсолютно здоровые! И на пальце кольцо! Лицо гладкое, целое и зубы на месте все!

Я вскричал:

-- Лена! -- кинулся к ней.

Она лежит ближе к лесу, калачиком, под сенью мангрового куста. Закутанная в плед. Я упал на колени, на твердый, слежавшийся песок из толченых прибоем кораллов и ракушек. Она спит или... Осторожно дотронулся до плеча. Не откликается, но затем резко вздрогнула, будто вырвалась из небытия, с того света. И успокоилась тут же.

Глазами со мной встретилась. Смотрит. Так легко и свободно. Ресницами хлопает. На ее лице дрогнула улыбка. Она живая, спросила:

-- А я долго спала?

Я хотел сказать: "Дура!", но зарыдал. Лицо в нее прячу. Или смеюсь. Не пойму. Наверно, смеюсь все же. Чего плакать? Я ж мужик! Это она плачет, за компанию что ли? Целуемся. Глупо так, со стороны, если взглянул бы кто, у виска покрутили бы. Крабы точно, что в шоке глубоком. По делам разбежались. Не понять крабам. Не понять никому нас. И еще Лена такая родная, красивая. Ее грудь в руку мне очень кстати попала и ладонь еще ниже пошла и... пошло и поехало. Занялись мы любовью. Кульминация жизни. Хэппи енд. Вот сейчас бы я умер. Не жалко. Но, а я, к счастью, выжил и только сильнее стал...

Мы сидим, обнявшись, под одеялом одним, греемся, хотя вроде не холодно. Смотрим на лазурные волны. И как над прозрачной ленточкой горизонта, темной полоской, далекий остров, будто парит. А еще мелкая рябь облачков над ним, стала медленно краситься в розовую паутинку. Дело к закату идет. Красотень.

Лена спросила тихо:

-- Как ты думаешь, мы в раю?

-- Ну, похоже на то. Или на элитном курорте. Жрать только хочется. Тебе хочется?

Она прищурилась:

-- А у нас все включено?

-- Ща включу, -- я встал, завернув Лену в одеяло, и спросил: -- Что изволите?

Лена задумалась, путаясь в сладостных предпочтениях:

-- М-м-м... Будьте добры тогда... Овсяную кашу и фруктовый салат. Да. И горячий чай с бергамотом.

Я сделал вид, что записал в блокнот заказ и предупредил:

-- Не уходите далеко. Через минуту, приду!

Она удивилась, укорив плутовато:

-- Опять? Ты один раз так уходил уже от меня! -- помнит же все.

Я замолчал и почему-то посмотрел на золотом сверкнувшее кольцо. Потянул его, и кольцо сошло без усилий, легко. Тогда я забрал у Лены правую руку, раскрыл ладошку, выудил безымянный палец и без позволения взял ее в жены.

Поцеловал эти полные губы, шепнув:

-- Я клянусь.

Январь -- ноябрь 2011г.

Оставить комментарий © Copyright Дмитрий Н (niramisy@mail.ru) Размещен: 24/02/2012, изменен: 06/01/2017. 533k. Статистика. Роман: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:

Дмитрий Н : другие произведения.

Племя Собирателей