Мои любимые запахи...первая любовь, и звезды, и грустные вечера.
Первая любовь - аромат дешёвого вина и розы, лепестки которой развалились от сильного ветра.
Звезды - это прошедшая мимо прекрасная незнакомка, которая слишком взрослая для того, чтобы с ней познакомиться. Её черты лица заставляют сладко вздохнуть и перевести взгляд на опавшую листву.
Остаётся молчать и думать.
Грустные вечера - это запах моей беспросветной, полной скверных запахов, жизни.
В эту шершавую из-за книги и полную образов ночь я смотрел на звезды. Сидел на подоконнике, корчась в муках, плача, моля щенячьими глазами о Чем-То. О чем? Наверное, о Вечности. Наверное, о Ней. Наверное, о звёздах, которые очень-очень да-ле-ко -
Зажимаю кулаки, думаю о Ней, думаю о Гинзберге, думаю об авангарде 50-х.
Звезды, звезды, звезды - это запятые, это "э", это "т", это "о", это """ это , это Бог.
Мне не нужна учёба, мне не нужна религия, мне не нужно решение, мне не нужны книги, мне нужны (чувствую дрожь по всему телу, будто до меня дотронулась Ты) звезды.
Прилипшая на ботинок жвачка, пятиэтажка, отксерокопированная за копейки картина Пикассо - это безумные горячие и мокрые звезды -
Я хочу стать мудрым индейцем с глазами орла, товарищем Аполлинера, неизвестным при жизни художником, который сказал "этот мир не для меня" - и смотря на звезды, я становлюсь ими!
И ты - ты небо, без которого не было звезд. Запах озона - это ты; голос Джоплин - это ты; ты - это небо после дождя. Небо, уже уставшее и отплакавшееся, и кусающее на себе ногти, потому что оно не знает, как жить над краснокирпичными переулками безбожной и тошнотворной жизни. (взгляд в глаза) А я нашёл выход - это Звёзды.
Как я стал человеком, у которого на стене висят портреты Рембо и Керуака? Как я стал человеком, пишущем о тебе, которой я не трогал губ? Как я потерялся?
Как же робко выходят слова на бумагу. Слова эти будут моим венком и спокойствием моим.
Я помню, как (может, не все детали вспомню) ходил по вечернему городу, покуривая сигаретку, и возле памятника Уитмена меня избили люди, которые считали мои стихи непристойными. А шел я с отделения полиции. А попал я туда после того, как сорвал розы с сада около храма. Ах, да! Еще, перед кражей роз, я раздавал буклетики с моими стишками, которые я написал еще утром, когда небо было цвета твоих глаз.
Потом я смотрел на звезды; написал новый стишок про монаха, у которого сожгли сад возле дома. Он вспоминал свое детство, когда папа привозил немного помятый томик Пушкина из столичного рынка; вспоминал он (с натянутой усмешкой) юность, когда считал мир пустым...,но усмешка его порвалась и превратилась в тлеющую рожу, которая шмякнулась в сырую землю, пахнущую Родиной и мочой. В этот момент он подумал, что мир устарел. Мир стал старой ухудалой бабкой, которая с презрением смотрит в окошко избушки на сорванцов, крадущих ее овощи с грядки.
"Так, ****ь, и живем..." - скажет она.
А первыми словами нашего мира были "не хочу".
Позвонил знакомой художнице. Она согласилась нарисовать портрет Рембо на стене книжного магазина в центре города.
Мы совсем недавно с ней и другими ребятами собрались у меня. Обсуждали Рембо и Хармса. Парень(который вместо того, чтобы отметить свой день рождения, пришел ко мне с воплями "Беккета, мать твою, переизда-али!" и с вином) говорил, что Рембо даже и не думал, что создает Нетронутое и Горячее.
- Почему тогда Верлен так полюбил Рембо?
- Чертов педик. (смех)
- Да ты подумай только: Полю было лет под 40, а Артюру 17. Артюр пырнул в пузо "недопоэта" за "стишки против алкоголя" на собрании "дрянных мальчиков", или как там. Верлену нужна было Новизна ощущений; он получил её от Артюра.
- Эй...
- Включай ноут, Веня. Покажи фотографию Верлена в кабаке.
Я отпил вина и пошел искать ноутбук.
- Эй, включите Холлидей!
- У кого есть сигареты?
- Ну.
- Угости, bel-ami.
- О, Веня, откуда у тебя "в ожидании Годо"?
- Это ты принёс.
- О, точно...
Заиграла "Lover Man". Табачный дым стал грустнее, вино стало холоднее.
Пьяный фотограф добрался на четвереньках до шкафа с книгами и, включая фотоаппарат, громко отрыгнулся.
- Простите, друзья-писаки, но э-это надо запечатлеть.
- "Я с улицы попал в кабацкий тёмных зал,
где пахнет фруктами, и деревом, и лаком"
Щёлк.
- Вот и Верлен.
- Вот и старик с притупленным взглядом от абсента. Но видно же, как он кричит от тоски о Рембо!
Заиграл Вертинский. Звезды теперь не на небе, они на потолке, и на старой штукатурке, и на протёртых дверях.
Сквозит от голоса поэтов.
- А как на счёт Дани?
- Эй, я вчера из библиотеки спёр маленький сборник со стихами и "Елизаветой Бам"!
- Вень, а как твои стихи?
Я встал, и шатаясь под "ваши пальцы пахнут ладаном" и с сигаретой в левой руке, прочитал небольшой отрывок.
- Вот же котяра, а! Беги в типографию, пару буклетов распечатай!
- Дорого.
Давай тогда страницы со сборника Хармса обмажем белой краской и напишем на белом слое твой стих!
- К черту, просто будем между строк писать.
- Я вас люблю!
- А я люблю Санд!
- Елизавета Бам, откройте-е-э!
И т.д.
Теперь достаю старую газету и на свободном месте пишу четверостишие. Взглянул на ноутбук, возле которого лежал окурок. Надо сварить кофе. Раскрыл нараспашку окна, чтобы слышать скрежет звезд. Вскоре включил Паркера и сел с чашкой кофе на пол около окна.
Прошло три минуты. Я всё понял, и теперь пишу об Этом. Понял, почему Артюр разочаровался в Слове. Но вам я этого не скажу - потому что Сегодня - Чай -
По улице прошла девушка, шмыгая носом. Редкая печаль и страдание принесли её шаги. Они сказали "Го-с-по-дь-нас-по-д-жид-да-ет." Изумление.
Страдание и изумление - это запах древесины и холод. Это и есть Звезды. Их я увидел, когда послушал Вертинского и прочитал "Мэгги Кэссиди". Это "Лолита" без вопящих слов и сюжета, но пропитанная зимним парком и Её волосами.
Горячий кофе создал аромат, схожий с ужасом. Перед глазами пролетел образ подростка в военное время, перед которым сожгли его родную деревню.
09:13
Когда на улице проходила громкая компания (играла ужасная музыка), и парень харкнул под моё окно, у меня сильно заболела голова. И я подумал, что мы, люди, заранее обречены на провал. Никчёмное стадо, обманутое пятью чувствами. Если человек создает хоть что-то Новое - его отвергают. Не мир, нет! Его отвергают забитые до синих пальцев душной жизнью люди, которые недовольны тем, что они как все. В основном это относится как и к взрослым, так и к молодёжи.
Пищат, что они хотят быть не как все, но сами ничего не делают. Это почти финал, друзья.
Следующая остановка - Контроль.
Нет путей против Контроля. По крайней мере сейчас, ибо в каменном веку можно было бы и без него прожить. Контроль - это интернет, телевизор, реклама, новости.
Как его убить?
"Я не буду смотреть телевизор!"
"Я не буду регистрироваться в социальных сетях!"
Либо умри, либо забей, либо сдайся.
Против Интернета может встать только Антиинтернет. Пока мы не вернёмся в пещеры и наш мир не "разлетится на 5 сторон по направлению моих пальцев", чтобы всем структурам Контроля попросту негде было бы находится, все будет ТАК ЖЕ.
В этом нет ничего плохого. Всему свойственно умирать! Как и людям, так и морали, животным, природе, Интернету.
Но Интернет более выгоден, чем люди. Если какой-то тип умрёт от синьки, то по всему миру пройдёт волна забастовок против алкоголя? Нет. А если рухнет Интернет, то всё разлетится на север, на запад, на юг, на восток!
Но Интернет не рухнет, пока не рухнут или Время, или Люди. Время сразу можно откинуть, потому что в скором времени оно будет неактуально.
Остаются всеми любимые люди, но Они, к великому счастью, под надзором религии, интернета, морали, страха и ин-те-р-не-та.
Так что пока не появится псих с мозгами Теслы и взглядом Чикатилы, то Антинтернету не бывать.
А таких не будет. Не будет, потому что он тоже человек, и он так же будет под контролем.
Но это лишний повод не ныть, и плюнуть на мир, и слушать Паркера, и смотреть на звезды.
Это аромат боли в голове.
Я тяжело встал и оделся, решив выйти на улицу. Голова и живот болели. Душа просила выпить.
Оттёр джинсы от сигаретного пепла и вышел на улицу через окно. Когда я становлюсь на подоконник, то появляется чувство, присущее всем самоубийцам. Чувство надежды, перемешанное со страхом. Но я живу на первом этаже.
Надо выпить.
На переулке, недалеко от квартиры, пахло застоявшейся водой и выпечкой.
Тяжело осознаваемый запах, но он был настолько необычным, что я вспомнил момент моей жизни с книжкой Джека в руках.
Керуак похож на послевкусие от дешевейшего чая. Почти неуловимое, но горькое и чувственное. Его не ощущаешь, если ты уже устал и пьёшь быстро, отвлекаясь.
Помнится, как я читал "бродяги Дхармы"; с полузакрытыми глазами и сопящими словами Джек перевернул мой мир.
Теперь я могу получать удовольствие от моментов страдания к миру. Этот момент захлёбывающей саму себя грусть заставляешь онемевшие пальцы поднести к затылку и взглянуть на оборванные мечты.
От того, что теплеет, я почувствовал аромат пальто (табак и непонимание).
Зачесалась голова. Закурил. Спрятался, сев на лавку, от мира сего. Выдыхая и читая Берроуза, вспомнил твои запястья, прохладные ладони и прижатые между миром и волосами холодные уши и глаза уставшие.
Про кого же я говорю - наверное, не нужно знать и мне. Её образ в недошедшем письме Богу. И записывать всё, что я подумал, всматриваясь в чернила на бумаге я не буду, ибо Это - Гениально, и Оно не может быть сказано и записано какими-то словами. Оно улетает с дымом из труб завода и прилетает от мотива "Parker's Mood".
Странно, но если вдохнуть запах коры деревьев, то можно почувствовать запах Запрета. Пишу и нюхаю, и хочу, чтобы этот запах летал в перерывах обманывающих будней.
Похоже, я понял, что мне не нужна трагедия. Я - трагедия. Я Должен дохнуть от голода и писать о Вине перед Миром. Потому что я - ошибка. Ни поэт, ни писатель, ни человек, ни "личность", а грубая, вопящая ошибка. Это - не норма. Это желание дышать, когда липкие кровати пахнуть мочой. Это радоваться крикам бабки, которая тебя выгоняет из квартиры. Я получаю от этого удовольствие, которое мало кто понимает!
Лети, пыль, ибо ты - Нетронутое, а я - Проклятый!
Внушай отвращение - надежда на счастливую жизнь. Я эту надежду сам убил и до сих пор убиваю, ибо разрушение - это моё Дыхание.
В ларьке купил тетрадь за копейки, а то писать на страницах книг менее выгодно - продать ее не получится.
Да и в общем-то - продавать книги тяжелее, чем продать героин. Рынок отупел до того, что всё разделяется на "классику" и "не классику". Примитив, salut! И после этого возникнет желание что-то написать?
А для кого? Как мне писать? Мои беспутные глаза ищут без остановки, и они находят, но сказать об Этом они не могут.
С этими мыслями я прошёл пару кварталов и засматривался на туманные здания. Возле одного из них стояла моя подруга - художница М. Она жалуется, что ее картины не купили в местной галерее на продажу, а ее родной брат бросил университет и уехал в какую-то глушь, чтобы уйти от проблем, связанные с матерью. Женщина сходит с ума в среднем возрасте, что сказывается на картинах М. и критичности ее брата.
М. живёт у литературоведа, неистово кошаче рассказывающий о первой волне эмиграции во Францию. Квартира заставлена картинами, книгами и тетрадями, исписанные дрожащими словами в академическом стиле. Про мать М. в присутствии жениха говорит очень мало и сдержано, как-то шаблонно.
Пока людей немного, М. быстро достаёт баллончик и кусок обоев, на котором изображён Рембо.
- Я тебе, кстати, не рассказывала про письмо от брата?
Открывает портфель и протягивает аккуратный листок.
"...Я не знаю, что делать. Лечу в пропасть без возможности вернуться. Вот и сейчас пишу на старом томике Хемингуэя, возле пьяниц.
Я
Устал."
Устал? Парень хотел убежать от проблем, но не убежал от себя. Как же глупо и рьяно так поступать. Проблемы сначала надо решать в мыслях, чтобы настроить себя на ноте Наготы Мыслей. Пусть голова пустует, пусть она молит вас о новых идеях - и только потом уходите в лес и обретайте Мудрость.
Молча усевшись, я достал тетрадь. С меня посыпались слова:
"В здании, полном запаха озона, появилась девушка, которая согласилась стать Символом Чувства; она, не смыкая глаз, кричит, и мычит, и думает, ёрзая по полу в шумном городе ночи, где ее муки - смех."
Такие всплески бывают часто, но я принимаю их положительно. Если надо говорить, то я говорю. И мысли, даже самые дикие, нужно разобрать и обосновать. И только потом открывается тяга к Этому. Это как перекус для Поиска Нетронутого. Но если вдруг я натыкаюсь на Обманывающее искусство, то я, улыбаясь, перевожу мысли на Поиск. Я не боюсь. Мне уже нечего терять.
Портрет Рембо уже виден в очертаниях.
А что остаётся мне? Сопеть и смотреть. Вспоминаю о Берроузе и удивляюсь - как у него не пропадало желание Действовать, несмотря на глупость его современников? Его же не понимали и не понимают, но он писал! Да и издавать его не так уж и рвались, но он писал и срал на мысли остальных. Делать что-либо, что противно и запретно для остальных - значит, быть Гением. А я, вдыхая дым краски, думаю о еде и книжке, на обложке которой изображена моя фамилия. Я писать буду, несмотря на вытянутые пропахшие нефтью отклики и деревянные лица откликнувшихся, но если слова эти не сыграют хоть какую-то роль в вашей жизни - то я ничего не потеряю. Мне остаётся либо сдохнуть на лавке неподалёку и быть известным в узких кругах "интеллектуалов", либо пойти работать водителем в мебельную компанию и брать долги у знакомых. Но я не смогу работать и жить так. Физически, морально, духовно. Чикатило убил, потом два года терпел, и снова начал убивать - так и я буду думать и писать, и смотреть на звезды. Это единственное в жизни, что имеет хоть какую-то ценность. Чикатило Запретное познавал через убийства, а я Нетронутое получаю, сидя в засаленом пальто на асфальте, царапая буквы на бумаге и думая о Звёздах. И я могу позволить себе удовольствие, которое испытать могут только монахи. Мне не нужна голая степь, чтобы задуматься о вечном! Мне нужны звезды, мусорка, кусты, портфель, лужа. Все - я могу писать о своей жизни! А неясность и мысли о прыжке с 10-го этажа я оставляю вам, ребята. Неземной кайф получают либо от наркотиков, либо от мыслей. Наркотики могут достать все, но мысли - их ещё можно использовать, но опять-таки единицам.
Вот и всё - я получаю кайф от звёзд и отвращения к Родине и к быту, а вы - от дешёвых наркотиков и мыслей о новом телефоне.
И портрет Рембо уже виден в лучах потного солнца.
Взгляд застыл на грязных ботинках. В голове звучит голос Джоплинс, а с улицы её перебивает кашель М. и её рассказы о Пикассо.
- Пабло был и графиком, и скульптором, и керамистом; он мог рисовать картины, проработанные до точечки, но он понимал, что такое уже есть! И он начал рисовать, как никто не рисовал. Его понимали только его друзья, а после смерти, хочешь сказать, его понимает массовый потребитель? Нет, просто все понимают, что Пикассо - это Пикассо. Этого знания всем хватает.
А вот сейчас продвинуться совсем тяжело. Создать новое почти невозможно.
- Знаю.
- Ох, Венечка, как твои стихи?
- Да вот, понял, что в искусство не должен протекать быт. Ведь, слушая музыку, мы не хотим слушать разговоры за стенами студии для звукозаписи, так?
Она закрыла глаза, но не перестала идти.
Я нашёл себе то, что называют религией, и оно не тронуто! Но всё же влетают в Это разговоры с людьми и описания моей внешней жизни.
А, нет же! Мои мысли - искусство, и жизнь моя - мать искусства.
Я понял ценность мысли.
Последнее. Мысли - это последнее, что осталось. И когда понимаешь, что это последнее, то музыка зажимает твои зрачки и ты понимаешь, что тебя душат. Представьте, насколько прижал нас мир. Все перечёркнуто и заляпано, Аристотеля больше не-бу-де-т! И эта книга - это последствие, обида, ответный выстрел. Я создал новый взгляд на мир, как Миллер. Но я его не могу описать в полной мере, ибо зажимают меня тиски, которые не дают написать об Этом. Но я стараюсь. И если не получится - в этом виноват либо я, либо никто. Других вариантов НЕТ (кривая точка)
Тщетность Надежды в мире нет. Генри Миллер и писатели, эмигрировавшие в 20-е годы в Париж (Поплавский, Яновский) это доказали (в который раз) совсем недавно. Они создали Новое, но первого просто не поняли, а вторых пропустили. А культ идёт дальше! Пока, друзья!
- Бедность, провокация, новизна в слове без страха - это нужно, чтобы ты стал Новатором. Рембо это доказал первым, за что его ты и нарисовала.
- Веня!
Пока я говорил, моя тетрадь упала в грязь.
Смотря на лужу и тетрадь, я подумал о красоте.
Как выразить Красоту словами? Не ту, что тепла и слащава, а ту, что прохладна и свежа, как роза после холодной ночи?
- Наверное, - говорит М., - когда старое понятие Красоты теряется, вдруг появляется новое, более живое.
- У меня со словами "быстрое" и "волнующее" какие-то не чистые ассоциации. Может, красота в крайностях? Точно! Слова "быстрое" и "волнующее" я заменил "крайностями"! Как же объяснить-то....
- Я понимаю.
- И еще! Например, девушка говорит глуповатые вещи умному парню, и того это раздражает, но и умиляет! Понимаешь? Крайности!
- И в стихах, хочешь сказать, можно сделать то же?
- В тех же описаниях, дорогая!
- Гени-ий!
Она тихо засмеялась. Цветок.
С балкона дома, возле которого мы шли, играла музыка. Вертинский. Вообще, его сейчас много кто слушает. Но я не понимаю запаха его музыки. Когда слушаешь "в синем и далеком океане", появляется ощущение....зимнего вечера, волнение перед встречей, гул коммуналки. Совсем несовместимые понятия, но Вертинский их связал. Он был велик.
Мимо прошли два парня с рыбьими глазами и оголенными деснами в скользкой улыбке. Я понял, как обмануть свои чувства. Если придумать ситуацию, где вам грозит смерть или ждет абсурдное избиение, то возникает желание Жить. И музыка становится спокойнее.
Мысли скользят очень быстро, и когда я хочу сказать их М., то я забываю самое главное. Но мы идем с закрытыми глазами, держась за руки.
Тетрадь я не поднял.
Сходить с ума - это приятное дело, друзья.