- Смотри, Женька, чего мне папа купил! - и Мона подняла ногу прямо к Женькиным глазам.
- Новые башмачки, синие, и со шнурками!
- Да ты шнурки-то не умеешь завязывать, будешь все время наступать и падать, - сказал Женька.
- Да ладно тебе, это ты от зависти, не страдай, твой отец приедет и привезет тебе тоже подарки, - Мона завязала шнурки на бантик и запрыгала, заплясала от удовольствия.
- Когда он еще приедет, - заныл Женька.
- Скоро-скоро, вот увидишь, и привезет тебе целый чемодан всяких подарков! - ликовала Мона, - а падать я так и так падаю, от шнурков это не зависит!
- Бабка говорит, он только песни зевать умеет, а денег не зарабатывает, у него не на што мне подарки покупать, - продолжал ныть Женька.
- А мама говорит, что это не правда, дядя Миша хороший, просто его из армии выгнали и он ищет место, а как найдет хорошее место, так и будут тебе подарки, вот увидишь! - смеялась и плясала Мона.
Ах, какие замечательные башмачки, так и несут, так и пляшут, носочки круглые, а шнурки шелковые, и три дырочки на маленьких ушках, и легкие, ну просто ничего не весят! Кому бы их показать? Мона выбежала-выплясала в зал. Там за печкой на узкой железной кровати лежал - спал дед. Мона подскочила, начала его тормошить:
- Дед, гляди, чего мне папа купил! Да проснись, хватит спать, так и царствие небесное проспать можно!
- Не повторяй за бабкой ерунду всякую, азбуку не выучишь никак, мать вчера жаловалась, а чего не надо так репетуешь, - дед ворчал и кряхтел, и просыпался, и спускал ноги с кровати, и гладил Мону корявой рукой по голове.
- Ну покажь, чего он тебе купил. -Мона подскочила и сунула ногу деду под нос. - Да полегче ты, последние зубы вынесешь, от деточки! А чего, хорошие башмаки, крепкие и на шнурках, носи на здоровье. Оно, конешное дело, ботинки-то лучше бы, да и эти хороши.
- Да ну, ботинки, скажешь тоже! Гляди, дед, как они пляшут, - крутилась и плясала Мона, - ну сами собой, как Емелина печка! Завтра в сад пойду, так обую, пускай все видят!
- У матери спроси, сама не командуй, - ворчал дед, но Мона не слушала.
Она торопилась во двор, показать обновку соседям, Тамаре-татарке и Таньке Кошельковой. С высоты крыльца было видно Тамарин дом и крыльцо, двор и сад. Тамары нигде не видать, но дверь на крыльце открыта, значит дома. Мона пролезла через дырку в заборе и побежала в дом.
Крыльцо было высокое и очень крутое, но Мона даже не заметила, как влетела в сени и открыла дверь в жилое. Зал у Тамары был большой и светлый, в нише у стены направо лежали стопой ватные одеяла, рядом - подушки горой. На чистом выскобленном полу лежали широкие домотканые дорожки в полоску, и стояли деревянные лавки, а больше никакой мебели у Тамарки в зале и не было.
- Просторно живут, - в который раз подумала Мона, - а где же Тамарка?
- А знаю где, вон она в спальне смеется. Пойти, что-ли, или ладно уж?
Бежать что-то уже не бежалось, но Мона все-таки подошла к спальне и заглянула за занавеску. Полог был открыт и ей увиделась гора каких-то тряпок на пышной Тамаркиной постели, заваленной подушками в разноцветных ситцевых наволочках. Но тут гора завозилась и засмеялась и всплеснулa голыми белыми руками и стало видна Тамаркина голова, торчащая из подушек, а больше от Тамарки ничего видно не было. Это потому, что на ней лежал какой-то незнакомый Моне мужик, не Тамаркин злющий муж, а совсем другой веселый дядька. Он лежал в постели одетый и даже в сапогах, но чистюха Тамарка почему-то совсем на него не сердилась, а совсем даже весело смеялась. Мону они не видели и хихикали и барахтались в пестрых перинах и подушках, как маленькие.
- Вот дура Тамарка, - подумала Мона, - взрослые барахтаются в постели ночью, когда дети притворяются, что спят, а она все перепутала. И дядьку этого я не знаю, а он в сапогах в постель залез. Не буду показывать ей мои чудесные башмачки, ну ее ко псам, - и Мона развернулась, вышла во двор и села на колоду, переживать.
Однако долго переживать не получилось, потому что дул легкий ветерок, и на деревьях шелестели новенькие, недавно вылупившиеся листочки, и майские жуки летали с ветки на ветку, и башмачки не хотели сидеть на месте. Им хотелось прыгать и плясать и вообще показываться.
- Пойду-ка я к Таньке Кошельковой, - решила Мона, - и башмачки побежали вперед ее, и запрыгали, и заплясали, и зарадовались обратно. Ах, какие замечательные это были башмачки!
Мона вышла с Тамаркиного двора на улицу и пошла направо, мимо своего старого дома к новенькому кошельковскому.
Танькин дом был высокий, с полуподвалом, обшитый новенькой дранкой. Во дворе и ступить было негде, все свободное пространство занимали ровные посадки крыжовника и помидор и еще чего-то, чего Мона не знала как называется. Идти надо было по узким дорожкам и очень аккуратно, никак нельзя было оступиться и попасть на грядку. Танька сидела на ступеньке лестнице, ведущей на крышу сарая. На коленях у нее лежал маленький белый кролик, такой хорошенький! У Кошельковых было много кроликов, и иногда Танька давала Моне погладить кого-нибудь из них. Кролики были такие мягонькие, такие славные, так смотрели маленькими глазками на Мону, что хотелось их всех забрать от Таньки и отпустить гулять!
- Что это ты, Танька, делаешь?- спросила Мона.
- Не видишь, што ли? Кролика щиплю! - ответила Танька.
- Как это щипаешь, зачем? Ему же больно! Сейчас же перестань, - рассердилась Мона.
- Счас, разбежалась! Дура ты, Мона. Кролик этот пуховый, я его вычесываю, а потом пух выщипываю. Наберу много пуха, мать мне кофту свяжет, пуховую, поняла! Ничего ему не больно, на то он и кролик. А чего это ты у Тамарки-татарки во дворе скакала? , - говорила Танька, и продолжала щипать кролика. Кролик сидел у Таньки в коленях так тихо, как не живой, даже глаза закрыл.
- Мне папа купил новые башмачки, вот смотри, - печально сказала Мона и выставила правую ногу вперед.
- А, понятно, то-то ты скакала как чокнутая. Мать говорит, у вас у образованных, не поймешь, то ли вы Семеновну пляшете, то ли Семь-Сорок.
Подумаешь, башмаки! Мать продаст шкурки и купит мне все новое, и ботинки, и платье, и шапку на зиму, все, поняла?!
- Какие шкурки? - спросила Мона.
- Да вон же, на сарае на распялках сушатся навыворот, кролячьи, не видишь, что ли? - и Танька продолжала щипать кролика. Мона посмотрела - на крыше сарая на деревянных крестовинах стояли как-будто смятые желтоватые картонки с красно-бурыми подтеками.
- Как это - кроличьи? А как же кролики? - ужаснулась Мона.
- А кроликов мать каких на базар снесла, а каких засолила и в погреб на лед положила, будет мясо на зиму, - и Танька продолжала щипать кролика.
- Так вы что, их всех убили? - тихо, шепотом спросила Мона.
- А чего их там убивать-то? Головой об колоду и всех делов! А чего на них, смотреть, на то они и кролики, - и Танька слезла с лестницы и сунула кролика в клетку, и засунула пух в холщовый мешок. Кролик посидел, открыл глаза и посмотрел на Мону.
- Я пойду, Танька, мне домой надо, - и Мона развернулась и пошла прочь с кошельковского двора, Танька что-то еще говорила ей вслед, но Мона не слушала, надо было поскорей уйти, а дорожки были такие узкие и нельзя было оступиться.
На улице по песку идти было трудно, но все же уже полегче. Дома никого не было, только в зале у окна стоял папа и смотрел на улицу. Мона подошла к папе и молча прижалась к его ноге.
- Чего ты, Мона, - спросил папа и погладил ее по голове, - Что-то случилось?
По радио играла красивая музыка, под нее можно бы было танцевать, но Мона не знала как.
- Что это играют, папа? - спросила Мона.
- Это вальс, Мона, такой танец, очень красивый, - ответил папа.
- Папа, научи меня танцевать вальс, - попросила Мона и взяла отца за руку.
- Вальс - это очень легко, ты сразу научишься, - сказал папа, и наклонился, и поднял Мону на руки. Он посадил Мону на правую руку, и она положила левую руку ему на правое плечо, и он взял ее левой рукой за правую руку и отставил соединенные руки в сторону и вверх, и начал скользить по полу и кружиться под музыку.
- И раз, и два, и три шага вперед, правая нога вперед, левая за ней, и раз и два и три, поворот, - приговаривал папа, и двигался по комнате вместе с музыкой, и Мона двигалась вместе с ними, - спину надо держать прямо и смотреть в глаза партнеру, и раз, и два, и три, поворот!
Мона смотрела папе в глаза и танцевала, и его легкие светлые волосы, зачесанные назад, спадали на лоб с высокими залысинами, и они прямо держали спины, и смеялись, смеялись!
- Знаешь, папа, я не ем кроликов, - сказала Мона.
- И не надо, - сказал папа, - о чем это ты? Давай танцевать!