Аннотация: Добавлено заново по техническим причинам. Старый файл будет удален
Знаю, ты опять на меня смотришь, а я под этим взглядом - самая холодная точка мира, территория вечной мерзлоты, вымершей жизни и ненависти к себе - нельзя с людьми так холодно... А если полезешь с глупой мечтой покорить вершину, сброшу ведь и посмотрю, как ты острым камнем тонешь ровно в центре круга, расходящегося по воде. Нам хватило бы милых диалогов о горячем кофе, просроченных отчетах и третьих лицах. Ведь если я отвечу на просящий взгляд, то не увижу тебя настоящего и давно никого не вижу.
Ну давай я повернусь и поговорим по душам, раз напрашиваешься. Как познакомиться со своей душой поближе? Надо ее растоптать, и тогда почувствуешь себя человеком, а не очередным именем. Пока не сделаешь так, не распробуешь вкуса жизни, останешься все равно что ходячим надгробием. Я помню солоноватый вкус кожи, пропитанной ароматом теплого, землистого табака. И сейчас им пахнет ветер, прикасаясь к вырезу этого декольте. Кто бы ни находился рядом, я вижу в нем одного и того же человека: смуглая кожа, прозрачно-зеленые глаза, руки в крови.
- Сумасшедшая...
- Все так думают, и все говорят одинаково хриплым голосом. У меня хватало сил справляться без прозака, полоски кошки или алкоголя. Может, поэтому я и правда сошла с ума. Но если реальность - всего лишь отраженный свет, вдруг я вырвалась из стереотипов поля Бродмана и научилась видеть правду? Разве не в этом суть свободы - подстроить реальность под себя, хотя она окрасится не в радужно-счастливые цвета. Да, я сегодня не в себе, или всегда была... Чего-то ждала, кого-то искала в неподходящих местах, без жалости теряла не тех.
Посмотри за горизонт, за спины каменных исполинов в неоновых лохмотьях. Думаешь, не осталось и квадратного метра, не изученного и не приспособленного человеком в крайнем случае под нужник? Может, и так, но столько брошено за этими спинами! Нам приходится быть некрофагами, а не первооткрывателями. Я расскажу нашу с Агатой историю.
Когда это случилось? Вроде бы, давно, но всякий раз, закрывая глаза, я переживаю это сначала и слышу ее голос, твердящий "Прости, прости, прости!" На четвертом курсе меня выгнали из общежития из-за драки. Может, и глупо было защищать личные границы в подобном месте? Я стояла возле старой родительской "десятки" с треснутым лобовым, подаренной на совершеннолетие, и размышляла вслух, стоит ли попросить у всех прощения и вернуться на койко-место.
- Да пошло оно все... Верно, Поттер? - обратилась я к машине.
В этот момент подошла Агата - мы иногда пересекались в институте, - сказала, что в курсе моих неприятностей и запросто предложила жить у нее. Я легко согласилась.
- Это не по доброте душевной, мне понадобится тачка, - предупредила она.
Так мы и сблизились, а потом стали подрабатывать вместе в ресторане неподалеку, на параллельной улице - до нас с тобой долетает винный запах Blue Mountain. Эта девушка нравилась мне за меланхолию, чуждую агонически веселому городу. Случалось, она замирала, не ощущая боли в пальцах от чашки горячего капучино. Окидывала взглядом помещение, а казалось, что видит сквозь стены и знает, что происходит с людьми и чем они в итоге кончат. Рядом с ней любая мысль неизбежно сводилась к размышлению об апофаназии. Хотелось узнать, о чем она думает в эти моменты, но если я спрашивала, то получала уклончивый ответ: "Да так, прочитала вчера кое-что...". Она была ароматом, воплощением Tobacco Vanille с горьким началом и сладким сердцем.
Самое странное, что в библиотеку она не записалась, в ее жилище не нашлось книг, кроме пыльных учебников, и она еле училась в институте, куда поступила по сиротской квоте. Все, что лежало на полках - это толстые тетради, с потрепанными обложками, должно быть, старые лекции. Агата читала их запоем, ничего вокруг не замечая. Меня глодало любопытство, чего она хочет добиться? Она не была идиоткой, хотя профессор Бродский со своим списком решил бы, что с ней не о чем разговаривать. Иные люди пусты и довольны собой, другим всегда мало знаний. Она не принадлежала ни к тем, ни к другим, но я чувствовала в ней огонь живой идеи. Я бы решила, что Агата влюблена, если бы не знала, что она никого не приводит, ей никто не звонит, она никому не пишет.
Она была совершенно одна, и только я находилась рядом и могла вызвать у нее смех - косоглазой яичницей в очках из кетчупа, танцем, похабной частушкой и чем угодно. Не знаю, почему это приносило мне удовлетворение, ведь в глазах абсолютного большинства эта девчонка не представляла ценности, и никто не считал меня приближенной, а скорее наоборот - оторвавшейся от лучших и безнадежно потерянной. До меня у Агаты обитала разве что Кабинда, милая белая мышка с необычной кличкой то ли в честь африканской провинции, то ли самопровозглашенной республики. Да и то, я полюбила этот нежный комочек крепче, чем хозяйка.
Мы искали поселение, где Агата родилась. Она не помнила ни названия, ни дороги к этому месту, его не нашлось на разных картах. Агата хорошо запомнила, что люди оттуда уезжали и сейчас оно, должно быть, заброшено. Каждые выходные мы выезжали за город на поиски. Я думала, ее тяготит одиночество, поэтому она искала опору в прошлом, и мне нравилось, что она в некоторой степени зависит от меня из-за Поттера. Просто смешно: страсть началась с жалкой эгоистической радости.
Одни дома были разграблены, другие, казалось, еще верили в возвращение хозяев: гречка и выдохшийся чай на кухне, забитые одеждой полки, потрепанные стопки журналов "Все звезды", "Химия и жизнь", "Бурда", полированные серванты с хрусталем и коллекцией сервизов, комнаты подростков с постерами "Тату" и с косметикой на трельяже. Но на календаре с рандомным животным - жестокое в своей математической точности число "2002", "2008"...
- Смотри, эти дома не отличить друг от друга... - однажды прошептала Агата со смесью восторга и трепета. Да, у смерти нет фаворитов, она с особой педантичностью по нулю выравнивает шансы тех, к кому прикасается.
Мы ничего не забирали, хотя некоторые вещи представляли ценность. Мне стало казаться, что эти пустые дома - материализовавшееся прошлое, а то и чистилище, в которое мог вернуться любой желающий. Иногда за очередной смутно знакомой дверью с подковой на удачу я ожидала встретить родную бабушку, все еще молодую, занятую выхаживанием какой-нибудь хромой курицы, выбиванием пыли из громоздкого дивана или пирогами с калиной. Конечно, не появилось ни единого привидения, разве что люстры порой звенели, скрипели половицы, ныл ветер на чердаке - аж хотелось пуститься в dance macabre. Но в одном месте мы обнаружили бурые пятна на ковре и следы бессмысленно грубого погрома. Агата долго сидела, рассматривая следы чьей-то смерти, как будто нашла желаемое.
- Все, кто отсюда ушли, жили несчастливо, - заключила она. - Мужчины не умеют строить отношения с женщиной: то она богиня, то сука, об которую ноги вытирают. Если в нашем городе женщина не станет кем-то иным, и его ожидает эта участь.
Отчего-то она истолковала эти следы как драку между мужчиной и женщиной. Понимаю задним числом, что после этого в Агате стали происходить перемены, еле выраженные, как у взрослеющего грудничка, который для матери всегда один и тот же, но для постороннего - каждую неделю разный. И только фон не менялся: заброшки, заброшки, заброшки... Хорошо помню только одно место. Потрескавшийся асфальт хрустел под колесами, горячий ветер выжимал соки из заросших огородов и садов, только мальвы не успели высохнуть, и им повезло встретить нас последними цветами и увядшими бутонами.
Я ждала, что Агата увидит нечто знакомое, но мы проехали по улицам, притормозили у дворца культуры и вышли пройтись вокруг.
- Это мой Рим, - засмеялась Агата и истинно патрицианским жестом обвела рукой холмы, на которых и среди которых вели схватку со временем разные здания. Она стояла перед дворцом, построенным в советское время, подобно божеству возле останков своего храма. Фасад еще хранил следы грязно-персиковой облицовки, а белые каннелированные колонны с пышными капителями остались целыми и изящными, как девственные жрицы в струящихся платьях, увенчанные нежными лилиями в праздничный день своей богини.
Мы отъехали от поселения и свернули на заросшую тропу к огромному кладбищу. Похоже, здесь хоронила своих покойных вся округа. Когда мир живых корчится в агонии, мир мертвых наблюдает с благородным молчанием. Каменные надгробия и кресты выстроились идеально ровными рядами: навечно примирившиеся мусульмане, христиане и атеисты, верные супруги, запертые в безопасности дети... Их поместили в одной комнате и перекрыли выход. Я не могла представить голые скелеты, это не укладывалось в голове. Если бы кто-нибудь на моих глазах провел эксгумацию, и то не поверила бы, что конец человека настолько бессмыслен.
Агата не вышла из автомобиля, хотя где-то там, возможно, лежали ее родители. У меня с моими сложились хорошие отношения, поэтому я стала подозревать неладное и лезть не в свое дело с лишними советами. Агата психанула и велела уезжать. Весь обратный путь до города я умоляла вернуться и поискать могилы, а она упрямо качала головой и остервенело курила самокрутки, тающие в сладкий дым. Ее лицо застыло в безучастном выражении, но я заткнулась, когда увидела хайлайт слёз. После этого мы взяли перерыв и приостановили поиски.
Как-то раз я вернулась с учебы и хотела покормить мышку хлопьями, но обнаружила пустую клетку. Я крикнула Агате, пропустившей пары, что Кабинда пропала. Та поднялась с дивана и уставилась на клетку, потом огляделась, соображая, где искать зверька. И только посмотрев под диваном вспомнила, что мышка подохла.
- Она же была здорова, - недоумевала я. - Вечером - точно!
- А утром взяла и подохла, - тусклым голосом настаивала Агата. - Кабинде шел четвертый год, чего ты хочешь?
И она снова забралась с головой под одеяло. В тот день, выбрасывая мусор, перед тем как завязать пакет, я неожиданно заметила сверху аккуратный сверток. Я узнала страницу, вырванную из журнала. На красивом лице Аврил Лавин, прямо на соблазнительном изгибе рта, подсыхало смачное кровавое пятно.
Мало-помалу Агата оторвала меня от других друзей, после защиты диплома я решила провести время с ней. Мы принимали ванну вдвоем, пили шампанское, представляя себя невесть кем, загорали на лоджии... Она подпустила меня предельно близко: кожа к коже, слившееся дыхание, бросаемые искоса взгляды с новым мотивом в них. Это счастливейшие дни нашей жизни, от девушек, которыми мы были, ничего не осталось. Она позволила больше, чем просто переспать с ней - прочитать несколько тех самых тетрадей, которые я принимала за конспекты лекций. Это были личные дневники, наследие, доставшееся Агате от матери. Они все еще у меня. Честно, без прикрас эта женщина писала, как оказалась одна с девочкой на руках после смерти первого мужа, и ее заставили выйти замуж за другого мужчину. Незамысловатая история о безысходности. Она убегала от абьюзера, ее находили и возвращали, синяки и переломы ни на кого не производили впечатления. Сначала она откровенно рассказывала о каждом случае, например, как мужчина без ясной причины набросился, заломил руку за спину и ударил ее лицом об стол. Или с горечью писала о происхождении каждой ссадины и гематомы. Она была игрушкой в его сильных руках: сначала, еще детьми, мы отрываем головы и ноги куклам, потом, научившись беречь личные вещи, портим чужие; а напоследок, свято чтим чужое имущество, но играем живыми людьми с прежней жестокостью, мучая, насколько горазды. Научиться беречь людей уже не остается времени. В последующих тетрадях что-то переменилось в бедняжке: она стала врать самой себе, выдумывая истории о скользких сапогах и гололедице, падении с лестницы, расческе, дерущей волосы, собаке, сорвавшейся с цепи... Я попросила у Агаты последние дневники, но она отказала.
- Ты не сможешь списать это на ее буйную фантазию. Поэтому лучше не надо.
Потом пошли затяжные дожди, город превратился в издевательски дешевое подобие Венеции, где по каналам плавали не гондолы, а использованные кондомы. У нас разом пропало настроение, и Агата предложила уехать. Денег на хороший отпуск не имелось, зато на полный бак А-76 хватало, и мы без обдуманного маршрута двинулись в поисках очередного опустевшего поселения. Обычно мы проезжали мимо жилых деревень. Но в этот раз встали перед сложным выбором. К сумеркам мы добрались до очередной не отмеченной на карте точки, и когда въехали на главную улицу, сразу заметили, что в одном доме горит свет. Сначала Агата резко велела разворачиваться, даже сама схватилась за руль. Потом глубоко вдохнула, сипло выдохнула и сказала, что мы останемся. Я не согласилась, мало ли, кто нас встретит? Пока худшим случаем была одичавшая дворняжка, ей хватило одного удара лопатой, чтобы поджать хвост.
- В чем проблема? Я узнаю, кто здесь живет, - заявила Агата. - Останься тут и подожди меня ровно полчаса. Если не вернусь - подъедешь, - с резким смешком она хлопнула дверью и ушла.
Я нервничала и из-за этого достала коробку с бутербродами и термос с кофе, хотя больше давилась, чем глотала. Включив фары дальнего света, я разглядела, как Агата исчезла за воротами. Металлический гул совпал с особенно нервным ударом сердца. Память подбрасывала все виденные мною розыскные ориентировки и маньяков из кино. Разве нормальный, преуспевающий человек захочет жить в таком месте? Вокруг одни фундаменты и дома с выбитыми стеклами! Правда, отдаленный двухэтажный коттедж вызывал мое любопытство, он неплохо сохранился.
Прошло двенадцать минут, и я не выдержала. Этого достаточно, чтобы убить человека. Я вышла из Поттера и подошла к дому. Внешне ничего не изменилось: все также светились окна, стояла густая тишина. Аккуратно приотворив дверь, я проскользнула за ворота и наступила на что-то твердое... Звякнула металлическая цепь. Из конуры высунулась собака и беззлобно прорычала. Я побежала к высокому крыльцу, ненароком столкнув на землю разрезанную бутылку, из которой рассыпались, как гадальные кости, окурки. Мне казалось зловещим признаком, что я не слышу голосов. Я вбежала в сенник, нашарила в темноте обивку двери и круглую ручку... На меня вылился острый, пронзающий свет, я зажмурилась и увидела самое страшное из всего, что могло произойти.
Передняя комната служила кухней. На крашенном полу лежал седой человек с распахнутыми глазами, от его выражения лица мне стало больно. Из него вытекала черная лужа, медленно затопляя след от подошвы со знакомым узором. Из его живота торчала рукоятка ножа, обмотанная синей изолентой. Этим же ножом, наверняка, был нарезан хлеб и колбаса на столе. Приемник шептал вечерние новости, в дверном проеме напротив открывалась картина следующей комнаты с разобранным телевизором на полу. Чуть сбоку от трупа, над низенькой раковиной наклонилась Агата, она смывала кровь с рук. Пахло ромашковым мылом и мертвым человеком. Агата была в слезах, раздосадована моим появлением и не выглядела напуганной жертвой, вынужденной защищаться от нападающего. Ее слова только убедили в этом.
Она вытерла руки об майку, окинула последним взглядом место преступления и почему-то решила забрать нож, вытерев об рубашку жертвы. Потом взглянула мне в лицо, заметила что-то неприятное и... И... И силой развернула меня к выходу.
Агата сама села за руль, а меня уложила на заднее сиденье, где я тряслась весь обратный путь, как жертва электрического стула, пока она рассказывала.
Этот несчастный старик оказался ее отчимом, который избивал мать. Агата долго придумывала, как успеть ему отомстить, пока он не умер от естественных причин. Изощренные схемы убийства ее не устраивали, она решила взять свое терпением, взрослела и ждала не слишком-то долго. Отчим жил один-одинешенек в этом поселке с таинственным названием Кабинда, в ее памяти с самого детства горели слова, что ему некуда отсюда деваться. Вот только поселение не указывали на картах, а дорогу в Кабинду Агата не знала, но упорно искала с моей помощью. Сегодня она поняла, что поиски завершены и решила дойти до конца, а потом как ни в чем не бывало залезть в какой-нибудь дом и вернуться в город. Никто не станет искать этого старика, никто не похоронит. Она сделала это из-за матери: в конце концов бедняжка не выдержала и повесилась.
Утром я проснулась и поняла, что Агаты нет. Она забрала самые необходимые вещи, но оставила дневники. Один из них лежал раскрытый на развороте с последними словами Агаты, что она больше не может их читать, но если я желаю узнать правду, то могу убедиться по последним тетрадям.
А доказательства не требовались. Судья, жертва и убийца в одном лице, она не нуждалась в сочувствии или обличении. Связь между нами повредил нож с синей рукоятью, Агата поняла это сама и ушла. Если решение и зависело от меня, я не смогла его принять... Поэтому со мной происходит эта чертовщина.
Наверно, надо было обратиться к психотерапевту и пройти курс с до смеху позитивным названием. Но я сохранила случившееся в памяти, как хроническую болезнь, и она меня победила, а без нее - нет меня. Ты стоишь передо мной, за стеной наши коллеги, диск-жокей и какие-то танцовщицы... У каждого из вас смуглая кожа, прозрачно-зеленые глаза и руки в крови, от вас пахнет сладким табаком, проклятые некрофаги... Знаю, что поцеловав тебя, почувствую солоноватый вкус слез на щеках. Почему я рассказываю это тебе?
- Сумасшедшая, я ведь настоящая. Сейчас доедем... Только прости, слышишь? Я не хотела! Почему ты не осталась в машине...