______________________ , врач, дитя alma mater Ленинградского Санитарно-Гигиенического Медицинского Института 1963 года рождения!
В эти часы Тебе, моему близнецу, стукнуло 18250 дней.
В тот солнечный, июньский полдень, ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ назад, ты получил благословение Гиппократа, раскрыл крылья и ринулся в жизненный бой.
Ты создал свою Историю длиной в полвека!
Тебе посчастливилось пережить сложные этапы в жизни страны, и в собственной судьбе.
Каждый из нас избрал свой путь, и, я уверен, ты везде заявлял о себе, как высокий профессионал, преданный Гигиее, традициям нашего института и его замечательных преподавателей.
Я выражаю искреннее восхищение и готовность увидеть Тебя снова через 10 - 20 - 30 лет!
Этот день будет небольшим отдыхом перед дальней дорогой.
Будь радостным и бодрым! Не отчаивайся и увлекайся!
Пусть Память Молодости нашей порадует тебя.
15 июня 2013 г.Санкт-Петербург (Ленинград).
Так уж устроена, воистину, наша безграничная память. Ты, не проговорил с другом лекцию в институте - пятая часть услышанного - твоя. Если Ты проспал и остался дома, чтобы в кругу родных, друзей сопереживать героям очередной "мыльной...", считай, половина текстовой сути точно усвоена, и ты доходчиво перескажешь ее содержание подруге.
Но глубже, надежнее, основательнее наши энграммы памяти хранят в своих кладовых сердечные рубцы, личные неудачи, упущения, промахи, обиды - тайные, интимные мысли о прошедшем, переданные шепотом жизни. И "дышит" человек этой сутью, строит настоящее, будущее, используя нужные кирпичики, важные кусочки памяти, как ценный жизненный материал.
Да, память - нежный и надежный щит. Я тревожил ее, но не роптал, если она что-то упускала. Я давал ей установку поискать, пошастать по закоулкам. И, как правило, через несколько минут радовался - она находила.
Спасибо ей!
Эти сказы - встреча с прошлым, дает мне радостный бонус кинуть прощальный взгляд на мои лучшие годы...
Сегодня я спрашиваю себя:
- "Нашел ли я свое место в паутине социальных ролей?
Когда и что позволило мне сделать свой жизненный выбор на сцене советской действительности?
С чем я пытался сверять часы моего будущего?"
Отвечаю:
Я - счастливый человек! Я нашел. Я больше преуспел, чем опоздал.
Мои часы всегда были настроены на игру, и Мир прекрасен - в нем нашлось место моим играм и увлечениям. Они - мои весла! Они помогли...
Спасибо им!
Каждое увлечение, как дровишки, которые кидал я в костер своей жизни.
И сейчас в зрелом возрасте я вспоминаю о них с радостью и грустью. Конечно, они помогли мне ярче познать мир людей, наслаждаться жизнью, непрестанно чувствовать ее колорит, открыть свое "Я", стать тем, кем я стал. И жаль, что я не помню - кем я хотел быть, не помню и все, и завидую тем, кто в детские годы видел себя в смелых мечтах.
Я постоянно стремился к полноте бытия и увлекался мгновенно, не позволял "душе лениться", а, наоборот, заставлял ее распахнуться остроте ощущений, чему-то новому и, при этом, везде и всегда меня влекло тщеславие, звали победы, а, с подачи Мамы, я во всем умел разглядывать хорошее.
В течение жизни у каждого из нас были события, естественно, так или иначе трогающие "нить" личного, неповторимого житейского бытия.
Эти события определяют удельный вес Человека, его статус, отношение к нему членов общества, укрепляют уверенность в собственных силах, зовут...
Естественно, будущие шаги Человека определяют его социально - биологические среды:
с одной стороны, семья - соки, где ребенок впитывает ростки своего развития;
с другой, общество - воздух, которым дышит человек, и где учат его своим законам;
с третьей, "сила крови", которая позволяет проявлять и усваивать, что предлагается жизнью.
Когда я был маленьким, все вокруг так светилось - и свечи на редкой у нас елке, и подарки родителей, и ловко-неповоротливые красавицы бабочки на полевых цветах, и прыгающие кузнечики на солнечной опушке, и футбольные голы на заваленной кирпичами поляне у каменной ограды, громко звучали смех друзей, и добрые указания родителей, учителей. Потом сверкали и срывались "звезды", они падали и все равно смеялись мне. Учеба в институте, счастливая cемейная жизнь, любимая работа...
А в "бытовухе" летели в тартарары утраченные надежды, несбывшиеся планы.
Да, Это все спутники моей жизни, и я с благодарностью кричу им:
- Что бы я без вас делал?!
Сентябрь 1953 год.
Симка Кельманс, Борис Марков, Аркадий Грун и я решили заняться фехтованием.
В составе почти батальона ленинградских мальчишек записались мы в детско-юношескую спортивную школу института физкультуры им. П.Ф.Лесгафта.
Многие из нас мечтали сразу о мушкетерских боях, и, естественно, были не довольны монотонной школьно-спортивной муштрой. Не выдерживали, уходили.
Через месяц тренировок оставшихся ждал экзамен. Вере Григорьевне Булочко, нашему тренеру, предстояло из солидной роты ребят отобрать двадцать пять лучших.
Конец октября, день испытаний.
Нас вызывают по одному в центр спортзала и предлагают задания на выполнение простейших фехтовальных движений.
Оценивают нас - "трясогузок", ребята-фехтовальщики.
Вдруг, среди судей я замечаю "Белокурую бестию" - Володю Балона, с которым я год назад играл в шашки во Дворце пионеров. Тогда я просто "отдал" ему партию.
Да, вы правы: Володя, на правах умудренного опытом годичного фехтования, отплатил мне сполна. За ту партию, отданную ему "без боя", он поставил за мои усилия 9,9 баллов, когда остальные судьи давали мне не больше 7-ми.
1.
Владимир Баллон, будущий актер и постановщик фехтовальных сцен в культовом кинофильме "Три мушкетера" и многих других работах "Мосфильма", умер в феврале 2013 после тяжелой болезни. С ним, написал я в его блоге, ушел кусок моей юности.
Тренировался я увлеченно, с азартом, постигал шагистику, защиты, атаки, выпады. Через некоторое время школьные друзья оставили меня одного. Пришла весна.
На своих первых соревнованиях - чемпионате Ленинграда (соревнования проходили в мае 1954 во дворце "Английского собрания", что на Миллионной улице), фехтуя на рапирах всего лишь год, я занял седьмое место по своему возрасту, и дважды был горд, когда свой первый бой в финале смог выиграть у чемпиона Ленинграда прошлого года.
В памяти остался огромный зал, залитый солнцем, тщеславные мысли, которые крутились у меня в голове, и предстартовый мандраж, когда противный комок встал в горле, когда от волнения уходили силы, дрожали поджилки, пульс барабанил в висках, но где-то в глубине было другое чувство, чувство спортивного азарта, и я "стегал" себя, заставлял двигаться, атаковать и защищаться, как учили.
Крепким, здоровым был я в то время.
Окончен учебный год.
Июнь 1954.
Выдержан заключительный экзамен за 9-тый класс. Я аккуратно царапаю отметку в листок, который парусит над моим столом.
Впереди последнее, школьное лето, и ждет нас, группу десятиклассников, южный берег Крыма, морское побережье с дворцами, садами, радостью свободных троп..
О будущей профессии - институте, куда буду поступать, не думаю...
Мы - в Алуште. Позади Воронцовский дворец с дивным английским садом, где мы тешились с золотыми рыбками; миниатюрный рыцарский замок на краю Авроровой скалы в Гаспре - Ласточкино гнездо, здесь мы не смогли удержаться, чтобы не кинуть каменья в морскую пучину, не увидеть и не услышать всплеск и ворчливые крики моря вслед. Левадийский дворец...
Не чувствуем мы указующего перста, плаваем и недоедаем, но бывает, иногда, спим на белых простынях и даже программу похода "тянем".
Сохранилась фотография, на которой мы позируем, "надувая" молодые тела у моря, со смехом бегаем навстречу волнам, плаваем в необычно чистом, прозрачном море маленькой, гористой бухты.
Стемнело. Закутавшись в куртку, я слушаю музыку воды, и кажется мне, будто море прячет "под шумок" что-то грандиозное, дорогущее, и, как барахольщик, прикрывает это заговорной водой и пещерной тьмой, над которой кружится хоровод светил, пытающихся подглядеть, высмотреть эти кладовые.
Впервые, здесь я почувствовал бесконечность мироздания, когда долго "бежал" к луне по морской, дрожащей серебристым светом дорожке, выйти на которую еще никому и никогда не удавалось...
Идет подготовка к штурму Аю-Дага, на который мы изредка поглядываем, ищем у горы сходство с медведем, лакающим морскую пену... Это особенная гора, как огромный зверь, она дышит мощью, красотой, свободой. За Аю-Дагом - Кучук-Аю, он же медвежонок, как вы уже догадались, и, говорят, похож на своего большого собрата, только, он уже напился и вылезает на берег, поэтому нам видны лишь "попка да нога".
Солнце давно перевалило зенит, и мы, наконец, нестройно двинулись к вершине. Время подгоняет нас на каменисто-глинистой тропе, с замшелыми валунами и раскидистым папоротником по краям, прибежищем змей. Сказочный, величественный буковый лес с высоченными стройными можжевеловыми слугами сопровождает нас. Собака, крупная коротконогая дворняжка, привязалась у самого подножья и, заглядывая в глаза, "пробует" каждого на желанный кусок колбасы, ветер "поет" свою всхлипывающую песню.
Карты у нас нет, но мы-то "знаем": высота горы около шестисот метров, поход прост, как утренний восход на Ай-Петри. Идем полчаса... Час... Вершина, кажется, вот она, рядом. Взобрались. А это - "лапа медведя". Спустились вниз и снова, вот-вот, сейчас... ан, нет - теперь "ухо"... Почти три часа мы идем, то вверх, то вниз по узкой тропинке, которая обтекает деревья, пропадает в кустарнике или ловко скачет по валунам.
А "медведь" все пьет, он молчалив и задумчив, с тех пор, как застыл огромным камнем, не сумев стать вулканом; сдержан, потому как привык к топоту многочисленных гостей...
Все же с легкостью заморских пиратов взлетели мы на медвежий "затылок". Говорят, на Аю-Даге зафиксирован разлом, через который идет повышенная энергетика, видимо она хорошо подзарядила нас. Это не выдумка! Серьезно... Уселись мы на небольшом кургане - каменном троне хозяина горы в углу небольшой поляны, осматриваемся. Кто-то пошел спросить косаря, небольшого роста старичка, опрятно одетого в белую (видимо, льняную) рубаху с длинными рукавами и белые же длинные, до щиколоток штаны:
- Долго ли спускаться, дядя?
Переступая ногами в такт широких взмахов, он легко и красиво работает косой у древесных посадок. Вот он поставил ее вертикально, оперся, внимательно смотрит:
- Спуск там, - тянет он руку, - но не спешите, не стоит спускаться, не успеете, лучшее переночуйте здесь, постелю вам скошенной травушки...
Но мы уже все решили, и не сдерживает нас, ни закатное солнце, ни мудрый совет, ни неизвестность впереди... Что делать? Глупо сердце молодое, азартное...
Весело помахав косарю, мы быстрым шагом двинулись вниз.
Солнце в этих краях стремительно падает в море, будто жаждет быстрее отдохнуть, охладиться... И мы бежим вниз, соперничая с лесным сумраком, что "гонится" за нами. Тропа уже пугает темнотой, хлесткими ударами веток по лицу. Каменья, которые мы задеваем при беге, срываются, прыгают, и, набрав скорость, как пули, свистят над головой. Визжит собака, мечется под ногами, достается и ей, бедняге.
Мы останавливаемся.
В темноте с трудом видятся границы маленькой, под уклон поляны, посреди нее мощный, высокий бук с отполированным стволом и густой, раскидистой шапкой кроны. Скат поляны серьезный, долго не простоишь.
Ребята уже разбрелись по поляне, устраиваются, готовые терпеливо перенести новое ночное испытание.
Я приладил рюкзак в ветках кустарника на краю поляны, пока мальчишки громким смехом реагировали на очередную шутку Олега, остроумного, начитанного парня, явного лидера наших походных посиделок (в институт не поступил, работал, спился...), улегся за стволом дерева и отключился - сказывалась бессонная, прошедшая ночь... В дреме вдруг чувствую непонятную тяжесть, что-то давит, прижимает к дереву, не дает вздохнуть... Все ясно: навалились ребята. Задушат... И я вылез. Выбил углубления для пяток, сел недалеко. Спать расхотелось. И через минуту, кажется мне, что я один в полной темноте, где пируют сегодня ветер и ночь, пугая звуками.
Подошел и устраивается рядом со мной Коля Петрищев. Славный парень с параллельного класса, добродушный, увлеченный (я заметил, что эти черты крепко взаимосвязаны). Два года назад мы с ним вышли на ленинградскую городскую олимпиаду: я по алгебре и ... безуспешно, а Коля был пятым по биологии - прекрасный результат (пройдут годы и он - станет профессором, заведующим кафедрой патологической физиологии ленинградского медицинского института им. И.П.Павлова).
И мы говорили с ним.
Так и пролетела теплая, южная ночь. Наступал ранний полурассвет. Уже разгорается восток. Мутный солнечный свет просачивается сквозь косматые серовато-белесые пары, освещая верхушки деревьев. Появился ярко-оранжевый теплый "глаз", по-хозяйски озирает он землю...
Ребята встают, ищут рюкзаки, переговариваются.
Мы неспешно пошли вниз по склону, преодолели кустарник и... резко остановились, не я один вздрогнул от внезапного вида. Даже попятились: поляна круто обрывалась вниз, и там метрах в двадцати угрожающе смотрелись острые, сыпучие камни.
Не знали мы, что мощные бока "медведя" - отвесные пропасти и, наверное, у каждого пронеслась мысль: а если бы ни случайная остановка у одинокого бука? Куда бы мы прибежали?!
Кто-то из ребят подошел к самому краю обрыва, посмотрел вниз:
- Да-а...- молвил удивленно, - Ну, что ж, друзья, у нас два выхода: искать обход или кому-нибудь спуститься, чтобы снизу корректировать спуск остальных, третьего не дано - он оглядел всех.
И, если вы спросите: что дернуло, толкнуло, почему у меня вырвалось - "Я пойду первым!", - объяснить не смогу.
Возможно, сказались две бессонные ночи, возможно. Отсутствие опыта, даже мало-мальски близкого к восхождению, или, тем более, спуска с крутых обрывов. Я даже не задумался в тот момент: смогу ли правильно подсказать спускающимся, увидеть снизу нужную ямку или выступ, если сам, конечно, доберусь... Оксюморон какой-то. Но, безусловно, это были мои "бравые минуты". И, ведь, никто из ребят не шагнул в конкуренты, не попытался.
Я отошел вправо, выбрал небольшую прогалину в камнях и швырнул свой рюкзак. Потом посмотрел вниз, повернулся спиной к обрыву, лег на живот и мягко, нащупывая ногами выступы, хватая руками щели, пополз.
Правильно ли я спускался, видел ли, слышал ли что-нибудь? Я даже не успел испугаться.
Внимательно прощупываю каждую ямку, "нежно" ставлю стопу, надежно берусь за выступ, перепроверяю свои действия ни раз. Естественна высокая концентрация живого существа в жизненно важные минуты.
Удивительные, эти "бравые" минуты, о которых с доброй грустью вспоминаешь через годы.
Собака, которая всю ночь была с нами, молча, стояла у края обрыва, пока спускались ребята. Когда "пошел" замыкающий, она тявкнула, будто прощалась, и убежала. Видимо, не впервой провожает такую, как мы, непутевую группу.
Ребята разбрелись, разыскивают рюкзаки, сброшенные с вершины.
Широкая полоса сыпучих камней окружает Аю-Даг. Дальше от скал камни поменьше, там и вьются узкие тропки. Дважды мне попались зажатые камнепадом змеиные скелеты. Надо бы, спросить Колю: чем держатся, обглоданные муравьями, будто спаянные, позвонки змеи?
Тропинка расширилась, петляет, огибает гору. Впереди два огромных камня наклонились друг к другу, уперлись "лбами", по-видимому, продолжают "поединок", начатый падением с горы. Что-то чернеет, движется в пространстве между ними. Подхожу ближе, еще несколько шагов и... цепенею от ужаса! Не часто приходится наблюдать спаривание змей! А "картинка" захватывает и прежде всего необычной массовостью ритуальной игры (насчитал больше двадцати головок).
Завораживающе перекатываются, шуршат чешуей, спаянные в клубок тела. Мягко и плавно покачиваются высокоподнятые змеиные головы, они не касаются друг друга и даже, мне показалось, не смотрят, отворачиваются: то ли боятся, невзначай, в порыве страсти укусить, то ли в упоении, не желают мешать друг другу?
На меня они не обращают никакого внимания и это так естественно: они заняты Делом Жизни: они творят Жизнь! И, хотя я знаю, что сила яда в этот период многократно возрастает, уверен - они не оторвутся, не оставят Жизнь, ради Смерти!
И я медленно отступил, радуюсь - мне повезло: подсмотрел у Природы ее Большую и сокровенную Тайну!
Нашел свой рюкзак и обнаружил в нем разбитый, мой старенький "Комсомолец", так мы с Аю-Дагом поблагодарили его за долгую, примерную службу.
В хозяйственном дворе "Артека" мы сделали попытку отдохнуть. Кто-то пошел просить...
- Здесь не положено! - и мы бредем по улицам Гурзуфа. Жарко. Зашли в столовую. Сели. Передо мной тарелка супа, струится горячий пар. Я взял ложку. И вдруг лицо "загорелось", резко откинулась назад голова, я закрутил глазами. Ребята, понимающе-серьезно смотрят на меня.
Я уронил голову в суп. Что делать? Заснул. С кем не бывает?
Затем, по указанию мамы, я переехал к дальним родственникам в Евпаторию.
Но здесь никто меня не ждал, всем я был в тягость. Месяц где-то спал, без меры плавал в море, загорал, о еде не думал. Исхудал...
Сентябрь 1954
Наступил последний, школьный учебный год.
Я чувствовал себя нездоровым - никак не мог излечить "простуду", которая замучила меня кашлем и небольшой температурой.
Но тренировки я не пропускал.
Вот одна из моих заключительных.
Декабрь 1954.
Это была легендарная группа ребят, которых тренировали супруги Булочко - Константин Трофимович и Вера Григорьевна, многократные чемпионы СССР по фехтованию на рапирах и штыках.
Двенадцать ребят внимают словам Веры Григорьевны, словам, которые я запомнил навсегда:
- Фехтовальщики, начинаем новый спортивный год, будем работать по-иному, есть задумки. И, я уверена, - закончила она, - среди вас стоит один Олимпийский чемпион!
Ошиблась Вера Григорьевна! Перед ней стояли ДВА Олимпийских чемпиона!
Обычно тренировочные занятия заканчивались спаррингами - вольными фехтовальными боями. По несколько минут каждый с каждым. И вот беда, я исподволь, но жестко столкнулся с одной, неразрешимой для меня проблемой. Со всеми я фехтую в пределах допустимого: вижу, реагирую, учитываю свои промахи. Становлюсь с Виктором Ждановичем и неуверенность застит мои глаза, внимание, стыд и слабость охватывают тело, ибо я чувствую себя "шкафом", "мешком", иже методично и, как ему хочется, отделывает Виктор. Я не чувствую, как легко он выигрывает у меня дистанцию, не вижу движений его клинка, гарды, не могу, даже приблизительно, предсказать план его фехтовальных действий и будущих фраз.
Я сажусь, надо придти в себя. Спрашиваю у Володи Балона:
- Как у тебя с Виктором?
Получаю уклончивый ответ. Нелегко подростку "держать" такие удары. Иду к Вере Григорьевне. В ответ она улыбнулась:
- Ты знаешь, - сказала она, - Нам с тобой очень повезло, посчастливилось - мы повстречали Талант!
А первая встреча с Виктором произошла раньше, в середине первого года моей фехтовальной школы. Как-то на одну из тренировок к нам пришли ребята из "Труда" (было такое спортивное общество). Сразу возник непонятный беспорядок: Вера Григорьевна отдавала указания, старшие ребята забегали, новички жались к стенам. Потом она отвела меня в сторону, попросила сделать выпады, подвигалась со мной, резко меняя дистанцию. Похвалила и отошла. Подошел Виктор и внимательно следил за моими действиями с оружием.
Началась встреча и на дорожку за нашу команду вместе с Виктором вышел Борис Мельников.
Значит, понял я, предпочли его.
Это был мой первый фехтовальный отбор. И тогда я понял: путь к результату, участию в любых соревнованиях лежит через борьбу, что нужно потрудиться, чтобы сделать что-то важное...
Всего за 3 года Виктор прошел путь от новичка до подающего большие надежды молодого мастера клинка. Ладно скроенный, открытый, очень общительный, с тонкими, чертами лица, он был красив по-мужски. За те несколько месяцев, что я был рядом, никогда не видел его на острие ситуаций, а немногословие, доброжелательность завораживали, притягивали.
В сборную он вошел легко, играючи, так, будто все посторонились, уступая истинно его место. Первая его Олимпиада была через год - в 1956г в Мельбурне (Австралия). Потом первенства континента, мира...
И, наконец, Римская Олимпиада 1960 г. Говорят, когда француз д"Ариоля - рапирная звезда тех лет, увидел фехтование Виктора, он сказал:
- Нам здесь делать нечего!
Виктор победил, не проиграв ни одного поединка! Это был джентльмен и выдающийся ум в бою! Настоящий д"Артаньян двадцатого века, который своей ослепительной улыбкой мог соперничать с Юрием Гагариным...
Через несколько лет мы с Виктором салютовали друг другу на фехтовальной дорожке в Баку. Кубок Советского союза. Я проиграл: 1:10. Но этот "золотой" укол до сих пор перед моими глазами.
Второй Олимпийский чемпион той "звездной" компании - Борис Мельников. С ним мы остались только двое из батальона мальчишек того далекого набора. И сразу "разошлись" : он выбрал саблю, а мне по душе была рапира.
Борис завоевал олимпийское золото иначе.
Среднего роста, гармоничный, крепкий, очень координированный и динамичный юноша медленно, но настойчиво шел к заветной цели.
Мы встретились с ним летом 1965 года, когда я сдавал выпускные экзамены в школе тренеров института физкультуры им. П.Ф.Лесгафта, на Невском проспекте и медленно пошли в сторону Дворцовой площади. Он улыбнулся в ответ на мое поздравление.
- Понимаешь, - рассказывал он, - попал я в команду, прыгнув на подножку "уходящего" в Токио поезда. Нас - пятеро саблистов. Все, кроме меня, с олимпийскими и мировыми "отметинами". На личные соревнования меня не выставили, а в командных дали "поработать" в двух встречах на предварительном этапе. Потом усадили на скамейку запасных, откуда я наблюдал, как "надежные и закаленные" рвались к золотым медалям. Тяжелая это была доля - неимоверно тащило на дорожку, но... Тяжелый финал с итальянцами. И - победа!
Я встал рядом с ними на пьедестал и мне надели Золотую Олимпийскую медаль! Что это? - продолжал он, - Судьба? С зашторенными глазами бюрократов от спорта? Я думаю: не обошлось без вмешательства Всевышнего. Но в истории олимпизма мне улыбнулось счастье - я вписан Золотыми буквами.
Мы перешли проезжую часть набережной р.Фонтанки и молча пошли по Аничкову мосту. Знаменитый мост "Укрощения коней" - творение П. Клодта, завораживает. Ведь скульптуру можно читать, понимать в деталях замысел художника, переходя от одной группы к другой, выявлять обычные в живой природе смысловые связи!
Вот первая - юноша с трудом сдерживает коня; следующая - ему уже едва удается осадить это сильное существо, прикладывая огромные усилия; в третьей - юноша повержен - он на земле, конь почти на воле; и, наконец, в четвертой - юноша вновь покоряет благородное животное. Настоящая схватка! Но, не будем лукавить, одна деталь мешает назвать эту борьбу, увековеченную в бронзе самим архитектором, честной!? Как и сам многовековой процесс укрощения, и управления человеком лошади... Разумное животное, работая уздечкой, использует в отношении Благородного естественное в природе, но запрещенное и находящееся не в чести средство - боль...
Мы остановились.
- Клодт превосходен, но мне ближе, - Борис чуть замялся. Впереди у Дворцовой площади блистал, отбрасывая солнечные лучи, Шпиль Адмиралтейства.
- Посмотри, - Борис чуть отошел от толпы, постоянно обтекающей нас, - Легкость, вознесенная к небесам! Ты знаешь, Шпиль венчает знаменитый кораблик из чистого червонного золота с личной буссолью Петра I. Кораблик будто плывет в облаках!
Он помолчал. Вскоре мы расстались. Больше наши жизненные дороги не пересекались.
Январь-март 1955
Повестка призывника на медкомиссию. Рентген легких, один, второй... Врачи вызывают меня с уроков, в медицинском кабинете выслушивают мои легкие, озабоченно качают головами.
Мама... Я помню дрожь твоих ресниц, глаза, полные осенних дождей, когда ты прижималась, целовала меня. Помню этот день до мельчайших подробностей.
Трехэтажный дом на Песочной набережной скрылся под серебристыми тополями, чтобы упрятать в огромных белостенных палатах подростков, худых, слабых, кашляющих...
Первые дни пребывания здесь особенно тревожны, грустны, обидны, будто тебя, мчавшегося по широкой дороге, вдруг резко осадили и бросили на обочину опустошенным. Настроение мерзопакостное. Родители, мягко говоря, встревожены. Папа зол, расстроен. Мама не сводит влажных глаз, руки ее постоянно теребят что-то; она успокаивает меня и себя, увидев кровь на моем платке. Бывает...
Больница - место опасное. Ребята "тестируют" жизнь по-своему, ибо не дано юным душам трезво оценивать события, факты. В этом неприятии проблем, жизнь, не отягощенная грузом переживаний, видимо, так сохраняет силы на будущее.
Вечером под кроватью среди направлений я обнаружил пузырек с надписью: "на анализ пота". По натуре я нигилист, с ходу отвергаю непонятное, необъяснимое, а здесь насторожил и почерк, типично школьный, и шустрый Илья, который уж больно рьяно, да еще, с чуть видимой усмешкой, пояснял, размахивая руками:
- Попроси вату,- говорит - и ранним утром, когда почувствуешь. - Так и промокай, потом отжимай, отжимай.
В первую ночь я долго не мог уснуть, а как провалился, так и встрепенулся, вскинулся, завертел головой - резкая боль обожгла ступни. Так я был принят в "клан велосипедистов" - крутанул "педалями" подожженные листки бумаги, зажатые между пальцев ног.
Потом был пневмоторакс, пневмоперитонеум...
И родители апрельским, дождливым днем провожают меня в Токсово, подростковый санаторий.
Там взыграло во мне естественное желание всех болящих - снова, скорее войти в обойму нормальной жизни, задышать полными жабрами, почувствовать радость в этом бушующем мире. Я знал: немало предстоит потрудиться.
Но прежде всего надо получить аттестат зрелости. Как? И тут я узнаю, что при санатории существует заочная школа. И не прилагая серьезных усилий, я заканчиваю 10-ый класс!
Теперь основная задача - выздороветь!
Мой врач, Наталья Максимовна, немолода, полновата, с добрыми чертами восточного, темнобрового лица, длинным утиным носом и большим ртом. Она расположила к себе сразу какой-то чрезвычайно уютной мягкой обстоятельностью. Теперь каждый вечер в рентген-кабинете, отдавая частичку себя, она долго крутит меня перед экраном, и до сих пор я чувствую прикосновение ее нежных, требовательных рук, вижу глубокие, черные глаза, которые светятся участием, живым умом, слышу ее голос с прокуренной хрипотцой.
Все, что она говорила, я понимал буквально.
Прощаясь, она тихо напутствовала, касаясь моего плеча:
- Поправляйся!
И теперь за каждой трапезой я ел хлеб с толстым слоем масла, трескал кротовый жир, принесенный Мамой, жадно пил молоко с пенкой.
- Вдохни, выдохни до конца... - говорила Наталья Максимовна, вслушиваясь в шумы моих легких, и однажды добавила, сворачивая трубочки фонендоскопа:
- Дышать надо уметь.
И мои друзья, Борис и Симка, несут мне "Наставление по правильному дыханию настоящего индийского брамина г-на Чандры Джонсона", издания старого, пыльного...
Дыхательная гимнастика по системе йогов надолго стала моим ежедневным увлечением и превосходным тренингом. "Чем дольше, размеренней твое дыхание, тем больше накопил ты жизненных сил" - обещал брамин, это я хорошо уяснил.
Небольшой кабинет Натальи Максимовны уютно расположился в углу торца здания на втором этаже. Стол, стулья, шкаф, раковина и два огромных окна с белыми больничными шторками, льющими радостный, сочный утренний свет во время осмотров. Ничего лишнего, необычного, если бы ни... На столе и широких подоконниках важно, солидно примостились большие глиняные горшки, задрапированные плотной, цветастой бумагой, с ухоженными кустиками можжевельника.
Приятный, смолистый запах, свет лесной зелени оживляли эту канцелярскую обитель и, мне казалось, что, если бы можно было поставить еще пару-тройку вазонов на старенький шкаф, заполненный нашими историями, Наталья Максимовна не преминула бы этим воспользоваться.
Однажды, заметив, что я внимательно оглядываю ее любимцев, она прокашлялась и, улыбнувшись, произнесла охрипшим от дыма голосом:
- Говорят, гектар можжевелового леса способен оздоровить воздух большого города. А уж мне, курильщице, сам бог велел. - И стала писать мою историю.
На следующий день я озабоченно шастал в окружном сосняке, искал мозжуху. Долго бродил, но встретил пару раз лишь одинокие кусты вдоль дорожек. Устал. И повернул к дому. Незнакомая тропинка повела через поредевший лес. Пошли тонкие, слабые, еле видимые сосенки, размываемые солнечным маревом, пытавшиеся прижиться среди старой вырубки - больших полуистлевших пней. Потом поднялся на небольшой песчаный холм и... О, чудо! Внизу - густые заросли высоченного, стройного, как кипарис, можжевельника. Ветер играет, раскачивает остроносые вершинки, словно приглашает на посиделки на уютные, песчаные островки, призывно раскинутые среди кустарника, точно столы у хлебосольных хозяев. А запах... Смолистый, густо-терпкий, как в пору цветения луговых трав. Так и хочется вдохнуть глубоко всей грудью. И решение пришло мгновенно: сделаю столик о четырех ножках, скамейку и буду готовиться к экзаменам в институт здесь.
И все лето я, как североамериканский индеец, с завтрака до обеда не покидал этого места, будто прикипел, сроднился с ним, здесь я штудировал учебники, и прерывисто дышал, не раз выполняя любимое упражнение из "хатхи йоги" "сукша пурвак" - очищающее дыхание. А вечерами я любил постоять на высоком обрыве, ожидать, задумывать, смотреть, как пронзают небо золотыми полосками падающие звезды. Набирал силы.
Прошло полгода. Мой вечный поклон Маме, Папе, Наталье Максимовне, Природе за безмерную поддержку, помощь, мудрость, за то, что не отдыхали рядом.
По сути, это была моя первая лестница, ведущая вверх, по которой я кубарем скатился вниз.
Ошибаются те, кто думает, что главное в жизни человека - дороги. Нет, главное - лестницы, по ним мы поднимаемся и спускаемся, карабкаемся, а иногда счастливо взбегаем, перепрыгивая через две ступеньки к прекрасным мраморным площадкам удачи, порой такой непрочной. Да, главное в нашей жизни - лестницы, потому что ведь в конце любая дорога - это та же лестница вначале незаметная прямая или кривая, когда из-за поворотов ничего не видно.
Эту мысль начинаешь чувствовать и понимать поздно.
Июнь 1955
Я побывал на "последнем звонке" в своей школе 285, посидел на своем месте - второй парте у окна - рядом с моим постоянным напарточником Аркадием Грун, погулял по июньскому, ночному Ленинграду вместе с выпускниками, понимал: еще очень нездоров, слаб.
Собственно, этот день я считаю последним в моей прежней жизни и первым в жизни врача.
Как же это произошло - случайно? По-моему, нет!
Это была, если можно так сказать, закономерная случайность.
Буду врачом, решил я в ту светлую ночь.
Ноябрь 1955
Из подросткового санатория в Токсово я вернулся домой. И вскоре, спасибо Маме, вечерами я начал заниматься на подготовительных курсах.
В институте Метрологии в огромной комнате, больше похожей на мебельный склад, за длинным столом сидели мы, десяток будущих абитуриентов, а за шкафами, диванами стоял теннисный стол. Найти сетку и ракетки, выточить второй ключ - нечего делать. И теперь после вечерних занятий мы до полуночи играем в настольный теннис. Я не только готовлюсь к экзаменам, но и физически нагружаюсь. Чувствую, как понемногу прибывают силы.
Физикой, химией и литературой на курсах я занимался очень увлеченно- соскучился, видать, по серьезной учебе. Да и преподаватели подобрались превосходные. Материал, зачастую, выходящий за рамки школы, излагают четко и ясно. Днем я штудировал учебники, а перед сном, лежа в постели, любил просматривать тщательно записываемые лекции, и с каждым днем чувствовал себя все уверенней.
Май 1956
Я еду в санаторий под Москвой "Горки Ленинские". Мы гуляем с отцом по лесу.
Перед моим павильоном стояла скульптура "вождя народов" И.Сталина. Однажды утром я не увидел его на своем месте. От "каменного сталинского статуй" в одночасье по всему Советскому союзу избавилась КПСС в летнюю, хрущевскую ночь...
Июль 1956
Я продолжил подготовку к экзаменам в г.Зеленогорске (финский Терийоки), где Мама сняла комнату.
Вечерами после учебы я шел в парк, поиграть в настольный теннис, в бильярд.
Познакомился с маркером - бильярдистом, дядей Сашей, и он подтвердил мне, что Николай Березин был лучшим в Советском союзе сороковых годов игроком в бильярд "русская пирамида". А кто такой Николай Березин, сейчас расскажу.
2.
Но прежде я взываю к Вашей памяти. Кто из Вас помнит дни, когда по Невскому проспекту с грохотом и перезвонами ползли трамваи; когда Гостиный двор "царствовал", одаривая гражданок и товарищей, шастающих в свободную охотку, чтобы достать хоть что-нибудь из мышленностей очень уж легонькой и плановой; а длинный, двухэтажный центральный супермаркет северной столицы социализма изредка иронически "выбрасывал" в подприлавок поделки непознаваемого Запада, балуя случайных и терпеливых, но чаще своих, и очень "бесценных", мещанской радостью доставания?
Шел 1951 год. Жил я тогда с родителями в гостинице "Европейская" в номере за 50 рублей в сутки. И радовался, ибо рядом с нами "боксировал" известный в стране легендарный тяжеловес Николай Королев, в номере за 110 рублей. Сейчас я с трудом могу себе представить: во сколько оценивают сервис Европы (помню огромные, стоявшие в углах, амфоры, зеркала, сосуды), ставшие теперь желанными гостями, люди Мира.
В школу я ездил трамваем. Садился на ул. Садовой и через Сенной рынок катил на Измайловский. Школа была рядом со строящимся домом, где в коммунальной квартире нам выделили комнату. Шпиль, непонятное по тем временам "архитектурное излишество", до сих пор украшает наш дом на углу 5-ой Красноармейской и Московского (бывшего Забалканского, Международного, затем Сталинского) проспекта.
Возвращаясь из школы, я шел перекусывать в молочное кафе "Аврора", что притулилось в полуподвальчике на Невском проспекте рядом с кинотеатром "Колизей" и небольшим, но славно оформленным, магазином "Охота и рыболовство", куда я любил частенько заглядывать.
И сейчас эти полуподвальные кафешки, магазинчики, ремеслянки - непременный атрибут небольших участков Невского проспекта. Пройдись, если есть возможность, от Большой до, ставшей отдыхательной, по-человечески обустроенной, Малой Садовой, примыкающей к Елисеевскому магазину. Сам увидишь!
Так вот, кафе "Аврора" - "нетипичное" название бытового альянса той поры. Сорок - пятьдесят посадочных мест, с простеньким, но каким-то удивительно теплым интерьером: белые стены с картинами русской природы, солнечные натюрморты, белоснежные скатерти с небольшими вазочками разноцветья астр, легкая мягко-зеленая драпировка окон. Кафе привлекало недорогим, но вкусным, по-домашнему привычным меню, быстротой в обслуживании, доступностью даже в часы "пик" (сегодня это кафе не существует!).
Ранняя осень. Природа еще играет угасающими цветами, слезливой обидчивостью ленинградского неба, где в высоте дневное светило лишь обозревает, а не греет просторы, переливая свою энергию в краски падающей с деревьев листвы.
Однажды к столу подсел мужчина лет шестидесяти, в темном ладно скроенном и хорошо сидящем на нем костюме. Лацкан его пиджака был украшен прямоугольным значком "Мастер спорта СССР". Это я заметил сразу и, конечно, внимательно оглядывал владельца, столь важного для мальчишки звания. Волосы, приглаженные на пробор, с островками проседи, серые, спокойные, даже какие-то теплые глаза, тронутое морщинами лицо, мягкие широкие губы.
Мужчине принесли сосиски, мне - рисовую кашу. Я взял ложку в предвкушении знакомой по недавним завтракам в пионерском лагере вкуснятины и вдруг:
- Интересно, молодой человек?, - мужчина тихо и доверительно обращается ко мне, видимо, прочувствовав мой заинтересованный взгляд, и, неглядя на меня, по деловому расправляясь с сосиской.
- Да, очень, - меня совсем нетрудно было втянуть в беседу, говор, сказывалась Мамина школа общения. Тем более, что он попал "в десятку". Да и мой ответ был неподдельно искренним. Я смотрел на него прямо и полностью.
- Думаю, еще больше озадачу, заворожу тебя, - мужчине явно передалось мое нетерпеливое внимание, и он продолжал чуть тише, наклоняясь ко мне всем телом, расставив руки с ножом и вилкой в стороны:
- Я - действующий мастер. Понимаешь?
Я проглотил кусок свежей городской булки (каюсь, любил ломать, а не резать хлеб - перенял привычку Деда) и ввернул, практически не раздумывая:
- Вы, наверное, - шахматист? - нисколько не сомневаясь, что хозяин значка владеет малоподвижным, "столовым" видом спорта.
В ответ он широко улыбнулся, глаза его еще минуту назад бывшие мягкими, спокойными, заискрились, собрав в уголках целый костер морщинок.
![[]](/img/n/norkin_f_m/parom2gmailcom-5/petrishew.jpg)