Рубиконы Книга Вторая - Очерки одной жизни. И не только
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
Аннотация: Азимут нашего жития на этой беспокойной планете с пёстрым и далеко не всегда добродушным, уживчивым людом давным-давно определён Библией. Шагай и не сбивайся с курса. А злые ветры на пути, а то и ураганы, крутые спуски и подъемы - в общем-то дело обычное. Не в раю живём. Гармония - только в природе, а в людских отношениях её отродясь не было. Так чего ж тут злиться и паниковать! Ничего другого нам не остаётся, как приложить усилия к тому, чтобы мир людей стал хоть чуточку добрее, светлее, чище. Работа не на день, не на год. На всю жизнь, отпущенную Всевышним. И делать ее сподручнее без стиснутых зубов, надрыва и хмурости на челе. Зануды здесь много не наработают.
|
Михаил Нордштейн
Рубиконы
Очерки одной жизни. И не только.
Моя сердечная признательность Аркадию Бржозовскому, литературному редактору, оказавшему неоценимую помощь в подготовке рукописи к изданию, Вере Юркиной - за помощь компьютерную, Евгению Нордштейну (Осипову), Абраму Нахимовскому, Борису Альтшулеру - за помощь финансовую, а также тем, кто помог в написании этой книги дельными советами: Роланду Букенгольцу, Александру Дракохрусту, Леониду Смиловицкому, Науму Ципису.
Книга вторая
К моему читателю
Признаюсь, нелегко далось решение - рассказать "о времени и о себе" в двух книгах. Рискнул вовсе не потому, что захотелось "увековечить" свою жизнь, в общем-то вполне обыкновенную. Мне интересно другое: в меру возможностей процедить через себя и осмыслить время, в котором выпало жить, показать путь от наивно-восторженного, воспитанного в духе преданности "делу Ленина" пионера, комсомольца, коммуниста к себе нынешнему, для кого библейские заповеди и есть единственная идеология на все времена. А коли так, то как жить в этом мире, где столько зависти, злобы, жестокости, лицемерия? Как сохранить свою душу?
Вопросы не новые, но вовсе не утратившие свою остроту. Нравственный выбор - тема вечная. Она и стала сквозной в "Рубиконах".
Ты наверное уже заметил, мой читатель: в книге первой, автор часто отходит на второй план, рассказывая о тех, с кем сводила судьба. Отсюда и подзаголовок: "Очерки одной жизни. И не только". В этом "не только" - тоже срез эпохи, её дыхание. Пусть не смущает тебя множество документов, цитат, страничек из дневника. Достоверность, точность для меня куда важнее сюжетной занимательности.
Итак, перед тобой книга вторая, охватывающая период начала 80-х годов ХХ века до 2008-го. Надеюсь, и она вызовет у тебя определённые мысли и чувства.
Для того и старался.
Родителям, сестре и брату посвящаю
И снова ждут нас Рубиконы,
И снова там передний край.
И снова совесть непреклонна:
"Ты это можешь. Ну, давай!"
Часть первая
Шабашка
После многих лет интенсивной работы, а именно такой была военная служба, на меня вдруг свалилась уйма свободного времени. Не нужно куда-то мчаться с очередным редакционным заданием, колесить по полигонам, добывая ударный материал, спать в палатках и штабных автобусах, а то и вовсе не спать, встречая рассветы на дорогах в кабине артиллерийского тягача, и корпеть, корпеть над рукописями, своими и чужими.
Теперь свободен, так сказать, на заслуженном отдыхе. Уволен со всеми положенными ветерану Вооружённых Сил льготами, с правом ношения военной формы. Хочешь - снова работай, хочешь - отдыхай. Вольному воля.
Но бурной радости от свалившейся свободы не ощутил. Скорее наоборот: был несколько растерян. Куда теперь себя деть, к чему приложить накопленный опыт, энергию, темперамент? Хотя пенсия - 195 рублей - значительно выше, чем у обычных гражданских пенсионеров, но по меркам того времени весьма скромна. Надо искать какой-то дополнительный заработок.
Знакомый отставник посоветовал: "Давай к нам. Работа - не бей лежачего. В конторе в основном наша братия - отставники".
Контора (не помню уже название) ведала открытыми и закрытыми водоёмами в городе и близ него. Это служба спасения, регистрация моторных лодок и яхт, контроль над состоянием всего этого хозяйства.
К водоёмам, где можно поплавать, покататься на лодке, всегда был неравнодушен. А тут эта благодать - по долгу службы. Оформили меня без всяких проволочек. Моя обязанность - заполнять анкеты на владельцев моторных лодок и яхт и время от времени проверять правильность содержания плавсредств.
Уселся за стол и стал ждать посетителей. Прошёл час, другой - никого! У соседей - та же картина. Действительно, работа "не бей лежачего". Ещё крепкие мужики, отставные майоры и подполковники, изнывали от безделья. Впрочем, изнывал я. Они уже привыкли. Рассказывали анекдоты, куда-то отлучались - на час и даже больше.
С тоской смотрел на часы. Скорей бы кончился "рабочий день", это наказание бездельем. Нет, братцы-отставники, вы как хотите, а я с этой конторой распрощаюсь.
На следующее утро, извинившись, подал заявление об уходе. Кадровик удивился:
- Чем вам не понравилась наша работа?
Объяснять ему? Вряд ли поймёт. Сказал, что работа не по мне.
А какая по мне? Полковник Трихманенко предлагал остаться в редакции литсотрудником. Отказался. Кроме сугубо военной тематики, другая не интересовала. Штатные должности литсотрудников - только в отделах информации, культуры и пропаганды. "На культуре" уже давно Аркадий Капилов. Отдел информации меня не привлекал: таскать заметушки - этот этап давно прошёл. А пропаганда... При одном этом слове возникало ощущение, что сейчас придётся жевать что-то очень тягучее с неприятным запахом. За 15 лет работы в окружной газете хорошо разобрался, в какую сторону крутятся маховики и шестерёнки пропагандистского механизма. Быть там клерком - значит, делать, что велят. А велеть могут то, что душе противно. Ну, скажем, вести раздел "Наш советский образ жизни": писать, как распрекрасно жить в СССР и как плохо - "за бугром". Могут кинуть и на тематику под общей рубрикой "Лицо врага": клеймить "американских империалистов", "боннских реваншистов" и "сионистских агрессоров" - хрен редьки не слаще. К тому же начальником мог стать человек амбициозный, недалёкий, вроде Коваля или Холодкова. А начальники в военной редакции меняются
часто. И к каждому снова привыкать, приспосабливаться... Нет уж, с меня хватит!
Узнал, что на водных станциях нужны спасатели-водолазы. Вот это по мне! Дело благородное и, наверное, смог бы его освоить. Плаваю-ныряю неплохо. 25-метровый бассейн не раз проплывал под водой от стенки до стенки. Предположив, что при приёме на работу могут проверить эти мои качества, ходил в бассейн и тренировал себя уже в нырянии на дальность и в глубину.
Но никаких плавательно-нырятельных доблестей от меня не потребовалось. Позвонил на одну спасательную станцию, на другую... Меня вежливо выслушивали, но, осведомившись о моём возрасте, отказывали. 50 лет - возраст уже не водолазный.
Куда ещё? Опять в какую-нибудь контору? Не хотелось.
После недолгих раздумий решил пойти в школьные военруки. Военное дело люблю, к нему приспособлен. К принятию этого решения подстегнула статья в "Литературной газете". Там рассказывалось, как некий журналист сменил профессию и стал чем-то заведовать. Раньше критиковал направо и налево, а тут сам столкнулся с проблемами, которые не хотел замечать, когда писал свои критические статьи. Работник из него на новом поприще оказался неважный.
Я тоже журналист и тоже написал немало статей - как надо проводить занятия и как не надо. Вот и докажи, когда будешь военруком, - подзадоривал себя, - что сможешь проводить занятия, как надо. Докажи на практике, что кое-что смыслишь в педагогике и психологии, что способен чему-то научить ребят и что-то воспитать в них. Докажи!
Желающих стать военруками в столичном городе немало. Неплохие, как я слышал, оклады, над ними нет пресловутого "потолка", когда за его превышение вычитают половину пенсии. Естественно, в военруки - отбор.
После короткой беседы в райвоенкомате мне ответили: "Будем вас иметь в виду". Следующая ступень отбора - отставной полковник Гвоздик в городском отделе народного образования - ключевая фигура в этом деле: даёт рекомендации в военкоматы и районо, кого брать, кого не брать.
Направился к нему. Он был в военной форме: сразу видно, начальник! Задал мне несколько вопросов о прохождении службы, выслуге лет.
- Получать вы будете всего 105 рублей - в полтора раза меньше других военруков, у которых педагогический стаж свыше 25 лет. А у вас - 23. В стаж, - просвещал полковник, - идут только годы офицерской службы. Курсантские не в счёт.
Был весьма удивлён, что разница в два года может так много значить. Как будто 23-х лет недостаточно для приобретения знаний и навыков, необходимых военруку. И какой умник это придумал? Впрочем, постигнуть чиновничью логику с точки зрения здравого смысла - пустое дело.
А полковник продолжал отговаривать.
- Получать вы будете мало, а требовать с вас будут много. Зачем вам это надо?
- И всё-таки я согласен.
Он развёл руками, посмотрев на меня с укоризной: старался просветить, да человек попался туповатый. Однако не сказал "нет", и я, посчитав, что выполнил формальность, ушёл.
До начала учебного года - полтора месяца. А тут - проблема. Для новой трёхкомнатной квартиры нужна мебель, а где добыть для неё денег? Моей пенсии вместе с зарплатой жены, тогда администратора Дома культуры железнодорожников, на это бы не хватило.
Спасибо Толе Терёхину, мужу моей племянницы Лены. Тогда кандидат технических наук, он приехал на заработки в Белоруссию. Вместе с другими интеллектуалами-технарями строил в одном из колхозов Могилёвской области какое-то сооружение. Будучи проездом в Минске, свёл меня с Аликом Фридманом, тоже кандидатом наук. Алик сколотил бригаду шабашников, то бишь строительных рабочих, и по Толиной протекции включил туда и меня.
Шабашка - знаковое явление советской действительности 70 -80-х годов. Вот уж где наиболее близко подошли к лозунгу социализма "каждому по труду". Поскольку в СССР лозунги подменяли реальность, по труду не платили. Платили за должность, причём для большинства работающих это были, по мировым стандартам, крохи. Потому-то кандидаты наук, как и прочие жаждущие подработать, брались за любой труд, пусть зачастую и неквалифицированный, однако с более высокой оплатой. Почему в колхозе на шабашке она была более высокой? Отток сельского населения в города обострил хроническую нехватку в деревне рабочей силы. А строить надо. Молочные фермы, телятники, гаражи, жилые дома, да мало ли что ещё! Вот и вынуждены были колхозы нанимать бригады шабашников. Платили сдельно. Сдадите объект - получите деньги. А сколько часов в сутки работать - дело ваше. Для колхозной отчётности число шабашников обычно завышалось. Привозили паспорта "мёртвых душ". Скажем, числились в бригаде десять человек, а работало пятеро. Отсюда и относительно высокие заработки.
Строили мы в Гродненской области, на границе с Литвой, здание для агрегата витаминной муки (АВМ). Это сооружение в конце 70-х тоже было знаковым явлением. Низкие надои молока в республике заставили учёных мужей придумывать что-то радикальное. Вот и придумали: добавлять в корм животным "витаминную муку"... из древесины. Сучьев в Белоруссии хоть пруд пруди - чего ж пропадать добру! "Сверху" поступило указание: построить АВМ в каждом колхозе, где есть скот. И начались "великие стройки коммунизма". Эта кампания напоминала кукурузную при Хрущёве, когда "могучим злаком" повсеместно засевались тысячи и тысячи гектаров. Какой из этого вышел прок, известно. Нечто подобное произошло и с АВМ. Но мы, шабашники, в научные и экономические проблемы не вдавались. Наше дело строить.
Было нас с полдюжины городских интеллигентов, приехавших, как и я, на шабашку впервые. Руководил стройкой Гена Хинич, лет тридцати пяти, разносторонний умелец, весёлый, смекалистый, спортивный. Он же отвозил нас на тракторе с прицепом в поселковую столовую.
Работали по 12 часов в сутки. К физическому труду я привычен. В юности приходилось много работать в саду лопатой, таскать воду из колонки, пилить и колоть дрова... Да и в курсантские годы белоручкой не станешь. Не говорю уж о спортивной закалке. Но, пожалуй, давно не испытывал такого физического напряжения. В первые дни бетономешалка была на каком-то другом объекте. Месили раствор лопатой. Работа адская. Руки, спина наливались неимоверной тяжестью. К концу рабочего дня хотелось лишь одного: растянуться на своём неприхотливом ложе, закрыть глаза и ни о чём не думать. Но утром после крепкого сна мышцы, хотя и побаливали, снова были готовы к работе. Втянулся. С улыбкой вспомнил контору, из которой сбежал. Как здесь ни тяжело, но видишь результаты своего труда, да и заплатить должны хорошо. За каждый 12-часовый рабочий день - 25 рублей. Это вдохновляло.
Наконец появилась бетономешалка, стало полегче. Работа уже увлекла. Научился орудовать мастерком, словно всю жизнь только тем и занимался, что клал бетон.
Поздними вечерами слушали по портативному радиоприёмнику "забугорные голоса", обсуждали содержание передач, гуляли по посёлку, ведя разговоры на "запретные темы".
- И что ты так принимаешь всё близко к сердцу? - вразумлял меня Гена Жиц, учитель географии. - Это их страна, а мы в ней чужие. Если бы свободно выпускали в Израиль, я бы ни дня здесь не остался.
- Как ты можешь так говорить! - возмущался я. - Ты же учитель! Советская власть дала тебе высшее образование. Ты учишь детей, чтобы не только знали географию, но и выросли порядочными людьми. Ведь так? Не понимаю, как с таким настроением можно работать в школе?
Он ответил не сразу. Пнул ногой подвернувшуюся консервную банку. Остановился.
- Ты говоришь, советская власть дала мне образование... Не дала, а позволила его получить, заведомо зная, что платить мне будут мизер. Ты можешь себе представить дореволюционного учителя, чтобы он подрабатывал на какой-то шабашке? Но если бы всё упиралось только в низкую зарплату! Ты не хуже меня знаешь: здесь евреи - люди второго сорта. Так какого хрена мне жить в такой стране! А детей стараюсь учить добросовестно... Только что из того! Мой голос в этой системе - как комариный писк...
- Всё это так, - уже мягче сказал я. - Но зачем уезжать куда-то за тридевять земель? Не лучше ли приложить усилия к тому, чтобы в стране, где мы родились и выросли, изменить жизнь к лучшему?
- Ну, во-первых, хочу уехать не куда-нибудь, а в Израиль, в страну, где мне не будут тыкать "пятой графой". А во-вторых, не верю, что в ближайшие десятилетия в Советском Союзе наступят лучшие времена. Хватит с меня сказок о сияющих вершинах коммунизма!
Спорить с ним не стал, да и поздно было спорить: завтра, как всегда, подъём в 7 утра. Но подспудно сознавал: в словах Жица - своя правда, которую мне не поколебать. И вообще, - ругнул я себя, - к чему эти споры-разговоры! Зачем я сюда приехал: деньги зарабатывать или душу травить?
Строение наше стало принимать контуры будущего здания. Уже высился каркас, забетонированный у основания. Теперь предстояло вбить в металлические пазы деревянные брусья. На первый взгляд, это довольно просто. Тюкнуть раз-другой топором - и брус плотно войдёт в уготованное ему место. Но просто - это у земли, где никакого риска. А на высоте...
Хинич выделил на эту работу меня, а в помощь дал напарника.
Перед этим внимательно оглядел мой торс.
- Ты гимнастикой занимался?
- Одно время занимался. Но при чём тут гимнастика?
- Погоди спрашивать. Сначала ответь ещё на один вопрос: а по одной рельсе ходил?
- Ну, ходил. Вырос на подмосковной станции.
- Вот и хорошо. Ставлю тебя на рабочее место, где нужны и хорошая координация движений, и сила, и умение ходить по узкой опоре.
Через полчаса я и сам убедился: для такой работы эти качества необходимы.
... Вгоняю в пазы первый брус, напарник подаёт второй. Вбиваю его, уже стоя в метре от земли. Не выпуская топора, влезаю на новую опору и принимаю третий брус... С каждым разом высота увеличивается. Вот она уже шесть метров, семь, восемь... Стараюсь не глядеть вниз. Не дай Бог уронить топор или тяжёлый брус на голову напарника. Одно неловкое движение, и можно сорваться самому. Рассчитывать можно только на себя, на свою сноровку, чувство равновесия.
С каким облегчением, закончив работу, спустился на землю! С парашютом никогда не прыгал, но, думаю, после первого прыжка сходное чувство. Земля показалась такой ласковой, такой надёжной... И почему мы не замечаем этого, не ценим, когда просто ходим по ней?
Не скрою, моему самолюбию польстило, когда Хинич сказал мне:
- Мы теперь набираем новую бригаду. Одно дело - бетон заливать и гайки на земле крутить, и совсем другое - обшивать стены шифером и делать крышу. Сам понимаешь, работа на высоте. Не каждому её можно доверить. Тебя в бригаду беру.
Как ни хотелось остаться до полного завершения стройки, но август уже на исходе. Пора в школу. А я ещё не знал, в какую именно определят меня военруком.
- Спасибо, Гена, за доверие, но мне пора уже на основную работу...
И объяснил ситуацию.
- Ну, смотри, как тебе лучше. Сколько будут платить в школе?
- 105 рублей.
- А сколько здесь заработал за месяц?
- Получается 750.
- И ты меняешь наши заработки на эти крохи?
- Меняю. Гена.
- Чудак ты. И всё-таки подумай...
Через день я уехал в Минск.
Полковник Гвоздик и генерал Николюк
Позвонил в районный отдел народного образования:
- Есть ли приказ о моём назначении военруком? Если есть, то в какую школу?
Ответ ошеломил.
- Приказа нет. Против вашей кандидатуры - полковник Гвоздик.
Это ещё больше удивило.
- Что он имеет против меня?
- Спросите у него.
Припомнил короткую беседу с ним. Кроме нескольких анкетных вопросов, ни о чём больше не спрашивал. Не пытался выяснить, какие у меня данные, чтобы стать школьным военруком, что смыслю в педагогике и психологии, что думаю о роли военрука в школе и так далее. Иными словами, профессионального собеседования не было. Полковник лишь отговаривал от этой должности, ссылаясь на невысокую зарплату. А теперь он, видите ли, против... Да что этот чиновник знает обо мне!
Позвонил ему, представился.
- ...В районо мне сказали, что вы против моего назначения военруком. Почему?
Несколько секунд - пауза. Очевидно, мой звонок для него - неожиданность.
- Вы - журналист. Мало были в строю.
Но я уже принял боевую стойку.
- В строю был достаточно. Окончил артиллерийское училище, и прежде чем стать военным журналистом, пять лет служил на командных должностях. А в запас ушёл с должности начальника отдела боевой и физической подготовки газеты "Во славу Родины". Должность эта имеет прямое отношение к боевой учёбе. Но дело не в том, какие должности занимал. Важно, что знаю и умею сегодня. Готов сдать зачёт и по физической подготовке, и по строевой, и по огневой. Готов также побеседовать с вами на темы тактики, военной психологии и педагогики. Какие ещё нужны доказательства моей пригодности к работе военруком?
В трубке - молчание. Представляю, с каким неудовольствием он переваривал мой монолог.
- ... Вы меня слышите, товарищ полковник?
- Слышу...
- Тогда жду ваших аргументов.
И снова пауза. Наконец резюме:
- Ну хорошо, пусть берут вас, если в Минске брать уже некого.
И бросил трубку.
Давно моё самолюбие не было задето так глубоко, как в ту минуту.
Но ведь он не дурак, этот полковник. Должен же понимать: мои доводы кладут его вздорное "вы мало были в строю" на обе лопатки. Казалось бы, в служебных интересах подбирать в военруки не случайных, а действительно подходящих людей. Так почему, не зная меня, вернее, не желая знать, ополчился против моей кандидатуры?
Ответ мог быть только один: его не устраивала моя национальность. Не утверждаю, что полковник Гвоздик был антисемитом. Но он был советским чиновником и хорошо знал: при подборе кадров на более или менее престижные должности их надо "тормозить". Кашу маслом не испортишь. А поскольку эту кашу заварили уже давно и на самом "верху", плевал он на чьи-то навыки, опыт, если их обладатель из "этих". Как исполнительный чиновник, бдил. А вдруг я уеду в Израиль? Куда проще перестраховаться.
Телефонный разговор с Гвоздиком ясности так и не внёс: берут меня в военруки или не берут? А если позвонить генералу Николюку? Уж он-то меня знает...
С заместителем начальника ракетных войск и артиллерии округа Александром Ивановичем Николюком у меня сложились крепкие деловые отношения. Не раз встречались на учениях, артиллерийско-стрелковых состязаниях, а то и беседовали в его кабинете на артиллерийские темы. Собеседник он интересный. Фронтовой офицер-артиллерист, многоопытный практик, став генералом, не закостенел в служебной рутине. Бывая на стрельбах, создавал такую тактическую обстановку, что офицерам, управляющим огнём, приходилось находить нестандартные решения, проявлять смётку, решительность и прочие качества, так необходимые в бою.
Мои статьи по артиллерии и военной психологии, как он сам сказал, читал внимательно. По его сдержанным, но весьма ёмким комментариям можно было судить: читатель вдумчивый.
Очевидно, и ему со мной было интересно. Иначе вряд ли тратил бы время на профессиональные разговоры со мной.
Как-то спросил его:
- Почему на учениях не применяется испытанный фронтовой метод для дезинформации противника - кочующие орудия?
Он на несколько секунд задумался.
- Хороший вопрос. Отвечаю: по недоразумению. Кстати, вам, человеку пишущему, и карты в руки. Ставьте в газете такие вот вопросы, не давайте нашим офицерам обрастать мхом.
И я в своих публикациях их ставил.
Словом, генерал-майор артиллерии Николюк был тем человеком, к которому в данном случае вполне можно обратиться за поддержкой.
И всё-таки я колебался. Одно дело - просить за кого-то, что нередко и делал, и совсем другое - просить за себя. Но снова в памяти встала уничижительная фраза полковника Гвоздика, и мои колебания сошли на нет. Чего ж тут стесняться! Не о сугубо личном пекусь. О деле, которое касается не только меня. Александр Иванович поймёт.
Позвонил. Генерал сразу же успокоил:
- Не волнуйтесь. Думаю, завтра приказ на вас будет.
Завтра - 1 сентября, начало учебного года. В 9 утра пришёл в районо. Принял меня сам заведующий. Поздравил с назначением на должность военрука в 39-ю среднюю школу и минут десять говорил о моих служебных обязанностях и задачах военно-патриотического воспитания в школе. Я понятливо кивал...
Начиналась новая полоса жизни, пока ещё для меня неведомая, но всё-таки не отделённая глухой стеной от прежней. С армией не разлучён, изменилась лишь точка приложения сил. Работать с подростками, убеждал я себя, готовить их к армейской службе не менее важно, чем быть артиллерийским командиром или военным журналистом.
Выйдя из районо, снова позвонил Николюку, поблагодарил за поддержку.
- Благодарить меня не надо, - ответил он. - Больших усилий я не затратил. Всего лишь один звонок вашему райвоенкому. А если говорить точнее, всего лишь одна фраза.
Интригующе замолчал.
- Какая, товарищ генерал?
- Сказал ему: "Школе повезёт, если этот человек (и назвал вас) будет работать военруком". Вот и всё.
- Вы такой мне дали аванс... Мне, право, неловко...
- Сказал то, что думаю. А если это вас так смутило, тогда вам остаётся всего лишь доказать, что я не ошибся.
- Товарищ генерал!.. Александр Иванович... - Дышал в трубку, словно после трёхкилометрового кросса. - Я постараюсь.
"У вас слабая наполняемость оценками..."
Работа в школе началась для меня лишь месяц спустя. Всех вновь назначенных военруков направили в Гродно на месячные сборы. Нам читали лекции по тактике, оружию массового поражения, знакомили с нормативами, которые будем отрабатывать со школьниками. Свозили и на стрельбище. Из автомата отстрелялся на "отлично".
Но, странное дело, нам почти ничего не говорили о психологии подростков, о методике проведения тех или иных занятий и прочих особенностях нашей будущей работы. Будто предстояло работать с некими абстрактными существами, а не с детьми переходного "трудного" возраста. Но у меня на этот счёт уже были кое-какие собственные мысли.
И вот он, первый день работы в школе. Давно уже отвык от гама на переменах, суматошной ребячьей беготни. Словно сквозь толщу времени приоткрылась форточка в полузабытое детство.
Вошёл в кабинет директора. Иван Архипович (фамилия уже позабылась) отчитывал за какую-то провинность белобрысого парнишку. Тот, набычившись, переминался с ноги на ногу. Монотонный голос директора, как гудение автомобильного мотора на ровной дороге. Парнишка, изобразив на лице презрительную гримасу, махнул рукой:
- А-а, надоело!
И, круто повернувшись, вышел из кабинета.
Оторопевший директор растеряно смотрел ему вслед.
Я нагнал ослушника в коридоре. Жёстко положил ладонь на его плечо, развернул к себе.
- Ты что? Или директор школы для тебя уже не директор? Но пока школа остаётся школой, подчиняться её правилам ты будешь.
Передо мной в сущности ещё мальчишка, хотя и ростом с меня. Острое его плечо покорно застыло под моей ладонью. В глазах - уже неуверенность. Как-никак перед ним - военный, настроенный весьма решительно.
- Разговор с тобой ещё не окончен, - не ослаблял я натиск. - Сам вернёшься в кабинет директора или помочь?
- Сам.
- Вот и хорошо. Пошли.
Так состоялось моё знакомство с Геннадием Сушей, тогда девятиклассником. В скором будущем он станет одним из лучших моих учеников и лучших стрелков школы. А ещё лет через семь, когда мы с женой и друзьями встречали Новый год в кафе, к нашему столику подошёл молодой мужчина.
- Не узнаёте, Михаил Соломонович?
Узнал с трудом. Из щуплого парнишки Геннадий вымахал в здоровущего детину на полголовы выше меня. Вспомнили школу и тот эпизод в кабинете директора, а затем в коридоре. Посмеялись.
Но тогда, на первом моём уроке, мне было не до смеха. 9-й "А" встретил таким шумом, что на этот раз растерялся я. Попробовал напрячь голос - куда там! Он тонул в этой непрерывной разноголосице. Видимо, моя военная форма и подполковничьи звёздочки особого впечатления на ребят не произвели. Военрук для них - всего лишь очередной учитель и не более того.
Первым желанием было гаркнуть по-армейски: "Смирно!" Но этот лобовой приём вряд ли сейчас бы сработал. Передо мной не солдаты. Подростки. С ними надо как-то иначе. Но как? Все мои домашние заготовки для данной ситуации не подходили. Упустил одну из главных учительских проблем: как заставить себя слушать, как преодолеть этот ор?
Растерянность длилась недолго. Я замолчал. Подперев рукой подбородок, стал рассматривать класс. Секундная стрелка на моих часах пробежала круг, пошла на второй... Постарался придать лицу полную невозмутимость. Шумите себе сколько вздумается. Мне-то что?
Шум постепенно стихал. Теперь уже все с любопытством смотрели на меня. Ждали, когда снова заговорю. А я не спешил, всем своим видом показывая: могу помолчать и дальше. Торопиться мне некуда.
Наконец установилась именно та тишина, которой добивался. Сказал спокойно:
- Ну что, наговорились? Теперь давайте знакомиться.
Коротко рассказал о себе, задачах начальной военной подготовки (НВП).
... - Чего хочу от вас? Если уж придётся защищать Родину, то чтобы делали это умело и мужественно. Хочу, чтобы потом сказали мне спасибо за науку. В крутых ситуациях она поможет сберечь ваши жизни...
Взглянул на часы. Десять минут урока прошли. Самое время переходить к основной его части: боевые свойства и общее устройство автомата Калашникова. Тут уже сугубая проза: цифры, названия частей и деталей. Как облечь всё это в занимательную форму? Ведь как нас учили в школе на уроках военного дела, да и в училище? "Винтовка (автомат) состоит из следующих основных частей..." А потом называли более мелкие детали. Масса названий, а для чего эти части и детали, как они взаимодействуют, словом, что к чему - понять было трудно. Загружалась память и только, а вот аналитической работы не было. "Что к чему" обучаемые вынуждены были постигать позднее, в ходе дальнейшего изучения оружия. Методика, по моему разумению, малопродуктивная.
Начал не с технических деталей.
- ... В один из госпиталей поступил раненый командир танка по фамилии Калашников. Госпитальное житьё - невесёлое: перевязки, уколы, стоны, а для кого-то и бессонные ночи. Когда раненый сержант немного оклемался, соседи по палате заметили: на тетрадных листках что-то чертит. Его спросили: "Над чем колдуешь?" "Да вот автомат хочу изобрести". "Ты что, спятил? Автомат уже изобрели". Калашников невозмутимо ответил: "Мой будет лучше".
Прошло несколько лет. Дерзкая отвага раненого сержанта была вознаграждена. Автомат, сконструированный Михаилом Тимофеевичем Калашниковым, оказался одним из лучших в мире...
В классе тишина. Чувствую, нащупал нужную педаль: вместо сухого изложения каких-то сведений - занимательный рассказ. Это из домашних заготовок. Теперь главное - не опустить планку.
- ... Вот мы и подошли к устройству автомата Калашникова, или сокращённо АК. Но сначала определим: что это за машина такая - автомат для стрельбы? Почему, кроме одиночных выстрелов, он может стрелять очередями, то есть автоматически? Какой принцип его работы? Кто скажет?
Несмело поднялась одна рука.
- Газы пороховые действуют...
- Правильно. Из физики знаете: в замкнутом сосуде газы давят во все стороны с одинаковой силой. Они выталкивают из ствола пулю, они же и производят всю автоматику, почему оружие и назыается автоматическим.
Нарисовал на доске схему, рассказал, в какой последовательности действуют пороховые газы.
- Всем понятен принцип действия автомата? Кто не понял, не стесняйтесь: объясню снова.
Вроде бы поняли все.
- А сейчас представьте, что каждый из вас - конструктор АК. Какие основные части понадобятся для него?
- Труба, из которой будут вылетать пули.
- Верно. Это называется ствол. - Написал название на доске.
- Деревяшка, на которую надо положить ствол.
- Тоже верно. Это называется ложе. От слова "положить". - И снова застучал мелом на доске. - Кстати, почему ложе сделали из дерева, а не из металла?
- Чтобы автомат был легче и не обжигало руки при стрельбе.
- Ну, ребята, хорошо соображаете. Шевелите и дальше извилинами. Что предложит следующий конструктор?
- Ну, это самое... Такая штуковина, что под действием пороховых газов будет ходить туда-сюда, подхватывать патрон и толкать его в ствол...
- И гильзу выбрасывать, - дополнил кто-то.
Я снова взялся за мел.
- Записываю название ещё одной части: затворная рама. Вот она, - показал в автомате.
- Ствол надо с одной стороны закрывать, а то пуля вперёд не вылетит.
- Так точно! Это называется затвором. От слова "затворять". Показываю...
Ребята назвали все основные части автомата! Мне оставалось лишь показать их и записать названия на доске.
Ещё раз убедился: главное в обучении - вызвать интерес к предмету, пробудить творческую мысль. Тогда учителю не придётся напрягать голосовые связки и прибегать ко всякого рода репрессиям.
Истина-то простоя. Но как вызвать этот интерес? В том-то и вся штука... Много думал над этим применительно к своему предмету, придумывая всё новые методические ходы.
В учебной программе - разборка-сборка автомата и снаряжение магазина тридцатью патронами. Уединившись в своей подвальной каптёрке, основательно потренировался. Личный пример, как же без него!
Перед тем как приступить к практической работе, снова "лирическое отступление".
- Представьте, что пехотинцы, добираясь до переднего края, проползли под дождём несколько десятков метров. Автоматы в грязи, и, добравшись до траншеи, солдаты первым делом стали их чистить. Благо в вещмешке у каждого для этого есть ветошь. Только начали разборку оружия - противник атаковал. Всё решали секунды. Успеют или не успеют собрать автоматы? Успели. Завязался бой... Во взвод прибыли старшина с помощником: доставили сухой паёк и в мешке - патроны россыпью. С сухим пайком можно и подождать, но патроны ждать не могут. У многих солдат магазины уже пусты. Снаряжать их патронами взводный приказал одному из бойцов. Парень старается, а ему уже кричат: "Быстрее!"
Противник снова атакует. Цена каждой секунды - жизнь или смерть. Теперь понятно, - завершаю свой монолог, - что значат нормативы, которые мы сегодня начнём отрабатывать?
Для начала разборку-сборку автомата выполнил сам, уложившись в оценку "отлично". И снова - к классу:
- Мои секунды для вас далеко не предел. У вас, молодых, более гибкие и проворные пальцы. Уверен: мой результат превзойдёте. А поэтому забудьте про оценки "посредственно" и даже "хорошо". Только "отлично" - вот ваша планка! Но пока спешить не будем: надо овладеть правильными движениями. Показываю ещё раз медленно...
На два девятых и два десятых класса - всего лишь один разболтанный автомат. Пока кто-то тренируется на нём, чем занять остальных? Иными словами, как быть с отработкой нормативов? Урока не хватит на каждого. А добиться отличной оценки можно только после многократных тренировок.
Выход нашёл. В частях Минского гарнизона у меня немало знакомых командиров. Предварительно договорившись, стал возить ребят после обеда то в одну часть, то в другую. Никакой принудиловки: ребята едут со мной охотно. Тут и новые впечатления, и азарт соревнования. В ружейной комнате 5-6 автоматов. Возле них - инструкторы-сержанты.
Но выполнение нормативов - только часть обучения. Кроме них, надо освоить и многое другое. На первых порах оценки в журнал не ставил. Если ответ ученика меня не устраивал, говорил ему:
- Пока слабовато. На следующем уроке вызову снова. Готовься.
Поставить двойку или тройку - дело нехитрое. Но что это даст? Подпорченное настроение, упрёки родителей... "Работать будем весело!" - это ведь и для школы годится. "Весело" - значит, с хорошим настроением. Когда человек что-то освоит, чего-то добьётся, у него словно крылья вырастают. И наоборот: частые упрёки, бесконечные нотации, на которые сейчас щедра и постсоветская школа, гасит искру творчества, стремление к познанию.
Добрую службу в отработке нормативов сослужил испытанный армейский метод - соревнование. К каждому уроку вывешивал "боевой листок" - кто и чего добился, кто на сегодняшний день рекордсмен по разборке-сборке автомата, снаряжению магазина. Это уже спорт. А где спорт, там и азарт.
... В конце урока ко мне обратился девятиклассник Сергей Азарко:
- Михаил Соломонович, разрешите ещё раз разобрать и собрать автомат. Постараюсь побить рекорд.
Советуюсь с классом:
- Дадим Сергею попытку вне очереди? Уж очень серьёзное заявление сделал.
После короткого спора большинство согласилось.
Щелчок секундомера одновременно с моей командой: "Хоп!"
Как проворно замелькали детали в его руках! Ни одного лишнего движения, каждое выверено. Кажется, быстрее уже нельзя.
- Готово! - выдохнул он..
Я остановил секундомер. Ого! Рекорд превышен почти на две секунды!
- Азарко, дневник!
Поставил ему пятёрку. Графу для записи учителя, комментирующую оценку или поведение ученика, дневник не предусматривал. Внизу, где значилось "Пропущено уроков...", написал: "На занятии по НВП проявил упорство, установил рекорд школы. Военрук такой-то". Пятёрку занёс и в классный журнал.
В соревнование активно включились и девочки. На перемене автомат попросили три подружки. Одна из них, Марина Романко, через несколько дней побьёт рекорд Азарко.
Сборка и разборка автомата стала для старшеклассников своего рода спортивным увлечением. И как только старенький АК выдерживал такое напряжение! Его просили на переменах, после уроков и даже домой. Домой я не дал: хотя и учебное, но всё-таки оружие.
Результаты каждого ученика по выполнению нормативов заносил в рабочую тетрадь, а классным журналом пока пользовался редко. Это и стало поводом для разговора со мной завуча.
- К вам серьёзные претензии, - сказала в учительской.
- В чём я провинился?
- У вас слабая наполняемость оценками.
- Что значит слабая?
- Я подсчитала: за последнюю неделю вы занесли в классный журнал только три оценки. И все три - пятёрки. У вас что, нет троечников и двоечников?
- Тройки и двойки не ставлю.
- То есть как это - "не ставлю"? Хотите представить картину успеваемости по вашему предмету в розовом свете? Но ведь это - очковтирательство! - задохнулась она в благородном негодовании. И я уже представил, как будет крыть меня на педсовете и на партийном собрании.
- Валентина Григорьевна, погодите рубить голову, дайте слово молвить. Вы совершенно правы: я люблю светлые тона и не жалую тусклые. А поэтому у меня такое методическое правило: с оценками не спешить...
- Я вас не понимаю, - перебила она. - Ваши методические эксперименты оставьте при себе и будьте добры следовать тем правилам, которые разработаны ещё задолго до вас в Академии педагогических наук. И одно из них - ставить ученикам оценки. Не дутые, - многозначительно подчеркнула, - а те, которые каждый заслужил.
Мне стоило немалых усилий сдержаться.
- Дутых оценок не ставлю. И вообще считаю, что оценки и тем более их количество - вещь весьма относительная. Цель у меня другая: научить, помочь овладеть знаниями и навыками. Что же касается наполняемости классного журнала, то послезавтра - экзамен по выполнению нормативов в разборке и сборке автомата. Уверяю вас: журнал сразу же наполнится оценками. А чтобы не было никаких сомнений в их объективности, приглашаю на экзамен.
Несколько секунд она оторопела молчала.
- Ну, ну, - выдавила наконец. - Посмотрим.
Смотреть пришёл директор. Признаться, я волновался. На весах - моя учительская репутация. Ну, драгоценные мои, мысленно обратился к ребятам, не подведите!
Назвал директору нормативы, дал секундомер. Попросил включать его по привычной для учеников команде "хоп!". Иван Архипович раскрыл журнал.
- Азарко! - выкликнул по алфавиту первую фамилию.
- Есть! - браво ответил Сергей и строевым шагом направился к столу, где лежал автомат. Я незаметно для директора показал ему большой палец: мол, покажи класс.
И он показал, улучшив свой рекорд на полсекунды.