Близко к сердцу
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Диапазон времени, в котором писались собранные в этой книге материалы, - десятки лет. А время неотвратимо расставляет свои акценты. Многое сейчас уже видится не так или не совсем так, как в минувшие годы. И всё-таки решил представить на суд читателя, ничего не подправляя, написанное и в 60-80-е годы, то есть годы "совковые". Здесь - только незначительная часть опубликованного за более чем шестьдесят лет в журналистике. Отбор в книгу, признаюсь, был мучителен. Сколько материалов просилось на её страницы: "Меня возьми!" "Меня"! Но какая книжная площадь выдержит столь мощный поток - тут без плотины с её пропускными шлюзами не обойтись. Но и то, что попало в этот сборник, полагаю, даёт представление о "болевых точках" "своего времени", о гражданской позиции автора. А это уже История, помогающая осмыслить и сегодняшний день. И тогда были "горячие" темы. И тогда приходилось что-то отстаивать, предлагать, сражаться с косностью и наперекор официозной мажорной пропаганде называть вещи своими именами. Потому и названа книга "Близко к сердцу". А иначе как? Разве вправе журналист быть равнодушным? Имею в виду настоящего журналиста. В моём понимании, его дело - не только просвещать, но и предлагать, пробивать, продвигать, отстаивать, добиваться, иными словами, служить справедливости активно, по-боевому. Не ради аплодисментов и наград. Повинуясь совести, которая ни что иное, как веление Бога. Для такого журналиста нет запретных тем. Пусть они и с зазубренными краями, притаились за глухими заборами. Он продерётся и разберётся, что к чему, вытащив на свет Божий ту правду, с которой общество станет чище и светлее. Такая выбрана профессия. Подчёркиваю: не "вторая древнейшая". Как хорошо становилось на душе, когда благодаря и твоим усилиям женщина с парализованными ногами получила подходящую для неё квартиру, бывший партизанский связной - медаль, дающую ему право на льготы, поставлен памятник на месте сожжённой фашистами белорусской деревни, снят с должности полковник - хам и самодур, терроризовавший своими свирепыми и нелепыми приказаниями полк, восстановлен на работе токарь, несправедливо с неё уволенный, наконец-то снят подлый вопросительный знак с имени юной героини-еврейки, которую антисемитствующая власть натужно загоняла в "неизвестные"... Да что тут перечислять! В послужной список это не войдёт, да и кто об этом будет знать, кроме тех, кто к данной истории причастен? Знать будет твоя совесть. В нравственном выборе журналист мало чем отличается от любого другого человека. Послужить доброму делу, кому-то помочь, кого-то поддержать, проявив солидарность, решительно осудить гнусность - это доступно каждому. Однажды я рассказал маме, как в трудную минуту меня крепко выручил военный комендант. Мама философски: - Сделать добро другому человеку - это же такое удовольствие! Ты тоже не отказывай себе в этом, сынок. Её мудрый комментарий и по сей день для меня - руководство к действию. Как получается, судить не мне. Но если стараться, можно рассчитывать на результат. Вот и обращаюсь с тем же и к вам, мои дорогие читатели: постарайтесь! Зачем же отказывать себе в удовольствии!
|
Михаил Нордштейн
Близко к сердцу
Очерки, публицистика, рецензии, письма
От автора
Диапазон времени, в котором писались собранные в этой книге материалы, -- десятки лет. А время неотвратимо расставляет свои акценты. Многое сейчас уже видится не так или не совсем так, как в минувшие годы. И всё-таки решил представить на суд читателя, ничего не подправляя, написанное и в 60-80-е годы, то есть годы "совковые". Здесь -- только незначительная часть опубликованного за более чем шестьдесят лет в журналистике.
Отбор в книгу, признаюсь, был мучителен. Сколько материалов просилось на её страницы: "Меня возьми!" "Меня"! Но какая книжная площадь выдержит столь мощный поток -- тут без плотины с её пропускными шлюзами не обойтись. Но и то, что попало в этот сборник, полагаю, даёт представление о "болевых точках" "своего времени", о гражданской позиции автора. А это уже История, помогающая осмыслить и сегодняшний день.
И тогда были "горячие" темы. И тогда приходилось что-то отстаивать, предлагать, сражаться с косностью и наперекор официозной мажорной пропаганде называть вещи своими именами. Потому и названа книга "Близко к сердцу".
А иначе как? Разве вправе журналист быть равнодушным? Имею в виду настоящего журналиста. В моём понимании, его дело -- не только просвещать, но и предлагать, пробивать, продвигать, отстаивать, добиваться, иными словами, служить справедливости активно, по-боевому. Не ради аплодисментов и наград. Повинуясь совести, которая ни что иное, как веление Бога. Для такого журналиста нет запретных тем. Пусть они и с зазубренными краями, притаились за глухими заборами. Он продерётся и разберётся, что к чему, вытащив на свет Божий ту правду, с которой общество станет чище и светлее.
Такая выбрана профессия. Подчёркиваю: не "вторая древнейшая".
Как хорошо становилось на душе, когда благодаря и твоим усилиям женщина с парализованными ногами получила подходящую для неё квартиру, бывший партизанский связной -- медаль, дающую ему право на льготы, поставлен памятник на месте сожжённой фашистами белорусской деревни, снят с должности полковник -- хам и самодур, терроризовавший своими свирепыми и нелепыми приказаниями полк, восстановлен на работе токарь, несправедливо с неё уволенный, наконец-то снят подлый вопросительный знак с имени юной героини-еврейки, которую антисемитствующая власть натужно загоняла в "неизвестные"... Да что тут перечислять! В послужной список это не войдёт, да и кто об этом будет знать, кроме тех, кто к данной истории причастен? Знать будет твоя совесть.
В нравственном выборе журналист мало чем отличается от любого другого человека. Послужить доброму делу, кому-то помочь, кого-то поддержать, проявив солидарность, решительно осудить гнусность -- это доступно каждому.
Однажды я рассказал маме, как в трудную минуту меня крепко выручил военный комендант.
Мама философски:
- Сделать добро другому человеку -- это же такое удовольствие! Ты тоже не отказывай себе в этом, сынок.
Её мудрый комментарий и по сей день для меня -- руководство к действию. Как получается, судить не мне. Но если стараться, можно рассчитывать на результат. Вот и обращаюсь с тем же и к вам, мои дорогие читатели: постарайтесь! Зачем же отказывать себе в удовольствии!
Армия
Что вы ответите матери героя?
Навели хрестоматийный глянец Входя в эту казарму, невольно испытываешь чувство благоговения. Столько читал о прославленном танковом экипаже Павла Рака! И вот они, эти люди прямо перед тобой. Кажется, стоит лишь слегка прикрыть глаза, и оживут мраморные лица. "Ну, как вы, - скажут, - други дорогие? Держите ли марку фронтовиков? Какими делами славите родной полк?"
А рядом - бюст другого Героя Советского Союза - младшего лейтенанта Ивана Рощина. И всё это в одной казарме, в одном подразделении!
Зачислены навечно... Это значит, что герои теперь всегда, везде вместе с теми, кто принял от них эстафету доблести и мужества. Они - не только прошлое. Они - неусыпная совесть полка, его будни, его настоящее.
Признаться, я не сомневался: уж где-где, а тут досконально изучили каждую деталь, каждую черточку подвига однополчан.
Каково же было мое удивление, когда первый же встретившийся танкист - старший сержант Данилевич - не смог сказать ничего вразумительного о Герое Советского Союза Иване Рощине.
Весьма приблизительно, как говорится, с пятое на десятое, знают о боевом пути части и некоторые другие солдаты и сержанты. Не берусь утверждать, что все. Но разве не настораживает даже один-единственный факт подобного равнодушия? Разве нормально, что те некоторые, не зная и поэтому не храня в своём сердце того, что связано с подвигами героев, любезно советуют:
- А вы пройдите в комнату боевой славы. Там всё расписано.
Да, в комнате боевой славы действительно всё "расписано". Чьи-то заботливые руки любовно, прямо-таки по крупицам собирали вырезки из газет и журналов, фронтовые воспоминания, фотографии, письма. Смотришь на всё это и думаешь: какая огромная работа проделана, какое бесценное богатство собрано!
Тут проводятся беседы, встречи с ветеранами, с матерями героев... Выступают гости, выступают с ответным словом "от имени и по поручению" активисты. Словом, мероприятий хватает. Если взять статистику, получается солидно. Если отдачу - увы, она невелика. Судите сами. Рота, куда навечно зачислены Герои Советского Союза Павел Рак, Александр Петряев и Алексей Данилов, не блещет успехами. К концу года было подготовлено всего лишь четыре отличника. Грубо нарушили дисциплину рядовые Злодюшко и Калинин. В числе нарушителей оказались даже члены комсомольского бюро.
Выходит, множество мероприятий по истории боевого прошлого и хорошая комната боевой славы - ещё далеко не всё, чтобы боевые традиции вошли в плоть и кровь воинов подразделения.
Нет, не параллели!
К "мероприятиям" привыкли. К речам и заверениям - тоже. Как же, пропаганда боевых традиций, так сказать, веление времени. Но присмотритесь повнимательнее и вы увидите, что многое в этой пропаганде делается без души, ради пресловутой "галочки".
Ленинская комната. На красочно оформленном щите - боевой путь части. Старательно выполненная схема. Краткое описание. Вроде бы всё честь по чести. Однако щит повешен так высоко, а текст написан так мелко, что добрую его половину трудно разобрать. Для чего же повешен щит? Для формы?
Бросается в глаза и другая особенность наглядной агитации. Она в основном обращена в прошлое. А всё то, чем живут сегодня танкисты, - об этом сказано как-то вскользь, торопливо, а то и вовсе никак не сказано. Обойдите все Ленинские комнаты, и вряд ли хотя бы один планшет расскажет, кто же лучший наводчик, механик-водитель, заряжающий, кто лучший строевик...
В комнате боевой славы начали было хорошее дело: оформили альбом "Продолжатели боевой славы". Сначала вели его аккуратно. Затем забросили. Последняя запись относится к 1963 году. Ещё один альбом "Опыт комсомольской работы части". Тот ещё древнее: заканчивается... 1959 годом. Четырехлетней давности и папки о передовом опыте.
Спрашивается, где же люди сегодняшнего дня? Почему им не нашлось места в комнате боевой славы? Создаётся впечатление, что пропаганду боевых традиций и нынешнюю боевую учебу и дисциплину здесь считают своего рода параллелями: каждая идёт сама по себе, не пересекаясь с другой. О боевых традициях больше всего говорят на тематических вечерах и утренниках, о боевой учебе и дисциплине - при подведении итогов, на собраниях и заседаниях.
Рядовой Трясунов на политзанятиях привычно пользовался очень ёмкой и очень правильной фразой "быть достойными славы ветеранов". Но вряд ли он вдумывался в глубокий смысл сказанного. Для высокой оценки по политподготовке, рассуждал солдат, так и положено говорить. И он получил эту высокую оценку. А потом получил двойку по стрельбе, не раз нарушал воинскую дисциплину.
По головке его, понятно, не гладили. Но ругали, как обычно ругают за двойку, стыдили, как обычно стыдят за дисциплинарный проступок, не связывая с той личной ответственностью, которая лежит на нём как на однополчанине Павла Рака и Ивана Рощина.
Довелось мне быть на отчётно-выборном комсомольском собрании. Докладчик, сказав несколько слов о боевых традициях, снова уткнулся в бумажку: "В лучшую сторону следует выделить таких-то, в худшую сторону..." Ровный, бесстрастный тон, стёртые, гладенькие фразы. Оглянулся вокруг - многие дремлют.
А прения? Были, конечно, и прения. Говорили, что мало культпоходов. О неисправном телевизоре. О сломанной гармошке. О вечерах отдыха... Зато о личной ответственности перед памятью героев - таких выступлений оказалось до обидного мало. А по-настоящему сильно прозвучало, пожалуй, лишь одно: офицера Пулина. Он напомнил о письме матери героя Евфимии Анисимовны Петряевой.
"Дорогие мои сыночки, - говорилось там. - Никого у меня не осталось, кроме вас... Верно служите делу, которому мой Саша отдал свою молодую жизнь. Пишите о своих успехах и достижениях..."
Зачитал офицер эти строки, а потом рубанул напрямик:
- Что мы ответим матери героя? Что на учениях Данилевич чуть не утопил свой танк? Что рядовой Калинин разменивает нашу боевую славу на поллитровку водки? Что мы не выполнили своих социалистических обязательств? Так о каких же успехах, каких достижениях можем написать Евфимии Анисимовне?
Притих зал. Задумались комсомольцы. Страстные, горячие слова взяли за душу. Сонных уже не было...
Именно такая постановка вопроса, жгучая тревога за положение нынешних дел как раз и есть тот фокус, где пересекается прошлое и настоящее, боевые традиции и будни мирной боевой учебы. Нет, они вовсе не параллели! Неразрывное целое.
"Не раскачались..."
Воспитание на боевых традициях - это не только беседы о прошлом. Это и сегодняшние будни, их горячее дыхание, их героика. И очень досадно, что в подразделении не видят этой героики, не связывают её с мужеством, смёткой, мастерством фронтовиков. Свыше двадцати лет прошло с тех пор, как отгремела Великая Отечественная. За это время в части совершено немало славных дел, благородных поступков. Года три назад саперы под руководством офицера Липкина обезвредили сотни бомб и снарядов. Рядовой Ивановский рассказал мне, как однажды на полевых занятиях сержант Шельпуг спас ему жизнь. Случалось, и пожары тушили, и утопающих вытаскивали, и вступали в схватку с хулиганами, и на посту в экстремальных ситуациях действовали чётко, решительно, как велит устав.
Двадцать лет... Собрать бы воедино описание всего этого, -- получилась бы увлекательная книга. Но нет такой книги. Сменяется личный состав. Уходят в запас ветераны. И вместе с ними теряются следы тех, имена которых по праву могли бы занять почётное место в комнате боевой славы.
Я поинтересовался: как вручают здесь молодым солдатам боевую технику и оружие?
- Очень просто, - ответил лейтенант Иван Мехович. - Приносят из техчасти формуляр. Сдающий и принимающий сверяют, что есть, чего нет, потом расписываются. Словом, обычная сдача-приём.
- И вы считаете этот порядок наилучшим?
- Нет, почему же... Надо бы вручать оружие и технику в торжественной обстановке. Я предлагал...
- Ну и что же?
- Так и не раскачались. Текучка засосала...
Жаль, что не раскачались. Вручение оружия - знаменательная веха в солдатской жизни. Пусть это оружие поступило после войны, но оно уже имеет свою историю. Кто-то без промаха стрелял из автомата, который только что "закрепили" за молоденьким пареньком. А вот тот танк тоже знал чьи-то крепкие и умелые руки. На нём сэкономлено немало горючего и моточасов...
Расскажи обо всём этом новичку, и он посмотрит на тот же автомат, пулемёт, танк, радиостанцию совершенно другими глазами, буквально почувствует себя наследником и продолжателем славных дел ветеранов и старших товарищей, уходящих в запас.
* * *
"Традиции" в переводе с латинского - передача. И вам, кому герои передали свою славу и свою надежду, все самое лучшее, во имя чего шли на смертный бой, - вам нельзя служить кое-как. С вас спросит народ, спросят матери павших, а их устами - вся наша Родина. Память героев чтят не пышными речами, не словесными заверениями. Только делами, и прежде всего делами! Конкретными. Убедительными. Достойными тех, чьи имена каждый день выкликает правофланговый на вечерней поверке.
"Во славу Родины" -- газета Белорусского военного округа, 1966. (Точную дату установить не удалось)
Подлость
Виктор пересёк зал и подошёл к миловидной девушке, застенчиво стоявшей за стайкой подруг.
- Разрешите...
Танцевал уверенно, изредка заглядывая ей в глаза. От этих взглядов Галя краснела, сбивалась с ноги. Он снисходительно подшучивал над её неловкостью и... приглашал снова и снова.
Потом долго бродили по затихающим ночным улицам. Говорил больше Виктор. Вскоре она уже знала: её спутник - студент Минского политехнического, увлекается радиотехникой, любит мотоспорт, тяжёлую атлетику. А танцы... Что - танцы! Пришёл сюда просто так, проветрить мозги. А вообще-то свободного времени у него, что кот наплакал.
- Сама понимаешь: учёба, спорт, общественная работа...
Ей было приятно, что такой умный, интересный парень подошёл именно к ней, хотя рядом стояли девушки и по внешности, и по нарядам куда заметнее.
И пошли их встречи по извечной жизненной орбите, пока студент второго курса Виктор Лапунов и продавец гастронома Галина Козловская не стали мужем и женой. Поселились вначале у родителей Виктора, затем по договору переехали в квартиру, хозяева которой временно отсутствовали.
Ничто как будто не предвещало ненастья на семейном небосклоне. У них родился сын. Виктор не без успеха штурмовал бастионы науки. Галину ценили в коллективе. Жили, в основном, на её зарплату. Разумеется, плюсовали сюда и стипендию Виктора. Не густо, конечно, но кто из молодожёнов не испытал на первых порах материальных трудностей! Зато впереди -- перспектива. Окончит Виктор институт, станет инженером. Голова у него светлая, энергия так и бьёт через край. С ним не пропадёшь. Так казалось Галине.
Правда, иногда супруг вечерами уходил в гости к друзьям. Один, без неё. Молодую женщину обижало, что он не считает нужным пойти вместе с ней. Однако воспротивиться этим визитам мешал слишком мягкий, уступчивый характер. А набиваться "возьми и меня с собой" не позволяла гордость.
- Ох, смотри, Галина, - полушутя предупреждал её один из товарищей мужа, - слишком много ты позволяешь Виктору.
- А я не боюсь за него. Витя у меня хороший.
- Блажен, кто верует...
Их сын уже делал первые шаги, когда летом 1966-го Галя почувствовала какое-то недомогание. Временами кружилась голова, появилась слабость. Поначалу не обращала на это особого внимания. Наверно, после родов стала больше уставать. Работа у неё нервная, всё время на ногах... Ничего, пройдёт.
Увы, не проходило. В один из вечеров пол вдруг стал уходить у неё из под ног. Галя упала, больно ударившись о шкаф.
Её отвезли в больницу. Там долго исследовали, брали многочисленные анализы. У Галиной кровати собрался консилиум врачей. Пожилой невропатолог говорил что-то коллегам по-латыни, и те хмуро кивали.
Галя смотрела на их озабоченные лица, еле сдерживаясь, чтобы не закричать: "Что же вы ничего мне не говорите? Почему у меня отнялись ноги? Ну, скажите, что всё будет хорошо, и я скоро выздоровею. Ну скажите..."
Слов, которых она ждала, никто не произнёс. Только пожилой невропатолог, очевидно, самый главный здесь, мягко пожал ей руку.
- Болезнь серьёзная. Лечиться придётся долго. Падать духом, конечно, не надо. Попробуем самые новейшие средства.
Так уж устроен человек. Знает, что чудес не бывает, но в самые тяжкие моменты своей жизни всё равно мечтает о чуде. Когда Виктор навестил её, исхудавшую и неподвижную, она сказала:
- Ты не думай, Витя, я обязательно поправлюсь. Вот только курс лечения пройду до конца...
Однако выздоровления не последовало. Рассеянный склероз - диагноз грозный. Как ни старались врачи, болезнь коварная, неумолимая, всё глубже запускала когти в свою жертву.
Полечив месяц в больнице, Галю привезли домой. Через полгода - снова больница... Виктор уже закончил институт, работал на заводе. Однажды приехал к жене в военной форме. Его призвали в армию, произвели в лейтенанты. Служил в Минске. На первых порах навещал Галю еженедельно, потом посещения стали реже. Ссылался на служебную загруженность, вечно куда-то торопился.
Третье её пребывание в больнице было особенно длительным. Дни тянулись серые, однообразные, как дождевые капли на больничном окне. Весь мир сузился для неё до размеров палаты. Ей так хотелось хоть немного раздвинуть его, увидеть близкого человека, услышать его голос. В приёмные дни чутко прислушивалась к шагам в коридоре, с надеждой смотрела на дверь. Но Виктор так и не пришёл. Ни разу за три месяца! Приходила его мать и, пряча глаза, сбивчиво объясняла: "У Вити дежурство". "Витя отсыпается после праздника". "К Вите приехали друзья"...
А Витя тем временем водил в опустевшую квартиру девиц и устраивал гулянки. Гремел проигрыватель. Возмущённые соседи стучали в стену...
Да, Вите действительно было некогда.
Как только жену привезли из больницы, он, захватив ребёнка, перебрался к своим родителям. За больной стал ухаживать приехавший из деревни её 74-летний отец. (Галина мать умерла год назад). Поднимается Дмитрий Григорьевич с полной сеткой на пятый этаж - через десяток ступеней отдыхает. Начнёт протирать полы - долго не может разогнуть спину. Галя уже сама, кое-как держась за стену, брала у него тряпку. Да какой из неё работник! Спасибо соседям: иногда и в магазин сходят, и в квартире приберут.
Заглядывал изредка и Виктор, приводил с собой сына. Галя задумчиво гладила детскую головёнку, покрывала её поцелуями. Как-то малыш доверительно сообщил:
- А у нас скоро будет новая мама.
Она отвернулась к стене и глухо зарыдала.
Нет, Галя вовсе не пыталась удержать мужа. Жалела его: он, молодой, растущий офицер, связал свою жизнь с ней, оказавшейся полным инвалидом. Виктор несколько раз намекал о разводе и вскоре уже требовательно: в силу сложившихся обстоятельств брак их уже невозможен.
Галя дала согласие. Виктор и его родичи стали горячо убеждать её - уехать в деревню к отцу. Там, дескать, на лоне природы ей будет хорошо, а городскую квартиру всё равно рано или поздно придётся освободить, так как приедут хозяева.
Она и на это согласилась, и Виктор увёз её в деревню.
Не знала, да и знать не могла о разговоре его с командиром. "Если вы найдёте женщину, которая будет ухаживать за вашей женой, - сказал командир, - тогда я буду ходатайствовать о предоставлении вам двухкомнатной квартиры". Но Лапунов отказался, предпочтя пока жить у родителей. Расчёт его был несложен. Получи он двухкомнатную квартиру - ему некоторое время придётся жить вместе с Галиной. А после развода он, "вольный казак", вполне может рассчитывать на однокомнатную.
Шкурное взяло верх над моральным долгом. С формальной, так сказать, юридической стороны к нему не подкопаешься. Всё рассчитал, всё сделал по букве закона. Но ведь в законе невозможно предусмотреть любой житейский зигзаг. Есть вещи, подвластные только собственной совести.
Известно множество фактов, когда в подобных жизнесплетениях люди оставались людьми, проявляя душевную щедрость. Взять хотя бы историю молодой стрелочницы Зинаиды Львовой. Спасая ребёнка, она лишилась обеих ног. Со всех концов страны к ней посыпались письма. Совершенно незнакомые люди предлагали ей свой кров, материальную помощь, просили дать согласие называться их дочерью или сестрой. Переписывался с девушкой и солдат. Уволившись в запас, приехал к Зине и решил навсегда связать с ней свою судьбу. Теперь у них дружная, любящая семья.
Напомню и другую историю - майора Петра Михайловича Гаврилова, знаменитого героя обороны Брестской крепости. С женой его разлучил первый же день войны. И вот спустя много лет Петр Михайлович приехал в крепость на слёт участников её обороны. У него к тому времени была вторая жена, ибо от первой все эти годы не имел никаких вестей и считал её погибшей. В Бресте случайно узнал, что его первая жена жива, только тяжело больна. Гаврилов нашёл её, привёз к себе домой в Краснодар и вместе с супругой трогательно ухаживал за ней. Герой войны, удививший силой духа даже врагов, он остался самим собой и в этой довольно сложной жизненной ситуации.
А сколько примеров, когда советские женщины принимали мужей, искалеченных на войне, делая всё, чтобы скрасить их жизнь!
Вернёмся однако к Лапунову. От него никто не требовал такого же подвига. Решил завести новую семью? Ну что ж... В данном случае ему не запретишь пойти и на этот шаг. Но будь же человеком! - говорили ему начальники, товарищи по службе. Напоминали об офицерской чести, стыдили, советовали съездить к Галине, устроить её быт, помочь материально.
Лейтенант заверял: "учтёт", "наладит", "сделает".
Ничего он не сделал. Недавно я побывал в деревне, где Галина жила с отцом. В холодной избе лежала измождённая, бледная женщина с потухшим, отрешённым взглядом. Единственное общение с внешним миром - хриплый динамик...
За ней, прикованной к постели, нужны постоянный уход, систематическая медицинская помощь. А что может сделать старик, который сам-то нуждается в присмотре? Но Лапунова меньше всего интересовали её здоровье, её настроение, её дальнейшая судьба. Слишком торопился порвать всякие отношения с недавно ещё близким ему, попавшим в беду человеком. Торопился выписать из квартиры. Из своего удостоверения личности. Изъять из своей жизни.
Поздней осенью после очередной "накачки" Виктор проявил-таки "чуткость": навестил больную. Несколько дежурных, ничего не значащих вопросов, и стал застёгивать шинель.
- Витя, я слыхала, ты скоро получишь квартиру.
- Ну, предположим, получу. Только тебе-то что?
- Как что? А я?
Виктор злобно посмотрел на неё.
- Не надейся и не жди. Ты теперь мне никто...
... С Виктором я беседовал. Спрашиваю, как же так получилось, что за три месяца он не навестил больную жену.
- Был на учениях...
- Учения длились три дня.
- Был ещё в отпуске. В санатории отдыхал.
- Ну, хорошо, в санатории... А в последующие два месяца?
Лейтенант невнятно говорит о каких-то обстоятельствах, помешавших ему прийти в больницу.
Я-то уже знал, что это за "обстоятельства".
Лапунов юлит, выкручивается. Однако от неприятных вопросов не уйти. И он на глазах наглеет. Как-никак закон не переступил. По "партийной линии" тоже неуязвим. Беспартийный.
- Ну что вы мне мораль читаете! - вырывается у него.
Признаться, после этих слов у меня уже не было больше охоты с ним говорить.
Увидев, что ждать от Лапунова чуткости - дело безнадёжное, устройством Галины занялось командование. Особенно большое участие в её судьбе принял непосредственный начальник лейтенанта. Выполняя поручение командира части, Владислав Григорьевич побывал и в горсовете, и в собесе, и в больницу съездил, и в деревню. Где надо, убедил, где надо - настоял, но устроил Галину в дом инвалидов. Разумеется, там за ней будет надлежащий уход.
В личном деле лейтенанта Лапунова есть характеристики, выданные ему в институте и на заводе. "Постоянно повышает свой технический и политический уровень". "Активно участвует в общественной жизни". "В быту скромен, морально устойчив".
Гладенькие, стереотипные фразы прикрыли маской добропорядочности лицо эгоиста. Стоило стрястись беде с женой, и от его "устойчивости" и следа не осталось. Он бросил, а выражаясь ещё точнее, предал попавшего в беду человека. Как это назвать? Только одним коротким, но достаточно ёмким словом: подлость.
"Во славу Родины", 19.12. 1968.
Примечание: У этой публикаци своя история. Как потом выяснилось, командир части, где служил Лапунов, зная, что там уже побывал корреспондент и вот-вот в окружной газете появится что-то критическое о его подчинённом, доложил об этом начальнику Разведуправления округа, которому подчинялась эта часть. Дескать, надо ли в данном случае "выносить сор из избы"? Ведь не "ЧП", а всего лишь дело семейное. А с Лапуновым "разберёмся сами". Начальник Разведуправления позвонил ещё выше: -- начальнику Политуправления, члену Военного Совета округа генерал-полковнику В.Грекову. Упор сделал на то, что часть, где служит Лапунов, закрытая, так что привлекать к ней внимание критической статьёй ущербно.
О дальнейшем рассказал на летучке редактор А.П. полковник Осика.
... Очерк уже стоял на полосе, когда неожиданно позвонил Греков. И раздражённо:
- Как мне доложили, вы намерены печатать критический материал о банальной бытовухе: лейтенант женился, потом разженился. Экое событие! У вас что, более важных тем нет? -- И приказал: -- Статью не печатать!
Редактору бы смиренно принять к исполнению, но Алексей Петрович поступил иначе.
- Товарищ генерал! Вас, очевидно, недостаточно полно проинформировали. Я готов принести вам сигнальные полосы с этим материалом. Очень прошу вас: прочитайте его, -- думаю, вам он будет интересен.
Член Военного Совета хмуро:
- Ладно, приносите.
... Пока он молча читал, у редактора, как он нам потом скажет, было чувство подсудимого, ожидающего суровый приговор: генерал Греков был нередко крут в своих решениях.
Наконец он дочитал до конца, молча взял авторучку и у заголовка начертал: "Такие вещи печатать не только допустимо, но и необходимо". И под этой резолюцией -- свою подпись.
Номер с моим очерком вышел в те же сутки.
В этой истории меня поразил не столько неожиданный поворот в решении Грекова, сколько мужественный поступок редактора.
Мысли вслух
Есть трудное дело... Добровольцы!
Наступает час вечернего солдатского отдыха. Зовут к себе недочитанная книга, неоконченное письмо. В углу казармы - маленький хор, и в перезвон гитары вплетается песня о том, как альпинисты уходят в горы и что значит в крутую минуту быть настоящим парнем. Манит к себе телевизор...
Сам выбирай, солдат, чему посвятить это свободное время. Ты сегодня славно потрудился и вправе интересно, в соответствии со своими желаниями, отдохнуть.
Но вот в казарму стремительно вошел старший лейтенант Константин Окреплов.
- Водителей прошу ко мне!
Изложил суть: в соседнем подразделении - критическая ситуация - срочно надо отремонтировать две машины. Своими силами его водителям к назначенному сроку никак не успеть. А утром у них выезд на учение.
- ... Знаю, вы сами только что с поля, изрядно устали. Да и случилось это не у вас, а у соседей. Но...
- Все ясно, товарищ старший лейтенант! - командир отделения тяги младший сержант Михаил Писарчик окинул взглядом водителей. - Надо, значит, сделаем.
Вместе с ним в автопарк направились ефрейтор Владислав Любинский, рядовые Таймирзо Нематов, Александр Мискин, Владимир Домашевич и Степан Евсюк.
Работали почти всю ночь и сделали к сроку всё, что требовалось.
"Есть трудное дело...Добровольцы!" На фронте избегали говорить "опасное". Там везде опасно. Но степень опасности в разных случаях разная. И солдаты, откликаясь на эти слова командира, ползли по нейтральной полосе за "языком", прикрывали товарищей, первыми форсировали кипящий от снарядов и мин Днепр...
Так было на войне. Но ведь и в мирное время случаются ситуации, когда целесообразно сказать людям те же призывные слова. Право командира приказывать при этом не отменяется. Но разве мало трудных обстоятельств, в единоборство с которыми кто-то должен вступить первый? Самый решительный, самый сознательный. И плохо ли, когда в действии этом и личное желание, и сила приказа сливаются воедино!
Мне рассказывал командир танковой роты старший лейтенант Игорь Деревянко...
- Роте поставили задачу: атаковать и разгромить "противника" в опорном пункте. Решил атаковать с двух направлений: двумя взводами с фронта и одним - с фланга. Наметил по карте маршруты. С левого фланга, откуда надлежало ударить одному из взводов, опорный пункт прикрывала заболоченная луговина. Густые штришки на карте говорили, что двигаться там опасно. Зато этот маршрут сулил внезапность; "противник" меньше всего ожидал, что танкисты решатся атаковать отсюда.
Но был в этом плане и риск. Если "противник" и все его сюрпризы, что ожидали наступающих, -- понятия в общем-то условные, то болото - самое что ни на есть реальное. Малейшая промашка и танки могут основательно "засесть".
Познакомил командиров взводов с замыслом атаки. Прежде чем отдать боевой приказ, следовало решить: какой же взвод выделить для совершения маневра?
Меня опередил лейтенант Анатолий Степанчук:
- Разрешите третьему взводу...
Признаться, не ожидал, что вызовется на это дело именно Степанчук. Мне он казался недостаточно расторопным. На предыдущем учении его взвод запоздал с развертыванием в боевую линию. И всё же, немного поразмыслив, дал Степанчуку "добро". Он вызвался сам, пожалуй, впервые за полтора года своей командирской службы. Так как же загасить этот огонек, не поверить в человека?
Танки уже в выжидательном районе, а меня всё не покидала тревога. Как там Степанчук? Успеет ли? Взглянул на часы. Пора ему выходить на рубеж атаки. Если, конечно, не застрял в болоте. И тут взвилась желтая ракета, а вслед за ней со стороны луговины знакомый гул. Идут, родимые! И точно: показались танки Степанчука. Все почти по башню залеплены грязью. Видимо, помучило их окаянное болото.
На разборе комбат особо остановился на умелых действиях третьего взвода. Отметил, что лейтенант Степанчук повел танки по болотистому грунту не очертя голову, а с умом: отыскал всё-таки колею.
В любом деле, а, значит, и военном, доверенном ответственному человеку, он чувствует себя не гостем, а хозяином. От этого чувства ответственности не только за узкое свое, но и за общее дело и приходит высокая внутренняя потребность в трудный момент добровольно взвалить на свои плечи ношу потяжелее. Нравственная готовность поступать именно так сродни готовности к подвигу. И качество это в военном человеке надо воспитывать.
Знаю ротного старшину, который распределяя личный состав на самые непопулярные работы, вызывал порой добровольцев. И они находились. Один из них так объяснил, почему он, откликаясь на слова старшины, берётся делать не очень-то приятную для него работу.
- Во-первых, я очень уважаю нашего старшину. Раз уж вызывает добровольцев, - значит рассчитывает на нашу сознательность. А во-вторых, если откажусь от этой работы, - её всё равно придётся выполнять кому-то из моих товарищей.
Слушая солдата, я думал о старшине. И все больше утверждался в мысли, что он хороший педагог, что вот на таких, казалось бы, самых обыденных вещах можно воспитывать самоотверженность.
В соседней роте старшина придерживался иной точки зрения.
- Вызывать добровольцев на хозяйственные работы? Блажь это. Есть приказ.
Да, есть. Но ведь и в первом случае речь шла не о личной просьбе старшины. О приказе. Только форма этого приказа имела несколько иную окраску. Беспрекословное выполнение приказа - закон жизни армии. Никто и не ратует за то, чтобы командир или начальник всегда прибегал к принципу добровольности. Он может, не спрашивая желания, назначить людей туда, куда сочтёт нужным. Может и, спросив желание, поступить по-своему. Но речь о другом. Об умении вовремя пробудить движение души подчинённых, дать им возможность самим решить для себя извечный нравственный вопрос: "Если не я, то кто же?"
Скажем, прибыла рота на "огненную" полосу. Можно, конечно, "пропустить" её в порядке нумерации взводов и отделений. Но хорошо, если идущий первым командир спросит:
- Кто пойдёт вслед за мной?
Подобная фраза уместна и перед вождением на незнакомой трассе, и перед стрельбой и во многих других случаях.
Готовность добровольно выполнить трудное дело - ступень к патриотизму. Выработав в армии это прекрасное качество, человек непременно проявит его и на поприще мирного труда. Когда узнаёшь о том, что бригада доменщиков вызвалась отремонтировать участок ещё не остывшей печи, или рабочий, заменяя заболевшего товарища, остается в цехе на вторую смену, невольно думаешь: а ведь здесь, очевидно, сказалась и армейская закалка.
... Прапорщик-рационализатор, человек семейный, у которого не густо свободных вечеров, использует их для усовершенствования учебного прибора. Никто ему это не приказывал. Взялся сам.
... Лейтенант просит перевести в свой взвод "трудного" солдата. Кто-то пытается его отговорить: "Что тебе больше всех надо?" Лейтенант кивает в ответ: "Именно больше всех".
Солдат-художник перед увольнением в запас берётся оформить учебный класс. Знает: из-за этого может попасть домой на неделю-другую позже. И всё-таки берётся.
Вроде бы и примеры неброские. Сколько их, подобных, можно взять из жизни каждой части! Однако смею утверждать: во всех этих примерах действуют подвижники.
А слова "подвижничество" и "подвиг" - от одного корня.
Газета "Красная Звезда" (центральный орган Советской армии), 23.9.1977
Поговорим начистоту
Пустое сердце бьётся ровно...
Открытое письмо командиру гаубичной батареи Закавказского военного округа.
Здравствуй, комбат!
Мы с тобой из разных поколений. Тебе, надо полагать, нет и тридцати, мне уже вдвое больше. Но оба причастны к артиллерии, с той только разницей, что я своё уже отстрелял. Моя артиллерийская молодость прошла на сахалинских полигонах, ну а твоя теперь, как известно, проходит в Закавказье, и цели, по которым бьют твои гаубицы, отнюдь не условный противник.
Ты же знаешь нашу официальную прессу и телевидение: никак они не могут без полуправды, трусливых умолчаний, а то и прямого вранья. Из газет - органов КПСС, которые мы привыкли считать официальными, из телепрограммы "Время" я, конечно, знал, что на границе Армении с Азербайджаном происходят "вооружённые столкновения", угон скота, захват с обеих сторон заложников, взрывы, поджоги и прочие зловещие события. Знал и о том, что подразделения Советской Армии, выполняя приказ президента, участвуют в "разоружении незаконных вооружённых формирований" и, в частности, армянских "боевиков". Прочитаешь одно сообщение, другое, посмотришь и послушаешь кравченковское телевидение и невольно начинаешь думать: да что же там происходит? Получается, что все беды, вся напряжённость на границе только с одной стороны - с армянской. Давно уже притихли воинственные участники военной самодеятельности из Азербайджана и воду мутят одни лишь армянские боевики.
Но кого считать боевиками? Уголовников, невесть где раздобывших оружие, которым в сущности всё равно, кого грабить, ярых националистов, пылающих злобой к азербайджанцам, или просто крестьян, решивших защищать свои дома, своих близких?
Уместно в этой связи задать тебе вопрос: а если бы ты жил в армянской деревне и на твоих глазах люди из соседней республики в омоновской форме или какой другой убивали и грабили твоих односельчан, как бы ты себя повёл? К кому стучаться за помощью, к какой власти, если кругом безвластие? Так что же ты, молодой и сильный, убежал бы или трусливо втянул голову в плечи? Вряд ли, если, как говорят на Кавказе, ты мужчина.
Так вот, кто же они всё-таки, эти "боевики"? Вопрос далеко не праздный. Но судя по сообщениям, поступающим теперь от самых разных по географическому проживанию и политическим взглядам очевидцев, нашему воинству, брошенному к границам Армении "наводить порядок", недосуг разбираться во всех этих тонкостях. Милиционер ли, обязанный по долгу службы быть при личном оружии, или крестьянин, молодой или старик - боевики и всё! А коль так, взять их! Взять живыми или мёртвыми. С живыми, правда, возни много. Допрашивай их, доставляй, куда следует, выделяй конвой, корми иногда, веди переговоры с родственниками или общественными заступниками...
...Ехали по горной дороге автобус и "Нива" с армянскими милиционерами - смена своим товарищам в деревне Воскепар, осаждённой азербайджанскими омоновцами и армейскими подразделениями. Везли хлеб в деревню. О чём говорили сидящие там милиционеры, уже никогда не узнать. Их расстреляли внезапно, в упор, не дав выйти из машины.
Смотрю на фотографии 14 убитых милиционеров, опубликованные в газете "Республика Армения".
Марчик Гишян 1970 года рождения. Красивый, большеглазый юноша, год назад отслуживший в армии. На снимке он ещё в военной форме. Старший сержант. Видны знаки "Гвардия", "Отличник Советской Армии", "Специалист 1-го класса". На петлицах - артиллерийские эмблемы. Он вполне мог служить в твоей батарее, и, можно не сомневаться, был бы в числе лучших.
Автоматной очередью с расстояния в несколько метров ему оторвало голову... Под фотографиями убитых - годы рождения: 1942-й, 50-й, 60-й, 62-й, 64-й... Старший сержант Варсан Анисян с 58-го - ровесник моего старшего сына. Старший сержант Миша Мурадян и лейтенант Степан Кардезян - с 1963-го - ровесники младшего...
Комбат, у тебя есть дети?
Всё это можно было бы принять за кошмарный сон и, прочитав об этом в газете, с гневом воскликнуть: не может такого быть! Не могут советские солдаты стрелять в советских милиционеров, ехавших выполнять свой профессиональный долг.
Но вот вернулись из тех мест молодые журналисты нашей "Знамёнки" Роман Рудь и Сергей Гриц. Не убоявшись обстрелов и угроз, явного недоброжелательства военных чинов, провели своё независимое расследование, привезли фотографии. Страшные фотографии. Они видели автобус с сотнями пулевых пробоин, забрызганный кровью салон, держали в руках сплющенные пули калибра 5.45...
Здесь не было боя. Была бойня.
А где-то неподалёку стояли твои гаубицы, комбат, и ты по всем правилам тактики прикрывал свою "пехоту" артогнём. Взял это слово в кавычки, потому что как-то язык не поворачивается назвать пехотой тех, кто применял оружие не на поле боя, а на мирной дороге, уподобившись обыкновенным бандитам.
Не знаю, как вели огонь твои гаубицы - прямой наводкой или с закрытой огневой позиции и где ты в тот момент находился: на НП или непосредственно у орудий. Но как бы там ни было, цель, надо полагать, просматривалась отлично. Деревня - это не участок траншеи - тонюсенькая, еле приметная с НП ниточка. Тут всё как на ладони. Бей хоть на глазок - не ошибёшься. Как и на всех прочих стрельбах, звучали привычные команды:
"Осколочно-фугасной (или что там у тебя было на огневой?), взрыватель осколочный, прицел... угломер..." и, наконец, "огонь!"
Как ты назвал цель? Пехотой? Но пехоты в деревне не было. Опорным пунктом? Не было и опорного пункта. А, может, просто опустил эту ненужную в данном случае подробность? Впрочем, для конечного результата она не имела ровно никакого значения.
Ах, как эффектно при прямом попадании летят вверх доски, камни, оконные рамы, домашняя утварь! А на огневой - привычная суета. Наводчики, прильнув к панорамам, восстанавливают наводку, лязгают затворы, и среди грохота выстрелов - заученные команды и доклады: "Ор-рудие!", "Выстрел!", "Откат нормальный!", "Стой, записать цель..."
Сколько раз и курсантом артиллерийского училища и старшим офицером батареи вот так же стоял у орудий и я, сколько провёл боевых стрельб, управляя огнём и с НП, и с огневой! Только мне и в голову не могло прийти, что спустя три десятилетия парни с такими же эмблемами начнут стрелять в собственный народ.
Меня учили бывшие фронтовики. Учили добротно, и я всегда буду благодарен им за науку. Думаю, что и твои преподаватели - профессионалы в своём деле. Но разве они готовили тебя в каратели? Разве все артиллерийские премудрости, которые ты впитал, предназначены для убийства твоих соотечественников? Или ты, как тот скандально известный ленинградский телерепортёр, делишь их на "наших" и " не наших"?
Возможно, ты скажешь: "Я - человек военный, я выполнял приказ".
Что такое армейский приказ, тоже хорошо знаю. Знаю, что приказы не обсуждаются. Сам воспитывал своих солдат и сержантов в духе беспрекословной исполнительности. Но всё это касалось дела, ради которого мы надели военную форму, - защиты Родины. А твоя стрельба по деревне Воскепар - совсем другое.
Из неё в разное время уходили парни на службу в Советскую Армию. Не исключено, что и сейчас кто-то служит. Там были старики, воевавшие в Великую Отечественную и за твоё будущее, были дети и женщины. Представь их, забившихся в подвалы, распластавшихся в садах и огородах, шепчущих, как шепчут в такие моменты люди любой национальности: "Господи, за что ты нас? Господи, пронеси..." Или для тебя все эти люди с их страхами и надеждами, с их горем, нежданно-негаданно ворвавшимся в некогда тихую деревушку, - всего лишь некая абстрактная цель, точка, обведенная кружком на топографической карте, по которой ты готовил исходные данные?
Что ж, можешь порадоваться: после твоих артналётов в тесном взаимодействии с доблестными танкистами и вертолётчиками в деревне Воскепар двое жителей убиты, несколько ранено, один дом полностью сметён, восемнадцать полуразрушены, сожжены два грузовика и автобус...
Пишу эти строки и думаю: несчастная наша страна, если её вооружённых защитников, обученных и снаряжённых трудом народа, его потом, его лишениями, превращают в карателей, бросая на расправу с недовольными то в Тбилиси, то в Баку, то в Прибалтике, а теперь в Армении. И отовсюду тянется кровавый след. Неужто бесславная авантюра в Афганистане ничему не научила? Неужто те, кто отдавал и отдаёт преступные приказы, всерьёз полагают, что террором можно поставить на колени целые народы?
Тратить на политиканов-преступников полемический запал смысла нет. Рано или поздно справедливый суд их настигнет. Во всяком случае Суд Истории.
Сейчас речь не о них. О таких, как ты, чьё возмужание пришлось на "перестроечное" время. Не обличать, а прежде всего понять хочу, как смогли тебя, молодого офицера с высшим образованием, уже знающего и про сталинское душегубство, и брежневские психушки, и про нынешнее казнокрадство чиновников в военных мундирах и номенклатурной партократии, как смогли тебя, защитника Родины, так растлить? Как могли натравить 19-летнего солдата на таких стариков, как седой 73-летний Камсар Гюльназарян, ветеран Великой Отечественной, кавалер двух орденов и шести медалей? Этот юнец связал ему руки и ноги и держал лицом к земле восемь часов, а потом увёл его коня, грабил его жилище. Хотел бы я знать, в какой казарме, какие замполиты "воспитали" другого такого же юного карателя, который швырнув наземь майора милиции Тиграна Саркисяна и тыча в него автоматом, рявкнул над ним: "Ложись, сука, а не то..."
Вот что больше всего занимает меня, отдавшего армии четверть века.
В самые мрачные времена нашей истории было мало, ничтожно мало офицеров, которые бы рвались в палачи. Никак не могу представить, чтобы поручик Михаил Лермонтов глумился над стариком-чеченцем и грабил его саклю. Не могу представить, хоть убейте, молодого артиллерийского офицера Льва Толстого, расстреливающего в Крыму татарские деревни. На бастионах Севастополя представить могу.
Ведомо ли тебе, комбат, такое понятие как офицерская честь? Оно, между прочим, помимо чисто ратных требований, предполагает элементарную порядочность. Например, в отношении к женщине, старикам, детям - к мирному населению. Офицер, если он настоящий офицер, не может быть убийцей беззащитных. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Его честь, достоинство крепко-накрепко спаяны с погонами, которые он носит.
Надеюсь, ты читал о Герое Советского Союза генерал-лейтенанте Матвее Шапошникове. Когда ему приказали пустить танки на забастовавших рабочих Новочеркасска, (1962 г.), ответил:
- Не вижу цель, против которой следует использовать танки.
Он знал, чем рискует, ему было что терять: высокую должность, карьеру, будущую генеральскую пенсию и прочее и прочее. Но он не мог переступить нравственную черту, за которой кончается Человек. Сделать это - потерять себя. Заслуживший Золотую Звезду на войне, он остался верен себе и после войны.
Увы, ты, комбат, как говорится, из другой обоймы.
"Пустое сердце бьётся ровно,
В руке не дрогнул пистолет..."
Не кажется ли тебе, что эти строки созвучны сегодняшнему дню?
Горько, тяжко сознавать, что рука твоя в позорной войне, войне против мирного населения, тоже не дрогнула. Не встали на дыбы твоя совесть, твоя офицерская честь. Ты расстрелял их в Армении у деревни Воскепар.
Михаил Нордштейн,
ветеран Вооружённых Сил СССР.
P.S. Гонорар за эту публикацию прошу перечислить на счёт N 70040 Ноемберянского отделения Агропромбанка СССР в Фонд помощи семьям погибших милиционеров.
Республиканская молодёжная газета "Знамя юности" (Минск)13. 06. 1991 г.
Армии требуются личности
Размышления о военной карьере
"Вот увидите, я буду генералом"
Речушка вполне соответствовала своему названию - Переплюйка. Текла себе мирно, лениво, не подозревая, каким препятствием станет для десятков гусеничных и колёсных машин. Сапёры должны были загодя навести переправу, но, видимо, что-то у них не заладилось, и они опоздали.
Командир мотострелковой роты лейтенант Теличко выскочил из головной машины. Разгорячённый стремительным маршем, с крутого берега сбежал к речке. Сзади нетерпеливо гудели моторы "бээмпешек"... Сама по себе эта хилая Переплюйка особых опасений не вызывала. Глубина - метра полтора, не больше. Да и что она для мощной плавающей машины! Сложность в другом: за речушкой с десяток метров - заболоченная пойма. Не "сядут" ли там БМП?
Несколько секунд Теличко размышлял. Но вот он решительно направился к машине и властно бросил механику-водителю:
- Вылезай. Сядешь на моё место.
Сам сел за штурвал. БМП сдала немного назад и, развив скорость, устремилась к речке. Словно лишившись веса, взмыла над водой, прибрежной хлябью и приземлилась на том берегу, почти на твёрдом покрытии. Дальше уже было, как говорится, делом техники.
Он вылез из люка и, стоя на броне, взмахнул рукой:
- Вперёд!
Впечатляющим было это зрелище, когда боевые машины одна за другой на предельной скорости перемахнули препятствие столь необычным способом.
Потом полковые острословы назовут лихой прыжок Теличко "прыжком к карьере".
Завидуют, - мысленно парировал лейтенант эти едкие шуточки. А вслух однажды сказал одному из шутников:
- Что же ты в такой ситуации не прыгнул? Небось кишка тонка?
Он не скрывал своего триумфа. Да и что скрывать, если сам генерал, свидетель того прыжка, на разборе учения его похвалил: "Вот таким должен быть командир!" Обнял лейтенанта и вручил ему наручные часы.
И впрямь с того дня служба молодого офицера резко пошла в гору. Его хвалили значительно чаще, чем других. И чаще, чем другие, его рота проводила показные занятия.
Тут Теличко блистал. В расположении его роты - образцовый уставной порядок. Дневальный у тумбочки - словно только что сошёл с плаката: сапоги блестят, китель отутюжен, а уж команда "смирно" звучит с таким напором, что, наверно, во всём полку её слышно. И когда ротный, пружиня шаг, с безупречной строевой выправкой подходил к старшему начальнику и хорошо поставленным голосом начинал докладывать, им любовались. "Военная косточка"! Высокий, стройный, всегда подтянутый, уверенный в себе...
"Профессионал", - отозвался о нём один из старших начальников.
Что верно, то верно. Работать Теличко умел и дело своё знал. Отлично стрелял и водил боевую машину, выгодно выделялся среди многих офицеров в знании тактики, матчасти и прочих военных предметов.
Ещё лейтенантом получил роту, старшим лейтенантом - штаб батальона. "Вот увидите, я буду генералом", - сказал он полушутя, полусерьёзно менее удачливым своим коллегам, когда огласили приказ о его повышении.
Казалось, что ж тут особенного, по заслугам и честь.
По заслугам? Вот здесь и разразился скандал. В партком пришёл солдат из роты Теличко и пожаловался: ротный, теперь уже бывший, брал у него взаймы деньги, но отдавать не собирается. Вслед за ним и другой солдат заявил: и у него старший лейтенант брал в долг и тоже не отдал... И как цепная реакция, в партком хлынул поток жалоб и всплыло такое, что никак не вязалось с образом безупречного офицера, командира отличной роты.